ВМЕСТО ПРОЛОГА

(ОТ АВТОРА)

Василий Андреевич Гурковский

Уважаемые читатели! Предлагаю всем, возможно далеко не актуальную сегодня, документально подтвержденную и в то же время свободно изложенную тему второй мировой войны 1941–1945 годов, пропущенную через судьбу всего лишь одного конкретного человека. Может быть и не надо было сегодня ворошить неприятное прошлое, бередить за много лет зарубцевавшиеся раны тех, чья судьба так или иначе исковеркана той войной, но я не мог, да и не имел права не довести эту историю до живущих ныне людей, а вероятно и потомков, которые придут нам на смену.

В судьбе человека, о котором мой рассказ, как в точке пересечения, сошлись серьезные жизненные проблемы, многие из которых продолжают быть еще более актуальными, чем в те далекие военные времена. Нацизм и национализм, необъяснимая жестокость и пренебрежение к людям, героизм и предательство, порядочная семейственность и верность долгу, забота и помощь, страдания и гражданский порыв, честность и гордость за свой народ, государственность и стабильность убеждений, этика бытия – это не просто лозунговый набор высоких и низких понятий, это как раз то, с чем вы, уважаемые читатели, познакомитесь в этой книге.

Героем повести является обыкновенный простой человек, реально проживавший более сорока лет из своих восьмидесяти двух в нашем городе Тирасполе вместе с женой, детьми и внуками.

Около двадцати лет мне довелось общаться с этим обычным-необычным человеком по совместной работе и вне ее. Потому то, что изложено в книге, абсолютно достоверно даже по той простой причине, что сотни людей, знавших моего героя, живут и здравствуют в настоящее время.

Разговор пойдет о Тобиасе Лейбу – скромном, без особых внешних отличий и примет человеке. Наверняка частицы чистых от природы душ, подобных его душе, поднимаясь на небо над нами, делают его таким удивительно светлым и красивым.

На примере его природа еще раз показала, что человек рождается на свет Человеком, а уже потом становится русским, евреем, молдаванином и так далее, в зависимости от условий и обстоятельств его воспитания. А жизнь, опять же на примере его, показала, что не только судьба играет человеком, но и часто человек играет судьбой, сознательно или бессознательно выбирая стратегическую линию своей жизни.

Да, он был евреем… Из приличной семьи с глубокими жизненными корнями. Родился и вырос в Румынии. Да, он был необычным евреем, имел русые волосы, голубые глаза и в силу объективных причин не знал еврейского языка. Да, при двух старших братьях, убежденных сионистах, он с юных лет стал румынским комсомольцем, горел желанием перебраться в страну социалистических идеалов – Советский Союз, и ему это удалось. Он действительно пересек границу СССР с поддельными документами, правда в самый неподходящий для переселения момент как для него лично, так и для всей его нации, именно тогда, когда гитлеровцы вероломно напали на СССР.

До самого конца своей жизни Тобиас Лейбу всегда поступал так, как подсказывала ему совесть, причем всегда оставаясь при этом достойным представителем своей нации. Поразительно, но ему никто и никогда не верил, что он еврей – ни немцы, ни румыны, да и русские тоже. А он, молодой парень, с первых дней пребывания в новой для себя стране, не зная языка, обычаев и нравов, сразу попав в горнило ужасной войны, называл себя евреем, хотя мог бы, подстраиваясь под обстоятельства, называться румыном, французом или даже немцем, языками которых он владел в совершенстве. Что такое быть евреем в первые дни войны, знают только жившие в то время евреи!

Образно говоря, Тобиас, перебравшись в СССР, не имея за собой никого и ничего, после нападения Германии на Союз, почти год воевал с фашистами в одиночку. С позорной «звездой Давида» на груди, он кочевал из одного концлагеря в другой, был неисправимым беглецом, за что подвергался многократным побоям и издевательствам. И только попав в партизанское братство, почувствовав за спиной великую, ставшую до конца жизни его второй родиной страну, доброту и отзывчивость окружающих его людей разных национальностей, он по-настоящему раскрылся и как человек, и как воин– работяга.

С тяжелейшими ранениями в голову он после окончания партизанской эпопеи не искал себе места потеплее, хотя и имел на это право, а всеми правдами и неправдами опять прорвался на фронт и закончил войну в Берлине. Он и после Победы, работая почти до семидесятипятилетнего возраста, оставался все тем же партизаном, воюющим за порядок и за порядочность в отношениях между людьми. Такие люди иногда кажутся даже странными, а в настоящее время для отдельных личностей и опасными, так как они ничего и никому не должны, ни с каким злом не связаны, а значит, никого не боятся. А он был таким, таким и остался в памяти всех, кто его знал.

В последние десятилетия все чаще поднимаются вопросы национальных, религиозных и связанных с ними отношений. Лично я – гражданин России, русский с украинскими корнями (а таких в России не меньше половины по той простой причине, что расселение Руси шло не с севера и востока к Киеву, а наоборот) с высоты возраста могу с уверенностью сказать, что на всей огромной территории бывшей России, затем Советского Союза, да и в настоящее время, вопросы национальной принадлежности людей на основном, первично-бытовом уровне по большому счету практически не возникали. Чаще всего они провоцировались и подогревались людьми заинтересованными, то есть теми, кто свою некомпетентность, никчемность или ничтожность прикрывали якобы национальным притеснением. Особенно ярко это проявилось в предразвальный период Советского Союза и в первые постсоветские годы, хотя в отдельных суверенных теперь государствах это практикуется и в настоящее время.

Причем, чем беднее страна, тем легче всколыхнуть народ национализмом, отвлечь его от насущных проблем и сформировать образ врага. Способ проверенный. Упор обычно делается на молодежь. Гораздо легче побрить затылок, надеть кованые ботинки, ходить и безнаказанно орать: «Россия для русских», «Молдавия для румын», «Украина для украинцев», чем работать на заводе, в поле или учиться. Когда-нибудь выяснится, что их действия финансируются кем-то из-за рубежа, то есть теми силами, которых заботит далеко не чистота расы, а дестабилизация обстановки в той или иной стране и решение своих личных проблем.

Этой повестью я еще раз хочу всем нам напомнить, что мы все равны перед Богом и Законом, все без исключения. Хотим мы того или нет, нам придется жить вместе, независимо от национальности, и всем работать на благополучие своей страны, внося свою лепту, каждый по возможностям и по способностям.

Более чем стыдно слышать от некоторые сограждан-славян заявления типа: «В России ни одного русского министра» или «на телевидении (радио), ведущей прессе все люди одной национальности» и т. п. Стыдно потому, что на одного еврея в той же России приходится человек сто пятьдесят русских. Кто же нам мешал все эти годы демократическим путем попасть во властные структуры? Или мы сперва за стакан вина или рюмку водки, кулек макарон или плохонькое радио в подарок голосуем за кого угодно, а потом кричим, что все посты в государстве остались без русских…

Стыдно, господа-товарищи, и давно пришла пора отбросить все нам мешающее, тем более выяснения, кто более матери – истории ценен. Все мы – дети России и все ей ценны.

Мы обречены жить вместе. И русские, и евреи, украинцы и татары, аварцы и чукчи, и все полторы сотни национальностей, проживающих в России, объединенные одной российской идеей. Другого пути у нас нет и теперь уже не будет. А в качестве положительного жизненного примера предлагаю повесть о настоящем Человеке.

ВАСИЛИЙ ГУРКОВСКИЙ,

член Международного сообщества писательских Союзов.

 

ГЛАВА 1

ТРИНАДЦАТЫЙ

«Тринадцатый, тринадцатый, где тринадцатый?!», – кричал старший конвоир, молодой немецкий унтер-офицер, бегая вокруг строя и в который раз пересчитывая вверенных ему арестантов. Двенадцать были в наличии, одного не было. Весь день группа работала на территории бывшего лесопильного завода, подбирая пригодные пиломатериалы для обустройства расположенного неподалеку концентрационного лагеря для лиц еврейской национальности, военнопленных и партизан.

Весь день все тринадцать арестантов находились на глазах охранников, но вечером при построении для возвращения в лагерь одного не оказалось.

На крики старшего команды никто не откликался. Тогда он положил группу на землю, оставил над лежащими двух солдат-охранников и в сопровождении местного старосты отправился на поиски беглеца. Немец понимал, что через час– полтора стемнеет и поиски будут бесполезными.

Беглец находился рядом. Он спрятался в большом деревянном, почти разрушенном заводском туалете. Песчаные стены ямы давно осыпались, сама она была беспорядочно завалена старыми досками. Наполовину зарывшись в песок, прикрываясь обломками досок, беглец надеялся дождаться темноты, а там видно будет. Он слышал, как бесновался старший охранник, как звали его товарищи по лагерю, которым грозило наказание за его побег, но молчал.

Тело его непроизвольно вдавливалось в песок, пытаясь раствориться в нем, стать невидимым хотя бы на время. Он знал, что его ждет, если будет обнаружен, и все-таки на что-то надеялся.

