Уже целую неделю, как только дело к вечеру — у меня начинает гореть лицо. Горят щеки, лоб, глаза, подвласяной скальп. Пиздец какой-то я наблюдаю с собой по вечерам в течение всей последней недели.

Говорят, что так горишь, когда кто-нибудь очень похотливо думает о тебе. Правда ли это? Кому же я понадобился вдруг, несчастный, рыжий, судьбою забитый ебарь? Кому я понадобился? С? Вряд ли. Она водолей, как я, но она моложе меня. Если не по летам, хотя и по летам скорее всего тоже, то уж во всяком случАе по опыту. Ей, кажется, ещё не довелось как следует обломать себе лепестки, поэтому у нее полно планов, жизнь ее многообразна и интересна, много обещает, как она, С, полагает. Все это я уже проходил. Вряд ли она думает обо мне. Кроме того у нее восьмичасовой рабочий день при пятидневной рабочей неделе. Когда ей, несчастинке, грезить о какой бы то ни было любви!

Имярек? Очень может быть. Страсть, которая одна лишь поддерживала наши отношения, живучей любой ебаной трогательности и всякой разной голубиной хуйни. Если люди когда-либо испытывали друг к другу страсть, они всегда будут допускать в мыслях возможность новых контактов. По крайней мере — сексуальных.

Но Имярек тоже вряд ли. Я не верю, что я кому-нибудь до пизды. Точней в то, что какой-нибудь более-менее милой пизде есть до меня дело. Слишком это бы было желательно, чтобы быть правдой. Видимо, рожа моя горит понапрасну. Да и хуй бы…

Я ходил на презентацию альбома Клементии, коего являюсь одним из авторов. Скучно и грустно. Всем. Всегда. Удивительно клевая девочка-сучка Алена Свиридова, чьим творчеством я вполне искренне и давно пленен, очень мила в общении с моими знакомыми. Мы несколько раз от нЕ хуя делать посмотрели друг на друга. Когда она посмотрела на меня в очередной раз, я нечаянно подавился пивом и закашлялся. Такое, блядь, смешное и нелепое совпадение. Если какой-нибудь далекий от попсы дурачок спросит меня, знаком ли я лично с Аленой Свиридовой, я не буду знать, что ответить…

Я послушал, как поет Клементия, и пошел домой пешком, ибо было уже два часа ночи. Я прошел мимо той самой церкви, где крестился, венчался, и ходатайствовал перед Папой за Имярек, а также мимо подъезда одного расположенного рядом с храмом дома с крылечком, поставив на которое маленькую Имярек, я уже больше двух лет назад исследовал ее странную и хрупкую женскую душу.

А два дня назад я ездил за яблоками для бабушки, умело спекулирующей близостью к ней тривиальной смерти от старости, к ее младшей, но не менее старой сестре тете Тане. Но это все хуйня. Не хуйня то, что когда я поднимался из метро, движение моё затруднил какой-то четырёх-пятилетний ребенок, который прикололся не шагать по лестнице, как все нормальные люди, а, держась за руку своей матери, прыгал обеими ножками со ступеньки на следующую. Меня это несказанно раздражило, потому что его детские приколы серьезно замедляли темп человеческой, спешащей домой толпы. Я считаю, что это хамство — в пять лет уже следует понимать, что ты живешь не один, а улица — это тебе не твоя «детская». Если бы в аналогичном возрасте я позволил себе так вдруг от нЕ хуя делать запрыгать, я бы тут же получил устное замечание от матери, если не по жопе, за нарушение общественного порядка. Но с другой стороны, если бы мать моя позволяла мне так вольно общаться с окружающим миром, наверное, я бы достиг большего, и, например, не давился бы пивом, а стусовывался с интересующими меня женщинами легко и просто, обладая при этом многообразием приемов укладывания понравившихся мне девочек в постель. Если бы мне позволено было старшими вот так вот прыгать когда мне вздумается, я бы наверняка избежал многих комплексов, да и вообще весь дискурс был бы совсем иной. Я уверен, что ребенок, кем бы он ни вырос, не будет годиться мне даже в подметки — я лучше босым стану ходить, как Толстый Лёва, чем носить обувь с такими подметками, но, следует признать, что он будет любим и обласкан всеобщим вниманием, и бабы его будут ему позволять делать с ними то, что не позволяют гораздо более охуительным с моей точки зрения людишкам. Такая хуйня.