1
«Ну, что это за дети?!»
Светлана сидела на маленькой кухоньке в своей однокомнатной эмжековской квартирке. Слезы катились по щекам. Не утирала. Вспоминался прожитый день. Вернее, очередной – пережитый в школе.
Когда она, круглая отличница, поступила в педагогический, а потом с красным дипломом под мышкой по свободному распределению примчалась в одну из лучших городских школ, она мечтала.
Нет, она точно знала, что только учителем русского языка и литературы и больше никем ей суждено быть! Этот великий путь, начатый еще ее прадедом в далеком дореволюционном тумане, не прерывался ни на одно поколение. Бабушка и мать были учителями русского языка и литературы. Мама умерла, когда Света еще училась в вузе, и не видела первых дней ее педагогической карьеры.
«И слава богу, что не видела!» – кощунственно подумала Светлана.
Ни мама, ни бабушка. Две дорогие сердцу могилки стояли рядышком на городском кладбище. Недавно Света, как ни трудно, справила общую оградку. Залезла в долги, но оградку сделала. И это грело ее израненное и одинокое сердечко. А что еще?
С мужчинами, как-то так повелось, вот уже третье поколение у них в роду не ладилось. У бабушки юный муж погиб в Отечественную. Мать так и выросла безотцовщиной. А потом и Светланочку вырастила одна. Света даже имени отца не знала, так и жила с отчеством от погибшего на войне деда – Александровна.
Мама так радовалась, когда Светлана поступила в педагогический.
«Не иссякнет традиция, горжусь тобой, доченька! Это самая благородная, самая счастливая профессия на свете!» Так говорила мама.
«Знала бы ты, родная, сколько горя приносит мне эта благородная профессия!» И слезы от жалости к самой себе стали заливать лицо молодой женщины как вешний дождь.
Ну вот сегодня, например. С кем еще в школе могли сотворить такое?! Замечательные дети просто-напросто закрыли ее в учительском туалете. И она не решилась стучать, звать на помощь. Ей было стыдно. Перемена отшумела. Начался урок. Ее искали. А пока отправили на замену свободную от уроков одну из трех завучей. Обнаружена Светлана Александровна была случайно: вахтерша отправилась по нужде. Дежурила в этот день старая, горластая и прямодушная, но очень ценимая директором за характер Анфиса Степановна. «Пока наш Анфис на посту, ни одна муха в стекло не ударит, не то, что школьники напакостят», – с гордостью говорило руководство школы.
Анфиса увидала Светлану Александровну и стала отчитывать на весь вестибюль:
– Ты что ж это, Светка, как плохая ученица в туалетах отсиживаешься? Иван Федорович с ног сбился тебя ищучи, – очень Степановна директора уважала. У них просто любовь была взаимная на профессиональной почве. Первая леди – завуч Ольга Петровна – бывало, говаривала в сердцах: «Вам бы, Иван Федорович, разогнать весь педколлектив и на пару с Анфисой Степановной дела вершить. Все бы тогда идеально было». «А что, Ольга Петровна, – не лез за словом в карман молодой директор, – это мысль. И еще бы детей по домам распустить. Не жизнь – красота! Только вот зарплату нам с вами тогда за что платить будут?» Да, детей по домам распустить в самой большой городской школе – это выглядело круто. Одних первых классов было до литеры «Л». И это при условии, что новостройка стояла всего три года, и самые старшие учились еще только в девятом классе, по-старому стилю.
Анфиса так громко шумела, заглушая слабый лепет оправдания Светочки, что со второго этажа на шум спустился директор:
– Явление Христа народу! Вы откуда, Светлана Александровна?
– В туалете учительском отсиживалась, – встряла всезнающая вахтерша.
Директор удивленно вскинул правую бровь.
– Я… меня дети закрыли, – прошептала, краснея, Светлана Александровна.
– Ну, знаете! А постучать, позвать не судьба была? В конце концов, выбить эту задвижку – велика ли. Да и вообще, с чего вы взяли, что это учащиеся? Может, по ошибке кто-нибудь, – и директор посмотрел на Анфису Степановну. – Да?
Вахта согласно закивала.
