То ли я с ним в одной школе учился, то ли он похож на кого-то из того пушистого множества моих тогдашних коллег по бесправному положению. С другой стороны в какой-то же школе он-таки учился. Это совершенно обязательно так. В нашей удивительной стране нельзя не учиться хоть в какой-нибудь, пусть самой засраной, школе. Учился он, учился и вот научился быть человеком, которому вполне хуево для того, чтобы вот так работать сутки через двое или трое, я точно не знаю, продавцом в коммерческой палатке; чтобы, засыпая на топчанчике, в глубине души не быть уверенным в том, что имеешь право на сон, да и как, о каком праве можно говорить, если ты спишь прерывисто и хуево, а над тобой, возле «продажного» окна висит бумажка, что, дескать, стучите, открыто, мало ли, что я сплю, подумаешь, какая хуйня, мой прерывистый сон; вам, покупателям, если вы — настоящий Мересьев, то бишь настоящее волевое хуйло, должен я быть до пизды, по хую, по фигу и т. д.; шлите, шлите на хуй меня бывшего соученика вашего хуесосчества, шлите на хуй меня вместе с моим прерывистым сном из-за чего угодно: из-за «банки кофейной халвы», из-за пива «Miller», из-за гребаных чипсов или вот, например, из-за пачки сигарет «Союз Аполлон», как вот, например, покорный слуга, которому вот просто приспичило, и в самом деле, целый день не курил, хуел, мучился, еле-еле наскреб две с половиной тысячки, ебать меня колотить. А потом бывший сей школьник домой идет, спать ложится. Лет двадцать пять ему. Может двадцать шесть или двадцать четыре. Может у него жена — чудо из чудес, самая лучшая в мире, единственная девочка его, а может просто сожительствуют и ебутся себе, потому что так надо, чтоб не страшно было одному под одеялом. Может и ребеночка уже завели, которому кушать надо, и «памперсов» опять же, а то моча разъедает кожу и с самого детства головой моча эта богоподобная мальчонку или девочку-несмышленыша в говно человечье тычет.

Потом купил. Закурил с наслаждением. Сразу подумал, как же это репу-то мне понесет, когда опять позволю себе быть обычным мужчинкой и выебу какую-нибудь ангелицу, а то ведь уже более полутора лет не еб никого, все, блядь, верность храню, жить любимой мешаю верностью, блядь, этой своей. Где найдешь? Где потеряешь? Ничего умнее придумать не мог, кроме как об этом начать-спросить?

Ненавижу Гиппиус. Даже не помню сколько «п» у нее в фамилии. Сука. Все, блин, думала о чем-то: вселенная там, мироздание, я и мир, микрокосм, Бог и «еб твою мать», а Мережковский бедный хуел и мучился; не удивлюсь, если по ночам плакал беззвучно, лежа рядом с безмятежно спящей своей Филосиффиус. Ахматова вон тоже. Совсем бедного Г. доконала. Пиздец. И им все мало. Вот теперь повадились феминистировать с регулярностью своих «женских дел». Ладно бы крестьянки в деревнях феминистировали — это я могу понять, сам деревенских мужиков не люблю, все бы им себя на земле утвердить и мне указать, что я, мол, легкий хлеб ем. Да шли б вы на самый толстый на земле хуй! Я, блядь, умею немало. И гвоздь вбить могу, и сливной бочок в туалете наладить, да и ебусь душевно. Таким образом, крестьянкам, конечно, феминистками быть можно и нужно, но вот когда сестры по разуму начинают выебываться — я этого не понимаю. Вы меня, извините, но просто уж оченно жаль нашего брата мужика-интеллигента. Мы уж и так и сяк, а все вам хуй наш хуев и душа не душа, и ум не умен. Совсем охуели вы, милые дамы! Не хочет никто ничего у вас отнимать. У нас этого вашего добра, каковое так бережете, хоть жопой жуй! Наоборот, дать вам хотим, любить вас хотим, ласкать вас. Не хуем ласкать, заметьте, а так чтоб ВАМ хорошо было. А мы-то уж как-нибудь, да где-нибудь подрочим себе пипиську. Лишь бы ВАМ заебись было, милые дамы. Лишь бы вы не забивали себе душу, созданную для Любви, какой-то хуйней.

Закурил сигарету. Дождь. Но у меня зонт. Второй час пошел четырнадцатому августу(а). Курю. Звезды. Капельки — тук-тук-тук. Думаю о похожем на кого-то, с кем в школе учился. Почему все так пихаются? Прямо головы сносят друг другу локтями. Охуевшие морды! А в небе звездочки. А хочется искренности. Хочется научиться вовремя дохнуть. Вот полюбил, пережил, как говорит Добридень, час-X, и дохни скорей, пока тебя предать не успели. А то потом предадут, и будешь всю жизнь ходить сопельки прекрасной предательнице вытирать, приговаривая: «Ну не плачь. Да хуй бы со мной. Да хуй бы со мной и моим прерывистым сном. Да подумаешь предательство! Да нашла кого предавать! Да подумаешь, я и мой прерывистый сон! Да хуй со мной! Да делай со мной все, что хочешь. Да даже мало ты сделала. Я, человек-говно, ещё и не того заслуживаю…» Бу-бу-бу. Зы-зы-зы. Не плачь, родная, одним словом. Я человек-говно, со мной все можно. Да только вот ни хуя я не говно! Извини! Не все со мной можно!

Эко я разошелся! Дождик, звездочки, августовская ночь, жизнь и приключения Буратино, ветер перемен, эко я разошелся, романтизьма — ебать меня в голову!..