А как хорошо, оказывается, просто выйти на свежий воздух из душной маленькой кузницы! Как Григорий этого раньше не замечал? Или просто не чувствовал этой разницы все эти годы?!

Он расправил плечи, глубоко вздохнул, выдохнул и чуть не захлебнулся от заполнившей его всего какой-то непонятной внутренней радости. Весь окружающий его мир был голубым и зеленым! Все видимое пространство разливалось яркой изумрудной зеленью разнотравья с темно-зелеными вкраплениями одиноких деревьев по балкам и оврагам. И вся эта тянущаяся к солнцу жизнь была заботливо прикрыта сверху огромной, прозрачной, без единого облачка, голубой чашей неба… Родная земля, какая же ты все-таки прекрасная! И вроде бы ничего особенного вокруг нет, все как обычно, все как каждый день, но эта красота, эта насыщенная родными запахами тишина и спокойствие, это желание и радость жизни можно чувствовать только на своей земле…

Григорий даже удивился своим «некузнечным» мыслям, подошел к вкопанному в землю справа от кузницы длинному дубовому столу и сел на одну из тоже длинных скамеек. Осмотрелся. Вроде бы все на месте, и день сегодня был не особенно напряженный, только очень жаркий, но что-то его беспокоило изнутри, беспричинно, но настойчиво. Непонятно, откуда могло это беспокойство взяться.

Вокруг ни души, до города больше тридцати верст, до ближайшего села – десять. Рядом проходит старый чумацкий шлях, так сейчас не сезон за солью ездить. За неделю, хорошо, если одна повозка пройдет или пеший кто. Григорий еще раз осмотрел своё хозяйство и еще раз почувствовал радость оттого, что он находится именно здесь, на этом месте…

Вспомнил добрым словом покойного отца, Петра, и давно покинувшего эту землю деда Гавриила. Именно благодаря им обоим Григорий сегодня здесь и наслаждается такой простой и такой прекрасной человеческой жизнью. Без их участия не было бы ни этого замечательного райского места, да и самого Григория, и его отца – тоже… Дело в том, что все предки Григория, по крайней мере пять-шесть предыдущих поколений, были казаками Запорожской Сечи, в разные времена менявшей название и местоположение. «Сичевым» (строевым) казакам запрещалось жениться и завязывать любые внебрачные связи с женщинами. Соответственно, у них не могло быть детей. Это было общее препятствие для появления на свет Григория и его отца, но было и еще одно, не менее главное препятствие, касающееся чисто семьи Лыбидь (по-русски – «Лебедь»): все мужчины семьи были могучими богатырями, под два метра ростом, обладающими невероятной физической силой. Как бы это странно ни звучало, но именно этот фактор по счастливой случайности и стал определяющим во всей дальнейшей жизни семьи Лебедей. Они, начиная с Гавриила, поменяли свои острые сабли на тяжелые молоты и стали кузнецами, образовав постепенно знаменитую кузнечную династию…

А начиналось все случайно и просто. Во времена еще Чертомлыкской Запорожской Сечи её атаман, знаменитый и «непобедимый» Иван Сирко, подписавший в свое время неприятное письмо запорожцев турецкому султану, проезжая мимо плаца, где обучались военному искусству новобранцы-казаки, увидел, что среди молодежи один парень слишком уж выделяется своими габаритами.

Сирко спросил у местного есаула, что это за парень там, между новобранцев. Есаул ответил, что это Гаврило Лебедь, пришел в казаки по возрасту, и что он сын куренного атамана Лебедя. «Того, что ходил в морской поход и погиб в первом же бою?» – уточнил Сирко. «Да, того самого!» – ответил есаул. Сирко схватил есаула за ворот свитки, притянул к себе и зло сказал: «Так ты что, негодный батько казачий, хочешь, чтобы и этого парня в первом же бою угробили?! Его ж ни верхом, ни пешим нельзя в бой посылать, это же живая мишень, и враги из любого оружия будут по нему первому стрелять! Неужели ты не понимаешь этого?!» Увидев через площадь кузницу, атаман добавил: «Сейчас же иди сам, забери этого парня от строевиков, отведи в кузницу, и готовьте из него кузнеца. Там его место, а не в строю. И смотри у меня, я проверю!»

