Пролог
Он подсед ко мне в электричке. Пожилой мужчина с видом бомжа, но в старой, повидавшей всё одежде угадывались довольно дорогие, всемирно известные модельные бренды. Да и сам он, несмотря на свою небритость и наплевательское отношение к своему внешнему виду, был ухоженным. Довольно седой, но с какой-то детской улыбкой. Заметив, что я искоса наблюдаю за ним, начал свой монолог. Так я узнал обо всей жизни одного из обычных моих сограждан, которых миллионы на Руси, и о каждом из них можно было написать рассказ…
Его били за всё. За то, что маленький, за то, что нет отца, за то, что мать злоупотребляла алкоголем, и он всегда за неё заступался, за то, что хорошо учился, но больше всего били за то, что всё время улыбался. Почему-то каждый, кто был больше или старше его, думал, что он смеётся непременно над ним.
Когда он научился отвечать, и все отстали, то бить начала жизнь. Позвоночник стал давать о себе знать лет в двенадцать.
К двадцати это превратилось в сплошную боль во всём теле. Порой такую, что он терял от неё сознание. С другой стороны, мог хоть как-то заснуть. Через двадцать с лишним лет отстала и боль. Может, он привык к ней, может, боль устала его донимать, но к сорока пяти позвоночник болеть перестал. Да и вообще, он сам перестал болеть. С этого момента стала донимать боль душевная. Женщина, в которую он довольно сильно имел неосторожность влюбиться, просто ушла к другому. После её потери он вдруг впервые понял, что физическая боль – просто ребёнок, по сравнению с болью душевной…
Думаете, от всего этого он как-то изменился? Да ничуть! Он всё такой же маленький, и в душе, и по росту. Видно, пластилина не хватило у родителей, как любил он шутить в детстве. Ведь два его брата выше метр восьмидесяти. Дети тоже все выше, даже сестра выше, а он нет. Но он так и не вырос. У него всё так же нет отца. Он всё так же любит учиться, хотя скоро стукнет шестьдесят. Он всё так же заступается за слабых и не любит чужих слёз. А самое главное! Он постоянно улыбается…
Барчук, как он представился мне, вдруг замолчал, долго с серьезным видом смотрел в окно, а затем снова улыбнулся и продолжил…
Часть I. Карта памяти
Старший сын пригласил его к себе в Москву. Вот теперь, находясь в квартире сына и разглядывая старые чёрно-белые фотокарточки, Барчук вспомнил дни, связанные с рождением первенца.
Конец октября 1987 выдался ненастным, и жена, родившая первенца, заболела в роддоме ОРЗ. Не избежал этой участи и сын. Дней за пять он из здорового крепкого малыша превратился, со слов тещи, в полудохленького. Ребенок буквально таял на глазах, никакой была и жена. Масла в огонь добавляла теща постоянным выносом мозга о том, как рано начали заводить детей и всей остальной околесицей. Врачи не надеялись на выздоровление сына, поэтому жену Барчука одну выписали из роддома, чтобы она не мешала своим присутствием. Жена в попытке хоть как-то быть рядом с умирающим сыном, согласилась мыть каждый день бесплатно полы в роддоме. Поняв, что от врачей толку мало, Барчук пошел в роддом к главврачу и под свою ответственность забрал сына, весившего на тот момент всего полтора кг вместо четырех.
Через полтора года в мае 1989 жена родила второго сына, а под окнами роддома бегал в шортах и короткой майке с длинными по плечи белокурыми кудряшками похожий на Маугли малыш. Из окон выглядывали врачи, медсестры и роженицы. Все, словно забыв про все свои дела, шли к окну, где смотрели представление одного артиста. Это был его старший сын, а рядом с бегающим кругами полуголым малышом, одевшись в теплую куртку, стоял сам Барчук. Был еще довольно холодный май.
Прошло почти три десятка лет после тех радостных и тяжёлых дней. Сыновья выросли. Давно получили хорошее образование, купили себе квартиры, а он теперь ездит к ним в гости…
Решив принять ванную, Барчук разделся и включил воду. Все было в сплошных зеркалах, и со всех сторон на него смотрел обнаженный пожилой мужчина, со стройной, словно у юноши, фигурой. Живота не было, а накачанной груди могли бы позавидовать многие девочки, как любил шутить он в молодости. Его бабушка по маме была донской казачкой. В память и в дань уважения предкам своим он не носил цепочек, и тело было чисто от татуировок. Цепочка и цепи – символ рабства и зависимости. В его роду таких не было. Все рождались свободными и свободными уходили. Татуировки – символ принадлежности кому-то или чему-то. Он принадлежал только себе. Начальники не любили его за это, но терпели. Он и сам старался своим подчиненным не быть начальником. Прощал им всё, кроме «стукачества». Жизнь сама сделала коррективы на его теле, заменив татуировки множеством шрамов. Их было столько много, что тело походило на карту. Это, пожалуй, и была карта! Карта памяти всей его жизни…
Каждой отметине на теле соответствовала отметка на глобусе. Он их зарабатывал по всему миру. Не был, пожалуй, только в Гренландии и Антарктиде. Лишь из последней своей «прогулки» он не привез шрамов на теле, но привёз их в душе…
Часть II. Снайпер
…Ногу, словно в неё вонзилась игла, пронзило острой болью. Барчук нагнулся от внезапно нахлынувшей боли. Пуля вошла в дерево. Точно в то место, где только что находилась его голова. Снайпер. Даже скорее двое, ведь они работают парами.
– Тебе опять повезло, – хлопнув по плечу, улыбнулся его друг, – сейчас мы их выловим.
– Не опять, а снова, – улыбнулся в ответ он, – только без глупостей, не лезьте ни во что.
– Ты же заешь, всё будет хорошо…
– Знаю, поэтому и говорю.
Через полтора часа снайпер, вернее, снайперша была перед ним. Напарницу взять живой не удалось. А эта была молодой красивой женщиной с несуразно взъерошенной короткой причёской почти белых волос, которая совсем не шла к её милому, ещё почти юному лицу. Так и есть, двадцать восемь лет всего, если документы подлинные.
– Лабс вакарс! – произнёс он гостье, словно вонзившись взглядом в её глаза.
– Добрый вечер, – ответила она, отведя взгляд.
– Что в Латвии совсем для вас дел не осталось, раз поехали сюда?
– А у вас в Москве?
– Вот эта деревня, за полесьем ещё одна, они до революции принадлежали моему прадеду. Вон там, на погосте, лежат останки почти трёх десятков моих предков. По сути, я их защищаю. Эти места издревле были русскими. Здесь никогда не говорили на других языках, и убивать людей за то, что они и дальше хотят говорить на языке своих предков, ни у кого нет права. Двадцать первый век на дворе, а не средние века. Да и не москвич я. Вернее, теперь не москвич. Государство сделало меня бомжом, я теперь гражданин Болгарии. Благо там ещё остались нормальные правители.
– Я отвечать ни на какие вопросы не буду.
– Только на один ответь. Жить хочешь?
Тишина. Тишина, словно громом наполнила паузу. Молчали все. И она, и его друзья. Они уже знали, что если он чего решил, то лучше не перечить. Поэтому все просто занялись своими делами.
– Я много раз повторять не буду.
– Ну, хочу, – словно неуверенно произнесла она.
– Тогда пошли.
Было уже сумеречно. Он провёл её до ближайшего полесья.
«Россия там, если хочешь жить, иди туда, перейдёшь границу, сдашься. Я предупрежу. Пройдёшь пару формальных допросов, и тебя отпустят. Поедешь на родину и будешь жить. Только не попадайся больше мне и моим. Вот как-то так. В этой жизни у каждого человека должен быть шанс, и я тебе его даю, дочка, только сделай правильный выбор», – с этими словами он отдал ей документы и пистолет с вынутой обоймой. Затем протянул обойму… «Прощай!» – он повернулся и пошёл к своим. За спиной сухо щёлкнул затвор. «Ещё одна дура, что же вам неймётся в спину стрелять? А могла бы жить да жить, деток рожать. Дура, ей Богу дура», – подумал он, не оборачиваясь, продолжая спокойно идти дальше. За спиной послышался звук падающего тела. Его друзья не промахивались никогда… Господи! Когда же закончится человеческая дурость? Когда люди станут людьми, а не скотами, желающими только одного – убить себе подобного? Устал. Устал я от человеческой дурости. Хотя я сам такой. Такой, как все…
Барчук наполнил ванную водой, и под её шум пришло ещё одно из воспоминаний о недавних событиях.
Часть III. Заяц
…Рука головного предупредительно поднялась вверх, показывая пальцами направление опасности. Все моментально замерли. «Заяц», – подумал он. Через минуту вместо зайца показалась голова собаки, а затем и сам пёс. Он с радостью подбежал к нему, как к самому ближнему, и стал неистово размахивать обрубком хвоста и облизывать ему лицо. Все напряжённо ждали решения. «Привал», – знаком показал он. После того, как все собрались, послал трёх человек по разным направлениям в охранение.
– Барчук, что делать, он нам не даст нормально передвигаться, может, привязать его тут, убивать жалко?
– 15 минут отдых, там посмотрим.
Пёс, а это был довольно большой чёрный терьер, или, по-другому, «собака Сталина», словно влюблённый глядел на него умными большими глазами и не отходил. «Что, брат, есть хочешь, голодный? Голодный. Я и без тебя знаю, что голодный. Что же мне делать с тобой прикажешь, а?» Он устало достал банку и открыл её. С помощью ножа, выложив всё её содержимое на свежую зелёную траву – весна была в самом разгаре. Сам взял маленький сухарик черного хлеба и, положив себе в рот, произнёс: «Ешь, дружище, ешь». Собака, поняв, что это ей, подошла, принюхалась и, почти не жуя, проглотила всё. Это была его последняя еда, а впереди минимум сутки пути. Он осторожно подрезал кочку, приподнял в одной стороны и загнал в землю смятую банку и крышку. Затем всё привёл в прежний вид. После этого нанёс новый грим взамен слизанного псом себе на лицо и дал команду двигаться дальше.
Через день они были на месте. Пёс всё это время шёл в отдалении за ними, словно понимая, что он лишний и мешает приютившим его людям. Их уже ждали. Два человека проводили их до руководителя местной обороны. Впервые поев за эти дни и отдохнув, они в сопровождении проводника пошли на задачу, ради которой они тут и были.
