Николас очнулся, и первое, что он почувствовал, была боль. Ныла правая сторона лица и сильно саднило плечо. Он открыл глаза и увидел над собой ночное небо, усеянное мерцающими звездами. В воздухе пахло травой и самшитом, и Николас внезапно вспомнил, где он и что произошло.

Маркиз осторожно подвигал челюстью и поморщился, убедившись, что все это ему не приснилось. Поцелуй Розали, мощный удар сэра Уильяма, то, как он запутался в стеблях роз, – все это произошло на самом деле.

Трабридж сел и тотчас же пожалел об этом. В голове пульсировало, челюсть болела, плечо казалось разорванным. Но что хуже всего – прямо перед ним на траве сидела Белинда и выглядела она, как показалось его одурманенному сознанию, в точности как Юдифь, готовая обезглавить Олоферна. К счастью, меча у нее в руках не было.

Николас мог бы, конечно, упасть обратно на спину и застонать от боли в надежде обрести хоть каплю сочувствия, но, зная Белинду, сомневался, что это приведет к чему-нибудь хорошему. Нет, скорее всего, его уже осудили и вынесли приговор. Осталось только ждать казни.

Николас посмотрел на ее чувственный рот, понимая, что его шансы снова поцеловать эти губы находятся где-то между незначительным и совсем невозможным, но решил, что не сдастся без боя.

– Я этого не делал, – выпалил он и съежился, услышав, как глупо это прозвучало. Все равно что оправдания ребенка, которого застали за воровством конфет. Николас попытался снова: – Я пришел сюда, чтобы побыть в одиночестве. Это не…

Белинда оборвала его, выставив перед собой руку.

– Вы не обязаны объясняться.

– Нет, я должен. Я в самом деле думаю, что должен. Я понимаю, как это выглядело, но мое обещание вам не нарушено. Я ее не целовал. В смысле… мы целовались, конечно, но… – Голос Николаса оборвался, потому что невозможно рассказать правду, не перекладывая вину на девушку, а ничего подобного он никогда бы не сделал. – Дьявольщина, – пробормотал он, упершись локтями в согнутые колени и положив голову на руки. – Дьявольщина.

– Николас, я видела, что произошло.

– Видели? – он вскинул голову, чувствуя, как внутри разгорается надежда. Может, еще не все потеряно?

– Да, видела. Я знаю, что Розали пошла за вами. Когда она вышла из гостиной, я последовала за ней. И пока пробиралась по лабиринту, слышала через изгородь, как вы просили ее уйти и как она признавалась вам в своих чувствах, и я появилась в то время, когда она вас поцеловала.

– Значит, вы не обвиняете меня?

– Нет. Хотя, – добавила Белинда, фыркнув, – думаю, что вы могли бы убрать от себя ее руки несколько быстрее.

– Что? – Николас усмехнулся. – Это нелепо. Я выпутался из ее объятий так быстро, как только смог, а это было совсем не так просто, как, возможно, казалось со стороны. Белинда, эта девушка все равно что осьминог.

Ее губы чуть дернулись, и Николас почувствовал, как вспыхивает еще один лучик надежды.

– Миледи?

Оба повернулись на голос и увидели лакея. Тот стоял между двумя самшитовыми стенами, держа в одной руке лампу, а в другой – поднос.

– Вы посылали за льдом и бинтами? – спросил он.

– Да, Генри. Дайте их сюда, если вам не трудно.

Лакей шагнул вперед, кивнув Николасу и озабоченно посмотрев на его разорванную одежду.

– Надеюсь, вы не сильно пострадали, милорд. Сэр Уильям сказал, вы упали в розовые кусты?

– Полагаю, так тоже можно выразиться, – согласился Николас.

Лакей повернулся к Белинде.

– Мне заняться ранами его милости, миледи, чтобы вы могли вернуться к гостям?

– Спасибо, Генри, но в этом нет нужды. В доме пятьдесят человек, и каждому что-нибудь да требуется, так что вы там нужны куда больше, чем я. – Она показала на траву и добавила: – Поставьте поднос тут. – Белинда начала стягивать свои длинные перчатки. – И можете идти.

