Все клеточки мозга Йена бунтовали против случившегося. Его руки то сжимались в кулаки, то разжимались, и ему хотелось сокрушить свое бренное, неподвластное ему телo. Вожделение вскипало в его крови с каждым ударом сердца. В душе царил хаос. Будь проклята эта женщина!

Закрыв глаза, он откинулся на спинку сиденья. Он старался не думать о ней, но тщетно. Никакое самообладание не могло изгнать мысли о ней из его головы, как и не в силах было избавить его от желания обладать ею. После Тесс Йен всегда ограничивал свои связи с женщинами короткими романами. Любовницами, если работа позволяла ему оставаться в одном месте достаточно долго для такой связи. Если же нет, то он довольствовался доступными женушками. Но ни одна из них: ни любовница, ни куртизанка, ни даже Тесс – не вызывала у него такого чувства, когда он одновременно был и нищим, и королем, безумцем.

Он смотрел на сиденье напротив себя и видел Лючию прекрасную, пылкую, готовую отдаться ему. Он вдыхал аромат цветов яблони, ее аромат. Тот был повсюду – на его руках, одежде, пропитал всю карету и стал для него невыносим. Он отворил окно, глубоко вдыхая теплый летний воздух, пытаясь освежить голову, подавить похоть, найти смысл там, где его не было.

«Пожалуйста, о, пожалуйста...»

Даже среди лондонского шума, стука колес и лошадиных копыт ее тихие стоны и невнятные мольбы преследовали его, дразнили, звали назад.

На перекрестке карета замедлила ход, и Йен заметил трех женщин, топтавшихся у фонарного столба в начале темной аллеи. Уличные проститутки, без сомнения он находился вблизи от Севен-Дайалс, и жрицы любви были повсюду.

Йен поднял руку и три раза ударил кулаком в крышу кареты. Его тело требовало облегчения, и он был намеренполучить его. Карета остановилась, и Йен вышел.

– Подожди здесь, – приказал он кучеру и пошел к группе женщин.

При его приближении все три улыбнулись ему, выставляя себя на обозрение. Он выбрал одну из них, со светлыми волосами. Улыбаясь, она показывала свои зубы, вероятно, потому, что у нее все были целы. Кожа у нее была чистая, без следов оспин, и она была хорошо сложена. Он всегда предпочитал блондинок, черт бы их всех побрал.

Она подошла к нему, широко улыбаясь.

– Хотите по-быстрому, господин? – тихо спросила она, проведя рукой по его груди.

– Пойдем, – Он схватил ее за плечо и повел в аллею, где был тупик, упиравшийся в ворота конюшни. Он вел её в темный угол.

– Шиллинг за обычное, – сказала она ему. – За что-нибудь еще цена другая.

– За что?

Теребя его шелковый галстук, она жеманно улыбнулась, пользуясь привычным приемом проституток.

– За то, чего вы захотите.

«Обычное» его вполне бы устроило. Попроси она сто фунтов, он бы заплатил их. Он достал из кармана требуемую монету и вложил ее в ладонь проститутки. Она наклонилась и спрятала монету в башмак.

Когда она выпрямилась, он схватил ее за плечи и прижал к почерневшей каменной ограде. Поцеловав ее, он почувствовал вкус джина, но не обратил на это внимания.

От этого пропитанного джином поцелуя все, что осыпалось от его рассудка, испарилось. Прижавшись лицом к шее шлюхи, он ухватил край ее юбки и задрал ее. Другой рукой он начал расстегивать брюки. В его ушах раздавались страстные мольбы Лючии, он закрыл глаза и попытался вообразить, что целует ее, но странный неприятный звук нарушил его фантазии. Йен повернул голову и посмотрел за ворота, ведущие к конюшням.

В лунном свете он увидел во дворе, как, взобравшись на суку, кобель совокупляется с ней с таким неистовым пылом и силой, что она жалобно скулит.

Йен смотрел на них, и его вдруг словно парализовало.

Годы труда и дисциплины, годы воздержания и трезвого рассудка, которые он прожил как благородный британский джентльмен, чьи дела оставались тайной, а поведение безупречным, и вот сейчас он настолько опустился, что ведет себя, как похотливый пес.

Он оторвал взгляд от животных и посмотрел на повернутое к нему лицо девушки, ибо понял, что это молодая особа. При свете луны, когда она закрыла глаза и раскрыла губы, комично изображая страсть, трудно было определить ее возраст. Семнадцать, может быть.