Так, с легкой руки лихого атамана, Гавриил стал кузнецом, потом кузнецом стал его сын, Петр, и вот уже столько лет продолжает их дело он, Григорий… Непростую науку работы с металлом они перенимали друг у друга, каждое новое поколение вырастало у кузнечного горна родителя. Кузнецы Лебеди уже сотню лет держали свою высокую марку, и если бы время было другим, возможно, и жизнь этой семьи шла бы по-другому. Но время тогда было таким, как было, и очень непростым для запорожского казачества.

Запорожскую Сечь за сто предыдущих тому лет громили не раз и окончательно уничтожили её как «государство в государстве» всего несколько лет назад. Григорию повезло. В его кузницу в Чертомлыке, где он работал ещё вместе с отцом, за пару месяцев до последнего «сичевого» разгрома пришел местный окружной атаман, ровесник и старый друг отца. Он по секрету сказал, что, по его данным, царские войска скоро будут в «Новой (Подпольненской) Сечи, и посоветовал им обоим побыстрее убраться отсюда куда-нибудь подальше. Посоветовал даже куда. Есть, мол, одна старая бывшая казацкая сторожка, на север от Никополя. Там на холме в прежние времена стояла деревянная сторожевая вышка Кодакской паланки запорожцев, а рядом – небольшой домик, где сторожевые казаки отдыхали и грелись. Вышка давно разрушилась за ненадобностью, а домик, хоть и неважный, но остался. Ну, если отец и сын Лебеди… внесут определенную сумму в пользу местного атаманства, то и домик им будет официально отписан, да еще возле него будет (и тоже официально) выделено определенное по правилам Сечи такое-то количество земли – в виде пожизненного надела.

Выслушав атамана, которому полностью доверяли, отец и сын на второй день взяли с собой окружного атаманского писаря и отправились на указанное атаманом место. Осмотрели, обмерили, нарисовали и описали. А еще через день, заплатив, что было предложено, в кассу округа, оформили и получили на руки необходимые документы…

Атаман прямо сказал: «Пока у меня есть право и печать в руках – сделаем все как надо», и слово сдержал. А отед с сыном, быстро собрав кузнечное оборудование и необходимую утварь, под предлогом переезда в другое село продали помещение кузни и откочевали на новое место…

Все бы ничего, но Петр (отец), недавно похоронивший жену – мать Григория, после продажи своей кузницы и переезда сына как-то сразу обмяк, заболел и не переехал с Григорием к новому месту, остался в своем чертомлыкском доме, а через месяц – ушел из жизни. Похоронив отца рядом с матерью и дедом, Григорий окончательно переехал на свое новое место жительства. Больше его ни в Чертомлыке, ни в Никополе ничего не держало. Надо было не только думать, а и что-то конкретно делать, чтобы закрепиться на практически пустом месте и – одному. Людей рядом не было, ни своих, ни чужих, зато была рабочая лошадь, собака и кошка. И то слава Богу – не один…

Небольшой, сложенный из пластинчатого камня домик стоял на юго-западном склоне невысокого холма. Но так как кругом – до самого Днепра на востоке и юге и до самой бесконечности на западе – была равнина, то этот холм как-то так довольно прилично выглядел над всем этим пространством…

Холм по форме был похож на круглую шляпу с широкими полями. Через него проходил шлях (дорога).

Она шла прямо на холм, но перед самим подъемом слегка огибала вершину слева, там был более пологий подъем, а потом снова выравнивалась и шла дальше, в сторону строящегося на правой стороне Днепра нового города, Екатеринославля. До него от того холма оставалось верст пятьдесят…

Если смотреть на север, то в нескольких десятках метров от огибающего холм шляха, правее, начиналось нынешнее хозяйство Григория…

И сегодня, сидя на длинной скамейке возле своей кузницы, он мельком вспоминал, как приехал сюда один, на пустынное дикое место. Как обустраивал кузницу в бывшей казацкой сторожке, как первые два года в кузнице и жил. Как был бесконечно благодарен природе и покойным ныне отцу и его другу-атаману за это чудесное райское место. Первой драгоценностью была, конечно, казацкая сторожка – древняя, но крепкая, Дверь и два окна её смотрели на юго-восток, так как именно оттуда в прежние времена совершали набеги ногайцы, татары и турки. Весь день домик освещало солнце – от восхода до заката.