Не вышло. Его нашел сын старосты, настырный такой, небольшой парнишка, весь день крутившийся возле арестантов, все выслушивая и вынюхивая. Он пролез в небольшую дыру, куда взрослому не пролезть, увидел беглеца и закричал: «Пан, а вось ён, вось ён, в нужнику ховаеця».

Подбежал староста, за ним старший охранник. С криком: «Фарфлюхте швайне», он сорвал с плеча винтовку и начал стрелять в яму. Крики и выстрелы продолжались до тех пор, пока в обойме не закончились патроны. Отдав винтовку старосте, унтер-офицер пошел искать чем вытащить беглеца из ямы. Действовал он больше на устрашение публики, так как, стреляя почти в упор, ни разу не попал в беглеца. Не попал не из жалости или по каким-либо другим гуманным соображениям, просто тащить мертвого или раненного его несколько километров до лагеря ночью было нежелательным.

Он подбежал к перекошенному пожарному щиту, на котором ничего не было, кроме ржавого пожарного багра, схватил его и начал тыкать им в яму. Багор сразу зацепился, как выяснилось позже, за воротник домотканной куртки, так что немец с помощью старосты довольно быстро и без особых травм вытащил беглеца наружу.

Затем приволокли его к поднятому строю арестантов и били. Сперва ногами и прикладами, потом старший охраны взял винтовочный шомпол и долго колотил им по голове и спине.

В связи с наступающей темнотой экзекуцию пришлось приостановить. Беглеца поставили в строй замыкающим, сзади него шел сам старший охранник и по поводу и без повода подталкивал его прикладом. Пока пришли – стемнело.

Лагерь размещался на небольшом возвышении, недалеко от моста через реку Припять. Вокруг – пойма реки, болотистое место. Два сколоченных наспех барака, бывшие летние войсковые казармы, да невдалеке два деревянных дома для комендатуры и подсобных помещений (кухня, лазарет и т. п.). В середине, как обычно, плац для построения. В его центре несколько корявых низкорослых деревьев – одно было приспособлено под виселицу, а другие, очищенные от коры, служили местом наказания для нарушителей лагерных порядков.

К приходу группы из лесопильного завода арестанты были построены в две шеренги. Три больших костра, два по краям строя и один в центре, освещали территорию. Перед строем стоял комендант лагеря со своей свитой. Позади них, к двум очищенным от коры деревьям, были привязаны лицом к стволу двое полуживых арестантов. Они пытались бежать вчера, дошли до первой деревни, но уже утром были доставлены на повозке местным старостой обратно в лагерь.

Их раздели, привязали к деревьям, весь день с перерывами били и оставили привязанными до вечера, когда вернутся с работ все арестанты.

Задержав ужин, комендант заявил перед строем, что те двое, которые привязаны к деревьям за его спиной, на рассвете будут расстреляны. Они третий раз пытались бежать и заслужили свою участь. И что он бы с удовольствием перестрелял их всех, но слишком много надо выполнить работ для армии, потому он заставит всех работать. За любой следующий побег – расстрел. После этого раздали свекольную похлебку и объявили отбой.

Старший группы, прибывшей с лесопильного завода, скорее всего доложил коменданту об инциденте с попыткой бегства, но или она была представлена как примитивная, или старший посчитал, что учиненная им экзекуция подействовала. Как бы то ни было, но в этот вечер никаких действий в отношении неудавшегося беглеца не последовало. Арестованных отправили в бараки.

К полуночи пошел сильный дождь. Тобиас прислушивался к его стуку по деревянной скатной крыше и вспоминал прошедший день. Сколько таких дней прошло через его жизнь с начала войны? И всегда его за что-то били, били и били. Он толком не знал, за что. Вот и сегодня тоже. И все же надо попытаться заснуть, а что будет завтра, кроме Бога никто не знал. Что-то будет и вряд ли оно будет хорошим.

Побитое тело гудело. Казалось по нему прошелся какой-то каток. Болело все. Когда его вытащили из ямы на лесозаводе и били ногами, он извивался, прятал голову, как мог смягчал удары, но от шомпола унтер-офицера защиты не было. «Почему он не застрелил меня в туалетной яме? – недоумевал Тобиас. – Что ждет меня завтра?»

Раздумья метались в побитой голове, но потом все вытеснила вдруг откуда-то появившаяся всепоглощающая мысль: «Почему я здесь? Что от меня хотят эти немцы, румыны, полицаи? Что я им должен? И кто я вообще такой и что делаю в этой стране? Как я попал в такую жизнь? Что я такого сделал?»

Он родился в Румынии, в приличной еврейской семье знатного старинного рода. Предки Тобиаса носили фамилию Лейбу и довольно серьезно означили свое пребывание в этой стране. За определенные большие заслуги перед королевством, и до, и после образования румынского государства в середине девятнадцатого века, все члены семейства Лейбу специальной грамотой были «романизированы», то есть уравнены в правах с румынами. В отличие от многих других румынских евреев, практически политически бесправных, Лейбу и их потомки имели право на владение землей, обучение в гимназиях, лицеях, университетах, на службу в армии, работу в государственных учреждениях, естественно, на занятие предпринимательской деятельностью. И что особенно важно, имели право быть похороненными на румынских кладбищах.

Предки Тобиаса Лейбу имели основные корни в селе Подурь Мойнештской волости уезда Бакэу. Их поместья кучковались в центре Подурь, где жили наиболее уважаемые селяне, включая представителей власти, духовенства и им подобных.

Менялись поколения, менялись времена и условия, корень Лейбу пускал фамильные отростки, но во все времена, за предвоенные более чем сто лет, представители этой фамилии занимали свое достойное место и не только в уезде Бакэу. Они строили школы и синагоги, занимали высокие государственные посты. После крестьянских волнений 1907 года, затем после первой мировой войны и, особенно, с приходом к власти фашистов в Германии, постепенно усложнились условия жизни еврейских общин и в Румынии. Наиболее влиятельные представители семейства Лейбу, используя свои связи в иностранные посольствах, особенно в английском, начали перебираться в Палестину. Часть уехала еще до первой мировой войны, часть в двадцатые-тридцатые годы.

Семья Тобиаса до войны (второй мировой) никуда не трогалась, жила своей жизнью, занимала достойное положение, хотя и не была особенно богатой.

Отец – Леон, был представителем третьего поколения, того прославленного романизированного корня Лейбу. Он много лет работал лесничим в имении своего дяди – Абрама Лейбу, был достаточно образованным человеком, умелым организатором, строгим, но справедливым как к окружающим, так и к членам своей семьи.

Семья была большая – жена и шестеро детей. Дети боготворили мать, считая ее святой.

На снимке: Семья Лейбу. 1934 год (год смерти матери). Стоят (слева направо): Дopu, Яков, Исаак, Рози. Сидят (слева направо): Марчел, отец, Тобиас.

Она отдавала себя семье целиком, рано заболела и ушла из жизни, когда Тобиасу было двенадцать лет. Он был последним, шестым ребенком в семье и уход матери больнее всего отразился на нем, как младшем.

Возрастной разброс между детьми в семье был достаточно велик. Так, старший брат, Яков (Янку) был старше Тобиаса на шестнадцать лет. Он окончил еврейско-румынскую школу, гимназию, лицей в Бакэу и университет в Бухаресте. Стал известным адвокатом, затем много лет состоял членом королевского трибунала. Был активным общественным деятелем, главным редактором ведущих сионистских газет и журналов и, несмотря на активизацию фашизма в Румынии, сумел удержаться в Бухаресте. Он был убежденным сионистом, но всегда поддерживал связь со своей семьей и старался помогать родственникам в различных делах, особенно в вопросах выезда за рубеж.

Второй брат – Исаак, окончил городскую школу в Мойнештах, несколько классов гимназии. Учиться в те времена в гимназии или лицее стоило довольно дорого, но учеба давала возможность сокращения срока службы в армии. Как ни старались отец и старший брат, Исаака все-таки мобилизовали. Как он позже рассказывал, призвали его в артиллерийские войска, часть находилась в городе Галац и после первых дней знакомства с армейской жизнью он чуть не бросился в Дунай. Служить в румынской армии тех лет, с палочной дисциплиной, высокомерноснобистскими, в большинстве своем наследными и по этой причине недалекими офицерами, примитивном вооружении и обеспечении, было равносильно каторге. Исаак служил в артиллерии ездовым, тогда орудия (пушки) перевозились на волах, и когда бывал дома в увольнении, рассказывал много веселых, а больше невеселых историй, пугая младших братьев перспективой армейской службы.

После демобилизации, Исаак одно время работал дантистом, а затем с помощью старшего брата занялся коммерцией и коммивояжерством. Женился, жил в Бухаресте. Политикой особо не интересовался, но тяготел к сионистским убеждениям.

После двух старших братьев родилась сестра Дори. Она окончила начальную школу в родном селе, несколько классов лицея и осталась дома. Раньше девочек далеко от дома не отпускали. Она была главной помощницей мамы. В 1937 году вышла замуж и уехала в Палестину.