– Да, ваша милость.

Слуга, поклонившись, ушел, снова оставив их наедине.

Белинда отбросила перчатки в сторону, встала на колени и подняла лампу.

– Повернитесь, – скомандовала она. – Чтобы я смогла как следует разглядеть ваши раны.

Николас подчинился, глядя через плечо, как она высоко поднимает лампу и пальцами осторожно оттягивает его разорванные сюртук и рубашку.

– Все не так плохо, – произнесла Белинда через минуту. – Шипы, конечно, порвали сюртук и рубашку, но одежда вас защитила. И все-таки там есть проколы и царапины, а их определенно необходимо промыть.

Она поставила лампу рядом с собой, взяла с подноса темно-коричневую бутылку, вытащила пробку и потянулась за бинтом.

– Вам придется снять рубашку.

Николас усмехнулся. Челюсть тут же пронзила боль, но это того стоило.

– Ай-яй-яй, Белинда, – пробормотал он, – какая вы испорченная девочка.

Она сухо взглянула на него.

– Что-то вы размечтались, Трабридж.

– В моих мечтах все происходит не совсем так, – поправил ее он и, пристально всматриваясь в лицо Белинды, снял вечерний сюртук и начал расстегивать жилет. – Я всегда представляю себе, как сначала снимаю одежду с вас.

В свете лампы Николас увидел, как щеки ее розовеют, но Белинда тут же начала смачивать бинт жидкостью из коричневой бутылки, ничего не сказав в ответ.

Николас снял жилет и белый галстук-бабочку, затем вытащил из воротника запонки и положил их на поднос. Стаскивая с себя рубашку и сорочку, понял, что шипы поранили его до крови, потому что лен и шелк прилипли к коже, а когда он отбросил одежду в сторону, заметил на порванной ткани темные пятна.

– Боюсь, мой камердинер будет мной очень недоволен.

– И не он один. Сэра Уильяма тоже нельзя назвать вашим поклонником. – Белинда за его спиной приподнялась на коленях и приложила влажный бинт к голому плечу.

Николас со свистом втянул воздух сквозь стиснутые зубы.

– Господи, женщина, – воскликнул он, оглядываясь, – чем вы смочили его? Лимонным соком?

– Антисептиком.

– Жжет!

– Не ведите себя как ребенок.

– Я и не веду, – запротестовал Николас и, словно в доказательство, весьма мужественно выругался, когда Белинда передвинула салфетку на другое место, а затем сосредоточился на ощущении ее голых рук на своей коже. Они словно растворяли боль.

– А как ваше лицо? – спросила она.

– Немного болит.

– На подносе лежит лед.

– Я и не догадывался, что сэр Уильям такой превосходный боксер, – заметил Николас и взял мешочек, наполненный кусочками льда, но к лицу не приложил. – Кстати, о сэре Уильяме, – произнес он, снова оглянувшись на Белинду. – Зачем, ради всего святого, вы притащили его сюда?

– Я тут ни при чем. Должно быть, он вышел из дома, увидел, что Розали идет через лужайку, а я за ней, и пошел за нами. Это все, что я могу предположить. Я не знала, что сэр Уильям здесь, пока он не протиснулся мимо меня и не накинулся на вас.

– А, понятно, – ответил Николас и осторожно приложил ледяной компресс к челюсти. – Полагаю, примерно так оно и было.

Белинда внезапно усмехнулась.

– Боюсь, пока ваш сезон проходит не очень удачно.

– Правда? – Николас тоже не сумел удержаться от смеха, очень уж нелепо все складывалось. – А я и не заметил.

Он помолчал и, подумав, добавил:

– Полагаю, завтра мне следует уехать.

– Не думаю, что в этом есть необходимость. Должна признать, что для всех нас это, конечно, была довольно неловкая ситуация, но лишь мы четверо знаем, что случилось. Сэр Уильям – джентльмен, человек сдержанный и неболтливый, а если об этом рассказать, репутации Розали будет нанесен непоправимый вред, на что он никогда не пойдет. Подозреваю, что сама Розали слишком смущена и вряд ли признается кому-нибудь в происшедшем – и у нее на это есть все основания. Ни вы, ни я ни с кем этого обсуждать не будем. Так зачем вам уезжать? Вы… – Белинда молчала, не убирая руку с его плеча. – Вы все еще хотите найти себе жену, верно?

