Космос

Гурин Макс

 

I

Космос начолаётся з вывезги. Ягобы — теАтр он. Губошлёпп. Возникают тотчас же вопросы любителей, но не как, мол, что. Никаких «почему»! «Космобили» движутся со скоростями крейсеров, если даже и не искать аналогий специальных; если даже плакать горючей слезой или светиться, яко горящая нэфть. В будущем будет одно-то и «буду» только. Но это не там, где все…

Всего лишь только вызуньйё свай язычок — немой холод отгрузит; не мой молот ударит въ лобъ! Чик-чирик. Слишком долго ты спал. Таперь ты тока… Маяк. ГорабАли тобя не обходят, но вниманием лишь, потому что маяк — враг, хоть и друг. Хоть бы да даже и ходь. Изморозь…

Многим кассомОс (космос) не открывается без пароля. Даже упорствО и ухАрство не всъегда помазают. Там, знает понаслушке любой, на розовом крёстле сильдит лялюлый (лиловый) король.

Слеза, как сказано, не поможет. Только социальное ксмобилЕ, как залог твоих будущих проб жаренныго пера, твоих фильмов и книжек, твоих стрекочущих грыгарОв… И тогда, то бишь тут, иногда помогает среда, но не как Понедельник, а како пространство для прочих вложений, если не сказать, что просто пространство. Тут раздвигается воздух — шкряк, тудо взьйя сила рывком илли, как Маяковской, впервые описал еще тогда не имеющий действия героин, тощий как нецерковная мышь, — не раскоромленный тогда еще, не имеющий силы сон…

Приходит корабль за тобой, а ты его неправильно ждешь. Не те выбрал штаны, не те носки, не тот ирокез, — не ожидал, ведОмо, шо прямо на дом пожалуются и вот, — неготовность!!!

А прёжде мобильный ты был. Всегда в иной час был ты тот, кто, не кот…орый, а словом пароли зднал. Теперь же, коза истинный кассомос настигает, — нэ по рАзмэру двой госпОдимобиль.

Что ж, будем встречаться и впредь. Предлагать будем и встреч новых ждать. Потому-то всё это и так почти океан: ты мне — я тебе — вот и весь SOS!

Следом вы сейчас встретитесь с мухою да стрекозкой Наташей, каковые, это слово надо запомнить, «подпруги».

Стрекозка-стрекозка!!! Ну вот, кажется, слово уже и забыто не то. Помнят только, подпруги они.

Наташа-Наташа!!! Ну вот, кажется, слово уже и забыто не то. Помнит только Маришенька, муха она.

Маришенька: Космос?

Космос: Да, Маришенька! Всегда будет мой ответ тебе да!..

Маришенька: Нет, Кассомосс, кажется, я забыла парудОль. Или это был ПАрдон, спешившийся, но такой красавец-наездник! Или паруль? Я не помню… Я все на свете забыла теперь, теперь илли нынче…

Космос: Это не горе еще, Маришенька, если стрекозку вспомнишь.

Маришенька: Стрекозка, стрекозка, стрекозка, стрекозка, антрекоты, антрекоты. Космос?

Космос: Да, Маришенька, ты уже угадала почти, пушистая моя умница! Дальше лёти, люди, знай, глёди, но там, где запад-загад, не станешь ты золотой проволочкою-мушкой; дольше лети, гляди-ка ты далее; не бойся, листай-листай свою биографИню. Листай, листай, храбрая Маришенька моя!..

Маришенька: Наташа… Вот!

Космос: Да, Маришенька! Я же говорил, мой ответ всегда тебе будет «да»…

Маришенька,

Наташа,

Кассомос,

Стрекозка Немо,

выходите-ка на поклон!..

Космобили антеннами хлоп! Это первая победа в эфире! Первый спЕктакль! На «Ура»! Наверняка будет свет…

Хлопайте в дверцы! Хлопайте в дверцы! Это же счастье какое явлено здесь!!!

Бубен, бубен, бубен, бубен, бубен!!!…

 

II

Гордость моя затронута здесь. Космобиль за щекой у себя держит мою селезенку. Защемил, да поди ж ты! Вы кур когда-нибудь потрошили? А воровали ль хотя б?

Все вернется еще — не успёётё оглянуться. Оглядка — это первая есмь причина. Что желаем, то и вращаем. Успёха бы Неумёхе!!! Видеть б цель! Для того-до и гозмозъ — вечное нам всем наказание. Бортовой журнал разве что испещрен каракУлями счастья. Где настигло? Кого? Знать хочу?

Космобилям трещины в корпусах неполезны. Если есть — мОбиле ваше монотонно хромает, хрумкает сушечкой в сухеньком ротике. Могут тут легко подломитюся ножки, — это как слишком грубо дернуть слишком тяжелый шкарф.

Тогда повалются на Вас книнги! Только-до и всяго! Затопчет вас слон нябёсный!.. Радости уже не станет предвидно. Так ли я понимаю вас?

Нас — это не вопрос. Нас понимает любой, ильбо в обрАщении мы отчлень просты. Выдвигаем короткие рыжие усики — и наша взяла! Так пробельдим!!!

Рёбра выворотим наизнанку «космобилю» иному, но Ваш ни в какой ни-ни! Ильбо фзё привычное, приносное нашего уж давно ничельга нэ сдодэржит. Молчун. Молчун.

Руки да, коротки наши, но наши клятвы… Крепки ль?

Высунем на гимнастике утром каждый по ёжучкУ (язычку). Пускай холод немой. Пусть и молотым в лоб!

Чего ж нам терять-то топырь?! Да и мы и рот-до еще приотгроём; может звезда туда налетит, сделает нам детей…

Тут трещиной космобили и станут идти. РазОйдутся швов иллюзорные крепи. Вырвется у кого-нибудь слово «Наташа».

Только напрасно. Пусть даже бы и стрекозка, да у Маришеньки сегодня слишком много забот.

Кассомос. Встреча Астероида и Тетраэдра. Плачи земные…

Горе вот в этом и состоит. Лес густой. Космос холодный и глупый. Стрекозка ж — фантом, феерия, фея осьмических грёз.

Оргазм мертв, или путь до него изрезан на мелкие лёнты. Недостижимы конвульсии впредь.

Хотелось ли бы?..

Маришенька вопрошает у космоса снова. Требует с него звездное полотно. Лишь кассомос и сейчас еще тихое горькое шепчет ей «да»…

Кассомос. Встреча Астероида с Тетраэдром. Плачи земные. Вот твоё горе, Маришенька! Да…

 

III

Космос летает и кидается всякими финтифлюшками:

Понедельник. 20.45. Число установлю дома, если память будет тверда. Знаю одно: это август. Начинаю, Перформативная функция, блядь. Но это лишь маркер. Это лишь маркер, что помню, откуда расту. Не в уменьях забыть… Такое, что как же!..

Куда уходит мой крик? Я все время его издаю. Куда он летит? В которое между? Я люблю тебя! Ты слышишь ли, нет?! Уже девяносто восьмой на дворе. Он тут гуляет. Видимо, заложив руки в брюки. Клетчатые, наверно.

Я ничего не знаю — это чистая правда. Всегда кажется, что хуже никогда не бывало. Концентрация, да? Видишь ли. Видимо. Скорее всего. Почему же? Отхожу ли? Если мне некогда, то когда же? И к тому же и «почему»…

Я никак не могу вылезти. Не имею сил слезть. Смерть этому вечному плену! Но я весь — это только плен. Очень, право, нехитрая мысль. Мне, собственно, надлежит хорошенько стыдиться. Ежоль я еще помню как…

Куда улетает мой крик? Почему я кричу все время, но мой крик, словно айсберг: на поверку — одна улыбка? И ведь это не потому вовсе, что я там сильный или вида не подаю, не по чему иному — просто всё вовсе даже наоборот. Вопию беспрестанно, оченно громко кричу, что мне больно, но… будто и не кричу.

Очевидно, они все в заговоре. Вот и сегодня: «ты хорошо выглядишь» или «у тебя цветущий вид!» — я знаю, это значит одно: нам дела нет до твоей души и твоего горя, Маришенька!; кричи-не кричи, мы не видим никаких отклонений. Хоть оборись — вид у тебя цветущий! Мы не хотим видеть в тебе ничего иного! Вот и сегодня тоже ты (как всегда!) замечательно выглядишь.

Иоганн Себастьян Бах — гений. Двух мнений не может тут быть. И выглядит хорошо. Великолепен в своих художественных творениях и воплощениях никогда не знавших его последующих портретистов. (Блядь!) (Это я снова кричу. Мимо.)

Я очень люблю тебя. Что это за слова? Я не знаю, что… Конечно, иначе не может быть. Счастье только в одном — не родиться. Мне кажется, что я не могу жить без… Все эти три года я занят лишь тем, что медленно, шаг за шагом, капля за каплей я мучительно умираю без тебя. Я рад, что пока что так и не предал тебя. Ни на кого не упал за эти годы мой взгляд.

Никто во всем мире никогда не заменит мне мою единственную девочку. Пожалуйста, Господи, верни мне её. Я не могу жить без неё. Господи, ты один знаешь, каким сплошным мучением стали для меня эти три года. Да, именно в эти дни исполняется три года, как мы знакомы.

В марте я видел фильм Дэвида Линча «Шоссе в никуда». Это обо мне. Дэвид Линч наверное думает, что это он о себе фильм снял или о каком-нибудь своем друге, но это именно обо мне. Или о всех нас. Я не вижу никакой разницы. У всех нас цветущий вид и все мы замечательно выглядим. Умираем, но выглядим при этом еще более замечательно, утвердительно жизненно. И актуально, блядь.

Мне было сказано усталым моим другом Володей очередное ни к чему не обязывающее «либо-либо». А ещё сегодня, когда я ехал к нему, чтобы разнюхаться героином; где-то на эскалаторе в переходе с «Тверской» на «Чеховскую» я подумал о том, что у меня непростительно и опять же неутешительно длинная до безобразия линия жизни, но у меня при этом такое чувство, что я все же, видимо, скоро умру, потому что совсем нет сил.

Я быстренько набросал в голове рассказец про то, как человек ехал в метро и вдруг, посмотрев себе на руку, увидел, как у него, вот прямо сейчас, на глазах, что, блядь, называется, уменьшается линия жизни. Но я ничего такого конечно же никогда не напишу, потому что считаю, что это пошлость: такая же, как и то, что я замечательно выгляжу и имею прекрасный цветущий вид во все дыры.

Я хочу сделать, написать, озвучить что-нибудь доброе, но почему-то только преумножаю и без меня сто раз написанное говно.

Мне очень больно. В крови сейчас героин. Но сколько бы я не нюхал его, я всегда буду посылаемым на хуй под маской фразы «ты замечательно выглядишь»…

И Ирочка моя Елисеева приедет рано или поздно и скажет, что все у меня хорошо, меня все любят, а просто я — шизофреник, каковых двое на одну парочку многовато. Ирочка моя Елисеева, без которой я медленно умираю. Если бы вы только знали, как хорошо она всегда выглядит. Храни ее Господь, который тоже всегда имеет цветущий вид. He has, блядь.

Иногда финтифлюшки ловят бездомные кошеньки или собачи. Они подкидывают их в разреженный зимний воздух, и кассомос обогревает их с севера своим теплым маленьким взглядом.

Собачи урчат, лижут друг дружку, а кошеньки выгибают спинки. Маришеньке снова слышится «да».

 

IV

Короток городка атакует. Властвуют они всем. Пядей во лбу у них шесть. Этому рады их мамки. Папки же нету у них. Плачут сИроты Иродовы. Все-таки не во всем похожи они. На себя? Да мама моя дорогая! И да, и в прямь прямо! Права качаются, как синекдоха после песочной бури. Еле-еле, мол, память есчжо жилда. Она и йе-йе! Гоп-стопуsum, блядь! Белочка побеждает! Так выгрызает, что океан. Плачут ли волны? Их боль для нас — красота. Так часто и в жизни люлдлей. Люлдли — это людишки, мы с вами. Мы ведь людишки, не так ли? Так! Так! — вопияет КассОмос. Все вы людишки, мол. Один я КассомОс!

Россомаха тупая ты! Белочка ты и сам! Хуй с тобой, что ты океан. Впрочем пятый же ведь? Не так ли? Таг-таг-таг! Часы тебе нужно носить на руке. Плакать не нужно тебе вообще. Я вот видеть никого не хочу, а вот возьму и сейчас на стрелку пойду. Мне, кассомосу, сто? Двести мне. Врвзё я зднаю. Но не сдраюсь. До постлетнего буду. Подумаешь, холода.

Флакончик. Флакончик. Флакончик. Флакончик. Все только яркости вы и алкайте! Будет она вам, как же! Знайте, что хочешь, — труд перетрет, да место видать не то.

Затеял Кокованя зверюгу страшную заловить. Подготовил и сеть и аркан. Заострил пару стрел. Изготовил и яду также. Так легче вам? Появилась типа историйка и нате: подол тут все и задрали. Кокованя того и ждал. Стрелы все ложь. Одни намеки ждут юношей. Мне самому это все не досуг. На работу устроиться не могу, не хочу и не понимаю! Нелегко мне с юностью расставаться.

Вечно делаешь что-то, потому что обязан. Хочу стрекозку Наташу! Хочу собаку! Хочу собаку! Хочу верить и без стеснения ныть. Сколько не перечитываю себя юного, не нахожу никаких там противоречий, не нахожу никаких недостач. Был молодец и не стало. Одно только могу и сказать.

Космобиль мой теряет скорость. Вскоре уж будет легко меня обороть. Я стану поездом метрополитена. Я страсно хочу этого. Люблю и ненавижу свою я мать. Это законно. Все выбились в люди, один я позади. Тоже закон. Да, Маришенька?

Маришенька: Да, Максимушка! Всегда мой ответ тебе будет «да»!

Максимушка: Как же жить-то мы с этим будем, Маришенька?

Маришенька: Не торопись, ты на верном пути! Кассомос все правильно рассудил. Его «да» мне каждое: — каждое мое тебе «нет», но мое-то истинное всегда тебе «да». Вот и обмозгуй катаклизм!

Максимушка: Да, Маришенька! Я обмозгую. Но муха ты не промах. Антилитературное явление, по зубам, по зубам тебе! Знаю я, зочешь ты, чтоб Наташу я вспомнил, угадал?

Маришенька: Да, Максимушка! Я же говорила, всегда мой ответ тебе будет «да»…

Максимушка: Маришенька, а кто такая стрекозка Немо?

Маришенька: Да это та же Наташка, только когда она о себе самой забывает и слишком заботится о других. В эти часы имени у нее нет. Так и получается, что как бы Немо она.

Максимушка: Маришенька, мне очень убить тебя хочется! Можно я это сделаю?..

Маришенька: Слушай, но может быть лучше Наташеньку?

Максимушка: А чем же она хороша?

Маришенька: Она о людях в заботах проводит свой стрековэк. Она молодая красивая, заботливая и очень миловидна, как сказали б, когда это модным словом было. Или лучше проткни ее Немо. Тогда она злой и коварной станет. В какой ни в беде человек, все будет ей надблювать.

Максимушка: Жалко девочку. Даром стрекозка она, а то б в жены взял.

Маришенька: Возьми! Возьми! Проткни оловянною ложкой Немо ея! Пусть все будет, как будет, будто бутафория это врвзё, хорошо?

Максимушка: Да, Маришенька! Ты же говорила сама, на каждое кассомосово «да» будет мне твое «нет»: но не могут друг без друга небо и море, вода и огонь, согласись?