После Дори была сестра Рози. Она тоже закончила начальную румынскую школу и находилась дома, помогая по хозяйству.

На два года старше Тобиаса был брат Марчел. Он окончил в городе еврейско-румынскую школу, затем в Бакэу – торговый лицей и вместе с Исааком занимался коммивояжерством.

Марчел, в отличие от старших братьев, симпатизировал коммунистам и к середине 1940 года нелегально перебрался в СССР. По слухам, он обосновался в г. Черновцы еще до присоединения Западной Буковины к СССР. Больше года вестей от него не было.

В 1922 году, в год рождения Тобиаса, отец построил в Подурь, в самом центре села, рядом с домом румынского священника, большой сорокапятиметровый дом. Высокий, красивый, удобный, окольцованный по всему периметру широким балконом, дом был построен под семью. В нем были и большая прихожая, куда выходили детские комнаты, кухня, комната родителей и «одая куратэ» (чистая комната) или подобие большого зала.

Семья Лейбу жила, дружно, при достатке. Держали землю, имели скот, лошадей верховых и ездовых. Никто в семье не пил и не курил. Строго соблюдали все еврейские обычаи. Синагоги в их селе не было, зато за несколько километров в г. Мойнешты их было три и все построены в разные времена предками Лейбу.

В одну из синагог, самую большую, каждую неделю и по праздникам ездила семья Тобиаса. После молений гостили у родственников отца. Пищу, как правило, готовили дома и брали с собой. На еврейскую Пасху снимали с чердака специальную кошерную посуду и готовили все, что было положено к такому празднику.

Когда построили новый дом, то часто свадьбы родственников из Мойнешт проводились в селе. Так было выгодней по обеспечению, и места больше, чем в городских домах и квартирах.

Да и само прикарпатское село Подурь с примыкающими к нему вплотную селами Валя Шоший и Прохорешть было прекрасным местом не только для жизни и работы, но и отдыха. В селе и его окрестностях располагалось несколько поместий рода Лейбу. По мере возникновения революционных настроений и волнений окружающего их крестьянства, а затем постепенного выезда наиболее богатых еврейских семей в Палестину, такие имения, особенно вне сел, постепенно разрушались и растаскивались, но село Подурь оставалось красивым и привлекательным.

Семья Лейбу хорошо ладила с соседями. Основная масса их была румынами, рядом жил просвещенный настоятель главной церкви села с огромной семьей из 14 детей. У него в семье культивировались два языка – румынский и французский. Напротив дома Лейбу жила, тоже многодетная немецкая семья, поэтому Тобиас, с малых лет общаясь с соседскими детьми, свободно говорил и по-французски, и по-немецки. Тем более, что позже учил французский уже в школе и гимназии.

У шестого ребенка семьи Леона Лейбу, Тобиаса, было два парадокса, которые сыграют свою определенную, скорее всего негативную роль в его дальнейшей жизни. Первый – он был русоволосым с голубыми глазами, второй – он не знал еврейского языка, как не знали его и две сестры. В этом плане они были как внутрисемейными, так и просто «гоями».

Дело в том, что в романизированных еврейских семьях, как правило, в силу различных причин говорили по-румынски. Отец с матерью иногда общались между собой на идишь, но с детьми специально говорили по-румынски. Старшие три брата, которые учились в еврейско-румынских школах и гимназиях, знали еврейский, а две сестры и младший Тобиас в еврейской школе не учились.

Его с шести лет отдали в начальную румынскую школу в своем селе. Проучившись в ней четыре года, он год находился дома, пока, в Мойнештах не открылась частная, опять же румынская гимназия. Отец выделил одиннадцатилетнему Тобиасу ездовую лошадь под седлом, и на ней он ездил в Мойнешты, в гимназию.

В гору и на ровном месте чувствовал себя в седле уверенно, а под гору часто падал. Дома он садился в седло с балкона, в городе на время занятий, оставлял лошадь у родственников, затем искал какое-либо возвышенное место, чтобы влезть на коня. Часто еврейские мальчишки Мойнешт дразнили и перекривляли маленького ездока, пугали лошадь. В ответ Тобиас гонялся верхом за ними и хлестал нагайкой. Малышня жаловалась на него родителям, но те знали чей он сын и оставляли жалобы без внимания.

Три года он отучился в гимназии. Когда ее закрыли, ходил в школу, затем поступил в Бакэу в лицей имени принца Фердинанда. Но на подходе был сороковой год. Евреев и гласно и негласно стали притеснять и в Румынии. И не только простых евреев, которые и раньше особых прав не имели, но и лояльных, «романизированных». Пришлось перейти на заочное отделение, нанять репетитора. В качестве репетитора попался довольно способный юноша-еврей, он занимался с Тобиасом по всем предметам программы лицея, в т. ч. по политэкономии. В Румынии тех лет шла чехарда с королями. В то же время набирали силу молодежные и взрослые организации фашистского толка и, как это ни было странным – марксистско-коммунистическое движение. Нанятый Тобиасу репетитор оказался членом союза коммунистической молодежи Румынии, был довольно грамотным и убедительным пропагандистом идей марксизма. Он за короткий срок втянул в комсомольскую организацию молодого ученика. Тобиас активно включился, как он считал, в революционную борьбу угнетенных людей, участвовал в различных молодежных мероприятиях и довольно серьезно занимался над собой, изучая классиков марксизма. Из прессы он и его соратники уже знали о еврейских гетто и лагере смерти «Дахау» и об отношении фашистов к евреям вообще.

Еще тогда он решил для себя, что несмотря ни на какие лишения, будет бороться за права простых людей. Мечтал стать настоящим коммунистом и попасть в СССР. Тем более, что летом 1940 года часть территории Румынии – Бессарабия, вошла в состав Советского Союза.

В декабре 1940 года репетитора Тобиаса арестовали прямо в доме, страшно избили при родителях и отвезли в тюрьму.

Угроза ареста нависла над самим Тобиасом и его сподвижниками. Через Тыргу-Окна и Фокшаны он добрался до Бухареста. Но и там, несмотря на возможности старшего брата, ему долго задерживаться было опасно. Брат помог ему найти на окраине Бухареста своего бывшего сокурсника по университету, работавшего частным нотариусом, еврея по национальности, который имел выдающиеся способности подделать любой документ, изготовить любую печать или штамп.

По договоренности между Советским Союзом и Румынией был разрешен переезд граждан обеих стран по месту их рождения.

По просьбе брата ловкий провинциальный нотариус выправил Тобиасу документ, подтверждающий, что он еврей, но родился в городе Флорешты, в Бессарабии, с августа 1940 года находящемся на территории вновь образованной Молдавской ССР. Документ давал право обратиться в соответствующие миграционные органы Румынии с просьбой разрешить выезд по месту рождения, т. е. в город Флорешты.

Старшие братья помогли с одеждой и продуктами. Переходными пунктами из Румынии в СССР были определены станция Глубокая в Черновицкой области на севере и город-порт Галац на юге, стоящий на румынском берегу Дуная в связке с также портовым городом Рени, стоящем на советском берегу.

После многочисленные унижений и мытарств, избитый и полностью ограбленный румынскими полицейскими Тобиас вместе с довольно большой группой репатриантов или переселенцев попал на баржу для переправы через Дунай на советскую сторону.

Румыны три дня держали людей в открытом трюме баржи. Еды, воды не было, туалетов тоже. С подходивших катеров по баснословным ценам предлагали воду, еду, пиво, вымогая все, что у кого-то осталось ценного. Никакой врачебной помощи. Так в природе не поступали даже звери. В довершение ко всему баржу буксиром вытащили на середину Дуная и еще два часа держали людей под проливным декабрьским дождем со снегом. Несколько человек от отчаяния пытались прыгать в ледяную воду, но этого не допустили стоявшие рядом люди.

Когда Тобиас спросил командира группы сопровождения, румынского полковника, по какому праву они так издеваются над людьми, тот позеленел от злости, выхватил пистолет, заорал бешеным голосом, но стрелять побоялся, так как недалеко, на советском берегу их уже ждали представители советских пограничных и других органов. Они все видели и слышали.

Когда баржа уже наконец-то была подтянута к пристани, переселенцы с радостью покинули эту временную тюрьму и высыпали на берег. Первое, что увидел Тобиас, был большой металлический щит, на котором красовались портреты высших советских руководителей: Сталин, Молотов и другие известные Тобиасу люди еще со времен занятий в подпольном комсомольском кружке. Катер с румынскими пограничниками и полицейскими стоял метрах в десяти от берега и готовился к отплытию. «Полковник, – крикнул Тобиас, – слушай». Он пропел по-румынски один куплет партийного гимна «Интернационала» и добавил: «Жалко, что ты не остался на этом берегу, уже к вечеру кормил бы раков на дне Дуная. А через год я с Красной Армией буду в Бухаресте».

