Рассказ

Вообще-то я девушка неспешная, даже медлительная и потому, честно признаться, просто не знаю с чего начать. Так… Ну ладно, представьте, что вы лежите на кровати в плохо отапливаемой комнате общежития и, держа перед глазами тетрадь с лекциями, из часа в час зубрите учебный материал, состоящий примерно из таких предложений: «Процесс фагоцитоза усиливают опсонины — антитела, которые, связываясь с микроорганизмами, облегчают захват и переваривание фагоцитами».

Представили? Если нет, то тогда вообразите, что сейчас вам нужно бросить все, что вы хотите делать, и необходимо весь день учить лекции про какой-то фагоцитоз, его гранулоциты, тканевые макрофаги и другие столь сердито названные явления. Вам сало тоскливо? Не беспокойтесь, сейчас пройдет, ведь это мне нужно завтра сдавать экзамен по инфекционным болезням, а вовсе не вам. Я учусь на медицинском факультете, следу семейной традиции, и с каждой сессией все больше убеждаюсь в том, что к медицине у меня душа не лежит. О моих способностях к изучению этой всеобъемлющей науки вы можете судить хотя бы по тому факту, что за весь сегодняшний день я не запомнила ничего из того, что учила. Я не запомнила, потому что не встретила ничего интересного и приятного для меня. Единственное, что действительно привлекло мое внимание, так это имя одной вирусихи — Кластридия Ботулиднэ. Звучит как у итальянской аристократки, правда? Я сразу пропиталась симпатией к этой вирусихе, но, когда стала читать про нее дальше, обнаружила, что за этой привлекательностью, оказывается, скрывается настоящая крыса. Как бы хотелось никогда не обманываться и не испытывать такую страшную вещь как разочарование.

Я не хочу становиться врачом, потому что никогда не научусь кого-либо лечить, мне это не дано. Но на то, чтобы бросить учебу, пойти против воли родных мне не хватает смелости. Таким образом мне остается только пополнить в будущем ряды остервеневших от нелюбимой работы хамов, ведущих численное наступление на действительно благородных представителей благородной профессии. Но я не хочу! Не хочу быть занесенной жизнью во враги хороших людей…

Все из-за нехватки смелости, да, да! Вот была бы смелая, пришла бы к родителям и сказала: «Не буду здесь учиться!» и перестала бы страдать. Потом пришла бы к Сереже и сказала: «Я люблю тебя!» и тоже стало бы легче.

Ну вот. Сорвалась. Все, теперь мои мысли будут только о Сереже, а не о каких-то там кластридиях и мукрофугах. Все, теперь учить я дальше не смогу, потому что вернулся хозяин моих мыслей, выгнал как пьяных гостей все медицинские термины из моей головы и, оставшись со мной наедине, сказал: «Наслаждайся только мной».

Наслаждаться в мыслях тем, что не имеешь больно. Но если очень сильно хочешь это получить, то все равно приятно. Приятно, как мазохисту, когда его ударяют. А еще точнее это чувство можно сравнить с тем ощущением, которое возникает, когда внезапно прижмешь языком болящий зуб, причиняя ему дополнительную боль, такую щекочущую и захватывающую одновременно.

Сережа встречается с Дашкой из нашей группы. Дашка — настоящая сволочь, но тем не менее они давно вместе и поэтому Сережа, конечно же, не бросит ее ради меня, я это отлично понимаю. Поэтому я не хочу признаваться ему в любви, ведь все равно не получу награды за это, а лишь брошу новую монетку в его копилку мужского тщеславия. Но носить все чувства в себе слишком тяжело…

Что мне делать? Признаться, потешить его самолюбие и вряд ли что обрести или остаться наедине с собственной гордостью, такой величественной и одинокой, словно башня на равнине?

Эти мысли растолкали меня и заставили вскочить с койки. Я подошла к окну, на улице уже было темно. С высоты восьмого этажа я посмотрела на уменьшенные деревья, фонари и снова содрогнулась от уродливой диспропорции. По крайней мере для меня, выросшей в деревне, на земле, это вызывает именно такое определение.

