Тема городов-призраков чрезвычайно волновала меня очень давно. Но, будучи реалистом, я понимал, что организовать командировку по очень удаленным и по большей части труднодоступным из Питера местам, мягко говоря, нереально. При этом я не отчаивался и постоянно держал нос по информационному ветру в надежде, что когда-нибудь мне представится счастливый случай. И вот: «упорство и труд все перетрут», даже расстояние в две тысячи километров. В один прекрасный день я узнал, что такая возможность наконец-то появилась. Пришлось, конечно, здорово подсуетиться, но, впрочем, это мое обычное рабочее состояние.

Командировка на Крайний Север наметилась с оказией, поэтому сроки согласования были предельно сжатыми, да и организационные хлопоты по этому поводу свелись к минимуму. Оказия выражалась в том, что в Магадан летели двое моих коллег с аналогичным заданием. Поскольку в одиночку подобное путешествие не совершить – все-таки от Магадана до Сусумана шестьсот пятьдесят километров по лишенной цивилизации Колымской трассе, а оттуда еще надо добраться до Кадыкчана, я с жадностью ухватился за эту возможность.

Двух журналистов, что собирались в Магадан, я знал, но знал с разной степенью близости. С Мариком я когда-то вместе учился, но с тех пор утекло много воды, и общались мы с ним не так чтобы часто, а вот с Вадимом я как раз познакомился недавно, зато уже успел несколько раз плотно пообщаться на почве журналистики. Марик подвизался в известном географическом журнале, выдавая в основном материалы завлекательного характера, а Вадим работал сразу на несколько известных изданий, при этом его статьи всегда отличались внутренней сдержанностью (иногда сводившейся к простой констатации фактов, зато каких!). Так что наша будущая группа представляла собой солянку сборную и обещала приятную компанию.

Со стороны Марика нам светила поблажка в приобретении авиабилетов, а Вадим обещал организовать проезд по трассе и проводников. Он уже больше полугода работал в этом направлении и связался с огромным количеством людей по Интернету, телефону, а иногда и с помощью старого доброго эпистолярного жанра. Мое участие заключалось в предоставлении необходимого снаряжения, которое мне любезно сдали в аренду мои хорошие друзья – хозяева фирмы, занимающейся его производством. Что касается финансовой стороны, то в конце переговоров был принят общий (хотя и несколько дырявый) котел. Ну да где наша журналистская смекалка не пропадала! Будем надеяться, что кривая трассы вывезет.

И вот наступил день, когда мы загрузились в самолет. Накануне я пережил какую-то запредельную суету и чехарду, поэтому, усевшись в кресло, с некоторым смущением вытащил из сумки справочные материалы, которыми уже неделю назад снабдил меня Вадим. Вообще-то я не люблю оставлять такие дела на самый последний момент, но и на старуху бывает проруха. И вот что я вычитал.

Географическая справка

Сусуманский район в составе Магаданской области образован 3 декабря 1953 года. Указом Президиума Верховного Совета РСФСР 12 декабря 1964 года рабочий поселок Сусуман Сусуманского сельского района Магаданской области преобразован в город районного подчинения. Расположен на северо-западе Магаданской области. Районный центр Сусуман расположен в 625 километрах от города Магадана по федеральной автодороге Магадан – Якутск. С востока район граничит со Среднеканским районом, на юге – с Ягоднинским и Тенькинским районами, на западе и севере – с Республикой Саха (Якутия). Площадь района составляет 4 676 564 га. В состав территории Сусуманского района входят: город Сусуман, поселки Буркандья, Ударник, Широкий, Мальдяк, Беличан, Холодный, Нексикан, Большевик, Каменистый, Кедровый, Мяунджа, Кадыкчан, Аркагала, Усть-Хакчан. К сожалению, многие из них сегодня остались лишь точками на старых картах района.

Немного истории

Впервые упоминания о нынешнем Сусуманском районе

встречаются в документах руководителя экспедиции Наркомвода СССР 1928–1929 годов И. Ф. Молодых. По его сведениями, собранным в архивах, в конце XVII века и в XVIII веке по левой вершине Колымы, а именно по Аян-Юряху, сплавлялись русские казаки, доставляя провиант в колымские остроги.

В XIX столетии по Аян-Юряху проходил Оймяконо-Сеймчанский тракт, по которому издавна возили почту и другие грузы. Этот путь был намного короче, чем объездной через Верхоянский хребет и бывший город Зашиверск на Индигирке.

В 1929 году в эти места отправилась экспедиция С. В. Обручева, которая среди прочего установила, что Колыма образуется из двух рек: левая вершина – Аян-Юрях («собачья река»), правая – Кулу. С начала 30-х годов под названием «Колыма» стала пониматься не только река, но и обширная область Крайнего Северо-Востока. Тогда же современное написание «Сусуман» (русский вариант эвенского кухуман – «буран, поземка, ветер») впервые появилось на маршрутной карте. Этим трактом в 30-е годы часто пользовались геологические партии треста «Дальстрой», созданного на территории Магаданской области в ноябре 1931 года.

В 1932 году долина Сусумана была детально обследована геологической партией под руководством Е. Т. Шаталова, которому на тот момент было всего 24 года. Результаты работ показали, что в бассейнах рек Сусуман и Берелёх есть россыпи золота. В устье ручья Еврашкалах на раскидистом дереве Шаталов вырезал надпись «Город Сусуманск», хотя до самого факта было еще далеко. Тем не менее совхоз «Сусуман», образованный на этом месте в 1936 году, стал первым предприятием, обосновавшимся в долине.

А уже к августу 1937 года был организован первый золотодобывающий прииск района – «Мальдяк». Приблизительно с этого же времени Сусуман и становится центром горной промышленности западного района области. Основной вид хозяйственной деятельности Сусуманского района – горнодобывающая промышленность, специализирующаяся на добыче золота и угля. Некоронованной столицей золотой Колымы называют город Сусуман.

Летели мы долго и, надо признаться, нудно. К концу пути я не мог даже читать, что со мной случается только после тяжелой и продолжительной болезни. При этом я понимал, что прибытие в Магадан – это в лучшем случае преодоление половины пути, причем самой легкой половины. Приблизительно где-то так и вышло. В Магадане мы встретились с Семеном – тем самым знакомым Вадима, что взялся доставить нас до Сусумана и дальше по трассе до поселка, в котором он живет со своей женой. Дети у него уже взрослые и давно работают в Магадане, что и дало Вадиму возможность выйти с ним на контакт. Семен сразу произвел на меня благоприятное впечатление. Он из тех сдержанных на слова людей, чье молчание никак нельзя назвать угрюмым, оно скорее содержательное. Больше всего во время полета я опасался, что Семен окажется из тех водителей, что органически не могут молчать в пути. Пару-тройку раз я преодолевал с подобными типами значительные расстояния и знал: в таком случае головная боль мне обеспечена. Но нет, на сей раз все обошлось.

Выясняется, что самолет прилетел как-то на редкость удачно, и мы сразу можем выдвигаться. Первая ночевка запланирована Семеном уже на трассе. Мы загружаемся в весьма комфортабельную «Ниву», и тут я еще раз облегченно вдыхаю. В глубине души я не рассчитывал на что-то удобнее кузова грузовика. Все-таки организационный период нашего путешествия был довольно сумбурным и коротким. «Нива» заметно осаживается под весом трех пассажиров и груза, но бодро берет с места, чтобы почти тысячу километров полировать колесами легендарную колымскую трассу.

 

Сусуман

На первый взгляд Сусуман производит более чем достойное впечатление. Город как город, вот только лишенный «финтифлюшек», свойственных городам с более мягким климатом: парков с раскидистыми деревьями, цветочных клумб (бессмысленных в своей расточительности – лучше бы старикам пенсию доплатили), архитектурных наворотов, влияющих на фасады домов не всегда положительным образом. Мы с Мариком (запасшись адресочками у Семена) немедленно решаем набраться нужных и полезных сведений, смутно подозревая однако, что при знакомстве с мужской частью населения нас может настигнуть приступ собственной неполноценности – уж больно сурово все вокруг выглядит.

И ничего подобного. Все еще хуже. Объединяющая черта у всех наших собеседников только одна – индифферентность. Ну, приходит кто-то, что-то спрашивает. «А не пошел бы этот чужой и совершенно ненужный человек куда подальше и по своей надобности» – такое предложение читается в глазах каждого из них. Сразу понимаешь, что постороннее внимание этих людей сильно раздражает. Отрекомендованные Семеном, мы успеваем задать один-два вопроса и получить на них ответ. Выданный нехотя, буквально сквозь зубы. И это не показуха, не набивание цены своему (уникальному и эксклюзивному) мнению, как иногда случалось нам наблюдать, интервьюируя тех же представителей «попсы», недавно, но ярко загоревшихся звездочек. Это ничем не прикрытое, концентрированное равнодушие ко всему, что не касается человека так же близко, как собственная тельняшка. Спрашивали же мы в основном о золотодобыче. Тема хоть и слегка заезженная, зато больно уж благодатная. Ну и не узнали ничего конкретного, конечно. Сами виноваты. С чего мы (остолопы) решили, что старатели будут откровенны с первыми встречными незнакомыми людьми, да к тому же еще и журналистами.

Растерянные и, что там скрывать, здорово обозленные, мы возвращаемся к нашему временному стойбищу. По дороге пытаемся получить моральную сатисфакцию за только что пережитое унижение, выискивая в окружающем городском пейзаже вопиющие недостатки. Не очень-то выходит. Повторяю: город как город. Ну, провинциальный и не очень ухоженный. Пока мы добираемся до снятой на сутки квартиры, злость проходит. Чисто журналистский азарт берет свое. Высказываются различные мнения по поводу некоммуникабельности жителей. Окончательный вывод выглядит неказисто и кажется притянутым за уши: мораль диктуется климатом. Но не высказанная мною вслух (уж неизвестно из каких соображений) версия, по крайней мере мне, кажется более правдоподобной. Контингент строителей Сусумана или, если хотите – его создателей, из которых по меньшей мере четверть ненавязчиво превратилась в постоянных жителей, диктует общественную мораль. Не нужно забывать, что большинство людей, возводивших не только этот конкретный город, но и большая их часть на всей протяженности колымской трассы – заключенные. Вот тут необходима оговорка. Я далек от утверждения, что большинство жителей Сусумана руководствуются по жизни криминальной моралью. Нет-нет. И потом, может быть, действительно климат влияет?

Вечером, уже в сопровождении Семена и его приятеля – коренного жителя города мы отправляемся обозревать местные достопримечательности и более детально знакомиться с повседневной жизнью Сусумана. Аура населенного пункта диктует способ изложения полученных впечатлений. Итак…

Что удивило приятно

1. Цены в магазинах (как продовольственных, так и промтоварных).

• Рыба скумбрия горячего копчения – примерно 220 рублей за килограмм.

• Окорочка куриные (очень жирные) – примерно 160 рублей за килограмм.

• Пуховик китайский (мужской) – 6000 рублей.

2. Ассортимент спиртного. Такое ощущение, что легких и слабоградусных алкогольных напитков серьезный «дефицит».

3. Огромное количество красивых девушек. В соотношении с плотностью населения их явно в несколько раз больше, чем в той же Москве.

4. Состояние машин. Такое впечатление, что в городе проходит конкурс на лучшее состояние личного автомобиля, – и все поголовно победители. Я, кажется, вообще не увидел ни одного «убитого ведра».

5. САМОЛЕТ. Это не просто так выделено. Это имя собственное. Так называется одна из уникальнейших достопримечательностей Сусумана. В стену местной школы невообразимым образом вделана носовая часть пассажирского самолета. Вот то есть натурально носовая часть (или уж как она там правильно называется у летчиков). Понять это невозможно – можно только стоять рядом и, раззявив по-детски рот, восхищаться.

Что удивило неприятно

1. Очень много бедно одетых людей. То есть не просто бедно, а как-то по-нищенски бедно.

2. Очереди. Мы уж, грешным делом, забыли, каково это – ждать возможности сделать покупку.

3. Много домов на грани того состояния, которое вопиет о срочном капительном ремонте. При этом понимаешь, что вряд ли…

Ну и конечно, количество живущих людей здорово поражает воображение: приблизительно четыре тысячи (по данным на 2005 год). Коротко о том, почему это поражает воображение. Дело в том, что, по словам приятеля Семена – Валерия (а мы по возвращении с прогулки уже, что называется, успели перемолвиться словечком), многие жители готовы уехать – куда подальше. Причин несколько. Основные: работы очень мало, а та, которая есть, не очень-то хорошо оплачивается, особенно если учесть цены на те же продукты; качество медицинского обслуживания – отдельный разговор, не для этой книги. (К примеру, врачей-онкологов в Сусумане просто нет. А меж тем климат Колымы далеко не способствует укреплению здоровья.)

Вот у людей и возникает желание податься за лучшей долей. Но одного намерения мало. Осуществить его не так-то просто. Все-таки Крайний Север – это на самом деле ОЧЕНЬ далеко. Самый распространенный вариант – собрать вещи и отправиться далее по всей России и даже ближнему зарубежью, обратившись при этом за помощью к родственникам, близким и дальним. И хорошо, если отношения с родственниками действительно соответствуют степени родства, то есть теплые и близкие. А если нет? Тогда особенно туго. А собственным жильем на Большой земле обзавестись почти нереально. Причина банальна и формулируется коротко «НЕ НА ЧТО». По жилищному сертификату (он же иногда проходит под названием жилищной субсидии – в этом случае сумма выдается наличными) за приличную по метражу трехкомнатную квартиру в Сусумане можно получить тысяч семь-восемь долларов. В наше время, располагая такой субсидией, можно приобрести квартиру только в маленьком городке или поселке, затерянном на необъятных просторах нашей Родины.

