Как узнал на следующий день Стюарт, пристрелить его пока не входило в планы Эди. Но все равно то, что она придумала для него на отведенные ей два часа, было не менее ужасно.

– Не могу выразить, ваша светлость, как высоко ценит церковь то, что сделано вами в Африке, – заявил мистер Понсонби, не меньше чем в пятый раз с тех пор, как Эди и Стюарт переступили порог его дома, приняв приглашение на чай. Когда он смотрел на Стюарта, его лицо излучало счастливое удовлетворение. – Вы превосходно подготовили почву для работы миссионеров.

Он, видимо, забыл, насколько «превосходно» препятствовал организации экспедиции, но Стюарт не стал заострять на этом внимание, обратив его на превосходные кексы.

– Ваши карты предоставили возможность миссионерам нести Слово Божье в самые отдаленные уголки Африки, – витийствовал викарий, – и многие заблудшие души темнокожих были спасены крещением, с тех пор как наши миссионеры смогли проникнуть в самые отдаленные уголки континента, и все это благодаря вашим усилиям.

Стюарт изобразил вежливую улыбку и сказал, стараясь воздержаться от замечания по поводу того, что избавление от болезней и голода намного важнее для этих людей, чем купание в реке Конго:

– Очень приятно слышать это.

– Позвольте рассказать подробнее про ту миссионерскую работу, которую мы проводим.

– Нет-нет, пожалуйста, – поторопился остановить викария Стюарт, – нет необходимости давать мне полный отчет.

– О, я настаиваю. Вы должны знать, что ваше мужество и смелые исследования сделали для миссионерской работы. Даже ее величество королева была под впечатлением. Она моя кузина, и знаете, считает, что наша совместная работа заслуживает самой высокой оценки.

Стюарту показалось, что Эди, сидевшая позади него на софе, издала какой-то звук. И когда викарий начал долгое пафосное перечисление: сколько церквей построено, сколько тюков одежды, включая жесткие воротнички и корсеты, отправлено и как много заблудших душ спасено, – Стюарт с удовольствием отправлял в рот кусочки кекса, украдкой поглядывал на часы, но по истечении часа бесконечного монолога викария его терпение лопнуло.

– Вы могли бы доставлять провизию в некоторые из этих мест – там ведь голод.

– Провизию? – Викарий удивленно захлопал глазами.

– Да, – улыбнулся Стюарт, прерывая поток миссионерских достижений. – Этим людям нужна еда, а не только пища духовная, как вы понимаете.

– Разумеется, пища важна для тела, но и о душе забывать нельзя, ваша светлость, – заметил викарий, усаживаясь поудобнее и поглаживая пухлыми ладонями солидный живот.

– Разумеется. – Стюарт, засунув палец за жесткий воротничок, бросил взгляд на часы, но прошла всего половина из времени, принадлежавшего Эди, и подумал перевести разговор на не столь тошнотворную тему. – Вы не чувствовали, что вас как-то ущемляют, пока я отсутствовал?

– Нет, что вы! – Викарий сделал паузу, благодарно поклонился Эди. – Ее светлость всегда была так щедра, когда дело касалось нужд прихода: благотворительные базары, церковные праздники, пожертвования, подписные листы для сбора денег неимущим. Если мне позволено сказать, ее светлость склонна предавать слишком большое значение нашей маленькой деревушке. Нет, я не критикую ее светлость, но хотелось бы, чтобы герцогиня обладала более широкими взглядами на мир, каких придерживаемся мы с вами, ваша светлость.

Стюарт едва не подпрыгнул при этих словах, обрадовавшись, что может взять реванш, и сухо заметил:

– Боюсь, у герцогини женский взгляд на эти вещи, дорогой викарий: несколько узкий и ограниченный.

– Да-да, – подхватил Понсонби. – У нас, мужчин, куда больше таланта видеть мир шире. Женщины склонны замечать в первую очередь печальные стороны жизни.

– Именно, – с радостью согласился Стюарт. – Но мы должны прощать слабому полу маленькие капризы, не так ли?

В ответ на это замечание он получил удар локтем в ребра, и, к своему облегчению, это подвигло Эди закончить чаепитие.

– Простите, – сказала она и поставила чашку, – но нам пора. Как вы знаете, герцог всего лишь день как вернулся, и нам предстоит сделать еще много визитов.