«Да нет же, я точно знаю, это дети. Они меня все ненавидят. Они мне мстят», – подумала про себя Светлана. Но вслух ничего не сказала, только голову опустила, как провинившаяся школьница.
– Все – забыли. Быстрей ступайте на урок. Там завуч за вас отдувается.
Светлана Александровна поднялась в класс. Под строгим взглядом маленькой полноватой Татьяны Игоревны в классе царила мертвая, или, как принято говорить в учительской среде, рабочая тишина.
Восьмиклассники уже успели записать дату, «классная работа», разобрать домашнее задание и самостоятельно выполняли упражнение на закрепление предыдущей темы.
– Нашлись? – шепотом спросила завуч. – Ладно, потом расскажете. Я им тут задание вот это дала. Михальчук у доски работает. Принимайте пост.
Как только дверь за завучихой закрылась, с классом произошла незримая перемена. Словно свежий весенний ветерок пробежал.
Напряжение в пальцах, сжимающих шариковые ручки, ослабло, спинные хребты обмякли, морщины лобовые разгладились. Послышались скрипы стульев, шорох листов. Через минуту класс наполнился тем устойчивым гулом, которым сопровождаются уроки иных учителей.
Светлана Александровна знала, что на ее уроках это не предел. К середине гул перерастет в шум, она начнет срываться на крик, в голосе зазвучат писклявые нотки, и вообще, он предательски задрожит, а на глаза станут наворачиваться слезы бессилия.
Дети, сволочи, очень тонко чувствуют все эти обертоны учительской слабости и отвечают двойным накалом.
К концу урока будет ее крик: «Вон из класса!»
А в ответ наглое и уверенное: «А чо я сделал?».
И смех, нет, гогот. Над ней, над ее несостоятельностью.
«Как хорошо было в туалете! Лучше б я там умерла», – подумала Светлана.
Михальчук у доски словно подслушал ее мысли:
– Светлана Александровна, а, правда, что вас в туалете закрыли?
Класс хихикнул. Ей бы ответить, как не бывало: «Да, правда». И продолжать урок в деловом темпе и тоне. А она зарделась, как девчонка, и сразу – в срыв:
– Твое какое дело, Михальчук? У тебя есть задание, работай!
У Михальчука уже ломался голос, прорываясь мужскими басами. Он был самым высоким и здоровым в классе и мог себе позволить в открытую, без стеснения, ухаживать за Машкой из девятого «Г».
Михальчук уже не просто знал анатомию женского тела, а кое-что видел и даже щупал не через тканевую оболочку. Михальчук, который почти на сто процентов был уверен, что в эти майские выходные он наконец-то трахнет Машку на даче… Михальчук, который на прошлой неделе пригрозил отцу, что вообще уйдет из дома, если они с матерью не прекратят ежедневные скандалы друг с другом и наезды на его личное достоинство…
Вот этот великовозрастный и имеющий все основания уважать себя Михальчук тут же поднял перчатку, брошенную слабой ручкой бесталанной учителки. У него не было ни одного основания щадить ее: она пользовалась правом ментора, не понимая, что за закрытой дверью, один на один с взрослеющими детьми, это право надо заслужить.
– А что вы сразу оскорбляете? Я ведь спросил – посочувствовать.
Светлана Александровна расслышала в голосе Михальчука издевательские нотки.
– Вон из класса-а-а, скотина! – двадцать минут на унитазе в запертом темном туалете – да, да, уроды еще и свет выключили! – дали себя знать.
Дальше можно было не продолжать. Оскорбленный в своих лучших чувствах Михальчук швырнул на пол мел и, что есть силы, наступил каблуком, размял, сплюнул:
– Да пошла ты! – подошел к учительскому столу, смахнул классный журнал и прошел нагло и уверенно на свое место.
Класс зашумел:
– Не имеете права!
Книги демонстративно захлопывались, тетради и ручки убирались. Все галдели наперебой. У Светланы Александровны поплыло перед глазами. Кто-то попал ей в щеку жеваной бумагой, пущенной с резинки, натянутой между пальцами. А у нее даже не было сил выбежать из класса. Отступила назад, прижалась к исписанной мелом классной доске и глазами затравленного кролика смотрела на эту беснующуюся неуправляемую ораву. Ноги как-то сами собой подкосились, и она, закрыв глаза, сползла на пол.