Его охватило отвращение к себе. Он не собака и не может удовлетворять свою похоть в аллее, как этот пес.

– Не беспокойся, – пробормотал он и второй раз за эту ночь оторвал свое протестующее тело от женщины, уже задравшей юбки. Определенно, он и в самом деле сошел с ума. Он повернулся и пошел, застегивая по пути брюки, прочь от шлюхи, которая, без сомнения, была в восторге, получив шиллинг абсолютно ни за что.

Не получивший удовлетворения, охваченный гневом совершенно недопустимым для джентльмена, Йен вышел из аллеи и вернулся к карете. Заплатив кучеру, отпустил его и пошел пешком. Он брел по улицам Лондона, приводя в порядок мысли, стараясь избавиться от наваждении каким для него была Лючия.

С каждым шагом он возвращался к действительности. Он хотел Лючию, но не мог получить ее. Она были не для него. Развращать любую невинную молодую женщину аморально. В данном случае это было гибельно для карьеры, на которую ушли четырнадцать лет.

И в то же время, сколько бы раз он ни напоминал себе об этом, он все равно желал ее со страстью, превосходившей обычное вожделение, и необузданность его плоти и желаний была непонятна ему самому. Он никогда не испытывал ничего подобного, и это толкало его на отчаянные поступки, совершенно ему несвойственные, противоречащие его мнению о себе. Окажись она в эту минуту рядом, и он бы отбросил свою карьеру и свою честь для того, чтобы снова ласкать ее и слышать, как она повторяет его имя.

Йен шел и шел, жалея, что не может вот также просто дойти до края земли.

В эту ночь Йен не вернулся домой. Лючия это знала, потому что не спала до утра, прислушиваясь, не раздадутся ли его шаги в коридоре за ее дверью. Не вернулся он и на следующий день. Он прислал Грейс записку, сообщая, что ему удобнее находиться неподалеку от Уайтхолла. Многое еще надо подготовить к приезду Чезаре, объяснил он, и нет смысла оставаться в Мэйфэре.

Лючия понимала, что это только предлог. Он избегал ее. Вопреки убеждению, что он не хочет ее видеть, она жаждала встречи с ним. Даже если бы она хотела забыть, что он с ней делал, это было невозможно. Она вновь переживала каждую минуту той ночи, с наслаждением вспоминая его поцелуи и ласки. В душе она предвкушала их будущую встречу, даже когда напоминала себе, что он не влюблен в нее.

Три последующих дня она не покидала Портмен-сквер. На случай, если он вдруг вернется и она сможет увидеть его, Лючия оставалась дома. Вместе с Изабель она пускала в парке змеев, читала книги, вышивала, играла на гитаре, аккомпанировала Дилану или его дочери, когда они в музыкальной комнате играли на пианино, но не ездила ни на балы, ни на вечера.

Молва о том, что Хей разорвал помолвку, распространилась в обществе, но никто не знал почему. Верные своему слову, Хей и его дядя хранили молчание, и слухи об Армане не просочились.

Надежды возродились, ее самые настойчивые поклонники снова стали приезжать с визитами. На Портмен-сквер появлялись все – лорд Монтроуз, лорд Уолфорд и лорд Блэр, но у нее не было желания видеть кого-нибудь из них. Ей нужен был только один человек, но это ее желание было невыполнимо, ибо Йен не возвращался домой.

Вечером, на третий день после ночной поездки в кебе, приехала герцогиня Тремор, и если у Лючии были какие-то надежды, что ее чувства к Йену окажутся взаимными, то визит герцогини разбил их вдребезги.

– Заседания парламента закончились, и сезон близится к концу, поэтому мы с Тремором завтра уезжаем домой в Хэмпшир, – сообщила она, когда вместе с Грейс и Лючией пила в гостиной мадеру. – Йен спросил, не может ли мисс Валенти поехать с нами.

Лючия застыла на диване, и ее сердце пронзила острая боль. Йен не только избегал ее, он еще и отсылал из Лондона. Ее опять убирали с дороги, и на одно короткое мгновение она снова почувствовала себя маленькой девочкой, которая никому не нужна. Только гордость заставила ее сохранить равнодушное выражение лица, хотя ей хотелось возмутиться и зарыдать.

– Я поеду с вами в деревню, ваша светлость?

– Да. Надеюсь, это доставит вам удовольствие. – Герцогиня повернулась к Грейс, сидевшей рядом с Лючией на диване. – А какие у вас планы?