Маришенька: Да, Максимушка! Я же говорила, мой ответ всегда тебе будет «да»!

Уррра!!! Срочно зажгите свечи! Я Наташеньке честное имя вернул. Стерва она топырь, да Немо и след простыл загодя на много впридёт!!! Ур-р-р-ра!!! Праздник вернулся! Победил Лялюлый Король!

Максимушка,

Кассомос,

муха Маришенька,

Наташка-стрекозка недобрая,

выходите-ка на поклон!… Тут скоро занавес будет. Театр военных дёйствий. Победа ордна нар врвзех. За ценой постоим-постоим. Будем все знать на вперед? Да? Вот и паровоз наш подъемлет нас к облакам. У Кассомоса сводит желудок от волнующих предвкушений…

 

V

Кассомос намЫльден кольгда, тогда можно и даже радость приносит СОКРАЩЕНИЕ мышц. Гладко скользим, — у нас впереди вся жизнь? Правилен ли ответ? Сегодня любому тесту скажем мы «да». После будет не наше «нет». Так нельзя. Совсем измучил Маришеньку. Левая лапка у ней кровотОчит. Она стала совсем, как иконка, разве что вместо лапки у нее глаз. Открылся. Обычный такой маришенькин лапий глаз.

В руку ей был позавчерашний сон, где все признавались в грехах. Потом бал был. Подпоручик ПАрдон, храбрый, но спешившийся витЯзь, был на коне в этот вечер и так. Он умел. Этот князь витЯзь. Витоутоса праправнук и храбрых иных инозёмцев он клён. Он даже душист. Намеревается в этом году подымать со дна Атлантиду. Только там, хавОрит он нам, возможнО построение космодрома.

Вот он какой! Космосу угрожает. Космос его простит. А сам ПАрдон, конечно, провалится.

Он недаром француз. Они почти немцы, а мы тех иных прапрадЕдов изрядно в Чудское. Так и где космодром не построй, — Кассомос не любит огня. Кольца его лижут ему личикО. Это щекотно ему. Он тогда шею мылить давай. Никогда преждее до стпени такой он нет, не спускался.

Но дуд-до особый прюдмед-з! Мало ли кто душист? Мало ли у кого Атлантида под боком, но не ведает кто? Мало ли нам наших малолей? Много ли нам наших многулей? Мало. Мало. Всего нам мало, — хочется Кассомос на посылках. Это такие дела. Называется Вонегут. Принцип автоматического письма неверён.

Меня, кажется, один из зверей апокалипсиса отпустил… Так, укусил, но затем отпустил. Эх, знать бы заветные чИзъла! Тогда б на орбиту! Гордый, одинокий, единый со всем подголовочным хламом своим, искренний ненавистник мускатного винограда, — и весь в стеклопризме. Звезды видны. Подставляйте рты, может они вам детей туда сделают.

Поражает ж другое. Умудряюсь плести не Иначе вокруг стержня. Стержень — ракета. Слышишь ли, КассомОс!? Я тебе угрожаю!!! Мыль-ка шейку свою! Будем тобя сокращать, не надеясь ни на исход, ни на чудо. Будешь ты побежден, несмотря на мое отвращенье к войне. Буквы не те у тебя. Это как в страшном сне. Бегаешь, ползаешь между ног великанов и великанш, рыскаешь, думаешь: черт-те, да где же те-то, блядь, буквы, помилуй мя, Господи-автомобиль!

Сегодня впервые за много лет приснился бордель. Девки — одна другой краше…

Целые киллограммы чуши хочу накидать. Задушить ими несомненный пожар, угрожающий пока только мне, но чрез меня любой человеческой твари. Вон оно как. Язык мой — членовредитель мой же. Он заводит меня вечно на пустыри, где со мной расправляется, извините, блядь, энтропия. Отсюда и Кассомос как единственное спасение. Плотность текста моего велика? Да, Маришенька! Бойся всех юнговских карликанов. Они мне никогда не простят мой ёзУк. Подхватят, коль высуну, за юсУп и поволокут на якзыкуцИю. Там костер и награда за все мои двадцать шесть.

Шарманка. Пароход-телевизор. Интересно, заберет ли Шибина свой телевизорик, каковой Ваня уже успел отволочь на студию при Московской консерватории? Интересно.

Якиманка, Лубянка, Маросейка-стрит, белоснежная да семь гномов:

Жила-была на свете белом (не путайте ее со цветком из эпиграфа) изумительно красивая белоснежка. День-деньской; да то даже ерунда, что день, — время временное проводила она… Глаза искали; руки боялись всего; только форма ногтей оставалась безукоризненной, сколько ни обжигалися пяльцы. Про Любовь ничего определенного вообще-то нельзя, поэтому Снежка белая не богата была на закат (типа, его, enter, рассматривать, будучи приобнятой любимым), а тем пАчее на рассвете. А то, знаете, бывает такое на зорьке Счастье: лучи прямо во все глаза; масенькие пылинки в этих самых лучах летают, парят себе там счастливенькие; ничего не жаждют уже — токмо радостно падают вниз; тогда хвать любимую белую за… — вот это я понимаю, рассвет!

«Мир — это бездна! Нечего тут удивляться!» — мужественно размышляла она, утирая свой праведный пот…

Когда нет настроения жить и любить, нечего (правильно Белая рассудила) надеяться на какую б ни гномову метаморфозь. Тут надо терпенья решительно больше, чем у нее! Так что же; спросите вы, обречена ли она? Да, конечно, обречена…

Стены наклоняются на меня. Я магнит что ли? Ничего нового на земле. Вот-вот упадет очередной первый снег. В прошлый раз я был почти счастлив, когда ты кинула в меня снежок. Именно это время и было, как выяснилось позже, наиболее благоприятным для протягивания… руки. Потом же нахлынуло старое. Боль, помнится — Рождество. Резкий подъем с кровати; ночной поезд на Новогород; а там рыбаки одни; какие-то бесконечные «тачки»: то с вокзала в аэропорт, то с аэропорта на вокзал. Далее завтрак — «классика»: шашлык и двести грамм водки, чтоб было чем запивать.

Электричка на Петербург. Хорошо, что на Московский вокзал. Там тоже бесконечные «тачки»: то в Пулково, то из Пулкова. Не хватило каких-то ста рублей. Снова Московский вокзал. Еле уехал.

В Москве уже в 6.30. В 6.45 — уже в ванной. Казалось, что счастлив. Хорваты прислали письмо и журнал на английском, где опубликованы мои стихи в переводе.

Жизнь непонятная штука. Пожалуй, на этом все. Все этим кончается и начинается вновь с одного и того же: мое окно выходит на сплошную стену цвета сливочного мороженого.

 

VI

Yes! Ну, согласитесь-ка, кассомОсова соль не есть ли гидрохлорид? Не можете вспомнить, — так и скажите: Гидрохлорид ли, гидролиз ль, Бертолетов Захар ль — нам все одно: мы победы хотим, чтобы не знать, что делать нам с ней.

Таковые прогнозы. Завтра меня к врачу поведут. Ох уж я ему расскажу о суицидальных своих настроениях. Пожалуется тот тогда на судьбу, каковая сделала писхиатОром. Мотор. Мотор. Мультики. Мультики. Бей же снова своих! Свободная Хохлома — вот наш слоган! Но на самом-то деле это кусочек из старого блаженного мира, когда я его властелином был. Это правда. Я властвовал этим миром где-то с 1992-го по 1996 гг. Как перзиндент, на четыре годка.

Сигареты «Прима». Бумеранг. Игрушечная шарманка. Два пустых металлических портсигара из под сигарок «cafe-cream». Коврик для «мыши» с очень злыми, напугавшими Свету, зверями. Да и, собственно, мышь.

Ни дня без строчки. Лучше бы — ни дня без копейки денег. Все заставляют меня идти на Голгофу.

Кто пинает, кто жалобно так скулит, будто только как я на Голгофу пойду, так скулить перестанет. Лжёт.

Мое личное дело. Литературу распотрошить, кто бы ея не читал. Оставаться, блядь, интересным надо конечно? Конечно, надо. Да только интересно кому? Все те, кому такое может быть интересно — не люди, а сволочи моих снов.

У меня на столе лежит такая калейдоскопическая в основе своей штуковина, которая из всего делает несколько. Посмотришь сквозь на букву или звезду, что здесь почти одинакость, а их уже целых пять или семь. Такая вот поебень!

Стихами заговорили уроды. Вахтенный плачет от умиления. В гигантском космОбиле мышку поймал, как кот…

Этот текст интересен мне только тем, что мне никогда ранее не было так скучно, так неинтересно, так лениво и так необходимо писать…

Оправдания нет ничему. Уже знаем. Возделывать разве что еще можно. Но, чтобы убедиться, что родители правы, можно вообще ничего не делать.

Кто хочет от меня холода, становитесь слева, где сердце. Кто хочет тепла — шансов почти что нет. Возможно будет распродаваться «бронь».

За кем будет последнее слово, кому это из нас всерьез интересно? Мы некие нечто. Нас не более десяти тысяч. Остальные — враги. Ну а как?

Но это не мы зла хотим. Это они угрожают нам. Выливают на нас скорбные осенние дождики; колются зонтиками; отрывают пуговицы от наших скоромных пальто.

Но нам все равно отныне светло, тепло и довольно. С тех пор, как мы стали жителями собственных сердец, кроме этих самых сердец угрозы никакой нет. Знай лишь поглядывай, в своём ли сердце ты спрятался?!

Нам нет оправданья, поскольку мы — ничего. Но только возделывать будем все равно продолжать. Ведь родители никогда не бывают правы…

Людям о людях

Шар породил куб; куб породил квадрат! Далее повсеместно случилась победа тех или иных плоскостей. Тогда уже началась Республика. Аки в Риме, два консула: Трапеция и Квадрат. Стали небо переделывать на свой вкус. Получили то, что хотели, но стало невкусно. Кружочки и шарики вышли на демонстрацию. Впереди шел с серым знаменем тот самый Первый Куб, которого породил Протошар. Трапеция и Квадрат как будто того и ждали! А хули! Объёмом тоненьких не возьмёшь! Обманом ли лишь? Да и что шары, что кружочки! Всё это такая, в сущности, чушь!..

 

VII

Наперекор я это всё делаю. Знаю, от судьбы не уйдешь. Если ни дня без строчки, то какая разница, кто это будет листать. О «читать» уж и не говорю, не надеюсь. Надежда раньше была, когда космос более упорядоченно метал финтифлюшки. Теперь же надеяться не приходится ни на какой исход. Любой из них, благополучный ли или же исключельно напротив, — разницы не ведает только тот, кто помнит правила игры, умеет на бархат метнуть дюжинку стереофонов. Умеет спать. Умеет ждать. Учится побеждать. Это я всё о ком?

Я ж есмь абстракт, о чем красноречиво мой компьютер бегущей строкой неуместно трендит. Не вижу я в этом тексте ни красоты… Кроме этого, впрочем, упрекнуть не в чем. Что вы хотите? Идет банальное, как первые пятилетки, созидание Принципиальной Необаятельности! Так пробельдим!

Порабощение стран. Гибель народов. Любой текст может стать историческим. Все это без меня знает любой. Я, когда я любой, тоже знаю на выше порядка злого (слова).

Играем и побеждаем так часто мы потому, что у наших кубиков более четырех сторон и цифры меняются самопроизвольно, насколько позволяет визуальное, блядь, реле. Анализатор ситуации на барахолке. На бархате то есть. Вот как все грустно.

…Как много же ёздить нардо! Как друдно даедзя многое, сидя в Доме… Почему же все тонет в белом ужасе таинственных письменов? Как упорно ждут внизу одни токмор ирх за…гоулки!

Никогда!

Слышите, никогда! Никогда-никогда не подходите слишком близко к мозаикам!!! Ежоль снова ослуха — самой маленькой истины тогда никогда!

Скучно как!.. Развалюхе через пятнадцать-двадцать минут снова ответ держать надлежит… Одно баловство…

Ан нет, это не разговор… Где собака, которая свет прольёт; самоотверженно ляжет на «эксгумардцу»?! Нету таких… Осталась одна я, Таня Савичева…

Может быть поискать из котов? Но они ведь вообще-то живут для себя… «Умереть» — этого ни от кого не дождешься; — какое уж там «эксгУ»!

Что там? Все никак не пожар во моёлья тойга! Отчего мы не птицы, простите? Отчего в хитрых чужих письменах мы читаем один сумбур? Где разборчивость сексты? А ищите-ка сами себе свои глупые цифры «7»!!!

Я же… устала совсем. Из последних сил выдаю примитивную рифму. В легких моих только легкий газ водород. Скоро я полечу. Полечу вслед за Вацлавом, к чертовой матери. И никто не будет ни в чем виноват… Как всегда.

 

VIII

Избиение предыдущих глав. Мне мысль на ум пришла, словно письмо от Олега Чехова, ежели ведь это литература убитого, покойного, усопшего (см. выше! (Прим. Сквор.)), так значит нужно, ничтожно усомневЯшись, вгрызаться.

Но мухи очень малы. У них белы ли бока, не узднать без микскопа (без микроскопа, читай!). А уж как красивы их рожки! Один другого завитушкой и поразит прямо и честно в л’об, чтобы «в лёб» не сказать, чтобы не в лёт…

Все пустые слова. Я пишу роман Максима Скворцова «Космос», автор которого мертв. Если верить «Достижению цели» уже более трех лет. Если жо правде глаз не колоть — около двадцати шести оборотней мне на сундук и туда же Хрустальный Дворец. Бумага все стерпит, недаром рукописи горят. Порой целыми библиотеками выгорают.

У Данилы Давыдова был в свое время такой социальный проект, чтобы не скапливалось во миру слишком много лишней хуйни.

Здравствуй! Ты тоже скажешь мне «да», но прежде вот-вот: делаешь ли ты выводы? Да, покидаю себя с завидной… Тяжко тобе ль? Тобе ль? Что это еще за «тобе ль»? Это не тот портфель в котором все бумаги храню, каковые бы меня в истинном светоче. Светоч. Светоч. Светоч. Светоч. Светоч. Светоч. А ведь если бы буква «ы» — тогда сразу бы был призыв! Первый призыв, последний призыв. Светыч!!!

Да, тоже считаю себя умней, но прозорливость на что? Я думаю на «грамм»-то будет ее, а это… почти прожорливость.

Полагаю, уже следует шёпотом говорить? Да что говорить-то?! И жить пора шёпотом… В этом ведь все уже подзавязли. Вот в моем случае вывод какой!

Ну, что ж, до свидания… Хотя, погоди! ВЕдомо, не меня одного раздражает русская неконкретность… Вечно надежда эта на пустом месте… Стараемся не говорить друг другу «прощай», и вовсе о себе самоих одних мыслим: мол, еще бы разок тебя увидать!.. Нет, англичане чтоб, коим весело, сыто, довольно и… вечно счАстливо оставаться…

Великолепие лифта к самому нёбу Сергей-Валентиновича в первую секунду буквально нас ослепило. Нет, не напёрстно, Сергей Валентинович беспокоится. Ведь мы же запаслись такими специальными копчеными стеклышками, каковые для наблюдений за затменьями солнца пригодны столь; мы сумеем вогнать идеально чистые пальцы в самую нужную кнопку. Для нас это, вы поймите, уважаемые прохожие, — завершающий этап всей научно-исследовательской самонадеянности, ощущаемой нами… ну, чуть не жизнь! Сергею Валентиновичу же просто поперхнуться на один раз.

