Петр давно хотел приударить за Мариной основательно и бесповоротно. У них уже все было, но слегка: провожалки домой после работы, целовалки-обжималки в подъезде и кинотеатре на последнем ряду. Не было главного. Марина без обиняков заявила о своем целомудрии до свадьбы. Родители зазнобы не только не возражали против такого подхода к делу, но и всячески призывали блюсти девичью честь до официального – постеления? расстеления? или растления? – брачного ложа.

Они больше руководствовались житейской мудростью, традициями и будущей безопасностью семейных отношений повзрослевшей дочери, рассчитывая на длительность их хотя бы на девять месяцев, не менее.

– Чтобы козел, значит, не отвертелся! – и отец потрясал пудовым кулаком.

И если дочь, не дай Бог, опростоволосится до того, как… – то можно не сомневаться, что при помощи материнского совета все будет подано в самом надлежащем виде так, «чтобы козел не только не заподозрил чего-нибудь не то», но и – это главное для козла! – ощутил себя истинным зачинателем рода человеческого, духом божьим во плоти!

Петр, конечно, в те годы юности ни о чем таком сложном и не подозревал. Он беспрекословно верил Марине и безропотно страдал. Хотя бы по той простой причине, что к началу их полупентингового периода с Мариной имел некоторый завершенный сексуальный опыт и возбуждался от поцелуев и целенаправленных прикосновений вполне со знанием дела, которому конец, как говорится, венец…

И вот настал день и час, когда Петр убедил-таки Марину отправиться с ним в поход на моторке по реке на целых три дня с ночевками. При этом была произнесена клятва самурая – харакири, если он себе позволит!.. Это окончательно убедило Марину – позволит еще как!

И она согласилась на путешествие. Для родителей была сочинена легенда о поездке с девочками с работы на выходные к одной подружке в село на Десне. Комсомольский билет был оставлен дома – и совесть чиста.

Все было приготовлено профессионально. Петр не первый раз ездил на моторной лодке на острова на Десну. Правда, делал это исключительно с двоюродными братьями, но с 14 лет и каждый год. И не было в водном походе для него никаких секретов.

В общем, к лодке прилагалась палатка, спальники, одеяла, всякие походно-кухонные принадлежности, паяльная лампа чай кипятить, рыболовные снасти и пр., и пр. Все это Петр выпросил у старшего из двоюродных.

– Возьмешь пса, пусть прогуляется, – и брат кивнул на сеттера, который уже вертелся у ног, яростно махал хвостом и повизгивал от предчувствия свободы.

– Да ты чего? Я же не один буду.

– Значит, так: или с псом на лодке, или вплавь с любимой.

– На лодке.

– То-то. Да, я тебе еще ружьишко дам и пяток патронов. Не дури, но на острове постреляй для виду. Пусть пес разомнется. Мне до охоты не добраться этой осенью, а ему надо.

– А куда мне с птицей потом?

– Дурак! Какая птица? У тебя даже разрешения нет. Так постреляй. Пес стойку сделает на ближнюю птицу. Ты пальнешь. У Тарзана хоть чувство исполненного долга останется.

На том и порешили. И вот со всеми принадлежностями и провизией, с собакой и ружьем в нагрузку, в моторной лодке у причала тихим погожим сентябрьским днем ждал Петр свою возлюбленную.

Впереди были три дня на деснянских заброшенных островах. Но прежде чем до них добраться, влюбленным предстояло отшлюзоваться – пройти шлюзы – из Днепра в Киевское водохранилище, прозванное в народе Киевским морем. Где – то на дне этого грандиозного детища эпохи советского глобализма были похоронены десятки украинских сел. Море по берегам заболачивалось, мелело. Но без него жизнь Киева уже была не мыслима.

Впрочем, Петр не вдавался ни до, ни после в подобные рассуждения. Шлюзы, море, любимая – кайф да и только!

Кайф, как положено, сломала сама любимая: к назначенному времени не просто опоздала, а настолько, что шлюзы закрыли на ночь. Ближайший подъем воды – в пять тридцать утра.

К приходу недотроги Петр был уже в состоянии глухой прострации и не покинул причал не столько из-за природного упрямства, сколько по причине отсутствия дома хозяина лодки, собаки и ружья. Он отбыл в краткосрочную командировку по дорожным делам в качестве прораба. Объявиться же со всеми причиндалами перед супругой брата Галиной, сухопарой и энергичной брюнеткой, было не просто смерти подобно, а подобно мучительному колесованию, четвертованию и вздергиванию на дыбе одновременно.

