В пятом классе у нас, как, впрочем, и у всех остальных счастливчиков, был такой предмет под названием «музыка».

В принципе, «музыкой» его было можно назвать с натяжкой, а поскольку в пятом классе нам всем было не больше двенадцати лет (и «натягивать» ещё толком никто не умел, ввиду полного непонимания, какой в этом смысл, что, в свою очередь, объяснялось природной чистотой наших, блядь, юных душ), мы называли его просто «пением», ибо так и обстояли дела. Более того, пели мы какую-то полную ерунду.

В этом самом пятом классе оную дисциплину вёл у нас какой-то полумудак по имени не то Анатолий Фёдорович, не то какой-нибудь там Хуйнаны Михалыч. Все предыдущие популяции пятиклассников знали его как киномеханика, но когда же до пятого класса дожили мы, нам сказочно посчастливилось узнать его в амплуа учителя пения. Естественно, данный экземпляр «голой обезьяны» не умел толком ни играть, ни, тем паче, петь (слава яйцам, петь он даже и не пытался). Преподавал он при помощи проигрывателя и пластинок с «минусовками». Хитрые совки всё предусмотрели, и подобные пластинки в то время действительно выпускались. Вероятно, специально для киномехаников, тянущихся к прекрасному.

Однажды с этим Хуйнаны Михалычем у меня вышел странный конфликт. Дело было так. В конце четвёртой четверти, на последнем уроке в году, к каковому Хуйнаны, видимо, не подготовился (небось кого-то ебал накануне и, конечно, в процессе нажрался) поначалу возник «провис». Но Хуйнаны быстро, блядь, овладел собой и сказал: «Ребята, кто из вас учится в музыкальной школе, поднимите руки!» Таких уёбков в нашем классе было человек пять и среди них я, а если считать только мальчиков, нас и вовсе было двое. Я, да Слава Тюхтенёв. Впрочем, Тюхтенёв учился играть на гобое.

Почему-то развлечь весь класс своей игрою на фортепьянах первым Хуйнаны предложил именно мне. Напрасно я говорил ему, что экзамен у меня прошёл уже месяц назад, и я ничего не помню, что, кстати, было чистой правдой, поскольку музыкой я занимался из под палки в прямом смысле этого слова, и после сдачи экзаменов и зачётов забывал всё начисто в течение первой же недели.

Всё-таки мне пришлось сыграть какого-то очередного ёбаного Скарлатти. Естественно, я всё время ошибался. Когда я закончил, Анатолий Фёдорович, осведомился, какая у меня там оценка. «Четыре…» — сказал я. «Я бы тебе не поставил!» — сказал он. Все немедленно засмеялись, а я чуть не заплакал. Такой вот, билят, чувствительный был! Но уже в следующую секунду я неожиданно нашёлся: «А Вас бы и не взяли к нам преподавать!»

И тут он, конечно, у меня говна поел вдоволь. Все, естественно, засмеялись пуще прежнео, ибо его компетентность вызывала сомнения далеко ни у одного меня. Скотина! До сих пор уважаю себя!

Но кроме этого, однажды, где-то четверти в третьей, он сказал довольно дельную вещь, хоть это и была чистой воды совковая пропаганда. Хуйнаны сказал, что если мы плохо учимся и доставляем своим родителям хлопоты и неприятности, то наутро они не могут качественно трудиться на своих рабочих местах, а их некачественная работа ослабляет нашу великую Родину. Стало быть те из нас, кто учится недостаточно хорошо, автоматически являются вредителями и врагами народа. Конечно, относительно наших двоек, это был полный бред, но…

Неделю назад у нас с А накрылась квартирка, и в данный момент мы вынуждены жить с моей мамой, а также с моей тётей, её мужем и дочкой (она же — моя двоюродная сестра). Прямо скажу, общение с ними вызывает у меня острое желание просто погладить их по квадратным головам ((7-b) Я хочу только одного: никаких ограничений в творчестве! Никаких! Ни для себя, ни для кого бы то ни было!

Существует легенда, согласно которой, господин Микеланджело своими руками убил некоего юношу, чтобы потом писать с жизненно необходимой ему натуры.

Лично я далёк от этого, но вы меня хоть убейте, — я не вижу в том ничего дурного!.. ). И богу (нашему бездарю-то главному!) даже прощать меня за что, ибо я, как обычно, говорю правду.

И ещё. Как в мировом, так и в отечественном, блядь, искусстве, многократно воспет подвиг, совершаемый родителями (чаще всего матерями, хоть и случаются исключения) якобы во имя их чад. Но почему-то замалчивается ежедневный подвиг, совершаемый детьми во всякой мало-мальски нормальной семье во имя незадачливых и неоправданно амбициозных родителей. Тут надо заметить, что мало-мальски нормальной семьёй следует считать любую семью, в которой дело, несмотря на очевидные основания, всё-таки не доходит до поножовщины. Вот так. Да святится имя нашего бездарного Господа!