Стюарт потянулся за своей тростью и поднялся, прежде чем викарий смог выразить протест, и был так счастлив неожиданно представившейся возможности покинуть дом священника, что другие визиты, намеченные Эди, не особенно занимали его мысли.

– Да, много визитов.

– Конечно-конечно. – Викарий, вполне довольный проведенным временем и возможностью проглотить нескольких сандвичей, пока разглагольствовал о духовном состоянии мира, поднялся со стула, но его гости уже были в дверях. – Надеюсь увидеть вас в воскресенье на службе.

«Ну уж нет, не дождетесь!» – подумал Стюарт, а Эди, будто решив поиздеваться, с медовой улыбкой пообещала:

– Обязательно. За время пребывания в жарких краях герцог истосковался по богослужениям.

– Естественно, естественно. Значит, увидимся на утренней службе, а потом продолжим нашу дискуссию о миссионерской работе, ваша светлость.

Стюарт постарался скрыть отсутствие энтузиазма по поводу этой безрадостной перспективы, пока они не вышли за ворота дома викария, а потом, свернув на дорогу, ведущую к дому, заявил:

– Напрасно он ждет. Я скорее предпочту муки инквизиции, чем беседы об Африке с этим человеком.

– Что такое? – Эди удивленно взглянула на него, и ее губы тронула улыбка. – Как же так, Стюарт, вы больше не хотите слушать о заблудших душах бедных африканцев?

– Которым, оказывается, не нужна еда, – пробормотал он, дергая узел галстука. – Я забыл, каким пафосным идиотом всегда был этот человек.

– Да, он такой, – рассмеялась Эди. – О, видели бы вы свое лицо, когда он высказывал слова благодарности за вашу деятельность, которая способствовала его миссионерской работе!

– Я рад слышать, что это доставило вам удовольствие, – сказал он, подумав, во что превратилась бы его жизнь, если бы она заставляла его ежедневно присутствовать на подобных чаепитиях.

Он повернулся к ней, и любые сомнения, которые могли бы появиться, улетучились мгновенно. Ее лицо сияло, и от улыбки, широкой и открытой, у него перехватило дыхание.

– С другой стороны, – пробормотал Стюарт, – если вы намерены улыбаться так каждый раз, когда мы будем говорить с викарием, то, думаю, счел бы за счастье эти беседы.

Ее улыбка тотчас исчезла, и она отвела взгляд, но когда подняла руку, чтобы убрать завиток, упавший на щеку, этот жест сказал ему, что комплимент произвел на нее большее впечатление, чем она могла позволить себе.

– То есть вы не будете возражать, если мы нанесем еще один визит по дороге домой? Вы еще не знакомы с новым священником, мистером Смидерзом?

Он застонал.

– Эди, ради бога! Сначала один викарий, потом другой.

Она указала на узкую дорожку, которая отходила в сторону от той, по которой они шли.

– Его дом в двух шагах.

– Но там был охотничий домик егеря?

– Ну да, но я построила новый охотничий домик для егеря несколько лет назад около леса, а этот, из-за близости к церкви и дому викария, больше подходит для нового священника. – Она помолчала, затем добавила чуть застенчиво: – Может быть, вы не согласны?

– Нет, отчего же, я думаю это прекрасная идея. Вы все сделали правильно. – Он наблюдал за ней, пока говорил, поэтому решил, что его слова ей приятны, но когда она повернула на тропинку, что вела к церкви, он остался стоять там, где стоял.

Сделав несколько шагов, она обернулась.

– Так вы идете?

– Нет, одного викария на сегодня вполне достаточно. Кроме того, – добавил Стюарт, когда она открыла рот, чтобы возразить, – у нас нет времени.

Она взглянула на эмалевую брошь-часы на лацкане своего бледно-зеленого прогулочного костюма.

– Но у меня осталось еще двадцать минут.

– Этого вряд ли достаточно для визита. Вы отнимете двадцать минут из моего времени. – Стюарт был готов на все, лишь бы избежать еще одной беседы с представителем церкви.

– О, прекрасно! – Эди едва не облизнулась, как кот перед миской сметаны. – Если вы так жестко настаиваете на соблюдении временных рамок, то…

– Да, настаиваю, потому что вы хотите, чтобы мы посещали таких малоприятных людей, как Понсонби.