Левее домика, в котором сегодня размещалась кузница, почти под самой вершиной холма – бил мощный родник с ледяной вкуснейшей водой. Григорий почти месяц приводил его в порядок, когда приехал. Причем и начинал благоустройство с родника. С воды – жизни. Он расширил и углубил родниковое гнездо, чуть ниже и правее выдолбил в камне большое длинное подобие корыта, чтобы поить животных не из родника непосредственно, затем рядом с родником выдолбил в камне колодец метра три глубиной, чтобы не иметь проблем с водой зимой, когда родник перемерзал. Поставил там мощный сруб с деревянным воротом, большой металлической ручкой и крышкой. Левее родника природа посадила вербу. К приезду Григория на поселение верба уже имела метров пять в высоту, а сегодня – поднялась на все десять. Еще правее, по боковине холма, стояла сегодня кузница. Прямо перед ней, метрах в десяти, возвышался тоже посаженный природой огромный, наверняка столетний дуб. Своей прохладной тенью дуб прикрывал и кузницу, и многометровое пространство возле неё. Между кузницей и дубом Григорий смастерил длинный грубый стол из дубовых досок, а по обеим сторонам стола поставил лавки из таких же досок. Это для гостей – посетителей-заказчиков, да и для себя тоже, вот как сейчас – посидеть в тенечке, отдохнуть, помечтать и вспомнить…

Еще правее, в нескольких десятках метров, сегодня стоит их дом, потом еще дальше – большой, орошаемый из родника по придуманной Григорием естественной системе орошения сад-огород, а раньше там были непроходимые заросли кустарника и старой травы…

Григорий сидел за столом, сцепив пальцы рук и с закрытыми глазами, передвигал в памяти картинки недавно промелькнувшей части его жизни, радовался, что очень вовремя решился уехать из самого пекла, жалел попавших в непонятый переплет, осужденных и жестоко наказанных товарищей и знакомых…

Его оторвал от воспоминаний голос жены: «Гриша! Иди обедать!»

Жена… И тут Григорию тоже повезло. Как человек искренне, но не фанатично верующий, он по нескольку раз в году ездил на подводе в ближайшее село, где была церковь. На Рождество, Пасху, Троицу – обязательно. Поминал родителей, сам молился. Где-то на второй год своего переселения поехал в церковь на Пасху. Когда стоял на Всенощной, увидел рядом молодую девушку. Она тоже его заметила. Еще бы не заметить – он на две головы выше большинства присутствующих. Повернувшись лицом к лицу, они с минуту взволнованно рассматривали друг друга и, ни слова не сказав, отвернулись.

После окончания всех обрядовых процедур и обхода вокруг церкви Григорий пошел к выходу из церковного двора, продуктов для освящения у него не было, а конь с повозкой был привязан у церковной ограды. Люди начали расходиться по домам – разговляться. Возле выхода у ворот стояла Она. Григорий подошел к ней, сказал: «Христос Воскрес!», она ответила: «Воистину воскрес!», а потом они обнялись… и поцеловались. Григорий как пушинку, как хрупкую сосульку, как нежнейший цветок, оторвал её от земли и прильнул к её губам, забыв про все на свете и про окружающих их людей. Не было ничего: ни холодной сторожки, ни казненных друзей и ничего на свете, зато была – Она!

Отдышавшись, Григорий спросил: «Как зовут тебя, дивчина?» – «Мама кличет Палашкой», – ответила девушка. «А где ты живешь?» – «А вот там, третий дом от переулка». Многое хотел ей сказать тогда Григорий и многое хотел сделать, но не хватило у него чего-то. Он поклонился девушке, сказал: «До свидания», отвязал коня и полетел, как ему казалось, на свой холм.

