Я засобирался в Нижний Тагил за длинным рублём, потому что взял академический отпуск на филфаке, а был женат, и валять хуй просто так было непозволительно.

Поработав с недельку продавцом книг и с недельку где-то не помню где, я решил напрячься на месяцок, заработать сразу много, а потом всецело посвятить себя музыке.

Сразу подвернулся подходящий случай. Точнее сказать, мне подвернул его Слава Гаврилов. Собрались большой компанией ехать в Нижний Тагил, ремонтировать узкоколейку в окрестностях станции «Ясашная». Специальность так и называлась — монтёр пути.

Денег тогда я так и не заработал. Зато заработал комплекс неполноценности по части своей выносливости и элементарных мужских умений. Говорю «зато», потому что лет через пять комплекс удалось преодолеть путём непосредственного овладения искомыми навыками.

Почти накануне отъезда и совершенно неожиданно для себя я оказался на том самом пятачке между тогдашней улицей Алексея Толстого и Малой Бронной, где впоследствии установили памятник Блоку, а совсем недавно и Шолом-Алейхему. Не помню, есть ли там телефон-автомат сейчас, но тогда он определённо там был. И я позвонил Алёше Сапожникову, которого не видел несколько лет. Он сказал, заходи, мол, в гости, и я зашёл.

Мы стали пить чай, а потом кто-то из нас спросил другого, помнит ли тот следующую историю. Как же не помнить!

История была такова…

В седьмом классе школы мы мало того, что запускали самодельные ракеты, так ещё и почти ежедневно предавались самозабвенным исследованиям окрестных подвалов и крыш. У каждого из нас всегда лежали в портфеле фонарик, быстрогорелка, спички, а у Сапожникова был даже самодельный пистолет, представляющий из себя ту же ракетницу. Сомневаюсь, конечно, что из неё можно было кого-нибудь убить или хотя бы удовлетворительно ранить, но чтоб пугать крыс — это было самое оно.

Подвалы советских домов, как правило, представляли собой бомбоубежища. В одном из них мы однажды обнаружили ватерклозет во вполне рабочем состоянии, что, помнится, оказалось очень кстати.

В другом же — мы, к большому своему удивлению, познакомились с гигантскими тараканами, каждый из которых был не менее пяти-семи сантиметров в длину. Может, это были скарабеи? Кто знает. Во всяком случае, их были там сотни и тысячи, а посреди одной из комнат и вовсе копошилась бесформенная куча, состоящая целиком из этих, в сущности, тоже ползучих гадов. Но, пожалуй, самый забавный эпизод произошёл с нами в подвале одного из домов на бывшей улице Остужева, то бишь в нынешнем Большом Козихинском переулке.

Прямо скажу, в душе я всегда был террористом и диверсантом. Чем вызваны мои спонтанные порывы к бессмысленной и тотальной деструкции я и поныне не знаю, но они возникают у меня и сейчас. Т. н., за месяц до 11 сентября я на полном серьёзе вынашивал планы следующей акции. В ней должны были принимать участие шесть человек в масках и ещё для этого были нужны две легковых машины, бензин и баллончики с краской. Водители в течение всего мероприятия должны были оставаться в авто, остальные четверо — непосредственно действовать. Сам экшэн мне рисовался так:

В один из подуличных, прилегающих к метро переходов (почему-то чаще всего в моём воображении это происходило на «Академической») врываются с двух сторон четыре человека в масках. Сначала появляются первые два. Они подбегают к ларьку или даже лучше (удобнее) к лотку с книгами. К лотку с так называемыми книгами в лице всевозможных Марининых, Акуниных, многочисленных кинороманов и мудацких туалетных якобы остроумных детективчиков Платовой, Донцовой и им подобных. (В принципе, и Пелевина туда же, умника, блядь!)

Мы сметаем с лотка всю эту ебучую поебень. Быстро и вообще не вступая ни в какие дебаты. Если подбегают менты или другие, блядь, козлы, полагающие, что они явились свидетелями акта вандализма, тогда как, на самом деле, это просто анонимный подвиг настоящих собак, ими, сочувствующими, блядь, занимаемся не мы (у нас свои заботы), а другие два человека, как раз в этот момент тоже подоспевшие с другого конца перехода.

Один из нас быстро обливает (не знаю, как это назвать — книгами язык не поворачивается) бензином. Одновременно с ним, кто-то третий пишет на стенах или на стёклах (если это не лоток, а ларёк) короткий слоган «Смерть макулатуре!!!» Весь этот мусор поджигается. Начинается пиздец, крики и паника (подземный переход всё-таки, тяга там, все дела). Мы съёбываем на двух машинах, стоящих по разные стороны улицы.

Такая вот история. А потом гибель небоскрёбов. Если честно, я радовался. Я думал, это начало моей Священной Войны. Теперь я думаю иначе. Почти уверен, что стейтсы всё подстроили сами. Скорее всего, это было не началом войны, а её окончанием и крахом надежд. 11 сентября, если это всё-таки ФБР (кто ж ещё?!), а не неизвестные герои, Индивидуальность проиграла раз и навсегда. Безликая масса победила. И победили отдельно взятые ставленники обывателей.

