Глава первая

О том, как они нашли преданного друга

Хуан-Перес де-Маркена больше всего на свете любил науку о мореплавании и науку, описывающую мир, — навигацию и космографию. Но так как он был слаб телом, то не мог стать моряком, а так как был лишён отважного духа, то не решился стать учёным.

Немало учёных в те времена сгорело на костре, сгнило в тюрьме или попросту умерло от голода. Самые сильные покровители не могли спасти учёного, обвинённого в колдовстве. Громкий титул и большое состояние не всегда уберегали учёного от цепких лап духовенства, а часто делали его ещё более завидной добычей. Только под сенью монастыря можно было без страха заниматься науками, опытами и открытиями. Поэтому большинство учёных в те времена были монахами, и Хуан Маркена тоже стал монахом.

Он усердно посещал церковные службы, но ничто, кроме любимого дела, его не волновало. И так как у него не было времени вмешиваться в чужие дела и замечать, что творится вокруг, то по смерти старого настоятеля его выбрали настоятелем монастыря. Маркена вполне оправдал возложенные на него надежды — целые дни сидел запершись и не мешал монахам во всякое время спускаться с монастырской горы в портовый городок Палос и вести там весёлую жизнь.

После ночной службы, называемой «часы», Хуан Маркена имел обыкновение гулять в своём садике, размышляя о строении мира. Однажды, когда он так прогуливался, степенно ступая по хрустящему песку и вдыхая аромат цветов, его внимание вдруг было привлечено громким голосом привратника и детским плачем. Маркена подобрал рукой широкую рясу и поспешил к воротам. Он увидел высокого, худого человека, державшего за руку ребёнка и ожесточённо спорившего с привратником. Увидев настоятеля, человек бросился к нему:

— Заклинаю вас честью и счастьем, не откажите дать этому ребёнку глоток воды и ломоть хлеба!

Маркена кивнул привратнику, чтобы он принёс требуемое, а сам с неудовольствием спросил:

— Почему вы просите меня во имя чести и счастья, а не именем Марии Рабида, покровительницы нашего монастыря?

— Потому, — ответил человек, — что если я избегну голодной смерти, то надеюсь пересечь море Тьмы и достигнуть берегов Индии, и от этого мне будет несравненная честь, а тем, кто не оставит меня, несчётное счастье.

Тогда Маркена обратился к привратнику и сказал:

— Эти странники — мои гости. Озаботься, чтобы им оказали необходимую помощь и должные почести. Когда они отдохнут, извести меня. Как ваше имя, сын мой?

— Христофор Колумб, генуэзец.

— Я заметил по вашему выговору, что вы из Лигурии, — любезно сказал Маркена. — Я встречал моряков с вашей родины. Это отважные и предприимчивые люди.

Во всё время разговора Маркена не сводил глаз с Диего. Теперь он нагнулся к нему и, не замечая, что пыльные ножки ребёнка пачкают его белую рясу, поднял Диего, прижал его к своей груди, поцеловал в рыжие кудри и быстро ушёл.

В монастырской гостинице Колумбу и Диего принесли кувшины с горячей водой и большие тазы. Монахи омыли путникам тело и ноги, а затем облачили их в мягкие и тёплые подрясники.

— Ваше платье почистят и починят. Не откажите временно надеть эту скромную одежду — она ещё никем не ношена.

Мальчику подрясник оказался велик. Диего дважды подпоясал его, подобрал и стал похож на девочку.

Затем их отвели в светлую, выбеленную извёсткой комнату. Здесь их ожидал обильно накрытый стол и пышно взбитые постели. Монахи ушли, оставив их одних. Диего сказал:

— Хорошо живут монахи. Завидная жизнь!

— Хочешь стать монахом? — спросил Колумб.

— Нет, дразнишься! — крикнул Диего и, соскочив со своего места, вскарабкался на колени к отцу. — Ты мне обещал вице-королевство, подавай его сюда. Ишь, хитрый; монахом стать, конечно, проще. Но это не по мне.

Когда, поев, они прилегли на кровати, Колумб задумчиво сказал:

— Как странно, Диего! Сегодня исполнилось десять лет с того дня, как я впервые ступил на берег Порто-Санто. Десять лет стремлений и усилий — и всё ещё цель впереди, и мы ни на шаг к ней не подвинулись.

За дверью послышалась короткая молитва.

— Войдите, — сказал Колумб.

Вошёл Хуан Маркена. Опустившись на стул, он подпёр голову руками и спросил:

— Вы всем довольны? — Потом добавил: — На несколько дней вы мои гости. Отдыхайте и набирайтесь сил. Но если вы действительно собираетесь осуществить западный путь, если это не преходящая мысль и не случайное слово, — я на всю жизнь ваш самый преданный друг.

 

Глава вторая

О том, как они впервые расстались

Дни проходили за днями, а Колумб и Диего всё ещё жили в монастыре Рабида. Хуан Маркена пригласил в гости самого учёного человека, жившего неподалёку, — доктора Гарсиа Фернандеса из Палоса.

Гарсиа, недавно кончивший курс наук в Саламанкском университете, был очень польщён этим приглашением. Он долго колебался, надеть ли ему недавно сшитое докторское платье, или это будет неловко. Потом он сел на своего недавно купленного мула и, трепещущий от любопытства, поехал в Рабида.

Гарсиа с восхищением выслушал Колумба, с почтением — отца Маркена и наконец сказал своим неокрепшим баском, глядя лучистыми глазами на собеседников:

— Наука одобряет это великое предприятие. — И тотчас, в смущении, привёл ряд цитат, подтверждающих его мнение, всем пожал руки и поклонился даже Диего.

Через несколько дней он снова приехал и на этот раз привёз с собой старого лоцмана Педро де-Веласка. Лоцман тоже одобрил западный путь и сказал:

— Острова или земли на этом пути есть, и свидетельством тому мои собственные глаза. Сам я видел эти земли, когда лет тридцать тому назад во время плаванья в Ирландию отнесло нас далеко к северо-западу в открытое море.

