Приблизительно к восьмому-девятому классу я врубился, что если пропускать школу пару-тройку раз в неделю, то этого никто не заметит. При условии, если, конечно, нет незакрытых «двоек». И сию верную догадку я и востребовать стал. Тут-то мне и помогало метро…

Оказалось, что если ровно в 8.30, в момент звонка на первый урок, входить не в класс, а в метро (в данном случае, на «Пушкинской»), а выходить в 13.15 с той же «Тверской», называемой тогда «Горьковской» (кстати, не понимаю, блядь, чем демократам Горький не угодил. Чем — Жданов, понимаю, а чем Горький — что-то никак не врублюсь), то тебя практически невозможно схватить за жопу.

Чего я только ни делал в этом ебучем метро! Жаль курить тогда не курил, а то бы и это не преминул в неположенном месте.

Возникает вопрос, а что же, блядь, конкретно лирический герой делал в метро. А вот что. Я его, блядь, исследовал, что, кстати, мне потом очень пригодилось. Ведь одно дело исследовать схему, вцепившись пальцАми в бумажку, но совсем иное — ездить по ней. И, таким образом, прогулки за три-четыре я изъездил весь московский метрополитен. Единственным моим упущением стала Филёвская линия, хоть она-то и оказалась впоследствии самой прикольной.

Почему я не знал московского метрополитена раньше? Да потому что очень авторитарные у меня были родственнички, слишком постепенно отпускавшие меня во всё более и более дальние плавания. Это же, в свою очередь, было так потому, что все они, за исключением моей преставившейся в ноябре бабушки, были весьма слабыми людьми. Может быть и не физически, но по мозгам-то уж точно. Во всяком случае, крайне несамостоятельными, вечно прячущимися за бабушку богобоязненными тварями. Невдомёк им было, что когда она, бабушка, нагоняла на них божий страх, она совершала сие лишь для того, чтобы сами плавать учились. Но нет, не научились они. Короче, слабаки. А слабаки — всегда домашние тираны, и тут неважно, кто мужчина, а кто девочка. Кому это важно, тот пускай хуй себе пососёт, чтобы уж окончательно преисполниться важности.

Когда меня заёбывало ездить в метро просто так, почитывая книжечки — Маркеса там, Ремарка злоебучего ли, а то и вовсе рукописи кого-либо из «снегирей» к предстоящей, блядь, его, одного из «снегирей», творческой мастерской, я начинал преследовать интересных мне женщин. Естественно, без какой бы то ни было задней мысли.

За одной охрененной, на мой пятнадцатилетний взгляд, плюс-минус тридцатилетней блондинкой в длинном красном пальто я волочился часа полтора.

Она вошла на «Тёплом стане», уселась прямо напротив меня и стала читать книжку, время от времени строя сама себе всевозможные то смешные, то деловитые гримаски, будто улыбаясь тем мыслям и ассоциациям, которые вызывал у неё данный текст. Ещё у неё были очень красивой формы очки в очень красивой оправе, и её ехидные глазки выглядели за стёклами, вероятно, привлекательнее, чем были на самом деле. И ещё губы у неё были тонкие, и помада была неяркая, но охуенная, то бишь ей очень к лицу.

На «Октябрьской» мы с ней перешли на кольцо. Далее она уже не читала и задумчиво глядела перед собой. На «Павелецкой» она перешла на Замоскворецкую линию, и мы поехали с ней до «Красногвардейской». На Замоскворецкой она снова принялась за чтение. Названия книги я не помню. Тогда оно ни о чём мне не говорило. Возможно, она читала Джойса или Фрейда, а то и Кафку или Довлатова, но я их тогда ещё не читал. Впрочем, ни Довлатов, ни Джойс тогда еще не были опубликованы.

Когда на «Красногвардейской» я понял, что она приехала, я отстал от неё. Далее мне уже было неинтересно.

Всю дорогу мне нравилось то, что она не замечает меня. Я, пятнадцатилетний безвкусно одетый мудила, мог не беспокоиться вовсе. Даже если бы она посмотрела на меня в упор, она бы меня не заметила.

Мне нравилось, что она не чувствует опасности, действительно не грозящей ей, но лишь потому, что если бы я нашёл способ её изнасиловать ((8-b) Я хочу только одного: никаких ограничений в творчестве! Никаких! Ни для себя, ни для кого бы то ни было! Существует легенда, согласно которой, господин Микеланджело своими руками убил некоего юношу, чтобы потом писать с жизненно необходимой ему натуры. Лично я далёк от этого, но вы меня хоть убейте, — я не вижу в том ничего дурного!..

For mudak’s only!!! Я не оправдываю убийство! Я оправдываю Творчество! ) — это, на мой же взгляд, едва ли смогло бы гармонично сосуществовать в моей душе с моей же любовью к Миле.