Только мы знаем, что доза будет расти. Постепенно наступит то время, когда вся жизнь Сергея Валентиновича превратится в сплошной сиплый кашель.

А для нас весь змызл жистни воплотится-воплотится в головокружительной Ездре внутри Сергей-Валентиновичевых ослепительных трактов. Это и будет победа! Всем станет тогда оченно хорошо. Так кажется нам, лифтерам. Сергей Валентинович же на кашель-то свой подсел. Это наукообразный фарс!!! Вот так!!!

В текстах очень часто отмечается одна особенность Меркурия, которая, безусловно, сближает его с божеством, а именно с первобытным богом-творцом: его способность порождать самого себя. В трактате «Allegoriae super librum Turbae» о Меркурии говорится: «Мать родила меня, и сама была мною зачата». В обличьи дракона, т. е. уробора, он сам себя оплодотворяет, зачинает, рождает, пожирает и умерщвляет и «превозносится самим собою», как говорит автор «Розария», парафразируя тем самым таинство жертвенной смерти Бога. Здесь, как и в целом ряде сходных случаев, не следует спешить с выводом, что средневековыми алхимиками подобные умозаключения осознавались в той же мере, в какой они, возможно, осознаются нами. Но человек и через него — бессознательное высказывают много такого, что не обязательно должно быть осознанным во всех своих импликациях. И все же, несмотря на эту оговорку, я не хотел бы создавать впечатление, будто алхимики совершенно не осознавали своих мыслительных процессов. Вышеприведенные цитаты прекрасно показывают, сколь мало подобное предположение соответствует действительности. Однако хотя Меркурий и определяется во множестве текстов как trinus et unus, это не мешает ему быть сильнейшим образом причастным квартернарности Камня, которому он, по сути, тождествен. Стало быть он являет собой ту странную диллему, которую выражает известная проблема трех и четырех — я имею в виду загадочную аксиому Марии Пророчицы. Наряду с классическим Гермесом-трикефалом был и классический Гермес-тетракефал. Горизонтальный план сабейского храма Меркурия — треугольник, вписанный в квадрат. В схолиях к «Tractatus aureus» знак Меркурия — квадрат, который вписан в треугольник, обведенный кругом (символ целостности).

Время моjэ умирает здесь; на моих же глазах. Глазки ж мои — это сладостные пастилки. Подставки для смерти своего времени?

Оно, моё сладкое, больше ни на что не способно. В этом виновна ты! Ты и Наташа! Слово, которое я не забыл.

Здесь я снова становлюсь похожим на того типа, которого ты любила три года назад. После — война миров! Рак Времени. Катчестдво отменить! Чтоб каждый так умирал! Йо-мойо! Но не пожелаю врагу.

Только друзьям, потому как смерть моя наслаждение есть. Сладостно мне и пяльно. Горестно и счастлИво. Все это происходит у меня на душе. У меня на глазах.

Зеркало трескается: а значит кается, мается, кажет острым осколочком на хаоса наготу. Тот дрожит, как осиновый лист (или, вот, кол теши! (Прим. Сквор.)), потому что время моё умирает здесь. У меня на глазах. Всё время… Всегда…

 

IX

День гнева, блин! Кто в очереди первый патрон? Ба-а! Да это же ПАрдон, замечательно стильный витязь. Вы на его красоту не ведитесь! Он фальшивый, он ненормальный. Он блоковский, блядь, ангел сусальный!

Я не расту. Я не клюква, и мне нет оправданий. Бедный я мальчик — нечем мне пораскинуть!.. Только чувствую. Только падаю. Только не существую…

КассомОс пошел в школу. Он стал прилежен. У него выходило адекватно и трогательно. Я пел от восторга. Мама тоже тогда восторгалась отвоеванным пространством в моей душе. Она — военначальник! Я не смею ея огорчать.

Мне было просто сначала. Потом в жизнь ворвалась, как с зимней стужи, в мой теплый насиженный дом Наташа. Она стрекозка, но даром сачком я махал. Я бегал вокруг в нее и только и делал, что махал да мазал, махал да мазал… Она же не делала ничего. Девица…

Она металась по моим снам, как ракета, ксмОбиле мое прорвать норовя. У нее, конечно, все получилось.

Теперь я один бегаю по кАсмосу, беспрестанно ору диким голосом, заметаю хвостом следы, от ора собственного сам уже охуел. Наташа — душа стрекоза — хоть хана! Но нет, Маришеньке, всегда доверяют все свои тайны. Умеет ль она хранить?

Никого сие не волнует, просто, когда тайны переполняют башЕчку, невъёбенно трудно их там в таком количестве прокордмить. Укоризна одна… Если не космос меня спасет и пригреет, то кто, вопрошаю сам себя я. Ответ в коробке с-под оловянных солдатов.

Время убедительно доказует: много лет в моей голове одно и то же, одно и то же. Бум-бум-бум — стучится онно ндандружу, но никаких поддержаний под поясницей. Лязгница рухает. Валит меня в говно. Мне неваждно. Доискаться я не хочу. Это роман мертвеца. Это последнее, что я имею сказать.

В круг загадок, относящихся к тематическому полю «смерти» и «похорон», входят загадки со следующими скрытыми концептами: смерть, умирающий (=на пути), покойник, гроб, покойник в гробу, могила, кладбище, похоронная процессия (=покойника несут), намогильный крест, мертвый и живой (в плане противопоставления), рытье могилы. Наибольшее количество загадок этой тематики отмечено в восточнославянской, особенно русской традиции. В настоящей работе исследовались русские, украинские, белорусские, болгарские и польские загадки, спорадически привлекался литовский и румынский материал.

Загадки тематического поля «смерти» разнообразны по структуре и способам описания загаданного концепта. Характеристика и классификация типов структур загадок осуществляется по методике, изложенной в работах автора (Волоцкая, 1986а, 1986б, 1987, 1989) и использованной для анализа загадок других семантических полей.

Необходимость совершения героических подвигов, постоянно сопутствующая моей невнятной судьбе, в последнее время не вызывает в моей душе ничего, кроме горького умиления. Я смотрю в свою душу и так и эдак — кроме этого самого умиления не вижу ни зги. Многда в корень зреть поползновает автор сего, но и там только горько и трогательно. Надо изменить стрижку, говорю я себе. Может быть тогда вместе с лишними волосами умиление мое схлынет. Но его так, без пожарной кишки, пожалуй, уже не сомнешь. Нет не сомнешь никак! Или вот сердце… Чем же ему есчё обливаться, аки не кОровью?! Оно и радО! Стучит себе; бьётся моей сердешной халвой прямо в рёбра, словно язычок в колоколе. Ребра ж прочны! Они прутья. Да и сёрдце моjэ, точно лёв: никому… ни зачем… Одним словом, желательно издалече. Было б сердце мое, как пони, на нем катались б тогда мелкие девочки и мальчишки. Но сердце у меня лев. Лучше издалека. Если даже и очередь, то ждать не придется долго: подвиги совершаются с достаточной регулярностью.

Любимые знай себе «хи-хи-хи», а я себе подвиг знай! Вот и знаю себе. Сердце мое колобок… in the sky of your eyes… my Honey, my Honey…

Вот, мол, как мне приснилось сегодня во сне: собрались все покорять космические просторы, имея только что не в виду, да невъёбенно высокую цель… Столько трогательного шуму было в канун великого старта…

И вот… собирались-то все, но… полетел почему-то как всегда я один… И вот лечу я так безысходно; вокруг безукоризненно безучастный, блядь, кассомос; плакать хочется; моторы ревут; пути назад нет…

Укрываться от дождя под дырявым зонтиком столь же безрассудно и глупо, как чистить зубы наждаком или сандараком.

Военные люди защищают отечество.

Одна природа неизменна, но и та имеет свои: весну, лето, зиму и осень; как же хочешь ты придать неизменность формам тела человеческого?!

Из-за своей наполовину женской природы Меркурий часто отождествляется с Луной и Венерой. В качестве своей собственной спутницы он легко обращается в богиню любви — точно так же как в качестве Гермеса он итифалличен. Но называли его и «virgo castissima». Связь ртути с Луной, т. е. серебром, очевидна. Меркурий, лучезарная планета, подобно Венере появляющаяся на утреннем или вечернем небосклоне под боком у Солнца, — тоже, как и Венера, lucifer, Светоносец. Подобно Утренней звезде, только гораздо непосредственнее, он предвещает грядущий рассвет.

 

X

В романе «Максима Скворцова» (Космос) ни о чем не повествуется. Всякой раз чистым остается любое зеркало. Каждый новый день прожит зря, — это на уровне идеологии! Каждая новая ночь несет с собой нереальное наслаждение, в связи с сопутствующими ей сновидениями сомнительных содержаний.

Роман Максима Скворцова «Космос» — сложное многоуровневое полотно, выполненное в смешанной технике от псевдоинтеллектуальных моторных масел до прямых заимствований чужеродных тканей… живых.

Материя в понимании Скворцова — есть, как это ни парадоксально, пространство, то есть пустота. Без нее ничего не начало быть, что начало быть, да смотреть только некому; некому сказать: «Да, Маришенька, хорошо!»

Секс в «Космосе» — пожалуй, самая интересная философская и, в первую очередь, филологическая проблема.

С одной стороны, секс как будто отсутствует. Но это лишь на уровне миметически-описательном, поскольку, с другой стороны, весь роман в известном смысле можно рассмотреть как последовательный многочасовой, если не вечный, половой акт, что называется, на выживание.

Кто выживет в этом единоборстве: Венера ли, Марс, — по сути дела неважно для Автора Совокупления. Секс, старый, как мир, миф понимается у «Скворцова» весьма расширительно.

Расшитый золотистыми паучками-палочками космОс, как главный герой романа наделен сверхсклонностями, как и к дурному, так и к хорошему. Космос — враг, но он же и первый друг. Космос — Ветер, но он и Море и Небо.

Поразительно выстроена у «Скворцова» линия вторичных персонажей или, как правильнее было бы выразиться, линия третьих лиц. Это и стрекозка Наташа, в самоём имени коей уже заложена бесконечная репродуктивность, способность к бесконечным номинативным реинкарнациям; это и муха Маришенька — вечная пленница кассомосового согласия, смертная и одновременно бессмертная сущность…

В таком виде утро и застает из вечера в вечер, изо дня в полдень, мертвого автора «Кассомоса» Тут опять же необходимо напомнить, что «Космос» — это первое в истории мировой литературы произведение, написанное мёртвым…

Космоса нельзя бояться или же его избегать. В него можно только вступить в двух ролях: в мужской или женской, в зависимости от степени страха перед материей, то есть пустотой, в которой совершается вечный половой акт.

Пространство и вообще любые пустоты существуют в «Космосе» в трех категориях-ипостасях: так называемая та сторона, эта и наблюдательный пункт, тождественный в «скворцовской» системе координат абсолютной точке смерти.

Если это сейчас по наружной лестнице поднимается моя мама, я вынужден прекратить.

О славном рождении и красоте царя Люцифера

92. Вот смотри, дух убийства и лжи, я опишу здесь твое царственное рождение, каким произошел ты в твоем сотворении, как сотворил тебя Бог, и как стал ты таким прекрасным, и на какой конец сотворил тебя Бог.

94. Теперь заметь: когда Божество подвиглось на творение, и захотело образовать тварей в своем теле, то оно не зажгло источных духов, иначе они горели бы вечно; но оно подвиглось в терпком качестве совсем кротко. И терпкое качество стянуло воедино Божественный салиттер, и иссушило его так, что он стал телом; и вся Божественная сила всех семи источных духов того места или пространства, на какое простирается ангел, была пленена в теле, и стала собственностью тела; и это не может или не должно быть снова разрушено вовеки, но должно пребыть собственностью тела вовеки.

104. И вот она теперь, прекрасная дева: что мне еще написать о ней? Не была ли она князем Божиим, к тому же прекраснейшим, к тому же в любви Божией, как любимый сын в тварях.

103. Тотчас же изошел также и дух новорожденного в сердце сына от света Люцифера чрез уста его, и качествовал совместно с Духом Святым, и был принят с величайшею радостью, как любимый братец.

 

XI

Наталия Николаевна вышла в лес погулять. Дошла до опушки, взмыла в небо и стала там ждать. Стали разные птицы к ней подлетать: одна красивей другой. Вдруг стали в райских птицюц пули охотника попадать.

Не того Наталия Николавна ждала; подняла подол, по верхушкам сосен прошла. Только её пули-то почему-то и миновали.

Стрельба в лесу. Птицюцы падают одна красивей другой. И пошла Наталия Николаевна на охотника в бабий бой. Колокол грустно качался, над лесом месяц весело поднимался.

Охотник говорит Наталье Николаевне: «Здравствуй!», а та ему: «Здравствуй-здравствуй!». Он слово ёй, а она ему десять.

Через полчаса ищут колокол вместе, вдвоем. Находят собачью кость. В слезы охотник. Наталья Николавна подол подымать опять, да и в небо скорей, новых пичужек ждать.

Смотрит женской глаз далеко; видит, полчища на себя навлекла. Пичужки охотнику мстят. Оружие у охотника отобрать норовят.

Наталье Николавне все в интересенку; гуляет она, грозная женщина. Лязгает гусеницами, стреляет из пушки в каменное сердце самой главной пичужки. Набирается храбрости понемногу; лунную уже разбирает дорогу.

Охотник снизу — «ба-бах», «ба-бах», а Наташа сверху ему «тракатам-тракатам»!

Гуляют далее вместе. Летят, царственные, жених да невеста. Только небо-то и кажется им уместным. Катятся Венера с Юпитером от левого угла к правому. Марс выведен из себя небесной отравою.

Наталья Николаевна выводы делает; охотник — соглядатай её теперь с некого времени. Муж-мальчик, охотник-муж, муж-соглядатай — нет ничего сложного служить у Наташи солдатом.

Наташа подымет подол, и у Луны зловещий появляется ореол. Или же не зловещий. В зависимости от того, какие на Наташу надеты вещи.

Так и бродят они пузатые, плотные: Наташа да соглядатай ея охотный (ряд). Ищут в небе ночном омута, что потемней, чтобы охотник всегда оставался с ней.

Птицюцы теперь чураются их. И так звезды делают им детей. Невозможно сказать ничего определенного.

Святыня — только наташин подол. Когда она его вверх, зорче охотничий глаз. Когда она его вниз, она более Анна. Когда босиком по сосновым верхушкам, — тогда Алла она. Что это такое в моей душе? — это охотник так думает. И снова выстрел, только уже себе…

Радуется Наталия Николаевна. Ничего так раньше не желала она. Вот выходит она в красивой и новой норковой шубе на фаэтон. Все взгляды лишь на нее. Пичужки усатенькие хвостиками шевелят-шевелят. Потом бросаются вниз и пропадают, подобно охотнику, в жерлах неписанных пропастей. Такая судьба.

Возвращается Наташа домой, а он дном вверх! Ходит по потолку, думает думку свою; сворачивает на стену, осторожно ступая между картинами. На пол ступает отважная Николавна. Тут и ей подол на лицо.

Летит Алла вниз головою, как будто и нет потолка. В темноте пригоршню звезд схватывает она. Наблюдается в руке левой творческий рост семян. Земля, прощай!

Кокованя прищуривает глаза, остается в голой своей темноте. Делает правой рукою «цок». Птицюцки снова в разные стороны. Лишь одна к Коковане бряк на ладонь!

Присмотрелся — это Наташа есть. Ни жива, ни мертва, да только обнажена. По верхушкам больше не будет гулять. Утерян волшебный подол, не вьётся более звездный шлейф. Это оттого, что не в своем сердце пыталась спрятаться. Каменная баба топырь. Стоит, радуется, вся молчалива, горда.