Что за удивительное свойство в моей жизни: попадать не туда, куда надо? Я бы хотела жить в уютном деревенском домике, в местности, где вечное лето, заниматься приусадебным хозяйством и все это делать вместе с Сережей… Вместо этого я передвигаюсь по отнятому у высоты пространству, под названием восьмой этаж, где находится маленькая комната, идентичная по размерам тем комнатам, что ниже и выше, мое пристанище безжалостно атакуется зимним холодом, здесь я изучаю медицину, хотя при виде одной крови падаю в обморок, а соседствую я в своей комнате с высокомерной девицей, которая почти каждое утро начинает с бритья подмышек у зеркала.

Сегодня я читала гороскопы (выяснила день рождения Сережи и хотела узнать, подходим ли мы друг другу) и там вычитала, что люди, родившиеся в год змеи, особенно счастливы, если появились на свет в жаркий день. Я родилась в жаркий день и, как истинная змея, обожаю тепло, но оказалась я в атмосфере сковывающей и безжалостной как мороз. Мороз парализует и убивает змею, моя жизнь делает со мной то же самое.

Не хочу учить, страдать, думать, не могу больше! Надо ложиться спать. Моя соседка по комнате еще не пришла, значит, когда припрется ночью будет тут греметь и разбудит меня. Я завела будильник на пять утра. Когда проснулась, повторю немного, а потом пойду пораньше на экзамен, чтобы занять очередь. У нас считается более престижным заходить на экзамен в первой пятерке и потому, ранним утром, еще до открытия корпуса, у входа в него собирается группка взвинченных студентов. Я тоже хочу побыстрее избавиться от этого экзамена и потому пойду с утра.

Я спала очень тревожно и в четыре утра открыла глаза. Та-а-ак… Близится час. Бодрости не было, хотелось спать, я закрыла глаза, но испуганный мозг все не хотел отключаться, снова и снова что-то беспокойно спрашивало меня.

Я бестолково валялась в постели до тех пор, пока не поняла, что сейчас опоздаю занять очередь. Я вскочила с кровати, где-то в животе леденяще жег страх. Почему я так боюсь экзамена? Может, одна из причин в том, что я не уверена в своих знаниях? Ведь все страхи от неуверенности… От этакой коррозии мироощущения.

Входная дверь общежития хлопнула, и я оказалась на засыпанном за ночь снегом крыльце. На улице было по-утренне темно; мороз, увидев во мне очередную жертву, подбежал ко мне и залепил колючую пощечину во все лицо. Мое лицо сковало от этой неожиданной подлости, а в ноздрях при каждом вздохе стало въедливо щипать. Я вся внутренне сжалась, напряглась и упрямо пошла в университет по скрипящему снегу. Темнота, мороз и ветер окружили меня, наслаждаясь своим превосходством над такой песчинкой, как я. Я пошла более короткой дорогой, через дворы соседних многоэтажек. Там еще не было прохожих, а ведущая в гору дорожка была скользкой и я, рассчитывая только на свои силы при ее преодолении, вдруг как никогда остро почувствовала свое одиночество. «Но ведь я же одна!» — что-то с неожиданным надрывом закричало внутри меня, будто только что осознав это. «Конечно, одна!» — с мрачным садизмом подтвердила я самой себе, преувеличив все свои горести изо всех сил, наслаждаясь этим и безжалостно раздавив остаток надежды как окурок.

Я подскользнулась и забалансировала, подпрыгнула, дернулась. «Я одна! — с отчаяньем забилось в голове после этого. — Мне никто не поможет, все надежды только на саму себя. Но как справиться со всем одной, если окружающий мир не подпитывает тебя? Не подпитывает так же, как мороз не может подпитывать змею…»

А может, окружающий мир и не должен подпитывать, ведь он всегда есть борьба. А подпитывает только внутренний мир. Он может сохранить духовность человека, но он не всегда может помочь выжить…

Постепенно мороз, мой ярый враг, добился-таки того, что я выкинула все философские мысли из головы, потому что я так замерзла, что просто считала шаги до своего корпуса.

Кто-то дернул меня сзади за куртку. Я обернулась. Инка. Голова укутана платком, сверху капюшон длинной дубленки, из которой симметрично торчат пуховые перчатки и сапоги — все замуровано, только раскрасневшийся кругляш лица не прикрыт, ведь это обложка книги с кратким анонсом на ней. Пускай не у всех эти анонсы правдивы, зато они привлекают покупателей.