Сначала Галина бы взревела:

– Шо ж он, скотина, все хозяйство куды ни попадя скинул! – Потом: – Хто ж, така зараза, малому хлопцю пулялку дал? Ще и собаку?! Да шоб он издох, цей пес шелудивый, разом со своим хозяином! – И в заключение: – Гэ! А с кым це ты собрался? Га?! А маты знае? Га?!

Вот это «Га?!» у Галины получалось особенно смачно, за что брат за глаза называл ее гусыня…

Петруха образно представил себе в деталях столь содержательную беседу, которая стопроцентно завершилась бы звонком матери:

– Светочка, а ты знаешь, шо твой хлопчик собрался с ружОм и собакою в моторке моего урода ни ясно с кым у даль светлую?.

Конечным пунктом этого телеграфа стал бы отец.

– Паразит! – взревела бы мать. – Это ж дети твоего братца нашего мальчика с пути сбивают. Это ж из-за них он вместо того, чтобы пойти в институт, занимается лодками и блядками. Ты мне всю кровь выпил за двадцать пять лет, а теперь ребенка хочешь угробить?!

– Двадцать три, – поправил бы отец.

– Что двадцать три?

– …года кровь пью.

– Ах ты, паразит! Еще насмехаешься!

Крик, гвалт, там-тара-рам. Потом три дня лучше не появляться дома. Батя сгоряча и от безысходности и накостылять еще вполне может. Ну а мать жилы вытянет так, что взвоешь. И на хрена мать ему эту отсрочку от армии организовала? Все равно он никуда поступать не собирается. «Все, решено! Вот трахну Маринку – и служить. Хоть поживу как человек». От этих мыслей Петр прямо-таки взвыл на Маринкин образ:

– Где же ты, стерва?!

Как будто она была виновата в их родственной идиллии. В общем, не было в те годы мобильных телефонов. А у Петра не было выхода, кроме как дождаться Маринку. Она появилась через четыре часа от времени Икс.

– Где была?

– Так вышло. Мама где-то выяснила, когда автобус от станции отходит… И раньше уйти – только лишние вопросы.

– Какой автобус?

– Ну я же с девчонками вроде как в гости в село еду.

«Все врет!» – мрачно подумал Петруха и окончательно утвердился в мысли исполнить предначертанное во что бы то ни стало, сухо сказал:

– На шлюз опоздали. Ночуем в лодке, у причала. Завтра в пять тридцать – в море.

Марина неожиданно все приняла ласково и спокойно:

– Не сердись. Все будет, как скажешь.

Петруха незаметно улыбнулся. Отлегло.

– Есть будешь?

– Нет.

– Тогда вот спальник.

Он постелил спальник на дне лодки. Дал девушке одеяло.

– Спи. Завтра рано вставать, – нежность к ней заполнила грудь.

– А ты?

– А я покурю. Поем. Опять покурю. Все равно целоваться у причала не будем. Вон сторож так и крутится. Да и люди вокруг.

И правда: у причала стояла еще пара лодок с такими же – ждущими первого шлюза.

Марина благодарно погладила его по волосам, пожелала спокойной ночи.

Петр открыл первую банку «Завтрака туриста»: перловка и перетертое рыбье месиво из мяса, костей и потрохов.

– Хлопец, выпьешь? – окликнули его из темноты.

– Спасибочки. Нет охоты.

– Ну и зря. Второй раз не предлагаем.

Под утро оказалось, что и впрямь зря. Что уж там в этом завтраке этого «туриста» было – может, просроченный, а может, не надо было две консервных банки наворачивать – но так или иначе, но не сдобренный здоровой самогонкой продукт начал давать о себе знать все настойчивее и требовательнее. Короткая пробежка в гальюн причальный не спасла. В животе урчало и требовало выхода. Но уже было некогда.

Откладывать еще на время, пусть даже на два часа, и так затянувшийся старт к пацанскому счастью было больше невмоготу.

«Перетерплю, – решил Петр. – Проскочим шлюз, пролетим фарватером и в устье Десенки, а там – к ближнему островку пристанем. На все про все меньше часа, а то и минут сорок. Что ему, в первый раз, что ли, с моторкой управляться?»