– Я полагаю, это не имеет значения: вы познакомитесь с новым священником на вечерней службе.

– Вечерняя служба? – Он посмотрел на нее, решив, что ноги его там не будет. – Я согласился пойти на утреннюю, но лицезреть этого идиота Понсонби еще раз не желаю. Нет, Эди. С меня хватит!

– Но я всегда посещаю вечернюю службу, а потом мы устраиваем благотворительный базар. И вам непременно стоит присутствовать, потому что это идеальный способ познакомиться с представителями местной элиты. А если вы такой несговорчивый, то лучше сдайтесь прямо сейчас и подпишите соглашение о раздельном проживании.

Он полоснул ее взглядом.

– Вы серьезно?

– Вполне, – не останавливаясь, сказала Эди. – Мистер Понсонби расскажет вам, на какие жертвы приходится идти миссионерам, исполняющим свой долг в Южной Америке. – Не выдержав, она снова рассмеялась. – Кроме того, вы, мужчины, имеете куда более широкие взгляды на мир, чем мы – ограниченные женщины.

– Широкие взгляды, – пробормотал Стюарт, приноравливаясь к ее шагу. – Этот толстяк ни разу за всю свою жизнь не забирался дальше скал Довера. Он всегда был глупцом. Как я мог забыть те отвратительные воскресные проповеди, которые приходилось выслушивать, когда я приезжал домой на каникулы?

– Все говорят, они очень скучны, – согласилась Эди. – Половина прихожан засыпает.

– Но так не должно быть, – возмутился Стюарт. – Я герцог, между прочим, и вправе уволить его и найти нового викария.

– Боюсь, что это не в вашей власти: он родственник королевы.

– Родство у них настолько отдаленное, что вряд ли королеве есть до него дело. Мы с ее величеством куда более близкие родственники, – возразил Стюарт.

– И все-таки вряд ли возможно уволить викария. Боюсь, вам придется с этим смириться.

Усмехнувшись, Стюарт заговорил о другом.

– Как вам Уэлсли?

– Мы нашли общий язык. А что он рассказывал вам?

– Он слишком хорошо вышколен, чтобы позволить себе обсуждать хозяев, но упоминал, что у вас… как бы это сказать? – американский взгляд на некоторые вещи.

– Даже так? – искренне удивилась Эди. – Мне казалось, мы пришли к компромиссу по поводу способа ведения хозяйства. Я изложила ему свою точку зрения на сей счет, а он мне сказал, как это делалось прежде. Выслушав его с благодарностью, я делаю так, как считаю нужным.

Стюарт не мог сдержаться и рассмеялся:

– И это вы называете компромиссом?

– Ну да, – невинно вскинув брови, сказала Эди и тоже рассмеялась. – Я герцогиня прежде всего, а это непросто: управление большим имением отнимает много сил.

– Да, это утомительно. – Он искоса взглянул на нее. – Вот почему вам нужен партнер.

– Партнер? Но вы же сами сказали, что это утомительно?

Стюарт рассмеялся.

– Вы такая упрямая, Эди. Хотя я всегда это знал. Может, расскажете, что запланировали для нас на завтра?

– Я думаю, что мы должны просмотреть бухгалтерские книги с мистером Робсоном. Это обязательно.

Стюарт издал стон.

– Не думаю, что это не терпит отлагательства.

– Вам нужно быть в курсе дел на случай, если я уеду…

Ему послышалось или действительно в ее словах прозвучала некая грусть?

– Вы оставите меня? О нет, Эди, я этого не переживу. Я уже настолько привык к мысли, что мы вместе будем управлять имением, как муж и жена.

– И вы называете меня упрямой?

Он пожал плечами.

– Боюсь, мы сейчас похожи на двух баранов, повстречавшихся на узкой дорожке. Итак, завтра мы встречаемся с управляющим?

– Вы же сказали, что я могу выбирать.

– Да, но вы могли бы придумать что-нибудь повеселее.

– Вам недостаточно сегодняшнего веселья? – Она отвернулась, но он успел заметить сдержанную улыбку, которая приподняла уголки ее губ. – Мне вполне.