– Мои желания мало с этим связаны, – ответил Николас, наслаждаясь ее прикосновением, и снова напомнил себе о причинах, по которым уехать должен. – Кроме того, какая разница, проговорится кто-нибудь из нас или нет? К завтрашнему вечеру у меня проявится синяк под вторым глазом в пару к первому, и люди поймут, что произошла очередная стычка.

– Насколько мне известно, версия сэра Уильяма о происшедших событиях выглядит примерно так: вы двое выпили лишнего и совершили ошибку, начав спорить о политике. Оба слишком разгорячились, и закончилось все неудачной дракой.

– Выдумка довольно правдоподобная, но любой, кто меня знает, над ней просто посмеется. Я бы в жизни не стал драться из-за политики, так что мне лучше уехать, чтобы избежать лишних вопросов.

– Пожалуй, – отозвалась Белинда и снова занялась его ранами.

Вроде бы все было решено, но уезжать Николасу не хотелось. Пусть создавшееся положение было невыносимым, но оно давало ему шанс побыть рядом с ней, чего и он желал. Николас больше не хотел искать жену. Он хотел Белинду.

Маркиз понимал это особенно остро, чувствуя, как она прикладывает примочку к его плечу, затем начинает перевязывать, пропуская бинт через подмышку, чтобы крепче держался. Ее теплые руки то и дело задевали его обнаженную кожу, и желание разгоралось все сильнее, заглушая боль в челюсти и на исцарапанной коже надежнее любого обезболивающего. Отсюда следовал единственный вывод – он влюблен по уши.

– Ну вот, – произнесла наконец Белинда, опустив руки. – Не забудьте, ваш камердинер должен взглянуть на раны утром. Царапины неглубокие, так что, думаю, завтра вам повязку менять не придется.

– Я ему скажу. – Николас приподнялся на колени и повернулся к ней лицом.

Белинда заговорила очень быстро, не давая ему вставить ни слова:

– Советую в течение нескольких дней не надевать ничего шерстяного, иначе может начаться раздражение.

Николасу совсем не хотелось говорить о своих царапинах или о нижнем белье. Он отбросил в сторону компресс из льда.

– Значит, вы согласны с тем, что мне нужно уехать?

– Наверное, так будет лучше всего, – ответила Белинда, но Николасу почудилось, что в ее голосе прозвучало нежелание. Из-за того, что она хочет как можно быстрее его женить, или потому, что, возможно, она будет по нему скучать? Он решил это выяснить.

– Но вы хотите, чтобы я уехал? – Николас чуть наклонился к ней. – Или хотите, чтобы остался?

– Вряд ли имеет значение, чего хочу я. Уезжайте, если хотите. Оставайтесь, если хотите. Меня это не касается.

– Думаю, касается. – Николас потянулся к ее руке и сжал в ладони, прежде чем Белинда успела отдернуть. – Если я останусь, как по-вашему, вы все-таки сможете посоветовать, какая женщина лучше подойдет мне в жены?

– Я… – Она осеклась и облизнула губы, а Николас подумал, что ее нервозность внушает надежду. – Не вижу причин, почему нет.

– Жестокосердная Белинда. – Он поднес к губам ее руку, поцеловал ладонь, почувствовал, как она вздрогнула, и ощутил еще один лучик надежды.

– Не надо, – сказала Белинда и снова попыталась выдернуть руку, но Николас опять ее не отпустил.

– Не надо что? – спросил он, проводя губами по ее запястью. – Не надо хотеть вас? Не надо надеяться, что и вы меня хотите?

– Вы просто не можете меня хотеть, – отрезала она, твердо настроившись противодействовать ему, хотя вырываться перестала. – Кроме того, вы ранены.

Николас засмеялся, обдав нежную кожу ее запястья теплым дыханием.

– Чтобы перестать вас хотеть, я должен умереть. – И начал целовать ее предплечье.