«Скрипка, запроси последнюю теплосъёмку», – он назвал свой и несколько квадратов впереди. Впереди было открытое поле, за ним брошенная жителями деревня. Она была на стыке двух противостояний, поэтому её постоянно кто-то обстреливал. Если там кто и находился, то только корректировщики или разведка. Так и есть, три человека в ближнем доме. У дома окна в три стороны. Остаётся только одна. Он оставил старшего и приказал ждать и на всякий случай быть готовыми прикрыть его отход. «Заяц, за мной», – скомандовал он. Собака уже освоилась и слушалась его, словно хозяина. Остальные переглянулись, но приказ есть приказ. Да все понимали, что собаку не удержать, и она своим визгом выдаст всех. Это было, пожалуй, лучшим решением.
Через полчаса он был уже в том доме, рядом сидел Заяц, а в углу лежали трое, которым уже было не суждено вернуться своими ногами домой. По полу валялись разбросанные карты. Одного он знал лично, лет 15 назад обучал его в школе выживания. Видимо, он был тут старший, так как двое других были раза в два моложе, совсем ещё дети. Но война не игра в поддавки, не игра в иллюзию, это игра со смертью. Кто кого обманет, кто кого перехитрит. Жалость тут почти неуместна. Все, кто здесь, отлично знают, зачем они здесь и с какой целью. Те, кто пришёл на войну, – хищники. У них одна цель – убить другого. И места для лирики тут нет. Тут есть жестокая правда войны. Все правила диктует она и только она. Не успеть на войне убить за тобой охотника – значит самому стать жертвой. Он глянул, сколько показывает тритиевая подсветка, и набрал код на телефоне. Ответ пришёл через пару минут, говорящий, что к нему едут пять человек с противоположной стороны. Видимо, или смена, или, не дождавшись ответного доклада, едут узнать, в чём дело.
Он поднялся на второй этаж ближнего дома и осторожно глянул на поле, по которому на полной скорости, подняв столб пыли в небо, словно хвост, ехал внедорожник. Барчук спустился вниз и залег под кусты рядом с калиткой. Улица была как на ладони. Когда машина почти подъехала, терьер, словно сторожевой пёс, ринулся на неё. Джип остановился. Из него вышел человек в камуфляже и, щерясь улыбкой, почти в упор расстрелял собаку. В тот же момент он, продолжая улыбаться, сполз к колёсам автомобиля, держа руку у пробитого ножом горла и пытаясь его вытащить. Через секунду в лобовом стекле и боковых стали появляться отверстия, одно за другим. Всё это происходило в полной тишине. Слышен был только работающий двигатель. У калитки поднялся человек в балахоне, подошел к автомобилю и заглянул вовнутрь. Затем вынул свой нож из горла у машины лежащего человека, вытер его о землю и наклонился над собакой. Она уже была мертва. «Заяц, Заяц, зачем же ты выбежал дурной? А может, так и лучше, а? Брат? Нам ещё задание выполнить надо, куда мы с тобой. Прощай, друг!»
Через пятнадцать минут он был в ожидающей его группе.
– Барчук, чего у тебя глаза красные и блестят, словно вмазал? – с улыбкой спросил один из ожидающих.
– Пыль попала. Всё, все на базу.
– А Заяц?
– Отстал где-то, думаю, нагонит. Он же умный пёс, значит, найдёт.
Через две недели они успешно выполнили задание. Все вернулись целы. Только образ собаки, так привязавшейся к нему и виновником гибели которой, пусть косвенно, был в принципе он, всё ещё стоял перед глазами… Но было ещё одно событие. В одном из селений он познакомился с двенадцатилетней девочкой. Она была сирота, и он хотел удочерить её. То, что произошло потом, память не хотела возвращать ему. Она словно жалела его от всего произошедшего с ним.
После этих событий Барчук уехал вначале под Тверь, а затем в Болгарию. Ему очень понравилась эта небольшая страна. Он даже купил там себе квартиру на берегу моря. Больше всего понравился болгарский народ. Разный по национальностям, но очень радушный и гостеприимный в целом. Сейчас, после Болгарии, он и заехал к сыну в Москву, по дороге решив встретиться с друзьями, пользуясь тем, что все сейчас тоже находятся в Москве.
Часть IV. Ещё один день
Он зашёл в вагон и сел на свободное место. Ехать нужно было около сорока минут. Молодая красивая девушка, сидящая справа, явно засыпала под мерный стук колёс. Она постоянно тыкалась головой в его плечо и, в конце концов, легла на него. Барчук улыбнулся, вспомнив, как однажды ехал поздно домой на электричке. Вот также штормило от усталости и его…
Электричка набрала ход. Он сел рядом с сидевшей у окна девушкой. Она была настолько очаровательна, что, несмотря на всю свою усталость, он изредка, делая вид, будто смотрит в окно, поглядывал на неё. Поняв, что совсем ей безразличен, заснул. Проснулся от резкого толчка вагона. Электричка, видимо, затормозила перед семафором. Голова его покоилась на её плече, а её голова на его голове. Он отстранил свою голову, а она свою и оба застенчиво улыбнулись друг другу. Через минут пять она уже спала на его плече, ничуть этого не стесняясь. Он видел, как в окошке вагона проплыла табличка его станции, но будить девушку побоялся. Проснулась она перед Чеховом.
– Мне выходить, – улыбнулась она ему, – а ты до Серпухова?
– Я уже проехал свою, не хотел тебя будить, ты так сладко спала и чему-то всё время улыбалась во сне.
– Ну, ты даёшь… и как же теперь домой доберёшься? Это ведь последняя электричка, значит, и на Москву последняя уже уехала.
– Ничего, на вокзале переночую.
Электричка остановилась. Они вышли. Она пошла к автобусной остановке, а он на вокзал. Даже не узнал, как её зовут. Дурдом!
– Тебя хоть как зовут? – услышал он её голос позади себя…
…Они встречались полгода, а потом из армии вернулся её парень, о существовании которого он даже и не догадывался. Отношения прекратились. Прекратила она и попросила его больше к ней не приезжать, объяснив просто: она дала этому парню слово.
Теперь на его плече лежала голова девочки, которая годилась ему в дочери. Жизнь летит. Барчук осторожно разбудил девчушку перед своей остановкой и извинился за то, что ему пришлось побеспокоить её. Вышел из метро и направился мимо лавочек в торговый центр. В нём на втором этаже в ресторане ждали ребята из его группы. Они весело уже махали, завидев его через огромное стекло ресторана.
– Отстань, я сейчас полицию позову, – услышал он сбоку девичий голос, – руку отпустил, что не понятно?
– Зачем полицию, посиди с нами, выпей, побеседуй, красавица, мы же не звери, – ответил ей с акцентом мужской.
– Отстань, сказала, дай мне пройти, отпусти…
На боковых лавочках сидело человек пять молодых людей, один из них держал девушку за руку, а она изо всех сил пыталась выдернуть её, чтобы освободиться. Понимая, что это невозможно, она замахнулась клатчем и попыталась ударить обидчика. Он увернулся и рассмеялся ей в ответ.
– Паренёк, отпустил бы ты её, видишь, девушка совсем не хочет с тобой общаться, – Барчук уже подошёл к молодым людям и, улыбаясь, глядел в глаза «ухажёру».
– Папаш, иди, иди, тебе в магазин, так и иди в магазин.
– Да я уже пришёл. Отпусти её.
– А то, что будет? – ощерился молодой человек.
– Больно будет, только и всего. Очень больно.
– Ты меня достал, – два кулака по очереди прошли мимо лица Барчука, так и не достигнув цели.
Поняв, что промахнулся, молодой человек ухватил обеими руками за куртку Барчука, но в тот же момент с выражением боли и недоумения, буквально рухнул на колени, оставив свой мизинец в руке этого невыразительного, уже в возрасте мужчины. Причём, мизинец удерживался лишь двумя пальцами. Но видимо, боль была такой, что паренёк стал буквально выть от неё, прося отпустить руку. Остальные молча наблюдали эту картину. Смех заменился ужасом.
– Барчук, с молодёжью знакомишься? – из дверей высыпала его группа.
– Да нет, знакомлю с собственной болью, чтобы понимали чужую.
– Ладно, отпусти ты его, пошли в ресторан, а то мясо скоро зажарят, как ты любишь.
– Повезло тебе, зовут меня, в следующий раз сломаю руку, которой ты первой замахнёшься, чтобы другого ударить или остановить. Ты меня понял?
– Понял, – удручённо прозвучал ответ. Юноша ещё не отошёл от болевого шока.
– Ну, и ладушки. Да и перед девушкой извинись, с женщинами воевать – себя не уважать!
Заря уже занималась всеми оттенками розового. От светлого к облакам до тёмного к земле. День подходил к своему завершению. Ещё один день из его жизни.
Это было вчера, а сейчас он стоял под «шарко» и вспоминал. У сына хорошо, но надо было ехать к сестре в Таллинн. Со смерти отца прошло уже около года. Надо было официально принимать всё, что оставил после себя ему отец.
Часть V. Вайми
…Через час он сидел в купе вагона скорого поезда до Таллинна, или бывшего Ревеля. Там когда-то жил его отец со второй семьёй. Отец уже ушёл, как и его жена. Осталась только их дочь Тамара, Барчуку родная сестра. К сестре он и ехал. В купе была ещё пара пожилых эстонцев. Когда он поздоровался с ними по-русски, те просто недовольно кивнули головами, не произнеся ни слова. Хотя родились они с ним в одной стране – СССР, отлично знали русский язык, но за всю дорогу не обронили ни одного слова на русском. Барчуку давно был безразличен этот детский сад из обиженных взрослых. Поэтому он просто не обращал на это внимание. Эстонцы всегда не любили русских. Вернее, не все, пока эстонцы молоды, всё хорошо и все хороши. Но вырастая во взрослые особи, они все свои жизненные неудачи, не найдя других оппонентов, видят в русских. Но не себя же обвинять в своём скудоумии. Ещё в советские годы, когда он заходил в магазин и просил товар на русском языке, продавец отворачивалась и обращалась к следующему покупателю.
Итак, поездка испорчена. Он положил единственный свой багаж спортивную сумку под сидение, достал блокнот и стал писать.
Поезд уже тронулся и набирал ход. Полуоткрытая дверь в купе открылась полностью, и очаровательная блондинка, лет тридцати, улыбаясь, вошла в купе. Она поздоровалась на эстонском. Семейная пара вежливо ей ответила, расплывшись в долгой улыбке.
– Добрый вечер, – улыбнулся он ей.
– Добрый вечер, – тоже с улыбкой и лёгким акцентом ответила она ему.
– До Таллина?
– Нет, выйду на остановку раньше.
– Тоже хорошо, а то я эстонский не знаю, солгал он, а по-русски тут не понимают или делают вид, что не понимают.
– Я тоже не составлю вам компанию, устала очень, схожу, покурю и спать лягу.
– Значит, не повезло.
– Значит, не повезло, – улыбнулась девушка.