«Ты, жиденок недобитый, – заорал в ответ полковник, – скажи спасибо своему Богу, что я тебя не утопил за эти дни в реке. И запомни – это я через год приду к вам сюда, возьму тебя в плен, а потом узнаешь, что с тобой и такими как ты мы сделаем!»

К сожалению, он оказался прав. До сорок первого года оставалось совсем немного времени. И каким он будет, мало кто знал.

Вместе с Тобиасом на советскую сторону перешел и его двоюродный брат.

Так осуществилась долгое время вынашиваемая мечта румынского комсомольца Тобиаса Лейбу попасть в страну социализма – Советский Союз, где по его понятиям – все люди равны, независимо от национальности, вероисповедования, образования и цвета кожи.

После регистрации Тобиас с двоюродным братом попросили разрешения выехать в город Бендеры. Там они нашли каких-то знакомых, от которых узнали, что брат Марчел и еще несколько их земляков вроде бы обосновались в г. Черновцы. Пришлось вдвоем двигаться туда.

В конце декабря 1940 года Тобиас прибыл в Черновцы и занялся поисками брата. Дома, в Подурь, у него оставались только отец и младшая из сестер. Конечно, Тобиас переживал за них. Отец после смерти матери как-то сразу постарел, стал еще более молчаливым и замкнутым, часто молился. Основная тяжесть забот по их немалому хозяйству легла на плечи сестры.

При всем этом они все-таки были на месте, в родном доме. Два сионистски настроенные старших брата оставались в Бухаресте, двух меньших братьев, социалистов Марчела и Тобиаса, ждала встреча в Черновцах.

Черновцы были прекрасным городом бывшей Австро-Венгерской империи, и именно здесь, через несколько дней после приезда, в центральном магазине «Пассаж», с помощью знакомых, он увиделся с Марчелом, и с еще несколькими бывшими подпольщиками.

Встреча была более чем радостной. Повидаться с родными людьми и по крови, и по убеждениям в это жестокое время было поистине счастьем, тем более в социалистической стране. Верный данному себе обету Тобиас начал искать самую тяжелую работу, чтобы приносить больше пользы новому для себя обществу. Уже на второй день он пошел на железнодорожную станцию и устроился на работу грузчиком.

Был он небольшого роста, с маленькими руками, и явно не походил на классического грузчика, но это его не смущало. Там же работал брат. Жили они большой группой в каком-то сарае у двух хозяев-немцев, почему-то не уехавших в Германию при массовом выезде немцев в 1938-39 годах. Проработав несколько месяцев на железной дороге, к весне устроились на фурнитурную фабрику, уже снимали квартиру в городе.

Шла весна 1941 года. Рядом была граница, там же стояли фашистские войска. Во всем чувствовался запах войны. Стало больше военных в городе, да и все разговоры вращались вокруг военной темы.

Тобиас с радостью и гордостью рассматривал висящие по городу красные флаги, звездочки на фуражках военных и огромную деревянную красную звезду – памятник в центре города. Он продолжал считать все советское святым.

Получил пятилетний паспорт, красный советский, где было указано, что он еврей, родился в г. Флорешты в Бессарабии, живет в городе Черновцы. Другим давали трехмесячные, годичные, трехгодичные, а ему, наверное как самому молодому, да еще комсомольцу, дали пятилетний. Некоторых переселенцев вообще отправляли в Сибирь, видимо было за что, а, может, и не было.

В общем все складывалось вроде бы неплохо, но рано утром 22 июня к ним в комнату вбежал немец, хозяин квартиры с криком: «О майн готт, дойче-русише криг!» (Война!) Немецкие самолеты бомбили город. Фурнитурный завод, где трудились братья, проработал еще с неделю и остановился. Директор завода, выступая на митинге перед коллективом, заявил, что война скоро закончится и что наши, наверное, уже в Яссах.

Тобиас пошел в военкомат, попросился в армию. Не взяли. Маленький, только 18 лет, а главное – недавно прибыл из вражеской страны, да еще по-русски ни слова не знает. Тогда он сам ушел из города на восток. На мосту через реку Прут группа красноармейцев во главе с офицером (позже Тобиас по шпалам на петлице узнает, что тот был майором) минировала мост и заодно охраняла его.

Офицер остановил Тобиаса, потребовал документы и спросил, куда он идет. Тобиас сказал то слово, которое знал по-русски: «Сибир».

«В Сибирь тебя если будет надо, то повезут, – сурово сказал майор, – а пока, возвращайся обратно в город. Не имеем мы права пропускать одиноких путешественников в военное время».

Тобиас пошел обратно в город, навстречу шли двое молодых людей. Они рассказали, что к городу с трех сторон подошли немцы, румыны: и венгры. Немцы уже в городе. Евреи бегут, прячутся где кто может. Спросили, почему он не ушел за Прут. Тобиас объяснил. Ребята посоветовали назваться учителем, мол, идешь в ближайшую деревню к детям.

И действительно, когда он заявил на мосту, что он «учител», майор внимательно посмотрел на него и сказал: «Да ладно, дуй в свою Сибир».

Отойдя от города километров 40–50, Тобиас вышел на шоссе, идущее к мосту через Днестр. Кого только не было на шоссе!? Военные, гражданские, старики, дети, машины, орудия, повозки. Он пристроился к одной из военных колонн, познакомился с солдатами, питался с ними, вместе переносил налеты авиации, которые проходили по какой-то системе – самолеты прилетали волнами, сбрасывали бомбы на головы людей, «поливали» колонны из пулеметов. В такие минуты на шоссе было что-то адское. Во все стороны разлетались тела и части тел людей, лошадей, техники. Все гудело, кричало, трещало и горело.

Перед самым мостом через Днестр, Тобиас, лежа в водосточной канаве, насчитал колонну самолетов в 48 штук. Они безнаказанно отбомбились и поворачивали обратно.

В одну из пауз между бомбежками Тобиас вместе с толпами людей перешел Днестр. Никто не знал, куда дальше идти, где фронт и есть ли он вообще. Людские потоки разделялись, одни поворачивали в сторону Могилев-Подольского, другие шли прямо на восток, третьи – на север, кругом царили хаос и неразбериха. Тобиас прошел небольшой городок неподалеку от Каменец-Подольского, но при облаве был пойман оккупантами и помещен во временный еврейский лагерь. Там, к удивлению и счастью, встретил брата Марчела. Он тоже бежал из Черновцов.

Тобиас несколько раз пытался уйти из лагеря, его ловили и били, били нещадно, чаще всего по голове. Зимой заболел и умер в лагере Марчел, люди там вообще умирали десятками ежедневно.

Тобиаса ничего больше не удерживало в лагере и он снова, в восьмой или девятый раз, бежал.

А так как языка он не знал, не знал людей, не знал местности, то при очередной облаве на рынке Каменец-Подольского был пойман и помещен в еврейский лагерь «Мертвая петля» у села Печора. Хозяйничали там румыны.

По обращению к заключенным они были хуже немцев, но очень «любили» деньги и кто имел возможность, мог откупиться от лагеря. Хотя в принципе это было бесполезно – от одних откупишься сегодня, другие поймают завтра. Идти все равно было некуда.

Из Печоры можно было бежать, но по большому счету это было действительно бесполезно. За время, проведенное в этом лагере, Тобиас понял, что не все румыны-охранники – звери, с другой стороны видел, как некоторые евреи сотрудничали и предавали своих.

Когда Тобиас бежал в очередной раз, то направился окольными путями в Каменец-Подольский. Прятался в кустах, а когда вышел на дорогу, сзади бесшумно подкатил фаэтон на резиновом ходу. В нем сидел солидный немецкий офицер, на облучке – кучер. Тобиас опешил и только тогда вспомнил о том, что забыл сорвать с груди звезду-шестигранник, еврейскую отметину.

Было поздно. Поравнявшись с беглецом, немец остановил фаэтон, приставил к груди Тобиаса пистолет и спросил: «Еврей? Бежал?» Тобиас кивнул утвердительно, успев при этом подумать: «Неужели мне придется лежать на дороге?»

Немец заставил его сесть в фаэтон и повез в Каменец-Подольский. По дороге они обогнали группу украинцев-волонтеров, попросту – полицаев. Подозвав старшего из них, он приказал взять Тобиаса и сдать в Каменец-Подольскую фельдкомендатуру, а сам поехал дальше.

Полицаи заявили, что чихали они на приказ немца и завезли Тобиаса к своему начальству в том же Каменец-Подольском. В кабинете, куда его привели, сидел человек в советской военной форме, без знаков отличия. Он, как оказалось, хорошо знал молдавский язык. Тобиас почему-то поверил ему и вкратце рассказал ему всю свою неудачную жизнь.

Тот все понял и тоже поверил. Потом спросил: «Чем я могу помочь?» Тобиас попросил, дайте мол, какую-нибудь бумагу, чтобы меня как зверя не ловили при облавах, я ведь ничего никому не сделал плохого, а меня и мне подобных ловят, арестовывают и бьют только за то, что мы евреи. И покажите куда идти.