– Но я-то этого не хочу!

Напряжение в ее голосе подсказало ему, что она лжет.

– Возможно, я сам себя обманываю, но я вам не верю. – Николас отпустил ее руку, но, прежде чем Белинда успела отодвинуться, обнял ее за талию и притянул к себе. – Думаю, мы оба чувствуем одно и то же. Так зачем с этим бороться?

– Вы ко мне пристаете, – с отчаянием произнесла Белинда, не делая, впрочем, попыток вырваться. – Вы нарушаете свое обещание.

– Знаю, но ничего не могу с собой поделать. – Свободную руку Николас положил на ее затылок. – Я такой негодяй!

Трабридж поцеловал Белинду, не закрывая глаз, внимательно всматриваясь в ее, такие близкие. Ее губы оставались сомкнутыми, и он начал водить по ним языком, вынуждая их приоткрыться.

Через мгновение Белинда сдалась и с тихим стоном приоткрыла рот. Его тело мгновенно откликнулось. Николас крепче обнял ее за талию, запустив свободную руку в шелковые пряди ее волос. Он впился в ее рот, и хотя челюсть болела, маркиз не обратил на это внимания. На ее губах остался вкус малины, которую подавали на десерт, теплой и сладкой, как само лето.

Время словно замедлило ход, пока Николас исследовал ее рот – чувственную полноту губ, ровную линию зубов, и всякий раз, когда их языки сталкивались, в теле его вспыхивало возбуждение. Но поцелуя было мало.

Николас оторвался от ее рта на мгновение, чтобы перевести дух, наклонил голову в сторону и снова ее поцеловал, еще крепче обнимая за талию. Другая его рука в это время соскользнула с ее волос, погладила обнаженную кожу шеи. Все сильнее впиваясь в губы Белинды, Николас провел пальцами по коже, по твердому выступу ключицы и заскользил ниже, к мягкой пышной груди.

Положив ладонь на грудь, Николас даже застонал от наслаждения, так хорошо лег ему в руку этот роскошный мягкий холм. Но еще он почувствовал, что Белинда застыла в его объятиях, а когда прервала поцелуй и, вздохнув, отвернулась, Николас был вынужден остановиться.

Маркиз понимал, что на ней слишком много одежды, поэтому ему лишь кажется, что сердце Белинды бьется в его ладонь. Она не оттолкнула его, чего Николас мучительно боялся, и лишь их общее хрипловатое дыхание нарушало тишину ночи.

Наконец Николас пошевелился, прикоснулся губами к ее щеке, виску, уху. Он так и не убрал руку с ее груди и осторожно ласкал пальцем обнаженную кожу над лифом.

Белинда дышала все быстрее и прерывистее. Николас чувствовал, что она распаляется все сильнее, но при этом не делает никаких попыток прикоснуться к нему. Ее руки безвольно висели вдоль тела, и Николас, несмотря на свою искушенность, находил это более чувственным, чем что-либо, испытанное им раньше. Он даже не представлял, что такое возможно. Это воспламеняло в Николасе не только желание, но и непреклонную решимость добиться от нее отклика, увидеть вновь такой, какой Белинда была в тот первый раз, когда он ее поцеловал. Трабридж хотел, чтобы Белинда вновь обвила его руками, чтобы ее бедра подались ему навстречу.

Николас напряг руку, обвивавшую ее талию, лег на спину в траву, увлекая Белинду за собой. Губы ее приоткрылись, и он тотчас же поцеловал ее, не желая слышать отказа.

Похоть застилала слух, затопив собой все вокруг. Николас вцепился в складки ее платья, потянул его вверх, и наконец-то руки его проникли под слои шелка и муслина. Белинда вжала ладони в траву, попыталась приподняться, но его руки тотчас же скользнули вверх, легли на ягодицы, удерживая ее на месте, а когда она вновь упала на него и прикоснулась к его щеке, маркиз издал хриплый торжествующий звук.