Эстонцы на чистом русском спросили проходящую мимо проводницу, где находится вагон-ресторан. Получив ответ, они пригласили новую попутчицу с собой, но та отказалась. Пара ушла.
– Меня Вайми зовут, – снова улыбнулась девушка.
– Во как! Неожиданно даже для эстонки, папа столяром был?
– Дедушка назвал.
– Понятно. Барчук.
– Это фамилия?
– Нет, но меня так все зовут, раньше, когда был маленьким, приезжал летом в деревню, а там старые бабки вслед всегда говорили: «Гля, гля, бабы, барчук малой приехал, ну, копия старый барин». Я поначалу думал, что меня барсуком обзывают и тех бабок низами огородными обегал. На деревне меня так и звали Барчук, иногда Москаль. Москалей много, Барчуков мало, так оно и прижилось ко мне. Я уже и не помню, как по-настоящему отец с мамой называли, – пошутил он.
– Хорошо, Барчук так Барчук, можно я переоденусь?
Он вышел из купе и прикрыл дверь. Через пять минут она открыла её и, показав пачку с сигаретами, произнесла:
– Я курить, вы со мной?
– Не курю, но если вот стих закончу, то могу составить компанию. Буквально пару минут.
– Стих? Можно посмотреть?
– Можно.
– Почерк очень красивый! Редкость для мужчины, а такой – и для женщины.
– Вы бы знали, сколько меня ругали в детстве за небрежный почерк. А он сам взял и выровнялся… со временем.
– Характер ваш стад ровный, вот и почерк стад другим, ровным.
– Вы читайте стих, может, подскажете, что в нём изменить.
– Описана давно в рассказах и стихах война.
– Вайми замолчала, на глазах заблестели слёзы.
– Что-то дописать или так оставить?
– Оставь так, – вдруг перешла она на ты, – хорошие стихи, но очень грустные.
– Тогда курить?
– Тогда курить.
Они прошли мимо соседних купе и вошли в совершенно тёмный тамбур. Она прикурила сигарету. Он стал смотреть в мелькание огней за окном и придорожных столбов.
– Холодно тут, – произнесла девушка.
– Есть малёк, извини, старею. Сам даже уже не догадался, что такой замечательной девушке может быть холодно, – он снял свой пуловер и укрыл её.
– А ты?
– Я привык к холоду.
– Спасибо.
Через пару минут они уже пили чай, вежливо предоставленный проводницей. Вайми держала его блокнот и читала стихи. Их было много. Она то хмурилась, то улыбалась. Её красивое, молодое лицо, словно лицо маленького ребёнка, выражало всё, что происходило в её душе от прочитанного.
– Ты давно пишешь?
– Полгода.
– Не ври, их тут столько много.
– Я за полгода написал почти четыреста стихов, сами прут, ничего поделать не могу.
– Здорово. Я раньше тоже писала. Только я над каждым стихом по полгода сижу, – снова озарилось её лицо.
– А я иногда по 5 – 10 в день, многие потом рву. Хотя теперь почти не рву.
– Странно, не писал и вдруг начал писать…
– Сам удивляюсь, я стихи сам не люблю, не читать, не учить, а тут у самого попёрли. Видно, в наказание за моё невежество, – в этот момент его лицо стало словно излучать невидимый свет, а глаза из зелёных вдруг стали совершенно голубыми.
– Ты просто влюбился в женщину. Я тоже стала писать, когда влюбилась.
– Влюбился. Ты славная, всё-то ты знаешь. А чем занимаешься в жизни, в Москве зачем была? В гости или по делам?
– Я в командировке, от работы в наш филиал. Проверить, как они работают. Я самая молодая, вот меня и послали.
– Понятно, а чем ещё занимаешься, в свободное время?
– В гандбол играю. Состою в сборной Эстонии. Только уже старая стала, пора переходить на тренерскую работу.
– Старая?! Обалдеть! Что тогда обо мне тогда говорить, если мне скоро пятьдесят пять стукнет.
– Пятьдесят пять? Класс! Я думала лет тридцать пять, ну максимум сорок. Ты хорошо сохранился.
– Это я просто побрился, с седой бородой и усами я совсем как бабка Ёжка или Дед Мороз!
– Что-то я курить захотела, со мной пойдёшь?
– Идём, делать-то вовсе нечего. Можем в ресторан заглянуть, если есть желание?
– Нет, дома уже приготовили всего, ждут. Неудобно сытой приехать
– Тогда курить?
– Тогда курить, только снова свитер свой прихвати, в нём так уютно.
В тамбуре она снова прикурила, он накинул ей пуловер. В момент, когда он укрывал её, она поцеловала его руку… Что-то из забытой молодости вспыхнуло в нём. Лет семь он, любя безумно женщину, которая любила его, но отвергла потом, избегал всех остальных. А тут что-то снова нахлынуло, сорвало тормоза. Они не обращали внимания на проходящих иногда мимо них в соседний вагон пассажиров. Страсть, неуёмная страсть овладела ими обоими. Он не знал, что так повлияло на неё, ведь она знала его возраст. С другой стороны, ему было не до выяснения, он просто пошёл по течению, своеобразному Гольфстриму его жизни.
– Спасибо! – через минут сорок неподдающегося пониманию безумства произнесла нежно она.
В ответ он просто поцеловал её в прекрасный лобик.
Через полчаса всё повторилось вновь. Когда они вернулись, эстонцы уже вернулись и спали. Они тоже застелили тихо свои места и легли спать, через минут пять она пришла к нему и легла рядом, благо эстонцы были оба сверху.
На рассвете что-то разбудило его. Это был её взгляд. Она стояла и смотрела, как он спит.
– Мне уже пора, скоро выходить. Только не провожай, а то я разрыдаюсь. Молчи, не говори ничего. Спасибо за самую прекрасную в моей жизни ночь. Ты знаешь, каждая женщина с первых секунд улавливает в незнакомом мужчине, что он может стать отцом её детей. В тебе есть что-то такое, настоящее. Я сразу поняла, что хочу от тебя ребёнка. Прощай.
Он впервые за всю жизнь изменил своим правилам: не оставлять после себя следов и протянул ей свою визитку с телефоном и полными его данными:
– Звони в любое время суток, я буду ждать.
Поезд остановился. Вайми вышла из купе. Странная встреча двух совершенно разных людей, внезапная пронизанность чувствами друг к другу. Всё это осталось теперь позади, в их прошлом. Оба явственно понимали, что уже никогда не увидят друг друга и не хотели причинять боль друг другу совсем не нужным провожанием.
Часть VI. Таллин
За окном стали выплывать знакомые черты его любимого города. Он с детских лет с большим удовольствием приезжал сюда и любил бродить по узким проулкам старого города, слушать орган, читать старинные надписи, с любовью и уважением оставленные эстонцами на могильных плитах усопших. Здесь все с любовью относились к городу. Сохраняли его историю, дома, очертания улиц и… чистоту. Чистота города всегда пленяла его. Даже в советские годы здесь невозможно было увидеть на тротуаре спичку или окурок. За брошенный мусор можно было тут же огрести от прохожих. В городской транспорт все заходили не спеша, давки, привычной для Москвы, никогда не было. Простая столовая в Таллинне напоминала по качеству обслуживания больше ресторан. Слово «забегаловка» точно не подходило местным столовым. В магазинах всегда было всё. А о качестве продуктов можно писать целые статьи. Московского зеленого мяса, непонятной давности, или противного запаха от рыбы тут не было никогда. Очередей тоже он тут не видел. Максимум собиралось три-четыре человека. А уж чтобы писать номер очереди у себя на руке, как это было в Москве, тут бы не догадались никогда. Он раньше думал, почему такая разница, теперь он знал: Таллинн не проходной двор. Гости приезжают, но, попадая в атмосферу чистоты, начинают жить в соответствии. А в Москве тоже живут в соответствии. Как вы ведёте себя на помойке? Да просто приходите туда, чтобы выкинуть мусор, вот и в Москве так. Все просто приезжают, чтобы выкинуть мусор. В Таллинне почти не видно полицейских, порой промелькнёт пара девушек в форме, и то это дорожная инспекция. В Москве каждый третий либо полицейский, либо сотрудник ФСБ, либо депутат или представитель власти, либо пропиаренный выскочка. А хуже всего ведут себя их дети. Может, поэтому и грязи столько. Эти лица считают себя «сливками» общества, поэтому творят всё, что им вздумается, ну, словно свиньи. А где свинья, там и свинарник. В Москве крутятся самые большие деньги в России, поэтому приезжают заработать, наворовать, разбогатеть, одним словом, а после этого свалить в уютное тёплое местечко. Поэтому Москва для многих не родной город, а просто времянка, словно большая общага.
Барчук любил Москву. Это был город, в котором он родился, но понимал, что сделать ничего не возможно, пока МЭР города из начальника свинарника не захочет стать главой настоящего европейского города. Видно грязь устраивает всех: проще воровать.
Сестра почти не изменилась. С последней встречи прошло примерно два года. Это было под Золочевым. Хоронили брата их отца. Все старики уходили, оставив после себя память на земле в сыновьях, дочерях, внуках, внучках. Скоро и они с сестрой уйдут. Он давно уже готов к этому. Нет ни страха, ни сожаления. Он достаточно пожил, многое успел, многое увидел, не всё, но дети доделают, досмотрят, не успеют они, это сделают их дети… Главное, чтобы какой-нибудь индивидуум, возомнив себя самым-самым, не развязал новую и, скорее всего, последнюю войну. Мир постоянно сходит с ума. Люди разучились слушать других. Они слышат только себя, живут только собой. А ведь самое главное в человеке – это любовь. Любовь к себе, любовь через себя к ближним. Не самовлюблённость, или эго, а любовь.
– Устал? – первым делом спросила сестра.
– Да нет, не успел, ты-то как?
– Да всё хорошо. Ты совсем не изменился. Даже помолодел. Влюбился?
– Что, так похоже?
– Два года назад ты был другой, сейчас в тебе словно огонь горит, ты светишься изнутри. В старый город? Как обычно?
– Как обычно, – улыбнулся он в ответ.
Они побродили пару часов по старому городу, зашли в костёл, где он с восхищением, как в далеком детстве, разглядывал, словно в первый раз, великолепные витражи. Затем сели в машину и через пятнадцать минут были в трёхэтажном огромном доме отца. Половина дома принадлежала по наследству ему, половина – сестре. Он с большим удовольствием разжёг камин и сел в любимое кресло. Чарли, старый сеттер отца, лёг рядом, возле его ног. Было ощущение, словно он никогда не покидал дома, а постоянно жил тут.
– Надолго? Может, останешься тут навсегда? – с надеждой в голосе спросила сестра.