— Все что ль выучила? — насуплено спросила Инка, глядя на меня исподлобья, потому что дул ветер.

— Смеешься? Все, что учила забыла, а ты?

— Ничего не знаю. А, не сдам, так не сдам. Три дня на одной валерьянке сижу, да на черта мне это надо? Эдик сказал, что устроит меня в свой магазин — там два «тампакса» в день продашь, деньги получишь и никакого образования не надо. Нет, Наташ, ну за фигом это образование нужно? Сейчас врачам не платят, думаешь, потом что ли будут?

— Ну, может, еще все настроится…

— Да уж, в нашей стране! Хотя, если только где-то после нашей смерти! — Она хохотнула, а потом поежилась: — Ну этот мороз еще идиотский, до чего все надоело!

Когда мы подошли к корпусу, то поняли, что опоздали, так как у входа уже собралось человек десять из нашей группы. Инка начала доказывать, что она вообще сегодня в четыре утра встала, и что троллейбусы не ходили, а потому она пешком топала, и вообще она очередь еще вчера занимала.

Почувствовав наглость и испугавшись за свое место, некоторые девчонки начали делано-раздраженно огрызаться: «Ой, ладно, я сегодня вообще из центра пешком шла! Инка не обращала внимания: „Свет, я после тебя“. „Так, Инн, не надо! Я за Светкой занимала!“ — срывающимся голосом выкрикнула откуда-то взявшаяся Танька.

Начался жидкий полусклочный-полуобиженный гогот, так ни к чему не приведший и закончившийся тем, что Инка и Танька зло отвернулись друг от друга, каждая будучи уверенной, что спор еще не закончен и победит та, кто, работая локтями, проскочит в экзаменационную аудиторию в первых рядах.

Мы стояли на крыльце, холод был невыносимый.

— А че это они не открывают, время-то уже полседьмого! — возмутилась инка, имея в виду вахтер, которые должны были находиться в корпусе.

— А вот и спроси у них! — тоже возмущенно воскликнула Танька. — Сидят себе в тепле, а нас и за людей не считают! — она решила, что с такой стервой как Инка лучше не портить отношения, а лучшая возможность их наладить — это начать вдвоем обсуждать кого-то третьего.

— Нет, ну а че так стоять, надо стучать! — Инка забарабанила кулаком в массивную двустворчатую дверь.

Все мы несмело задвигались, зашебуршали пакетами, надеясь, что сейчас наконец-то войдем в тепло.

Мне было одиноко. Сережа, чтоб я с тайным удовольствием наблюдала за ним, еще не пришел, моя подруга Ирка, чтоб я с ней поболтала, тоже еще не появилась.

В высокой деревянной двери что-то щелкнуло, ударилось и она, словно освободившаяся пленница, обрадовано раскрылась нам. На пороге оказалась „сторожиха“ — сухенькая пожилая вахтерша, которая метнула на нас недовольный взгляд и тут же быстро направилась к своей будке, торопясь от нас, как от людей разрушающих ее мир. Через весь коридор к будке величественно шла и полосатая кошка, высоко подняв хвост и всем своим видом демонстрируя презрение к нам, отнявшим у нее с хозяйкой царствование в пустынном ночном корпусе.

— Дверь чтоб закрыли! Будут мне тут все морозить, — раздраженно выкрикнула вахтерша, повернувшись к нам грустно ссутулившейся спиной.

Мы сидели в свободной аудитории и лихорадочно повторяли все что можно, пока не начался экзамен. Постепенно собралась почти вся группа. Пришла Ирка и бросилась ко мне с ужасом в глазах и мольбой в голосе: „Спроси меня чего-нибудь! Я ничего не знаю!“ Я спросила. Она ответила. Я снова уткнулась в учебник, а Ирка ринулась к группке девчонок: „Ой, девчонки, я ничего не знаю! Валь, спроси меня чего-нибудь!“ Через десять минут Ирка снова вернулась ко мне, все с той же просьбой. „Что такое кластридия ботулиднэ?“ — не выдержала я. Ирка растерялась, потому что действительно не знала этого и обиделась. Ирка обиделась из-за того, что я не поддержала ее, ведь она не просто не знала, она знала, но она боялась обнаружить, что чего-то не знает. И я безжалостно показала ей, что ее страхи беспочвенны, вселив в нее еще больше паники, а этого нельзя делать перед экзаменом.