Было уже почти утро, Григорий лежал с открытыми глазами и шептал: «Паня, Панечка, Панюшечка». Пока незаметно все-таки заснул… К обеду встал, помылся, почистился сам, почистил коня после ночной дороги, достал мамино обручальное кольцо, одну из домашних иконок и снова поехал в село. Перед выездом посмотрел на себя в осколок зеркала, довольно хмыкнул: «Ничего себе парубок – под сорок лет!»

Приехал в село. Улицы пустынны. Пасха, люди разговелись и отдыхают. К вечеру по родне, по гостям пойдут. Григорий подъехал к дому, указанному девушкой на рассвете. Привязал коня, постучал. Дверь открыла женщина, по возрасту чуть постарше Григория. Похристосовались. Он, волнуясь, сказал: «Я Григорий, кузнец, недавно поселился в бывшей сторожке на шляху». Женщина, ничего не подозревая, пригласила его в дом. Уже много позже она расскажет, что как только увидела на пороге «великого» мужика – сразу не поняла, а почувствовала, что это её зять…

Григорий вошел в большую комнату. «Большой» она была относительно, потому что, даже сняв шапку, он почти упирался головой в потолок. В комнате находились пятеро: мать, три её дочери, старшая из которых была замужем и сидела рядом с молодым парнем, как позже выяснил Григорий – мужем, средней дочкой была его знакомая по церкви, и была еще младшая, миловидная девушка лет 17–18. Поздоровались, похристосовались, Григорий повернулся к матери и без всякой предварительной подготовки проговорил: «Знаете, мама, у меня здесь нет никого из близких людей: ни родителей, ни сестер-братьев, ни знакомых, – никого. Поэтому я пришел сам и прошу вас: разрешите мне обратиться к вашей средней дочке, Пелагее». Мать, не понимая, в чем дело, ничего не ответила, только кивнула головой.

Григорий повернулся к иконе, перекрестился, затем встал перед девушкой на одно колено, он и в таком положении был с нею на одном уровне, и сказал: «Панюшка, ты меня не знаешь, но я вот весь перед тобой и хочу спросить тебя – согласилась бы ты перед Богом и перед людьми стать моей законной женой? У меня нет времени на завлекания и ухаживания, поэтому прошу тебя: ответь мне сразу, сейчас, если посчитаешь ответ нужным». Он сказал это так, что у всех присутствующих перехватило дыхание, а на глаза накатились слезы. В возникшей тишине все услышали вздох Пелагеи: «Благословите, мама, я согласна!»

Не вставая с колена, Григорий повернулся к матери, достал из кармана кольцо, протянул его Пелагее и тоже сказал: «Благословите нас, мама, мы согласны оба!» Растерянная и счастливая мама соединила их руки, обняла обоих вместе и просто сказала: «Живите, дети. Живите долго и счастливо и всегда будьте вместе, как бы вам ни было – хорошо или плохо, но вместе… А мы всегда будем с вами рядом, пока нашего веку хватит»…

Потом набежало много гостей, праздник все-таки и люди были дома, а закончилось все тем, что поздним пасхальным вечером Григорий привез домой родного для себя человека, которого ждал всю жизнь. Вместе с женой прибыли петух, две курицы и коза. Мама пообещала подарить еще пару поросят, когда свинья опоросится. Дала им постельное белье, лоскутное одеяло и пару шитых ковриков под ноги.

И пошла новая жизнь на холме. Григорий и Паня (так он её называл) прямо с весны начали готовить себе жильё – неприятно и тесно жить к кузнице. Они насобирали камней, выложили довольно высокий фундамент, закопали по периметру крепкие столбы, затем сплели из лозняка стены, потолок, перестенки. Потом собрали всех родных в селе, сделали несколько замесов глины с соломой и все вместе завальковали все, что было заплетено. Когда подсохло – обмазали дом внутри и снаружи под доску, потом побелили, поставили двускатную камышовую крышу. Сложили печку. Григорий привез из города дверь и два окна, поставили, подкрасили. Домик получился на загляденье. Две комнаты, кухня, сени. Крыльцо каменное со ступеньками. Справили новоселье всей родней. Начали заводить хозяйство. Постоянно были вместе Григорий с Паней – и днем, и ночью. Дополняли один другого во всех делах. Одно было плохо – у Григория не было настоящей работы в кузнице. Так, по мелочам. А жить-то надо…