– Тамарушка, ты же знаешь, я не могу на одном месте, и чужой я здесь. Да и в Австрию надо съездить, я за этим и приехал, надо наследство оформить. Когда ты сможешь со мной поехать?
– Да зачем оно мне? Это наследство? Осталось совсем чуть, чуть. Оформляй всё на себя.
– Ну что за упрямство? Ладно, завтра поговорим. Сыграй что-нибудь. Давно я не слышал, как ты поёшь. Я тут тоже записал пару песен, да девочка одна сказала, что похоже на кошачий ор, когда им на хвост наступают. Теперь стихи пишу. Хотя они тоже, как тот кошачий ор. Но, да Бог с ними. Может, кто и прочтёт когда-то.
– А рисовать бросил? Ты же прекрасно раньше рисовал, прекрасно играл на фортепьяно. Всё бросил? – сестра взглянула на него укоризненным взглядом, – мне стихи дашь почитать?
– Обязательно! А теперь спой…
– Сейчас только прислуге скажу, чтобы приготовили обед на двоих.
– Прислуге? Ах да, я и забыл, что вы у нас дочь графа, – улыбнулся он.
– Кто бы говорил, – в ответ улыбнулась ему сестра.
– Тогда сделай прислуге праздник, отпусти всех домой, я сам для нас приготовлю обед, что ты любишь?
На следующий день Барчук проснулся рано утром и пешком, взяв Чарли, пошёл на пляж. С Балтики дул пронизывающий холодный ветер, но волны были небольшие, и этот взрослый мужчина, как ребёнок, радовался всему, даже этому холоду. Ностальгия захлестнула его. Он стал искать плоские голыши и кидать их, считая: сколько раз камень подпрыгнет на воде. Пляж был совершенно пустынным. Мужчина вдруг улыбнулся пришедшей в голову очередной глупости, скинув с себя всю одежду и пробежав значительное мелководье, нырнул в прибой. Собака бегала по берегу, словно пытаясь укусить волну, раскрывала рот, как бы хватая воду. Вода была холодной, и она в отличие от хозяина, нашла в себе разум не полезть следом.
Вечером они с сестрой сидели в гостях у её дочери в трёхкомнатной квартире в центре города. Раньше тут жила сестра с семьёй, но после похорон сына, мужа, отца и мамы – все ушли внезапно и в один год – Тамара переехала на дачу, а тут стала жить её дочка. Вероника очень обрадовалась ему, она любила этого открытого и добродушного человека. И сейчас с огромной радостью сидела и рассказывала, кто запечатлён на фото, альбомы, которые она для него принесла. Он просмотрел уже три альбома, взял четвёртый и открыл…
– Вайми – моя подруга по школе, – произнесла девушка.
– Красивая, – словно не знаком с ней, безучастным голосом произнёс Барчук.
– А твоя племянница разве не красавица? – с долей восторга произнесла его сестра, – посмотри, какая выросла.
– Да, время, увы, летит!
– Ещё как летит, вчера вроде я её из роддома забирала, а теперь она своих уже троих забрала. Летит время, летит.
– Тамарушка, пойду я погуляю. Возьму твою машину? Спасибо! Прокачусь по Таллинну. В Тоомпеа, в нижний… посмотрю везде, хотите, поехали со мной?
– Да нет, мы уже насмотрелись.
– Ну да, ну да…
Он оставил машину в порту и пешком пошёл бродить по знакомым улицам. Толстая Маргарита первая встретила долгожданного гостя, затем улица Пикк. Их было много, словно старых знакомых, приветствовавших его. Да они и были его старые знакомые, те с которыми он встретил детство, юность, зрелые годы. Снова приветливо его встретил и Старый Томас, радостно помахав ему своим плащом. За все эти годы город остался почти неизменным. Или ему так показалось. Поздно вечером, он забрал сестру, и они вернулись в отцовский дом.
Часть VII. Брат и сестра
Они приехали в дом затемно. Он подкинул брикеты угля в камин, растопленный заранее прислугой, женщиной лет сорока с обычным именем Лаура, и сразу переоделся в спортивный костюм, а сестра, как подобает её происхождению даме, облачилась в вечернее платье. Они хоть и были родными, и даже очень похожими внешне, но это была только внешняя схожесть. Во всём остальном это были два совершенно противоположных человека.
Он вырос в христианской семье, она – в католической. Да и не только в этом было различие. Он рос в бедной многодетной семье. Что такое голод – знал не понаслышке. Было даже время, когда в тридцатиградусные морозы он шел в школу лишь в одном свитере. У мамы просто не было денег, чтобы купить даже куртку. Она тянула их одна. Денег постоянно не хватало. Сестра выросла единственным ребёнком в семье. Выросла в роскоши, получив очень хорошее светское образование. У неё в доме даже холодильника никогда не было. Не было понятия: хранить продукты или покупать их про запас. Прислуга утром покупала всё на один день.
Лишнее просто выбрасывалось либо отдавалось всё той же прислуге. Когда прислуга была выходная, ходили на обед и ужин в ресторан, завтрак заказывали на дом.
Вот теперь эти два разных, но внешне похожих человека ужинали и мирно беседовали, сидя напротив друг друга за длинным столом.
– Ты так и не женился во второй раз? – полюбопытствовала сестра.
– Да нет, Тамарушка. Хотел, даже влюбился как мальчишка, но мне сказали, что я уже слишком стар, – грустно улыбнулся он.
– Ты стар? Не смеши меня. Просто твоя пассия тебя не любила. Ей что-то было нужно от тебя, а ты, видимо, этого ей не дал. Не оправдал её надежды, вот и дали тебе от ворот поворот. Не знаю, как у вас там всё было, но виноват ты сам. Скорее всего, бегал за ней, ухлёстывал. А бегать не надо. Надо просто взять за руку и вести в ЗАГС. Женщины не любят долго думающих. Напор и натиск. Вот оружие мужчины против нас. С другой стороны, это хорошо, что тебя сразу послали. Было бы хуже, если бы женился, а она бегать стала по другим. Насильно мил не будешь. Женщины, когда любят, любовью не бросаются. Они за любовь, если она настоящая, на край света пойдут. Только не говори, что жён декабристов больше нет. Есть. И много. Ради любви даже детей своих бросают.
– Мне такую, увы, не довелось встретить… Это я для неё готов на что угодно пойти…
– Вот и дурак, братец! Не любим мы тряпок мужиков. Сразу начинаем ими помыкать. Мужчина должен быть с характером, понимаешь?
– Понимаю, – кисло улыбнулся Барчук.
– А раз понимаешь, брось печаль тут разводить. Я тебе найду тысячу невест, выбирай только. У меня половина подруг разведенных и не замужем. Мало будет моих, племянница тебе поможет. Там круг девиц на двадцать лет помоложе и замуж ещё более охочие…
– Хватит с меня молодых. За глаза одной хватило.
– Ой, не зарекайся. Жизнь порой такие сюрпризы подкидывает. С ума сойти просто!
– Ты знаешь, – он, словно, замялся, – дочку хочу. Маленькую. Чтобы бегала по комнате, везде свой нос совала, вопросы задавала, про то, про это… Я сумасшедший?
– Да нет, я сама порой думаю об этом. Это нормально. Дети – это здорово! Так возьми, удочери. В чём дело?
– Пробовал. Нужна полноценная пара, вернее семья, и старый я уже.
– Заладил: старый, старый! Какой ты старый, если дочь хочешь и жениться? Женись и удочери, если жена рожать не захочет.
Но Барчук уже не слушал сестру, он словно отключился от этого мира и погрузился в свой. Погрузился в воспоминания. Память всё же вернула ему то, что недавно отобрала. Память вернула ему воспоминания о двенадцатилетней девочке, ставшей ему почти дочкой.
Часть VIII. Злата
…Он и напарник ещё ночью пробрались в это село и забрались в полуразрушенный дом. Видимость была отсюда плохая, и они высматривали себе новое место, чтобы вечером перебраться туда. Группа ждала недалеко, в балке, поросшей березняком. Задание они уже выполнили и возвращались. В село зашли, только чтобы собрать информацию, которой порой так не хватало. Их внимание привлекла девчушка, лет двенадцати, прыгающая во дворе дома через резинку, растянутую за четыре колышка, вбитых в землю. Войны словно не было и в помине. Вышла женщина из хаты и позвала девчушку в дом. Вскоре малая снова появилась во дворе и стала прыгать. Солдат, видимо, не было. Стояла полнейшая тишина. Барчук переоделся в обычную, повидавшую многое и изрядно изорванную одежду. Через минут семь он уже разговаривал с девчушкой. Злата, так назвалась девочка, быстро и не боясь, стала охотно щебетать с ним. Солдат тут и вправду не было уже два дня, она живёт с соседкой. Родители погибли в автокатастрофе семь лет назад, а бабушку с дедушкой похоронили месяц назад. Погибли во время артобстрела. Теперь живёт с соседкой, тёткой Варварой. Это было ещё в начале лета. Через полгода после освобождения села он снова приехал туда, чтобы спросить Злату, не захочет ли она стать его дочкой. Он уже подходил почти к знакомой хате, когда начался артобстрел. Снаряды ложились прицельно, как по хорошо пристреленной мишени. Они ровно примерно через каждые 10–15 метров оставляли воронку за воронкой, точно вдоль улицы, поднимая в воздух желтое облако пыли. Какой-то холод, словно страх, зашёл в его душу. Сердце словно защемило. Он бегом побежал к хате.
…Злата лежала ничком к земле, неудобно подвернув ногу под себя, прижав телом всю ту же резинку. Тётка Варвара лежала почти рядом, под обломками хаты. Девочка была ещё жива, она улыбнулась ему и кровь хлынула горлом. Слёз у него не было. Он не умел плакать. Всё слёзы остались там, в его детстве. Он стоял на коленях и стонал. Стонал, словно раненый зверь, которого загнали в угол. Стонал от боли в груди, от бессилия что-то сделать и повлиять на ход событий. Он бережно опустил маленькую златокудрую головку девчушки на землю, осторожно подстелив под голову снятую куртку, боясь словно разбудить девочку. Дул промозглый, холодный ветер, но ему было жарко. Жарко, словно в аду. Это и был ад. Ад, созданный другими людьми, для таких точно, как они сами. Не понимая, что за всё придёт час расплаты…
…Недавно одна его знакомая, поэтесса из Москвы, спросила, какова его жизненная позиция? Она глубоко уверена, что Украина ведёт правильную войну за освобождение своей территории. Да он и сам за целостность Украины, Украины светлой, великой, но не фашисткой, да ещё в центре Европы. Да и что он мог ответить человеку, понятия не имеющему, что такое война? Она её видела только по телевизору, а надо тут воздух почувствовать, надо тут всё это увидеть. Надо просто посмотреть в стеклянные, словно зомбированные глаза солдат АТО и посмотреть в живые, не утратившие душевной теплоты глаза ополченцев. Все точки для себя можно расставить, только побыв тут. Внутри всех событий. Как можно считать людей преступниками, лишь за то, что они хотят говорить на родном языке, соблюдать обычаи предков, помнить свой род, своих предков, свою веру, жить свободными, а не рабами? И не дай Бог никому увидеть растерзанное снарядом тельце своего ребёнка или близкого человека. Не дай Бог…
Это было последнее событие, которое словно полностью опустошило всю его душу. Он две недели после этого не мог никого вообще видеть и слышать. Тишина и покой. Только тишина и покой. Под Тверью в глухом лесу жил один из его друзей, вот туда он на месяц и уехал.
