Моя первая встреча с А произошла так…

В августе 1994-го года (собственно, это есть предыстория встречи) мне в очередной раз всё сказочно поднадоело. Пока ещё влёгкую, но уже начал меня подзаёбывать Серёжа, уже окончательно расстались мы с Леной, мама тоже опять выебла все мозги, и образовался в моей жизни вполне-таки осмысленный вакуум.

Валялся я целыми днями на диване в гостиной и слушал пластинки с музыкой Шостаковича и Стравинского. Тогда же пытался воспринять Бэлу Бартока, но что-то не пошло. В технических перерывах, связанных с перестановкой пластинок на dark side, выходил на лестничную клетку курить хуёвые сигареты.

Однажды, когда я в очередной раз сделал над собой интеллектуальное, поэтизированное совковыми «творческими» уродцами, усилие, дабы овладеть механизмом получения удовольствия от фортепьянных концертов г-на Моцарта, я почувствовал, что мне снова это не удалось, и он, Моцарт, опять не принёс мне радости, но по своему обыкновению, в очередной раз меня утомил.

Я закурил прямо в комнате, и стал мучительно припоминать всякие знакомые рожи, выискивая в этой галерее невнятных или, напротив, заебавших по самое «не балуйся» образов ту единственную харю, с которой мне было бы наименее неприятно прогуляться. Было и еще одно условие: идеальная харя должна была проживать как можно ближе ко мне, дабы избежать левых поездок на метро и погулять, таким образом, как бы не слишком отходя от «кассы». Тут-то я и вспомнил, что есть такой зверь Никита.

С Никитой Балашовым мы были знакомы с моих двенадцати, его одиннадцати лет, поскольку вместе ходили заниматься в детскую литературную студию «Снегирь». (Тут, кстати, впору снова усомниться в правоте Кости Арсеньева, утверждающего, что «снегири — не гири». Очень даже гири! По крайней мере, при моих обстоятельствах. Даже не гири, а прямо-таки вериги. Снегири — вериги! Вот! Ты же помнишь, ты же знаешь!)

И мы, короче, пошли с ним гулять на Патрики (Патриаршие пруды).

Хорошо погуляли. Никита в то время учился на театроведа в ГИТИСе, а я ещё не успел забить на филфак в Ленинском педе, но оба мы в то время считали главным в своих жизнях музЫку. После этой встречи мы с моим «Другим оркестром» даже хотели сделать с Никитой что-нибудь совместное, a-la «Хвост & Аукцыон». Даже, помнится, сделали весьма смешное рэгги из его песни «Мой резиновый утёнок! Мой утёнок — психоделик!», но потом, конечно, разосрались в творческом плане. Разумеется, как всегда из-за Серёжи, ну да не суть.

В ходе ренессанса отношений с Никитой, его подруга Маша познакомила нас обоих с Катей Живовой, каковая в скором времени стала мне очень близким другом. А где-то в середине октября я впервые увидел Катину подругу А. Это произошло так…