Затем, недолго подумав, он снова заговорил:

— Путь этот возможен, но, чтобы осуществить его, нужна великая отвага и решимость. Я был в травяном море. Это море совсем зелёное от большого числа покрывающих его водорослей. Они цепляются за руль и мешают управлению кораблём. Мы плыли по этому неподвижному, похожему на луг морю три дня, понемногу продвигались вперёд, но матросы всё время требовали, чтобы капитан повернул обратно. Я говорил капитану: стыдно вернуться, не доведя предприятия до конца. Я ему говорил: я берусь провести корабль через это море — должно же оно когда-нибудь кончиться. Хуже того, что было, не будет, а человек сильней водоросли. Но этот капитан был слабый человек и трус и велел мне повернуть руль. И сейчас, хоть я и старик, я снова берусь плыть в это море и пересечь его.

Когда гости ушли, Маркена сказал Колумбу:

— Сын мой, я счастлив, что люди теории и люди практики, юноша и старик, одобряют ваш план. Дело теперь за тем, чтобы добыть средства к его выполнению. А для этого нужны сильные покровители. И такой у нас тоже найдётся. Фернандо де-Талавера, исповедник королевы Исабеллы, — мой друг. Я дам вам к нему рекомендательное письмо, и он поможет вам своим влиянием.

Колумб стал ждать, когда же Маркена напишет это письмо. Но Маркена говорил:

— Потерпите, мой сын. Сейчас ещё не время. Короли заняты войной с маврами, и конца этой войне не видать. Сейчас у королей не найдётся ни времени, чтобы выслушать вас, ни внимания или желания понять ваше предприятие, ни денег, чтобы снабдить вас ими. Подождите. Лучше прождать год или два, чем обратиться к сильным мира сего в неподходящее время. Одно несчастливое мгновенье может навеки разрушить многолетние планы.

Колумб продолжал жить в монастыре, дожидаясь этого счастливого мгновенья. Год прошёл незаметно в чтении книг, учёных беседах, прогулках по маленькому садику. Диего рос и учился; он стал уже большим мальчиком и начинал преуспевать в науках. И совсем неожиданно в холодный зимний день пришёл Маркена, сияющий и таинственный, и сказал:

— Сын мой, короли в Кордове!

Колумб молча ждал продолжения. Ещё более радостно Маркена сообщил:

— И Талавера с ними.

Потом присел на подоконник, маленький, лёгкий, как птица, и стал объяснять:

— Короли собирают войска для нападения на мавров в Гренаде. Конец войны близок: Гренада — последний оплот мавров. Я написал письмо Талавера, и вам сшили тёплую светскую одежду, и я велел нанять вам мула. Теперь поезжайте с богом, мой сын, и не теряйте времени.

— Я тоже поеду, — сказал Диего.

— Нет, ты останешься, — сказал Маркена. — Ты только будешь мешать отцу, и военный лагерь неподходящее место для такого мальчика.

— Ты останешься, Диего, — сказал Колумб.

После этого Диего замолчал и ни с кем не разговаривал, но ночью потихоньку связал свой узелок. Колумб нашёл этот узелок и, прижав сына к себе и поглаживая его по голове, долго уговаривал:

— Диего, тебе надо учиться. Отец Маркена любит тебя и не даст в обиду. Ведь я не надолго уезжаю. Я прошу тебя, Диего, послушайся меня. Какой же выйдет из тебя вице-король и смелый адмирал, если ты боишься недолго побыть без отца, когда этого требует дело.

— Я не боюсь, — сказал Диего и разрыдался.

Диего пошёл провожать отца, почти не видя его лица сквозь слёзы. Когда они сошли с горы, Диего, снова зарыдав, бросился Колумбу на шею. Колумб ещё раз простился с ним и велел ему итти обратно. Диего пошёл, плача и спотыкаясь. Потом остановился и оглянулся. Колумб всё ещё стоял и смотрел ему вслед. Диего хотел побежать к нему, но Колумб махнул ему рукой, ударил палкой своего мула и быстро уехал. Диего бросился на землю и долго лежал, уже не плача, а только судорожно вздыхая. Наверху в монастыре зазвонили к трапезе. Диего почувствовал, что хочет есть и что время пройдёт скоро и скоро вернётся отец. Он поднялся с земли и пошёл вверх, в гору.

 

Глава третья

О том, как с ним играли в кошки-мышки

Погонщик мулов, провожавший Колумба в Кордову, вернулся в Рабида и привёз Диего письмо:

«Мальчик мой, посылаю тебе моё родительское благословение и ежечасно думаю, как тебе живётся в разлуке. Я живу в этом прекрасном городе Кордове. Королей я ещё не видел, потому что осада следует за осадой и они заняты войной. Талавера я тоже не видел, хотя провожу все дни у него в передней и письмо отца Маркена ему передано. Но, хотя Талавера очень занят, однако по этому письму зачислил меня на службу их величеств, и мне уже один раз заплатили жалованье. Посылаю тебе денег. Будь здоров, Диего мой. Мне здесь тяжко, потому что никто не хочет меня выслушать, так как я чужеземец и одет бедно. Пишу тебе большими буквами, чтобы ты мог прочесть это моё письмо».

Диего показал письмо отцу Маркена, выпросил у него красивый лист бумаги и ушёл — спрятался в кустах за монастырским сараем. Всё утро он думал, сколько всего напишет отцу: о том, как он учится, как он ходил в Палос и побил там мальчишку вдвое выше его ростом, и о том, как ему тоскливо. Потом, старательно выводя пером кривые буквы, написал:

«Я здоров. А ты здоров?

Твой преданный сын Диего Колумб».