– Братец! Ты тут? – услышал он, словно сквозь сон, голос сестры.
– Здесь, Тамарушка, где же мне быть.
– А мне показалось, что ты за столом заснул…
– Показалось! Чай приготовить?
– Нет, пожалуй, но от кофе со сливками не откажусь.
– Сейчас сварю, Тамарушка!
Он поднялся и пошёл на кухню, через минут десять он вернулся с подносом в руке.
– Готово! Из сладкого чего-то хочешь?
– Нет, спасибо, только кофе и сливки.
– Ну и ладушки, – он снова улыбнулся своей детской улыбкой, и глаза вновь отразили небесную синь.
Часть IX. Встреча
Воскресение. Он сидел и перебирал почту, которая продолжала идти на имя его отца. В звонок позвонили. Прислуга выходная, и он нажал кнопку видео от калитки. Камера показала стоящий перед воротами РАВ 4, в силуэте лобового стекла которого он увидел свою племянницу Веронику, машущую перед объективом камеры рукой. Рядом сидела ещё одна девица или дама. Солнце бликовало по стеклу, и трудно было разглядеть, кто это. Видимо, одна из подружек.
Барчук здесь, в Таллинне, жил уже третью неделю. Завтра надо вылететь в Москву. Бывшая супруга попросила оформить две дачи на детей, и он дал свое согласие. Вот теперь с нетерпением ждал отъезда, потому что две недели подряд, его сестра и племянница каждый день по очереди привозят на «смотрины» своих подруг. Он это понял уже на третий день «смотрин». Двух привезли даже замужних. Он с улыбкой смотрел на их «заботу о нём», но чтобы не обижать женщин, говорить ничего им не стал, а просто играл роль послушного мальчика.
Он подошёл к камину и, уложив поленья, облил жидкостью для розжига. После поднесения зажжённой спички, над дровами появилось танцующее пламя. Оно становилось всё больше и больше. Барчук закрыл стекло, и камин загудел и словно ожил. За этим занятием и застала его племянница с той, которую она привезла. За спиной послышались их шаги и весёлый голос произнёс:
– Привет! Познакомься, моя подруга. Вайми! А это брат моей мамы, – последние слова были адресованы уже подруге.
– Очень приятно! – услышал он, когда поворачивался к девушкам лицом.
– Мне тоже. Вайми! Удивительное имя! – произнёс Барчук, делая вид, что совершенно не знаком с хозяйкой имени.
Девушка, увидев его, смутилась, но, быстро справившись с волнением, произнесла:
– О вас столько мне Вероника рассказывала, что приехала посмотреть на столь неординарную личность.
– Думаю, она приукрасила, женщины, которые любят кого-то, всегда приукрашивают объект любви. Я хоть и не объект любви Вероники, но всё же её дядя. Поэтому думаю, что это распространилось и на меня. Чтобы создалась полная картинка, нужно найти женщину, ненавидящую меня. Сложить оба высказывания и вывести золотую серединку.
– Есть женщины, которые ненавидят Вас? – улыбнулась, после долгого напряжения девушка.
– Конечно, есть. Я ведь простой смертный с кучей смертных грехов. Что делать? Грешен, матушка, грешен! – улыбнулся Барчук, – кофе, чай? Что будете?
– Зелёный чай, если можно.
– А мне, дядюшка, кофе с молоком! – произнесла с кресла Вероника.
– Рекомендую со сливками. Молоко нужно пить отдельно, иначе оно провоцирует хронические заболевания.
– Вот бы никогда не подумала, но раз ты рекомендуешь, то я согласна на всё.
– Ну, и ладушки!
После чая с кофе Вероника попросила его сделать шашлыки, сказав, что всё необходимое она купила и всё это на кухне. Шашлыки можно было приготовить, пока матери её не было дома. Сестра Барчука уехала к друзьям в город. Приезд её ожидался не раньше вечера. Сестра не любила, когда на даче разводят костры, да и вообще сам дым её раздражал. Вероника наоборот, любила костры, а шашлыки, которыми раньше в детстве баловал её дядя, просто обожала. Вот и попросила его снова, как в детстве, приготовить шашлыки. Барчук сходил в подвал, взял там мешок с углём и пошёл во двор. Там он высыпал уголь в стационарный мангал и разжёг. Как уголь нормально разгорелся, Барчук пошёл на кухню в дом. Там он быстро нарезал порционные куски из филе осетра, заправил перцем и солью и, нанизав на шампуры, чередуя с кусочками болгарского перца, сложил их в ведро. Затем почистил несколько самых маленьких картофелин, помыл три кисти черри, зелень, достал баночку с кунжутом и початую бутыль белого вина и, прихватив, всё это вернулся к мангалу. Через полчаса все аппетитно поглощали общее творение Барчука и мангала, заедая помидорками и зеленью. Вскоре девушки уединились, а через пару часов в кабинет к Барчуку зашла Вероника и попросила, сославшись на свою усталость, отвезти Вайми домой.
– Я не виновата, я даже не знала, что ты её дядя! – первое, что произнесла Вайми, сев в машину.
– Привет ещё раз, как ты, всё хорошо? – внимательным взглядом окинул её Барчук.
– Да всё хорошо у меня, но я, правда, не виновна.
– Я же тебе ещё слова не сказал, а ты, словно девочка маленькая в детском садике, оправдываешься.
– Просто ты можешь подумать обо мне, чёрт знает что, а ведь не такая, я серьёзная женщина. У меня между прочим двое детей. Свой бизнес. Свой муж…
– Вайми, ты опять не о том. Ты хоть меня слышишь? Или только себя? Я ведь тебя ни о чём не спрашиваю, ни о чём том, что ты мне сейчас навязываешь. Я просто тебя спросил, у тебя всё хорошо? Для меня это важно. Понимаешь. Дети – это тоже важно. Хочешь, заедем, купим им подарки? А работа, бизнес, муж – это всё твоё. И что я о тебе должен думать? Ты для меня замечательная женщина, которая подарила мне замечательные минуты своего времени. Спасибо, Вайми! А всё остальное не важно. За подарками едем?
– Нет, у них всё есть, да и как я мужу объясню их появление без причины?
– Тоже верно, – улыбнулся Барчук.
– В какую сторону едем? Где твой дом?
– Нет, правда, ты не думай, что какая-то взбалмошная или распутная. Со мной это тогда в поезде впервые в жизни произошло. Я сама долго думала над этим и до сей поры не пойму, как это могло быть. Просто в тебе что-то есть такое, что притягивает, как огонёк мотылька. Я ведь никогда мужу не изменяла, а тогда просто, словно в меня бес вселился. Может, это с каждым так бывает? А?
– Забудь ты про всё. Было и прошло. Не терзай себе душу. Я завтра снова уеду. Когда приеду, не знаю. Ты хорошая. Очень хорошая женщина. Меня тоже тянет только к хорошим и тоже не знаю, что тогда на меня нашло. Но я рад, что это произошло, рад, что познакомился с такой замечательной девушкой. Спасибо тебе!
Он нагнулся и, аккуратно взяв её руку, с нежностью прикоснулся губами. Не доезжая одного квартала до её дома, по просьбе Вайми, Барчук высадил её. Через полчаса он был снова в доме отца. Вечером следующего дня Барчук был в Москве у сына, а наступившее вслед утро застало его по дороге к даче.
Часть X. Мужское ремесло
Он буквально на пару часов заскочил к себе на дачу. Нужно было составить завещание, а для этого не хватало документов на дачу. Они были на втором этаже в библиотеке, среди фотографий и остальных документов.
Поднявшись туда, он услышал звонок в дверь. Странно, к нему никто не должен был приехать, да и позвонили бы по телефону, а не в звонок. Барчук подошёл к окну и посмотрел вниз. Обычно все кто звонят, нажимают кнопку звонка и отходят от двери, чтобы посмотреть, не зажёгся ли свет где, не открылось окно или ещё что-то. В надежде, что звонящий отойдёт от калитки, Барчук и посмотрел в окно. У калитки перед въездными воротами стоял паренёк. Это был соседский сынишка, соседей через один дом. Они почти никогда не общались, только здоровались при встрече на улице и всё.
Барчук спустился вниз, подошёл к калитке и открыл её. Мальчишка, видимо, уже отчаявшись дождаться кого-то, понуро шёл к своему дому.
– Привет, ты чего-то хотел?
– Здравствуйте! – обрадованно подбежал к нему мальчик, – да тут такое дело, не знаю, как вам и сказать, – паренёк замялся, но продолжил, – у меня собака, кажется, умерла. Я не знаю, что теперь делать. Я увидел, что вы подъехали на машине, вот и зашёл к вам.
– А папка с мамкой на работе? Хотя вы же в Москве живёте!
– А вы не знаете? – он снова замялся, – отец в том году в гололёд разбился на машине насмерть, а мама в больнице уже почти месяц. Болеет. Двухстороннее воспаление лёгких у неё.
– Не понял? Так ты что? Один? А почему не в Москве?
– С котёнком и Шариком, да Шарик, кажется, умер. В Москве есть нечего, а тут в погребе картошка, морковь. Банки с компотом.
– Котёнок ведь картошку не ест, его, чем кормишь? А школа?
– Уже ест. Я топлёного масла ему добавляю, вот он и ест. А школу прогуливаю, – мальчишка снова потупил взгляд.
– Идём! Хотя стой, ко мне вначале идём, если не возражаешь.
– Да нет, не возражаю, а зачем?
– Я ещё не завтракал, и если твой Шарик умер, то похороны дело хлопотное. Зима! Когда я ещё поем? Чай будешь?
– Чай? Чай буду, а так я сыт, я уже поел, когда уходил.
– Вот видишь, ты, брат, поел, а ещё голодный с самой Москвы.