Люди, конечно же, сволочи, когда объединены общим порывом толпы. Но ублюдки и уроды – они по одиночке. Взрослеющие дети – не исключение. Класс моментально затих.
Первым к учителке подлетел Михальчук:
– «Скорую»!
Кто-то бросился за медичкой, кто-то побежал за завучем.
Тем временем Светлана Александровна пришла в себя. Михальчук помог ей сесть на стул. Ему вдруг стало жалко эту стройную невысокую беззащитную и на самом деле очень симпатичную женщину.
Присаживая ее на стул, он вдруг проникся к ней каким-то мужским чувством, благодаря которому вырастают потом рыцари. Вдохнул нежный свежий аромат ее духов, прикоснулся – случайно – к упругой груди. В нем происходили неосознаваемые им самим перемены. На секунду подумал о ней как о сестре, которую надо защищать.
– Спасибо, – слабо шепнула Светлана Александровна и вдруг вспомнила имя и добавила: – Саша.
2
…От уроков ее, естественно, освободили.
Директор махнул рукой: «Все, хватит! Будем расставаться: или детей изуродует, или себя угробит. За четыре года – ни недели без приключений. То ей при выходе из класса с приоткрытой двери портфель на голову упадет. То она оставляет двоечника после уроков и мытарит его спящую совесть допросами на тему «когдабудешьучить», а он тем временем все пуговицы с ее пальто, брошенного на парте, лезвием бритвенным срезает. То в шкафу встроенном спрячется очередной шалопай, уснет под ее монотонное жужжание, пробивающееся сквозь устойчивый гул, и вывалится вместе со звонком в конце урока. То в журнале кто-то все колы – зачем колы в журнал ставить! – в четверки переправляет. То во время обеда в столовой кто-то – и, скорее всего, случайно – попадет ей в тарелку супа хлебной коркой, обрызгав очередной будничный наряд. И везде она усматривает злой умысел».
Сколько раз Иван Федорович спрашивал эту в общем-то симпатичную и мягкую женщину:
– Что ж вы о себе такого хорошего мнения, а о детях такого плохого? Прямо всеобщая травля королевы! Светлана Александровна, это школа, это дети. Поверьте мне, они вам ничего не должны и никаких особых чувств к вам не питают. Их поведение – лишь зеркало того, что у вас в голове и в словах. Ну, будьте вы проще, снисходительнее чуть и суше, что ли. Ведь что вас с ними связывает? Урок, предмет – вот и ведите их по этому полю. Расставляйте указатели, связанные исключительно с русским языком и литературой, избегайте оценочных суждений и не домысливайте за них того, чего в них на самом деле нет.
– Скажите еще, что они любят меня.
– Зачем? Зачем вам это? Они любят своих родителей, а потом будут любить своих детей. И мы, в том числе, должны их этому научить. Прежде всего, своим уважением к ним, к их достоинству.
– Сюсюкать, что ли, с ними?
Директор устало вздыхал:
– Идите уже домой, Светлана Александровна. В конце концов, здесь не педагогический вуз. Вы преподаете уже пятый год. Определяйтесь сами.