Вскоре пришел Сережа! Без Дашки почему-то. Странно, они обычно друг с другом не расстаются. Сережа сел за последнюю парту и достал конспекты, ни на кого не глядя. Злой какой-то… Наверно, нервничает перед экзаменом.

Через полчаса после начала экзамена дверь аудитории, в которой он проходил, раскрылась и оттуда вышла невозмутимая Инка.

— Ну че?!! Сдала?!!

— Пятерка.

— Молодец! Че попалось? Как спрашивает?

Инкина пятерка обрадовала всех нас, потому что дала нам надежды и веры в преподавателя. Это все равно, что нищие собрались у ворот богача, чтобы просить помощи и, когда богач помогает первому, все решают, что он наверняка поможет и остальным. Хорошее, даже если оно происходит с чужими, обнадеживает.

— Ну ладно, я тороплюсь, — умиротворенно произнесла Инка. — Чтоб все сдали! Ни пуха!

Еще через двадцать минут из аудитории вышла Ирка, напоминающая бегунью, счастливо пытавшуюся отдышаться после победно пройденной дистанции.

— Ну че?!!

— Ой, я поверить не могу! Пять!

Возбужденные девчонки, чтобы словно прикоснуться к прекрасному, а в действительности, чтобы поглядеть на заветную надпись, вырвали у нее зачетную книжку из рук.

— Че попалось? — спрашивали Ирку по привычке.

А уже где-то через час из аудитории выходила и я. Жидкая кучка студентов обернулась ко мне. Сережа тоже повернулся, пристально глядя на меня.

— Не сдала, — произнесла я.

— Да ты что?

— Она тебя завалила или ты сама не знала?

— Че тебе попалось?

Я стала отвечать на все вопросы, но чисто механически, потому что мое сознание припечатал тот факт, что Сережа, услышав о моей неудаче, отшатнулся от меня как от прокаженной, отвернулся, чуть ли не убежал.

— Да ты че, инкубационный период не смогла рассказать?

Ушел! Так резко и жестоко, будто от меня можно заразиться вирусом „несдачи экзамена“! конечно, каждый студент подсознательно боится не сдать экзамен и не хочет видеть, пусть даже на примере других, что такое вполне возможно.

— Наташ, ну это ты правильно ответила, че она начала придираться?

Ну ладно, пусть ему не захотелось даже стоять рядом с неудачницей, но мог бы ради приличия не выказывать этого отвращения… Мог бы… Как же обидно… Неужели ему… Подожди, а кто ты такая? Нет, ты кто ему такая? Жена, сестра, любовница? Ты ж за год с ним двумя словами не обмолвишься, дура, идиотка! Чего ж ты ждешь-то?!

— А пересдавать когда? Она не сказала?

Я мило, но как чужак, ответила и на эти вопросы, после чего ушла.

В коридоре мне попалась Ирка, которая была настолько счастлива удачно сданным экзаменом, что даже из университета не хотела уходить — таким милым и дружелюбным он ей теперь казался.

Я снова стала все пересказывать Ирке, а она попыталась доказать несправедливость пословицы „Сытый голодного не поймет“, однако не смотря на ее искренние усилия, доказать ей это не удалось, и мы быстро перевели разговор на другую тему. Мы решили сходить в один новый парфюмерный магазин, но Ирке надо было поставить печать в зачетку, и она побежала в деканат, просив меня подождать ее. Ирка вернулась через сорок пять минут и, мило извиняясь, сказала, что за ней приехал Славик, и она сейчас не может пойти со мной. „Ничего страшного“, — ответила я.