Они закрыли калитку и зашли в дом. Печь вовсю полыхала, но Барчук вытащил из-под стола электроплиту, а из шкафчика чайник. Продукты он ещё не успел убрать в холодильник, и они все лежали на столе и на одном из стульев. Увидев до боли знакомый голодный взгляд подростка, Барчук произнёс:
– Извини, тебя как величать?
– Игорь.
– Игорёк, бутерброды сможешь нарезать, я пока пойду лопату найду, землю-то надо чем-то выкопать. Хорошо? Только осторожно, нож очень острый, мне его мой друг выковал, им даже можно стекло резать. Пользуйся, пока я схожу, – Барчук вынул из чехла на поясе нож и рукоятью вперёд от себя положил на разделочную доску, – нарезай, да побольше. Надо будет хорошо заправиться.
– Ух ты, – восторженно произнёс Игорь, – красивый, и лезвие всё в узорах!
Барчук вышел и пошёл в кирпичный сарай, расположенный возле въезда на дачу. Лопата стояла на своём месте в углу. Лет десять назад он пару сезонов работал на одном из московских кладбищ. Рыл могилы. Другой работы тогда просто не нашлось. Это была не простая лопата, а по спецзаказу. Титановая и очень острая. Лёд, камни, асфальт. Эта лопата перерубала всё. Зима, сейчас она как ни кстати. Кроме лопаты, он взял канистру с соляркой и две старых шины, из которых хотел сделать кресла в огород. Затем подошёл к входной двери в дом и посмотрел на часы. Всё, пора. Даже если мальчишка и откажется с ним поесть, то, скорее всего, он поел сейчас, пока Барчука не было в доме. Но много тоже нельзя давать ему есть. Долго не употреблявший белка в пищу сейчас может получить белковое отравление. Лучше через часика четыре покормить его ещё. Постучав по ступеням лестницы погромче, словно обивает обувь от снега, Барчук зашёл в дом. Ну, слава богу, мальчик поел! От зоркого взгляда не ускользнуло уменьшение ветчины и недостача хлеба.
– Ну, что, брат! Нарезал бутербродов?
– Ага! – вслед словам Игорёк мотнул головой.
– Ну, и ладушки. Сейчас чай заварю и покушаем.
– Да я сытый, я же вам говорил.
– Я помню, брат, помню, я про себя. А тебе только чай. Ты с курагой или с вареньем. Я просто сахара не держу тут. Извини.
– Я дома с вареньем тоже пью. С курагой ещё не пробовал.
– Вот и отлично, будь как дома. Пей с вареньем, но не забывай, что в гостях! А значит, закусывай курагой. – Барчук улыбнулся.
– Хорошо! – в ответ улыбнулся гость.
Через полчаса они стояли у входа в гараж соседей. Прямо у двери лежал истощавший и, по-видимому, от голода умерший Шарик. Пёс окоченел уже давно. Недостаток еды и холод сделали своё дело.
– Ты давно его кормил, только не обманывай?
– Две недели назад, а потом он стал кидаться на меня, я просто боялся к нему зайти. Я еду готовил, приносил, а он как волк кидался на меня. Я просто не знал, что мне делать.
Последние слова Игорёк договаривал уже почти плача. Барчук глянул на него. Подошёл вплотную и обнял.
– Ну, ну, брат, в жизни всякое бывает. Это было испытание для тебя. Тяжёлое! И ты его не выполнил. Не прошёл. Такое даже не каждому взрослому легко пройти, преодолеть свой природный страх за свою жизнь, чтобы спасти чужую. Шарика жаль, это понятно. Но ты должен понять, что это был для тебя урок. Это тебе должно дать понять, что мы в ответе за всех, кто нам доверяет. Даже если порой это связано с риском для жизни.
– Я думал, вы меня ругать будете.
– Ругать? За что? Да и права у меня такого нет. Я тебе не судья, если честно, я и сам не знаю, как бы поступил на твоём месте. Ты сам ведь сам уже осудил себя и долго ещё будешь судить. А моё дело лишь теперь помочь тебе, а не ругать. Среди людей всегда было негласное правило: помогать тому, кто в этом нуждается. А ругать и осуждать… Я разве Бог? Ладно, а теперь за дело! Надумал, где похоронить?
– Под яблоней можно…
– Нет, так негоже. Сад не кладбище, тем более для друзей. Давай в роще? Ты как, не против?
– Нет.
– Ну, и ладушки! Иди, оденься потеплей. Лучше предательски потеть, чем геройски мёрзнуть. Так у меня дружок мой говорит.
Барчук взял в углу стоявшие санки. Положил две покрышки, сверху Шарика и связал всё прочно шнуром. Вывез на улицу и закрыл гараж. Через минут двадцать уже в роще он на пологом обрыве возле ручья, протекавшего внизу, расчистил снег до земли, положил покрышки друг на друга и полив обильно соляркой, поджёг. Как покрышки сгорели, зачадив всю округу, он дал Игорьку лопату и сказал:
– Ну, давай, учись мужскому ремеслу!
– Могилы копать?
– Нет, сынок, друзей хоронить…
Часть XI. В больнице
Утром следующего дня Барчук завёл машину. Выехал из ворот и закрыл их за собой. Раздался зуммер телефона. В трубке раздался голос адвоката Бреуса:
– Добрый день! Вы когда у меня будете? Во сколько?
– Сергей Васильевич, извините голубчик, у меня дело появилось неотложное. Решу его, отзвонюсь. Это будет через неделю, не раньше. Извините, что сам не позвонил.
– Да ничего, всё нормально. Моя помощь не нужна в вашем деле?
– Нет, спасибо! До следующей недели.
– Всего доброго!
Ну вот, есть неделя. Надо что-то решить за это время с соседским мальчуганом. Он сел в машину и заехал в продовольственный магазин. После вернулся на дачи и остановил машину возле участка соседей. Затем нажал клаксон. Через минут пять в открытой калитке появилось заспанное лицо Игорька. Барчук нагнулся к правой двери и открыл её, жестом пригласив соседа в машину.
– Здрасьте! – проговорил, усевшись на правое сидение и закрыв дверцу, паренёк.
– Привет, Игорь! Мы вчера так и не договорили… Мама где лежит, в какой больнице?
– Да она здесь, в Чехове. А что?
– Так может, навестим? Ты как?
– Я не против, – улыбнулся мальчик.
– Вот и ладушки! Ты завтракал? Может, пригласишь в гости, а то я сам позавтракать, ещё не успел.
– Заходите. Только у меня ничего нет такого. Даже хлеба нет.
– Как нет, а вон на заднем сидении пакет лежит. Бери его и идём.
Их встретил отощавший, но радостно мурлыкающий котёнок.
– Как зовут красавца?
– Белыш.
– Неожиданно. Хотя и вправду Белыш.
Котёнок, услышав своё имя, ещё громче заурчал, и комнату наполнило протяжное «мрмяу». Барчук достал из пакета баночку кошачьих консервов. Открыл и поставил на пол. Приглашать котёнка было уже не нужно. Он с жадностью стал поглощать своё угощение. Повеселевший и словно оживший Игорь за это время вскипятил чайник и заварил чай. Чай прихватил с собой Барчук. Это был даже не чай, а сбор засушенных тем летом трав и листьев. Фруктовый аромат наполнил небольшой домик. Пока заваривался чай, Игорь довольно ловко начистил картошки, порезал и поставил жарить. Барчук с интересом смотрел, как паренёк ловко со всем справляется. Вот также и он в седьмом классе, когда его маму сбила машина, познал впервые голод и научился жить без взрослых, полагаясь только на себя. Старшие его братья на тот момент тоже отсутствовали. Учились в военном училище…
В полдень они были в больнице. К больной не пустили, и Барчук, оставив Игоря в приёмной, пошёл к главврачу. Через небольшое время после похода туда к ним сама спустилась бледная и исхудавшая мама Игоря. Барчук вежливо поздоровался и отошёл в сторону, сев на один из стульев, чтобы не мешать матери и сыну общению. Через некоторое время мать Игоря сама подошла к нему одна.
– Здравствуйте, спасибо вам огромное, что привезли Игоря. Я как соскучилась, да и исстрадалась вся. Я ведь не знала всё это время, как он и где? Меня как увезли в больницу, так мы больше и не виделись.
– Здравствуйте, извините, вас как величают?
– Ах, да. Мы же практически и не знакомы. Только издали здравствуйте да привет, а так и не познакомились. Оксана Павловна.
– Вот даже как! А меня Барчук! Не удивляйтесь, меня так все зовут, – улыбнулся он.
– Очень приятно. Барчук так Барчук, – женщина впервые улыбнулась за всё это время.
– Оксана Павловна, у меня неделька есть свободная, я за вашим сыном пригляжу, надеюсь, за это время выздоровеете.
– Спасибо вам, я тоже надеюсь.
– Вы мне ответьте на вопрос: Игоря домой отвезти или пусть дальше живёт на даче?
– Так он всё это время прожил на даче? Как же он там один?
– Да вы не волнуйтесь, всё хорошо. Вы сейчас, голубушка, не думайте о том, что уже прошло, думайте о том, что дальше будет и как нам с вами поступить. Вы просто решите, а я всё сделаю. Главное, не волнуйтесь. Вам нужно выздороветь. Это сейчас самое главное. Вот номер моего сотового телефона, если что будет нужно, звоните, подъеду, помогу. Мы же соседи как-никак. Договорились? А сейчас просто решите, как лучше: в Москву его или здесь оставить?
– Так в Москву, конечно, у него же школа, он и так почти месяц пропустил. Его теперь и выгнать могут за прогул. Ой, что делать, ума не приложу.
– Всё будет хорошо. Поверьте мне. Не выгонят. А если в Москву, то ему там жить нужно на что-то. Он у вас гордый и у меня денег не возьмёт. Дайте ему деньги сами.
– Ой, а у меня нет ни копейки.
– Оксана Павловна, извините! Я хотел сказать передайте ему деньги, только не говорите, откуда они у вас, – с этими словами он протянул женщине несколько купюр, – думаю, ему на неделю хватит.
– Ой, да тут на месяц хватит. Я ведь даже и не знаю, когда смогу отдать вам всё.
– Голубушка, думайте о сыне. Всё остальное мелочи. А отдавать мне ничего не нужно. Хороший у вас сын растёт! Уж поверьте старику.
– Да какой же вы старик. Небритый, но ещё не старый, – она смущённо посмотрела на него, – спасибо вам.
– Телефон-то у вас есть сотовый тут?
– Нет.
– Хорошо, деньги Игорю отдайте, скажите, что я его отвезу в Москву. Со школой я договорюсь. Не впервой. Всё, минут через 40 буду.