После этого он начал ждать следующего письма. Он ежедневно бегал к воротам, но письмо не приходило. Потом, при виде путников, приближающихся к монастырю, он стал убегать к себе в комнату, бросаться на кровать и твердить: «Нет письма, нет письма», втайне надеясь, что письмо всё же придёт. За это время он похудел и вытянулся. Письмо пришло только летом. Колумб писал:

«Мой сын Диего! Судьба всё ещё не хочет, чтобы мы с тобой были вместе. Короли уехали из Кордовы, а я остался здесь и жду, когда они вернутся. Я много работаю, собираю и привожу в порядок все доказательства западного пути. Жалованье мне больше не платили, но я продаю печатные книги и календари и этим живу. Посылаю тебе денег. Здесь ко мне благосклонны некоторые важные господа. Они говорили обо мне монсеньору Педро-Гонсалесу де-Мендоса, архиепископу Толедо и великому кардиналу Испании. Я был у него уже два раза и завтра опять буду. Этот великий кардинал весьма приветлив в обращении и охотно слушает мои рассказы. Я надеюсь, что его покровительство поможет мне добиться наконец аудиенции. Я надеюсь, что мы скоро увидимся».

Диего ответил:

«Отец Маркена ко мне очень добр и подарил мне красивый молитвенник. Там много картинок. Я теперь хорошо читаю и сам прочёл твоё письмо. Видно нам уж никогда не жить вместе. Любящий тебя сын Диего. На той неделе мне исполнилось девять лет. Я думал, ты приедешь сюда. Ещё раз твой сын Диего Колумб».

Третье письмо пришло опять через полгода:

«Мальчик мой! Пишу тебе из этого прекрасного города Саламанки, где знаменитый университет. Бог, видно, не хочет нашего счастья. Я уже думал, что исполнение моего желания — пуститься в Индию — и день нашей встречи близятся, но опять наше счастье рухнуло. Кардинал Мендоса оказал мне покровительство, и короли назначили мне аудиенцию. Но эта аудиенция была недолгая, и моё дело передали Талавера, чтобы он созвал совет и всё обсудил. Но Талавера меня ненавидит, а за что, мне неизвестно. А совет хотя был из учёнейших людей, но говорили они те же бессмысленные слова, что и моряки на Порто-Санто, и потому мне опять отказано. Короли готовятся к походу на Малагу, и я поеду за ними. Я продал географическую карту одному здешнему горожанину, и ещё мне помогают разные господа. Посылаю тебе денег».

Диего ответил:

«Твои деньги я получил. Ты мне не посылай, лучше оставь себе. Если бы я был с тобой, я бы показал этому Талавера. Я теперь здоровый стал, выше отца Маркена. Возьми меня к себе.

Твой сын Диего Колумб».

После этого три года не было писем. Диего перестал ждать. И, когда Маркена вдруг протянул ему письмо, Диего схватил его молча и ушёл из монастыря вниз по горе. На полдороге, там, где когда-то он простился с отцом, он лёг в скошенную колючую осеннюю траву и долго лежал, не решаясь распечатать письмо. Наконец он прочёл:

«Дорогой сын мой Диего! Пишу тебе это письмо из этого прекрасного города Севильи. Эти три года, которые прошли с тех пор, как я тебе писал, короли вели со мной недостойную игру. Они всё время играли со мной в кошки-мышки, а я гонялся за ними и ничего не мог добиться, хоть и добивался изо всех сил. После того как они осаждали крепость Малагу, и я был при той осаде, они опять вернулись в Кордову, и нового пересмотра проекта не было. А летом у меня отняли субсидию, и я не мог послать тебе денег, что меня сердечно огорчило. Минувшей весной короли милостиво велели мне явиться сюда, в Севилью, и отвели мне помещение. А затем они осаждали крепость Базу, и я был при той осаде. Королева Исабелла сама в полном воинском вооружении управляла армией. Теперь крепость База сдалась, и мы опять живём в Севилье. В этом месяце было много празднеств и праздновали свадьбу принцессы Исабеллы с доном Алонсо Португальским. И это не давало мне возможности продвинуть мои планы. Сейчас короли опять готовятся к походу и снова рассматривали мой проект, и Талавера сказал, что не подобает великим государям заниматься такими нелепыми проектами, и мне опять отказали. Но у меня ещё есть покровители, и окончательное рассмотрение отложили до окончания войны».

На это письмо Диего не ответил. Не к чему было отвечать, если отец пишет раз в три года. Но ещё через год, когда Диего исполнилось четырнадцать лет, Колумб снова написал:

«Сын мой Диего! Надеяться мне здесь больше не на что, и надоело мне попусту гоняться за королями, а они от меня убегают от осады к осаде, и конца этим осадам и войне не видать. А потому я решил уехать во Францию и написал французскому королю, и меня уже известили, что этот король ждёт меня с нетерпением. Теперь я уезжаю во Францию, а предварительно приеду проститься с тобой».

Это письмо Диего показал отцу Маркена, и Маркена тотчас написал Колумбу и просил его немедленно приехать в Рабида.

 

Глава четвёртая

О том, как они пробили головой стену

Диего бежал вниз с горы с такой быстротой, что, казалось, голова убегает от ног и сейчас он полетит вниз. В этом стремительном беге он промчался мимо ехавшего ему навстречу старика. Старик сидел на муле сгорбившись и держал на коленях шляпу. Ветер играл его белыми волосами. Диего, пробежал мимо и вдруг почувствовал, как его сердце сжалось. Он бросился обратно и крикнул:

— Отец!

Мул остановился, старик легко соскочил с него. Мгновенье отец и сын почти с ужасом смотрели друг на друга, потом обнялись нерешительно и снова друг на друга поглядели, дивясь тому, как оба они изменились за эти шесть лет. Диего стал высоким и стройным юношей, и лицо у него было красивое, тонкое и капризное — взрослое лицо. Волосы Колумба стали совсем серебряные, и глубокие морщины изрыли его лоб и легли от крыльев носа к углам рта. Но сейчас, когда он выпрямился и расправил сгорбленные плечи, он был на голову выше Диего и строен по-юношески.

— У тебя дырка на плече, — сказал Диего и потрогал её пальцем. — Я бежал тебе навстречу. Я сверху увидел тебя, а потом подумал, что ошибся.

Они пошли рядом, а мул плёлся позади, останавливался, щипал цветы и травы. Тогда они тоже останавливались и поджидали его.

— Ты очень редко писал, — сказал Диего.

