В начале июня, когда я уже начал понимать во что я влип, пойдя со своими попсовыми опусами к Эле на студию, и вообще решив все делать в одиночку, случилось то, что рано или поздно должно было случиться, и о чем я в свое время не то, чтобы мечтал, но считал, что мне это, блядь, положено мало того, что по праву рождения, так ещё и по праву полученных умений, знаний и навыков, то бишь образования и профессионального опыта.
И вот, блядь, маховик будто бы завертелся. Впрямь, если можно так выразиться, а можно все, вопрос как, как говорит Имярек. (Кто ее этому научил?)
Еще в мае мне позвонил некто Петя Дольский, сколь ни забавно, натурально племянничек известного питерского барда Александра. Они, Петя и Саша Дулов, учились с незапамятных времен в Центральной Музыкальной Школе при Консерватории по классу виолончели. Потом они стали вместе эстраду играть: Дулов стал гитаристом и композитором, а Петя басистом, а композитором почему-то не стал, хотя это весьма нетрудно — композитором быть. Бля буду!
Они оченно преуспели в своих эстрадных трудах, играли с разными певичками и певцами, аккомпанировали Ольге Кормухиной и объездили с ней весь «совок» в возрасте ещё неполных двадцати лет. Короче говоря, молодцы-ребята.
Еще у них была собственная команда, в которой ещё в доисторический период моих шестнадцати лет я пробовал играть на барабанах и писать тексты. С кем не бывает? Однако, потом я женился на Миле и решил быть самостоятельным творцом, блядь. Они же обновили весь состав и в таком виде играли немало достойных дуловских творений на English-е-подобных вокальных «рыбах». Потом у Дулова опять понесло его хлипкую крышу, и команда была распущена на вольные хлеба. В ходе добывания этих хлебов Петя связался как-то с какими-то людьми армянского происхождения, как-то косвенно связанных с известным в околоджазовых кругах господином Манукяном. Им понабодилось за две недели написать десять попсовых текстов, и они по петиной наводке позвонили мне. Я оценил себя в сто долларов за текст, ибо это более, чем мало в подобном бизнесе, которым занимаются кто только ни попадя, а я, блядь, к тому же и образование соответственное почти имел.
С ними ничего не вышло, хотя тексты я и написал, но у них не оказалось, блядь, денег. Пидаразы! Они взяли вместо меня какого-то своего диаспоримого армянского поэта, показали ему мои идеально подходящие под их мелодии тексты и попросили переделать. Он взялся переделывать, и, как рассказывают, переделал все до такой степени, что поэтические строчки (как бы уже его) перестали влезать в мелодические вокальные фразы. Но он был свой чувак и денег, хоть и просил, но по поэтически импотентно.
«Да пошли вы на хуй!» — подумал я. Когда я так подумал, Дулов, ставший к тому времени студийным гитаристом, поехал на Тверскую студию, понаписал всем, кому надо и даже кому не надо, разнообразных гитар, и мало того, нашел мне клиентов для текстописания.
С этими клиентами уже все получилось нормально. Они не оказались люди-гОвна, и все срослось, им все понравилось, ибо все действительно было оченно хорошо со всех точек зрения, не говоря уже о финансовой стороне. Сто долларов — это не деньги для людей страстно стремящихся на попсовый Олимп. Сто флажков им в каждую ручку! Ура! Ура! Ура!
Постепенно я стал ездить по всяким людям, и постепенно хуеть от того, что все они неизменно оказывались как назло умными, славными, хорошими, хотя по большей части весьма прижимистыми. Может во всём был виноват мой семиотический способ постижения мира? Не знаю. Может и так. Но даже сестрички Зайцевы, которым мы с Игорем Кандуром состряпали их главный хит последнего года «Уголек», не считая того, что они просто обыкновенные бабы, бывшие когда-то очевидно красивыми, действительно очень славные по своему сорокасемилетние девочки, у которых как у всех людей душа, проблемы, да разговоры о том, что, мол, мало ли чего нам самим нравится, народ, мол, этого не поймет, поэтому будем делать простой «кабак»: два куплета не более двух строф; три припева, последний из которых с модуляцией на тон или полтона вверх.
За одно лето я узнал до хуя много нового, в которое кинулся с большим удовольствием, ибо мне давно уже хотелось сделать с собой что-нибудь неисправимое, чтобы не сидеть в одиночестве дома, охуевая от понимания, что Возлюбленая Имярек решила послать меня на хуй.