«И он меня презирает!» Светлана, спотыкаясь, шла домой доплакивать свои обиды…
3
«Вот возьму и отравлюсь», – подумала Света и достала из шкафчика баночку со снотворным. Впервые эта мысль посетила ее еще год назад, когда, перейдя в школу-новостройку, она окончательно осознала – и здесь ничего не складывается. Из той, первой в ее трудовой биографии школы, лучшей в городе, попросила ее уйти лично директриса – народная учительница, педагогическая легенда не только города, но и всей области:
– Знаете, Светочка, я очень хорошо знала вашу маму, ценила ее талант, профессионализм. Буду с вами откровенна: вы пока не дотягиваете до этого уровня. Вы знаете, школа у нас особая, учителя – звезды, профессионалы высочайшего класса, все с категориями. Они не очень расположены натаскивать новичков, справедливо полагая, что каждый должен стать и быть профессионалом самостоятельно. Я не могу сказать, что это идеальные отношения в педагогическом коллективе, но так у нас сложилось: мы, прежде всего, школа состоявшихся Профи с большой буквы. У вас было два года – это достаточный срок, чтобы проявить себя. Поверьте моему опыту, Светочка, если вы останетесь еще хотя бы на сезон, вас просто сметут, и не столько дети, сколько педагоги. Уж е сейчас масса нареканий со стороны преподавателей девятого класса по уровню подготовки ваших учеников. Я понимаю, что это, прежде всего, результат неотлаженной дисциплины на ваших уроках, а не ваших личных знаний. Однако никто за вас урок не построит и учить этому тоже не будет. Возможно, индивидуальные занятия, репетиторство у вас бы пошли значительно лучше. Но, Светочка, это школа, и условия для всех одинаковые – класс не менее двадцати пяти учеников и урок сорок пять минут. И все – понимаете меня, все! – должны не только успешно усваивать знания, но и сдавать экзамены. Ведь есть еще особый контроль – наши родители, в чьих глазах имидж школы на очень большой высоте. Мы сейчас готовимся к аттестации, вы слышали, наверное. Будем заявляться на статус гуманитарной гимназии. В общем, Светочка, я готова вам помочь. Переговорю с директором вновь построенной школы Иваном Федоровичем. Он как раз набирает коллектив. Думаю, там у вас будет хороший шанс все-таки состояться как педагогу. Многие будут так же начинать, как вы. На их фоне вы даже можете оказаться с большим опытом, да и запись о работе в нашей школе – это дополнительные очки в профессиональной карьере. Характеристику я дам вам самую лестную, тем более, что, с точки зрения ваших личных знаний, это вполне обосновано, учитывая ваш красный диплом.
Светлана Александровна поверила директрисе. Ей все понравилось: и школа, и новый коллектив, и директор. Окрыленная, она готовилась все лето. Даже разработала уроки на первое полугодие по всем классам доставшейся ей учебной нагрузки. И часов дали ей сразу на полторы учительские ставки – двадцать восемь! И кабинет, и классное руководство… Через два года от классного руководства она вынуждена была отказаться – дети просто сидели у нее на голове. Родители засыпали руководство школы жалобами: работы с детьми никакой, дисциплины никакой, класс в числе отстающих, с родительским комитетом понимания нет, на детей кричит, деньги на питание теряет и так далее, по списку. И это шестой класс! Вместе с классным руководством ей сократили и педагогическую нагрузку до ставки.
Вот тогда и решила Светочка, одинокая и никем не поддерживаемая, завершить свой путь земной.
Но подумала о маме, о бабушке, дотянула остаток учебного года и уехала к подруге-однокурснице на весь длиннющий учительский отпуск в Ейск на Азовское море.
За два с половиной месяца школа из головы выветрилась напрочь.
Она загорала, купалась в теплом мелком море, пила краснодарское вино, ела черешню и арбузы. И принимала ухаживания отдыхающих мужиков.
– Бросай ты школу, – сказала подруга, которая давно в духе времени переквалифицировалась в предпринимательшу, имела свой магазинчик с различным тряпьем, жила в собственном доме с двумя детьми, мужем, его родителями и заправляла сдачей жилья для отдыхающих: с кем-то списывалась, рассылала рекламу на Севера, и каждый год заводила дополнительное строительство. За пять лет и дом, и двор настолько разрослись за счет всяких пристроек, что это уже с гордостью называлось домашняя гостиница «Вера» – подруга от скромности умирать не собиралась, – где одновременно вмещалось десять семейных пар с детьми.
– Я так не смогу, – с сомнением сказала Светлана.
– А зачем тебе так? Ты из школы уйди, а там как бог на душу положит. Я вот тоже с чужими детьми не могу – поубивала бы всех.
– А я их люблю как солнце, как небо, как воздух, – настаивала на своем Светлана Александровна.
Вера взглянула на подругу как на умалишенную:
– Ты вообще-то сама поняла, что сказала?
Света промолчала. В глубине души она понимала, что это не она сама, это память о бабушке и маме говорит в ней… Она слово дала себе, а значит им, продолжить учительский род.