— Короли играли со мной в кошки-мышки, — сказал Колумб и коротко засмеялся. — Я бегал за ними, как глупый мальчик за бабочкой. Этого нельзя рассказать, Диего. Из Кордовы в Севилью, из Севильи в Малагу, из Малаги в Кордову. Короли впереди, я следом.

Мул опять остановился, и они тоже остановились.

— Обыкновенный человек, — медленно заговорил Колумб, — обыкновенный человек после этих шести бесплодных лет, дважды претерпев решительный отказ, тысячи раз добиваясь хоть краткой беседы, бесконечно слыша то «завтра», то «скоро», то «потерпите», махнул бы рукой на это предприятие. Такой человек занялся бы мирной, но обеспеченной профессией, и пусть кто хочет пытается осчастливить Испанию.

— Но ведь ты не обыкновенный человек, — беспокойно сказал Диего. — Ведь ты не махнул рукой на наши планы?

— Настаивать, биться головой об стену королевского равнодушия, пока эта стена рухнет... —снова заговорил Колумб. — Эта непрекращающаяся пытка нищетой и ожиданием, это тупое нежелание понять идею простую и ясную — это опутало меня, как липкая паутина, душило, как пуховая подушка, прижатая к губам. Я порвал с этим. Я не хочу этого больше. Я еду во Францию, Диего.

У ворот монастыря их встретил Маркена объятиями, упрёками, почти слезами.

— Сын мой, вы хотите бросить прекрасную Испанию! И вся слава и выгода вашего предприятия достанутся французскому королю и обессмертят его имя. Ах, я не ожидал от вас такой измены! После того как я так любил вас... Потерпите ещё, всё изменится.

— Долго мне терпеть? — спросил Колумб.

— Недолго, — торопливо сказал Маркена. — Мы попытаемся ещё один, последний раз. Это будет последний раз.

— Я не буду пытаться.

— Я сам, сам всё сделаю, только согласитесь подождать немного. Не уезжайте сейчас. Столько лет вы боролись, и всё это отдать Франции!

В тот же вечер Маркена послал в Палос за доктором Гарсиа Фернандесом и Мартином-Алонсо Пинсоном, главой знаменитой семьи мореходов.

Доктор Фернандес приехал, а с ним Винсенте-Янес Пинсон, младший из трёх братьев. Мартин-Алонсо не мог быть, так как находился в Риме.

Как только все собрались, Маркена открыл совещание. Он изложил всем уже известные факты, и присутствующие снова одобрили план западного пути. Колумб сидел мрачный и слушал недоверчиво.

Было уже поздно, когда Маркена сказал:

— Итак, все согласны, что нельзя допустить, чтобы наш дорогой друг покинул Испанию. Я предлагаю сделать ещё одну попытку. Я думаю сам отправиться ко двору, подать прошение королеве и добиться беседы с ней. Но в монастыре сейчас нет денег.

— Я думаю, — сказал Винсенте-Янес, — что я могу взять на себя издержки по этому делу. Я думаю, что Мартин-Алонсо одобрит этот расход.

Этой же ночью Маркена написал прошение королеве и отправил его с палосским моряком Родригесом. Родригес застал королеву в лагере Санта-Фе перед Гренадой и ровно через две недели привёз известие, что Маркена будет милостиво принят. Маркена тотчас собрался, после полуночи сел на своего мула и направился в Санта-Фе.

Он ехал по завоёванной у мавров земле и дивился насилию и разрушениям, которым она подверглась. Деревни, где он останавливался на ночлег, были выжжены, поля вытоптаны. С каждым днём пути он становился всё задумчивее и беспокойнее и уже не верил в благополучный исход своего путешествия.

Вечером на шестой день пути мул остановился на вершине холма. Отсюда начинались две дороги, и вдали, у подножия высокой горной цепи, Маркена увидел два города.

Налево вздымались широкие рыжие, горевшие под солнцем стены, а за ними, вверх по холмам, снова стены, ворота, арки, тяжёлые квадратные башни и увенчанные балконами башенки. Город, заросший нежной зеленью, орошённый журчащими ручьями, уходил вдаль, карабкаясь по холмам и сливаясь с ними. Но над этим огромным и прекраснейшим в мире, похожим на утренний сон городом не вздымалось ни одного звука, ни одной спирали дыма, ни одного облачка пыли — ничего. Город спал или умер.

А направо, такой же огромный, так же опоясанный стенами, сверкающий в лучах заходящего солнца, вставал другой город. Но над этим городом вздымались вихри пыли и нависли низкие тучи чёрного дыма, и оттуда неслись крики и звон и тянуло запахом жареного мяса, таким приторно сладким, что от него мутило. И этому городу тоже не было видно конца за холмами.

Маркена спросил проходившего мимо солдата:

— Как проехать в лагерь Санта-Фе?

Солдат махнул рукой направо.

— Это лагерь? — изумлённо спросил Маркена.

— Лагерь Санта-Фе, а налево — Гренада.

— А вы не шутите, сын мой? — недоверчиво спросил Маркена. — То, что вы мне указываете, город, и он не меньше того, другого.

— По королевскому приказу мы выстроили его в три месяца, — горделиво сказал солдат. — Мавры глазам своим не поверили. Немалый городок. И живут в нём пятьдесят тысяч солдат, не считая детей и женщин. Но если вы сомневаетесь, Санта-Фе ли это, потяните носом. Слышите, как славно пахнет жареным? В Санта-Фе — ауто-да-фе, дело веры. — Он засмеялся. — Там сейчас подрумянивают на костре десятка два еретиков. Монахи жгут на костре тех, кто не хочет исповедовать нашу святую веру. Теперь уже, наверно, успели сжечь этих еретиков, а мне так и не удалось полюбоваться на церемонию, увидеть, как они корчатся, послушать, как они вопят громче церковных песнопений. Ни за что бы не ушёл, если бы меня не послали. Приказ — ничего не поделаешь...

И он замаршировал дальше, напевая:

Маркена, уже не сомневаясь больше, ударил мула и направился к шумному городу.

Королева была в духе. Ауто-да-фе всегда действовало на неё, как хорошее лекарство.