Небесный Папа внезапно начал показывать мне другую жизнь, если не сказать, что просто жизнь, в отличие от андеграундного ублюдства. Я перестал отказываться от тусовок с этими новыми для меня людьми, которые, конечно, выебали бы в рот все мои авангардные жизненные установки и ориентиры на Вечность, блядь, если бы я затеял с ними подобные разговоры. Но я не затевал с ними таких разговоров, потому что и без этого ебаного авангарда и андеграунда, было понятно, что им всем так же хуево, как и мне, а когда тебе хуево, то по-моему гораздо благородней не душу свою израненную во всех подробностях демонстрировать слушателям, у которых у самих все души в говне, а просто напросто поддержать друг друга. Если ты, скажем, наделен музыкальными талантами, то зачем самовыражаться через поиски какой-то ебаной «самой сути», когда можно просто петь какую угодно трогательную хуйню, от которой всем будет просто, хотя и временно, хорошо, если, конечно, подобрать барабаны и бас, которые, как говорят все поп-систы, «качают».
Короче, я жадно начал впитывать всю хуйню. Даже не то, чтобы впитывать, ибо ничего нового я не узнал, и всегда предполагал, что все именно так, в отличие от Сережи и Вовы, которые полагали, что в этом попсовом мире все мудаки и дебилы, но само перманентное подтверждение всех моих прогнозов дарило мне ощущение радости. Мне нравилось, что я опять оказался прав.
Мне нравилось это слово «качать», потому что это очень славно и здорово — кого-то качать, как ребенка, позволив ему хоть на секунду забыть, что он — взрослое, заебанное всем, чем только можно, хуйло. Совковая попса это вам не запад, где все хотят мыслить. Здесь все, хочешь не хочешь, мыслят и без того. Здесь люди как раз наоборот, хотят отдохнуть от этого вечного мысления. Поэтому совковые попсовики кропотливо и изо дня в день занимаются созданием примерно того же, чем занимаются художники, расписывающие всякими гномиками и добрыми зверушками стены в детских поликлиниках.
Попсовая песня в совке — это, в принципе, как ласка матери, гладящей по голове своего несчастного трудного подростка, которому уже так хуево, что он вполне позволяет вопреки своему ершистому (ненавижу это слово «ершистое») обыкновению, себя гладить.
Короче говоря, в попсе меня подкупило то, что она всегда стремится воздействовать на адресата без посредников, блядь. Громко заявляя во весь голос, что, дескать, ебись красным конем вся эстетика и семиотика, на самом деле умело при этом пользуясь всем тем, что как будто бы отвергает.
В конце концов, что лично я могу сделать с тем, что так называемое «серьезное искусство» утратило свои магические свойства, став лишь удобной лазейкой для самовыражения слабых и инфантильных вечных юношей да неуверенных в красоте своих тел и душ невъебенно похотливых молодых и немолодых барышень.
Зато попса — это искусство сильных! Это искусство тех, кто уже научился предавать, кто уже научился лгать, кто уже научился с первого взгляда определять, где у кого слабое место, и ни секунды не задумываясь, в это самое слабое место наносить единственный, но окончательный удар.
Кроме того, Попса — это искусство образованных людей! Человек необразованный никогда не достигнет высот в попсе. Зато евангард и андеграунд предоставляет огромное поле для профанаций, и какое угодно хуйло может править в подвалах андеграундных молодежных клубов свои ублюдочные балы. Мне это противно.
Хотя, конечно, хуй его все это знает! В общем, более всего где-то по прошествие полугода после начала моей карьеры поэта-песенника, меня удручало как всегда одно и то же, но на новом материале. Меня раздражали мои младо-интеллектуальные друзья, с пеной у рта отстаивающие какие-то свои, блядь, «серьезные» убеждёния, когда я даже и не нападал ни на кого, а просто произносил такие слова как «попса», «шляг-фраза» и «качать». Почему, блядь? Как же можно быть такими ограниченными людьми? Я никогда этого не пойму. Почему, блядь, этих ебонатов-интеллектуалов раздражает слово «качать», когда, собственно говоря, это всего лишь идея «свинга», каковое «качание» совершенно их не ломает у какого-нибудь Колтрейна или ещё у каких-нибудь джазменов, которых они за своих считают, находя в них какую-то столь любимую ими всеми «шизофрению», которой там порой и не ночевало. Ну да ладно.
А попсовые ебонаты тоже меня раздражали. Но другим. Им не мог я простить типично коммуняческой легкости в низвержении столпов некоммерческого искусства. Короче говоря, опять меня грузила вся та же самая хуйня, что я всех не то что могу, а и понимаю отлично, как, кстати, и они понимают то, что я им говорю (хотя я всем говорю разное, ибо непонятым быть не хочу), а они, ебонаты, готовы друг другу горла перегрызть или, по крайней мере, такими презрительными взглядами одарить друг друга, что ой-ё-ёй! Почему, блядь, мои друзья не ладят между собой? Почему все мои друзья такие ублюдки? Почему я сам, наконец, такой неопровержимый выблядок, а? Я не понимаю ничего, и сейчас уже не хочу понимать.