А для Маринки все было ново. Петром она просто любовалась. Как у него все ладно и быстро получается! Правда, завтракать отказался. «Рано», – сказал. Марина пожала плечами, достала себе яблочко. Не успела спелое доесть, как они уже отшлюзовались и выскочили в открытое море.

А Петр тем временем был уже на грани истерии. Надо сказать, пройти шлюз на моторке не так просто. Вода наполняется, крутит. Лодку мигом затянет, если не зацепиться за пристенный крюк, который всплывает вместе с поднимающейся водой. А тут еще и «ракета» первая с ними в шлюз вошла. Стоит, стерва, посредине, вода вокруг нее кипит, так и затягивает под корабль.

От Маринки толку – ноль. Самому все пришлось: веревку на крюк накинуть, замотать, и веслом еще подгребать, чтобы не относило. Пес, Тарзан этот чертов, как назло, начал нервничать, по лодке метаться. Вскочит, сядет, опять вскочит. А Маринке хоть бы хны – яблочко пожевывает, улыбается. Ничего не соображает. В общем, пока из шлюза выбрались, Петькин желудок, и без того ослабленный туристическим завтраком, от дополнительного напряга и елозенья в лодке вовсе начал выходить из повиновения. И вот ведь надо ж было такому приключиться! Только вылетели на фарватер, только собрался Петька избавиться от лишних газов, наполнивших нутро, – тихо так и без запаха, под рев лодочного мотора и под встречный ветерок (скорость на глиссере хорошая, лодка, задрав нос, просто летит по волне), – как вдруг: трах-тибидох тах-тах, апчхи! – и заглох мотор гребаный.

Остальные все, которые вместе с ними шлюзовались, вперед улетели. Тишина установилась неописуемая. Вода не шелохнется. Утро такое хорошее, теплое. Ранняя осень, лето еще практически. Рыба даже не плещется. И они в моторке посреди водохранилища: пес, девушка Марина и несчастный Петр, в первую минуту не осознавший всю пикантность создавшейся ситуации.

Попытка дернуть и завести оказалась неудачной. Мотор отплюнулся нехотя и онемел окончательно. Прикладывать к железной скотине лишние усилия в своем состоянии Петр остерегся.

Тем временем внутри у лодочника начались настоящие революционные баталии. От газовых атак желудок распирало до рези в глазах. И тут, как назло, Петр вспоминает о ружье, и в голову ему приходит конгениальная мысль:

– Давай, Марина, я продемонстрирую тебе, как ружье стреляет? – а про себя думает: «Присяду на корму, коромысло за борт слегка свешу, ну и под выстрел выпущу лишнее, как положено. А там – на весла и до ближайшего островка, пускай хоть на водохранилище, лишь бы до земли поскорее добраться».

А Маринка, дура такая, ему и говорит:

– Не надо, Петечка. Давай лучше тишину послушаем. Спасибо, что ты меня сюда вывез и мотор заглушил.

– Давай я все-таки стрельну, – Петька из последних сил держится.

– Да что ж ты, толстокожий такой? Давай лучше ко мне поближе – никогда посреди моря не целовалась, – глаза, идиотка, прикрыла, а рот приоткрыла и подбородок к нему тянет.

«Пальнуть ей в челюсть, что ли?» – с тоской подумал Петька. Спорить сил уже не было. Судорожно расчехлил ружье, сгибаясь от боли, вставил патрон.

– Что же ты делаешь? Какой же ты?! – чуть не плача, закричала на него Марина.

– Отстань, – Петр уселся на корму и нажал курок…

Осечки – это все же исключения из правил, а не правило. Но случаются они, как правило, некстати. Тишина раннего теплого сентябрьского утра посреди водохранилища в зеркальных бликах замершей воды таки была нарушена, но не выстрелом из ружья.

Марина расценила это как полное свинство и издевательство. Почему-то вспомнила маму, которая ей говорила:

– С кем ты связалась? Это ж село! Они жрут, пьют и пердят одновременно! Ему ж первым делом надо будет тебя унизить, построить, место указать. Деточка, ты ж из интеллигентной семьи!

«Ах, мама!» – и у Марины навернулись слезы на глаза, она отвернулась в сторону носа моторки, только чтобы этот жлоб не увидел ее слабости.