В стальных латах поверх парчевой юбки, она показалась отцу Маркена ослепительно прекрасной и сияющей, словно толстое солнце. Она была так добра — она согласилась выслушать просьбу Маркена. Узнав о бедственном положении Колумба, она велела выдать Маркена денег для него. И она дала своё королевское слово, что как только Гренада будет взята, в тот же день начнётся снаряжение экспедиции, а переговоры состоятся, как только Колумб приедет в лагерь.

На лестнице один из знакомых придворных нагнал Маркена и с таинственной миной сообщил на ухо, что окончание осады не за горами и что всем уже известно, как условия сдачи Гренады обсуждались на секретном совещании в присутствии сановников, тайно посланных в Санта-Фе королем Боабдилом мавританским.

Все эти счастливые известия Колумб выслушал недоверчиво и почти равнодушно. Получив деньги, он купил новое платье и мула и сказал Диего:

— Это опять пустые разговоры. Я скоро вернусь и уеду во Францию.

— Да нет же, — сказал Диего, — как ты можешь так думать! На этот раз это уж верно. Вот увидишь, мы пробили головой стену.

Рано утром в один из последних дней 1491 года Колумб на своём новом муле приехал в Санта-Фе и направился прямо к дому старого своего покровителя и друга — главного контролёра финансов Квинтанила.

Квинтанила встретил его радостно, крепко жал руки, говорил:

— Как во-время вы приехали! Вы будете присутствовать при прекраснейшем, величайшем на свете событии. Война с маврами длилась восемьсот лет, и сейчас она окончена. Стены Гренады рушатся. Второго января их величества вступят в город.

2 января 1492 года город Санта-Фе торжественно вошёл в стены Гренады. Впереди ехал кардинал Мендоса, окружённый своей свитой и старейшими воинами. За ним следовали короли Испании Фернандо Арагонский и Исабелла Кастильская. И следом за ними — вся огромная разношёрстная пятидесятитысячная армия победителей.

На воротах Альгамбры водрузили огромный серебряный арагонский крест, на башнях Гренады развевались знамёна Кастилии. Война была окончена.

И не прошло двух дней, как в двери Колумба постучался Талавера. Он скользнул в комнату и заговорил кротко, любезно, почти нежно:

— Я всегда был проникнут вашими идеями. Всегда, с самого начала. Не моя вина, что не всем доступно величие и великолепие ваших замыслов. Это судьба гениальных предприятий. Но сейчас я одержал победу, я головой пробил тупость наших учёных. Поздравляю вас, дорогой мой друг! Вам суждено покрыть Испанию новой славой.

Колумб, изумлённый неожиданной дружбой Талавера, сухо ответил:

— Слава Испании и так затмила теперь славу всех народов.

— Тем более, — ласково сказал Талавера. — Тем более, дорогой друг, следует нам способствовать тому, чтобы слава вашего плаванья покрыла новыми лаврами нашу победоносную страну. Вы счастливец, потому что это завидное счастье увеличить славу Испании выпало на вашу долю. Но и мне досталась немалая честь всемерно вам в том способствовать.

И, расправив свою шёлковую рясу, Талавера заявил торжественно:

— Королева поручила мне вести с вами переговоры.

 

Глава пятая

О том, как он повернул мула

— Поздравьте меня, мой друг, — сказал Талавера: — с этим делом покончено. Я сэкономил стране изрядные деньги, которые чуть-чуть не были выброшены в окошко.

— Что это вы говорите? — смеясь, сказал Квинтанила. — Я главный контролёр финансов, но мне неизвестно, чтобы у нас были деньги, да ещё изрядные, да ещё никому не нужные.

— Этот выскочка, этот генуэзец, — сказал Талавера, — предъявил безумные требования. Целый месяц я торговался с ним, но он поставил свои требования и не желал уступать, будто дело шло о горстке сладких желудей. Он сказал, что дешевле мог уехать уже семь лет назад за счёт португальского короля. Он требует не более, не менее, как десятую часть доходов Индии, звание вице-короля и великого адмирала для себя и своих потомков. И это сейчас, когда его предприятие ещё не начато. Он говорит, что французский король ему не откажет в таких пустяках. Я сказал, пусть попытает счастья. Одним словом, мне пришлось отказаться от переговоров. Сегодня утром мы расстались, и он покинул город на своём новом муле.

— Вы сами старый мул, — в бешенстве ответил Квинтанила. — Никто нас не слышит, и я могу вам сказать, что вы даже не мул, а осёл. Я, главный контролёр финансового управления, говорю вам, что казна совершенно исчерпана. Королева заложила свои бриллианты. В результате этой победы Испания нищая. Западный путь был нашей последней надеждой. Вы это понимаете?

— Нет, — прошептал Талавера, отступая к стене под натиском разъярённого финансиста.

— Осёл! — в лицо ему зашипел Квинтанила и, хлопнув дверью, выскочил из комнаты.

Он бросился прямо к маркизе Мойа, придворной даме и подруге королевы, и закричал:

— Колумб сел на мула и покинул город!

— Как же вы смели отпустить его? — завизжала она и помчалась к королеве, сама подхватив свой шлейф и не дожидаясь пажа, рысцой бежавшего следом.

Через мгновенье этот же паж вбежал, задыхаясь, и крикнул:

— Королева требует немедленно вас и ещё кого-нибудь из чиновников казначейства!

Квинтанила выбежал в коридор. Среди группы придворных он увидел своего друга Луиса Сантанхела. Он окликнул его, и ещё через минуту они вступили в апартаменты королевы.

Королева сидела в кресле совершенно растерянная, а маркиза Мойа причитала над ней:

— Все бриллианты Катая!.. Все благовония Индии!.. Всё золото Чипанго!.. Всё это могло быть нашим, а теперь всё это польётся во французские сундуки. А ваши бриллианты заложены, и денег нет, денег нет...

— Денег нет, — сказал Квинтанила.

— Но этот Колумб тоже требует денег, — нерешительно сказала Исабелла.

— Гроши, пустяки, ничто в сравнении с тем, что это даст Испании, — с жаром возразил Квинтанила.