Полицейский начальник сделал ему даже два документа – один, по-немецки (аусвайс), один – по-украински что-то виде справки и отпустил. Но правду говорят в народе, что бьют не по паспорту, а по морде. Километрах в 18 от Каменец-Подольского Тобиас попал в лагерь венгерских евреев. Красивые, здоровые, внешне крупные парни, просто стыдно было за то, что их немцы взяли у себя на родине голыми руками.

Вообще первое время с еврейскими лагерями на Украине было попроще. Немецкое начальство приезжало, объявляло руководству общины условия и суммы денег, золота и т. п. Община сбрасывалась и временно откупалась. Так продолжалось до тех пор, пока у лагерников ценности не заканчивались. Тогда и порядки в лагерях устанавливали совсем другие.

У Тобиаса не было с собой никаких ценностей, кроме молодой его жизни и он ее отдавать просто так никому не собирался.

Весной 1942 года в городке Уринин во время облавы Тобиас перепрыгнул через какой-то забор, залез в большую стоящую рядом повозку и там притих. Но через несколько минут услышал немецкую речь и увидел наклоненные над ним две головы солдат. Бежать было бесполезно, да и как оказалось – незачем. Один из солдат оказался чехом, второй – австрияком. Оба ненавидели фашистов. Они понимали, что оставаться Тобиасу одному в такой обстановке смерти подобно, все равно рано или поздно поймают. И решили ему помочь довольно простым способом.

Как раз в это время немцы формировали большой обоз для посылки на фронт. Перед наступлением на Сталинград и Кубань нужен был дополнительный гужевой транспорт. Лошадей и повозки собирали по оставшимся колхозам. Немцы: не стали уничтожать колхозы структурно, прекрасно понимая, что через них гораздо проще и оперативнее можно влиять на жизнь села.

Собрав обоз, снабдили его небольшой охраной, ведь рейс предстоял по тылам, а ездовых на повозки набирали из гражданских лиц. Были среди них и евреи. Все-таки путь не близкий, времени пройдет немало, да и лучше быть ездовым в обозе, чем арестантом в лагере.

Ян Ружичка, так звали чеха, на которого вышел Тобиас, и австриец Мюллер помогли ему попасть в обоз ездовым. «Мы тебя подвезем прямо к фронту, – сказал Тобиасу Ружичка, – а там сам посмотришь что делать».

Тобиас был вне себя от счастья. Самому ехать в сторону фронта, легально, ни от кого не прячась, о таком можно было только мечтать!

На подводе Тобиас проехал через всю Украину. Винница, Кировоград, Кривой Рог, Запорожье, Донбасс. А фронт уже и Донбасс прошел.

Доехали они без приключений, груза у них особого не было, так что времени ушло чуть больше полутора месяцев. Тобиас сдружился с чехом и австрийцем и время прошло незаметно. Однажды, когда до линии фронта остался один переход, Ружичка сказал: «Ты должен остаться здесь, ближе к фронту тебе нельзя. Видишь, на краю села сарай стоит колхозный, спрячься в нем на день-два, мы обоз сдадим, я приду к тебе и вместе постараемся пробраться к Красной Армии».

На том и расстались. Ружичка оставил немного еды. Тобиас осмотрел сарай. Стены из веток, обмазанных глиной, соломенная крыша. Он как будто специально придуман для сжигания в нем чего-то живого, в том числе людей. Сколько еще таких сараев предстояло увидеть Тобиасу в недалеком будущем, где фашисты сжигали сотни людей, в том числе евреев, белорусов, русских!

Прошло два дня, Ружичка не появлялся, зато появились другие. На рассвете третьего дня немецкий конвой пригнал человек двести или более советских военнопленных, прямо с фронта. На следующий день пришли машины, всех пленных в том числе и Тобиаса, в них погрузили и повезли на запад.

Слишком хорошо не бывает долго, вместо фронта – опять лагерь. Разгрузили их в Днепропетровске, как позже оказалось, в бывшей тюрьме. И здесь Тобиас получил первый жизненный удар по его социалистическим идеалам. На фронтоне тюрьмы был крупно написан год ее постройки – 1935. «Как? – не верил своим глазам Тобиас. – В СССР строят тюрьмы? Вот и эту совсем недавно построили!» Это было действительно ударом и, как оказалось позднее, не последним.

Из Днепропетровска пленных уже на поезде отправили в направлении Белоруссии. Коростень, Овруг, потом Мозырь. Снова лагерь. Сборный: евреи, военнопленные, партизаны: и сочувствующие им.

В лагере Тобиас подружился с одним молодым человеком, в принципе земляком, он был сышом раввина из румынского города Брэилэ. Высокий, симпатичный парень, звали его Авраам. Но он был слаб не столько физически, сколько волей. Он тоже, как и Тобиас, был комсомольцем и бежал в СССР. Действительно, неисповедимы пути Господни.

Тобиас как мог поддерживал его. Но однажды, когда они работали на ремонте моста через Припять, Авраам настолько ослаб, что не мог сам идти в лагерь. Тобиас взвалил его себе на плечи и понес, но подбежавший охранник, кстати, поляк по национальности, столкнул Авраама с плеч Тобиаса, тут же у дороги заставил вырыть полуметровую яму и столкнул его туда живым. Тобиас судорожно смотрел, как засыпают яму и как губы Авраама перебирают падающую на лицо землю. «Надо бежать, надо бежать», – колотилось в груди.

…И вот сегодня группу Тобиаса направили на лесопильный завод, а убежать опять не удалось. Что будет завтра?

Что-то липкое и скользкое упало сверху на его лицо, пощупал – лягушка или мокрая мышь, дождь на улице. Сбросил и как бы очнулся: «Что со мною было? Спал я или забылся? Вся моя жизнь, как в немом кино, промелькнула перед глазами. А все-таки заснуть как-то надо. Каким бы крепким организм не был, надо поддерживать его, хотя бы отдыхом».

Еще с вечера старший конвоир по приходу в лагерь сказал Тобиасу, показывая на привязанные к деревьям, избитых до неузнаваемости арестантов: «Завтра твоя очередь, ты следующий». Утром Тобиас встал с трудом. Посеченная во многих местах голова представляла собой клубок засохшей крови, волос, кожи. Он не мог в таком состоянии идти на работу и заявил об этом старшему. Тот начал кричать и толкаться, заставляя Тобиаса идти в строй для развода на работу. В это время мимо проходил пожилой майор, которыш руководил работами по ремонту моста. Он понял, в чем дело, подошел к Тобиасу, схватил его за шиворот и со словами: «Пойдем, я тебя вышечу, еврейская свинья», – потащил его за собой.

Тобиас во время работы как-то имел разговор с этим немцем. Майор узнал, что Тобиас бежал из Черновцов, и сказал, что он тоже из этого города, даже там родился, работал инженером на швейной фабрике «Зингер», а в 1939 году переехал в Германию. Он был офицером австро-венгерской армии еще в первую мировую войну, знал украинский и румынский языки и когда началась война с СССР, его призвали в армию, как инженера. Занимался он строительством и ремонтом мостов.

Когда он потащил Тобиаса за собой, тот сказал по-румынски: «Знаю я, как вы меня вылечите, сейчас под мост и пулю в затылок».

«Слушай, земляк, – тихо сказал по-немецки майор, – оставь свой цыганский язык, а сам беги отсюда. Беги, куда угодно, ночью, днем, беги на глазах у всех, пусть стреляют на ходу, но беги. За жизнь бороться надо, сынок. А твой охранник тебе теперь жить не даст».

Проходя мимо кухни, майор с ругательством толкнул его в какой-то узкий проход, который оказался входом в глубокий подвал. Там горела лампа, а несколько видимо местных женщин, перебирали и очищали овощи: капусту, свеклу – корм для арестантов. Они сразу оценили ситуацию и показали Тобиасу место, где можно спрятаться.

Раньше во многих сельских погребах делали так называемые «мины», или большие норы в стене для еще большего охлаждения отдельные видов продуктов.

Тобиас залез в нору и затих. Через несколько минут в погребе появился его старший охранник. Он спросил, где арестант. Женщины ответили, что его нет и не было. Немец начал кричать, обвинять женщин в укрывательстве, грозил перевернуть все вверх дном и т. д., но когда все женщины с ножами в руках начали обступать его, он быстро ретировался из погреба, пообещав после работы разделаться с ними.

Женщины накормили Тобиаса, чем-то промыли раны, дали немного продуктов, и перед обедом он вернулся в барак. На третий день пошел снова на работу. Охранник затаил злобу, но молчал. На четвертый день их группу послали разбирать старое здание, стоявшее недалеко от левого берега Припяти. Человек десять изможденных евреев, несколько белорусов и тот самый охранник.

Зверьми не становятся, отдельные люди зверьми рождаются. Охранник до обеда сумел умертвить семерых человек из группы, самых слабых и больных, наверное, не без согласия коменданта лагеря.