Но все равно денег хватит только на саму квартиру и переезд. А чем потом в этом самом маленьком городке или поселке заниматься, чтобы прокормиться? Вряд ли мигрантов ждет очередь из работодателей. Да и инфраструктура в таких городках, мягко говоря, «не ахти», а грубо говоря, попросту отсутствует. И уж тем более нет никакой гарантии, что по переезде жизнь будет лучше, чем в самом Сусумане. Разве климат помягче. Так что получается как в поговорке: что совой об пенек, что пеньком по сове, сове все одно удара не пережить. Все это Валерий излагает скучным голосом, совершенно не вкладывая в рассказ ни одной эмоции. Странно, однако. О наболевшем так не говорят. Хотя понемногу я начинаю понимать, что все слухи о нестандартности нрава и строении нервной системы колымчан имеют под собой твердую почву.

На самом деле причина разрухи, царящей в «золотой столице» и почти сравнявшей с землей большинство поселков и городов области, известна, но не афишируется официальными властями: прекращение государственной золотодобычи и перепрофилирование ее на артельно-старательские подряды. Что такое артель, известно – вахтовый метод, скудные условия существования и полное отсутствие инфраструктуры. Кто-то очень умный в середине 90-х годов, сидючи в недрах министерства экономики, что называется, свел «дебет с кредитом» и явственно увидел (на бумаге, естественно), что содержать на Колыме поселки и города с развитой инфраструктурой невыгодно, а следовательно, и незачем. А посему – долой государственную золотодобычу. То, что при этом оказались выкинутыми на улицу не только рабочие больших предприятий, но и члены их семей, занятые в сфере обслуживания, например, никого из чиновников не волновало. Что понятно.

Но, однако, вечер подходит к концу, точнее, к своему логическому завершению – полуночи, после которой как-то уже и не хочется дискутировать. Так сказать, не время и не место. До окончания путешествия далеко и поэтому рано делать долгоиграющие выводы. На раннее утро уже запланировано дальнейшее покорение колымской трассы, в узких (они же широкие в местных масштабах) кругах колымчан, имеющей более подобающее название – «Золотое кольцо Колымы». Образно, черт возьми!!! Учитывая влияние золота на экономику края…

Короче, все устали и попросту рухнули на подготовленные койки.

 

Просто «Поселок»

Утро в колымской трактовке – это часов эдак четыре-пять. Если бы время побудки не было заранее согласовано, боюсь, не обошлось бы без членовредительства со стороны «туристов-журналистов». Когда тебя бесцеремонно пинают в самые чувствительные места ногой (что означает: «Доброе утро, страна!»), то единственное, о чем ты мечтаешь, – иметь под рукой? ногой? тяжелый предмет с надписью: «от будильников», который можно бросить. Опять же, на ночь пили совсем не валерьянку. Но долг зовет, и мы, медленно преодолевая последствия неумеренных вечерних возлияний, восстаем от беспробудного сна.

Когда тебя влекут в пять утра, как тень Жизели, к целям манящим, но не имеющим сиюминутной пользы, то эмоций как-то маловато. Или они есть, но «вялые» и «жидкие». Поэтому километров сто – сто двадцать мы (я – задекларированный пессимист, балагур Марик и скептик Вадим) молча пытаемся найти в «Ниве» Семена невибрирующую часть кузова, к которой можно было бы прислонить замутненную вчерашним градусом голову. Все безуспешно, чего и следовало ожидать. И мы начинаем старательно таращиться в узкие оконца «Нивы». Видим мы там вполне усредненные колымские пейзажи. И как только мое сознание вычленяет из однообразного пейзажа специфические компоненты, я начинаю более ответственно записывать дорожные впечатления. Потому как мысль, что если я неточно запишу дорожные впечатления или вульгарно совру (к примеру, для создания антуража), то в тот же момент мне придется за литературное преувеличение отвечать. Боюсь, едва ли не самой важной частью тела, потому как дух правды, подсознательно, но уверенно, определяет именно ту часть, которая пострадает от вранья. Не хочу. И не буду… И не стал. Зачем врать или преувеличивать, если реальность, пусть и увиденная «в полглаза», гораздо интереснее. И эдакая подстраховочная реакция оправдана – пиши себе, и пусть головушка отдыхает, все равно будет захватывать.

Вот самый простой пример. По-моему, уже достаточно изжеванный. Если не средствами массовой информации, то Интернетом-то уж точно. И все равно – смешно и жутко. Едешь, едешь, едешь и вдруг на стене чудом сохранившегося то ли барака, то ли культмассового клуба читаешь леденящий душу лозунг: «Наш труп – Родине». Скорость у «Нивы» приличная, и поэтому успеваешь лишь слегка вздрогнуть. А потом вчитываешься в потрепанную суровым климатом надпись. И всего-то навсего: «Наш ТРУД – Родине». Но сразу просыпаешься и думаешь: вот «квинтэссенция трассы», ее СУТЬ. Пусть ошибка, вызванная капризами колымской природы, и случайна, но в каждой случайности есть доля закономерности….

Золотое кольцо Колымы. Проезжаешь ничем не примечательные и по большей части уже нежилые (по полной программе) поселки, иногда даже и ГОРОДА (ну допустим, хотя различия с поселками весьма условные), и все это время думаешь – затаенно, но весьма алчно – почти все это бывшие ЗОЛОТЫЕ ПРИИСКИ. То есть вот запасись терпением, запусти загребущую клешню в вырытую или промытую в простой лохани породу, и… Ах! «Золотой портсигар, отечественный, две штуки». А также: «Куртка замшевая, импортная, три штуки….»

И мнится дымчато, неконкретно: вот плюнуть на редакционное задание. Сговориться с уже ставшим «своим» попутчиком, водителем, проводником – Семеном и выйти на эти не контролируемые никем просторы. И запустить жадную лапу в ближайший же покинутый прииск. Да вот только здравый смысл (едва-едва продирающийся сквозь сухопутную качку машины) подсказывает: было бы так все просто… Не ты первый – умник, не ты последний.

Кончается «золотая мечта» вполне прозаично – я со всей дури вхожу лбом в более чем жесткий стояк «Нивы». Искры золотые, бесспорно, но имеющие прозаическое продолжение: «а это нас арестовывать пришли». Вот, думаю я, просыпаясь окончательно, это чтоб неповадно было.

Пока я переживаю жесткий колымский отходняк и молю бога мамоны избавить меня от искушения, в окошках неприхотливой «Нивы» вырисовывается последний населенный пункт перед окончанием нашего смутного пути. Поселок, местожительство Семена, его постоянное пристанище и последний оплот цивилизации перед посещением Кадыкчана. Поселок еще официально существует на картах, в нем даже живут люди (хотя как в том анекдоте: «и вы называете ЭТО жизнью?»). При этом много разрушенных и полуразрушенных домов, особенно зданий, явно некогда административных. Когда Семен указывает на одно строение, мимо которого мы проезжаем, и утверждает, что это поликлиника, мы с ребятами чуть не падаем с сидений.

Вываливаясь из машины и мельком осматривая окрестности, я начинаю сомневаться: а оплот ли??? И цивилизации ли??? Как здесь можно питаться и тем более ночевать? Окрестности наводят на мысль о спешной эвакуации из зоны военных действий. Но отступать поздно. В багажнике «Нивы» продукты, а Семену мы уже не только обязаны прошлым, но и реально зависим от него в настоящем и, как подсказывает здравый смысл, – в будущем. Так что: «хочешь – не хочешь – как хочешь». Ну вот. Мы и почти у цели. Дисциплинарная судорога духа и дикая головная боль в придачу.

Вяло шевеля конечностями, я выдвигаюсь на передовую не оформившегося пока журналистского репортажа. Понимая, что скорее всего (да точно!!!) больше никогда не окажусь в таком экзотическом месте, я достаю из широких штанин диктофон и иду в направлении самого оживленного района поселка. Предварительно справившись у Семена о, собственно, линии продвижения. Краем глаза я замечаю несдерживаемое желание моих коллег посетить более уединенные места и попутно делаю вывод, что, видимо, я буду первым, кто растрясет жителей поселка на предмет эксклюзивной информации. Что придает бодрости походке.

Поселок, в котором мы остановились отдохнуть, поесть и переночевать, воспринимается как предбанник перед посещением Кадыкчана. Вот уж воистину «город контрастов». В нем проявляются все положительные и отрицательные знамения ЖИЗНИ как она есть. Можно возводить декорации, чтобы попытаться воспроизвести Золотую лихорадку в Америке 20-х годов. А можно не полениться и раскопать что-то близкое родным реалиям. Впрочем, все относительно. Тут даже функционирует мини-рынок. Мини-мини: четыре грубо сколоченных прилавка, очумело прислонившихся к бетонной стене заброшенного здания. На прилавках – скудный ассортимент овощей непривычно мелкого размера. Морковка, редис и… И все. Измазанный рыбьей чешуей пустующий прилавок подсказывает нам, что еще с утра тут можно было увидеть дары окрестных озер. Жаль, не довелось лицезреть. Из нас троих двое – завзятые рыбаки, так что сожаление объяснимо.

Мы еще не добрались до конечной цели нашей экспедиции и сравнивать нам не с чем, но все равно возникает ощущение, что окончательно заброшенный город не будет выглядеть так жутко, как этот из последних сил цепляющийся за жизнь населенный пункт. Смерть всегда ужасна, но агония перед ней еще страшнее! Ну что тут скажешь. Не хочется обижать немногих оставшихся жителей поселка, даже если предположить, что они никогда не прочтут эти строки. Кстати, если перевести слово «немного» в числительное, получится около 600 человек. Почему около – это отдельный разговор, объясню чуть позже.

И тем не менее. Понять, как тут можно существовать (глагол «жить» употреблять по-прежнему язык не поворачивается), трудно. До посещения рынка мы увидели не много, но и этого хватает, чтобы составить поверхностное впечатление. Теперь хочется его дополнить и расширить. Поэтому я тут же прилипаю со всей своей журналистской бесцеремонностью к одной из торгующих женщин, в тщетной попытке выяснить: какие такие запредельные обстоятельства вынудили ее не покидать сию скорбную юдоль. После пятнадцати минут разговора я понимаю, что ничего не выйдет. Мы в прямом смысле этого выражения беседуем как слепой с глухим. Я вижу (и обсуждаю) лишь окружающую разруху, сравнимую с послевоенными примерами. А моя собеседница пытается объяснить мне, пришлому и потому неразумному, то, как трудно отказаться от «городского гражданства». Получается как в известном диалоге: «Это – стена. Нет – она белая».

Из уважения к моей временной собеседнице и ее соотечественникам в путевых заметках я попытался зафиксировать точку зрения коренного жителя, не искаженную моими невежественными комментариями и вопросами.

Вот ты говоришь – как на войне. Ну, пусть. У нас-то хоть знаешь, с кем воюешь. Климат суровый, это да. Природа неласковая, цветуев мало. Тоже верно. А по большому-то счету, кому они, эти цветы, нужны? А так… Вот и все враги. По пальцам можно пересчитать. А на Большой земле? Да охренеешь (лексика сохранена) их подсчитывать. От соседа по дому до террористов. Ну и зачем мне эти радости? Живи и трясись от страха кажный день. А тут покой, не врет никто, потому как смысла нет. Если, как в Кадыкчане будет, то уеду. Покамест и тут не болею.

Что касается реплики «как в Кадыкчане», напоминаю: это полное отключение всех (даже самых примитивных) систем жизнеобеспечения до окончания расселения жителей. А в поселке люди хоть и лишены канализации, зато есть электричество. Вот как я могу возразить, скажите??? Что: «а у нас в квартире газ», но при этом действительно все поголовно врут? Но все же трудно сразу принять точку зрения, от которой за версту веет библейскими заповедями и ветхозаветной моралью. Особенно жителю современного Вавилона. Поэтому я тут же бросил своих спутников и отправился побродить по поселку, имея в загашнике пошлую цель. Доказать самому себе, что мой цивилизованный образ жизни лучше. Лучше чего? Да просто лучше.

Надо сказать, метода себя оправдывает. С непривычки город кажется мне возведенной в десятую степень версией «Ведьмы из Блэра». Почему ассоциации именно с голливудским ужастиком, а не с апокрифичным «Сталкером» Тарковского? Объясню, это довольно просто. По сюжету «Сталкера» первопричина неприятностей к моменту повествования уже рассосалась. Ну, посетил кто-то, сотворил что-то и устранился. То есть люди остались расхлебывать. А в «Блэре», напротив, до сих пор обитает источник опасности. Да, он неопределенного характера и не имеет конкретной формы, но он присутствует повсеместно.

Опасность, угрожающая поселку, не столь мистического характера, зато она выглядывает из каждого окна в заброшенных квартирах. Именно эта опасность дышит в затылок любому, кто пройдется по пустынным и гулким улицам. И так ли важно, что имя ей «прозаическая» экономическая нецелесообразность или отсутствие градообразующего предприятия? Опасность по-прежнему присутствует в городе, медленно, но верно разрушая его изнутри и снаружи. Поэтому мороз по коже слегка продирает – соответствующий суровой природе. Отчего же возникают, собственно, пупырышки?