Тут Сантанхел отодвинул его и выступил вперёд.

— Ваше величество, — заговорил он, — соблаговолите измерить ту великую славу, которой это предприятие покроет Испанию. Тысячи язычников озарит свет истинной веры. Победа нашей святой церкви над маврами несовершенна, пока индейцы поклоняются своим языческим богам. В качестве казначея церковных доходов Арагонии я могу доставить вашему величеству все необходимые суммы. Они ничтожны, а Колумб ещё согласен взять на себя часть расходов. Наша святая религия распространится над всем миром. Наше знамя взовьётся над всеми странами...

— Наша истощённая войной казна будет пополнена, — вставил Квинтанила.

Растерянное лицо Исабеллы вдруг сразу подтянулось.

— Как же можно медлить, если язычники жаждут познать нашу религию... — заговорила она и вдруг, сама себя перебивая, крикнула: — Пошлите за ним, верните его, сейчас же верните! О боже, он везёт во Францию все надежды на золото Индии, а они теряют время. Бегите, перестаньте же кланяться, бегите скорей, скорей!

Но и Квинтанила и Сантанхел уже успели поспешно покинуть приёмную королевы.

Колумб ехал на своём муле и пел. Он пел, он был счастлив. Утро было прекрасное, журчали ручьи, светило солнце. Он ехал во Францию и уже на полчаса пути успел удалиться от Гренады. Позади остались годы унижений, годы нищеты, годы слёзных молений и просьб. Он разорвал паутину, он пробил стену, но за этой стеной вновь явились ему тупость, скупость и дурак Талавера. Теперь он ехал во Францию.

За ним раздался частый топот копыт: всадник догонял его. Колумб посторонился, чтобы дать ему дорогу. Но всадник внезапно осадил коня и крикнул:

— Сеньор Христофор Колумб! Королева согласна на все ваши условия и просит вас вернуться.

Колумб мгновенье смотрел на него неподвижно. Потом он обвёл взглядом ясное небо, и холмы, и весеннюю, ведущую во Францию дорогу. Посланный стоял, дрожа от нетерпения. Его конь рыл копытом ямку. Колумб всё ещё молчал. Потом повернул мула к Гренаде.

 

Глава шестая

О том, что им рассказал нотариус

В середине мая Колумб приехал в Рабида. На этот раз Диего не встретил его у ворот. Диего остался в Гренаде.

Ведя переговоры с королевой, Колумб позаботился не только об условиях предстоящего плаванья, но и о судьбе остающегося в Испании сына. Он выписал к себе Диего. Знакомый погонщик мулов доставил мальчика в Гренаду. Колумб представил его королеве, а королева назначила его пажом наследного принца. Увлечённый своими новыми обязанностями, Диего рассеянно простился с отцом.

Маркена радостно встретил Колумба. Весь вечер он жадно расспрашивал, как живётся Диего, не скучает ли он и к лицу ли ему королевская ливрея. Колумб взволнованно и пространно отвечал на его вопросы. Они просидели до полуночи и всё время вспоминали шутки и проделки и весёлые словечки Диего и говорили о том, какие его ждут богатства и почести, когда Колумб вернется из Индии.

— По договору с королями, — сказал Колумб, — я имею право снарядить за свой счёт один корабль и получать за то восьмую часть барышей, не считая десятой части с индийских доходов.

— Вот превосходно! — воскликнул Маркена. — Это вдвое увеличило бы состояние нашего мальчика.

— Но где достать денег? — задумчиво сказал Колумб.

— У Мартин-Алонсо Пинсона, — ответил Маркена. — У него много денег. Зачем они ему? Нашему мальчику они бы лучше пригодились. Он, наверно, согласится помочь нам.

На другой день Колумб послал в Палос узнать, когда он сможет повидаться с Пинсоном. Посланный, вернувшись, сообщил, что Пинсон на несколько дней уехал из города, но к воскресенью обязательно вернётся.

В воскресенье 23 мая Колумб на своём верном муле направился в Палос. Там он постучался в окошко одного из домиков. Окошко тотчас распахнулось, и оттуда молниеносно высунулась узкая голова на узких плечах — нотариус города Палоса — и завопила:

— Бездельники, не миновать вам тюрьмы!

Но, узнав Колумба, нотариус заволновался и начал извиняться:

— Сеньор Христофор, вы не поверите, — ни одной минуты у меня нет спокойной. Эти палосцы уже пронюхали про королевский приказ и день и ночь бродят вокруг моего дома. Да, сеньор, они уже думать забыли, как два года тому назад их в наказание за мятеж приговорили к работам на двух вооружённых судах в течение двенадцати месяцев. Они уже решили, что это им так и сойдёт и приговор не приведут в исполнение, а теперь королевским приказом эти два судна с их командой отдаются в ваше распоряжение.

— Я знаю, — сказал Колумб.

— Вот я сейчас как раз собираюсь в церковь, после службы прочту им приказ. Им это не понравится, сеньор Христофор. Этот красавчик Раскон прямо пришёл ко мне и спросил, правда ли, что вы забираете его «Пинту».

— Хорошая каравелла, — сказал Колумб. — Так вот, когда вы покончите с делами, зайдите к Пинсону. Может быть, вы понадобитесь.

— Не премину заглянуть, — ответил нотариус, и Колумб поехал к дому Пинсонов.

Этот дом был самый большой и красивый в Палосе. Его строили несколько поколений смелых и удачливых мореходов, и сейчас там жили семьи всех трёх братьев Пинсон.

Мартин-Алонсо сам встретил Колумба, проводил его в парадную залу, усадил на почётное место — покрытый ковром помост. Потом крикнул:

— Эй, Санчика, Альдонса! Тащите вино, да только не этот негодный Гвадальканал, который так и отдаёт гипсом. Пейте, дон Христофор.

Затем он сам присел на угол помоста, вопросительно поднял свои толстые и чёрные, как пиявки, брови и замолчал.