Он заставлял нескольких арестантов поднять что-нибудь тяжелое, например, кусок или часть щитовой стены, затем загонял ее под какого-нибудь еле стоящего бедолагу, вроде как для поддержки, а затем давал команду отпустить руки. Арестанты бросали груз, и он падал на того, кто был под ним. Слышно было, как трещали его кости и как скрипели зубы тех, кто это видел. Вдоволь наизмывавшись над людьми, охранник влез на штабель из различных стройдеталей, повесил винтовку рядом и заснул. Чего ему было бояться, лагерь совсем рядом, измученные люди не побегут днем, фронт аж на Волге.

Один из арестантов, из бывших партизан-белоруссов сказал: «Той, хто сьогодни не убегить, той тута и загинить». Тобиас посмотрел вокруг: солнце, жизнь идет, охранник спит. Да что нам еще надо!? Сказал: «Давайте заколем этого гада, и разбежимся». Все молчали. И тогда он решился. Просто взял и пошел по лугу. Трава высокая, но видно его было хорошо. Он шел и думал: «Пусть будет, что будет, пусть стреляют, хуже уже не будет». Отойдя метров пятьсот, увидел какой-то осушительный канал и, хотя не умел плавать, прыгнул в него. Воды, правда, в канале было по пояс и он пошел по нему в сторону от Припяти. Канал дальше соединялся с другим каналом, потом еще и еще. Тобиас ускорял ход, несмотря на то, что ноги глубоко увязали в донной грязи, а вода была холодной.

Главное было выйти из пойменного луга и добраться до видневшейся небольшой рощи. К вечеру он до нее добрался, углубился метров на десять, нашел какую-то гнилую березу, лежащую поперек пути, взобрался на нее, поудобнее устроился и заснул.

Проснулся на рассвете, легкий туман, сыро, зябко. Недалеко виднелась просека, по ней и пошел… Запахло дымом, может деревня какая близко? Опасно заходить, но выхода другого нет. Действительно, вскоре показались контуры домов.

Как говорили революционеры прежних времен: «Наше дело правое, поэтому мы идем налево». Тобиас, хотя и был вроде бы левых убеждений, выбрал для посещения крайний по улице дом, стоящий с правой стороны. Впустила его немолодая хозяйка, ничего не спрашивала, все было и так понятно. «Сынок, ето тибе сьогодни уже в деревне шукали». Потом дала поесть, нашла какую-то залатанную, но чистую рубаху, старые, наверное, еще с царских времен, яловые сапоги, тряпок на портянки.

Его, оказывается, искали с собаками, но спасло то, что он все время уходил по каналам, местность была болотистая и собаки след не взяли.

Тобиас поблагодарил хозяйку и пошел по сельской улице, прижимаясь к домам, к центру села. Он не знал, какой был день и число, но, видимо, день выдался особый, может какой-то праздник, потому что от одного из дворов доносились звуки гармошки. Тобиас зашел во двор, там собралось до десятка парней и девчат. Увидев его, они смолкли, затем от группы отделились парень и девушка, быстро завели в дальний сарай, спрятали. Потом девушка принесла немного хлеба и молока, а парень – брюки, рубаху и соломенную шляпу.

Когда Тобиас поел, переоделся и вышел к ребятам, все хором засмеялись. Парень, который поделился одеждой, со смехом сказал: «Слухай, та ты ж чистай беларус. Русый волос, голубые глаза, жалко тольки, што по нашему говорить не умеешь». Дали на прощание льняную сумку и деревянные вилы, в Белоруссии это один из самых ходовых инструментов, и сказали: «Иди подалее от этих мест, тут тебе жизни не будя, да и нам тожа. Надо тебе партизанов шукать».

И Тобиас пошел. У края села ему стало плохо. Переел наверное, да и события последних дней давали о себе знать. На скамейке у предпоследнего дома сидели две женщины. Тобиас подошел к ним, хотел присесть, но повернувшись лицом к другой стороне улицы, увидел стоящего у калитки пацана, который несколько дней назад сдал его немцам в туалете лесопильного завода. Пацан его тоже узнал и тут же стремительно бросился бежать куда-то по улице. Тобиас все понял и быстро пошел в противоположную сторону на выход из деревни. В нескольких сотнях метров дорога выходила на железнодорожный переезд. Рядом стояла обычная дежурная железнодорожная будка, с окнами на все четыре стороны. В ней находились две женщины, наверное, дежурные. Не вступая с ними в разговоры, Тобиас обошел будку. Со стороны железнодорожного пути на ее фронтоне была небольшая дверца с двумя вырезанными в досках отверстиями. Он быстро влез на чердак и лег на потолок за дымоходом. Отдышался, затих и заснул.

Через несколько часов проснулся от криков и лая собак. Большая группа солдат прочесывала деревню и прилегающую к ней местность. Голоса и лай приближались к будке. «Ну теперь держись, Тобиас, наверное пришел конец твоим мучениям», – подумал он.

Судя по голосам, двое солдат подошли к будке. Разговаривали по-чешски. Один из них выругался, потом кто-то из них или каждый по разу выстрелили в дверь на фронтоне будки, просто так для порядка, постояли еще минут пять и ушли. Слава Богу, что лестницы рядом не было, да и того сукина сына, Старостина сынка тоже. Он бы точно влез наверх и опять бы сдал Тобиаса. Но даже бомба два раза в одно место не падает.

Через некоторое время мимо будки с грохотом пронесся состав. Паровозный гудок, запах пара и угольного дыта, обдавшего будку, был для Тобиаса сладким запахом воли, звуком свободы. Ему еще больше захотелось жить и что-то сделать хорошего для людей и всего живого. Поезд, несущийся со скоростью по стальному пути, как бы олицетворял его мечты и подтверждал его право на все это.

Ночью пришли дежурить двое стариков, а утром их сменили вчерашние женщины. Тобиас спустился с чердака и зашел в будку. Женщины в испуге перекрестились, но потом покормили и сказали, что ему надо пробираться в село Николаевичи. Там не только начинаются настоящие леса, там, по слухам, хозяйничают уже не немцы, а партизаны, а ему здесь оставаться никак нельзя.

Что было интересным для Тобиаса – это другое отношение людей к таким, как он. Белорусы были гораздо добрее и человечнее, чем все те, с кем ему приходилось встречаться раньше, конечно, среди местного населения. Хотя немаловажное значение имел и его новый внешний облик. Он снаружи стал типичным белорусом, а это уже совсем другое дело. Осталось только языку подучиться, да партизан найти.

Женщины показали ему куда идти, где будет более безопаснее. Тобиас пошел по какой-то полевой дороге в сторону от железнодорожного пути. Через некоторое время его догнала подвода, на которой лежало сено, прижатое березовой жердью, мужик лет пятидесяти правил лошадьми. Рядом сидел маленький мальчик. Поздоровались, Тобиас уже кое-что знал по-белорусски. На вопрос мужика, откуда идешь, ответил: «Из Днепропетровска, в плену был». «А документы есть?» «Нет». «Тоды бежи за повозкой, будешь вроде как с нами, бо скора река Птичь, мост чераз ние охраняють. Хотя воны и чехи, да мало ли чего могет быть», – сказал мужик, и подвода двинулась дальше по дороге. Тобиас трусцой бежал за подводой, держась за свисающий сзади конец березовой палки. Таким образом, они без особых проблем въехали в село. Тобиас поблагодарил ездового, а тот показал кнутом в сторону одного из домов и сказал: «Зайди сюды. Здеся кузнец, старик с жонкой живеть. У них сына недавно немцы убили».

Мужик поехал дальше, Тобиас зашел в указанный дом Там было несколько человек, в основном, женщины. Увидев вошедшего молодого незнакомого парня, они начали креститься, обступили его, ощупывали, не веря своим глазам. Затем начали плакать и причитать. Одна из них, наверное хозяйка дома, у которой сына убили, бросилась Тобиасу на шею и запричитала: «Господи, может это ты мне сына послал, спасибо тебе! Сынок, можа останешься в нас, за сына будешь? Нам же жить с дедом как-то нада». Тобиас вежливо сказал: «Мне надо партизан, а то меня убьют».

Женщины накормили его и одна из них огородами провела его на край села, показала куда и как идти дальше, если он думает найти партизан.

Пошел уже по лесной дороге, показалась очередная деревня. Малые белорусские деревни, но люди в них жили замечательныю. Тобиас зашел в первый попавшийся дом. Старик со старухой напоили его вкусным пенистым напитком, настоянные на каких-то ягодах, расспросили, что и как, откуда он и что делает в этих местах. По виду хоть и свой, а все же…

Тобиас прямо им сказал: «Я партизан ищу, хочу стать партизан, другой дорога нет». Наверное, хозяева ему поверили и сказали: «Мы тебе, добрый человек, сейчас что-то покажем». В Белоруссии в каждом доме есть подвал или подпол, а картофель и корнеплоды хранят во дворе, в ямах или кагатах. Когда они повели его на огород, из одной ямы вышел молодой парень в советской форме с петлицами младшего лейтенанта. Это был их сын, выбравшийся из окружения и тоже собирающийся отправляться в лес к партизанам. Познакомившись с Тобиасом, парень сказал: «Иди на Михайловичи, там тебе скажут, куда идти дальше. А сейчас иди в сторону речки».