Мысль первая: мама моя, это ж какие железные нервы и незамутненное триллерами сознание нужно иметь, чтобы жить в таком месте??? Уж на что я циничный материалист, и то вульгарно жутковато. Одна жилая квартира на (допустим) стоквартирный дом. И там ночуют, в том числе одинокие старики, женщины. Ну ладно старики, они столько на своем веку повидали! Но все остальные! Я как-то ненавязчиво представил себе свою тещу, которой, как я всегда считал, можно крепостные стены крушить (вместо тарана), живущей в поселке. Хм…

Мысль вторая: елки-моталки, сколько же сил нужно было приложить, чтобы все это на вечной мерзлоте построить!!! Дома, кстати, все из-за этой самой мерзлоты, покоятся на сваях, что тоже в достаточной мере усиливает общую сюрреалистичность пейзажа. Такие сплошные избушки на курьих ножках. Нет, серьезно. Представьте себе обычную блочную пятиэтажку с бетонными штырьками по всему периметру. И там, где у обычных домов бывает фундамент и подвал, – штырьки высотой по полметра с расстоянием метр-полтора между ними. Гротеск, реально. Да, вот так. Смотришь на эти штырьки, на окружающую неласковую природу, делишь все эти размышления на суровый климат и получаешь в уме трагичную историю возведения поселка. И остро ощущаешь историческую несправедливость. Трудом рабов, которые возвели египетские пирамиды, до сих пор восхищаются историки, археологи и отдельные сознательные туристы, хотя гробницы всего-навсего задумывались как памятник самомнению фараонов. А труд тысяч людей, которые корячились на возведении поселка, способного стать домом для нескольких же тысяч других людей, как-то никого, похоже, не впечатляет. А в чем, простите, разница? В размере и возрасте построек? Ну, это кому как. Я вот пирамиды посещал, и ничего такого в душе не шевельнулось. И рабов я как-то не очень жалел. Зато поставленные на бетонные сваи дома поселка почему-то вызвали у меня ассоциации с величием воли человеческой. Как в детской песенке советского периода: «захотели дом построить, нарисуем – будем жить!».

Впечатление от осмотра города довольно гнетущее. Что, впрочем, не удивительно и никакой неожиданности в этом нет. Но к ожидаемым эмоциям примешивается что-то еще. Трудноопределимое какое-то чувство. Останавливаюсь возле разрушенной почти до основания постройки, в которой, очевидно, в прежние времена располагался магазин, закуриваю и пытаюсь разобраться. В чем же дело? Несколько раз заносило меня в деревни, где из полутысячи жителей осталось двое-трое. Печальное зрелище, безусловно, но именно печальное – не более. Так в чем же разница? Только в том, что там были деревенские дома, а здесь – городские? Ну, пожалуй, неуверенно соглашаюсь я с самим собой. Я житель исконно городской и деревенская изба ассоциируется у меня максимум с дачей во время летнего отпуска, но уж никак не с постоянным жильем. Поэтому и особого трагизма в заброшенных бревенчатых срубах мое внутреннее «я» не находило. Тогда как вид разрушенных и покинутых городских кварталов вызывает у меня уже более конкретные ассоциации. Вот жили люди, жили полноценной жизнью, привыкли к суровому краю и собирались жить дальше. А их под зад коленом – выметайтесь, мол.

На этом месте мои размышления прерываются, потому что ко мне присоединяется Семен. Оказывается, пока я трепался на рынке и бродил по окрестностям, он успел поставить «Ниву» в гараж и повидаться с женой, с которой, между прочим, договорился о приготовлении обеда для нашей группы. «Голодными не останетесь» – продукты, которые мы привезли, он тоже уже разгрузил. Мне становится как-то неловко за свое праздношатание, и по этому поводу я тут же изображаю бешеную журналистскую активность. Начинаю с того, что делюсь своими впечатлениями о покинутых квартирах. Обреченно вздохнув (поняв, что от меня не отвяжешься теперь), Семен комментирует ситуацию.

Да, именно коленом, да еще в грубой форме. А форма-то действительно более чем грубая. Нет, не в том смысле, что людей физически заставляют покидать поселок. Гораздо «цивилизованней» (читай проще) создать такие условия для жизни, чтобы нормальный человек (особенно обремененный семьей и детьми) не решился и дальше оставаться на основательно насиженном месте. Нет НИЧЕГО: ни горячей, ни холодной воды. Давно «почила в бозе» канализация, но у местных жителей есть возможность не противоречить привитому при советском строе эстетизму: можно завести отхожее место во дворе (хотя специально оборудованных для этой целей помещений я так и не увидел – нигде). В доме Семена, например, все обходятся патриархальными цинковыми ведрами. ЗАТО есть электричество. Ну, правда, не по всему поселку. Незадолго (месяца за три) до нашего приезда вышла из строя пара-тройка опор ЛЭП, лишив три района из семи в поселке электричества. Но жители не унывают – катастрофа явно имеет временный характер. Починят. Может быть.

Выдав мне эти сведения, Семен явно превысил лимит своей разговорчивости. Обычно он столько слов произносит за весь день. По этой причине я явственно вижу, что мое общество сильно его тяготит. Пообещав прибыть к обеду, я, под облегченный вздох Семена, продолжаю экскурсию по поселку в одиночестве. Гуляю. Попутно восстанавливая в памяти сведения о причинах постепенного умирания поселка.

Золотодобывающее предприятие (выработка), вокруг которого и был возведен поселок, истощило свои ресурсы и почти в тот же самый момент поселение, в котором на тот момент проживало полторы тысячи человек, утратило не только официальный статус, но и привилегии – поддержания условий, необходимых для жизни. Местная администрация просто махнула на всех жителей рукой – выгребайте сами как знаете.

Какое-то время, по инерции, поселок еще существовал, но уже к концу 90-х годов приобрел тот вид, который я лицезрею в данный момент. Кадыкчан хотя бы расселили, пусть и в варварской форме, а на поселки поменьше уже не осталось ни денег, ни сил. Проект по расселению Кадыкчана был признан неудавшимся, и потому вся программа приостановлена. К настоящему времени принята прорва постановлений во всех административных органах, но постановлениями сыт не будешь и золото они в выработку не вернут.

Типичная история. Из семидесяти двух поселков и небольших городов, когда-то располагавшихся вдоль колымской трассы, осталось всего девять. И это не предел. Процесс продолжается. А сколько всего на Крайнем Севере таких поселков − не перечесть, зато общее количество проживающих в них человек примерно известно: более десяти миллионов человек.

 

Вечером мы собрались в квартире Семена. «На сходку», как сформулировал записной балагур Марик. И хотя за полторы недели путешествия его остроты уже начали мне надоедать, нельзя не признать, что определенное сходство (по крайней мере, в том, что касалось внешних атрибутов встречи) присутствовало. Для начала не работал дверной звонок, и пришлось стучать. Мы-то просто некоторое время неритмично стучали в дверь, а вот пришедшие чуть позже гости выбивали разные условные стуки. «Очень удобно, – поделилась с нами жена Семена, – всегда знаешь, кто пришел». Каждый прибывший приносил с собой продукты и бумаги: карты, нарисованные от руки, списки «всего-чего-может-понадобиться» – как выразился один из гостей. И над всем этим романтично парил сизый дым дешевых папирос.

Одного из гостей, парня лет тридцати, Семен представил нам как водителя, который отвезет нас завтра в Кадыкчан. «Вася», – коротко сказал он, и крепкое рукопожатие было сдобрено жутко хитрым, прямо каким-то лисьим взглядом.

– Предупреждаю сразу. Довезти – довезу, а всякие там экскурсии, лекции-шмекции – это не ко мне. Нужно чего узнать, узнавайте здесь. Я Кадыкчан плохо знаю. Где, что, как – разбирайтесь сами, – прокомментировал ситуацию водитель. Жизнеутверждающее начало знакомства. Весь вечер мы пытались склонить Васю принять расширенное участие в нашей поездке, но тщетно. Он стоял на своем, за что мы с Вадимом тут же присвоили ему прозвище Харон. А как еще можно было назвать перевозчика в мертвый город?

Ситуацию немного смягчил второй гость – Филя, еще один сопровождающий. Мы были несколько удивлены таким вниманием к нашим персонам, но все оказалось более чем прозаично. У Фили в Кадыкчане имелись свои дела, и поэтому он скорее являлся попутчиком, хотя и не отказался устроить нам небольшую экскурсию по городу. На прямо поставленный вопрос, являлся ли он в прошлом жителем Кадыкчана, Филя ответа так и не дал, и мы на время отстали от него с расспросами. Филе около сорока лет, у него неправдоподобно круглая голова (почти идеальная сфера, что подчеркивает прическа а-ля стриженый ежик), он, как и Семен, скупился на слова, но в отличие от хозяина квартиры редко произносил хоть одно предложение, не сдобрив его ненормативной лексикой.

После того как закончилось обсуждение деталей завтрашней поездки, а (скажем так) продукты еще остались, разговор непринужденно перешел в нематериальную плоскость. Как только Филя понял, что мы живо интересуемся местными мифами и легендами, то мгновенно преобразился. От его напускной немногословности не осталось и следа, из него как из худого мешка посыпались истории различной степени достоверности. Было видно, что их пересказ доставляет самому рассказчику немало удовольствия. Для затравки Филя поведал нам историю о строительстве ныне покойного города.

 

Предыстория

Строили быстро. Тогда бардак, конечно, был, как и везде, но в наших широтах не забалуешь. Не подвезли материал вовремя, и все – до зимы не управишься. А тогда только и останется, что лапу сосать вместо строительства (лапа – это уже облагороженный редакционный вариант). Какая стройка в минус пятьдесят? Так что все бодро и в темпе возводили. Шахта-то уже к тому времени была закончена давно, поэтому понагнали ЗК (зеков), и вперед. И вот тут-то и начались коленца. Понятно дело, на какой же стройке обходится без жертв. Я вон слышал, даже у америкосов ни один небоскреб не удается поставить без одного-двух трупов. Что уж про нас говорить. Все знают примерно, сколько человек на стройке обязательно загнется. Но с Кадыкчаном это что-то запредельное было. Люди рассказывали – что ни день, то несчастный случай. И главное, не сказать чтобы именно со строительством все было связано. То до фига народу отравилось жрачкой, то эпидемия какая-то гнусная. В конце концов даже начальство задумываться стало.

Ну, у них какие мысли? Известно – диверсия. Чуть на мыло не изошли, все искали: какая же это империалистическая сволочь на стройке пакостит. Потом устроили что-то вроде экспертизы. Пригласили инженеров, спецов, и поручили им доискаться, что стало причиной несчастных случаев: умысел, несоблюдение техники безопасности или слепой случай. Ну, насчет техники безопасности это они погорячились. Кто ж ее на зековских стройках когда соблюдал по полной-то программе? Так, берегутся люди, сами следят, чтоб башку под груз не подставить.

Проверяльщики, ясное дело ничего не нарыли. Почему ясное? Ты мне историю не погань, всему свой черед. Да, значит, не нарыли. А несчастные случаи как были, так и продолжались. И пока спецы чесали каски, народ уже давным-давно разобрался, в чем причина. Да толку чуть! Деваться со стройки все равно некуда. Не сбежишь. Зато к окончанию строительства почти у каждого ЗК на шее болтался деревянный или металлический крест на веревке. А начальство… А начальство к тому времени на этот факт стало смотреть сквозь пальцы, потому как режим режимом, а на одной советской идеологии стройку не закончишь. А кресты, говорят, помогали сильно.

Закончив рассказ, Филя «со слезой» посмотрел в окно, судорожно вздохнул, выдал что-то типа «й-й-ех», крякнул и залпом выпил полстакана. На кухне повисло молчание. С одной стороны, все повествование явно отдавало непрофессиональной театральщиной, с другой – а кто его знает, может, правда? Марик вопросительно взглянул на Семена и Василия. Но те индифферентно молчали, глядя в сторону. Ни подтверждать, ни опровергать историю они явно не спешили.

Зато разговорившийся Филя явно собирался досказать сию печальную повесть. И в ход пошла тяжелая артиллерия.

Вот вы знаете, что Кадыкчан на эвенском означает «Долина Смерти»? (Мы скромно подтверждаем, что немножко в курсе.) Во-о-о-т, а вы спрашиваете, почему проверяльщики облажались. Уж после того, как спецы всю стройку облазили, до них наконец дошло, что местные неспроста такое мрачное название местности дали. Стали раскапывать: отчего да почему? Нарыли аж две версии. Первая, «озерная», заключается в том, что под твердым грунтом Долины рассредоточены подземные озера и выходы природных артезианских скважин. По этой причине подмытый грунт периодически промывался в самых неожиданных местах. И вторая, «углекислотная»: из-под земли в этой местности когда-то (когда конкретно, никто сказать не может) выходил под давлением углекислый газ, что-то вроде природных газовых конфорок. Расположены выходы были локально, повсеместно, но бессистемно, что сильно затрудняло их обнаружение. Углекислота, как известно, имеет более высокую плотность по сравнению с воздухом, поэтому уровень газа не поднимался более чем на метр от земли. Что, однако, не помешало газу вытеснить из Долины все живое. Ну, ага, и вроде обе версии спецы подтвердили. Типа геологические изыскания, то, се…

Ну, еще местных трясли: что да почему? Только их версию даже и рассматривать не пытались. Еще бы, кто из советских людей мог слушать лепет о духах предков, которые выбрали себе именно Кадыкчан, чтобы осуществить тотемное рождение (может, Филя имел в виду перерождение?). Да вот только гладко было на бумаге, да забыли про овраги. Ни один несчастный случай не получил подтверждения согласно обеим версиям. Кстати, до сих пор и гуляют по Колыме два варианта. Кто так объяснит, кто по-другому: почему Долина Смерти-то. Да только ни одного явления, о котором спецы напели, за столько лет существования города не наблюдалось.

Вот и думайте сами. С одной стороны – стройка, которую даже тертые зеки назвали «проклятой». А с другой стороны – ни одного случая «провала», «промыва» или «прорыва» за столько-то лет, пока город стоит. Если был газ или озера, то куда они делись, да еще так внезапно? Но есть и еще одна сторона. По поводу местной-то версии: и как сейчас на Большой земле Кадыкчан называют? То-то: город-призрак или мертвый город. Как говорится – имеем то, что имеем.