Несколько мгновений Колумб колебался, как начать разговор. Потом просто сказал:

— Мартин-Алонсо, мне нужно пятьсот тысяч мараведисов. Короли дают мне два корабля. Я хочу снарядить третий. Это даст мне восьмую часть прибылей.

— Я дам вам эти деньги, — так же просто ответил Пинсон. — Какие у вас обеспечения?

— Никаких, — сказал Колумб. — Моё слово, если я останусь жив. Можно составить нотариальный акт, но в случае моей гибели он не будет стоить того пергамента, на котором написан.

— Это так, — подтвердил Пинсон и задумался.

Колумб ждал и напряжённо смотрел на его полное резкое лицо, короткое, коренастое тело, волосы, начинающие редеть. Пинсон всё молчал и только шевелил бровями. Наконец он сказал:

— Наша семья привыкла рисковать всем своим достоянием, доверяя его отплывающим в далёкие моря кораблям. В ваш план я твёрдо верю. Я недавно был в Риме и видел там карты и документы, подтверждающие ваши идеи. Поэтому деньги я вам дам. Но в вознаграждение за риск я хочу принимать участие в прибылях...

За окном вдруг раздался глухой вопль. Он ширился, повис в воздухе, тянулся бесконечно, медленно и грозно нарастая.

— Что это? — крикнул, вскакивая с подушек, Колумб.

— Палосцы прочищают глотки, — равнодушно ответил Пинсон. — Горластые ребята!

Вопль стихал, сменяясь глухим гулом. Гул, постепенно удаляясь, смолк.

— Конечно, я согласен на ваши условия, — сказал Колумб, — хотя я предпочёл бы лучше платить известные проценты. Я согласен и благодарен вам. Как вы думаете, составить ли нам бумагу и...

В дверь застучали быстро и тревожно.

— Ну, уж это безобразие, — сказал Пинсон и, в свою очередь, поднялся. — Я привык к тому, чтобы палосцы шумели, но колотить в мою дверь...

Дверь стремительно распахнулась, и вбежал нотариус, растрёпанный и расстроенный.

— Выпейте вина и успокойтесь, — посоветовал ему Пинсон.

Нотариус залпом осушил кружку вина и вздохнул, потом выпил вторую и пригладил волосы, наконец сел и сказал:

— Ничего подобного со мной не случалось за всю мою жизнь.

Потом, немного отдышавшись, он начал рассказывать, как после проповеди он обнародовал королевский приказ собравшимся в церкви палосцам. Палосцы сидели совершенно спокойно и слушали. Но, как только нотариус кончил читать, вдруг откуда-то сзади раздался хриплый и насмешливый голос:

— Посылают вас на верную гибель!

В церкви был полумрак, и разглядеть говорившего было невозможно. Палосцы зашевелились, стали переглядываться, но молчали. Почти тотчас с этого же места снова раздался голос, но на этот раз женский, сразу пронзительно эавопивший:

— Сыночки мои, для того ли я родила вас и растила, чтобы съели вас людоеды, завлекли сирены, потопила буря, затянули водовороты, вихрь унёс, пучина поглотила!

В ответ закричали и завопили все бывшие в церкви женщины. Тогда откуда-то сверху послышался крик:

— Не пойдём на верную гибель и смерть!

После этого уж все палосцы стали кричать:

— Не пойдём на смерть!

В дверях образовалась давка, какой-то парень бросился было бить нотариуса, но его удержали, и завязалась драка. Нотариусу едва удалось убежать, и то в толчее насажали ему синяков, но он человек аккуратный, он обещал притти и пришёл. Чем он может быть полезен?

— Сейчас, пожалуй, ничем, — сказал Пинсон и, обратившись к Колумбу, добавил: — Деньги я вам дам, как только они понадобятся, и об условиях мы тогда поговорим. Пока что снаряжайте два королевских корабля, наберите команду. Ведь мы ещё увидимся.

Колумб вышел на улицу. В Палосе было совершенно тихо. Все двери были заперты и окна закрыты ставнями. Казалось, город приготовился к осаде и решил погибнуть, но не уступать. Колумб сел на мула и направился в гору.

Вдруг он увидел небрежно прислонившегося к плетню средних лет щёголя. Щёголь, повидимому, поджидал его, потому что шагнул навстречу, взял мула за уздцы и сказал загадочно:

— Не всегда моряк держит паруса наготове, не всегда их и прочь убирает. Каков ветер, такова и его повадка.

— Что вам нужно? — прервал его Колумб. — Говорите скорее или пропустите меня.

— Скоро только осёл лягается, — насмешливо ответил щёголь и, нагнувшись к Колумбу, шепнул: — Я Раскон, хозяин «Пинты». Вы меня ещё не знаете, а я вам скажу по дружбе: оставили бы вы мою каравеллу в покое, и вам бы много спокойнее было.

Колумб с силой дёрнул поводья и поехал не оглядываясь. Вслед ему хриплый и насмешливый голос кричал:

— Ни одного матроса вам не нанять! Ни один не пожелает ногой ступить на корабль! Ни один хозяин вам кораблей не даст! Не видать вам «Пинты»! Не бывать плаванью! Не пойдём на верную гибель!

 

Глава седьмая

О том, как они уплыли на запад

Несмотря на то, что короли издали новый решительный приказ и послали в Палос кавалера из своей свиты, чтобы понудить к исполнению силой, палосцы ничуть не смутились. Они ходили по городу, так высоко задрав носы, что их шапки едва держались на кончике уха, и слушать не желали ни про какие плаванья. Один раз Колумбу попался навстречу красавчик Раскон. Раскон поднял руку, прищёлкнул пальцами, будто собирался пуститься в пляс, и запел:

захохотал и ушёл.

Между тем лето проходило, близились осенние бури, когда ни одно судно не посмело бы выйти в океан, и тогда снова пришлось бы ждать почти год.

Колумб стиснул зубы и искал выхода. Но положение было безвыходное, и тут в Рабида пришёл Мартин-Алонсо Пинсон.

— Что же вы не заходите за моими мараведисами? — спросил он. — Снарядили свои корабли? Команду набрали?