Так и тогда, в подвале, я внезапно почувствовал, что перестану себя уважать, если не включу сейчас кран и не затоплю этот подвал на хуй. Мне очень хотелось, чтобы, блядь, у «нормальных» людей появились наконец «нормальные» проблемы ((9-b) Существует легенда, согласно которой, господин Микеланджело своими руками убил некоего юношу, чтобы потом писать с жизненно необходимой ему натуры. Лично я далёк от этого, но вы меня хоть убейте, — я не вижу в том ничего дурного!..

For mudak’s only!!! Я не оправдываю убийство! Я оправдываю Творчество! ). Я, конечно, не формулировал тогда эти мысли именно в этих словах, но чувствовал именно так, хотя на тот момент ещё смутно.

Через день, однако, я подвергся нападкам собственной совести, а точнее, той её части, что была поражена вирусом обывательской морали ещё при рождении. И мы снова пришли в этот подвал и обнаружили, что воды там уже прямо-таки по колено. Я подумал, что харэ, и решил завернуть. Сапожников и Мартынов остались на суше, в ещё незатопленной комнате. Я же перевернул деревянный, полусгнивший от сырости, стол и, отталкиваясь какой-то шваброй, поплыл на нём к крану.

Я был уже на полпути к успеху, когда на лестнице послышался характерный матерок спускающихся в подвал работников ЖЭКа. Сапожников и Мартынов немедленно спрятались за каким-то выступом и погасили фонарики — я же понял, что совершенно чётко попал. На то, чтобы доплыть до крана или в обратную сторону времени уже не было. Делать было нечего, терять тоже, и я полез в воду, которой действительно было почти по колено. Я прочавкал к выходу и спрятался справа от дверного проёма. Мужики из ЖЭКа приближались. Сначала я думал, что они используют фонарик-жучок со встроенной динамо-машинкой, потом понял, что это просто старые добрые спички. Один из них подошёл совсем близко и сунул голову в дверь затопленной комнаты. Он снова зажёг спичку и стал оглядываться. Откровенно говоря, я надеялся, что все они, благо у них были кирзовые сапоги, пройдут мимо меня к крану и тогда, мол, я выскочу в коридор и убегу, но, конечно, это было утопией. Он заметил меня!

Спичка тут же выпала у него из рук, а на отчаянном восклицании «кто здесь?!» он дал петуха.

Надо сказать, пизды я почему-то не получил. Они спросили, не наркоман ли я (а тогда я настолько им не был, что смешно даже вспоминать) и сказали, что сейчас мы пойдём в милицию. Ещё они поинтересовались, один ли я здесь или нет. Поскольку пафос Мальчиша-Кибальчиша никогда не был мне чужд, я сказал, что один, и мы двинулись к выходу.

Но… тут злоебучая совесть проснулась уже в Сапожникове с Мартыновым, и они вышли из своего укрытия. Мужики снова чуть не наложили в штаны (прямо, блядь, «Дети кукурузы» какие-то, чесслово!) и чуть прийдя в себя стали бегать по всем подвальным помещениям, полагая, что нас здесь человек сорок, и у нас тут притон. Видимо, насмотрелись перестроечных фильмов-страшилок.

Никого не обнаружив, они снова попытались повести нас в милицию. И тут Сапожников сказал: «Я никуда не пойду!» Один из мужиков схватил его портфель, и это была большая его ошибка, ибо для Сапожникова любая его собственность была святыней. Он никогда не был сильным, даже скорее слабым, физически, но за свои вещи он был готов биться до последнего и даже с превосходящими силами противника. Поэтому когда мужичок из ЖЭКа потянул на себя его bag, он, незадумываясь, ударил его ногой чуть ниже колена.

Дальше, если честно, я почему-то не помню. Драки, как ни странно, всё-таки не произошло, и, как ни странно, нас отпустили. Кажется Мартынов, сын частного фотографа и первый человек в нашем классе (а школа была блатная и, в частности, внука члена политбюро Капитонова, учащегося в параллельном классе, привозил в школу личный шофёр), у которого в семье появился видеомагнитофон, сказал что-то умное и правильное в той ситуации.

Мы вышли на улицу. Был февраль. Ботинки промокли насквозь, брюки так же. Однако мы даже ещё чуть-чуть погуляли, и я даже не простудился. К большому своему сожалению. По-хорошему, после такой авантюры надо было бы покурить, но ни один из нас тогда ещё не умел этого делать. Не знаю, как Мартынов, а Сапожников, по-моему, и поныне не курит.

И вот мы с ним вспомнили всю эту хуйню, а на следующий день я уехал в Нижний Тагил. Последний раз я видел Сапожникова в мае или апреле 2001-го года. Он только вернулся из Дублина и привёз мне оттуда довольно клёвую чёрную чашку. В прошлую среду её разбила наша кошка. Вероятно, она обиделась, что мы с А оставили её на сутки одну. Но иначе не получалось. Мэо исполнилось 30 лет, и пришлось-таки поехать к нему в Запрудню.