В рассказе Фили фигурировало еще несколько «ужастиков». Но так как мы после каждой байки внимательно посматривали в сторону Семена, а он при этом делал лицо как у «замерзшего в вечной мерзлоте», то и пересказывать их не стану. Байки существуют всегда и везде. И вот спроси меня – почему же я привел здесь именно эти две байки нашего потенциального проводника? Да потому что я и сотоварищи все же побывали в Кадыкчане.

И снова утро, на сей раз это означает четыре часа после полуночи. Скудный чай-кофе, оплата горючки (скопидом Марик стонет от местных тарифов), и дальнейшее продвижение по колымской трассе.

Едешь и постоянно жалуешься самому себе. Пейзаж до ужаса мрачен и однообразен. Захочешь красочно описать – хоть надуйся, как китайский каучуковый матрац, нечего описывать. Все одинаково: далекие сопки, дорога, вновь далекие сопки, рядом с ними лентой протянулась дорога. Иногда местность «оживляется» сгоревшими остовами построек, ржавыми грузовиками и заброшенными бараками. При этом нельзя не признать, что колымская природа при всем своем однообразии не лишена эстетики, пусть и аскетической. Но вот что здесь действительно красиво – это закаты и восходы. Панорама фантастическая, обзор во многих местах открывается бескрайний – верти головой, покуда шея позволяет, и любуйся. А посмотреть есть на что, пусть и недолго: буйство красок и форм, величественное зрелище. Я один раз попытался сосчитать количество цветов и оттенков, отразившихся на рассветных облаках. Куда там!

Однообразие продолжается недолго. Как только съезжаешь непосредственно с трассы (пусть и километра на два-три), все преображается. Пейзажист из меня, право слово, никакой, поэтому заранее прошу прощения. Всего много – и неба, и сопок, и солнца. Что касается деревьев, то я искренне был удивлен, так как до этого думал, что до таких размеров во всем мире могут дотягивать только секвойи. И вообще я почувствовал себя букашкой, вышедшей прогуляться в кустарник, – вокруг все такое огромное.

Едем молча, каждый задумался о том, что ждет его в конце пути. Забегая вперед, скажу: никто из нас не увидел того, к чему готовился и чего ожидал. Марику виделась таинственная ЗОНА, где даже физические законы действуют избирательно. Вадиму, побывавшему в горячих точках, грезился второй Грозный, только дочиста эвакуированный. А я …лично меня подвел снобизм. И это я осознал уже после того, как оказался на территории Кадыкчана. Но не будем опережать события. Пока мы все еще мелко дребезжим частями тела в такт разболтанным подвескам «козла». Едем по возможности молча. И не по причине угнетенного настроения, а руководствуясь соображениями здравого смысла и печального опыта. Пару раз я и мои спутники чуть не откусили себе языки – на грунтовой (почему-то непривычно темно-серой) дороге наши неопытные глаза совершенно не замечают ям и колдобин, а наш неунывающий Харон – Вася не дает себе труда предупреждать о них заранее.

Но вот начинаются первые странности. Они же – особенности зрительного восприятия непривычного ландшафта. Кажется, на километры вокруг – отлично просматривающаяся пустыня. Невозможно пропустить хоть сколько-нибудь заметный объект. А на поверку получилось как в комиксах, когда над головой героя красуется надпись: «БАЦ!!!» Вот так же над нашими головами внезапно нависли сопки. Вот именно нависли, и именно над головами, и именно внезапно. От неожиданности они показались нам очень высокими, и было совершенно непонятно, как мы могли их раньше не заметить. Пока мы отходили от каверз местной топографии, Вася, который до этого только посмеивался, слушая наши комментарии, оторвал конечность от баранки и указал промасленным пальцем куда-то по направлению к горизонту, сопроводив свой жест лаконичным комментарием: «Приехали». Мы дружно посмотрели вперед. Потом переглянулись. В глазах друг друга мы прочитали один и тот же вопрос – «КУДА???» Впереди по-прежнему простиралась пустынная равнина, окаймленная сопками. Ее однообразие нарушало лишь невразумительное строение размером с собачью будку. Понимая, какими тупыми «турыстами» мы должны показаться нашему водителю, я все же рискнул задать этот вопрос вслух.

«Ну, вы, блин, даете, – неоригинально выразил свое отношение к нашей наблюдательности Вася. – Станция Березай, кому надо – вылезай. В Кадыкчан приехали, куда хотели – туда доставил». Вопрос «Где Кадыкчан?» мы проглотили в последний момент. Потому что действительно – увидели.

 

Долина Смерти

Собачья будка на поверку оказалась действующим КПП. Кто, с какими целями и задачами расположил здесь это убогое строение с линялой железной палкой вместо шлагбаума, выходит за пределы моего понимания. И потом. Если бы вы только видели этих «дежурных»! Больше всего они похожи на не очень удачливых разбойников, поиздержавшихся сухопутных пиратов. Логики никакой – перед будкой мы даже не стали притормаживать, железяка без вопросов поползла вверх.

Возвращаясь к странностям. Именно на Колыме я в первый раз воочию убедился в том, что тезис «Земля – круглая» имеет под собой веские основания. Несколько раз у меня создавалось полное впечатление, что объекты словно вырастали из-под земли. Такой эффект (как мне потом объяснили бывалые люди) можно наблюдать на больших водных пространствах, где ничем не закрытая линия горизонта видимо изогнута. Огромные пространства Колымы создают подобный эффект, который значительно усиливается цветовым однообразием. Переходы от серого к бурому, а затем к черному не имеют четких границ, отчего все неровности оптически сглаживаются.

Скорее всего, в случае, когда мы дружно не заметили расположенный прямо у нас под носом город, имел место именно такой цветовой обман. Ну и еще выкрутасы подсознания. Ведь когда человек направляется в город, даже если и вымерший, то он подсознательно рассчитывает увидеть именно город с присущими ему атрибутами: светом, геометрическими формами и яркими красками. Ну если и не яркими, то хотя бы отличающимися от природных. А тут… Мало того что постройки совершенно сливались с ландшафтом по цвету, так еще и рукотворные формы блочных коробок, разрушенные суровыми погодными условиями и отсутствием ухода, потеряли привычные очертания.

По поводу моего снобизма. Являясь жителем шестимиллионного города (по последним подсчетам), я думал, что Кадыкчан всего лишь большой поселок, как ГОРОД я его мысленно не идентифицировал. Не ожидал, что покинутый населенный пункт покажется мне таким огромным. И дело не в количестве домов как таковых, а в том, что в Кадыкчане присутствовала вся полагающаяся городу инфраструктура. Кинотеатр, здание спорткомплекса с бассейном и ледовой ареной (!), прачечные, парикмахерские, ресторан – все, что ассоциируется именно с городом. Я грешным делом тут же представил себе покинутый населением Питер – пустые и гулкие площади, огромные коробки гипермаркетов на окраинах. Уф! Нельзя иметь такое богатое воображение – вредно для нервной системы.

Но пора вернуться в Кадыкчан. Для полноты впечатлений и, выражаясь местным языком, «глубокого бурения» местных достопримечательностей, я откалываюсь от группы и час-полтора брожу по улицам в совершенном одиночестве. Первое впечатление – город мимикрирует, пытается слиться с окружающим миром. Как будто постепенно растворяется: в сопках, в черно-серой земле, в чахлой бурой растительности. Надо сказать, первое впечатление не из приятных. Все вокруг кажется каким-то размытым, размазанным. Трудно перенести на бумагу испытанные чувства. Такое ощущение иногда возникает в сумерках с их неопределенностью контуров и отсутствием четких граней. Вот именно – сумерки. Посреди яркого солнечного дня, кажется, что ты неожиданно оказался в тумане. Мгновенно чудится, что похолодало. И так-то тепло не было…

Через некоторое (весьма непродолжительное) время я начинаю понимать, что город не мимикрирует, а его растворяют. И очень успешно. Та же чахлая растительность совершенно спокойно одерживает победу над камнем, а сопки явственно подпирают город круглыми боками, и начинаешь верить: расплющат рано или поздно. Вот тебе и торжество человеческой воли! Теперь мне так совсем не кажется. Наоборот, начинаю понимать, насколько рукотворные изменения ландшафта недолговечны и хрупки по сравнению с возможностями природы. Нет, не так – ПРИРОДЫ – вот как. Сколько бы ни было вложено сил, труда, материалов, все это ничего не значит. Строили город тысячи человек не один год, а природа без вложения каких-либо видимых усилий спокойно возвращает отобранное маленькими самонадеянными людишками. С момента расселения прошло всего около двух лет, а дома выглядят так, как будто брошены несколько десятилетий назад. Огромные трещины по фасадам, отвалившиеся пристройки, расколовшееся крыльцо. Долина Смерти перемолола постройки почти в фарш за очень короткое время.

Возвращаясь к месту воссоединения группы, я уверяюсь в тотальной ошибочности лозунга «Человек – царь природы». Скорее – не очень успешный и не очень состоятельный арендатор.

Однако, как говорила девочка Алиса, ныряя в нору за Белым Кроликом: «Все чудесатее и чудесатее». Встретившись с моими коллегами, по их лицам я понимаю, что и они несколько шокированы увиденным. Но обмен впечатлениями решено отложить на вечер, а пока продолжить экскурсию по городу, но уже в сопровождении Фили. Кстати, меня еще с вечера мучает вопрос: «Филя» – это сокращение от Филиппа или от Филимона? Надо будет попозже уточнить.

После непродолжительного совещания решаем дойти до центральной площади и там перекусить. «Для экзотики», – подмигивает Филя, а я тихо удивляюсь, где это он набрался таких слов. И тут нас всех внезапно удивляет Вася, до этого молча слушавший, как мы совещаемся. В сердцах, сплюнув на дорогу (очень выразительно), наш Харон решает нарушить собственное же условие и говорит, что пойдет с нами, при этом никак не объясняя произошедшую разительную перемену мнения. Мы сами поймем его побудительные мотивы, но чуть позже.

В быстром темпе мы добираемся до большой площади, которая имеет непривычную квадратную форму, и разводим костер из подручных материалов. В ход идет все, что горит: оконные рамы, два стула и приличная пачка старых газет. То, что мы не первые, кто разводит огонь таким способом, видно невооруженным глазом. Почти ни в одном окне не видно деревянных рам. Пока на огне булькает котелок, Филя, поминутно потирая от удовольствия ладони, приступает к рассказу о взрыве на шахте в 1996 году. Во время этого взрыва погибло шесть человек. Через минуту мы понимаем, что следует очередная серия ужастика. Она начинает обрастать сюжетными подробностями, но тут Вася не выдерживает. В переводе на нормативную лексику он просит рассказчика помолчать и перестать пороть чушь. После чего он, явно тяготясь своим новым статусом лектора, разражается гораздо более правдоподобной версией.

В начале существования так называемым градообразующим предприятием для Кадыкчана стала угольная шахта, основанная на богатейшем месторождении. Построенный поселок почти сразу стал процветающим – даже противоречащие здравому смыслу советские нормативы выработки выполнялись и перевыполнялись с лихвой. Все было как в старых фильмах – новогодние елки, Первое мая и все в таком духе. Город разрастался и обрастал даже излишествами – той же самой ледовой ареной (ну для чего, скажите, в местах, где лед не сходит порой до конца апреля, строить крытый каток?). Но начало 90-х годов принесло с собой первые проблемы. В частности, перебои с транспортом, на котором вывозили уголь, с задержкой зарплаты и значительным оскудением продовольственного ассортимента. Однако казалось, что ситуация понемногу начала выправляться. Появились первые «кооперативные» кафе, магазинчики и предприятия сферы услуг. Казалось, как в том анекдоте, «а жизнь-то налаживается». Но не тут-то было. Прогремевший в сентябре 96-го взрыв резко подвел черту под надеждами людей. Шахту решено было закрыть. К этому моменту в Кадыкчане было около шести тысяч жителей.

Это было такое потрясение для большинства кадыкчан, фактически начало конца поселка, что, естественно, само событие обсуждалось жителями на разные лады. И слухи ходили (один другого нелепей), и подробности взрыва многократно обговаривались, попутно обрастая домыслами и несуществующими деталями. Один из слухов был следующего содержания: «взрыв подстроен». Кем? Следовали варианты: проворовавшимся начальством шахты, криминалитетом при переделе собственности и – как апофеоз – местной администрацией, которая подозревала: еще чуть-чуть, и шахта станет нерентабельной из-за значительной удаленности от крупных транспортных узлов, того же Магадана.

Большинство здравомыслящих людей, к тому же работавших непосредственно в шахте, были не склонны верить этим слухам. Сам Вася считает, что авария была действительно случайна. «Но нельзя же в наше время быть в чем-то совершенно уверенным», – резонно замечает наш водитель.

Васин рассказ при всей его внешней прозаичности производит на нас более глубокое впечатление, чем ужасы от Фили, и мы в задумчивом молчании доедаем нехитрую снедь. Продолжив прогулку, через два квартала мы замечаем то, что не бросалось в глаза при первом знакомстве с Кадыкчаном. В квартирах и магазинах осталось очень много брошенных вещей. При этом понятно, сколько бесхозного скарба отсюда уже вывезено за те несколько лет, что город брошен. По этому поводу у нас возникают вопросы. Что же за экстренная эвакуация постигла кадыкчан, если в одной из квартир мы даже увидели брошенный детский горшок? И как вообще выглядели последние месяцы, дни и часы поселка?

Желающий реванша Филя тут же обрушивает на нас очередную порцию кошмарных историй. О замерзших людях, оставшихся зимовать в неотапливаемом поселке, о съеденных домашних животных, ну и все в таком духе. И снова Вася разражается непечатной тирадой в его адрес. А дальше излагает свою версию.