Птицюцкой стала Наталья Николаевна. Душа ея громкая застрекочет; взовьются в небо пулемётные лёнты. Но пульки каменной птицки не стрАшны. Она голая. Ни жива, ни мертва. Сломана кукла. Вот.

Загадка всегда связана с переходом от одного объекта к другому; например, синтез загадки естественно понимать как переход А в Х, где А принадлежит исходной ситуации (ИС), а Х — преобразованной ситуации (ПС), т. е. той, о которой говорится в вопросительной части загадки. Естественно поэтому сопоставить загадку с еще одним видом перехода от А к Х: речь идет о подмене как элементе сюжета, т. е. о таком случае, когда персонаж выдает или принимает А за Х. Можно попытаться прилагать к обоим видам переходов те результаты, которые были получены при описании загадки, см. (СС). Ниже рассматриваются некоторые классы подмен, встречающиеся в загадке, и обсуждается реализуемость их в виде поступка персонажа.

Используются следующие обозначения:

А — основной из рассматриваемых объектов ИС (человек, дерево и т. д.);

а — его часть (рука, ветка и т. д.), а’ — его отправление (слезы, смола и т. д.), а* — изолированная часть А;

i — сопутствующий А (неактивный) объект, сравнимый по величине с а (нож, хлеб, гнездо и т. д.), i’ — предмет одежды;

В, С — объекты, сравнимые с А по величине или активности (лошадь, сани и т. д.);

b — часть В, и т. д. (Каждое обозначение используется и для группы элементов, если их роль в ИС одинакова; например, а — руки, С — деревья. Точная граница для i и В не устанавливается.)

Соответствующие элементы ПС обозначались: Х, х, u, Y, Z…

В качестве ИС, как и ПС, рассматривается не объект, а ситуация, т. е. подразумеваемые элементы также включаются в состав ситуации. Например, по разгадке «Просеивание муки» восстанавливается ИС: «Человек просеивает муку через сито».

Для разделения переходов на классы используется понятие изоморфизма. Переход называется изоморфным, если ситуация преобразуется в записывающуюся однотипно, например: А,В в А,Х или А, а в Х,х. отклонение от изоморфизма часто создает эффект обманутого ожидания при разгадывании загадки; в соответствующих подменах тоже может ощущаться смысловой сдвиг, из-за которого они воспринимаются как хитрость или глупость…

 

XII

…И у них было-таки тихое счастье. И они надеялись-таки подъехать на нем к сумрачной и еще более нежности спокойной и трезвой до поры старости тихого счастия количеством не более двух персон.

У них учащалось дыхание, когда кто-то из них прикасался рукой к другому, и они не жить не могли б друг без друга, как Ветер не может без неба, как море не может без хотя бы самой незначительной ряби на своей безразмерной толще.

Космос космосу лют. Но полёт… Что полёт? Это он сверху донизу укреплен. Форт. Север и юг, константа и теория каппиляров. А у них было тихое счастье. Такое, что когда на улице хозяйничает зима, в доме всегда ласковое тепло и уют в полном отсутствии пошлости.

Так и жили они. Таковых назовем мы Книгами Книг, потому что они мудры. Книга с книгой любят друг друга за что? Это ведь и вопрос; за что ты любишь кого-то. Митя как-то сказал, что, мол, у кого-то там жилка бьётся. Так и они. Кто-то из них вкусно пах, кто-то трепетно страничками шелестел, а кто-то был просто по-хорошему пухэл и важэн, складно слажён.

Но лес сначала валить предстоит. Но и это еще не все. Потом предстоит пилить, прессовать и куча чего еще, чтоб наконец возгорелась Любовь и пошла по ветвям, от одной книги к другой, от одной полки к новой, от одной библиотеки (вавилонской) до другой библиотеки (александрийской). Таков марафет огня (марафон).

Через четыре дня будет в сон погружен Вавилон. Во сне голову на плечах не носить, — прятать в матерчатую котомочку; на девок не залипать; глаза не держать наготове; — пусть все время будет огорошен зрачок!

Это мой стиль! Это первая в истории книга, которую пишет мертвый… Даром, что помню я, что в «Новых праздниках» неверная ссылка на эпиграф из Франсуазы Саган. У меня там чуть было не стало написано «Немного солнца в холодной воде» (откуда я это и только взял?), а следует и установлено точно, что — «Здравствуй, грусть!» Это прямо какой-то «Прощай, оружие!» — мой любимый юношеский роман, каковой, блядь, так въелся, что боже мой, — в цене нынче мама!

Тепло там, где уютно. Это когда тихое счастье, когда «зима катит в глаза», а ты во сне улыбаешься своим игрушечным грезам, плачешь и радуешься, будто ты там навсегда. Только на девок, на девок не залипать! А то потом трудно выдирается из котомочки голлова. Трудно монтируются охуевшие по жизни глаза.

ЙОган грустит, Амадеус не в духе, Дмитрий Дмитриевич не радуется больше бьющейся жилке. Разлюбил. Но Весна еще будет!

Наблюдал сам-то я этой весной хвалёный среднерусский разлив. Сидел целый день у некоего озера, нюхал себе героин, чуть не плакал от счастья и гладил местную собачку Дружка, трепал ему там за ушкОм и т. д.

Потом очень многочасовой сон в деревенском доме, в котором три года назад еще только мечтал об особе одной, столь много впоследствии шуму наделавшей в моей невнятной судьбе.

Перед сном опять героин. Героин и стихи, конечно, только изредка отрываясь от строчек и глядя в окошко, на озеро.

И так я прибился: героин, стихи, героин, стихи, героин, сон, героин, сон, стихи, героин, сон, стихи, стихи, героин, сон, героин, что из дома три дня я не выходил.

Выхожу на четвертый — глядь, — озера-то и нет. Да и откуда там ему быть, вспоминаю я свое первое посещенье этих мест трехгодичной давности. Понял тут, что такое разлив…

Кончился героин. Поехал в Москву. Там держался, а потом сорвался опять; не мог спокойно работать аранжировщиком; все думал, главное, перед приездом выше уже указанной особы успеть соскочить, да нет, не успел. Тут все и кончилось.

Я в больницу попал. Вышел и постепенно вроде бы слез.

Дома снова за книги, которые так себя любят, меня, друг друга! Но до сих пор все никак не найду, на какой же страничке-то жилка бъётся…

Вот загадка какая.

 

XIII

Маришенька пригласила (ненароком-белОбоком) как-то Наташу в гости, и хочет её погубить. Та тупится в смятении в пол. Не находит слов. Подозревает дурную свою головУ.

М. же изображает радость. Не напрыгивает чуть на подругу. Та замечает графин с зеленоватой водой на столе. Вопрос: «Не это ли море?»

Маришенька все болье походит на свою букву «М». Начинает первая плесть ярмо. Говорит: «Поедем, Наташа, кататься на буйволах в дикое поле!»

Та подозревает беду. Отказаться — не та ситуация вроде. Собираются. Едут. Запрягают быков. «Это ли буйволы?» — истерично вопрошает Наташа. «Нет», — Маришенька отвечает. Буйволы, как оказывается, подойдут к девяти часам к Сиреневой Башне.

«Это что за образ такой?» — вопрошает опять Наташа, крутя на груди у подруги. «Образ богородицы нашей, вечнодевственной чисто девы Марии», — ответ маришеньки, не дрогает ни один мускул на лице искуссительницы Маришки.

«Едут! Едут!» — зазвенели вдалеке бубенцы, раздались крики шестерых мужиков. «Буйволы едут!»

«Ты первая садись в колесницу, а я за тобою следом!» — попыталась распорядиться Маришенька и, не скрывая, казалось, никаких враждебных намерений, показывая тем самым, как ей казалось, что таковых у нее и нет.

«Нет уж, Маришенька!» — ответствовала потупИвшаяся Наташа, — «я поеду в одной коляске с тобой! Буйволы ли нас понесут, кони ли или на носилках понесут с поля боя соодаты, я еду к тебе на квартиру, немедля, прямо сейчас!» — настаивала Наташа.

Когда же войдёно было в подъёзд, она впервые обратила внимание на огромную оловянную буйволову седмицу, обрамвлявшую косяк марининой двери…

Левый глаз ея был испещрен какими-то таинственными письменами, а правый весьма походил на подгнившее зеленое яблоко с черенком, торчавшим прямо наружу.

Наташа осторожно сняла пальто и с ничуть не меньшей осторожностью повесила его на ось колесницы, по-прежнему силясь понять, где же кончается дикое поле и начинается квартира Маришеньки.

«Да?» — отозвалась тут она, будто бы Наташа ее позвала. «Я сплю одна!» — почему-то воскликнула вдруг Наташа.

Второй Маринин удар был уже гораздо более крепок.

Наташа с удивлением посмотрела на свою правую руку и поняла, что в кулаке у нее остался один лишь эфес.

«Получай!» — вскричала Маришенька и стала бегать вокруг бедной Наташи, размахивая у нее перед лицом, что с легкостью у нее получалось ввиду того, что Наташа тоже постоянно вращалась с каким-то письмом и говорила тогда: «Танцуй!»

Правый черенок буйволовой седмицы тихо качнулся влево, а потом вправо и вверх, где и замер в неодобрении.

«Придется всё начинать сначала!» — сказала, вздохнув, Наташа и принялась протирать полотенцем высокие оловянные фужеры из-под седмицы.

«Будем веселиться и пить?» — подскочила Маришенька. «Ах, Наташенька, миленькая ты стрекозка!»

«Меня Аллою звать», — медленно протянула Аня и отошла вглубь Наташи…

Поднялся ветер, и без того темное небо посерело, как трехдневный покойник; пошел дождь, начался всемирный ПОТОМ, а затем уже Маришенька обнаружила у себя в правом кармане эфес.

Из гостиной же доносился истерический хохот Наташи и более сдержанный буйволовой седмицы. Тут надо вам напомнить, что чем более сдержан хохот, тем менее это «ха-ха», но тем больше — «хи-хи».

«Хи-хи» же оловяноой седмицы напрямую было вызвано тем фактом, что бессовестная Наташа, которую так хочется погубить Маришеньке, влезла на стол и принялась обсасывать и лизать правый буйволов глаз, то и дело покусывая черенок.

Тут-то и вышла Настя из берегов, и пророчествовала вот как: «Тот, кто первым собирался последним остаться, тот и не будет вторым никогда, потому как скоро везде-везде будет вода».

Испугалась первою Аня и бежала во глубь Аллы по жестяному желобу, как дождевая вода, только напрасно стучалась она в ведро.

Когда Наташа снова пришла в себя, Маришенька снова ее приглашала, но уже на каток. И катиться им было легко, потому что обе ведали цель настиных ухищрений. Заледенела она. Повсюду образовался каток. И через этот каток ничего не начало быть, что начало быть, включая маришенькино намерение Наташеньку погубить.

Тут будто вспучился лед. Буйволова Голова явилась причиной раскола. Но девушки молниеносно оседлали крылатого быка и сделали на нем круг. Круг первый, второй, третий и родилась в глубине хорошенькой сахарной головки Наташи страшная мысль: что если Маришеньку в гости к себе пригласить и там незаметно как-нибудь ее погубить…

Меркурий обладает круглой природой уробора, поэтому символом ему служит «простой круг» (circulus simplex), причем Меркурий — одновременно и средоточие круга (punctum medii). Вот почему он может сказать о себе: «Unum ego sum, et multi in me» (Я един, и многие во мне). В том же трактате говорится, что centrum circuli [центром круга] в человеке является земля, и называется это средоточие «солью», о которой упоминал Христос («Вы — соль земли»).

 

XIV

Возникновение сферики. Первой по времени геометрией, отличной от евклидовой, была сферическая геометрия, или сферика, как ее называли древние. Сферика возникла позже, чем евклидова геометрия плоскости и пространства. Основными стимулами для возникновения геометрии плоскости и пространства была необходимость измерения площадей полей и других плоских фигур и вместимости сосудов и амбаров различной формы, т. е. объемов различных тел. Основным стимулом для возникновения сферики было изучение звездного неба. Наблюдение небесных светил производилось еще в Древнем Египте и Вавилоне, прежде всего с целью установления календаря, с целью установления календаря, с целью установления календаря, с целью установления календаря, с целью установления календаря, с целью установления календаря, с целью установления календаря, с целью установления календаря, — один раз отрежь!

Самая внешняя часть солнечной атмосферы получила название солнечной короны. Она прослеживается фактически от солнечного диска (лимба) до расстояний в десятки радиусов Солнца и постепенно рассеивается в межпланетном пространстве. Яркость короны очень мала десяти в минус шестой степени яркости фотосферы, и резко (в 10 в третьей степени раз на расстояние около двух солнечных радиусов) спадает при удалении от лимба. Поэтому излучение короны, обычно теряющееся в рассеянном свете неба близ Солнца (в так называемом околосолнечном ореоле), может регистрироваться или во время полных солнечных затмений, или при помощи специальных внезатменных коронографов, устанавливаемых высоко в горах, где яркость ореола ничтожна. При наблюдениях из космоса Солнечную Корону можно исследовать непосредственно на диске Солнца в рентгеновской области спектра, где излучение фотосферы отсутствует. Медвежата бежали за телегой и падали в ямы. Шёлковое урчание наполняло загадочный лес. С какой бы скоростью им не бежать — они приближались к телеге. Ведь слоистые шеи каждого из них были перехвачены толстой веревкой, противоположный конец которой был закреплен на той или иной оси. Наматываясь на оси, веревки, соответственно, всё сокращали исходное расстояние. Таким образом, медвежата, упавшие в ямы, недолго в них оставались, так как в следующую же секунду вновь выволакивались наружу и, будучи уже бездыханными, продолжали свой путь, протирая своими пушистыми пузами кочки и корни огромных деревьев, неумолимо приближаясь к оси Абацицисыс.

Так и я путешествую в своем теле, под ним или верхом на нем изо дня в полдень, постоянно поправляя седло.

Женщина, как и положено ей, ожидает ребенка. Её упругий живот, ее крепкие груди, — все ее тело, так хорошо изученное телом моим, стало даже не тело, а место времененного проживания Эмбриона, зачатого без моего участия. Тело стало даже и не место, а Общее Место в биографии Женщины…

Потом были другие объекты и инсталляции. Но постепенно перестал у меня в руках взрываться рояль, перестали шорохи, крики души смолкли, как на Украине, сидишь себе в белой мазанке, ночи звездные, под окном коты поорут-поорут и перестанут. Так и все перестало в доме моем. Даже слезы недопустимы и непонятны. Так-то вот. Вот тебе и общий живот!.. Хотел, чтобы все были сосуд, а теперь даже волосы не растут.

…поднимает голову и произносит в темноте свое имя. Осталось так мало времени. У девушки высокая температура. Она ничего не успеет.

Э С Т А Ф Е Т А

Вот конкретный пример к тому, что я сейчас сформулировал. Передо мной замкнутое пространство листа. Неужели я сейчас снова буду писать здесь всякую ерунду?! Почерк у меня сегодня чужой. Вот, уже началось. Я сам поставил себя в неловкое положение. Не то. Не то!