Я вышла на улицу. Там было светло, безветренно и морозно. На экзамене борьбу с преподавательницей вел мой мозг, теперь борьбу с морозом ведет весь мой организм. Я обогнула корпус и пошла через парк, за которым находится шоссе и уже потом общежитие. Деревья в парке часто посажены, но сейчас они без листьев, высокие, серые и ветвистые. А за их верхушками вдруг просвечивает золотое солнце! Родное мое, как я тебя люблю! Как люблю! Столько чувств прекрасных нахлынуло, что сказать даже невозможно!

Зато потом, когда этот миг прошел, я сравнила свою действительность с ощущением блеснувшего счастья, и мне стало еще хуже.

Мне было тяжело, что я не сдала этот экзамен, но еще хуже становилось от мысли, что Сережа не такой идеальный, каким я себе его представляла. Но он ведь не сделал ничего плохого! Но у меня высокие требования к нему, потому что я очень дорожу им и, если снизить эту планку требований, я боюсь обнаружить в нем что-то такое, от чего я потеряю уважение и любовь к нему.

Чтобы не было этих иллюзий, надо расставить все точки над „и“, надо во всем ему признаться! Я не хочу быть такой беспомощной, как змея на морозе, не хочу! Опять это словосочетание, ну что оно прицепилось ко мне? Но ведь все просто: змее нужна жара — тебе нужна любовь, змея не может нежиться на жаре, потому что она не в состоянии спрятаться от мороза — ты не можешь быть любимой, потому что не в состоянии перебороть свои страхи быть отвергнутой после признания.

Но ведь…

Неожиданно я почувствовала сильную боль в боку, а затем лицо уткнулось в мокрый снег, и верхнюю десну разрезала вонзившаяся боль от выбитого переднего зуба. Мое сознание снова кинулось к боли в боку, которая усилилась и перешла на поясницу, живот, о-о-ой, я не могу!..

Меня же сбил автомобиль! Я вышла на шоссе и не заметила его! Я лежу лицом вниз, а мне хочется поднять голову, разобраться, что произошло, но мне боль не позволяет!

Такое ощущение, что в меня вдруг влили очень много воды, живот лопнул, и вся она тяжело вытекает из меня… Ой, что же это… Как мне больно…

— Дочк, ты чего?

— Ба-а! задавили, смотрите!

— Мать твою, шла как идиотка, я ж не виноват! Ехал же как человек!

— „Скорую“ вызовите, „Скорую“! Да хоть в магазин вон забегите и позвоните!

— Ужас какой!

— Да че с ней делать-то?

Голоса… Ноги… Бабушка какая-то ко мне наклонилась, обращается ко мне, брови у нее от сочувствия домиком сдвинуты. Руки чьи-то, переворачивают меня… Нет, я что-то не пойму, это со мной что ли все происходит? Подождите, это правда я что ли под машину попала? Нет, я не понимаю, это что моя что ли кровь? Ой, не нажимайте туда, не надо, пожалуйста! Не надо! Ой, как все жжет и сводит! Как тяжело!..

Лица, лица… Сережа… Сережа! Сережа с другом стоит!

— Совсем плохая…

— Да детям-то че ведешь показывать, ненормальная что ли уж совсем?!

— Да идите вы со своей „Скорой“, ей уже никто не поможет, вы что не видите?

— Ну так или иначе куда-то надо отвезти!

Я что… умираю… что ли? А ведь это… правда Сережа стоит. Мне ды-шать тя-же-ло. Се-ре-жа, я люб-лю те-бя, ты слы-шишь? Да, спа-си-бо, по-дер-жить… мне го-ло-в… Се-ре-жа, я люб-лю те-бя. Не крас-ней, э-то не стыд-но… Ку-да ты? Ты что у-хо-дишь?.. Что? Не об-зы-вай ме-ня и-ди-от-кой, по-жа-луйс-та… Я…

— Ой, сволочь какой, бабы, вы слышали?

— Мотай, мотай отсюда, сам идиот! Скотина черствая! Девка умирает…

— Дочка, ну не плачь, дочка! Все будет хорошо!…

Он ме-ня о-бо-звал и-ди-от-кой… Че-то э-то все неп-рав-да… Э-то че-то я не пой-му че про-ис-хо-дит… Он ведь не мог… И я не у-ми-раю… Мы ведь вмес-те долж-ны быть… Он…

И ВДРУГ Я ВСЕ ПОНЯЛА!