Николас целовал Белинду, продолжая поглаживать ягодицы, и ему казалось, что ее кожа обжигает его ладони сквозь тонкую ткань панталон. Ему хотелось, чтобы она раздвинула ноги и оседлала его. Он попытался задрать платье еще выше, но юбка была для этого слишком узкой, пришлось удовлетвориться сладкой пыткой, прижимая нежное тело Белинды к своему паху. Николас качнул бедрами, и это незначительное движение оказалось настолько дивным, что он, застонав, прервал поцелуй. Ошибка.

– Мы должны остановиться, – выдохнула Белинда ему в шею. – Мы должны остановиться!

Николас замотал головой, отвергая столь нелепое предложение. Остановиться? Когда все так чудесно? Он снова стиснул ее ягодицы, удерживая Белинду на месте, еще раз сделал движение бедрами, и у Белинды вырвался стон наслаждения. Но Николас не успел насладиться этим звуком, потому что теперь она начала вырываться всерьез, упираясь ладонями ему в плечи.

– Николас, отпустите меня, – задыхаясь, воскликнула Белинда. – Мы не можем!

Его тело ныло от вожделения.

– Не надо, – взмолился он сквозь стиснутые зубы. – Ради всего святого, Белинда, не останавливай меня. Давай займемся любовью, прямо здесь, на траве.

– Вы сумасшедший.

Вполне вероятно, но Николас не понимал, почему этот вид безумия считается чем-то дурным. Он хотел ласкать ее, доставлять ей удовольствие до тех пор, пока Белинда окончательно не сдастся, но боялся, что, если чуть ослабит хватку, она вырвется и умчится со скоростью пули, поэтому решил попытаться убедить ее словами.

– Я хочу тебя, Белинда, прямо здесь, прямо сейчас. Хочу с того, самого первого дня. Даже когда ты мерила меня презрительным взглядом, будто я самый отвратительный человек на свете, я тебя хотел. Что еще я могу сказать? Готов понести наказание.

– Вы несете чепуху.

– Нет, – выдохнул Николас. – Никакой чепухи. Это желание.

– В том-то и дело! – вскричала она, изогнулась, вывернулась, откатилась в сторону и оказалась далеко от него, прежде чем он успел хотя бы сесть. – Это похоть, и больше ничего!

Его тело пылало огнем, и Николас просто не мог спорить на эту тему. Собственно, он вообще ни о чем не мог сейчас спорить, потому что мысли были в полнейшем беспорядке. Сердце колотилось как бешеное, кровь неслась по жилам, мужское достоинство ныло, а мозги просто куда-то исчезли.

Николас согнул ноги, уперся локтями в колени, подпер голову ладонями, глубоко дыша и пытаясь обрести хоть какое-то подобие контроля над мятежным телом.

– Что, черт возьми, плохого в похоти? – пробормотал он. Ничего более умного Николас сейчас сказать не мог.

Услышав шелест юбок, маркиз поднял голову и увидел, что Белинда вскочила на ноги.

– Это не любовь, – задыхаясь, воскликнула она. – Вот что в ней плохого!

– Любовь?

Николас, по-прежнему обуреваемый желанием, в замешательстве потряс головой, пытаясь уловить смысл в том, что казалось полной бессмыслицей.

– Да, любовь! Я понимаю, что для вас это не имеет никакого значения – ни при занятиях любовью, ни в женитьбе, ни в чем другом. – Белинда замолчала и наклонилась, подбирая шлейф платья. – Собственно говоря, – добавила она, распрямившись и перекинув шлейф через руку, – я не уверена, что вы вообще знаете, что такое любовь.

Это несправедливое обвинение подействовало на Николаса, как спичка, поднесенная к пороху, взорвав и без того пылающие чувства.

– Думаете, я не знаю, что такое любовь? – Он вскочил на ноги. В душе разгорался гнев, гася желание. – Верите или нет, но однажды я любил. Признаюсь, лишь однажды, но зато я чертовски хорошо знаю, что такое любовь. Она была у меня в руках, но я ее потерял.

Николас никогда и ни с кем не говорил о Кэтлин, но сейчас ничего не мог с собой поделать, потому что слова Белинды превращали в насмешку то, что он чувствовал когда-то давно, а этого допустить было невозможно.