«Простите меня, мои родные!» Она решила – идти до конца и не сдаваться, не понимая, что это путь в никуда, в надрыв, депрессию, шизофрению. Нельзя быть учителем вопреки! Любовь через силу рождает ненависть…
И вот он – полный крах. Светлана задумчиво рассыпала таблетки по кухонной цветастой скатерке. В дверь позвонили. Почти в отключенном состоянии, на автомате пошла открывать. На пороге стоял Михальчук. В руках у мальчишки, озорника и хулигана, была роза. Одна.
От удивления у Светланы мигом выветрились из головы все обиды. Кто она, в сущности, такая? Одинокая, молодая, зашуганная женским учительским воспитанием в квадрате, двадцатипятилетняя девчонка-сирота…
– Простите меня, Светлана Александровна, – пробасил с порога Михальчук.
– Проходи, Саша, – взяла розу, повела гостя на кухню. Мальчишка встал, как вкопанный, и с удивлением смотрел на рассыпанные по столу таблетки.
– А, это… Порядок навожу в аптечке, старые лекарства выбрасываю. Присаживайся, будем чай пить, – поднесла к краю стола мусорное ведро, смахнула снотворное. – Посмотри, пожалуйста, за чайником. Я на минутку.
Прошмыгнула в комнату, сбросила с себя старый домашний халатик, надела джинсы и новый белый пуловер в обтяжку. Крутанулась перед зеркалом в шкафу.
По глазам Михальчука было видно – оценил. У неискушенных мальчишек всегда все на лице написано.
«Ну, что я за дура! Он же совсем ребенок», – ругнула мысленно себя, но как-то уж больно весело. Отвернулась – скрыть улыбку.
Потом пили чай с вареньем и рулетом. О чем-то ни о чем разговаривали. А потом вдруг Саша сказал:
– Шли бы вы из школы, Светлана Александровна. Не ваше это. Вы вон какая красивая, когда не учите, не срываетесь. А то что? Станете такая же, как химичка-мымра старая…
– Саша!
– Да ладно. Вы ж не побежите рассказывать. А я так, для примера: она на уроках только на нас орет, да на жизнь свою жалится. С котом живет, да и тот от нее скоро на люстре повесится. Ни детей, ни семьи. Одевается как… ну я не знаю, бабка моя деревенская. И что мы на ее уроках учим? Химию эту дурацкую знаем? Она нас, как огня, боится. Другой раз придет, попросит: «У меня голова сегодня болит. Посидите, пожалуйста, тихо одни. Делайте что хотите, но только тихо». А мы, что, звери какие, что ли? Это у нас самые замечательные уроки с ней. Она в лаборантскую свою уйдет и сидит там – не слышно, не видно. Мы сами дисциплину поддерживаем. Тем, которые разбуянятся, – подзатыльник. А если вдруг завуч или еще кто заглянет, делаем вид, что лабораторную выполняем. Как-то звонок прозвенел, а она из своей кондейки все не выходит. Все вышли, а я пошел глянуть: думаю, может, случилось чего. Приоткрыл дверь. А она сидит у столика лаборантского и даже не оглянулась. Перед ней мензурка, а в мензурке – спиртяга. По запаху слышно, что не первая мензурка. Она ее хлобысть, – и в рот опрокинула. Рядом стакан с мутной водой из-под крана – отпила. И опять замерла. Уставилась в окно напротив, только головой из стороны в сторону, как болванчик какой, болтает. Я дверь тихонько прикрыл и выскочил из класса… Вы что, тоже так хотите?
Светлана так ярко себе представила эту картину: неопрятная, вечная брюзга, расплывшаяся, с темными мешками под глазами и нездоровым коричневатым цветом кожи учительница химии выпивает неразведенный спирт из мензурки. Боже мой! Как сразу стали понятны все ее истерики в учительской, стеклянный взгляд, когда о чем-то спросишь, и бесконечные жалобы на все на свете – на жизнь, на детей, на погоду, на директора. И жалость к себе. «Она вампирит», – говорили коллеги и старались с ней не общаться. Неужели такая судьба ждет ее, наследницу знаменитой учительской династии, институтскую отличницу Светочку, Светлану Александровну Киприянову?!
Распахнула испуганно глаза, словно увидела свое будущее. Непроизвольно вырвалось громким шепотом:
– Я так не хочу, – и прикрыла рот. И разревелась. Совсем как маленькая. Но уже не могла удержаться: уперла локти в стол, обхватила голову руками, всхлипывает, а слезы – кап-кап на скатерть.