Конечно же, все было не так, а гораздо более мрачно, но несколько в другом смысле. Первой ласточкой будущего запустения стало отключение отопления: из-за аварии замерзла местная котельная. Канализация пережила отопление ненадолго. Даже в мороз люди были вынуждены ходить в туалет на улицу. Дома-то городские, вот и представьте себе: куда податься, если «у вас в Питере» одномоментно перестанут работать ВСЕ унитазы? Зимой. Представили?

К этому моменту расселение Кадыкчана шло уже полным ходом. Первыми уехали семейные люди с детьми. Тут уж ничего не попишешь – брали первое, что предлагали. Но и в не очень привлекательные места уезжали налегке. Программа финансирования расселения не предполагала ни одной лишней копейки субсидии. А теперь примерно прикиньте, сколько стоит оплатить пересылку контейнера с вещами, хотя бы и трехтонника, из Кадыкчана? Многие были вынуждены отдавать буквально последнее, чтобы сохранить самые необходимые на новом месте вещи.

К началу зимы в поселке остались только взрослые и, как ни странно, много пожилых людей. При этом все оставшиеся жили в Кадыкчане не первый год и прекрасно отдавали себе отчет в том, какая зимовка их ждет. К этому моменту поселок уже официально прекратил свое существование. Не было электричества, воды (даже холодной), не работала канализация и не функционировал ни один магазин. Тем не менее человек шестьсот решили зимовать. Точное число никто назвать уже не сможет, перепись населения никто не догадался провести. Запасались буржуйками, благо топливо можно было найти в любом брошенном доме, продуктами и решили дожить до тепла. Конечно, обморожения были, но не в таком ужасном количестве, как можно подумать. Остались зимовать старожилы – люди, которые прекрасно знали, как выживать в суровых условиях Крайнего Севера, поэтому все эти страшные ужастики о трупах – выдумки чистой воды. Но неужели от этого история становится веселей?

Пока суть да дело, мы понимаем, что часа через два стемнеет и если мы хотим дальше осматривать город, нужно поторапливаться. Оскорбленный невниманием Филя спешно ретируется по своим таинственным делам (хотя какие они таинственные – вульгарный сбор цветного металла и, похоже, мародерство по мелочи), а мы продолжаем бродить по городу. Последние впечатления от посещения Кадыкчана – завтра утром (о-хо-хо, и когда ж я наконец высплюсь?) мы уезжаем.

Город выглядит на удивление современно. И от этого становится особенно жутко. Сейчас объясню подробнее. С одной стороны, эффект, о котором я уже упоминал, – кажется, что дома брошены людьми, как минимум, лет двадцать назад, а с другой стороны, разрисованная вполне актуальным по содержанию и по технике выполнения граффити стена магазина. Архитектура, конечно, без излишеств (нет даже балконов – местная специфика), но квартиры отличной планировки и приличного метража. В Питере, к слову, такого размера жилплощадь появилась только в новостройках последнего десятилетия. Отсутствие затейливых линий в форме строений по замыслу строителей должно было компенсироваться веселенькой раскраской домов.

Сейчас уже трудно представить себе, как выглядели среди окружающего пейзажа выкрашенные в бюргерские цвета (салатовый и розовый) пятиэтажные блочные коробки, но, подозреваю, не очень симпатично. Хотя… должен же глаз хоть иногда отдыхать на ярких цветовых пятнах. Кстати, краска на домах тоже почти вся облупилась. Зато почти нетронутым сохранился нарисованный на одной из глухих стен жилого дома колоссальных размеров красный олень. Вот тоже причуда колымской эстетики. Но самое главное: поражают размеры панно – этажа примерно на три – это в высоту, а в ширину – половина стены. Хотя как раз размеры можно объяснить. Я сам испытал действие гигантомании Крайнего Севера – все кажется очень большим и хочется соответствовать.

От наружного осмотра приходится отказаться – пошел мелкий дождик, и мы решаем побродить по лестничным клеткам. На некоторых дверях надписи угрожающего характера. Бывшие владельцы покинутых квартир письменно грозят потенциальным мародерам страшными карами. Как естественного происхождения – «будете отвечать по закону», – так и мистического (на некоторых дверях мелом начерчены православные кресты). Совершенно очевидно, что, несмотря на отчаянность положения, люди в глубине души надеялись вернуться.

Все перечисленное неприятно поражает глаз. Слух же постоянно находится в напряжении. Я все время пытался услышать хоть какой-нибудь природный звук. Но глухо: не считая индустриального громыхания железа и по-деревенски звучных скрипов немногих оставшихся деревянных дверей и рам, не слышно ничего. Такая гнетущая тишина держит в напряжении. Животных и людей нет – это понятно. Но где же завывания ветра? Где хотя бы шелест травы, заполонившей все вокруг? Где, наконец, птицы? Совершенно точно констатирую – тишина в Кадыкчане стоит противоестественная. Насчет всего остального – призраков и видений не наблюдалось, а вот по поводу звуков заявляю со всей ответственностью: в городе что-то не так. Вот когда холодком за шиворот вползают жуткие Филины страшилки по поводу местной версии названия города. Привет от Фили, будь он неладен.

И последнее. Когда мы наткнулись на этот… эти… это сооружение, солнце уже зашло за облака, но сумерки еще не опустились на Кадыкчан. И слава богу, а то я мог бы подумать, что сошел с ума. А так ясно видимые очертания придали сооружению черты гротеска. Теперь напрягите воображение. Вам понадобятся все его запасы, которые только найдутся, и представьте себе длинный ряд деревянных дверей. Обычных входных дверей, их штук двадцать только по фасаду. Да-да, имеются еще и торцы. Там дверей меньше. Двери не покрашены и держатся с помощью совершенно непонятного принципа – то ли они сколочены между собой, то ли… а кто его знает. Сверху этого сооружения возведен гибрид курятника и голубятни, маленькая будка, я бы сказал, одноместная кабинка, тоже собранная из дверей. И все это в чистом поле на фоне необъятного колымского горизонта. Даже Сальвадору Дали такой сюжет не приснился бы. А тут – реальность. Кто? Зачем? Непонятно. Но от сооружения заметно веет безумием.

На этой оптимистической ноте осмотр города Кадыкчана заканчивается. Мы возвращаемся к стоящему на приколе «козлу» и достаем оттуда ужин и спальники. При мысли, что в этом месте мне придется ночевать, начинают ныть зубы. Не то чтобы я боялся – ничто из увиденного за день не располагает к этому чувству, но… как бы это поточнее сформулировать? Пожалуй – неприятно. Расплывчато, но как передать наши общие ощущения вернее, я не знаю. Завтра мы проделаем обратный путь, который (как водится) покажется нам заметно короче дороги сюда. Я никогда больше не увижу разрушающийся Кадыкчан, чему я в глубине души рад. И мне кажется, что город знает об этом. Вот только я никак не могу уловить ответной реакции, хотя Кадыкчан от меня тоже наверняка не в восторге.

Ужинаем мы быстро, молча. Интуитивно откладывая обсуждение увиденного на завтра, послезавтра, на потом. Молчит даже Филя, нагрузивший «козел» Василия почти до отказа своим металлоломом. Грустно.

«Все проходит», – сказал древний мудрец. Мы все об этом знаем, но ужасно не любим, когда нам об этом напоминают, да еще в такой образной форме. Остается единственное утешение. «И это пройдет», – утешаю я свою печаль.

 

Постскриптум

Долгое время после приезда из Кадыкчана я просыпался по ночам. Просто лежал, смотрел в потолок и представлял себе ночной пустынный город, окруженный необозримым пространством. Как медленно, но неуклонно растет по ночам трава, как хлопают от редкого порыва ветра незаколоченные двери. Как шелестят страницами немногие оставшиеся книги, фотографии и газеты. И мне не было жутко, мне было очень спокойно в эти странные моменты ночных бдений. То, что пугало меня в Кадыкчане, пока я там находился, вдруг стало казаться мне совсем другим. Величественным, что ли, или скорее «величественно-печальным». Вспоминая город, я не мог понять, почему невольно страшился разрушающихся домов, почему боялся тишины, накрывшей город, как стеклянный купол. Теперь мне уже казалось, что нужно было оказаться слепоглухонемым, чтобы не заметить завораживающей красоты города.

Некоторое время я размышлял: что же такого привлекательного я мог найти в Кадыкчане? Найти и даже этого не заметить. Ведь пока я пребывал в самом городе, он совершенно не вызывал во мне никаких положительных эмоций. Да это было бы и неестественно. Однако эффект имеет место быть. И только после того как я полностью разобрал все рабочие материалы и несколько раз прослушал диктофонные пленки, меня наконец осенило.

Просто я заболел Крайним Севером. Мне рассказывали мои (еще недавние) собеседники, что эту болезнь очень легко подхватить, но мне не верилось. А зря, как оказалось. Никак не выходили у меня из головы неприветливые, но даже на первый взгляд монументальные духом люди, их простой подход даже к самым сложным проблемам. И немереные северные широты, закаты и восходы, красивые своей «первобытностью». Я заскучал, мне захотелось обратно, хоть ненадолго. И тут я понял, насколько тяжело было жителям Кадыкчана покидать эти места! Только сейчас я осознал, сколь глубока трагедия этого города.

Бетонные коробки домов, пустынные и заросшие улицы, на которых гулко раздаются шаги, и безглазые проемы окон… Нет, Кадыкчан – это в первую очередь обманутые надежды, это несчастная история любви – человека и Крайнего Севера. В этой истории есть свои злодеи-разлучники, редкие романтические свидания после расставания и погибающий в одиночестве город, так и не переживший разлуки.

Я обязательно постараюсь вернуться в Кадыкчан. Приложу все усилия и буду надеяться, что город меня дождется.

 

История с моей командировкой в Кадыкчан имела неожиданное продолжение. Не знаю, можно ли тут усмотреть фатум, но некоторые интересные мысли, безусловно, посещают. Когда я обрабатывал материалы, привезенные из путешествия по Крайнему Северу, то почти безвылазно сидел дома у компьютера. Но невозможно же не вставать с места двадцать четыре часа в сутки. Нужно хотя бы иногда принимать пищу. Поэтому я собрался с силами и дошел до ближайшего продуктового магазина. Оплачивая свои нехитрые покупки, был пригвожден к месту приветственным возгласом. «Ба, – подумал я. – Какие люди посещают наши скромные пенаты!» Перед моим недоуменным взором предстал один очень хороший человек. У него, с моей точки зрения, уйма достоинств, одно из которых очевидно для большинства читающей публики – он очень хороший журналист. Дальше достоинства перечислять можно довольно долго, поэтому перейду сразу к недостаткам. Таковых у моего знакомого в наличии всего один – он уже много лет живет в Москве. По этой причине не встречался я с ним, пожалуй, лет десять.

Воспоследовал обмен искренними приветствиями и такими же искренними расспросами о житье-бытье. Минут через десять стало ясно: обо всем, о чем хочется, сию минуту переговорить не удастся, и мы решили встретиться на следующий день. Напоследок Ренат прошелся по поводу моей внешности. Признаться, выглядел я действительно неважно – усталость сказывалась. Коротко объяснил, что только что побывал у черта на рогах и сейчас работаю над материалом, посвященном Долине Смерти. Это я для пущей красивости так сформулировал: каюсь, грешен иногда. Реакция Рената меня удивила. «А-а-а, – понимающе покачал он головой. – Там едет пое-е-е-зд Воркута – Ленинград». «При чем тут Воркута?» – спросил я Рената.

Тут наступила очередь удивляться моему знакомому. «Ты разве не в Хальмер-Ю был? Заброшенный шахтерский поселок возле Воркуты. Его еще Путин бомбил». Мне стало дурно. Я, видимо, пересидел у компьютера. Владимир Владимирович бомбил шахтерский поселок под Воркутой? И настолько успешно, что поселок прекратил свое существование?

Похоже, мои мысли отразились на лице, потому что Ренат рассмеялся: «А при чем тогда Долина Смерти?» Я понял, что возникло недоразумение, и решил первым объясниться. После того как я закончил рассказ, Ренат задумчиво почесал бровь: «Интер-р-р-есно…» Я тут же высказался, что мне тоже очень интересно, намекая, что пора бы и мне кое-что объяснить. Но Ренат потому и считается отличным журналистом – умеет крутить интригу. Вместо того чтобы немедленно мне все объяснить, он дает клятвенное обещание прийти ко мне завтра более подготовленным и неспешно удаляется, оставляя меня сгорающим от любопытства и нетерпения.

Назавтра мой вновь обретенный друг появляется ровно в назначенный час (вот она – московская пунктуальность!) и имеет при себе пухлую целлофановую папку. Потрясая принесенными материалами, циничный московский журналист требует бутылку хорошего коньяку. Я покорен, тих и радушен. Достаю коньяк и произвожу обмен его на папку. Обмен, надо сказать, себя оправдывает. По крайней мере, с моей точки зрения.

Я, конечно, не такой «зубр» в журналистике, как Ренат, но понятие интриги мне тоже не чуждо. Поэтому я сию секунду тоже не буду пересказывать содержание полученной папки, а вместо этого поведаю о том, как снова направился в родную редакцию, показал там материал, обмененный на «Арарат», и предложил продолжить тему, начатую моей поездкой в Кадыкчан. И вот что из этого получилось.