Боже, как это замечательно! Я все вспомнила! Теперь нет никаких вопросов, сомнений, терзаний, теперь все ясно! Это счастье, это счастье, я его уже совсем забыла! Как я соскучилась по Родителям, как я хочу к ним!

Люди! Извините, что я вырвалась, а вы еще нет, вы там внизу вынуждены возиться с моей поломанной клеткой, это вам, наверно, испортит настроение, может даже травмирует сознание, но вы еще не закончили…

Декорации внизу… Какие чудные! Среди них Сережа идет с другом… Я призналась ему в любви, а он пробормотал, что я идиотка и ушел, бросив меня… И все-таки я подлечу к нему.

Я никогда не рассматривала его клетку так близко. Интересно…

Хватит, я соскучилась по Родителям невыносимо, я хочу к ним! Но сначала нужно залететь к моим маме и папе.

Сережа…

А где же вы, милые мои? Алиночка сидит у себя в комнате, а они… Они помирились! Они помирились, это мне лучший подарок! Они занимаются любовью в туалете, чтобы Алиночка ничего не увидела. Милые мои… Им скоро позвонят и скажут, что их дочь задавили на дороге… Как бы мне вам сказать, чтобы вы не страдали?

Сережа…

Ну ладно, я еще загляну, но сейчас мне нужно Домой.

Я очень скучала по маме, папе, Алиночке, хотя не видела их лишь несколько дней, а наших Родителей я не видела восемнадцать лет.

МЫ ВСТРЕТИЛИСЬ!

Я стала все рассказывать и поняла, что все время сбиваюсь в своем повествовании на Сережу, никак не могу освободиться от него.

Родители обеспокоились. Ведь меня ничто не должно мучать. Я сказала, что не стоит обращать на это внимания и продолжала свой рассказ, но вскоре опять упомянула Сережу.

Теперь я уже и сама поняла, что не успокоилась.

Мы с Родителями стали решать, что делать дальше. Я сказала, что согласна вернуться к Сереже и во всем разобраться. Родители вызвали Добрую Секретаршу. Она посмотрела данные и сказала, что с моей клеткой уже ничего сделать нельзя. Родители сказали, чтобы она посмотрела другие варианты. Секретарша нашла только один: в больнице только что умерла после неудачного аборта Даша, подруга Сережи.

Я согласилась.

Все мы поспешили туда, где мне будут загружать сознание Даши. Там я встретилась с Медсестрой-Хамкой, последний раз я видела ее восемнадцать лет назад, и за это время она очень подурнела. Конечно, одно дело, что она хамила людям в больнице, не задумываясь ни о чем, а другое дело, что она теперь за это вынуждена хамить ВСЕГДА, и от этого она очень устала. Ей надоел ад.

А вот Добрая Секретарша людям дарила радость и любила свою работу. Потом ее клетка сгорела при пожаре их фирмы, и теперь она очень счастлива. Здесь.

Как не хочется снова расставаться с Родителями, со всеми остальными, я даже не успела никого повидать. Сейчас я снова все забуду… В меня загрузят сознание Даши и снова начнутся страдания, терзания, сомнения. Но слишком во мне перепутал все Сережа, и мне надо добиться гармонии.

Сегодня приходила мама, опять говорила, что я счастливая, раз с того света выкарабкалась. Я до сих пор с ужасом вспоминаю тот страх, когда мне сказали, что нужно срочно оперировать, операцию мне стали проводить под местным наркозом, и для меня это была самая большая пытка… эта страшная боль. Потом оказалось, что мне нужна еще одна операция, теперь уже под общим наркозом. Я была без сознания во время нее, но зато, когда проснулась и обезболивающие прекратили свое действие, боли снова стали издеваться надо мной. А потом врачи и мама говорили, что во время операции у меня остановилось сердце, но вроде как ненадолго, и я выжила.