Вот и сегодня за полдня склепал одну развалившуюся лопату. Только горн зря раскочегарил…

Поднялся, хотел уже идти в дом, там жена с обедом заждалась, а он тут со своими воспоминаниями связался… как вдруг где-то за версту ниже холма, со стороны Никополя, начал доноситься какой-то шум, вроде как топот копыт, крики, гиканье, за пылью не разглядишь, чего там. Через некоторое время по дороге на холм выехало две кареты, по шесть запряженных лошадей в каждой, в окружении большой группы верховых всадников, которые держали обе кареты в своеобразном кольце со всех сторон. Выехав на холм, кареты взяли правее и остановились рядом с родником и колодцем. Может, случайно увидели, может, кто-то знал это место. Из карет начали выходить люди. Все богато одетые, Григорий никогда еще таких напыщенных не видел. Они потянулись к колодцу. Несколько человек, возможно, слуг, принесли кружки, чаши, начали раздавать воду. Пассажиры шумели, смеялись, весело осматривались…

Григорий поднялся из-за стола, как был, в кузнечном фартуке, стоял напротив кузницы, не зная, что делать дальше – идти на обед или еще полюбоваться на приезжих, когда еще такое увидишь.

Вдруг от пьющих воду и ополаскивающихся от пота людей отделился солидный мужчина средних лет и направился в сторону Григория. Подойдя шагов за пять, мужчина спросил: «Кузнец?». Григорий ответил: «Да». – «Беда у нас случилась, кузнец, – продолжил разговор мужчина. – Главная наша лошадь шла в пристяжке первой кареты. И то ли попала левой ногой в какую-то расщелину, или что-то еще случилось, но подкова выгнулась, два гвоздя выскочили – и лошадь теперь идти не может. Быстро перековать сможешь? Подковы у нас есть». «Смогу, конечно», – ответил Григорий. Мужчина пошел к каретам.

Через несколько минут двое богато одетых молодых людей привели прихрамывающую лошадь.

Посмотрев на коня, Григорий невольно им залюбовался: «Этому коню, наверное, и дену не сложишь», – и принялся за дело. Снял согнутую подкову, прочистил, где надо, копыто, достал специальные, еще от отца доставшиеся ковочные гвозди, взял принесенную новую подкову, отметил про себя: заводская, с клеймом, и начал прилаживать её к копыту. Он находился спиной к каретам и не видел, как оттуда подошли еще двое мужчин, один большой такой, разодетый и симпатичный на вид, второй, наоборот, был маленького роста, с заискивающим взглядом, но тоже разодетый с ног до головы.

Большой внимательно смотрел за действиями Григория и, когда тот закончил, произнес: «Красиво работаешь, кузнец! Давно здесь поселился?» «Третий год», – поклонившись, ответил Григорий. Вельможе это понравилось. Он подошел ближе и спросил: «Как тебя зовут?» – «Григорий», – ответил кузнец. «Смотри, – сказал вельможа, – тезка, значит! Так знай, Григорий, – очень скоро эта дорога станет оживленной и у тебя будет много работы, так что – готовься, кузнец! И спасибо, этот, – он махнул в сторону коня, – мой давнишний друг». С этими словами он достал из кармана большую желтую монету, положил её на наковальню, потом повернулся и пошел к каретам. Молодые офицеры повели туда же перекованного коня.

Григорий осмелился спросить у одного из них: «А кто этот господин, что говорил со мной?» Тот усмехнулся и произнес: «Ты что, не знаешь? Это же батько наш, князь Григорий Потемкин! Слышал про такого?» Потрясенный всем происшедшим, Григорий не вымолвил больше ни слова. Он стоял и смотрел, как пассажиры заполняли кареты, как окружили кареты десятки молодых офицеров верхом на замечательных лошадях, как потом вся эта кавалькада тронулась в сторону того самого нового города, Екатеринославля, обогнула холм и спустилась в долину, уже с обратной его стороны. Опять стало тихо и жарко.