 

Долина Мертвецов

Начну с разъяснения недоразумения, возникшего по поводу Долины Смерти. Название Кадыкчан так переводится на русский язык с эвенского, а вот на ненецком звучит как «Хальмер-Ю». Так действительно называется заброшенный шахтерский поселок, расположенный в восьмидесяти километрах от Воркуты. Интересное совпадение! Хотя при детальном рассмотрении выясняется, что все не так однозначно. В некоторых источниках Хальмер-Ю переводится как «Мертвая Река» или «Долина Мертвецов». Не могу понять, откуда возникло расхождение и какой же вариант правильный. Но по крайней мере реакция Рената понятна: для большинства людей, знакомых с историей поселка, слово «Хальмер-Ю» ассоциируется именно с Долиной Смерти. Тем более что у этого названия есть вполне реальное подтверждение. До того как в этом месте было открыто угольное месторождение, ненцы – коренное население – хоронили здесь своих предков.

Удивительно, до чего самоуверен, нагл и неосмотрителен был воинствующий атеизм советского периода! Ну не верите вы в загробную жизнь, чужды вам мистические изыскания, имеющие тысячелетнюю историю, – допустим. Но можно же элементарно поинтересоваться историей развития цивилизации! А эта история громко подсказывает – почти ни одно поселение, основанное на захоронениях людей или в местах, имеющих священное значение, не приносило пользы ни строителям, ни жителям. Я могу еще понять постройку шахты – все-таки такую причину, как угольное месторождение, очень трудно проигнорировать, но поселок-то с населением в пять тысяч человек зачем рядом возводить?

Вот и история Хальмер-Ю не стала исключением из общей истории человечества. А поскольку в таких делах никогда нельзя ничего утверждать голословно, то самое время познакомиться с материалами, которые я обнаружил в папке Рената. Материалы эти возникли не на пустом месте. Почти год назад мой приятель посетил этот поселок – хотел сделать репортаж, но не случилось. Однако посещение Хальмер-Ю и знакомство с прошлым и настоящим ненецкой Долины Смерти (или Мертвецов) настолько его впечатлило, что он с готовностью предоставил мне все, чем обладал, для опубликования.

Прошлое

Уже сама история открытия месторождения производит очень неприятное впечатление. В советские времена она подавалась как пример трудового героизма геологов, строителей и шахтеров. Но спустя годы, когда перечитываешь эти материалы, на поверхность выносит только непонятные действия советских руководителей, которые в течение многих лет с маниакальным упорством рисковали жизнями людей. Единственное оправдание, которое можно найти, – время, когда было открыто хальмерюское месторождение, – 1942 год, война. Необходимо задействовать все ресурсы, которыми обладает народ: природные, человеческие, стратегические. А Донбасс – самое крупное на тот момент месторождение угля в СССР – уже занят немцами, и, более того, немецкая армия подходит к Кавказу – еще одному крупнейшему сырьевому центру страны.

В этом контексте обнаружение залежей угля, расположенное за тысячи километров в стороне от линии фронта, в глубоком тылу, было воспринято советским руководством как дар судьбы. К тому же геологоразведочная партия под руководством Г. А. Иванова, обнаружившая месторождения, сумела на месте определить его ценность: уголь марки К – высшая категория. Но на этом везение на долгое время закончилось.

Первая же партия рабочих, десантированная в сентябре на место будущей шахты, попала в неприятную историю. К Хальмер-Ю вело лишь подобие дороги, и любой человек, знакомый с воркутинским климатом, может себе представить, во что она превратилась во время слякотной и дождливой осени. Продуктов рабочим хватило бы всего на два месяца, остальное должны были подвести с началом зимнего сезона, когда до этого места от Воркуты можно добраться на санях. Вместе с продовольствием на зиму должны были подтянуться еще несколько рабочих бригад и начать бурение… зимой.

План, и так-то не блещущий реалистичностью, окончательно развалился из-за нестандартных погодных условий: сильно затянувшегося сезона дождей, внезапно сменившегося сильнейшим снегопадом. Группа рабочих оказалась отрезанной от внешнего мира – до Хальмер-Ю невозможно было добраться даже на санях.

Опять же возвращаясь к комментариям этой истории образца 70-х годов. Сплошной проявленный в кризисной ситуации героизм и взаимовыручка. Да, бесспорно, рабочих не бросили на произвол судьбы. И действительно, их спасители проявили чудеса настойчивости и самоотверженности. Но заметно и другое обстоятельство. Начальство этих рабочих явно в первую очередь заботилось о судьбе месторождения. Судите сами.

В 1942 году, чтобы спасти группу людей, разместившихся всего в двух палатках, разыскивали последовательно: самолеты (несколько вылетов подряд), а потом отряд спасателей на ста оленях. Из этих ста несчастных животных в Воркуту вернулись лишь четырнадцать (!!!) – остальные погибли в пути от голода. Долина Смерти сделала настойчивым людям первый намек…

В январе была сделана последняя попытка, оказавшаяся удачной. Трудно в это поверить, но до рабочих добралась группа сотрудников комбината «Воркутауголь» на лыжах, в качестве спасательного средства несших на плечах запасной комплект лыж. Рабочие, как это ни удивительно, дотянули до середины января, хотя и находились в состоянии крайнего истощения. Первое время они еще могли передвигаться на принесенных лыжах самостоятельно, но очень скоро спасатели волоком тащили их на сделанных из этих самых лыж волокушах. Невообразимая история.

На этом сюрпризы, которые преподносил Хальмер-Ю своим «покорителям», не закончились. К осени 1943 года на месте будущей шахты уже возвели поселок, в котором жили двести с лишним человек и даже оборудовали его минимальной инфраструктурой: радиостанция, пекарня, банно-прачечный комбинат. Что до шахты, то к этому моменту уже работали несколько буровых бригад. Но возведение шахты и разработка месторождения – это только половина дела. Необходимо было создать транспортную артерию для вывоза будущих тонн добытого угля. В этом направлении работала еще одна изыскательская бригада, не имевшая при проведении своих изысканий ни малейшего понятия, где действительно находится маленьких поселок и в глаза его никогда не видевшая. Ориентировались по картам. (Бред какой-то. – Возглас автора.)

Результаты торжественной «смычки» оказались вполне прогнозируемыми. Группа изыскателей попросту заблудилась на подходе к Хальмер-Ю. Дело происходило в начале зимы, когда продовольствие у них практически закончилось. Его запасы предполагалось пополнить в поселке. Как вспоминал потом один из участников этой истории, изыскатели увидели дымок, поднимающийся из труб Хальмер-Ю, уже в сумерках и, посовещавшись, решили отложить встречу на следующий день. Казалось, до конца пути рукой подать. Ан нет, все оказалось не так просто. Ночью началась пурга, и направление было потеряно. То есть ни возвратиться на базу (в чем и смысла-то особого не было, потому что кроме инструментов там ничего не осталось), ни продолжать движение к поселку оказалось невозможно.

Семь дней блуждали люди в буране, не имея представления, где находятся. Растянувшись цепочкой, они топтались на очень маленьком пятачке в смутной надежде на спасение. Смутной, потому что понимали – спасти их может только чудо. Честно говоря, прочитав про эту историю, я попытался себе вообразить, кем надо быть, чтобы выжить в такой ситуации, – и не смог. А эти люди выжили. Чудо все-таки произошло. Хотя, по моему мнению, чудеса выживания проявили сами изыскатели – не только продержавшиеся такой длительный срок в холоде и голоде, но и пытавшиеся найти выход из положения. На седьмой день они случайно наткнулись на рукотворную нору, которая в этих краях зовется оригинальным словом «полуземлянка». В ней не было продуктов, зато была печка с заботливо уложенными дровами и спальные мешки. Кипяток и спальники сделали свое живительное дело. Обессиленные изыскатели уснули, чтобы, проснувшись, увидеть: буран закончился, на улице ясный солнечный день и самое главное – прямо в направлении полуземлянки движутся несколько тракторов. Находящиеся в тракторах люди и не подозревали о нежданных гостях, техника всего лишь доставляла к этому месту рабочих с запасом продовольствия на неделю.

В 1957 году шахта наконец выдала первые тонны угля. Пятнадцать лет прошло с момента обнаружения месторождения до момента получения первой выработки. Многовато даже по воркутинским меркам. Но и это еще не все. В процентном отношении общая выработка шахты составляла лишь малую толику общей добычи комбината «Воркутауголь». За пять лет шахта Хальмер-Ю давала столько угля, сколько одна из по-настоящему крупных воркутинских шахт за… несколько месяцев. Сложные условия залегания пластов, как объясняют специалисты. Но признать, что с обустройством шахты в Долине Мертвецов, мягко говоря, погорячились, власти, естественно, не могли, поэтому минимальное количество добытого с большим трудом угля оправдывали его высоким качеством. Но то, что произошло с этой шахтой после воцарения в России подобия рыночной экономики, ясным и простым языком подтвердило: строительство и эксплуатация шахты Хальмер-Ю было экономически невыгодно.

Возникает риторический вопрос – ЗАЧЕМ? Ну ладно вначале: война, неуверенность в будущем, понятное желание заручиться хоть какими-то гарантиями. Но потом?

Пять тысяч жителей. Общая площадь обустроенной и жилой территории 60 000 квадратных метров, двенадцатикилометровая теплотрасса. Это не считая полностью соответствующей городским стандартам инфраструктуры. Еще в середине 80-х планы по благоустройству поражали своим размахом. Чего стоят одни планы по озеленению площади в 5 тысяч квадратных метров!

Рассказывает Игорь Меринов

В семидесятые годы это был островок реального развитого социализма в СССР. Я – ребенок, искренне верил в то, что говорили по телевизору про нашу социалистическую Родину, потому что окружающая меня реальность соответствовала тому, что декларировалось на страницах газет и с трибун съездов. В поселке было отличное снабжение – полки магазинов ломились, бытовые, коммунальные, культурные условия были ничуть не хуже, чем в крупном городе на Большой земле. Я, например, во втором классе ходил в балетную студию. А какие были отношения между людьми… Доброжелательность, приветливость, взаимопомощь – все это было для нас естественные отношения.

Двери в квартиры практически никогда не запирались, в поселке не было милиционера, – приезжал участковый из города по пятницам на два часа. Я в 17 лет поступил в институт в Москве, и когда впервые услышал как люди ругаются в автобусе, для меня это был шок, я не представлял, что один человек другому может говорить такие слова. Наверное, это шло от материального благополучия, но не только, все таки климатические условия, опасная работа заставляли народ быть ближе друг к другу. А за деньги платилась очень высокая цена – в среднем в год на шахте погибало человек пять. Самое страшное воспоминание – когда в шахте случался обвал. В поселке мгновенно это знали. Народ толпился возле шахты – ждали, кто погиб, кто выжил. Дальше дикие крики вдов… Вздохи облегчения и сочувствия. Все это накрепко нас сплачивало. Мы считаем себя особой породой людей – хальмерюсцы. Вместе нам хорошо, мы понимаем друг друга. Только вот поселок убили, и ничего с этим не поделаешь. Тяжело говорить об этом.

Настоящее

Теперь пора приступить к объяснению: какое участие президент России принимал в бомбежке поселка. Объяснение получится простое и короткое: самое непосредственное – Владимир Владимирович собственноручно сделал пару-тройку выстрелов по поселку, находясь в реактивном самолете. Потому что в нынешней своей ипостаси бывший шахтерский поселок есть не что иное, как военный полигон. Тренировочная база. Поэтому когда высоких гостей принимали в Воркуте, военные с удовольствием продемонстрировали главе государства мощь русского оружия, пригласив президента поучаствовать в тренировочных полетах…

Как же процветающий шахтерский поселок Хальмер-Ю дошел до того, что стал полигоном? В отличие от Кадыкчана, у которого первым толчком к расформированию и последующему расселению послужил взрыв на шахте, кончина Хальмер-Ю была предопределена в административном порядке. В середине 90-х годов, когда стало окончательно ясно, что рентабельной шахта никогда не была и уж точно не будет в будущем, было принято решение о ее закрытии и (как следствие) расселении шахтерского поселка. В планах администрации края и руководителей объединения «Росуголь» было проведение образцово-показательного мероприятия, которое должно было послужить наглядной демонстрацией другим неперспективным шахтам. Точнее, шахтерам, на них работающим, и членам их семей, что ничего страшного в реструктуризации нет, как нет и причин для паники. И вот как это выглядело.

СОВЕТ МИНИСТРОВ

В. С. Черномырдин

– ПРАВИТЕЛЬСТВО РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ –

ПОСТАНОВЛЕНИЕ

от 25 декабря 1993 г. № 1351

г. Москва

О ликвидации шахты «Хальмер-Ю» производственного объединения «Воркутауголь» и мерах социальной защиты населения поселка Хальмер-Ю Республики Коми

В целях осуществления мер социальной защиты работников шахты «Хальмер-Ю» производственного объединения «Воркутауголь» и населения поселка Хальмер-Ю Республики Коми в связи с ликвидацией шахты и невозможностью организации в поселке других видов производств Совет министров – Правительство Российской Федерации

постановляет:

1. Согласиться с предложением Министерства топлива и энергетики Российской Федерации, согласованным с Советом министров Республики Коми и Государственным комитетом Российской Федерации по управлению государственным имуществом, о ликвидации шахты «Хальмер-Ю» производственного объединения «Воркутауголь».

2. Министерству финансов Российской Федерации, Министерству экономики Российской Федерации и Министерству топлива и энергетики Российской Федерации предусмотреть выделение необходимых средств из республиканского бюджета Российской Федерации на финансирование работ по ликвидации шахты «Хальмер-Ю» в 1993–1995 годах, в том числе дотации на добычу угля в период свертывания горных работ по фактическим расходам.