— Вы смеётесь надо мной, Мартин-Алонсо, — возмущённо сказал Колумб. — Вы живёте внизу в Палосе и не хуже меня знаете, как обстоят дела.

— А жаль, — сказал Пинсон и поиграл толстыми бровями. — Я уже было рассчитал, что я сделаю с моими индийскими доходами.

Колумб ничего не ответил, а Пинсон сел, упёрся кулаками в толстые колени и сказал:

— Какую часть прибылей вы мне дадите? Имейте в виду, без меня вам не справиться с палосцами.

— Сколько вы хотите? — спросил Колумб.

— Половину.

Колумб заходил взад и вперёд по комнате. Пинсон сидел неподвижно, смотрел на него.

— Хорошо, — сказал Колумб и вздохнул облегчённо.

Но Пинсон услышал вздох и понял его.

— Вы думаете, что Индия далеко и я вас отсюда проверить не смогу. Не обижайтесь, вы именно это и подумали сейчас. Я понимаю, вам кажется несправедливым, что идея ваша, хлопоты ваши, а половина добычи — мне. Но и мне деньги не даром достанутся. Мне придётся уговаривать каждого моряка в отдельности, чтобы он согласился ехать, меж тем как Раскон уже второй месяц уговаривает их, что это плаванье — смерть и гибель. Кроме того, я и мои братья — лучшие мореходы в Палосе. Подобных нам вам тоже нелегко будет достать. А мы все трое поедем с вами. Таким образом, мы разделим не только барыши, но и опасности. К тому же на месте мне будет виднее, сколько стоит половина доходов. Вам не придётся тратить время на составление счетов. Итак, решайте, согласны вы или нет. Но решайте сразу, второй раз я не приду.

Колумб опустил глаза, чтобы Пинсон не почувствовал, как он ненавидит его. Но выхода не было.

— Хорошо, — сказал он.

— Имейте в виду, что я не заключаю с вами письменного условия. Я верю вам на слово.

— Перестаньте! — крикнул Колумб. — Вы торгаш. Как вы смеете сомневаться в моих словах!

— Ну вот. Очень рад это слышать.

На следующий день все три брата пошли по Палосу. Они заходили в лачуги и таверны, хлопали моряков по плечу, говорили:

— Едем с нами туда, где дома крыты золотыми черепицами.

— А разве ты едешь, хозяин? — растерянно спрашивали палосцы.

— Что я, дурак, что ли? — отвечал Мартин-Алонсо. — Стану я сидеть и смотреть, как другие поехали и растаскали все эти богатства!

Винсенте-Янес Пинсон, самый младший, пошёл к Раскону и сказал ему:

— Ты олух, красавчик. Ты нам всю игру портишь. Прекрати свои разговоры. Думаешь, я не знаю, что это твоя жена выкликала в церкви, когда нотариус читал приказ?

— Ты сам уходи с моей дороги, — сказал Раскон. — А то воткну тебе нож в живот, как в ножны. Я «Пинту» даром не отдам.

— Отдашь! Можешь не сомневаться. Ты нас, видно, ещё плохо понимаешь, Раскон. Пусть Испанией правят короли — Палосом правит Мартин-Алонсо. Как он захочет, так и будет. И твою «Пинту» возьмём и тебя заберём впридачу.

— Хвастался осёл, что соловья перепоёт!

— Ты осёл и есть, — ответил Винсенте-Янес и ушёл.

...3 августа 1492 года за полчаса до восхода солнца три корабля покинули палосский рейд. Под адмиральским флагом шла каррака «Санта-Мари». За ней следовали две каравеллы: «Пинта» и «Нинья» — малютка. «Пинтой» управлял Мартин-Алонсо со вторым братом в звании лоцмана, «Ниньей» — Винсенте-Янес. Команда состояла из девяноста человек. Корабли вышли из неглубокого речного рейда и поплыли на запад.

Колумб стоял на носу «Санта-Мари», неподвижным, почти невидящим взглядом смотрел всё вперёд, вперёд на запад. Он озяб даже в своей подбитой мехом одежде. Когда он повернулся,, берега уже не было видно. Он спустился в свою каюту. Слуга подал ему мягкие туфли из красной кордовской кожи. Колумб сказал:

— Иди отдохни.

Потом он достал из стола большую тетрадь чистой бумаги, взял перо и задумался. У него было чувство, будто всё ужасное, всё тяжёлое осталось позади. Борьба за западный путь была окончена, и он вышел из неё победителем. А теперь его качало море, корабли сами бежали, впереди была сияющая Индия. Не пугали бури, бездны, водовороты, не было ни страха, ни сомнения.

Он открыл тетрадь и приготовился писать. Но так как он мог погибнуть во время плаванья, а этой тетради, быть может, суждено пережить его и, возможно, многие будут её читать, то он начал свой дневник с обращения к богу и королям, а затем уже написал:

«Я решил записывать во всё продолжение путешествия изо дня в день всё, что сделаю, увижу и узнаю. И независимо от описаний, которые я буду делать каждую ночь — о том, что случится днём, и каждый день — о том, что произойдёт во время ночного плаванья, я предполагаю составить карту, на которой буду обозначать воды и земли великого океана...»

Усталость овладевала им. Все ночи, которые он провёл без сна в эти шестнадцать лет ожидания, давили на его мозг и сердце. Он хотел спать, спать, спать под шопот воды, омывающей кузов корабля, под крики птиц, летящих над этой водой, под скрип снастей и дыхание солёного ветра.

Но, ещё раз преодолев себя и своё тело, требовавшее отдыха, и свой мозг, жаждавший отдыха, он написал:

«Но прежде всего надлежит мне забыть сон и устремить всё своё внимание на плаванье, чтоб исполнить это дело, требующее великих усилий...»

И последним усилием он поднялся, откинул зелёные штофные занавеси кровати, немеющими руками сбросил на пол одежду и упал на постель. Он ещё успел подумать: «Если я сейчас не отдохну, я не выдержу. Я должен быть бодрым, бодрее всех. Может быть, я последний раз могу лечь в постель» — и заснул, прижавшись к подушке и по-детски приоткрыв рот.