Сейчас я подсчитаю, какую часть листа я уже израсходовал, не считая последнего предложения; по крайней мере, до деепричастного оборота, который вот… закончил. Так вот. Черт! К чему эти словосвязующие конструкции. Подсчитал. Одна четырнадцатая несколько минут назад, но спустя секунд тридцать — уже одна шестая. От какой части? Вот. Я уже зачеркнул первое словосочетание, и, более того, исправил род слова «первое», потому что сначала вместо «первого словосочетания» была «первая фраза», хотя падеж, мой вечно виноватый падеж сохранен. Секунды три, сейчас уже четыре, пять, шесть… в слове «падеж» зачеркнул точки над «е». Дописал букву «д» в предлоге перед закавыченным Е. Первый раз зачеркнул, когда, подсчитав, что исписал уже шестую часть листа, вспомнил, что СССР тоже занимал шестую часть суши.

Куда тороплюсь?! Знаю. Теперь уже никто не узнает сколько исправлений будет дальше, в ходе моей эстафеты. Этот листок я сделаю вещью в себе. Никто из вас не сможет сказать с какой-либо определенностью, не вычеркнул ли я чего из первоначального варианта соития текстуального две-три фразы назад! Все, что вы сейчас читаете или слышите — это ничего. Ничего-ничего. Мне наскучило что-то всё. Я исписал листок почти с одной стороны целиком. Между каждой строкой этого текста умещается литературная классика различных народов. Надо только обнаружить хвост переплета. Первого переплета. Вытянуть все его тело, разорвать страницы или поджечь, или… поставить на полку. У букв «а», у моих букв «б» (поразительно! Хотел написать «а», а написал «б») не хватает хвостов. Им не хватает хвостов. Вот и моя ерунда приобретает метафизическое значение. Осталось уже меньше, чем произошло. Хотя, среди моих возможностей есть вариант уничтожения первичных строк двугорбой литературы 1 (цифра 1 — сноска, что-то говорящая об образе двуспинного животного, кое, на самом деле совокупляющиеся мужчина и женщина; соответственно, средняя гомосексуальная пара, совокупляющаяся в анус одного из участников игры, не похожа на животное о двух спинах) и заполнения их строками литературы вторичной. Эстафета моя! Сколько я вспомню всего, когда закончится этот бег или… падение? Куда? На самом деле, последнего вопроса я не поставил. Флажки мои близко. Я вижу розовую бечевку. На замороженном языке написано «финиш».

Да! Кажется, первым словом и был возглас, обозначавший мельчайшую единицу речи. Это было слово «слово». Это было «было». Лошади в мыле. Если бы сейчас появился сюжет, конца листочка я достиг бы в несколько раз быстрее. Коэффициент ускорения связан с некоторыми величинами, о которых я ничего не знаю. Это начинается уже с того, что я не могу закончить эту фразу! Но, судите сами! Я открываю сюжет, а вы вычисляете влияния и считаете факторы, обуславливающие увеличение скорости… Сейчас начнется сюжет. На… нет… но… да… Но напоследок я бы хотел бы откровенен быть. (Ах, не то! ничего не исправить! Конец так близок, Мне уже ясно, чем я закончу. Постановка знаков авторская. Время — 45 секунд (пишу цифрой)) Ах, извините минут. Лекция.

Арсений Дежуров. Опыты о романтизме. Всплывает имя Лауры. Я даже не могу закрыть скобки. Осталось полторы строчки. Боже мой, нельзя остановиться! Екатерина медленно… поднимает голову и произносит в темноте свое имя. Осталось так мало времени. Она ничего не успеет.

12. Холод также бывает в Боге не по тому образу, а как прохлада зноя, укрощение духа, восхождение или движение духа.

13. Заметь здесь глубину: Бог говорит у Моисея, давая закон сынам Израилевым: Я гневный Бог ревнитель на ненавидящих меня; и далее Он называет себя также Богом милосердным для тех, кто боятся Его.

14. Теперь возникает вопрос: что же есть гнев Божий на небе? гневается ли Бог в самом себе? и как бывает Бог разгневан?

15. Вот, здесь надо рассмотреть в отдельности семь различных качеств или особенностей: во-первых, в Божественной силе сокрыто терпкое качество; оно есть качество ядра или сокровенного существа, острота, стягивание воедино или проницание в салиттере, очень острое и терпкое, и порождает твердость, а также холод; воспламененное же порождает остроту, подобно соли.

17. Но в небесной славе это качество не так мятежно, ибо оно не восстает само, и не воспламеняет себя само; но царь Люцифер свои восстанием и гордынею воспламенил это качество в своем царстве, отчего оно еще горит и будет гореть до Последнего дня.

Вы нечленораздельны. Я сейчас сделаю вам манту. Вам обязательно повезет. Разрешите представиться, кот Тимофеич. Очень приватно, Тимоша. Выходит, мы — тезки. Мы три дня ничего не держали во рту. Да, в этом мы схожи, но есть и различия. Вы нечленистоноги. От вас в доме пыль. Только мне все равно. Ведь мы так близки. Ведь мы тезки. У нас во рту тридцать восемь пестрых летающих зубов. Никому не больно зато. Зато от нас пыль. Да, действительно, различия есть. Я тоже заметил. Я несвоевремен. Несвоевременен. Несвоевременемен. Только бы не свариться! Вы очленистоногели мне. Покиньте округу! Иначе несдобровать. Иначе нам отомстят. Надо поторопиться. Если меня опознают, я сгорю на костре. Я шашлык. Вместо крови, в жилах моих течет уксус. Вместо носа обладаю я чесночной головкой. Так что, соплей можно не опасаться. Четвертому Риму вовеки веков не бывать, потому что я — государство: царство зверей…

 

XV

Задача настоящей книги — дать широкому кругу читателей возможно более ясное представление о тех великих астрономических исследованиях и открытиях, которые привели человячество к современному понимаю вселенной и познакомили его с удивительной закономерностью мировых явлений.

Во всемирной литературе уже имеется прекрасное сочинение этого рода — это книга Александра Гумбольдта: «Космос». Она появилась в середине позапрошлого столетия на классическом немецком языке и была переведена затем на языки всех культурных народов.

«Космос» Гумбольдта рассматривает макрокосмос, т. е. общемировые явления окружающей нас вселенной, включая сюда и землю, а также микрокосмос — мир мельчайших явлений с управляющими ими силами и движениями, равно как и мир растений и животных, начиная от самых низших организмов до человека включительно.

Во втором томе «Космоса» Гумбольдт излагает историю постепенного развития человеческого познания формы и законов окружающих нас явлений. Кроме главного текста, это изложение включает много научных доказательств и примечаний, доставленных наиболее выдающимися учеными середины позапрошлого столетия.

В исторической части предлагаемого сочинения я руководствуюсь данными Гумбольдта, эпигона той классической эпохи; но в интересах доступности книги по возможности более широкому кругу читателей стремлюсь сделать ея изложение более популярным.

Последний рифенянин

Лейт Зир сидел около выходного люка, закрыв лицо руками. Он боялся открыть люк. В иллюминатор он видел лишь выжженную пустыню и перевернутые комья земли. Он видел белые тени зданий и в ужасе бегущих людей, которые вскоре исчезали, и снова вырисовывался однообразный, пылающий пейзаж.

Когда Лейт опускался в атмосфере, он видел растущие огненно-красные грибы и яркие, ослепительные вспышки. Где-то в глубине души он уже осознал, что война все-таки началась, но все же надеялся на чудо. Как он хотел, чтобы все это оказалось ночным кошмаром, но какой-то внутренний голос вновь разочаровывал его. Если бы рядом оказались другие члены экипажа «Стремительного»…

Но Крайт и Блинк погибли. Это случилось еще в системе Тау Кита. «Стремительному» было поручено уничтожить безобидную планетку с мирным, но немного отсталым населением. На счету «Стремительного» было много таких планеток, и все они были уничтожены.

На этот раз участники полета отказались подчиняться своему командиру. Когда корабль входил в Тау Кита, экипаж явился к командиру и потребовал вести корабль обратно. Командир приказал всем разойтись по своим боевым постам, но на этот раз никто не сдвинулся с места. Он снова повторил свой приказ. Тогда Крайт спокойно сказал: «Господин полковник, мы еще раз просим вас повернуть корабль назад. В противном случае нам придется прибегнуть к насилию!»

Командир посмотрел на Крайта. Вид у него был серьезный, даже угрожающий. Можно было не сомневаться, что он приведет свое обещание в исполнение.

«Я жду!» — сказал Крайт тоном, не терпящим возражений. Командир попятился назад, к столу. Рывком он схватил электропистолет и навел его на Крайта. «Быстро на место!» — приказал он. Но астронавт и не подумал отступать.

Когда-то в детстве он, испугавшись мальчишек, под свист и хохот позорно убежал от них. Отец тогда сказал: «Никогда не отступай, если уверен в своей правоте!» И Крайт не отступал. Не отступил он и теперь.

Он двинулся вперед, но тут командир нажал спусковую кнопку, и пучок ионов пронзил грудь Крайта. Он схватился за нее руками и рухнул на пол. «На место!» — вновь крикнул командир. Блинк решительно пошел на него, бормоча проклятия. Командир снова выстрелил. Блинк упал. Тогда Лейт понял, что только он один может избавить мир от этого чудовища. Он выхватил оружие и ринулся на командира. Тот беспомощно нажимал кнопку на электропистолете, но, вероятно, батарея питания кончилась. «Стоять! Не смей! Назад!» — орал он, но голос его становился все визгливей. А Лейт все шел на него. Командир отступал, пока не уперся спиной в стену. Он начал инстинктивно искать руками щель, куда можно было бы спрятаться, но такой щели конечно же не нашел.

«Возмездие не заставило себя долго ждать, полковник Дор!» — сказал Лейт. «Нет! Ты не посмеешь! Не надо! Не смей! Нет!» Командир оглушительно заорал. Лейт Зир нажал на спусковую кнопку. Крик смолк…

С тех пор прошло пять месяцев. За это время родной планеты Лейта не стало. Точнее планета осталась, но на ней уже не было ни одного цветка, ни одного животного, ни одного насекомого, а главное: цивилизации. Того, что Лейт любил, к чему стремился, о чем мечтал и чего хотел, уже не было. Лишь голые камни, безжизненные океаны и радиоактивная атмосфера расстилались перед ним.

Астронавт встал и решительно двинулся к выходному люку. Он твердо решил открыть его, но в последний момент передумал, «Ерунда! Это мне только кажется. Сейчас я открою люк и увижу толпу встречающих. Защелкают «запечатлители мгновения» и меня забросают цветами!» — уговаривал себя Лейт. Он вновь потянулся к выходному люку. Но внутренний голос снова заставил его сомневаться. «А вдруг там та же голая пустыня, которая так отчетливо видна в иллюминатор?» — подумал он. «Нет. Открывать нельзя».

Лейт еще раз подошел к иллюминатору. Он все еще надеялся увидеть там взволнованные и радостные лица встречающих, но в его сторону смотрели лишь глыбы камней и песка. И наконец Лейт решился. Преодолевая свои сомнения, он подошел к люку и нажал кнопку. На какой-то миг он пожалел об этом, но было уже поздно. Люк открылся. Перед Лейом расстилалась красная, выжженная пустныя. Астронавт со злостью и горечью разочарования захлопнул люк. Сомнений быть не могло. Война все же была развязана, и ничего живого не осталось.

Хотя за убийство командира полагалась смертная казнь, Лейт предпочел бы умереть, зная, что цивилизация осталась, чем жить, когда ее нет.

«Никого и ничего нет!» Эта мысль жгла Лейта изнутри, он не хотел в это верить. Но факты были против него. «Зачем же тогда жить», — мелькнула у него мысль. Он даже испугался этой мысли, но что-то внутри него заставляло ее развивать…

«Человек живет недолго!» — думал Лейт, — за это короткое время он должен сделать что-то очень нужное для других людей. Даже если он сделал что-то хорошее одному человеку, это уже значит, что он прожил жизнь, а не просуществовал, как растение… Но… если хорошее делать некому? Если никого, кроме тебя нет и не может быть, зачем же жить? Лейт снова пожалел об отсутствии Блинка и Крайта. Будь он помоложе, он, наверное, отправился бы искать другую инопланетную цивилизацию, но юношеская горячность безвозвратно прошла. Лейт зашел в свою каюту и, сняв со стены электропистолет, положил его рядом с собой на стол. Затем он принялся что-то оживленно писать.

Он писал долго. Наконец, закрыв последнюю страницу судового журнала, он глубоко вздохнул. Быть может его корабль и этот вот журнал найдут когда-нибудь пришельцы, — значит он прожил жизнь не напрасно. Ну, а если не найдут, — что ж, он сделал все, что мог.

Лейт Зир без малейшего страха и сожаления взял со стола оружие и, приставив к виску, нажал спусковую кнопку.

Максим Скворцов, 13 лет, шк. № 112.

Параллельными кругами называются круги на сфере, плоскости которых параллельны. В предложении 2 доказывается, что при равномерном движении сферы все точки ее поверхности описывают за равные времена подобные круги. В предложении 4 появляется «ограничивающий круг», отделяющий «видимые точки» сферы от невидимых, т. е. горизонт, в переводе с греческого означающий «ограничивающий».

Здесь рассматривается так называемая параллельная сфера, когда горизонт совпадает с небесным экватором; это имеет место на земном полюсе. Далее доказывается, что при этом ни одна точка сферы «не заходит и не восходит», т. е. не пересекает «ограничивающий круг». В предложении 5 рассматривается «прямая сфера», когда «ограничивающий круг» проходит через полюсы. При этом горизонт перпендикулярен небесному экватору; это имеет место и на земном экваторе. Показывается, что при этом все точки небесной сферы «восходят и заходят». В предложении 6 рассматривается «наклонная сфера», когда «ограничивающий круг» наклонен к оси. Доказывается, что при этом имеются «всегда видимые» точки сферы, «всегда невидимые» и точки, которые «восходят и заходят». Доказательства большинства предложений этого трактата основаны на применении движения: предполагается, что утверждение предложения неверно, производится поворот сферы и обнаруживается, что предложение противоречит тому, что получилось в результате поворота сферы.

Второй трактат Автолика «О восходах и заходах» посвящен восхождениям и захождениям точек некоторого наклонного круга, в котором нетрудно узнать эклиптику.

Музыкальная и натурфилософская гармония первая способствовала в значительной степени освобождению от иллюзий древнего мировоззрения, а также оказала сильное влияние на развитие более глубокого мышления и наблюдения.

В основание этого учения легли следующие соображения. Уже с очень древних времен весь людской род испытывал удовольствие, доставляемое ритмом, т. е. воздействием на мускулы, нервы и мысль живых существ равномерных, повторяющихся по простейшим законам движений внешнего мира или живого организма. Благодаря таким однородным, но не однообразным повторениям ритмических движений в мыслях и чувствах существ, появляется подъем настроения, исчезают неприятности и противоречия, а, так называемое, чувство такта, заставляет подчиняться закономерным и действующим по известным нормам силам, и даже в минуты сильнейших душевных волнений вызывает в нас нечто вроде инстинктивной покорности перед закономерностью этих сил.

Заметное повторение периода, состоящего из двух, трех или четырех двигательных импульсов, тотчас же вызывает элементарное чувство удовольствия, которое еще больше усиливается, как скоро такой ритм нарушается соразмерно повторяющейся сменой различных периодов движения.

Инстинктивное чувство удовольствия у человека вызывается лишь периодами в два, четыре и три четверти такта. Уже такт в три четверти вызывает у многих затруднения при ритмическом движении тела, потому что такого рода такт не совпадает с посменными движениями обеих ног и рук. Музыкальный такт и танцевальный ритм в пять четвертей достигают уже предела удовольствия и вызывают ощущения некоторого принуждения.