Михальчук подошел и стал гладить по голове:
– Ну что вы, Светлана Александровна. Я не хотел вас расстраивать. Я просто сказал, как думаю… Мне жалко вас… Нет, не так, вы мне просто нравитесь, Светлана Александровна. Я не хочу, очень не хочу, чтобы вы так вот, как химичка… Вы уйдете из школы, а я закончу девять классов, работать пойду. И… сделаю вам предложение.
Светлана притихла и слушала этого мальчика, не поднимая головы.
«Боже мой! Как так? Ведь вокруг были такие умные, такие опытные, сильные педагоги! Говорили какие-то слова, притворялись. А пришел мальчик, этот маленький принц, гадкий утенок, которого она сегодня при всех унизила, оскорбила, потому что он был ниже ее по статусу, по жизненному смыслу, и она даже не задумалась над тем, имеет ли право, а он пришел к ней со словами извинения и любви, и правды. Ту правду, которую не могли сказать все эти взрослые, все эти умные педагоги, сказал этот мальчик. Точно, понятно, образно. Боже, как же стыдно! Как же ей стыдно! За все, за то, что всегда – и это правда! – думала об учениках только плохо, только как о детях, способных исключительно на шалости, подлости, обман. И никогда она их не любила, никогда! Все это лишь слова пустые, ничтожные слова, ложь в память о матери, о бабушке. Простите меня, родные мои!»
– Спасибо, – прошептала Светлана. Взяла его руку. – И прости меня, пожалуйста.
Сашка растерялся, руку отдернул:
– Я пойду, хорошо?
Не оборачиваясь – к дверям. Она осталась сидеть за столом. Сашка спускался с лестницы, сердце бешено колотилось.
«Зачем он ей сказал про замужество? Это же неправда». Но каким-то шестым чувством понимал – все правильно. Все было правильно. Он просто стал взрослым и сильным. И это было в сто раз важнее воскресной поездки с Машкой на дачу.
4
В понедельник Светлана подала заявление об уходе.
– Учебный год доработаете? – спросил Иван Федорович.
– Доработаю.
– Это правильное решение, Света, – неожиданно мягко, совсем по-свойски, сказал директор.
Она вдруг заметила, какой он в сущности приятный и внушающий доверие мужчина:
– Спасибо.
– Что делать собираетесь?
– Разберусь. На курсы бухгалтеров хочу записаться.
Перед уроком отозвала в сторонку Михальчука:
– Я подала заявление об уходе.
– Вы молодец, – скупо похвалил он, как старший брат.
– Хочу тебя попросить об одном одолжении: дай слово, что пойдешь учиться в девятый класс.
– И не буду просить вашей руки и сердца?
– Саша!
– Хорошо, даю, – и улыбнулся.
Остаток мая пролетел на одном дыхании. На ее уроках все перевернулось на сто восемьдесят градусов. Дисциплина и порядок наладились сами собой. Шалопаи и бездельники превратились в послушных учеников, приходящих на дополнительные занятия по одному слову.
И когда в июне все ее восьмиклассники как один сдали экзамен без проблем и пересдач, ее пригласила к себе завуч и сказала:
– Послушайте, Светочка, не понимаю как, но в вас произошла разительная перемена. Уж не влюбились ли вы? Забирайте заявление: поверьте моему опыту, у вас все пойдет не просто на лад – вас ждут прекрасные успехи на педагогическом поприще.
– Спасибо, Татьяна Игоревна, на добром слове. К сожалению, я не влюбилась. Просто я решила, что уйду, и перестала подозревать детей и комплексовать по собственному поводу. И не отговаривайте, все уже решено.
– Жаль. Но, возможно, вы правы. Ваш пример – иным наука, – философски вздохнула завуч. И обе, похоже, подумали об одном и том же.
И все-таки Светлана слукавила. Вот уже почти месяц как они по выходным встречались с пока еще холостым Иваном Федоровичем и посещали всякие культурно-развлекательные мероприятия.
Потом он провожал ее домой, но напроситься на вечерний чай все еще не решался…