– Полагаю, я очень походил на вас. Встретил любовь всей моей жизни, думал, что она идеал – красивая и порядочная. Как и вы, я не испытывал никаких сомнений, не имел никаких опасений, вопросов. Погрузился в восторженное блаженство. Оно захватило меня и заставило думать, что в этом мире возможно все. И да, – добавил он, хотя слова обжигали язык словно кислота, – как и вы, я и сейчас помню то глубокое, горькое разочарование, постигшее меня, когда я понял, что меня-то не любили. Когда узнал, что для моей возлюбленной деньги были куда важнее, чем я сам. Когда выяснил, что все имеет свою цену. Моя любимая, чтобы вы знали, стоила десять тысяч фунтов. Именно столько отец заплатил женщине, которую я любил, чтобы она бросила меня и исчезла навсегда. Так что не надо говорить, что я ничего не знаю о любви, – я слишком хорошо знаю, что она такое. И еще знаю, каково ее терять.

Белинда прижала ладонь к груди, глаза ее расширились от потрясения.

– Ваш отец откупился от девушки, которую вы любили?

Николасу казалось, что он тонет, задыхается от воспоминаний, неутоленного желания и собственного гнева.

– Ее звали Кэтлин Шонесси. Она была ирландка, католичка и бедная, а ее отец арендовал ферму в поместье Лэнсдауна в графстве Килдэр. Я познакомился с ней, когда в мои девятнадцать лет приехал туда на лето. Был слишком юн и глуп, чтобы понять – девушке вроде нее никогда не позволят выйти замуж за будущего герцога Лэнсдауна.

– И что произошло?

– Сначала он постарался разлучить нас с Кэтлин, призвав меня из Ирландии домой, до того как закончились каникулы. Продержал в поместье всю осень, да еще пытался подсунуть мне красивую и соответствующую его требованиям девушку.

– Леди Элизабет Мэйфилд.

– Да. Разумеется, мы с Элизабет уже были знакомы. Она дальняя родственница, и наши семьи всегда считали, что мы станем супругами. Когда и это не заставило меня отвернуться от Кэтлин, он разыграл целое представление – домашний прием, случайную встречу в оранжерее, Элизабет, кинувшуюся мне на шею, ее мать, вошедшую в самый подходящий момент, – все было безупречно рассчитано. – Николас горько рассмеялся. – Сегодня вечером мне на какой-то миг по-настоящему показалось, что история повторяется, да только Лэнсдаун никогда не выбрал бы американку.

– Николас, вы же не думаете… – Белинда осеклась и покачала головой. – Нет, Розали в жизни бы не сочинила такую интригу, чтобы поймать вас в ловушку.

– Нет. Еще до того как появились вы, я догадался, что Розали, ослепленная придуманной страстью, просто потеряла голову. Но появись тут вместо вас ее мать, я бы мог и поменять мнение.

– А как же вы узнали, что за той историей стоял ваш отец?

– Элизабет толком не умеет врать. Она не выдержала и призналась, что все это придумал и устроил Лэнсдаун. Они, понимаете ли, считали, что я поступлю благородно, но я наотрез отказался соответствовать их представлениям. И когда его план провалился, он отправился к Кэтлин и попросил ее назвать цену. Она сделала это.

Николас посмотрел на Белинду с усмешкой.

– Теперь вы знаете правду – откуда у меня такие требования к будущей жене. Мне просто нужна женщина, которую возненавидит мой отец. Достаточно богатая, чтобы обеспечить нам обоим безбедную жизнь. Да, но при этом она должна быть настолько состоятельна, настолько неприлично богата, чтобы Лэнсдаун не сумел подкупить ее.

– Значит, ваш выбор жены будет основываться только на тех критериях, что сильнее всего разозлят и возмутят его?

– Чертовски верно. Оставив меня без денег, он заявил, что вернет мой доход только в случае, если я женюсь, но девушка должна даже в мелочах соответствовать его точным требованиям. Это для него типично. Он считает себя хозяином всего, чем владеет, и контролирует все и всех.

– И вам никогда не приходило в голову изменить это?

– Как?