Он оставил ошарашенную женщину вновь наедине с сыном и вышел. Через 40 минут он зашёл в приёмную снова и протянул женщине сотовый телефон:
– Вот, звоните, номер я там свой уже забил. Можете позвонить родственникам. Денег на карте достаточно. Если закончатся, наберите СМС на номер 900 и напишите там нужную сумму в рублях, и вам карта пополнится на эту сумму. Ну, а теперь нам пора.
Попрощайтесь, и мы поедем. Забыл, это вам, тут всё необходимое для больницы и фрукты, – с этими словами он отдал Оксане огромный пакет, который принёс с собой.
Ночевал он у Игоря в Московской квартире, а следующим утром они ехали на машине в сторону школы, в которой учился Игорь.
Часть XII. В Москве
«Показывай, где твоя шкода», – обратился Барчук к Игорю. Следуя указаниям Игоря, они вскоре уткнулись в школьные ворота. Оставив Игоря в машине, Барчук один пошёл вовнутрь. В дверях охранник остановил его, объяснив, что вход для взрослых тут запрещён. «Извините, – произнёс Барчук, – Я журналист, вот моё удостоверение», – Барчук достал и предъявил удостоверение, – Мне директор школы нужен». Вскоре он был уже в кабинете у директора, а через час вернулся в машину. Игорь спал.
– Игорёк, – тихонько тронул мальчика за плечо Барчук.
– Ой, я, кажется, заснул, – улыбнулся, потягиваясь, Игорь.
– Ну, всё в порядке, старик! Со школой всё хорошо. Завтра идёшь на занятия. Сейчас пойдёшь, узнаешь, какие у тебя уроки и что задали, чтобы домашнюю работу выполнить. Только, – Барчук замялся, – пришлось малость соврать. Для всех ты был в больнице, можешь рассказывать, что лежал в Чехове с воспалением лёгких. Ни одна душа, даже близкие друзья не должны знать правду. Понимаешь? Ни одна! Иначе мы с тобой одного очень хорошего человека подведём, который пошёл нам навстречу. Договорились? Понимаю, врать это плохо, но порой, это единственная в жизни необходимость. Вот сейчас именно такой случай.
– Хорошо, я всё понял. Про уроки я у друга узнаю по телефону и «домашку» заодно. Хорошо?
– А почему и нет. Нормальный вариант. Тогда домой. Только покушать я куплю. Ты не против?
– Нет, я и сам думал об этом.
– У тебя деньги есть?
– Да, – улыбнулся паренёк, – мама дала, много денег. На еду хватит.
– Хорошая у тебя мама! Это здорово! Береги её, не давай больше болеть, – Барчук ещё больше растрепал рукой взъерошенные волосы Игоря. А затем снова пригладил.
– Это она во время дождя в магазин ходила, вот и простыла, я больше не пущу её в дождь, – уверенно произнёс Игорь.
– Ну, и ладушки, теперь я за вас обоих спокоен.
Барчук повернул ключ в замке зажигания, и они поехали к дому Игоря. Вскоре с правой стороны мелькнул «Перекрёсток». После двух часов блуждания по продовольственному магазину, набрав полные две продуктовые коляски, они направились к кассе. Сумма, которую кассир назвала за купленные продукты, видно, шокировала Игоря. Он словно вздрогнул. Он думал, что будет раз в пять дешевле и уже хотел просто отдать весь товар обратно и купить только хлеб и молоко, как он делал обычно, но Барчук уже спокойно отдавал кассиру необходимую сумму денег.
– Ты чего так испугался возле кассы? – спросил Игоря Барчук в машине.
– Да я просто никогда не думал, что продукты такие дорогие, мы с мамой почти никогда не покупали из того, что мы купили сейчас.
– Да, брат, жизнь дорогая штука. Поэтому ты должен всегда помогать своей маме, если хочешь, чтобы она дольше была с тобой. Сейчас ты можешь помочь ей только своей учёбой. Учись хорошо, не ленись, чем лучше будешь учиться сейчас, тем проще будет устроиться на хорошую работу потом. Работа должна быть хорошей. Она должна приносить не только возможность заработать на жизнь, но и получать от неё самой удовольствие. Скажем так, работа должна тебя радовать во всех её аспектах и качествах.
– А вам ваша работа нравится?
– Мне? Да я, сынок, давно уже не работаю. Я теперь жизнь свою доживаю. Вот как-то так! Мотаюсь по белу свету, по друзьям, по детям. Сейчас вот к сыну заехал и тебя тут встретил. Хорошо, что заехал, вовремя!
– Да, мне повезло, что вы приехали, спасибо вам.
– Это тебе, Игорёк, спасибо, что такой правильный растёшь. Ты мне меня напомнил, когда я ещё маленький был. Вот за эти воспоминания тебе и спасибо. Мне даже жизнь стала интереснее. Я словно помолодел с тобой. Не возрастом. Душой помолодел. Ну, да это тебе ещё не понять. Давай выгружать продукты. Приехали уже.
Барчук припарковал машину, и они стали выгружать все продукты в специально купленные для этого здоровые пакеты. Минут двадцать Игорь возил на лифте их домой, пока не осталось четыре. Барчук закрыл машину, и они поднялись в квартиру. Там они долго выгружали из пакетов всё купленное в холодильник и по шкафам. После всего этого Игорь пошёл в комнату и, вернувшись, протянул Барчуку деньги:
– Вот, за продукты, у меня больше нет, это всё, что мама дала.
– Деньги! Деньги, Игорь, это всё здорово, но ты забыл, что маму скоро выпишут. Я думаю, она не совсем здорова ещё будет, ей витамины нужны будут, а на что вы купите, если ты сейчас всё потратишь? Правильно я думаю? Кроме этого, мы же с тобой уже друзья или нет?
– Друзья, – неуверенно почти прошептал Игорь.
– Но вот видишь! А друзья должны всегда помогать друг другу в беде. Со мной чего случиться, ты разве не поможешь?
– Конечно, помогу, – уже уверенно проговорил мальчик.
– Ну, и ладушки! А деньги положи в укромное место. Мама приедет, вам они точно пригодятся. А пока давай чай замутим! Ты не против?
– Сейчас, я поставлю!
– Вот це добрэ, хлопчик! – проговорил, улыбнувшись, Барчук и, прихлопнув в ладоши, потёр их друг о друга.
Через неделю он привез Оксану из больницы домой, на следующий день написал завещание. А через пару дней он звонил сестре уже из Вены.
Часть XIII. Снова в Москве
Подписав все бумаги у нотариуса, Барчук решил покататься по Италии. За всю жизнь, объездив все страны Европы, а многие по несколько раз, в Италии так и не побывал. Вот решил наверстать упущенное. Позвонив в турагентство, заказал билет и утром следующего дня уже сидел в туристическом автобусе. Как ни странно, экскурсия началась с Зальцбурга. Он с интересом познакомился с двухэтажным музеем Моцарта. Побродил вслед за всеми по парку, порой пропуская, а иногда не понимая, о чём говорит экскурсовод. Девушка говорила на одном из диалектов немецкого языка, и Барчук, давно не живший в Германии, только догадывался, о чём идёт речь. Следующие три дня он осматривал достопримечательности Венеции, Флоренции, Сан-Марино, Неаполя и Ватикана. Осмотрев всё предложенное, накупив подарков, через неделю вернулся в Москву. Погода стояла отличная.
Недолго думая, он собрал своих детей у себя в квартире, раздал всем привезённые подарки и, усадив в машину, повёз на просмотр нового кино «Форсаж-7». Здесь он с удивлением обнаружил, что Москва становится довольно дорогим городом. Билеты, которые раньше почти ничего не стоили, были по 380 рублей. Вечером, зайдя в продовольственный магазин, удивился ещё больше. Цены были словно обозначение километража до Луны и обратно. Вечером, побрившись и прихватив несколько сувениров из Венеции, он сел в машину и поехал к Игорю. Надо было узнать, как он там, всё ли в школе нормально. Заодно узнать, как здоровье Оксаны. Можно было бы, конечно взять её с собой в Европу. Но они не настолько были близки, да и Игорь пробыл почти один месяц без матери. И снова их разлучать…
Барчук поймал себя на мысли, что он стал думать об Оксане. Может, устал от одиночества, может потому, что та, которую он продолжал любить все эти годы, тоже была Оксаной. Имя было ему родным. Близким. Это, видимо, сделало маму Игоря близкой ему. Да и надо было, действительно, уже определяться. Жить на старость лет затворником? Понятно, что он привык. Это его уже не тяготило. Но если представится возможность изменить это, то почему бы и нет? Игорь – замечательный мальчишка. Оксана? «Всё, хватит делить шкуру неубитого медведя», – подумал про себя Барчук. Надев карнавальную маску, он нажал уже знакомую кнопку звонка. Открыл ему довольно подвыпивший мужчина. Сквозь проём двери он увидел убегающую вдаль почти обнажённую Оксану, запахивающую на ходу халатик.
– Вам кого? – произнёс мужчина.
– Соловьёвы тут живут? – неожиданно для себя спросил Барчук.
– Соловьёвы? Мужик, ты походу ошибся. Ща, спрошу. Ксюха, твоя фамилия как? – разнеслось эхом по квартире и коридору. Получив ответ на свой вопрос, мужчина продолжил, икнув, – не, тут нет таких.
– Спасибо, – улыбнулся Барчук, сняв маску, – на, подари своей ненаглядной, – он протянул маску мужчине.
– Спа си бо, – произнёс по слогам тот.
Вот тысячу раз себе говорил. К женщинам нужно приезжать только после предварительного звонка, чтобы не было сюрпризов. Вот снова на те же грабли наступил. Барчук усмехнулся своим мыслям. С другой стороны, что ты хотел. Оксана – молодая женщина. Её организм требует общения. Общения не со стариками, а с молодыми. Он вдруг вспомнил свой разговор в машине с Оксаной. Она долго благодарила его, а потом стала рассказывать про свою жизнь: «Я вышла замуж, как говорят, по залёту. Олега я почти не любила, жила чисто по привычке. Да и деваться было некуда. Дома отец постоянно пил. Мать на работе. Словом, домой идти совсем не хотелось. Вот и познакомилась с Олегом.
Он в нашем фитнес клубе занимался. Я там администратором работаю. Однажды пригласил на свидание. Всё было какое-то разнообразие. Потом на Новый год к себе домой пригласил, так и родился у нас Игорь. В последнее время Олег стал много пить. С работой стало не ладиться. Год назад, видимо пьяный, разбился на машине. С тех пор не люблю пьяных мужчин…». «Ну да, конечно не любишь пьяных мужчин. Просто они любят тебя», – вновь подумал Барчук, вспоминая слова Оксаны. Всё, хватит! Это её личное. Нет у тебя никакого права вмешиваться в чужую жизнь. Она уже большая девочка. Знает, что делает. Игоря только жалко. Но люди так устроены. Когда они попадают в беду, они просят Господа, чтобы тот помог им, обещая, что после всего этого они обязательно возьмутся за голову и начнут всю жизнь с нуля. Но потом, когда всё и впрямь проходит, забывают про все свои обещания, про мечты и хорошие помыслы и продолжают жить привычной жизнью…
– Вы к нам? – прервал размышления Барчука знакомый голос Игоря.