Однако радость Эди по поводу проведенного дня улетучилась, стоило лишь подумать о том, что ее ждет впереди. Она пыталась заставить себя не думать об этом, не думать об их разговоре в саду и о том, чего он хочет от нее… Но чем ближе они подходили к дому, тем сильнее эти мысли овладевали ею. И с каждым шагом ее страхи росли.

Она старалась убедить себя, что его просьба не будет чем-то, с чем невозможно справиться. Он, видимо, думал, что участие в этом процессе каким-то образом пробудит в ней желание. Так бы наверняка и произошло, будь она нормальной женщиной с нормальными женскими потребностями, но она не была таковой и несколько сеансов массажа не способны что-либо изменить.

Массаж. Она должна массировать его ногу. Прикасаться к нему. Беспокойство Эди усилилось, и хотя она старалась напомнить себе слова Стюарта, что будет сама контролировать ситуацию, это не помогало: кому, как не ей, знать, насколько быстро и просто женский самоконтроль может улетучиться.

Стюарт не Фредерик, напомнила она себе, между ними нет ничего общего. И все же, несмотря ни на что, ей не удавалось себя убедить.

Когда они подошли к дому, страх тяжелым грузом лежал на душе, а в библиотеке она поняла, что больше не выдержит, и сдалась.

– Хорошо, давайте поскорее покончим с этим. Покажите, что я должна делать.

Ее прямота немного его удивила.

– Вряд ли это возможно здесь. – Он указал на распахнутые французские окна. – Нам необходимо более уединенное место.

О господи! Он хотел уединения? Она открыла было рот, но не смогла произнести ни слова: во рту пересохло. Она прокашлялась.

– Не вижу необходимости, – откашлявшись, наконец выговорила Эди.

– Не хотелось бы демонстрировать свое увечье – ведь сюда может зайти кто угодно, в том числе и слуги.

Эди прикусила губу: не винить его за желание скрыть боль и слабость.

– Я понимаю.

– Я рад, что вы понимаете. Что вы предпочитаете: мою спальню или вашу?

Ужаснувшись, Эди тут же отбросила любую склонность к сочувствию.

– Я шагу не сделаю в вашу спальню.

– Очень хорошо, тогда остановимся на вашей. Встречаемся там через пятнадцать минут. – Он отвернулся, игнорируя ее протест, и, направившись к выходу, бросил через плечо: – И наденьте что-нибудь посвободнее.

Она осталась на месте, провожая его взглядом.

– Чем скорее пройдут эти десять дней, тем лучше.

Он остановился в дверях и, повернувшись, хитро улыбнулся.

– Чем скорее вы поцелуете меня, тем скорее мы сможем перейти к более приятным вещам.

Приятным? О, сейчас это слово никак не шло ей на ум. Агония – вот о чем она думала. Ей нужно было переждать несколько минут, чтобы не столкнуться с ним на лестнице, и она поднялась в свою комнату, чтобы переодеться. Эди выбрала свободное утреннее платье из бледно-голубого шелка с высоким воротом и кружевными оборками. Что делать, придется ему помочь. В легком платье и свободном корсете она чувствовала себя вполне комфортно.

Горничная едва закончила застегивать пуговицы на спинке ее платья, как раздался стук в дверь. Эди, глубоко вздохнув, кивнула Ривз, а когда та открыла дверь и на пороге возник Стюарт, чуть не упала в обморок.

На нем были свободные брюки из серой фланели, простая льняная рубашка с расстегнутым воротом и длинный черный жакет, который вообще не предусматривал застежки.

Эди не знала, сможет ли сделать то, чего он от нее ждет. Маргрейв обещал, что не будет предпринимать никаких двусмысленных попыток, но даже если и сдержит слово, все равно находиться с ним в столь интимной обстановке, прикасаться к нему казалось ей абсолютно невозможным.

Ее страхи лишь усилились, когда он вошел, широко распахнув дверь, и сказал горничной:

– Можете спуститься вниз, Ривз, и выпить чаю: вы не понадобитесь ее светлости по меньшей мере час.

Горничная вышла и закрыла дверь, и мягкий звук щеколды показался Эди громким, как ружейный выстрел. В молчании, последовавшем после ухода Ривз, она могла слышать свое прерывистое дыхание, и когда он обратил к ней взгляд своих серых глаз, Эди едва удержалась, чтобы не броситься в гардеробную, закрыв на замок дверь.