Когда ряд равномерных внешних движений, благодаря колебанию частиц воздуха, достигает нашего уха, то, в зависимости от скорости колебаний и ритма, в нашей душе возникает тон. Высота такого тона зависит от быстроты прохождения последовательных периодов колебаний, а чистота тона от равномернорсти и однородности хода этих колебаний. Наше удовольствие от восприятия чистых тонов имеет, таким образом, безсознательно ритмический характер.

 

XVI

Маришенька плачет. У неё от слез мокры голова и подушка. Космос сказал ей «нет». Хоть и во сне, но слез пролилось со стакан. «Прямо сказка о рыбаке и рыбке!» — сказала б Наташа, когда была б не мертва.

Ее убил черенок. Черенок-чертенок. Он сделал ей не слишком и больно, но и сама Наташа последние дни и без него дохаживала с трудом. Болезнь наслал на Наташеньку Черенок. Стала девица болеть, кашлять, харкать кровью и хвататься за сёрдце. Или иную какую испытывала она боль? Да вроде бы нет.

Маришенька ж плачет, жалко Наташу. Так сочувственно больно, что не может на работу ходить.

Причина смерти Наташеньки состояла в ее прижизненном шутовстве, — это когда Алла не делала того, что требовала от нее Анна, а Алика вообще не желала ничего принимать в расчет. Даже если Маришенька решалась в открытую, Алла вечно принималась хохотать, как безумная, а Анна и Алика заводили ей руки за спину и откомандировывали к Наташе. Та, видя, насколько нелепа в своем теперешнем положении Алла, тотчас принималася громко смеяться, как будто назло коварной Маришеньке, — та и задумала ее погубить.

Наточила ножи. Напудрила саблю. Аллу решила стрелой, Аннину жизнь оборвал бумеранга третий заход, а Алику пронзила Маришенька спящую золотой-золотистою спицей-спецификой.

Как будто еще вчера играли четыре девочки в снег, а наутро остался от них всего один человек. И какой человек! Не человек то — цветок — Маришенька, пятую не учтявшая.

День новый; прыг-прыг Маришка от радости, что сестру извела, вдруг — Бац! — не вярит глазамузям: идет по соседней стороне улицы Наталия голая; тоже «прыг-прыг».

— Эй! — кричит ей Маришенька, — перед смертию не надышишься!

— Хо-хо-хо! — Наташенька ей, — да я уж давно дышать-то и не… э-э, думаю!..

— Э-э, думаешь! — передразнивает Маришенька, — всех ужо я в тебе извела; Алику пронзила золотой-золотистой спецификой, Анну бумерангом убила, Аллу решила стрелой…

— Ах, нет! Ну вы только посмотрите на эту крылатую дурочку! — воскликнула и всплеснула руками Наташа, обращаясь к толпе зевак. — Кокованя! — сказала она вдруг жарким шепотом, — ну-т-кась выползай из-за пазухи.

Но не весь Кокованя выполз, а только ствол высунул и пальнул…

«Куд-дух! Куд-дух!» — разнеслось в человякском лясу. Бросились все на землю, а она от них будто, тоже мне, схоронится хочет. Вот и все полетели вверх дном. Одного старичка нечаянно расплющило космобилем. Лишь озорную Маришку пули кокованины не берут. Будут брать, конечно, но, вЕдомо, нде сегодня.

Ложится ничком Наташа Кокованию собой накрывая. Муж-мальчик, муж-крест нательный — вот судьба какая охотника человеков.

«Н-да, н-да, н-да!» — поет Маришкино темя, и с каждым таким «н-да» подкашиваются ноги. Неужели «сегодня» кончилось? Неужели пули брать стали?

Нет, просто устала девушка. Прилегла в снегу отдохнуть, только губы не может сомкнуть. И оттуда тогда выплывают в виде розовых облачков Алика, Аня — неповоротливая блядина, да Алла — проказница-мартышка.

Вылетают они и ну, Наташу искать, как Пьер Гюнт в поисках счастья любви; как израилов народец в поИсках обетованной земли.

А в снегу уже всё. Давно уж вокруг всемирный ПОТОМ.

Шарит Кокованя в лесу: где карабин, Наташенька его за ногу «дёрг», но все равно шарит. Она снова «дёрг», а он уже почти и нашарил было, да все из-за бабьей глупости и нетерпения вышло.

Полетели в наташино войско золотые и драгоценные дротики. Алла с Аней как выставят щит! — сберегли-схоронили Алику…

И вэсь дэнь так! Сколько бы не стреляла Маришенька — нэ вэзло ёй с побэдой. Это бывает такое. Кому ж из нас привыкать?

КассомОс лишь на все равнодушно взирает, потому что он один всегда побеждает. Подзывает к себе Маришеньку. Та ни жива, ни мертва от страха стоит голая перед ним.

Кассомос: Что, Маришенька, удалось ли тебе погубить сестрицу свою Наташеньку, каковая, как известно тебе, есмь средоточие трёх?

Маришенька: Нет, Космос. В этом деле я безучастна, читай безуспешна…

Кассомос: Знаешь ли почему, о, Маришенька?

Маришенька: Ну уж не потому ж, что я дура, КассОмос?

Кассомос: Нет, Маришенька. Это не ответ мой, ибо ответом был бы он, когда был бы «да», но правда горестная. Именно потому ты не можешь с Наташенькой справиться, что, похоже дело, дура ты, Маришенька…

Маришенька: КассомОс, я очень-очень-очень устала…

КассОмос: Да, Маришенька, Ты… умерла. Выходи-ка ты на поклон! СпЕктакль ведь опять «на ура»!

Мертвая Маришенька: Да, Кассомос. Да святится имя моё в мириадах иных светил. Выдели мне созвездие, КассомОс! Представляешь ли, как красиво, например, Дельта Маришеньки…

Ранее о бытовании этого жанра было известно из работ этнографов, внесших в последние десятилетия большой вклад в изучение не только экономической, социальной и духовной жизни, но также языка и фольклора нганасан. Б.О. Долгих и Л.А. Файнберг, впервые отметившие наличие у нганасан иносказательного песенного языка кайнгалара, сообщают: «На этом языке объясняются и шутят молодые люди и девушки, устраивают состязания в остроумных шуточных песнях. Иногда старики между собой говорят на языке кайнгалара о том, как когда-то ходили друг к другу в гости, ездили на промысел и т. д. При этом они называют друг друга разными иносказательными именами и прозвищами. Бывает даже, что старики хором поют на языке кайнгалара про любовь, про то, как они ухаживали за девушками и т. д. Молодое поколение при этом, хоть понимает слова, но не всегда понимает их скрытый смысл». Авторы приводят отдельные примеры лексических замен и смысловых иносказаний.

 

XVII

Эта книга посвящена космосу. Можно сказать также, что она посвящена астрофизике, т. к. главным образом астрофизика изучает природу космических тел — планет и их спутников, Солнца и звезд, скоплений звезд и галактик, рассматривает происходящие в кассомосе процессы, эволюцию космических тел и всей Вселенной в целом.

Астрофизика переживает сейчас период бурного развития, что связано в первую очередь с расширением технических возможностей исследований — выходом человека за пределы атмосферы и в ближний космос, а также с коренным усовершенствованием техники наземных наблюдений. Современные астрономы могут изучать небесные объекты во всем диапазоне электромагнитного излучения — от длинных радиоволн до рентгеновских и гамма-лучей. За сравнительно короткий срок (с 1960 г.) это позволило обнаружить множество объектов, о которых астрономы ранее и не подозревали, — квазары, пульсары, рентгеновские источники и др. Новые открытия показали, как многообразна Вселенная и как бедны были наши представления о ней еще совсем недавно. Особенно интересно и поучительно то, что как бы ни были необычны обнаруженные объекты, они в основном укладываются в сложившуюся ранее картину физического мира, дополняя ее, но не ломая сколько-нибудь существенно. Возможность существования многих из этих объектов могла бы быть предсказана до их открытия, как это было, например, с нейтронными звездами. Однако в большинстве случаев такие предсказания не были сделаны. Одна из причин этого заключается в том, что во всяком теоретическом прогнозе, как в шахматной партии, возможно много вариантов, и не всегда можно заранее решить, какой из них осуществится в действительности и при каких условиях возможно…

ПОВСЕМЕСТНОЕ ОТСУТСТВИЕ

Со мной давеча приключился сомнительный епизод. Проще сказать, судеб волею непреклонной в следующей ситуации оказался некто Максим.

Спросил его получеловечек ехидный и не просто так, а облеченный властью реальной: «Тебе, Максим вдохновенный, выпала честь определить направление будущего развития мира. То есть, давай-ка сейчас, Максимка, наметим с тобой, что оставить, что выкинуть, какое новое нам воссоздать. Ты ведь, я знаю, всю свою жизнь прожил в ожидании этой минуты. Давай-ка теперь, что хотел!»

И я, как вы догадались уже, совершенно неоригинально получеловекушку пристрелил, потому что не знаю давно, как надо, чего хочу, зачем вообще; и люди, которые лезут с такой ерундой в мою чистую пустоту, омерзительны мне и не ясно мне же их предназначение в жизни моей. Проще сказать, полулюди подобные не укладываются у меня в голове.

Давно уже все желания мои меня раздражают, потому что пред их лицом предстаю я обыкновенным мужчинкой с амбициями и вообще человеком, что означает, что во глубине своей удивительно чистой душонки имеются претензии какого-то трансцендентного свойства, и тут уже раздражению моему нет предела, ибо люди, имеющие трансцендентные претензии, не возбуждают во мне ничего, кроме недоумения и искреннего сочувствия неисправимому их уродству, равно как и все прочие люди, что, в свою очередь, пахнет каким-то романтическим изоляционизмом, будто я — Лермонтов какой недоразвитый.

То есть, не я — недоразвитый Лермонтов, а Лермонтов — какой-то недоразвитый человек, зацикленный на своем члене, коему я подобен. То есть, не члену… А впрочем, и ему и Лермонтову во совокупе

И тут мне опять начинает навязчиво хотеться, чтобы меня «усыпили», подобно неизлечимо больной собачонке, с которой столь у многих что-то такое трогательное связано было.

Но в ту же секунду слишком нечеловеческий стыд охватывает, извините за выражение, все мое существо. Я начинаю думать о теле.

Кто, кому предназначено свыше, возиться с не толстой, но все-таки тушей моей? Опять ничего нельзя избежать…

Можно сказать понятней: я очень устал влиять на людей. Я что-нибудь скажу, а они думают. По себе знаю. Я что-нибудь осуществлю, а они непременно и, в общем-то, даже невольно выводы сделают. По себе знаю.

Вот и смерть моя (тихая-тихая) обязательно на кого-нибудь повлияет, воли моей супротив, неизбежно поможет кому-то что-то понять. Экая мерзость!.. Бр-р-р!..

Да. Неизбежно сие.

Об одном прошу тебя, Господи! Сделай так, чтобы то, что поймут люди, благодаря моей смерти, оказалось какой-нибудь малозначимой ерундой, а еще лучше — заведомо ошибочным ума заключением…

 

XVIII

Сказку бы высказать про кошелёк, валенок и калошку. Вывалить все на стол. Цитировать самого себя, и над прочитанным плакать. Валенок и Калошка любили друг друга, в постоянном соитии находясь. Сходились, стреляли друг в другу снежками; погибали, чтоб в новом соитии вскреснуть опять. Опять — это как вспрыснуть. Или как прыснуть со смеху.

Кошелек же внутри Валенка жил и жаловался на судьбу. Не хотел быть персонажем мертвого автора, но постепенно смирились все.

Валенок Калошку очень любил. Ночью ея по головке он гладил, трогательно обнимал и засыпал в умиленьи, если позволял Кошелек. Кошелек же какое-то время позволял-позволял, да и перестал: споткнулся, повесился, наложил себе в нУтро фальшь.

Заплакала девочка Калошка, но с Валенком разругалась и вышла в поле белое, следить за собственными следами. Гамаюн всё видел, — он мне не даст соврать! Но не ночует и Правда! Дома! Дома! Я люблю тебя, Дима! Калошка возгордилась, но фильтра на ней не стояло, — быстро превратилася в жижу черного пенопласта, словно горячий или просто мартовский снег.

Валенок без калоши воин плохой. Таких валенков можно уплетать за обе щеки, потому как каждый из покинутых Валенрогов образует с сотоварищами своими Пушкина мясо, до коего так охоч был кто? Ну да, верно, Дантес. Эдмонд Дантес. Антуан де Сент-Экзюпери. Леонид Броневой. Галина Польских.

Надо во что бы то ни стало найти игрушку! А то этого еще не доставало! Мало! Мало пыжимся, господа прославленные пыжи! Мало мы претендуем! Часто бреем усы! Откуда что берется? Надо опять формулы проверять. Что с того, что тема исчёрпнута?! Ур-ра!!!

Что это? Что это? Огни. Огни. Кто это? Кто это? Они. Они. Невозможно и больно без Калоши живется Валенку. Кошелек на суде наконец-то привстал, щобы заслухать обвинительную речушь…

«Ненавистный всем без исключения Кошелек! Вы обвиняетесь в расторжении небесного брака между Валенком и Калошей. Вы обвиняетесь в расторжении всех браков от сотворения мира и до сегодняшнего числа, 18 декабря 2035-го года. Сам характер ваших проступков и самый что ни на есть принцип вашего враждебного действия суть остроумная выходка с химерическим привокзальем и гомерическим хохотом. Мы сейчас будем вас убивать, Кошелек! Приготовьтесь к бессмертью, пожалуйста! Мы…»

Речь судьи внезапно оборвал очень мерзкий и тонкий хлопок. Присяжные тяжело обернулись и увидали девушку неписанной красоты, державшую в руках маленький браунинг. Хлопок, скорее напоминающий скрежет, прогремел вторично, и тогда уже пал Кошелек.

Девушку схватили под белые руки милиционеры и потащили в соседнюю комнату судить…

«Кто мы? Кто мы?!» — возмущенно кричал Валенок, — мы же не люди, а звери какие-то! Нельзя судить самосудей! Это тогда двойной самосуд получается!

«Двойной! Двойной!» — закачали бородами присяжные мужики, — «дело Валенок говорит! Немедленно отпустите девушку!» — кричали они через комнату правду-матку. Но там уже слышались не только хлопки, но и пулеметные очереди. Все повскакивали с мест, с ума, с тюрьма, со скамеечек, со стульчиков и чириков.

Потом все вообще поскакали галопом по центральной площади города, размахивая шашками, саблями, копьями, стреляя из винтовок, обрезов и автоматического оружия. Наиболее удачливым игроком считался при этом тот, который еще и объявления на столбах читать успевает.

Первое же из них гласило: Плотитесь и размножайтесть. Второе было в кореньях неверно понято, запутано перепутано, оторвано вообще пол-листка: Убий! — гласило оно, и у всех развязались руки. У кого-то понесло лошадь. Она «встык» на дыбы и пошла, как медведь на торговые ряды, грозно размахивая передними лапами. Получилось, как будто лошадь грозит кулаками.

Торговцы попятились к магазину. Тотчас же и заперлась дверь. Далее следует батальная сцена на восемнадцать страниц. Победителем и героем выходит из нее все тот же, уже знакомый нам Валенок. Он скачет на Сивке-Бурке, перекинув через седло (чуть не написал «через елду») свою красавку Калошку-черкешенку.