Григорию показалось, что он видел какой-то сказочный сон и ничего подобного не было и быть не могло, но… в руке он держал какую-то диковинную монету, а рядом с наковальней лежала замененная изогнутая подкова заводского изготовления…

Григорий стряхнул с себя нахлынувшую блажь, поднял подкову, выровнял её молотком и прибил двумя большими гвоздями над дверьми в кузницу. На счастье… И пошел к своей Пане обедать и рассказывать, что с ним только что произошло. Она бы не поверила ни одному его слову, если бы на столе не лежала сверкающая монета, скорее всего, иностранная, с выдавленной на одной из сторон головой, наверное, какого-то царя или короля… Дорогая она или нет – неизвестно, но она была, и её можно было потрогать руками…

На другой день Григорий поехал на повозке в Никополь. Там нашел старого товарища, тоже кузнеца, Степана. Тот был постарше и одно время работал молотобойцем у отца Григория, Петра. Степан был кузнецом «товарным» – принимал заказы у торговых людей на различные виды кузнечной продукции и мастерски их исполнял. Тем и жил.

Григорий рассказал все о том, что случилось вчера у его дома, и показал подаренную князем монету. Степан, имея постоянные отношения с торговым людом, многое знал – что, где, почем, как и у кого, поэтому спросил: «Что тебе надо в первую очередь?» Григорий ответил, что кроме наковальни, ему надо практически заменить все оборудование и инструмент в кузнице, набрать в запас металла разных профилей и пока все.

Степан сказал, что все понял, и добавил: «Я не знаю, насколько ценна эта монета, но постараюсь что-нибудь узнать об этом. Помнишь, в Чертомлыке шинок держал Мойша Юзефович? Так вот он теперь здесь, в Никополе. Когда громили Сечь, многие люди бежали, бросали все или отдавали почти даром, а Мойше что, ему что казацкая власть, что царская, какая разница, лишь бы голову людям дурить да барыш иметь. Так он в то время скупал за бесценок все, что попадалось, – лавки, шинки, жильё, склады всевозможные, даже с товарами, мастерские разные, небольшие заводики – свечной, канатный, кирпично-черепичный; в общем, на чужих бедах здорово нажился. Сегодня у него и главная железная лавка. Там есть для кузни почти все. – И добавил: – Вот, Гриша, мы с него и начнем. Посмотрим, что он нам скажет, и про эту монету – тоже. Тем более он меня хорошо знает. А ты просто молчи, пока я буду говорить. Просто стой и молчи, дави на него своей фигурой. Пошли. С Богом!»

Перед тем как идти к Мойше, они набросали примерный список самого необходимого для переоборудования кузницы Григория, решив, что все, что будет необходимо дополнительно, – решат на месте, увидев товар в наличии.

«Гриша! – еще раз напомнил Степан, – говорить с ним буду я. Постараюсь определить возможную ценность твоей монеты по его глазам… Ты только поддакивай, где будет надо».

Пришли к Мойше, тот знал их обоих, поэтому не удивился их приходу. Показали ему список. Степан тут же добавил, что список далеко не полный, будут дополнения – исходя из того, что есть у Мойши в наличии.

Мойша надел пенсне и внимательно изучил список-заказ. Потом положил его на прилавок и, прищурившись, спросил: «А знаете ли вы, господа кузнецы, сколько это все стоит? Тем более шо ви, как я понял, собираетесь приобрести и еще кое-что…»