Казалось, воздух в комнате накалился, несмотря на открытые окна, и первые слова Стюарта не способствовали снятию напряжения:

– Вы надели корсет?

Она густо покраснела, и он вздохнул.

– Зачем, Эди? Я же просил вас надеть что-нибудь удобное.

– Я надела! – Она схватила в кулак голубой шелк. – Это утреннее платье.

– Но зачем под это платье вам понадобилось надевать корсет? Не думаю, что вам будет в нем удобно.

Сбросив домашние туфли без задников, он подошел к кровати и вынул из кармана жакета часы и маленький пузырек зеленого стекла.

– Вот держите.

– Как я понимаю, это лечебная мазь, – заметила Эди. – А часы зачем?

– Объясню через минуту. – Стюарт развязал пояс и начал спускать жакет с плеч.

– Что вы делаете? – Смешно! Ответ лежал на поверхности. – Вы не смеете раздеваться в моей спальне!

Он замер, жакет так и повис на талии, а брови сошлись на переносице.

– Я хочу всего лишь снять жакет. Можно было бы сделать это и раньше, но не хотелось шокировать слуг. Если бы Уэлсли увидел меня в рубашке и брюках, то умер бы от потрясения. О горничных я вообще не говорю.

Времени на увещевания не было, поэтому Эди пробормотала:

– Хорошо, но больше ничего не снимайте. Так что я должна делать?

– Давайте покажу. – Он обхватил руками правую ногу. – Львица схватила меня здесь и вот здесь, порвав сухожилия и четырехглавую мышцу.

Эди поморщилась как от боли.

– Боль, наверное, была невыносимая.

– Боль продолжалась недолго, тогда по крайней мере, но сильно кровило, и длилось это всего несколько минут, а потом я потерял сознание, к счастью…

Он резко замолчал, сжав руки в кулаки.

Эди подняла глаза, и выражение его лица ее испугало.

– Стюарт! Что с вами?

– Простите. – Он прижал кулак ко рту. – Просто мне до сих пор трудно говорить об этом – труднее, чем я мог предположить. К счастью, удалось отогнать львицу, мои спутники остановили кровотечение, но в ту ночь началась лихорадка из-за инфекции…

– Вы говорили, что едва не умерли. Значит, дело скорее в инфекции, чем в самой ране?

– Да. В течение трех дней я был на грани смерти. На третью ночь все стало настолько плохо, что мои люди начали готовить похороны. Я чувствовал, что жизнь уходит, знал, что умираю, но не умер, а почему – не могу объяснить. Скорее благодаря своему проклятому упрямству, как я понимаю. Лихорадка отступила, и когда я достаточно окреп, чтобы двигаться, двое из моих людей перевезли меня в Найроби. Я думал, что теперь все будет хорошо, но в госпитале подцепил другую инфекцию. Это казалось странным, потому что прежде я никогда не болел. У меня даже малярии не было, и это в Африке-то!

– Что ж, очевидно, просто пришла пора заболеть.

– Да, наверное. – Стюарт рассмеялся, и пусть это прозвучало немного искусственно, Эди была рада его услышать. – Но и на этот раз я выкарабкался.

– Слава богу, не началась гангрена, или бешенство, или…

– Доктор тоже был обеспокоен не на шутку, но, как видите, все обошлось, хотя у меня сильно повреждены мягкие ткани и рана оставила серьезные последствия. Три недели я был прикован к постели, но даже когда встал, только через два месяца смог наступать на больную ногу. Развилась атрофия, и меня шатало из стороны в сторону, как новорожденного жеребенка. Шло время, и постепенно наступило улучшение. Правда, доктора сказали, что я никогда не смогу совершать длительные прогулки.

Она кивнула, стараясь не выказывать ни жалости, ни сочувствия, так как понимала, что он не терпит этого.

– И доктор Кейхилл согласился с их заключением?

– Не во всем. Он сомневается, что моя нога восстановится окончательно, но верит, что частые прогулки и физические упражнения улучшат ее подвижность и состояние, а значит, уменьшить боль. Но я должен соблюдать этот режим до конца своих дней.