Действительно, через одно село, на берегу реки деревня – Михайловичи. Надо было перейти речку. Из леса как раз несколько мальчишек выгнали небольшое стадо коров. Тобиас пристроился, вернее, затерялся между животными и вместе с ними перешел речку вброд. Она была неглубокая, с мягким илистым дном.

Через небольшой лесок – деревня. Новые дома, в один ряд, все деревянные. Тобиас зашел в одну хату и обомлел. Прямо в передней комнате за столом сидел чешский солдат, что-то кушал. Винтовка стояла рядом. Солдат посмотрел на Тобиаса, что-то хотел сказать, но тут появилась из другой комнаты хозяйка и сразу обратилась к вошедшему: «Сынок, у меня еды больше нет, иди, если хочешь, к соседке».

Упрашивать Тобиаса долго не пришлось. Он выскочил из дома и быстро пошел вдоль по улице. А улица была, как и во многих белорусских селах, одна. На подходе к очевидному центру Тобиас увидел еще более невеселую для себя картину. Посреди улицы, на сложенных бревнах сидело довольно много людей, а перед ними стоял и что-то говорил чешский солдат. «Ну вот и все, – подумал Тобиас, – сзади чехи, спереди чехи, людей полно, наверное, мой «отпуск» навсегда закончился».

Выбирать было не из чего, и он буквально бегом понесся мимо собравшихся людей. Боковым зрением он увидел, что на солдате чешский солдатский френч и фуражка, а брюки были черные и заправлены в сапоги. Разбираться в форме одежды не было времени, Тобиас, собрав все свои силы, бросился к выходу из деревни. Он заметил, что солдат бросился за ним, и это еще больше подхлестнуло его. Кроме жизни ему терять было нечего. А она со временем становилась ему все дороже.

Забежав за бугор, Тобиас залег в заросший бурьяном кювет и затаился. Чех пронесся мимо, он потерял несколько минут на старте, потому слегка отстал. Минут через десять он, тяжело дыша, пошел обратно в деревню. Когда солдат приблизился к месту, где прятался Тобиас, тот увидел на головном уборе чеха вместо форменной кокарды красную ленту партизана. Тобиас выкатился из кювета на дорогу, сел и заплакал Затем они вместе пошли в село.

Тобиас плакал и говорил: «Возьмите меня с собой, я от вас больше не уйду, поймают теперь, точно убьют». Подошел второй чех, тот, которого Тобиас увидел в доме. «Ты прости, парень, но мы не можем взять тебя с собой, не имеем права, Мы идем на операцию», – сказали чехи-партизаны.

Тобиас подумал, что они врачи, раз идут на операцию, но у них были другие дела.

Чехи оставили Тобиаса у одного старика, который в Первую мировую был в плену у немцев и сносно говорил по-немецки. Два дня Тобиас пожил у него, но больше он ждать не мог. Близкая возможность свободы и одновременно близкая возможность вернуться в лагерь не давали ему успокаиваться, а двигали вперед. И он пошел дальше. Километра через два начиналось село Куритичи, большое, длинное, но до него Тобиас не дошел, сил не хватило. Он упал на окраине села и лежал рядом с дорогой, просто обессилевший от всего на него навалившегося.

Его нашли загонявшие коров женщины. «Сынок, – сказали они, – шо ж ты тута ляжишь, споймають тебе, у нас же в деревне полно полицаев».

Под вечер привели его в какой-то дом в середине села. Хозяин – мужик-плотник.

Позже Тобиас поймет, что наверняка все сельские мужики-белорусы – плотники и столяры, мастера на все руки по дереву. Они и мебель, и окна-двери, да и весь дом могут сами построить.

Когда он зашел в дом того старика-плотника, там кроме хозяина находилась старая мать и три молодые девушки-дочери, одна вообще еще подросток.

Встретили опять приветливо, как своего. Приглашали остаться у них, к нам мол приходят партизаны, пережди немного времени, но Тобиас уже не мог ждать на месте, и через пару дней, поблагодарив хозяев, ушел дальше, в глубь лесов. Прошел через деревни Млынок, Стабрюки, Класово, Тарасевичи. Куда бы он не заходил, везде его принимали, кормили, лечили, что-то советовали и обязательно предлагали остаться, дождаться партизан у них. Тобиасу было невмоготу ждать и он, хотя и с сожалением, каждый раз расставался с этими красивыми, открытыми и добрыми людьми, которые считали его, в принципе чужого им человека, своим, причем, сразу и без всяких условий. Отдавали ему, может быть, последний кусок хлеба или какую-то тряпку как своему родному.

Наконец Тобиас дошел до большой солидной деревни Бобрик с хорошими домами. На краю села, когда он сел отдохнуть на скамейку, к нему подошли три человека в советской военной форме, официально обратились к нему на вы: «Кто Вы такой?» и повели его в какой-то дом. Там посадили его на табурет, сами сели с трех сторон и попросили рассказать о себе. Тобиас добросовестно рассказал на разных языках про свою, пока короткую, но насыщенную всякими неприятностями жизнь. Военные внимательно его выслушали, задавали наводящие вопросы, потом один из них, возможно старший, сказал: «У вас многое не увязывается. Называете себя евреем, а языка еврейского не знаете, волосы у вас русые, глаза голубые, да к тому же по-немецки и французски говорите свободно. Кто же Вы такой на самом деле, может провокатор или лазутчик какой? Зачем Вам так нужно попасть к партизанам?»

Говорил старший по-немецки. Тобиас сказал: «Я не знаю, что мне еще сказать и как доказать, что я не шпион, делайте со мной, что хотите, только не оставляйте меня немцам».

Потом вызвали еще двух человек, как оказалось позже, бывших милиционеров и те повели Тобиаса в лес. Оба они были не местные и очень разные по характеру. Один, нормальный вроде бы парень, второй – классический довоенный милиционер с должностной придурью. Уже на входе в зону отряда он сказал первому сопровождающему: «А давай проверим его. Он говорит, что даже стрелять не умеет. Сейчас посмотрим». Он вложил в руки Тобиаса винтовку, сам за него прицелился сбоку и сам же выстрелил. Попал в дерево. «Видишь, – закричал он, – а говорит – стрелять не умеет. Шпион он, это точно». На выстрел сбежались партизаны. Выяснили, кто и зачем стрелял. Они видимо хорошо знали того «бдительного» милиционера-партизана, поэтому предупредили его, чтобы не играл в дурацкие игры и не трогал парня. Раз поручили тебе привести его в отряд, значит, веди и не выделывайся. Буквально через четверть часа Тобиас был в партизанском лагере. Наконец свершилось!

 

ГЛАВА 2

НАРОДНЫЙ МСТИТЕЛЬ ЕВРЕЙСКОЙ НАЦИОНАЛЬНОСТИ

Партизанский лагерь. На более возвышенном месте в лесу стояло несколько шалашей. Тобиаса подвели к одному из них, там располагалось что-то вроде кухни и одновременно хозяйственно-продовольственного склада, в общем – пищеблок. Хозяйничали там два добрейших человека – кубанский казак дядя Паша и тетя Фекла, жена отрядного старшины. Когда они его кормили и знакомились, Тобиас поинтересовался, кто те трое военных, которые встретили его в деревне Бобрик, и описал их внешне. Оказалось, что старший из них действительно командир партизанского отряда под именем Ивана Болотникова, так как был из местных и чтобы не подвергать опасности семью и родственников, жил под псевдонимом. На самом деле он был Глушко Иосиф Никифорович. Вторым из тех троих был начальник штаба отряда, бывший военврач, а третьим – старшина отряда, как бы заместитель по хозяйственной части, муж той самой тети Феклы.

Тетя Фекла с дядей Пашей стали для Тобиаса вторыми родителями. Дело в том, что сразу по приходу в отряд он очень сильно заболел… Сказались видимо беспрерывные жестокие побои и издевательства и годичное пребывание в концлагере вообще, последние нервные срывы, и недавнее, почти суточное пребывание в холодной воде и грязи дренажных каналов при побеге.

На снимке Сержант Тобиас Лейбу. Берлин. 1945 год.

Его лихорадило, все тело горело огнем, пытался все время куда-то бежать. Тетя Фекла оставила его в шалаше рядом с кухней. Они с дядей Пашей и так имели забот выше головы, но поочередно дежурили у больного, меняли повязки, где-то доставали какие-то лекарства, делали всякие примочки-прикладки, в общем спасли Тобиаса о верной смерти. Фекла принесла откуда-то свежего липового меда, а когда Тобиас заикнулся, что мол у нас говорили в семье, мед при высокой температуре принимать нельзя, дядя Паша тут же выдал свое резюме: «Цэ можэ у вас десь там ныззя, а у нас сынок, знаешь, шо надо, шоб нэ хворать – жрать надо добрэ, та занывать чим нэбудь такым, шоб нэ тильки в жывоти, и у ногах жарко було».