Мне остоебенело творчество как таковое ещё даже задолго до того, как я об этом по телефону Жене Панченко сказал той уже далекой зимой. Но у меня нет денег, а я хочу счастья. А бесплатного счастья, почему-то, блядь, со всей очевидностью не бывает. Никакая девочка бесплатное счастье долго не вытерпит. Это, блядь, научный факт.
Может быть, и скорее всего это так, все, что я написал выше про попсу, — это полная хуйня. Просто, блядь, люди, занимающиеся ею, делятся на две категории: люди, делающие ее от души, что с моей точки зрения уже не попса, потому что Небесный папа так устроил мой ум, что я в рот ебал все околоабсолютные эстетические критерии. Я считаю, что человеческая душа, каковая есть человеческий мозг, что для меня, хотелось бы так думать во всяком случае, незыблемо. И мозг этот имеет сотовое строение, некие функциональные ячейки, и если у кого-то там Шостакович, а у кого-то Филипп Киркоров, то с точки зрения логики — это одно и то же. И так со всем. Человек, блядь, первичен, а все ваши ебаные «серьезные изхуйства» — это хуйня, блядь. Я бля буду, что это может быть только так!
Вторая категория граждан, увлеченных попсовой идеей — это люди, типа меня, которые от своего Небесного Папы постоянно получают по голове, и уже ничего, блядь, не соображают, слишком человечески пытаясь уцепиться за все, что под руку попадется. Попса видится им, как психоаналитический практикум, как некая незыблемая (в идее незыблимости отражается их неискоренимая жажда, блядь, Абсолюта) система, постигая которою, становится возможным познать, за какие ниточки какого потребителя дергать, чтобы добиться того или иного эффекта. При этом нельзя забывать, что все эти попсисты второй категории — по сути своей ебаные, блядь, богоборцы, и им охуительно важно себя видеть в качестве пастуха человеческого стада. С этим ничего не поделаешь, потому как с этим рождаются, и уже в три-четыре года обнаруживают в себе таковые склонности. Такая хуйня.
Этим попсистам второй категории свойствен весь комплекс душевных переживаний латентного шизофреника. То они думают, что делают великое дело, одними из первых догадавшись, что нужно рулить именно в попсе, ибо, как было сказано выше, «серьезное искусство» лишилось за какие-то проступки магической силы. То им кажется, что они занимаются таким говном, что и думать об этом страшно; что они продали душу за «кусок колбасы», «кусок ветчины» или и вовсе какое-нибудь дорогостоящее экзотическое блюдо. То вдруг они что-нибудь у себя в конуре сочинят для души и подумают, хули, блядь, есть ещё порох в пороховницах, а попса — это так, заработок. Все ведь как-то должны расплачиваться с быдланской и подавляюще большей частью общества за свою невъебенную гениальность. Это, блядь, просто налог такой. Короче говоря, чего только не думают они бедные. Хуй бы с нами и нашим прерывистым сном! Все, блядь, сложно в этом мире… Ха-ха-ха.
И не хочется порой уметь любить и понимать столь многие разности, но что я могу сделать, если я люблю и Шостаковича и Ларису Черникову?!
Мне нравится ее песня «Влюбленный самолет». Там в припеве поется оченно вдохновенно:
Я люблю тебя, Дима! Я люблю тебя, Дима! Я люблю тебя, Дима!
И «бочка» там пумцкает на сильную долю, а сама Лариса синкопирует, блядь, трогательным своим голоском на «всю ивановскую». Недаром, девочка, говорят, в свое время в «Золотом кольце» пела. Что я могу с собой сделать? Ничего я не могу с собой сделать. Поебать мне.
Сначала мне все эти попсовые песенки нравились за то, что я предполагал, что их пишут такие же глубоко несчастные и столь же талантливые люди, как я, а потом, оказалось, что все это так и есть и эти песенки стали нравиться мне уже просто так.
Это все, как у Голенищева-Кутузова в их совместных песенках и плясках смерти с Модестом Мусоргским, когда, кажется, в «Трепаке» поется про то, что будто бы кто-то хоронит кого-то: «…Глядь! Так и есть!»
Так и с попсой. Короче, я потерялся, пиздец.
В конце мая мне неожиданно позвонила Имярек и сказала, что с личными делами все закончено, а она теперь хочет литературный журнал издавать, в чем я должен ей помогать изо всех своих немногочисленных сил. Под конец разговора она спросила, как у меня дела, и узнав, что я теперь пишу попсовые тексты, сказала, что это проституция. Я не помню, что ответил, но подумал, что она дура.
Может быть, все так дурацки складывается со мной потому, что я органически не способен отличить зерна от плевелов. Но скорее всего никаких плевелов не существует в природе, как, собственно, и зерен…