«Ведь надо ж как все придумал! Отомстил ей за вчерашнюю задержку! И когда? В тот момент, когда она ничего сделать не может, посреди водохранилища, на моторке. Только остается в воду – и вплавь. А она толком плавать не может. Г-споди! Впереди еще ночь и день. Что ж с ней будет?»

От тоски, ужаса и жалости к себе Марина была готова бултыхнуться в воду и стать русалкой.

Тем временем Петр был готов предпринять еще одну попытку, на этот раз вставив дуло себе в рот. Жить не хотелось. То, что выстрел оказался удачным лишь наполовину, было еще полбеды. Окончательная беда осталась в трусах. Кто ж спорит? Нельзя так долго и настойчиво мучить собственное тело, даже во имя большой и светлой любви! К сожалению, эта мудрость приходит в голову в том возрасте, когда уже мучить почти ничего не остается…

Петр, не поднимая глаз, осознавая собственную ничтожность, но еще больше свою ответственность перед девушкой, которая, кроме неприязни, ничего не должна к нему сейчас испытывать, уселся на сиденье посреди лодки, вставил в уключины весла и стал грести, с каждым гребком и наклоном усугубляя свое положение.

Тарзан учуял неладное, начал выть.

Так под вытье пса, молчание отвернувшийся любимой и презрение к самому себе Петр за каких-то двадцать-тридцать минут таки пристал к островку посреди водохранилища. К этому времени он успел убедить себя в том, что не все пропало, тем более что человек склонен привыкать к неудобствам, а все сырое на солнце в конечном счете сохнет. Гребок, наклон, гребок… «Доплывем, сменю трусы», – решил он и успокоился окончательно.

Марина, тем временем глядя на воду перед собой, также вошла в мечтательно-сомнамбулическое состояние. Прощальная мысль перед нирваной – все проходит! – привела девушку в умиротворенное состояние, и она по-своему, но тоже решила: «Не все потеряно». И главное – пес заткнулся. Только всплески весел нарушали тишину. Лодка уткнулась в песок. Пес с визгом бултыхнулся в воду, выскочил на берег и с радостным лаем помчался осваивать окрестности. Петр подтащил суденышко, неприметно сунул газету под рубаху и улетел в кусты посреди островка.

Марина скривила моську: «Ну вот! Ни слова, ни пол-слова, – улетел. Неужто так невтерпеж? Тоже мне, рыцарь!»

Собралась было обидеться. Тем временем появился Петр с какой-то блаженной улыбкой:

– Чай хочешь?

Она пожала плечами. Он не обратил внимания на детали, взял чайник и как есть в брюках пошел в воду, чтобы вроде как набрать воды почище.

Зашел по пояс. Остановился отмокать. Чуть не заплакал от счастья. Вспомнил про Марину. Надо ж как-то поприличнее объяснить, чего это он тут замер:

– Смотри, красота какая!

Ее аж подбросило: «Вот придурок! Там, значит, посреди моря, ему не красота была, а тут!.. Все назло, все по-своему. Садист, домостроевец, эгоист!» – разочарование накатило второй волной.

Захотелось топнуть каблучком об пол. Тем временем он набрал чайник, отмок и вышел.

– Сейчас лампу паяльную разожжем, – пошел доставать.

Не заметил, что вокруг опять воцарилась тишина. Марина упорно отмалчивалась. Заткнулся и убежавший пес.

Пес оказался преданной животиной. В тот момент, когда Марина из чувства приличия (все-таки девушка из интеллигентной семьи) присела на корточки, проявив интерес к тому, как Петр управляется с паяльной лампой (с помощью ее предстояло нагреть чайник, поставленный на песок), подлетел пес с газетным свертком в зубах и вывалил перед ними содержимое своей добычи…

Ночи дожидаться не стали.

После выходки Тарзана Петр сплюнул, хмуро разделся догола, взял мыло и пошел умываться. Вышел из воды, вытерся полотенцем, надел чистые спортивки на голое тело.

Что делала в это время Марина, ему уже было все равно. Когда столкнул лодку на воду, окликнул. Она села. С третьего раза мотор затарахтел…

На причале простились, не глядя друг другу в глаза.

«Пока, пока».

Больше они не встречались…

Кто-то скажет: это все комплексы, кто-то – воспитание. Я говорю: это жизнь. Она точно знает, когда ты имеешь право на близость с тем, кого любишь. Ее не обманешь…