– Я понимаю. – Эди хранила молчание, изучая его лицо. Это было то самое загорелое красивое лицо, что она видела в ту ночь на балу, и все же другое: в нем больше не было прежней беззаботности. – Стюарт, что случилось с Джонсом?

Он проглотил комок в горле и отвернулся.

– Если вы не возражаете, Эди, я бы сейчас не хотел говорить об этом.

Она кивнула: кто, как не она, мог понять, что значит затрагивать неприятные темы.

– Хорошо. Итак, что я должна делать?

– Встаньте здесь, пожалуйста, – сказал Стюарт и, используя скамеечку для ног, осторожно опустился на пол и лег на спину около ее ног.

Ему больно, подумала Эди, глядя на исказившееся лицо. И она не могла поверить, что это тот самый мужчина, которого она когда-то встретила на балу и который двигался по залу с грацией леопарда. И вот теперь увечье. Как же он должен ненавидеть это после той жизни, которую вел.

– Дайте мне часы, – ворвался в ее мысли его требовательный голос. – Доктор Кейхилл объяснил, с чего нужно начать. Это упражнения на растяжку – каждое нужно сделать три раза.

– А для чего часы?

– Продолжительность каждого упражнения тридцать секунд, но постепенно следует доводить время до минуты. – Он поднял ногу перпендикулярно полу. – Подойдите ближе и обхватите мою ногу руками.

Эди выполнила то, что он сказал, чувствуя ужасную неловкость. Никогда в жизни ей не приходилось делать ничего подобного, и никаких навыков сестры милосердия у нее нет.

– Так. Теперь попробуем растянуть сухожилия. Положите свободную руку на стопу и медленно надавите на пальцы, сгибая ногу к моей груди. Я скажу, когда остановиться.

Она начала выполнять манипуляции, но вдруг он судорожно вздохнул. Эди замерла.

– Я сделала вам больно?

– Нет. Тянет, это неприятно, но не больно. Продолжайте, только на сей раз не останавливайтесь, пока я не скажу. Сейчас продлим упражнение до тридцати секунд. И крепче держите мою ногу, чтобы колено было зажато в ваших ладонях.

Эди никогда бы не подумала, что тридцать секунд могут быть столь долгими. Такое ощущение, что в комнате становилось все теплее, воздух застыл, и их положение шокировало ее своей интимностью. Она чувствовала жар тела Стюарта около своего тела, его пятку под своей грудью, его напряженное бедро около своего живота, а зад около ноги. Ее опыт общения с мужчинами, а именно с Фредериком, был слишком мал – точнее, его не было вообще.

– Прекрасно, – сказал наконец Стюарт, и звук его голоса вывел ее из размышлений.

Эди глубоко вздохнула и опустила руки.

Стюарт немного потряс ногой, потом кивнул.

– Теперь повторим, но на сей раз еще чуть дольше.

Второй раз оказался полегче: интимность происходящего не была столь шокирующей, и ее страхи чуть-чуть улеглись, – но ему стало явно труднее, это чувствовалось по дыханию, которое стало глубже и сильнее.

– Может быть, нужно это делать не столь интенсивно? – спросила Эди.

Он покачал головой, а после третьей попытки предложил еще увеличить время.

– Вы уверены? Я не хочу сделать вам больно.

– Не волнуйтесь: все под контролем. Кроме того, потерпеть боль от ваших рук я вовсе не возражаю. – Его взгляд прошелся по ее лицу, и глаза потемнели, став темно-серыми. – В любом случае оно того стоит, когда перед тобой такой роскошный вид…

От его обжигающего взгляда Эди казалось, что ее опалило пламя. Она пошевелилась, но от этого только сильнее почувствовала, как его нога прижимается к телу, поэтому замерла и отвернулась. Внезапно ее охватил страх, но совершенно иного рода, не похожий на тот, что преследовал ее прежде.

– Я вижу, вас не трогают мои неловкие попытки флирта. – Она не ответила, но отпустила его ногу, и он подвинулся к ней. – Что ж, прекрасно, в таком случае, полагаю, я могу показать вам следующее упражнение.

– Да, думаю, так будет лучше. Я не флиртую. – Она не стала говорить, что вообще не способна на это, – наверное, он и сам уже понял.