– Поговорить с ним, протянуть оливковую ветвь…

– Оливковую ветвь? – Николас засмеялся, но смех получился таким жестким и неприятным, что оба поморщились. – Вы не понимаете. Чтобы сделать это, я должен стать для него существом из плоти и крови, а это невозможно. Я для него не сын, а всего лишь средство достижения того, чего он хочет. А я отказываюсь играть по его правилам.

– Мой бог, – пробормотала Белинда, в ужасе посмотрев на него. – Значит, это и есть движущая сила, что стоит за каждым вашим поступком? Делать то, чего не хочет ваш отец. Необузданная жизнь, поддержание отвратительной репутации, безответственная трата денег, выбор жены, которую он не одобрит, – все это своего рода… месть?

– Это не месть. Это способ избежать цепей, в которые он пытается заковать меня всю мою жизнь. Способ не позволить ему распоряжаться мной или контролировать меня, иметь власть надо мной, моими поступками, моей жизнью.

– Но ведь именно это и происходит, Николас. Он имеет власть над вашей жизнью. Полную власть.

– Что? Это смехотворно.

– Нет, это правда. – Белинда покачала головой и недоверчиво рассмеялась, словно изумляясь тому, что он не видит истины. – Вы всю свою жизнь живете, делая то, что ему не нравится. Вы не свободны в собственном выборе, потому что любой ваш поступок продиктован тем, какой выбор сделал бы он, и поступить прямо противоположно. Вы вообще не хозяин собственной жизни!

С каждым ее словом гнев Николаса разгорался все яростнее.

– Осторожнее, Белинда. Вы зашли слишком далеко.

– И какую роль в этой вашей пьесе на двоих должна сыграть я? – внезапно требовательно спросила она, не обратив внимания на его предостережение. – Пока вы подыскиваете себе жену, которая лучше всего подойдет, чтобы взбесить вашего отца, а он старается навязать вам женщину, на которой вы, по его мнению, должны жениться, что такое я? Ваша игрушка? Ваш способ убивать время до дня свадьбы?

– Конечно, нет! Я вовсе так о вас не думаю!

– А может быть, я еще один способ разозлить его? В конце концов, я американка. Я даже могу родить вам ребенка-бастарда. Держу пари, это приведет его в бешенство. А если и нет, я все-таки буду вашей любовницей, мешающей вам подыскать подходящую герцогиню. Если у нас с вами завяжется любовная интрижка, это здорово возмутит Лэнсдауна, не сомневаюсь.

– Этот негодяй не имеет никакого отношения к тому, что я чувствую к вам. Никакого!

– А откуда я могу это знать?

– Как мне это вам доказать? Чего вы хотите? Признания в любви? Ритуалов ухаживания? Предложения руки и сердца?

Едва эти слова сорвались с его губ, Николас понял, что не следовало их произносить. Лицо Белинды сделалось жестким и непримиримым.

– Я никогда больше не выйду замуж. А если и заключу брак, то уж точно не с вами. Зачем мне нужен мужчина, не имеющий никаких амбиций и стремлений, кроме как вести себя подобно бунтующему юнцу? Мужчина, всегда предпочитающий более легкий путь? Такой у меня уже был, и еще одного я не хочу.

Это ранило Николаса, причинив ему боли больше, чем все его сегодняшние царапины и ссадины.

– Это ложь! – рявкнул он в ответ. – Я чертовски хорошо знаю, что вы меня хотите! Так же сильно, как я вас! Или будете отрицать, что каких-то пять минут назад вы так же пылали желанием, как и я?

– Нет, не буду. Но это всего лишь желание, а без любви и уважения оно ничто. – Ее голубые глаза сверкали в полутьме. – Вы полевая лилия, Николас, не желающая изменить или улучшить свою жизнь собственными усилиями. Я не могу уважать такого мужчину и полюбить его по-настоящему тоже не смогу.

Слова Белинды казались ему клинком, рассекающим грудь и обнажающим душу. Николас мог только стоять, исполненный ярости и боли, и молча смотреть, как она поворачивается, быстро бежит и исчезает за стенами живой изгороди.