3. Установить, что жителям поселка Хальмер-Ю, выезжающим из указанного поселка, выделяется целевым назначением единовременная компенсация на:

• приобретение жилья по вновь избранному месту жительства из расчета 18 квадратных метров общей площади на каждого члена семьи и стоимости строительства одного квадратного метра общей площади 250 тыс. рублей в ценах II квартала 1993 г. с последующей индексацией указанной стоимости;

• оплату стоимости провоза имущества и багажа железнодорожным транспортом, но не более одного крытого вагона на семью. Работающим жителям поселка, выезжающим по согласованию с администрацией предприятия, учреждения и организации в поисках работы за пределы Республики Коми, выплачивается единовременная материальная площадь в размере четырехмесячной средней заработной платы. Министерству топлива и энергетики Российской Федерации и Российской угольной компании «Росуголь» по согласованию с Министерством финансов Российской Федерации и другими заинтересованными министерствами и ведомствами в месячный срок разработать и утвердить порядок выплаты указанных компенсации и материальной помощи, учитывающий график переселения жителей поселка и наличие у них жилья за его пределами.

4. Министерству финансов Российской Федерации предусмотреть выделение в 1993–1995 годах необходимых средств из республиканского бюджета Российской Федерации на выплату компенсации и материальной помощи, предусмотренных пунктом 3 настоящего постановления.

5. Министерству путей сообщения Российской Федерации обеспечить выделение вагонов и контейнеров в 1993–1995 годах для перевозки имущества и багажа жителей поселка Хальмер-Ю по заявкам администрации поселка Хальмер-Ю.

6. Министерству топлива и энергетики Российской Федерации, Государственному комитету Российской Федерации по социально-экономическому развитию Севера, Федеральной службе занятости России, Федеральной миграционной службе России и Совету министров Республики Коми оказывать всестороннюю помощь жителям поселка Хальмер-Ю в поисках новых мест работы и проживания.

Председатель Совета министров –

Правительства Российской Федерации

Но номер не удался. Хальмер-Ю после расселения стал именем даже отчасти нарицательным, символизирующим крах надежд многих людей на возможность безболезненно изменить сложившийся жизненный уклад. Вместо положительного примера Хальмер-Ю превратился в иллюстрацию гарантий, которую давали жителям других закрываемых шахт: «Второго Хальмер-Ю не будет». В планах все выглядело вполне пристойно, однако проблемы начались сразу после закрытия шахты и работ по расселению поселка. Как всегда, элементарно не хватало денег. Выделенные на реализацию программы расселения средства закончились с катастрофической скоростью. Тому существовали причины объективные и субъективные. Что до объективных – Хальмер-Ю был первой ласточкой, и рассчитать все расходы правильно, не обладая практическим опытом проведения от начала до конца подобных программ, было невероятно трудно. Что до субъективных, то куда у нас в стране обычно пропадают деньги, пусть и выделенные на конкретные цели?

Потом еще один российский бич (нет, речь не о дураках и не о дорогах) – выполнение чего-либо в намеченные сроки. С расселением в заданные временные рамки, естественно, не уложились. Результаты были плачевные. К октябрю 1995 года (моменту, когда окончательно закончились целевые деньги) несколько сотен семей еще оставались в поселке, и в Хальмер-Ю было введено чрезвычайное положение. Как это выглядело на практике? С одной стороны, нет отопления, котельная уже отключена, но все еще есть электричество. И на том спасибо, как говорится, – зиму люди продержались на электрических отопительных приборах. С другой стороны, на железнодорожной ветке, единственном связующем звене между поселком и Воркутой, установили жесткий пропускной режим. Людям полуофициально объяснили, что это сделано для их же блага – защита от мародеров, например. И люди бы согласились и даже, может быть, выразили благодарность властям, если бы не одно «но». При выезде из города на новое место жительство мигранты столкнулись с серьезным осложнением: приходилось изыскивать способы доказательства, что имущество, которое они вывозят, принадлежит именно им. Но, позвольте, обижались ошеломленные таким поворотом событий уезжающие, как это можно осуществить на практике? И действительно, КАК? Откуда взять чеки на приобретенные, допустим, лет десять назад, люстру, кресло, телевизор??? В результате эти кордоны, не принесшие никакой реальной пользы, значительно осложнили и без того кризисную ситуацию с расселением.

Но кордоны – это еще полбеды. Хуже было то, что в конце октября того же 95-го года на железнодорожной ветке Воркута – Хальмер-Ю вообще прекратилось движение поездов. Получилось как в поговорке: «Кто не успел – тот опоздал». При этом и в Минфине, и в Минтопэнерго России (равно как и в компании «Росуголь») были прекрасно осведомлены, что в официально расселенном поселке остались люди.

То есть получилось так: люди остались, а деньги кончились. Неизвестно чем закончилась бы печальная история Хальмер-Ю, не вмешайся в развитие ситуации В. С. Черномырдин, после чего в качестве дополнительного финансирования программы расселения были выделены пусть и не очень большие, но все-таки хоть какие-то средства. Однако и это не решило ситуацию в корне. Сроки-то все равно были нарушены. Людям предлагали для жилья недостроенные квартиры, жить в которых пока было невозможно, или общежития, или гостиницы Воркуты в качестве перевалочной базы. Поэтому многие жители Хальмер-Ю и не спешили покидать свои квартиры.

Но не тут-то было. «Против лома нет приема», и последних жителей выдворяли из города отряды ОМОНа. Выламывали двери, выкидывали на улицу вещи, после чего загоняли в вагоны последних идущих в направлении Воркуты составов. Спасибо, не бросили на морозе! Очевидно, властям надоело изображать политес и беспокойство в отношении простых людей и захотелось поскорее отчитаться наверх о проделанной работе. Очевидцы называют происходившее тогда в шахтерском поселке действо «убийством города», и точнее, наверное, не скажешь.

И как будто этого было мало, судьба Долины Смерти продолжала оправдывать свое исконное название. Одни пришельцы ушли, но их сменили другие: бывший шахтерский поселок Хальмер-Ю прибрали к рукам вездесущие военные. Отчасти их можно понять: специально строить полигон дорого, да и хлопотно, а здесь можно прийти на все готовое и уже никому не нужное. Вот и стали они использовать заброшенные постройки в качестве объектов. Реализм максимальный, теперь на 60 000 квадратных метров когда-то благоустроенной территории то и дело раздаются взрывы. А все остальное время – тишина. Долине Смерти понадобилось всего пятьдесят лет, чтобы вернуть себе изначальный статус.

И вот как это было. Рассказывает бывший житель «живого» поселка Егор Мясоедов.

Ностальгия… Греческое слово, означающее «тоска по Родине».

Родина… Слово, означающее место, где человек впервые вдохнул своими легкими воздух, издал первые, извещающие о его появлении на этот свет, звуки, место, где перерезают то, что биологически связывает новорожденного и матерь, место, к которому он привязан до самой смерти, место, без которого он не представляет своего бытия, которое становится его духовной первоосновой, место, о котором человек не может не думать всю свою жизнь, мысли о котором согревают и указывают на преходящую и проходящую сущность переживаемых им после рождения событий… События наступают и проходят, Родина остается.

Родина… Хочу поведать вам о своей Родине, этом странном месте, обретшем для многих почти мифическую глубину. Место это носит, по словам издавна населяющих его окрестности людей, странное, в переводе на русский язык, название – «Долина Смерти». Название появилось после того, как на 68-й параллели, задолго до появления белых людей, ненцы гнали зимой огромное стадо северных оленей, и после оттепели вдруг ударил суровый мороз, покрытая снегом поверхность обледенела, и там, где небо встречается с твердью, образовался толстый слой льда. Пробить этот лед ни люди, ни олени не смогли. В итоге – гибель… С тех пор и повелось это название, на ненецком языке звучащее «Хальмер-Ю». «Ю» означает «долина», а «хальмер», сами понимаете что: «смерть».

Своеобразной иронией являлось то, что затем в этом месте рождались люди совершенно иных и между собой различных национальностей и мировоззрений… Сравнить это можно, пожалуй что с «Макондо» в «Сто лет одиночества» Г. Г. Маркеса, получившего за описание подобного места Нобелевскую премию по литературе.

Так вот, Хальмер-Ю… Место рождения, обозначенное в моем паспорте… Не следует думать, что живущие там не знали плодов цивилизации, напротив, мы узнавали о них ранее, чем большинство наших ровесников. Происходило это по причине достаточного наличия денежных знаков, ведь позже мы могли запросто сесть на самолет и провести свои выходные дни в питерской «Астории», московской «Праге»…

Родина учила нас никогда не сдаваться. Глотать слезы обид и драться за свое достоинство, веруя в то, что тот, кто отстаивает свои взгляды на жизнь, кто готов драться за эту жизнь, за свои убеждения, тот станет тем, кем хочет… Что бы ни мешало этому… Где бы и кем мы ни были…

Где бы и кем мы ни были, каждый из нас помнит запах северного тепла… О, этот пьянящий запах очнувшейся после восьмимесячной зимы природы, стремившейся враз выплеснуть всю свою красоту. Каждую скоротечную весну он рвал наши ноздри и кружил головы…

Летом мы наслаждались безумной красотой освещаемого полярным ночным солнцем ландшафта, видели, как желто-красные лучи падают на синие горы Полярного Урала, а над всем этим великолепием ветер низко проносил редкие облака.

Но ветер перемен занес к нам нечто неосознаваемое ранее… На нашу Родину стали приезжать совсем другие люди. Эти люди, среди которых были немцы и американцы, говорили нам о нерентабельности добычи угля, о реструктуризации угольной отрасли как таковой, о том, что скоро все станет лучше, чем есть, так как будет «рынок», о мудрых реформах Е. Т. Гайдара…

И вот наступило время большого предательства. Нашу Родину убили.

Шесть тысяч человек вдруг оказались жителями совсем других городов. На географических картах нет больше названия «Хальмер-Ю». От Родины остались лишь воспоминания, сны, фотографии и буквы в паспортах…

Осенью 2005 года ее убили повторно… Это сделал не кто-нибудь, а глава государства. Он, сидя в кресле пилота, нажал на кнопку, и ракеты попали в самое сердце, в Дом культуры, выбранный в качестве мишени для пробных запусков новых ракет.

Теперь уже никогда не войти в подъезд своего дома, в двери родной школы, не опуститься в шахту, где добывали редчайший уголь (подобные месторождения сейчас есть только в Монголии и в Аргентине). НИКОГДА!

Теперь там пепелище…

Но никакими реформами и ракетами не истребить в душах любовь к Родине и не вытравить из памяти время, когда каждый чувствовал личную принадлежность к Большой Стране и гордился тем, что он приносит ей пользу, а Родина отвечала взаимностью…

Ракеты президента бомбили поселок, а СМИ захлебывались восторженными возгласами «как удачно прошли учения». И никому не было дело до того, что чувствовали бывшие жители, когда их Родину превращали в руины. Лента. ru писала (http://lenta.ru/articles/2005/08/17/putin/ (статья приводится в сокращении)):

Игра в запуски

Ракеты Владимира Путина влетели в окна и двери

Это очень приятное чувство. Думаю, что так летают во сне…Владимир Путин

День авиации

Во вторник, 16 августа, у нашего президента был самолетный день. С утра президентский вертолет (!) доставил Владимира Путина на аэродром в подмосковном Жуковском, где открылся седьмой по счету Московский международный авиасалон.

….

После официальной части Путин поприсутствовал на авиашоу, в ходе которого свое мастерство демонстрировали российские летчики из состава авиаотрядов «Стрижи» и «Русские витязи». А затем отправился на экскурсию по наземной части выставки.

….

Но очень вскоре Путин покинул авиасалон в Жуковском и все на том же вертолете направился на другой аэродром, Чкаловский. Следующим пунктом в рабочем графике президента стояло присутствие на крупных маневрах дальней авиации ВВС и Северного флота, которые открывались в тот же день в районе Североморска. Было решено, что на Север Владимира Путина доставит военный самолет – стратегический бомбардировщик Ту-160, прозванный «Белым лебедем» за свою невоенную белую окраску.

Пятичасовой полет, как отметили все российские СМИ, прошел успешно. Программа, намеченная для звена стратегических бомбардировщиков, была выполнена полностью, а была она – для неподготовленного человека на борту – непростой. Миновав Нижний Новгород на небольшой высоте, бомбардировщики выпустили четыре ракеты по условной цели на полигоне Пембой, расположенном под Воркутой в Республике Коми. Новейшие высокоточные крылатые ракеты дальнего радиуса действия X-555, способные нести обычные и ядерные боезаряды, преодолевать до 3000 километров и пробивать шестиметровые бетонные укрытия, попали точно в цель – группу заброшенных зданий в тундре, вокруг которых Министерство обороны уже расставило телекамеры, чтобы запечатлеть момент триумфа. «Две ракеты влетели в окна здания, а еще две – в дверь, то есть в те места, где были выставлены соответствующие отметки», – прокомментировал эффектный взрыв, переданный по всем федеральным телеканалам, военный источник в Москве. Что это были за отметки и как удалось определить, что ракеты попали именно в них, источник не уточнил.

Вот этот «полигон Пембой», презрительно названный ничем не примечательной «группой заброшенных зданий в тундре» – и есть поселок Хальмер-Ю. Как говорится, без комментариев. А военные отреагировали на запрос о том, почему поселок Хальмер-Ю превращен в военный полигон, следующим образом.

Ответ генерал-лейтенанта Хворова Мясоедову Егору на письмо о превращении поселка Хальмер-Ю в военный полигон

В Кадыкчане возведенные с таким трудом дома разрушаются сами. В Хальмер-Ю их уничтожают другие люди…

Будущее. Поселок живет в сердцах

Бывшие жители поселка, которых жизнь раскидала в разные стороны, не забыли о том месте, где они родились и где выросли. Они помнят, они скучают. Они ищут возможность вернуться, хотя бы и на руины.