– Мы собирались через несколько дней отправиться в Девоншир, как только Дилан закончит прослушивания для новой оперы. А Йен хочет, чтобы вы взяли под свое покровительство мисс Валенти?

– По правде говоря, мы надеялись, что вы тоже приедете в Тремор-Холл.

– Полагаю, я бы могла, – ответила Грейс. – Дилан может последовать за мной, когда закончит здесь работу. Мы и оттуда сможем поехать в Девоншир.

– Отлично. – Герцогиня обратилась к Лючии: – Вы подумали о своем положении? Йен мне сообщил, что у вас есть несколько поклонников с серьезными намерениями, и каждый из них выразил желание жениться на вас. Ему надо знать, кого вы предпочитаете.

Неожиданно Лючия почувствовала страшный холод, она не ответила.

– Простите мою бесцеремонность, я задаю вопросы, которые при обычных обстоятельствах меня бы не касались, – сказала герцогиня, приняв ее молчание за скрытность, – но ваше положение таково, что медлить нельзя. Ваш отец приезжает через три недели, и, если я правильно поняла, принц ожидает, что к его прибытию вы будете помолвлены, а к отбытию будете уже замужем. Единственный вопрос: кого вы выберете?

Лючия, опустив глаза, смотрела на свои сжатые руки, лежавшие на коленях, и не отвечала.

– Сэр Йен подозревает, что, может быть, вы еще не сделали выбор, – осторожно продолжала герцогиня. – и попросил нас с Тремором устроить для вас в загородном доме вечер, и мы пригласим всех трех претендентов на вашу руку, чтобы вы могли провести побольше времени с каждым из них, прежде чем примете решение.

Тут время не поможет.

– Понимаю, – выдавила она из себя это слово через комок, стоявший в горле.

– Как только вы выберете джентльмена, – продолжала герцогиня, – Йен официально выскажет свое одобрение, и мы закончим наш вечер балом в честь такого события. Когда приедет ваш отец, Йен успеет сообщить ему приятную новость до своего отъезда в Анатолию.

Лючия, пораженная, посмотрела на нее.

– Йен едет в Анатолию?

– По-моему, это его следующее назначение. Предполагалось, что он пробудет здесь все время визита Чезаре но, я думаю, положение там осложняется, и премьер-министр отправит его туда как можно скорее.

– А как же брачный договор? – спросила Грейс, – разве не Йен должен вести переговоры об условиях?

– Чезаре и его министры договорятся с женихом и его семьей, и объявление о браке будет сделано в Хэмпшире. Принц Чезаре приедет в Тремор. В нашей деревне Уичвудесть католическая церковь, и в ней будет венчание. Надеюсь, все эти приготовления вас устраивают, Лючия.

– Я не хочу выходить замуж ни за одного из них. – с несчастным видом сказала она. – Я не люблю ни кого из них.

Грейс обняла ее за плечи.

– Может, попытаться уговорить вашего отца передумать и предоставить вам больше времени, чтобы найти человека, за которого вы сами захотите выйти замуж.

– Я ничего не стану просить у отца! Всю жизнь oн делал вид, что меня не существует. Я бы не попросила у Чезаре и куска хлеба, если бы голодала!

– Тогда, видимо, вам придется выбирать из этих претендентов.

– А как я могу выбрать? Как?

«Как я могла бы позволить какому-то мужчине, кроме Йена, даже дотронуться до меня?»

Грейс еще крепче обняла плечи Лючии, но ни одна из женщин не ответила на ее вопрос. Да и что они могли сказать?

Лючия закрыла глаза и с трудом проглотила ком в горле, стараясь заглушить боль. Она была влюблена в Йена, но было ясно, что он не питал к ней таких же чувств. Если бы Йен любил ее, он бы не поехал в Анатолию. Если бы он любил, то не толкал бы ее в объятия другого мужчины. Он бы в ту же ночь в карете схватил ее и увез с собой, женился бы на ней и послал к черту все последствия. Но, как и ранее Арман, Йен не любил ее.

Лючия чувствовала, как кривится ее лицо, и опустила голову. Слезы жгли глаза, но она сдерживала их. Она не станет плакать из-за человека, который не любит ее. Однажды она, жаждавшая любви девочка, уже проливала слезы. Теперь, взрослая женщина, она больше не сделает этого.

