На исходе седьмой недели довольно невнятных моральных страданий, связанных с освобождением от героиновой зависимости, я снова пришёл к моей несчастной матери и сказал: «Мама я не могу больше! Помоги мне лечь в больницу! У меня больше нет сил!» ((3-c) Я — бог не потому, что я всё могу, а потому что такой же хороший гусь в человеческом плане ) И мама мне помогла.

На следующее же утро мы поехали в долбаный НИИ Психиатрии при больнице им. Ганушкина и уже через каких-то 3–4 часа, в течение которых длилась бюрократическая процедура оформления всяко разных документов и идиотских предварительных бесед, меня наконец отвезли на шестой этаж в «депрессивное» отделение. Там у меня первым делом отобрали бритву, ибо я всегда бреюсь станком с совершенно недвусмысленным обоюдострым лезвием, и отвели в одну из палат.

В шестиместных апартаментах, разумеется, было весело. Так, например, когда я вошёл и, вяло поздоровавшись, сообщил новым товарищам своё имя, на что получил совершенно адекватное ответное приветствие, никто, против моих ожиданий, не добавил «пойдём поссым!» Тут я имею в виду две общеизвестных поговорки: «Максим, пойдём поссым!» и аналогичную «Володь, пойдём яйца колоть!» Надо полагать, долг мыслящего филолога придумать надлежащую херь ко всем мужским именам. Например, я только что спонтанно придумал приговорку к имени Кирилл — «Кирилл, пойдём ебать горилл!» И так далее в том же духе. Короче, подумайте об этом. Варианты присылайте по адресу: [email protected]. А то и не присылайте.

Для того, чтобы поддержать разговор, я чисто номинально спросил, где здесь принято курить, хотя догадывался, что скорее всего в сортире, и, получив немедленное подтверждение своей смелой гипотенузы, отправился по указанному адресу.

В сортире было не менее весело, чем в палате, и там действительно курили — меня никто не обманул. Этим достойным настоящего мужчины делом занималось там человек десять. Курили, в основном, всякое говно в лице «Беломора» и «Примы», но были и более продвинутые индивидуумы, между пальцами которых неторопливо тлели «мальборИнки» или «элЭминки». В обеих кабинках деловито срали «депрессивные». Ввиду того, что двери были до половины обрезаны, мне были видны их печальные сосредоточенные физиономии, выражающие неподдельное страдание. Вероятно, некоторые виды психотропных колёс вызывали запоры.

Когда я вернулся в палату, мои соседи уже начали играть в «тихий час». Все они лежали на спине, закинув ногу на ногу, подложив под голову руки, безразлично вперившись в потолок.

«Да, прикольная компашка. А впрочем, чего я хочу? Жизнь-то уже, в сущности, кончилась» — подумал я и тоже лёг в общепринятой здесь позе. Надо сказать, коллеги мои, видимо, действительно очень точно её рассчитали, ибо на душе мне сразу стало так бессмысленно и спокойно, что в каком-то смысле мне это даже понравилось.

У моего соседа, тридцатилетнего эпилептика Серёжи, имелся, блядь, транзисторный приёмник, каковой был включён и настроен, как водится, на волну «Русского радио», поскольку «Нашего» тогда ещё не придумали, а ведь именно ему передало свою позитивную эстафету «русское» незадолго перед тем, как окончательно поделило сферу влияния почему-то с «Радио-шансон».

И вот там, по «Русскому радио» крутилось в тот период два основных хита, блядь, сезона: песня группы, названия которой я сейчас не вспомню, но очень похожая на творчество так называемой Марины Хлебниковой, про какую-то «палку-гаолку» и очередной аккуратный маразм Алёны Апиной «Убегу от тебя». И вот так, смотря, даром что не плюя, в потолок, я слушал весь этот бред и уже почти не чувствовал никакой боли от того, что вот, мол, крутят ведь всякую хуйню, а мои бессмертные «Новые праздники» почему-то нет. Да и хуй бы с ним.

Первые несколько дней я был предоставлен сам себе, поскольку залёг в пятницу, а выходные — они и у психиатров выходные. Однако первый же понедельник внёс в мою жизнь изрядное разнообразие.

Мне наконец выделили персонального лечащего врача по имени Зоя Васильевна. Тут надо сказать, что лечащими врачами в «депрессивном отделении» НИИ Психиатрии были в основном аспиранты, а точнее ординаторы — то есть просто мальчики и девочки + — моего возраста. Не скрою, это тоже меня веселило.

Девочка Зоя (Васильевна) по всей видимости была меня на пару лет младше. Да, едва ли ей было больше двацати четырёх. Она представляла собой очень славную, опять же, девочку с ростом около 170-ти сантиметров, весьма пухленькую, но не толстую. Вообще, по комплекции она весьма напоминала мне Катю Живову с той разницей, что Катя — умная и злобная, а Зоя Васильевна была, что называется, добрая и хорошая.