Василий N

Я, например, скучаю по конкретной свободе, которая была в поселке повсеместно, ведь можно сравнить наш поселок малость с диким западом – офигенные просторы, где человек ощущал себя и в правду венцом природы и вершителем своей жизни, где все возможно, но иногда очень опасно. Не это ли был вкус самой настоящей жизни, которую даже рядом сравнить нельзя с нашей суматошной, закомплексованной и американско-потребительской жизнью на Большой земле. И если я поеду в Хальмер-Ю, то, наверно основной причиной будет эта: вспомнить и испытать еще раз все ощущения настоящей, не пластиковой, даже где-то малость первобытной, жизни; так сказать, поговорить с духами предков которые превыше всего ценили свою личную и свободу вообще.

Я, наверное, скучаю о том, что ТУДА невозможно вернуться. В смысле вернуться в живой поселок, домой, к корешам, в поселок, как ТОГДА…

Андрей N

Когда подъезжаешь в Воркуте к площади металлистов (даже гораздо раньше, наверное, когда в Москве садишься в воркутинский поезд), уже начинало «свербить», дальше «примыкание», знакомые лица, практически родня, поезд, Седловая, Сыр-Яга, ближе, ближе, подъезжаем к Х-Ю… приехали! а на остановке твои кореша, которые пришли ПРОСТО ТАК встретить поезд, «здарова!», «как там на югах?», «нормально»… Вдыхаем чистый воздух, слышим шуршание шлака (или хруст снега) под ногами, идем домой. А дома уже не терпится быстренько все побросать и на улицу… Вечереет, площадь перед ДК, народ прогуливается неспешно, кто в центре, а кто «вокруг поселка», читаем афишу: «Сегодня танцы..», круто, просто ЧУМА, там можно многих встретить, и слышно уже, как Толик Зурау наверху «разминается» на барабанах… Пару кругов вокруг поселка, встречи… ненадолго домой, вечером в ДК. Завтра съездить на шахту, там отдельная песня, поколобродить там немного, прогуляться с кем-нибудь по железке до первого ручья или до «холодильника»…

А сейчас можно съездить туда, навестить руины… и только.

А я скучаю просто по всему!

Алексей Емельянов

По людям – с открытой душой, по запаху морозного воздуха, по весеннему разливу в тундре, по белым ночам – просто, по всему.

У нас здесь хорошо, но не так.

Жители возвращаются…

В августе этого года 17 бывших жителей поселка совершили почти невозможное – они поехали в Хальмер-Ю. Их захлестывали эмоции, ожившие воспоминания и новые впечатления и переживания… Но они сделали это!

Лера семина

Из поселка я уехала в 17 лет в 1987 году. Тогда он был еще живой, и, конечно, я думала, как бы вырваться уже в большую жизнь, в крупный город, в цивилизацию.

Поселок снился постоянно. Чаще наши Уральские горы. Прошло время, поселка уже не стало, а сны все снятся. Очутиться там хотела всегда, но желание переросло в мечту, впоследствии, как мне казалось, уже несбыточную, после расформирования поселка. Тем более проживала я в Сибири, и расстояние и отсутствие поселка как-то запихивали мечту на дальний план. Но после создания нашего сайта (спасибо Славе Белянскому) люди стали находить друг друга и выплывать уже забытые события. На сайте встретила своих одноклассников, чему была несказанно рада. И конечно решение ехать созрело сразу, поскольку я теперь уже намного ближе жила к Северу, в Санкт-Петербурге.

Главной целью было для меня окунуться в то состояние детства, когда все было хорошо и беззаботно, в те ощущения бытия на крайнем Севере. Побывать снова в тундре, ощутить ее первобытный запах, посмотреть на бескрайние пространства и прочувствовать небо, одно большое и низкое небо. И даже по прибытии мне, конечно, было грустно от созерцания руин, но поселок в памяти остался образца 1987 года, и ничто не могло стереть эти живые впечатления.

При въезде в поселок, а мы приехали ночью, на дворе стоял уже не полярный день, а полярные сумерки, на поселок опустилась сырая серость, и въезжая в него, на нас из тумана наплывали разрушенные дома с темными глазницами окон. У всех стояли слезы, которые пытались прятать, но все настолько были эмоционально открыты, что поначалу, конечно, всех немного прибило, особенно тех, кто не был в поселке очень давно.

Потом у костра мы болтали, делились своими впечатлениями – да все и приехали для того, чтобы окунуться в то состояние своего детства, – поселок с населением 3–5 тысяч, одной общеобразовательной школой, одной музыкальной школой и двумя детскими садиками. В школе две параллели, все друг друга знают и не только по школе, а еще и по всевозможным клубным кружкам и мероприятиям. Вспоминали политинформации, учителей, всевозможные приколы из школьной жизни, участниками которых мы были сами. Да и в школе внеклассная жизнь была очень насыщенной, многочисленные линейки, смотры, праздники, детская самодеятельность. А какая интересная детская жизнь вне школы – рытье туннелей в сугробах, катание на лыжах, просто праздное болтание по улице, охота за снегоуборочными машинами и залегание под струи снега и льда. Катание с горок, прыганье по крышам сараев, создавание каких-то группировок, дружба, которая остается в памяти навсегда.

Всего две программы ТВ и одни и те же впечатления от всего увиденного. Один клуб и танцы и дискотека. А репертуар фильмов, мы их долго вспоминали у костра, вспоминали героев, делились впечатлениями. Конечно, жизнь насыщеннее была у мальчишек, а девчонки все больше ходили стайками, пытались хорошо учиться. А еще летом, нас, детей, сажали в эшелоны и отправляли в пионерский лагерь на юг, к морю, или в Подмосковье. Кто-то был в Геленджике и рассказывал, что лагерь теперь стоит заброшен, зарос, и никому не нужен.

А наша суровая северная природа, полярный день и полярная ночь. И небо, низкое настолько, что создается впечатление, что оно прямо над тобой, стоит протянуть руку. А в белую ночь ждешь, когда исчезнет облачность и смотришь на солнце, которое не заходит, а просто катится по горизонту. И все идут на улицу гулять.

А северное сияние. Если оно многоцветное, люди просто выходили из домов на него посмотреть. Стояли кучками и обсуждали. А еще сошлись во мнении, что небо необычное, низкое, серое и обязательно узкая розовая полоса над горизонтом.

А тундра, бескрайняя и бесконечная, теперь я понимаю, почему мне нравится высота, с нее открывается такой же вид, как с земли в тундре. Столько воздуха и чистоты. В современных мегаполисах, где окно в окно и нет растительности, такого, конечно, не увидишь.

Еще же к нам в поселок приезжали местные аборигены на оленьих упряжках, и мы, дети, угоняли у них упряжки и пытались прокатиться по поселку. За что, естественно, получали нагоняи.

Вот все это мы, взрослые люди, семейные и устроенные по жизни сидели, пили водку и вспоминали у костра, очень живые воспоминания и одни и те же у всех. Очень много каких-то «приколов» приходило на ум, было просто весело, все смеялись, шутили и хохмили. Это нас очень роднило…

Наше прошлое проживание в поселке было достаточно жесткое в плане климата, многие люди после переезда из поселка не смогли вынести смены климатического пояса, и многих, особенно пожилых, нет уже в живых.

Сейчас бывшие жители живут в разных регионах нашей страны, обычно жилье всем давали в одном городе, в одном доме, и общение все-таки продолжается, соблюдаются поселковые традиции, такие как отмечание Дня шахтера и Дня строителя. Вот так, такие мини-Хальмер-Ю существуют во многих городах, как брызги прошлой, счастливой жизни.

У меня было в свое время много походов с друзьями, близкими и не очень людьми. Но никогда мне не было так невыносимо тоскливо расставаться с ними, как сейчас, с моими земляками. На вокзале все пытались как можно быстрее разойтись, чтобы не тянуть эти минуты прощания, а потом просто произошло отключение от всего внешнего мира на несколько дней. Блуждание в сомнамбулическом состоянии по улицам и вспоминание всего пережитого.

Сейчас, спустя некоторое время, мы на форуме начали делиться теми глубинными эмоциями, которые пришли уже после поездки. Эти воспоминания стали просто вываливаться из памяти, как отдельные самостоятельные кадры давно забытого фильма под названием «Хальмер-Ю». И приходишь к мысли, что наше детство и юность, в нашем маленьком, оторванном от цивилизации поселке, были самыми лучшими и счастливыми. Очень хочется, чтобы это хальмерюсское сплочение просуществовало долго и мы не единожды повстречались в нашем забытом богом северном поселке.

Андрей Минулин

Помню в нашем дворе между сараев мы построили такой ШТАБИЩЕ, с такими ходами! Слава богу, снега было немерено.

А помните, на Туру всегда в выходные ходили, с горок покататься. С термосом и бутерами. Потом помню одно время в моде были короткие лыжи. А на физкультуре бегали на лыжах по полю за пожаркой и вокруг башни.

К слову сказать, я такую подготовку получил в нашей школе по лыжам, что был ЧЛЕНОМ сборной академии по лыжам. Коньковый ход – просто как по маслу. Встал на лыжи и вспоминать ничего не надо было – ручки и ножки сами все вспомнили. Такую технику сразу заметили – и пришлось потеть за честь ВУЗа.

Еще, земляки мои, хочу добрым словом вспомнить тренера по вольной борьбе, Полового Алекандра Борисовича. Для меня лично этот человек много значил и навсегда остался в моей памяти и в моем сердце. Сколько раз мы воркутинских драли на соревнованиях. Высоко несли знамя хальмерюнского спорта.

Еще в спортзале помню волейбольная секция была – Дымов-старший вел. Бокс был, тяжелая атлетика – «Хочешь быть здоров, как слон, – жри метандростеналон». А за спортзалом была горка, с которой на санках катались. Темными зимними вечерами, когда на улице темно, за спортзалом было как днем – светло. Мы там часто вечером катались на санках. Выходишь вечером из спортзала после окончания тренировки, а на улице фонарь горит, безветренная погода, тишина… постоишь у дверей спортзала с пацанами, потрещишь о событиях дня, потом идешь по хрустящему снегу до площади, а оттуда по центральной дороге до «второго» за вареной колбасой по 3 р. 60 к. Потом от «второго» по накатанной ледяной дороге прокатишься на ногах вниз до почты и заворачиваешь на родную улицу Попова.

Это можно описывать долго, вдаваясь в каждую мелочь, в каждую подробность. Ведь это так важно. Память у меня проснулась в последние дни. До этого трудно было вспоминать. По крайней мере, не так детально. Были смазаны расстояния и размеры. Сейчас же, после посещения поселка, как будто открылся кусок памяти, который раньше просто лежал и ждал своего часа.

Мне сильно запомнился один момент из похода. Я еду на велосипеде (спасибо все-таки ребятам большое! Михе и Андрюхе Столярову) от «второго» вниз и поворачиваю на Попова направо и еду по своей родной улице детства. Велосипед скрипит своей цепью, надо мной молочное низкое небо, где-то слышны голоса (наши в лагере «жгли» и «давили»), и на миг у меня появилось ощущение, что все осталось на своих местах и никуда не пропало. Поселок ЖИЛ!..

Андрюха Михайленко, наш геолог, у костра в походе как-то сказал, что хотел бы он хотя бы на 5 минут оказаться в живом поселке. И я понял, что тогда я «поймал», «словил» это ощущение и на момент проникся, прочувствовал то, о чем сказал Андрюха. Наверное, я по-своему был счастлив в тот момент… На велосипеде… На моей родной улице… В родном поселке…

Знаете, я считаю, что в определенном смысле нам повезло. Повезло с тем, что расселили нас нормально по России, хотя бы давали квартиры всем. Насколько я знаю, потом на других шахтах всех просто выгоняли восвояси.

Повезло, что нас бомбили. Как бы это скарежно и хреново ни звучало. Повезло, потому что это нас так сильно объединило! Хрен с этими двумя воронками и дырой в клубе! Зато, вы посмотрите, как мы связались вокруг этого.

Рассудите меня, дорогие мои земляки, если я говорю не так. Я сейчас говорю свои мысли, выкладываю куски памяти о детстве, о Родине, о прошлом и будущем…

Михаил Пастухов

Теперь я знаю, как болит ДУША! Как мне было плохо, когда в Москве мы разбежались в разные стороны… Вот так просто в одно мгновение наша зажигательная БАНДА растворилась в проблемах и заботах… а поездка в Хальмер-Ю сразу стала историей…

Грустно, конечно, но, как говорится, нет худа без добра, зато мы в поселке помирились с Геологом, нашли в прошлом где был зарыт «топор войны», откапали, разобрались и оставили его в поселке, так что обещанного мной аватара, с макияжем на лице Геолога, не будет, у нас теперь с «родственником» совсем другие отношения.

Мы 4 часа с Москвы до Коврова ехали молча (уж очень плохо было), потом во Владимире попили кофе, взяли один пирожок с капустой на закуску (а больше и не надо было) и пили в автобусе водку на бруньках прямо с горла, причем по несколько глотков сразу, так чтобы сразу полегчало, и не закусывая, так для понта, понюхаешь пирожок и все. Соседи сзади, до этого о чем-то постоянно бубнившие, затихли и просто, наверно, обалдевали с двух внезапно разговорившихся «отморозков» обсуждающих какой-то север, морошку, низкое небо, 50 литров водки, всматривающихся в экраны фотиков и глупо улыбающихся. а потом опять было плохо.

Моя говорит, что я первые три дня ходил как зомби, отвечал на вопросы только «да», «нет», «давай потом поговорим». Но, время лечит, все будет хорошо.

Не надо напрягаться, надо радоваться! Жизнь продолжается! И я рад что судьба свела меня с ВАМИ!

Мы сделали это! Мы съездили в Хальмер-Ю! Мы там были!