«Знаем», – громко сказал Степан и, достав из кармана потемкинскую монету, показал её Мойше, внимательно вглядываясь в его лицо. Обладающий врожденным самообладанием негодяя, тот не смог справиться с эмоциональным внутренним взрывом удивления, жадность выплеснулась через его глаза, пусть на мгновение, но Степану этого хватило. Он понял, что теперь Мойшу можно доить. Он будет согласен на все, только чтобы не упустить такой момент. Мойша тоже был не лыком шит, и, когда покупатели начали расширять список, уже на второй стороне листа, он заявил, что денег у них явно не хватит. Тогда Степан равнодушно сказал Григорию: «Забирай список – пойдем к Шлеме, здесь недалеко, у него тоже такого товара полно! Думаю, мы с ним быстрее договоримся…»

Почувствовав, что они могут так и сделать, Мойша расцвел в широкой улыбке и сказал: «А и ладно, где наше не пропадало! Грех упустить таких крупных покупателей! Я согласен! И давайте по рюмочке за это выпьем!» Григорий уполномочил Степана проследить, чтобы все было в полном объеме и достойного качества, отгружено и привезено к нему в кузницу. Тот пообещал, что все будет как надо, и Григорий уехал домой, набрав у того же Мойши мелких гостинцев для Пани и её родни…

Уже через день к его кузнице подъехал Степан с двумя подводами товара. На одной было погружено все для кузницы – новые меха, вытяжная труба вместе с горном, молоты и молотки, всякие зубила и долота, клещи, кусачки и обхваты, различные кузнечные приспособления и инструменты для многих видов работ, в том числе паяльных. На другой подводе лежал металл. И полосовая сталь для ободов колес, и круглый заводской прокат разных диаметров, и листовые обрезки для изготовления лопат, сап-тяпок и еще много чего. Мойша не пожалел положить даже пару мешков древесного угля и мешок блестящего антрацита…

Степан, смеясь, рассказывал, что, когда он рассказал Мойше, что монету подарил сам Григорий Потемкин, лавочник от радости щедро одарил его, Степана, и написал бумагу для Григория, по которой тот может в любое время приехать на купленный Мойшей кирпичный завод, правда, он сейчас не работает, но там осталось много кирпича, где целого, где битого. Его все равно надо убирать, так что Григорий может забрать его хоть весь, показав эту бумагу охранникам. Что, кстати, Григорий в течение недели и сделал вместе со Степаном и своим шурином, мужем старшей сестры его жены…

Подняли кирпичом стены кузницы, установили привезенное оборудование, поставили новые ворота, облагородили окружающую территорию. И Григорию, и Степану, и родным все так понравилось, что Степан, когда обмывали новую кузницу, так прямо и сказал: «Гриша, если ты не против, то я, кузнец, теперь к вам в кузню отдыхать буду ездить!»

Кирпича хватило даже обложить с обеих сторон их жилой дом. Он тоже приобрел совсем другой вид. Жизнь стала налаживаться. Как-то приехал один купец из строящегося нового Екатеринославля, сказал, что узнал о Григории от своего родственника, Мойши из Никополя. Тот рекомендовал его как хорошего кузнеца и надежного человека. Купец сказал, что занимается подрядным строительством больших домов для богатых людей, а они, как правило, любят ажурную ковку на окна, балконы, ворота-калитки и т. д. Так вот не желает ли Григорий попробовать себя в этом кузнечно-художественном деле? Если – да, то он оставит один пробный заказ по такому вот эскизу, – он показал. Через пару недель заедет, посмотрит, что получилось, и тогда они будут говорить дальше…

Так стал Григорий кузнецом-художником. Кстати, ему в этом деле здорово помогала Паня. У неё был удивительный художественный вкус и особая женская фантазия. И на очень многих домах Екатеринославля красовались выкованные Григорием различные художественные изделия, сделанные по эскизам Пани. С ней соглашались и согласовывались городские заказчики. А слава Григория-кузнеца постепенно разливалась по обоим берегам Днепра, в пределах губернии.

Правду сказал тогда князь Потемкин – и рядом проходивший шлях стал достаточно оживленным, и работой Григорий был обеспечен более чем. И дела его пошли в гору…

Потом Паня родила ему прелестную дочку. Григорий искренне поблагодарил за это Бога, а то в трех предыдущих поколениях Лебедей были одни сыны.

Так и появилось новое Лебединское гнездо… Люди называли его много лет просто – Лебединским хутором…