Как хорошо, что теперь все это осталось позади! За эти дни в больнице я много переосмыслила, поняла, что нельзя, нельзя больше жить так как раньше. В моей жизни два центра: моя семья и Сережа. Я буду любить их, держаться за них, с ними мне ничего не будет страшно. Жаль, что нельзя все начать с белого листа: из памяти не сотрешь скандалы, истерики, драки, аборты… Но они меня простят, точнее он, потому что мама и моя семья меня уже простили. А Сережа должен прийти, по-моему, даже сегодня. Я его жду. Я жду его решения. Я не могу читать, разговаривать, есть, я только сижу на заправленной больничной койке, со страхом жду его и с ужасом представляю, что вдруг он мне скажет: Между нами все кончено».

— Между нами все кончено.

Мы сидим в пустынном больничном коридоре. Сережа облокотился о свои колени и смотрит в пол. На нем, поверх одежды, белая больничная накидка с поблекшим от стирки казенным штампом у воротника. Я сижу рядом, в байковом халатике, с кофтой поверх и в тапочках. В нескольких метрах от нас уборщица широкими и свободными движениями швабры моет пол.

— Почему?

— Ты сделала аборт.

— Но ты же сам сказал!

— Мало ли что я сказал. У тебя что, своего мнения нет?

— Я прислушалась к твоему.

— Ну и прислушивайся всю жизнь ко всем. Посмотрим, что тогда из тебя получится.

Из-за размашистых движений уборщицы железная швабра с основанием, обмотанным мокрой тряпкой, то и дело приглушенно стукается об пол.

— Ты же сам сказал… — Мои глаза застилают слезы.

Молчит.

— Наташа бы этого не сделала… — вдруг говорит он и начинает заметно нервничать. — Я вообще только на ее похоронах понял, что потерял. Мне нужна она, а не ты. Только ты затянула меня во всю эту грязь, я сам с тобой подонком стал, не замечал ее чистоту и… Да ты не поймешь, с кем я говорю!

Я ни капли не обижаюсь, ведь он имеет в виду ту, прошлую Дашку, которую я сама теперь вдруг стала презирать. Я должна сообщить ему эту новость, он обрадуется, и все станет на свои места.

— Сережа, я изменилась! Я ведь после того, как чуть не умерла, всю жизнь переосмыслила! Я бы сейчас никогда не сделала ничего из того, что делала раньше! Я…

Он безразлично молчит.

— Ноги поднимите, — уборщица со шваброй и ведром добралась до нас. Мы напряженно вытягиваем перед собой ноги, уборщица отрывисто пару раз сует под наши стулья швабру и идет дальше. Мы опускаем ноги.

Я поворачиваюсь и выжидающе смотрю на него.

— Я все сказал.

Пауза.

Я встаю. Все кончено, я его знаю. Хочу ему что-то сказать, но он по-прежнему смотрит в пол. Я быстро, не оглядываясь, ухожу. Знаю, что он не пойдет за мной, а он знает, что я не вернусь.

Я хочу быть любимой, но становлюсь ненавистной, и эта ненависть любимого человека подрывает мою уверенность в себе и способность бороться за любовь. Я бы, может, добилась любви, если бы не все эта же его ненависть, парализующая меня. Равно как и змея смогла бы вырваться в жару, если бы не тот убийственный мороз. Змея на морозе… Что за дичь? Странно, откуда это у меня в голове?.. а, наверно, где-то читала.

Я слышу спешащие сзади шаги. Это он! Не буду оборачиваться, сейчас он обнимет! Какой-то врач обгоняет меня, и сзади снова тишина.

Я останавливаюсь от немыслимой обиды на то, что чудо невозможно.

Я никогда не буду счастлива.

Я молча сою в пустынном коридоре и плачу без слез.

Надо что-то делать, надо спасать себя! Скажи сама себе что-нибудь!

Я…

Я…

Я буду счастлива!

Чудо возможно! Но оно произойдет не когда я стою к нему спиной, а когда повернусь к нему лицом, когда приду к Сереже и скажу лишь одно: «Я тебя люблю!»

Я не хочу думать ни о судьбе, ни о фатальности, ни о чем. Просто люблю. Я быстро разворачиваюсь и иду к Сереже.

Он продолжает сидеть на том же месте, ссутулившийся, словно под гнетом своей уставшей жизни. Он неуверенно поднимает голову на звук моих шагов. Я смотрю в его глаза и понимаю, что, оказывается, он ждал их.

Я думаю, он всегда будет верить в чудеса.