Пора посмотреть правде в глаза. Она не любила ни одного из этих мужчин, но они все, казалось, были влюблены в нее. Ни один из них не отшвырнет ее, не отошлет прочь, не уедет в Анатолию и не забудет о ней. Казалось, она получила то, о чем молилась в тот день в саду леди Кеттеринг. Бог ответил на ее мольбу в трехкратном размере. Ни один из них не был Йеном, но Йен не хотел ее. Лючия глубоко вздохнула и подняла глаза.

– Пригласите их всех на этот вечер, ваша светлость. Пусть претенденты поборются за мою руку, и в конце концов и я сделаю выбор. – Она встала. – Как это вы, англичане, говорите? Пусть победит лучший.

Две последующие недели Йен занимался только делами. Целыми днями он готовился к приезду принца Чезаре, вникая в малейшие детали, уверяя себя, что если он не сделает этого сам, то другие непременно что-нибудь испортят.

Граф Тревани, представитель принца, приехал, чтобы помочь в приготовлениях, и привез с собой роскошные подарки от Чезаре для короля Вильгельма, королевы Аделаидыи премьер-министра. Для Лючии он доставил дорогие ткани, золотую посуду и драгоценности, они должны были стать частью ее приданого. Даже Йен получил в подарок серебряный меч чрезвычайно искусной работы.

Йен вежливо принял меч и от имени своего правительства подарки для короля, королевы и премьер-министра, сообщив при этом Тревани, что Вильгельм IV желал бы встретиться с его высочеством и торжественный обед уже подготовлен. Йен рассказал о своей договоренности с герцогиней Тремор, и Тревани все это одобрил.

Йен также позаботился о подарках для Лючии и сообщил, что она получит их как можно скорее, выразив при этом надежду, что она будет в восторге и благодарна за них. Драгоценности казались очень щедрым даром для незаконнорожденной дочери, но Йен не мог не заметить, что среди жемчугов и бриллиантов не было ни одного рубина.

Он помнил о разговоре Франчески с Лючией о рубинах. В этом не было ничего удивительного, ибо он без конца ворошил в памяти тот вечер во всех его мучительных подробностях. Он довел себя до полного истощения, но это мало помогало, ибо все, что ему приходилось делать, было связано с Лючией, и мысли о ней вытесняли из головы все остальное. Даже сон не был спасением. Она являлась к нему в сновидениях, его тело терзало желание так, что он начинал думать, уж не умер ли он неведомо для себя и не попал ли в ад. Только в аду можно испытывать подобные муки.

Семнадцатую ночь подряд Йен проклинал ее, злился на нее и пытался возненавидеть, но он не мог выбросить из памяти ту ночь в карете, не мог забыть ее теплое податливое тело, заглушить ее стоны наслаждения, все еще раздававшиеся в его голове. Она непрестанно преследовала его, но он не мог возненавидеть ее, как ни старался.

Спустя две недели после отъезда Лючии в Тремор-Холл он получил письмо от герцогини, в котором она сообщала, что приготовления к званому вечеру в загородном доме идут полным ходом. Приглашения разосланы, меню составлено, развлечения придуманы, все закончится грандиозным балом, в конце которого Лючия сделает свой выбор.

Эти слова мгновенно вернули Йена к жестокой действительности. Она может выбрать Монтроуза, Блэра или Уолфорда. Один из них будет целовать, ласкать ее, положит в постель, овладеет ею. От этих мыслей Йен перестал сомневаться, что находится в аду. Он в этом был уверен.

Йен сложил письмо герцогини и спрятал в портфель, утешая себя, что его личный ад продлится недолго.

Принц Чезаре приедет через неделю. Затем две недели будут продолжаться переговоры, встречи и прочее, где потребуется его присутствие, – целыми днями придется обсуждать с принцем и его министрами дипломатические дела, а вечерами пройдут торжественные обеды и балы до глубокой ночи. У него окажется множество дел, и его голова будет занята ими, и он надеялся, что доведет себя до такого переутомления, что даже Лючия не сможет мучить его в то короткое время, когда ему удастся немного поспать.

Еще ему придется провести несколько дней в Тремор-Холле, где на балу Лючия сделает выбор. Он сможет это пережить. Затем будет свадьба, но его уже там не будет. Слава Богу, что сэр Джерваз так запутал отношения с турками. Это значило, что к тому времени, когда Лючия Валенти станет женой какого-нибудь британского пэра, Йен будет плыть на корабле в Анатолию. Он станет вести прежнюю жизнь, и, как он надеялся, рассудок вернется к нему.