Стюарт перевернулся на живот и продолжил инструктаж:

– Встаньте на колени. Теперь переходите к задней поверхности бедра. Движения должны быть медленными, продолжительными, растягивающими. Обхватите правой рукой голень и прижимайте мою пятку к ягодицам.

Это хорошо, что она не могла видеть свое лицо, подумала Эди, когда выполняла все его указания, зная, что жутко покраснела.

– Так?

– Да, но сильнее. Используйте вес тела. Упритесь левой рукой в мою спину, а плечом – в заднюю часть моей ноги. Хорошо. Теперь наклоняйте ногу. Больше. Еще немного. Ш-ш-ш… – не выдержал Стюарт, когда она усилила давление. – Держите так.

Это упражнение было куда интимнее, чем предыдущие. Даже при том что на ней был корсет и платье в три слоя ткани, она чувствовала, как ее сосок прикасается к его ягодицам, а другая грудь упирается в его икру. Эти тридцать секунд длились вечно.

Когда он наконец сказал, что можно закончить, она так обрадовалась, что не смогла сдержать вздох облегчения.

– Все хорошо, Эди?

– Конечно, – заверила она, хотя и не была уверена, что ее прерывающийся голос не открыл ему правду.

Но даже если и заметил, то не подал виду.

– Отлично, в таком случае сделайте это снова.

Из-за более значительного приложения усилий эти тридцать секунд превратились в сто. Теперь его тело прикасалось к ней всеми частями, и она чувствовала нестерпимый жар. Постепенно, пока текли секунды, она стала осознавать и другое: его глубокое затрудненное дыхание, твердость икры под своими пальцами, запах сандалового дерева – наверное, мыла. И непонятно почему вдруг ощутила дрожь во всем теле.

На третий раз ощущения стали еще сильнее. Она чувствовала напряжение внутри собственного тела, непонятное густое напряжение, которого не испытывала прежде. Оно наполняло ее нутро, теплое и медлительное, и усиливалось с каждой секундой, пока не стало… томительно сладким.

«Мы можем, Эди?»

Закрыв глаза, она чувствовала, как поднималось и опускалось его тело рядом с ней при каждом вдохе и выдохе. Казалось, весь мир перестал существовать.

– Тридцать секунд.

Его голос вернул ее на землю. Она опустилась на пятки, и только когда он перевернулся и сел, поняла, что ее дыхание было таким же прерывистым, как и его.

Тепло комнаты, неподвижность воздуха и гулкий стук сердца в ее груди.

Он улыбнулся, и это уязвило ее подобно стреле.

– Знаете, мне это нравится.

Она попыталась восстановить дыхание, хотя не понимала, почему оно сбилось, и прошептала:

– Зачем вы это делаете?

Он поднял голову, изучая ее.

– Почему у меня такое чувство, что мы говорим не о физических упражнениях и массаже?

– Я понимаю, чего вы… хотите. Но почему со мной?

Выпрямившись, он придвинулся к ней.

– Мы это уже обсуждали: вы моя жена, Эди.

Услышав его ответ, она ощутила странное разочарование, хотя и не знала почему. Чего, собственно, она ожидала?

– Вы могли бы добиться аннулирования брака, если бы подали прошение. Кроме того, я отказываюсь удовлетворять ваши… ваши… – В горле внезапно пересохло, но она заставила себя продолжить: —…ваши супружеские притязания. Это может послужить основанием для аннулирования.

– Меня это не интересует, Эди. – Его взгляд прошелся по ее лицу. – Я не хочу расторжения брака.

– И если бы это произошло, – будто и не слышала его, продолжила она, – то вы могли бы снова жениться.

– Спасибо, но у меня уже есть жена и она меня вполне устраивает. – Он прикоснулся к ее щеке так нежно, что у нее не появилось желания отстраниться.

«Вы не смогли бы, – подумала она. – Нет, если бы знали».

– Вы могли бы найти более подходящую девушку, – сказала Эди, и в собственном голосе услышала ноту отчаяния. – Красивее…

– Красивее? – фыркнул Стюарт. – Вы считаете себя некрасивой?

Она сглотнула и открыла глаза.

– Да, и мы оба знаем это.

Его взгляд так медленно скользил по ее лицу, что, казалось, минула целая вечность, наконец он произнес:

– Лично я ничего об этом не знаю.