Лермонтов целится лошади в бровь, чтобы мало б, что вытек б глаз, так и в мозг сразу вошла тогда еще круглая шариковая пулька. Надеюсь вы знаете, что патроны в современном виде появились в результате Крымской войны середины XIX-го столетия. Так что и сам Лермонтов был убит простым, но невъёбенно прытким шариком. Шаромёт «Мартынов» впоследствии и превращен был Гендальфом в Кошелек.

Девушку же стрелявшую в обвиняемого звали Лариса Шибина, и с ней поступили подобающим образом: дали ей много денег, устроили в замечательную квартирку с окнами на Монмартр и потолками под три с половиной метра. Единственное, что отобрали матрешёк. Но с этим легко смириться, если существует достойная альтернатива, что в ларисином случае бесспорно было бы так, если бы не угроза самой превратиться вдруг в Кошелек. Самое худшее оправдалось, и все повторилось, как встарь.

Мертвый Скворцов принялся писать роман «Кассомос», да ни хуя не выходит. Не выручает и сэмплерный принцип. Беру с готового CD-roma, не стесняюсь ничуть. Шлю всем привет! Да здравствуют все мартеновские цеха и домЕнные печки! Пусть все обратится в кипящую сталь! Тогда будет счастье и будет выручка! Ур-ра!!!

А «Дельта Маришеньки» — действительно очень красиво…

Знай, читатель, что мудрость уменьшает жалобы, а не страдания! Светский человек бьет на остроумие и, забывая ум, умерщвляет чувства. Трудись, как муравей, если хочешь быть уподоблен пчеле. Неискусного вождя, желающего уподобиться Атилле, смело назову «нагайкой» провидения. Ведь настоящее есть следствие прошедшего, а потому непрестанно обращай взор свой на зады, чем сбережешь себя от знатных ошибок.

Приятно поласкать дитя или собаку, но всего необходимее полоскать рот!

 

XIX

Под ногой было скользко, как ни в какую. То ли осень была такая, то ли уже сдвинула брови зима, да немного обосралАсь; но ботинки невольно выбирали скорее просто мокрое, нежели скользкое.

Третий год шла война. Маришенька, сколь не исхЯтривалась, не могла ни чем выманить у Наташи ствол Коковани.

И вилась вьюном, и мерцала слезьми, — да всё хоть бы «хны». Ивой шумела вовсю, пока Наташа тренировала волю свою. Уж и хлопала пистолетами Маришенькою нареченная, — Кокованя же оставался верен супруге.

«Ах, отчего не могу растроИться и я?!» — вопияла Маришенька. И солома горела многими кубометрами прежде, чем соглашалась, что не дано.

Ветхие крыши уносил соленый военный ветер, лязгали танчики; пумпоны своим солдатам даже запретила носить.

Война — нехитрое дело. Хитрое дело — мир. Проворное, хитрое, подлое, злое.

«Ты кто, Кассомос?!» — я подъемлю свой голос когда-нибудь. «Мир ли ты, Кассомос, или случайная совокупность зарядов?!»

Но сейчас сей хозяин мертв. Некому голос возвысить. Некому настроить рояль. Я сегодня играл на нем в «хоть бы хуй». Левая стала хуже работать. Это оттого, что практики живой игры стало мало, сплошная работа с секвенсором, но от Вики Морозовой я недаром-таки ушел. В полном топырь дерьме, без каких-либо перспектив. Оттого и мертв Кассомосов Создатель. Оттого и Маришенька вечно хочет войны, как и всякой русской. Действительно, всё бы ему налететь на кого с дубьём.

Это все циклы, тетраэдры, кафедральный собор, светотехника. Эмбриопассиасимплициссимусплемутрок. Это надо особо запомнить. Особенно той особе, каковая не Наталия есть. О Маришеньке память в сердце своем сохранить хочу… Сократить себе жизнь… Это честно. Это… чувство.

Повесть сия началась с нудного объяснения расстановки сил на фронтах отечественной некоммерческой литературы. Соответственно, и стрекозка Наташа, как и муха Маришенька, есть все-таки не столько живые существа, сколь идеальные софистические фигуры. Да и откуда с-под мертвого пера персонажам живым?! Сами подумайте тоже…

Ощущение, что я мёртв впервые возникло у меня в ноябре 1995-го года, что и с блеском описано на страницах моей тогдашней повести «Достижение цели». Впоследствие это чувство то появлялось, то исчезало вновь, то вновь вспыхивало с новой силой, но нельзя, например, не отметить, что мой аудио-альбом «девичьих» песен, объединённый общим названием «Новые праздники», явно несет в себе черты мертворожденности, т. е. созидания мёртвого.

Напротив же, мой второй серьезный роман под тем же злосчастным названием «Новые праздники» несет в себе вполне положительно живые заряды и преисполнен пафоса продолжения жизни и после духовной смерти.

Такой вот я человек. Тетраэдр Наташа и кристаллическая решетка Маришенька чешутся у меня в волосах. Это со мною так ветер играет. Он дует — у меня чешется.

Нельзя, например… но… можно все-таки всё! Я снова, как Лермонтов… Но на сей раз котенком вольным в прериях катиной новой квартиры, что нынче так близко к моему фамильному склепу.

Мы обязательно все погибнем. Смиренно ли, даже нехотя, Кассомос поглотит всея-всея всю, или же загрызет в припадке бешенства — это не есть основной вопрос философии, но сознание, конечно, первично. Неочевидно это только самым законченным, отпетым бы даже лучше, тупицам.

Маришенька надевает венецианскую маску. Хочется девушке праздника; хочется вечного карнавала, дык ведь и Наташа лицо свое тут искалечила: до неузнаваемости изменила ее война. В танке горела? Нет. В самолете ль шла на таран? Н-нет. Гримасы ужаса лишь застыли на личике Наты. Ужаса перед Аллой, распятой викингами; перед Анной с отрубленной головой в ея ж животе; перед Аликой, четвертованной дважды.

Были и впредь золотистые стрелы-специфики, но фигуру ведь ей не пробьешь. А тем пАчее, ежоль щит. Но приходит и счастью конец, как и горю, конечно, но ясней излагай…

Все это когда-то читалось всем. Когда-то так входилось вдруг в раж, и из под рук моих удивительные вещицы выползвзлетали. Теперь чего нет, того нет.

Музей закрыт на ремонт. Игры прекращены. Мелкими дырочками пошла кирпичная белесая стенка. Буду выдержан впредь, когда оживу, но это абсурд, потому что я не оживу никогда.

Мама волнуется, не колю ли я себе тайком героин. Нет, не колю. Кончилась золотая осень, что так Пушкин любил, но ему никто почему-то не предлагал.

Я сижу в норе. Я сыт. Мне абзолюдно начхать в Космос. Я хочу вечно Кате помогать с переездом…

 

XX

ПАН ПОНИ

Очередным героическм подвигом давеча по голове я ударен был. Стала она как флейта, но кого этим сейчас удивишь? Пан же Пони, истинный ценитель истинных удовольствий, ныне в отъезде.

Как раз когда голова моя превратилась в чудесную флейту, он сел в поезд «Москва-Вильнюс» и поехал себе. Мне известно, даже после таких мутаций, путь он держит в Тракай. Там снимали третью серию «Приключений Электроника». Что можно тут сделать? Фикцией ли объявить флейтоголовость мою? Но имею ли на то сил? Очень похоже, что нет.

Ветер во мне свистит — я пою. Речка во мне журчит — я сиплю. Да и весь какой-то я скушен и сипл стал. То есть почти деревенская скрипка. Скрипочка. Ноченька. Ночка.

Мой милый пан Пони, вернитесь ко мне, скажите мне… Пусть, пусть это будет ложь! Пусть будет ложь! Лишь бы сладко. Помнится Катя его не любит, но мне для печени в самый раз!

Потом я начал учиться самостоятельно. Однажды пробежал я по своим клапанам так, что увидел в газете, как наяву: «Пан Пони, всеми обожаемый наш пан Пони погиб в электрической катастрофе. Зажатый между двумя паровозами он боролся за свою жизнь до последнего, словно Мересьев. Но… счастливого конца ему избежать удалось».

Прочитав это я понял, что мне пора в Тракай самому…

105. Здесь замечай: когда царь Люцифер создан был таким прекрасным, славным, высоким и святым, надлежало бы ему теперь начать хвалить, славословить и почитать Бога творца своего, и делать то, что делал Бог творец его.

106. А именно, Бог творец его качествовал кротко, любовно и радостно; и источные духи в Боге непрестанно любят друг друга, и заражаются друг другом, и помогают друг другу непрестанно создавать образы и формы в небесной славе.

108. Теперь смотри: оттого что Бог сплотил ныне воедино из себя самого вечных тварей, не надлежало им качествовать в небесной славе по тому же образу, как и Бог; нет, ибо не на тот конец были они так созданы: ибо ради того Творец сплотил воедино тело ангела суше, нежели как Он был и пребывал сам в своем Божестве, чтобы качества стали тверже и грубее, и звук или звон мог сделаться слышным, и когда семь качеств в ангеле породят в средоточии сердца свет и дух или разумение, то чтобы этот дух, исходящий в свете сердца к устам ангела в Божественную силу, мог, как слышный звук и как приятная музыка, петь и звучать в Боге, в силе всех качеств, и восходит в образовании или качествовании Божием, участвуя в сложении форм, как сладостный голос, исполненный сердечной любви.

116. И вот когда Люцифер был столь царственно создан, так что в его образовании или сложении взошел в нем дух его, и был весьма приветливо и любовно принят Богом, и утвержден в прославлении, надлежало ему мгновенно начать свое ангельское послушание и течение, и ходить в Боге (как делал сам Бог) подобно любимому сыну в доме отца: и он не сделал этого.

117. Но когда родился в нем свет его в сердце, и источные духи его внезапно заражены или объяты были этим высоким светом, они так сильно обрадовались, что восстали в теле своем против природного права, и начали качествовать как бы более высоко, гордо и великолепно, нежели сам Бог.

118. Шар породил куб; куб породил квадрат. Далее повсеместно случилаяь победа тех или иных плоскостей. Тогда уже началась Республика. Аки в Риме, два консула: Трапеция и Квадрат.

Стали небо переделывать на свой вкус. Получили то, что хотели, но стало невкусно.

Кружочки и шарики вышли на демонстрацию. Впереди шел с серым знаменем тот самый Первый Куб, которого породил Протошар.

Трапеция и Квадрат как будто того и ждали! А хули? Объёмом тоненьких не возьмешь! Обманом ли лишь?

Да и что шары, что кружочки!

Все это такая, в сущности, чушь!..

 

XXI

Абсолютно чёрное тело — тело, полностью поглощающее всё падающее на него излучение. Угольная копоть (сажа), например, поглощает около 99 % солнечных лучей в оптическом диапазоне, однако инфракрасное излучение поглощается ею гораздо хуже.

Наиболее совершенной моделью абсолютно черного тела является маленькое отверстие в замкнутой зачерненной внутри полости. Любой луч, попавший в отверстие, испытывает многократное отражение внутри полости и практически полностью поглощается. Абсолютно черное тело играет фундаментальную роль в теории излучения. Интенсивность излучения с единицы поверхности у всех абсолютно черных тел является универсальной функцией частоты и температуры тела (см. Планка закон излучения) В частности, она не зависит от формы тела и направления излучения.

Понятием абсолютно черного тела широко пользуются в астрофизике. Излучение Солнца близко к излучению абсолютно черного тела с температурой 6000 К. Вся Вселенная пронизана так называемым реликтовым излучением, близким к излучению абсолютного черного тела с температурой всего лишь 2,7 К. Сравнение полного излучения звезд с излучением абсолютно черного тела позволяет приближенно оценить эффективную температуру звезды. Отклонение излучения поверхности звезды от излучения черного тела часто бывает весьма заметным. Например, излучение поверхности Солнца зависит от направления, на что указывает потемнение к краю солнечного диска. В недрах Солнца и звезд излучение с высокой точностью соответствует излучению абсолютно черного тела.

ПОКОРИТЕЛИ КОСМОСА

ГЛАВА 1.

26 июля 2233 года экипаж космического корабля «Мир», летавший на планету Орилдон, вернулся домой. Командир корабля Владимир Колабин о первом путешествии, совершенном детьми, рассказал в своей книге.

ГЛАВА 2.

Эта история началась в 2223 году. Этот год был годом великих открытий. В том году жители нашей планеты на корабле «Астра» спасли от катастрофы планету Десса.

Итак, 6 мая мы стартовали. У каждого из нас была подруга. У меня Катя, у Коли — Света, у Феди (корабельного врача) — Таня. Каждому из нас было по тринадцать лет. Мы надели скафандры. Я нажал кнопку пуска. Под нами загудели моторы. Раздался глухой взрыв, и мы полетели. У нас было такое чувство, как будто мы получили пятерку, не уча уроков.

Постепенно двигатель перешел на бесшумный ход. До первой остановки оставалась одна неделя.

ГЛАВА 3.

Наша ракета летела на водороде. С помощью отбрасывания водорода мы двигались со скоростью 1000 км. в секунду. Через неделю мы сели на планету Цилира. Мы вышли из корабля и прошли пешком километра два.

Мы вышли на поляну. Вдруг с деревьев спрыгнули железные роботы. Мы выхватили лазерные пистолеты. Но роботов было больше, чем нас, и скоро они окружили нас и вот-вот готовы были испепелить.

Вдруг на поляну выехало самоходное кресло. В нем удобно расположился начальник завода, на котором изготовлялись роботы. Вдруг человек на глазах растаял, а кресло запылало.

Мы посмотрели на холм и увидели человека. В каждой руке у него был лазерный пистолет. Роботы не ожидали такого внезапного нападения. Некоторые из них разбежались, а другие испепелились нашими лучами.

На поляне остался один робот. Он прицелился и выстрелил в человека на холме. Федя тоже выстрелил. Лучи Феди и робота перекрестились. Благодаря этому луч, выпущенный роботом, сошел с курса. Но человека на холме все же немного задел. Человек покачнулся, но не упал. Он спустился с холма. «Как ваше имя?» — спросил Федя. «Моё имя — Екатерина Педова!» — ответила Катя.

ГЛАВА 4.

Мы вскочили в корабль, нажали кнопку пуска и понеслись.

Но скоро мы увидели корабль. Это была погоня. Я побежал наверх, где у нас была пушка. Я выстрелил, но промахнулся. Катя оттолкнула меня от пушки и, прицелившись, выстрелила.

Корабль врагов запылал. И вдруг Катя потеряла сознание. Я позвал Федю.

«Она потеряла много крови», — сказал Федя.

— Разве она была ранена?

— Да, лазерным лучом.

Федя уложил Катю в постель.

ГЛАВА 5.

На другой день Катя очнулась в корабельной больнице. Катя хотела встать, но Федя остановил ее. «Что ты хочешь?» — спросил он.

— Внизу, в моем чемодане, ты найдешь мою старинную книгу за 1973 год. Пожалуйста, принеси ее мне!

— Хорошо!

Федя спустился вниз и принес Кате книгу. Катя раскрыла книгу и стала читать повесть Виталия Меленьтьева, фантаста 20-го века, «Черный свет»…

Через три недели Катя окончательно поправилась.

ГЛАВА 6.

Через четыре месяца мы сели на планету Киринт. Мы приземлились в море. Над нами встал вопрос, как выбраться на сушу, не потеряв корабль. Мы устроили собрание. Все ответы не подходили. Тут Коля предложил:

— В «Книге Угадывания» я прочел, что в 23-м веке на корабле «Мир» будет подводная установка.

— Ну и что ты предлагаешь?

— Я предлагаю проверить это.

Мы подошли к люку и нажали кнопку. Люк открылся. Внутри оказался еще один люк. Мы открыли люков десять, прежде чем добрались до управления.