– Привет, Игорь! К вам, к кому же ещё?
– Так идёмте, мама будет очень рада, – обрадовался паренёк.
– Да я собственно к тебе, давай в кино сходим? А то у вас тут «Форсаж-7» показывают, а я так хотел его посмотреть, ты как?
– Здорово!
– Позвони маме, скажи, что ты со мной, и мы едем в кино, – сказал Барчук Игорю уже в машине, протягивая свой сотовый.
Вечером он уже снова ехал в Таллин. Нужно было отвезти сестре несколько документов, переданных ему для неё нотариусом.
Часть XIV. Вероника
Скоро замечательный праздник! День Победы! Барчук сидел и писал стихи к празднику. Затем зажёг камин и включил ноутбук. В Таллине было сыро. Это единственное, за что он не любил родной город отца. Ветер с Балтики постоянно нагонял холод и сырость. Камин! Он единственный, кто неплохо боролся со всем этим. 70 лет со дня Победы! Срок и маленький, и, с другой стороны, очень огромный. За это время многие по 10 раз поменяли своё представление о том замечательном дне, о далёком 9 мая 1945 года. Люди доверчивы. Они верят больше порой тому, что написано в журналах, описано в книгах, напечатано в газетах. Порой их доверчивости и наивности можно просто поражаться. Ещё 30 лет назад он здесь, в Таллине, вместе с друзьями и близкими праздновали 40 лет Победы. Он помнил, как все гуляли по городу и радовались празднику. Что сейчас творится с теми же самыми людьми? Мнение многих перевёрнуто с ног на голову. Рушат памятники павшим воинам, рисуют везде свастику. Ветеранов не уважают. Дань отдают тем, кто убивал стариков, женщин, детей. В почёте те, кто прислуживал фашистам и у кого руки по локоть в крови от убийства собственного народа. Они теперь свободно маршируют по всей Прибалтике и Украине. Барчук ещё школьником был на экскурсии в Белоруссии. Вначале их отвезли в Брестскую Крепость, а затем в Хатынь. В Бресте он был уже до этого, а в Хатыни был впервые.
Их привезли на автобусах. До деревни нужно было ещё долго идти пешком. И пока они шли, пока они там были, пока шли назад, а потом долгое время при упоминании слова Хатынь, каждые 30 секунд в унисон, проникая в мозг, звучали колокола. Их было столько, сколько стояло домов в этой сожженной деревне. От этого звука мурашки шли то телу, проникая в душу. И те, кто тогда сжёг 150 жителей Хатыни и множество других жителей во многих деревнях Белоруссии, Украины и России теперь маршируют и бравируют своими «подвигами» открыто, не прячась, а те, кто бил эту нечисть, теперь на Украине и в Прибалтике не в почёте. Люди, опомнитесь! Что вы творите! Ведь за всё придёт наказание. Рано или поздно, но придёт.
Ноутбук загрузился. На экране появилось изображение мышонка из мультфильма. Оно было в рамочке и с подписью: улыбнитесь, вас снимает скрытая камера! Вероника! Опять влезла, пока его не было. Ничего нельзя оставить. Уже свои дети есть, а словно сорванец.
– Тебе понравилось, – услышал он голос входящей в кабинет Вероники.
– Сейчас и тебе понравится! – Барчук выдернул из лежащих на спинке кресла брюк ремень и погнался за девушкой.
– Ой, я больше не буду! – завизжала она и спряталась за другое кресло.
– Ника! Сколько раз тебе говорить? Не лезь в мой компьютер. Злыдня писюнявая.
– Как, как ты меня назвал? С этого момента поподробнее!
– Ладно, всё, проехали! Давай чаю попьём?
– Давай, только ты мне расскажешь, что ты с моей подругой сделал? Она после того, как ты её проводил, сама не своя. Молчаливая стала. Замкнутая. Будто подменили.
– Ты о ком?
– А то ты сам не знаешь? О Вайми, конечно.
– Вот, правильно! Давай и Вайми заодно поговорим! Ты долго мне на смотрины будешь замужних подруг привозить. Моя сестра понятно, её уже не перевоспитать. Но ты, молодая женщина. Должна понимать, что это самое что ни на есть плохое. Это просто воровство у других. Вы меня вором хотите сделать?
– Ой, да ладно тебе. Расслабься. Мой милый, дядюшка! Сейчас весь мир так живёт. Если тебе девочку привезли, значит, либо она не замужняя, либо чувствует себя незамужней. Вот и Вайми незамужняя! Понимаешь? Не-за-муж-ня-я! Яяяяяяя, – закружилась в вальсе племянница.
– Как так незамужняя, если она сама сказала, что замужем, что у неё двое детей?
– О! Даже так! Поздравляю! Девочка на тебя запала, я тебе точно это говорю, – улыбнулась Вероника, – одна она живёт. Родители умерли у неё два года назад, муж пропал при неизвестных обстоятельствах. Поехал на пароме за новой машиной. Только машина и доплыла, а его, наверное, скинули с парома. Никаких следов. Детей у неё нет. Брат есть младший. Инвалид. Что-то с позвоночником. Ноги не ходят, а так просто обалденный парень. Умный! Ужас! Так что она вообще практически одна. В том году ухлёстывал за ней один, но, узнав про брата, сразу исчез. Ты, знаешь, она очень хорошая. Если такая полюбит, то навсегда. Это сейчас большая редкость. Поэтому, дядюшка, хватит штаны протирать за компом и у камина греться. Давай действуй. А привезла я её тогда, про тебя ничего не сказав, иначе бы она просто не поехала бы. А то подумаешь, что у меня все подруги ветреные. Она очень хорошая. Очень!
– Всё, Ника, хватит болтать. Сейчас пойду, чай заварю, а ты пока найди её адрес. Договорились?
– Договорились! – обрадовалась девушка.
Часть XV. 9 мая
9 мая 2015 года был солнечным. Я отправил всем друзьям и родственникам поздравления по почте и, отзвонив тем, кто сейчас в Москве назначил всем встречу в Парке Победы. Через два часа я уже был там и шёл по одной из аллей. Впереди невысокий мужчина вез инвалидную коляску, а рядом шла его, видимо, жена с очень стройной фигуркой и белокурыми волосами. Она держала мужчину обеими руками за руку и, словно пытаясь вжаться в него, прислонилась головой к плечу. Через какое-то время женщина с явным акцентом произнесла:
– А может, всё же наденешь?
– Вайми, неудобно как-то, не люблю я этих парадов и показов.
– И что, я зря взяла его? – при этом, она остановила коляску и достала из заднего отделения пакет.
– Вайми, не загоняй меня в краску…
– Надень, ну ради меня, – и она достала их пакета мужской пиджак, но это был не просто пиджак, а весь увешанный орденами и медалями.
– На полчаса, не больше.
– Хорошо, на полчаса. Хочу посмотреть.
В этот момент мужчина повернулся ко мне лицом, и я с трудом узнал своего попутчика в электричке. Он словно помолодел. Тут я понял. Он просто побрился. Передо мной стоял в возрасте, но ещё довольно красивый мужчина. На нём был пиджак, весь увешанный орденами и медалями, причём я заметил, что среди них не было различных сувенирных, памятных в честь дат, юбилейных и прочих «ни о чём», которые порой многие себе очень часто любят навешивать. У Барчука висели только боевые ордена и медали СССР, России и многих других стран. Их было столько много, что занимали и правую, и левую стороны до самых почти боковых карманов. Я тогда в электричке, если честно, то ни одному слову не поверил, просто думал, что это просто обычный трёп соскучившегося по общению человека. Да и вид был, ну просто бомжиный. Теперь я глубоко сожалел, что вот так тогда повёлся судить о человеке по его только одному виду. Ведь он мне, по сути, душу свою открыл, а я из-за его вида отвернулся практически от него.
– Это Вы? – удивился я, – с Праздником!
– Я, – улыбнулся мой знакомый, – вот где довелось встретиться! С Праздником! А это моя супруга Вайми! Её брат.
– Не узнать! Честное слово, сразу не узнать! Вы просто помолодели!
– Это она всё со мной сотворила, – улыбнулся Барчук.
– Тьфу, ирод окаянный! – вмешалась в разговор старая бабуля, которая опёршись на огромную палку, выструганную для неё кем-то из орешника, – глаза бы на тебя не смотрели. Люди за энти ордена и медали кровь проливали, головы клали, а он их на себя напялил. Молод ты ещё для них. Антихрист! Тьфу, – бабуля отошла в сторону и стала грозить своей палицей.
– Вайми, я же тебе говорил! – рассмеялся Барчук, снимая с себя пиджак.
– Да как вы смеете так, – возмутилась Вайми, обращаясь к старушке, – а ещё старая женщина!
– Вайми, Вайми! Всё хорошо, нам до её возраста ещё дожить надо, не нам её осуждать. Она высказала, что думала, ничего страшного. Это хорошо, что хоть кто-то понимает цену этих наград. Многие уже забыли, особенно в правительствах многих стран и награждают ими, чуть ли не всех желающих. Так, что бабушка молодец. Последняя защитница достоинства орденов и медалей. Ей поклон до земли нужно отдать, а не ругать. Понимаешь?
– Так и что, тебе твои же награды и надеть один раз в году нельзя?
– Вечером надену, за столом, когда праздновать сядем. Договорились?
– Договорились! – улыбнулась Вайми.
– Валерий! – обратился Барчук ко мне, – а давайте вечером к нам, ей богу, не отказывайте, можете с друзьями или с женой. Места всем хватит, день сегодня такой замечательный!
– Да я не против, говорите адрес, я подъеду, сейчас только с друзьями встречусь.
– Ну, и ладушки!
В знак согласия я протянул свою ладонь и почувствовал в ответ крепкое рукопожатие.
Эпилог
Через три года, отдыхая в Крыму, я увидел знакомую фигуру мужчины. Это снова был Барчук. Рядом шла Вайми, держа под руку своего брата, который шёл сам, опираясь только на костыль. Вокруг них бегала шустрая, похожая как две капли воды на Вайми, белокурая девочка. А я впервые подумал, что пока есть такие люди, ни одно зло нас не победит.
Был довольно жаркий сентябрь 2018 года.