В первой же беседе, я сказал ей, что в свете предстоящих анализов мне бы очень хотелось, чтобы у меня обнаружили СПИД, поскольку именно до такой степени меня достала эта ёбаная человеческая жизнь. Бедная Зоя в первый момент не знала, что и сказать, но со временем овладела собой и в последующие наши встречи предпочитала общаться со мной методом всевозможных игровых психологических тестирований, каждый раз притаскивая с собой какое-то невообразимое количество всяких идиотских карточек и мудацких анкет.

Впоследствии со мной беседовало ещё несколько врачей самого разного возраста, но все они говорили моей маме одно: что случай довольно сложный, поскольку наряду с моими психическими отклонениями я ещё и очень умный (видимо, к большому их сожалению), и это, дескать, (то, что я очень умный) существенно усложняет процесс лечения. Я вообще, честно признаться, по сию пору охуеваю от этих граждан. Если б мне было больше нечем заняться, я бы стал психотерапевтом, право слово, чтобы действительно помогать людям, а не пороть всякую чушь. Но… к сожалению, для «депрессивных», мне, как правило, всегда есть, чем заняться.

Я, кстати говоря, упомянул об этом, ей-богу, не для того, чтобы составить о себе ещё более лестное мнение, чем то, что уже справедливо сложилось, а потому, что это правда, что, собственно, меня и раздражает безмерно. Ведь всю жизнь объективное признание моих немалых достоинств не приносит мне никаких денег. Какого чёрта?! Какого чёрта я получаю деньги только тогда, когда работаю максимум на 10–15 % своих реальных возможностей и умений! И не дай бог сделать что-либо на 20, ибо это значит, что денег не дождёшься никогда и ни под каким видом. Как же меня заебал этот «корабль уродов» в лице несчастного моего отечества, бля… Да и всего остального мира, что греха таить.

Конечно, моя выходка со СПИДом, которого всё-таки не нашли, даром мне не прошла. Зоя, конечно же, «настучала» главврачу. Это был её долг, я понимаю.

Главврачом в этом заведении служила сверхобстоятельная дама лет семидесяти, в силу своего возраста, наверное, способная многое порассказать об отечественной психиатрии эпохи застоя. О, она была настоящий психиатОр! Прямо-таки психиатрический чистоган. Как её звали я, конечно, не помню. Поэтому будем считать, её имя-отчество звучало, как Наталья Николаевна.

После того, как я впервые побывал у неё «на ковре», у меня случился чуть ли не приступ. Чем я, собственно, был, по их мнению, болен, для меня и сейчас остаётся загадкой, но, справедливости ради, должен признать, что в описываемое время со мной иногда случались некие приступы. Это, конечно, были не эпилептические припадки (неэпилептикам знакомые, в основном, по прозе Достоевского), но в состояние крайнего нервного возбуждения, когда я не мог сидеть на месте, чуть не выкидывался в окошко и колотил кулаками по кафелю в сортире, я всё же впадал, и без внутримышечной инъекции «Реланиума» (в просторечии, в жопу) мне из них выйти не удавалось.

Эта Наталья Николаевна посмотрела на меня, как солдат на вошь, оглядела несколько раз с головы до пят и убийственно спокойно и внятно сказала: «Здравствуйте, Максим Юрьевич! Скажите-ка, а что это Вы там говорили о СПИДе? О том, что вы были бы, как Вы выразились, очень рады, если бы анализы оказались положительными? Вы, вероятно, не слишком удачно пошутили?» И она снова принялась буквально пожирать глазами мои заблудшие мозги.

Поскольку я искренне в тот момент полагал, что жизнь моя кончена по любому, а накладывать на себя руки — не мой стиль, я честно сообщил Наталье Николаевне, что я не шутил, и сейчас это тоже является правдой, как и накануне.

Что она сказала мне после этого, я не помню, но после того как аудиенция с ней закончилась, я выкурил в сортире три сигареты подряд, принял душ, но всё равно не выдержал и выпросил у завотделением укол «релашки».

Вторым мощным раздражающим фактором были тогда для меня ежедневные визиты моей мамы. Когда дежурная медсестра кричала на весь коридор: «Скворцов!!! К тебе пришли!», я всегда думал одно: «Чёрт подери! Когда же ты, наконец, оставишь меня в покое, упрямая взбалмошная женщина!», но вставал и покорно плёлся в приёмную.

Я даже несколько раз почти решался было попросить заведующего, чтобы её ко мне не пускали, но в последний момент обывательское начало, существующее, к несчастью, в каждом человеке, в данном случае проявляющееся в банальном и на самом деле совершенно надуманном человеколюбии, брало надо мною вверх ((4-c) Я — бог не потому, что я всё могу, а потому что такой же хороший гусь в человеческом плане ).

В день, когда меня выписывали, мама опять в полминуты умудрилась взъебать мне мозга, и я напоследок деликатно пожаловался на неё Зое. Зоя снисходительно, но, вместе с тем, ласково мне улыбнулась и сказала: «Ну зачем Вы так, Максим? Ласковое теляти двух маток сосёт!..» и снова улыбнулась.