Мы выбрались на поверхность моря и улетели.

ГЛАВА 7.

21-го июля 2225-го года я проснулся и, вспомнив, что сегодня колин день рождения, подскочил на кровати.

В недолгих поисках я нашел свой совсем новый запасной кортик. На ножнах кортика я вывел «К.Л.». Это был мой подарок Коле.

Скоро проснулись все. Катя испекла торт и мы вкусно поужинали. Коле исполнялось 15 лет.

ГЛАВА 8.

Еще через три месяца мы сели на Планету Синих Зорь. Как только мы вышли из корабля, мы увидели высокую башню. Мы попробовали подойти к башне, но неизвестно откуда перед нами вырос полк роботов. Мы стали их жечь лучами наших пистолетов.

Когда оставалась совсем маленькая кучка роботов, один из них метнул молоток. Молоток попал Коле в лоб. По его лбу потекла кровь. Катя вытащила бинт, перевязала Коле лоб и потащила его к кораблю.

Когда роботы были побеждены, мы забрались на башню. Но только мы открыли дверь, как раздался выстрел, и Федя, раненый, упал. Стреляла Света. Увидев, что она попала в Федю, Света поднесла пистолет к виску. Но я выбил у нее из рук оружие. Вместе мы доставили Федю на корабль и уложили в кровать.

Я нажал кнопку пуска, и мы полетели дальше, покоряя вселенную.

ГЛАВА 9.

Света на кресле-каталке доставила Федю в операционную. Дала ему наркоз и стала вынимать пулю. Света расширила рану пинцетом и приставила магнит. Магнит мгновенно присосал пулю.

Кончив оперировать Федю, Света доставила на операционный стол Колю. И стала делать трепанацию… Операция длилась шесть часов. Только на другой день Коля пришел в сознание.

ГЛАВА 10.

Еще через 10 месяцев мы сели на планету Веселый Роджер, что означает «пиратский флаг». На Веселом Роджере жили одни пираты.

Подходя к столице, мы увидели громадную башню. Как ни странно, на башне развевался красный флаг. Мы стали карабкаться по железным скобам, вбитым в башню. Я полз впереди всех. Когда я оказался на вершине и посмотрел вниз, то увидел, что Федя и Катя исчезли. Из пяти человек нас осталось только трое.

Мы залезли в башню и увидели Таню.

Мы побежали к кораблю и полетели. Через 6 месяцев мы вошли в четырехзвездную систему. А еще через два дня к нам снова вернулись Федя и Катя.

ГЛАВА 11.

Потом Катя и Федя рассказали, что с ними было. Рассказывал Федя:

— Когда мы карабкались на башню, один из пиратов забросил лассо. Мы попали в лассо и оказались в сплошном кольце пиратов. Нас поставили у окна и учинили допрос. Один пират схватил Катю за шиворот и бросил к окну с такой силой, что она могла бы разбить стекло. Но пират, которого Катя сшибла с ног, сделал это раньше, чем Катя.

Окровавленный, он вывалился из окна, а мы прыгнули прямо в машину. Мы домчались до космодрома, украли одну ракету, и теперь мы все вместе.

ГЛАВА 12.

Через 4 месяца мы прибыли на Орилдон. Нас приняли, как самых близких друзей.

Целую неделю нас на самолете катали по планете.

Вторая половина нашего путешествия прошла без приключений. И вот мы снова на Земле.

Мы пробыли в космосе 10 лет.

К о н е ц.

Максим Скворцов, 9 лет, шк. № 237.

 

XXII

Стоит Кассандра в толчее — не верит ей никто. Она уж пробовала то, и это и сменить пальто.

Но никаких забот вокруг: народец туп и сер, хотя б ты и Есенин будь, тот вечер, «Англетер».

Вот так и я, похоже, избран вечно правильные банальности говорить. Деньгами я не сорю. Откуда оне во мне? Кассандру жалко лишь одну в совковой толчее!..

Она не прячется за дом, за дерево, за лес.

Она пророчествует там, но иногда и здесь… И вообще она несчастная, бедная, — все ей не Третий Рейх!

Писать — это моя обязанность, а обязанность Кассандры — пророчествовать. Обязанность народа — не верить.

Никаких ни перед кем обязательств! — вот любого девиз. Плохая погода! Стучится гром в небесный дом, блядь, кулаком. Откуда слёз Наташи, пресных слёз. Потом, когда Всемирный будет и да! — все будет, как у всех, я за ценой не постою; на каждого одна беда, — я за ценой не постою; одна на всех!

Выйдет управдом. Хрюша с метлой. И начнет всю гниду сметать. Полетит гнида разноцветная в тар-тара-ры. Только бы потом разобрать почерк!

Эта книга посвящена тому, как это, в сущности, неинтересно, скучно и бесполезно — писать книги.

Ничего поинтересней ковра-самолета придумать я не могу, а и летать я на нем не умею. Все время ёбыюсь я с него. Ебнулся раз, ебнулся два и перестал пробовать даже. В этом и слабость моя.

Света Софеева такой была человек, а теперь давно уже нету ее. В какой-то момент ее заломало колоть себе инсулин; наплевала она на все, и не стало ее…

Кассандрочка, не говори больше ничего этим гнидам! Они ни хуя не понимают ни в тебе, ни в твоей правоте. Ну их, как говорит моя бабушка, к свиньЯм! Не хочет человек понимать — пусть себе и живет в своей уже ни чем не сдерживаемой охуительности!

Я, как оказывается, ошибся, полагая, что сменив тетрадку, ведь я все-таки достаточно стар, чтобы не во всем компьютеру доверять, я смогу нарулить таким образом нечто интересненькое и новенькое. Хуй там. И здесь, оказывается, тоже.

Да, правда, видимо, только одна: эта книга о том, как отвратительны мне все книги, как отвратительно быть писателем, если ты к тому же еще и человек.

На хуя нужна была эта свистопляска вокруг Кассандры? Нет, Маришенька, ничего этого было не нужно. Нет, Наташенька, тоже ничего этого не было нужно.

Нужно было просто еще выждать время и уж потом только садиться за писанье романа. Но я этого не сделал. Я сел, чтобы занять себя. Чтобы еще раз удостовериться, что я мёртв. Результат не заставил себя долго ждать. Да, я могу писать, могу писать так, могу писать сяк, но природа от меня отвернулась совершенно. Что ты будешь делать? Да в том-то и дело, что ты можешь делать абсолютно все, что захочешь! Вопрос в том, что же теперь буду делать я?!!

Самолет; самолет; самокат; субстрат; иерархия; химера; ракета; товарищество; ворчать; чинить; приостановиться; заключить; не обгадить; не поверить; не доверить; не развлекает; не сытно; холодно; маринады; помидоры; самое-самое; больше чем; не хуже, нежели; ежели так, то куда; кто куда; полощи рот; положу, где взял; запомни его в лицо; отвечай, если не хочешь, чтобы; извлекай на свет; давай-ка посмотрим, что это; переодевайся — мы уезжаем; начал все с нуля; пообещал и не сделал; по мере возможности; не стреляйте в белых; пушистый плюшевый мишка; надежды-надежды; розовые облачка; занимайся своим делом; но помни, что если ты скажешь «довольно»; в черепки; делаю, что могу; вышел срок; начал, так продолжай; что тебе от меня; нашел, кого искушать; нашел, чем искушать; искал, чем искушать; нашел, чем испугать; полетел с крыши на чердак; как аукнется; кричи «Браво!!!»; все еще только начиналось; что с тобой сегодня; полено; валенок; Валейнвейдер; Шидмайер; маузер; а чего ты ждал; маленькие трагедии; большие шедевры; мне ненавистно; вот, кстати, ненастье, Остафьево; саркофаг бетонный; сорокогрудаусный мороз; ни у кого нет никаких соображений; сберегательная касса; неубедительно сказано-сделано; вам что было велено; полено; ватерлиния; клозет; держиморда; все не то; до завтра; расцвет Византии; не делай выводов; они зачем тебе; а что компьютер; ничего; нигилизм порой невыносим; подумай сам; может быть; вялый текст; любое место годится под удар; да что возьмешь; со мертвого записок…

Проблема единой теории поля. В VIII главе мы упоминали, что, построив в своей общей теории относительности теорию гравитационного поля, тесно связанного с метрикой пространства, Эйнштейн поставил задачу создания единой теории, охватывающей таким же образом и гравитационное, и электромагнитное поля, и что поиски этой единой теории привели к важнейшим открытиям геометрии.

Сам Эйнштейн посвятил поискам единой теории последние 35 лет жизни. Мы уже упоминали теорию Г. Вейля, который для увеличения числа параметров, характеризующих геометрию пространства-времени в каждой точке, расширил группу преобразований однородного пространства, определяющего связность, что привело вскоре к идее пространства связности и общему понятию пространств однородной связности. Из других попыток построения единой теории поля отметим прежде всего работу Теодора Калуцы (1885–1954) «К проблеме единства физики». Калуца для увеличения указанного числа параметров пошел по пути увеличения числа измерений пространства и предположил, что, кроме четырех измерений физического пространства-времени, существует еще пятое измерение, не имеющее прямого физического смысла.

 

XXIII

Холодный, острый и строгий, терпкий правитель Сатурн берет начало и происхождение свое не от солнца: ибо он имеет во власти своей темницу смерти, и он иссушитель всех сил, откуда возникает телесность.

2. Подобно как солнце есть сердце жизни, и начало всех духов в теле сего мира, так Сатурн начинатель всякой телесности и постижимости: и во власти этих двух планет все тело сего мира, и никакая тварь или образование, равно также никакая подвижность не может произойти в природном теле сего мира помимо власти этих обоих.

3. Происхождение же его есть суровая терпкая и строгая скорбность всего тела сего мира: ибо когда во время возжения гнева свет в самом внешнем рождении сего мира погас, (каковое рождение есть природность или постижимость, или восхождение рождения всех источных духов,) терпкое качество стояло в своем самом остром и суровом рождении, и стягивало воедино весьма сурово и терпко состав всех источных духов; откуда и произошли тогда земля и камни; и оно было по всей истине домов смерти или темницею жизни, где находился в плену тогда Люцифер.

4. И в лес, по самую Бородинскую битву. Увидел там что?

Ах, нет, то есть ах, да, просто гулял. Он насвистывал при этом, не помнишь? Да незначительное мерцание над его головой наблюдали даже с тобою мы вместе. Нет? Почему нет?

Не знаю, почему нет. Кто из нас Ты? Да по-моему мы оба — два очень дорогих персидских ковра, На полях наших тел разыгралася битва. Битва же сама — только галочка есть, мол, тут ищи! — свою ошибку найдешь.

Но плоскость — само совершенство. Ведь поля — это так, врожденное даже и не уродство, а плоскость — это вам «да» так «да». Вон оно что? Тогда можно мы с вашей плоскости самолеты станем пускать?

А вы в мирное небо ли собрались? О, да, конечно же в мирное! Ну смотрите тогда; на поля сражений не залетайте! Тама знаете, это, лес — там в случае битвы не сядешь, — только брюхо пропоришь… Советую взять с собой парашюты!

Слушаемся!.. Спасибо!…

5. Семнадцатый был самым последним. В этой связи он отсутствовал вовсе, а глаза его полны были слЕз.

К ряду семнадцать раз место имели несколько неких. Можно сказать, что семнадцатым не то, чтоб он был, но мог бы им стать, коли было б их ну хотя бы сотня-другая.

Ах, какой бы клин вышел тогда из них! Представьте только себе: небо без единого облачка и летят, мчатся в воздухе семнадцать уебищ. Это уже прямо какой-то не то Блок, не то Саврасов в поле выходють.

А так он всего лишь последний. Более нет никого, И кого ебет, что он мог бы семнадцатым быть, если б существовал хотя бы двадцатый, столь много принесший нам горя, боли, беды. Он же был просто последним и почти испытал чувство счастья, когда шестнадцатая коснулась его руки.

Как будто случайно. Впрочем, счастье всегда ведь случайно. Кажется ей хотелось бы верить, что он последний.

Она еще плакать хотела, — у нее так трогательно сие выходило, — сам бы и бросился в подушку рыдать!

Там мягко. Там совсем не бывает солнца. Зато там мягко.

Конечно! Ну конечно же она сделала это снова! Сама же теперь и последняя…

Гравитационный коллапс з в е з д ы — катастрофически быстрое сжатие звезды под действием сил тяготения после прекращения в ее центральной области термоядерных реакций. Гравитационный коллапс рассматривают как один из возможных путей завершения эволюции звезд.

Термоядерные реакции являются источником энергии звезды и обеспечивают в ней гидростатическое и тепловое равновесие вплоть до образования в ее центральной области атомных ядер групп железа. Эти ядра имеют наибольшую энергию связи на нуклон, так что синтез ядер, более тяжелых, чем ядра железа, уже не сопровождается выделением энергии, а наоборот, требует затрат энергии. Лишенная с этого момента термоядерных источников энергии звезда не может покрыть потерь энергии во внешнее пространство, тем более, что к концу «термоядерного» этапа эволюции эти потери стремительно возрастают.

Нескомпенсированные потери энергии нарушают равновесие звезды. Создаются условия для сжатия ее центральной области под действием сил тяготения. При сжатии звезды ее температура возрастает, и ядра группы железа теряют свою устойчивость — силы тяготения как бы «ломают» ядерные связи, и сложные ядра типа железа распадаются на ядра гелия и нуклоны.

Распад ядер железа требует значительных затрат энергии и поэтому представляет собой как бы термоядерную реакцию синтеза, но идущую в обратном направлении. Температура в недрах звезды все же растет (за счет ее гравитационного сжатия), но из-за распада ядер, требующего затрат энергии, не так быстро, как это было бы необходимо для приостановления сжатия. В результате потерь энергии на нейтринное излучение и распад ядер происходит своеобразный взрыв звезды — взрыв в н у т р ь (и м п л о з и я, в отличие от э к с п л о з и и — взрыва наружу, вызванного высвобождением энергии). При имплозии вещество центральной области звезды падает к центру со скоростью, приближающейся к скорости свободного падения. Возникающая при этом гидродинамическая волна разрежения затягивает последовательно в режим падения все более удаленные от центра слои. Описанное явление получило название гравитационного коллапса звезды. Гравитационный коллапс при определенных условиях может остановиться, но в ряде случаев может продолжаться безгранично…

 

Эпилог

Я давно завидовал творческим людям, которым снятся их великие предшественники. В ночь на 24-е декабря сего года повезло наконец и мне. Приснился мне удивительно напоминающий Льва Орлова ЙОган СебАстиан Бахъ. Мы не сказали с ним друг другу ни одного слова, кроме матерных. Все то время, что великий маэстро снился мне, мы рыскали с ним по кулуарам московской консерватории и пытались найти хоть что-нибудь подходящее для музыкальной импровизации. На этом мы совершенно с ним прогорели…

1 декабря — 25 декабря 1998,

г. Владимир — г. Москва.

 

Список использованной литературы:

1. Сочинения Козьмы Пруткова.

2. Якоб Бёме, «Аврора или Утренняя заря в восхождении».

3. Б. А. Розенфельд, «История неевклидовой геометрии».

4. «Малые формы фольклора», сборник статей памяти Г. Л. Пермякова.

5. Энциклопедия «Вселенная и человечество» под общей редакцией Ганса Крэмера.

6. К. Г. Юнг, «Дух Меркурий».

7. Маленькая энциклопедия «Физика космоса» под редакцией С. Б. Пикельнера.