Она ненавидела этот его откровенно оценивающий взгляд, ненавидела и себя – за то, что становится из-за него ранимой.

– Ну и кто из нас лжет?

– Мы оба помним тот день на террасе. – Его рука легла на ее щеку, и он повернул ее лицо к себе. – И хотя я не могу с полной уверенностью сказать, почему это мне так запомнилось и что именно заставило вас улыбаться, но тогда вы в первый раз улыбнулись мне.

– И что? – Вопрос прозвучал резко и жестко: она не могла вынести эту легкую нежную ласку, но пока еще могла оттолкнуть его руку… если бы хотела. «Встань, – приказала она себе, – встань и уйди!» – но не могла двинуться с места, отчего руки ее сжались в кулаки. – И что вы хотите этим сказать?

– Хочу сказать, что вы правы.

– Права в чем? – Она опустила глаза, стараясь вообще не смотреть на него, ничего не чувствовать.

– В том, что вы некрасивая. – Он говорил, а его прикосновения, нежные как перышко, от щек к вискам, потом вниз к шее, сводили ее с ума. – Потому что, когда вы улыбнулись мне в тот день, я не думал даже, что вы красивая. – Он сделал паузу. Его пальцы замерли. – Я думал, что вы прекрасная.

При этих словах что-то в ней сломалось, она едва сдерживала рыдания.

– Я не могу дать вам то, чего вы хотите, Стюарт. Вам надо найти другую…

– А вы, Эди? Чего хотите вы?

Большой палец коснулся ее губ.

– Чего я хочу, не имеет значения.

– Нет, имеет. – Легкая ласка была невыносима. – Вы не хотите детей?

Страх усилился и объял ее сердце, и это было больно. Как от удара.

– Нет, – солгала Эди.

– Почему нет? – Его пальцы замерли на ее губах, он придвинулся еще ближе. Она попыталась отвернуться, но он запустил руку ей в волосы и удержал.

– О нет! – воскликнула Эди и так резко отстранилась, что оборка платья зацепилась за запонку на его манжете и тонкое кружево порвалось.

И этот звук, похожий на чирканье спички, словно отрезвил ее и призвал к действию. Она отползла от него на коленях, попыталась подняться на ноги, но каким-то образом ее юбки оказались под ним.

– Пустите! – в панике воскликнула Эди, отчаянно пытаясь высвободиться. – Пустите же!

Он приподнялся, освобождая ее юбки, и она наконец-то вскочила на ноги. Стюарт тоже поднялся, но медленно, воспользовавшись скамеечкой для ног.

– Эди, подождите!

Он ухватил ее за талию, она попыталась вырваться, но он не отпустил, а, напротив, обнял еще крепче. Она замерла, охваченная страхом, стыдом и внезапно возникшим пугающим чувством неизбежности. Зачем бежать? Что за причина?

Она опустила глаза на порванное кружево: ничего, лишь небольшая дырка, всего-то дюйм-два. Подняв свободную руку, Эди с удивлением заметила, что пальцы не слушаются ее, когда попыталась соединить порванное кружево.

– Боже мой! – Голос Стюарта, казалось, раздавался откуда-то издалека, и хотя хриплый шепот едва можно было разобрать, это сказало ей, что он все понял. Он тут же убрал руку с ее талии, словно обжегся. – Боже мой, до чего же я глуп!

Его рука поднялась и коснулась ее лица. Она вздрогнула, и хотя он тут же убрал руку, ее страх вышел на поверхность, как ни хотела она это скрыть.

Грудь сдавило, запах одеколона наполнил ноздри и проник в грудь, стыд обдал ее, обжигая кожу, как щелочное мыло, которое она использовала тогда в Саратоге, пытаясь смыть с себя постыдные следы.

– Эди, посмотрите на меня.

Не желая повиноваться, она покачала головой, хотя прекрасно знала: до тех пор пока не сбежит отсюда, ей придется смотреть на него. Даже если сбежать на край земли, ей все равно никогда не избавиться от случившегося.

Эди заставила себя поднять глаза, и в тот момент, когда увидела его лицо, что-то сломалось внутри. Резко повернувшись, она бросилась к двери. Она бежала не из-за страха, а от шока: лицо Стюарта – это было больше, чем она могла вынести.