Как бы там ни было, именно они поставили Тобиаса на ноги. Другим хватало забот и без него. Отряд был еще только на стадии организации, поэтому «вживался» в территорию, во время и в обстоятельства.

Была организована группа подрывников из шести человек – пять молодых ребят и одна девушка. Они были наспех обучены подрывному делу и начали выходить на задания. Состав группы часто вызывал улыбки у пожилых партизан. Ну уж точно – полный интернационал. Один русский, один чех, два белоруса, а еще еврей и еврейка. Но смеялись не по национальному поводу. Просто русский, два белоруса и девушка были темноволосыми, а чех и Тобиас – русоволосые и оба голубоглазые, то есть больше походили на белорусов, чем сами ребята-белорусы.

Группа была «антистроительная». Ее основной задачей было разрушение мостов, железнодорожных путей и других важных объектов. Так как отряд был расположен у перекрестья двух важнейших железнодорожных потоков – Брест-Гомель-Москва и Минск-Киев-Юг, по приказу Ставки Верховного Главнокомандующего и Центрального штаба партизанского движения эти направления были буквально оседланы белорусскими и украинскими партизанскими отрядами, которые в полном смысле слова парализовывали железнодорожные сообщения по этим стратегическим направлениям. И как ни пытались немцы стабилизировать положение путем буквально сплошной охраны, использования собак, контрольные прогонов и т. п., поезда все равно шли под откос, мосты взрывались, система движения постоянно нарушалась.

У партизан, особенно в первое время, не было боеприпасов, необходимых взрывных механизмов и приборов. Многие из них погибали при подготовке взрывов и при стычках с охраной, но они не давали оккупантам покоя ни днем, ни ночью.

Стандартная партизанская «мина» – это, как правило, обычный 152 мм артиллерийский снаряд с вывернутой головкой-взрывателем. Потом туда вставляют палочку, заливают толом (эта взрывчатка гораздо более удобная, чем динамит или немецкий аммонал), в общем, делают что-то в качестве запала. Затем эту «мину» необходимо подложить под рельс. Насыпь в Белоруссии в основном песчаная, поэтому шпалы лежат чаще. Надо выкопать углубление, подложить что-то в него типа картона или фанеры, чтобы снаряд не так «проседал» или вдавливался в насыпь, накрыть сверху и засыпать. Все это должно делаться быстро, осторожно и незаметно как со стороны, так и на месте закладки взрывчатки. Времени на нее – минимум, удача – жизнь, неудача – смерть. Принцип подрыва тоже простой – при проходе состава рельсы «проседают» до 4-х сантиметров, а чтобы сработал запал и взорвался снаряд, хватит 1–2 см.

Группа подрывников работала успешно. В какой-то мере им подпортила настроение гибель прилетевшей из Москвы на помощь партизанам группы армейских подрывников, которая была уже по-другому оснащена, более подготовлена. Целью ее прибытия было усиление подрывной работы к ноябрьским праздникам 1943 года, но вся группа погибла еще на первом заходе. Они по пути к месту взрыва были обнаружены охранной облавой и подорвали сами себя.

Тобиас освоился в отряде, у него появились друзья и в составе группы подрывников, и вне ее. Ему нравилась эта опасная работа, радовала ее нужность и конкретность, когда сразу видишь плоды своего, пусть страшного, разрушительного, но очень нужного для Победы труда. Он не мстил за истерзанную юность, свою и других, за непонятно откуда взявшийся звериный национализм и антисемитизм, он просто работал. Он еще с первого взрыва понял, что война и особенно партизанская война – это постоянная, тяжелая работа. Это когда враги кругом и друзья кругом. Отряд жил дружной семьей, каждый знал свое дело, свое место и чувствовал себя ответственным и за дело, и за себя, и за отряд.

Наиболее памятным днем из всей «взрывной» жизни Тобиаса стало 5 ноября 1943 года. Перед этим он второй раз вступил в комсомол, уже в ВЛКСМ, Всесоюзный Ленинский Коммунистический союз молодежи. Кто вступал на фронте в комсомол и в партию, тот на всю жизнь запомнил то чувство гордости и причастности к чему-то великому и общему. Перед праздником группе была поставлена задача перекрыть движение поездов на том участке, где погибла группа, прибывшая из Москвы. Надо было во что бы то ни стало задержать немецкие эшелоны из Германии, не дать им возможности подтягивать резервы и боеприпасы к Днепру.

Группа вышла на задание. Залегли вблизи железнодорожного полотна. Широкой полосой прошли немцы с собаками. Сразу после них протарахтел небольшой контрольный порожняк. По сведениям разведки, от станции Калинковичи через три часа пойдет эшелон с танками и живой силой, перед ним – еще два состава. Надо было взорвать полотно перед любыт из них, а они шли с интервалом в один час.

Мину ставил Тобиас, группа, рассредоточившись, прикрывала. Заложив мину и закамуфлировав место, Тобиас присоединился к группе. Стали ждать. Прошел еще один порожняк – ничего, прошел тяжелый эшелон – опять ничего. Один из членов группы из местных белорусов, ехидный такой парень, начал подтрунивать над Тобиасом и порывался идти переставить мину. Старший группы, Николай, обрывал его, но ситуация становилась не только тупиковой, но и опасной, необъяснимой как с точки зрения предпраздничной пропагандистской диверсии, так и важности самого пропуска эшелона фашистских танков из резерва. А это уже не только имидж группы, отряда, объединения и т. д., – это гораздо серьезнее, и чем выше уровень отношений, тем сложнее. Трудно даже представить всю эту цепочку и все последствия в случае провала задания.

«Коля, – сказал Тобиас, – я отлучусь на несколько минут, а потом снова переставлю мину, не посылай никого. Я ставил, и отвечаю за это».

Еще на подходе к железной дороге Тобиас видел на окраине деревни Литвиново пустующий дом, стоящий отдельно от других домов. Деревня вообще была почти пустая.

Тобиас решил сбегать в деревню. Это было в двадцати минутах бега. Через полчаса он вернулся с несколькими кусками фанеры, отодранной от стены сарая пустующего дома. Время поджимало. Подбежав к месту расположения группы, Тобиас спросил Николая: «Обход был?» «Да, несколько минут назад прошли подряд две дрезины, набитые автоматчиками. Поехали к мосту. Времени у нас почти нет». Тобиас побежал к железной дороге. Трава высокая, почти в рост человека. Быстро к насыпи, напротив места, где заложена взрывчатка. Ползком наверх. «А если сейчас сработает? Два поезда тяжелых, да дрезины прошли. Может та мина меня ждет?» – все это в голове, а руки сами все делают. Разрыл снова ямку, вынул снаряд, гнездо под ним глубокое, грунт мягкий, поэтому и не сработало. Быстро в ямку два небольших куска фанеры, снаряд, еще две фанерки сверху, песок разровнять, веточкой травки заелозить, осмотреться и все, к группе. Тут уже неважно, есть кто на полотне или нет, видит кто его или не видит. Внутри заведена цельная пружина, заведена на весь механизм, это должно только хорошо кончиться, все другое для Тобиаса теперь не существовало.

Но судьба, до сих пор безжалостно и беспрестанно выдававшая ему сюрприз за сюрпризом, вдруг заснула или наоборот проснулась и протянула ему руку. Добрую руку. Не успела разочаровавшаяся группа отойти в лес на безопасное расстояние, как сзади прогремел взрыв заложенной Тобиасом взрывчатки. Затем беспорядочно начали греметь еще взрывы, на огромную высоту поднялось море огня и дыма. Два паровоза, тринадцать вагонов с техникой, несколько с людьми. Все это скрежетало, гремело, взрывалось и горело. Дело в том, что кто-то, в нарушение всех правил, подцепил к составу с техникой две или три цистерны с дизельным топливом, чтобы по прибытии на место заправить танки. При крушении топливом облило другие вагоны, и пожар был ужасным. Подарок к празднику Октября был дорогим, конечно, в разных смыслах, для обеих, воюющих сторон. Таким успехом Тобиас как бы подтвердил, что его более чем годичное пребывание в партизанском отряде не прошло зря. Он не только стал мастером-подрывником, он стал своим, равноправным народным партизаном. И уже никто не мог усомниться в его помыслах и действиях.

А помыслы у него были одни – бороться за Победу. За Победу для его новой страны, которая навсегда станет теперь его второй Родиной.

После пуска эшелона под откос немцы долго (по меркам военного времени) приводили пути в порядок. Правда, ненадолго.

А группа подрывников их отряда была отмечена специальным приказом, ее члены представлены к наградам. Командир бригады партизанских отрядов Полесской области (была такая область до объединения с Гомельской областью) назвал группу лучшей среди подрывных групп из других партизанских отрядов.

А их, отрядов, к осени 1943 года уже были сотни по всей Белоруссии. Каждый район практически имел свою бригаду, состоящую из нескольких отрядов. На уровне области функционировали целые партизанские соединения (сродни дивизии или армии).

Возле села Комаровичи – столицы полесских партизан, действовал женский партизанский отряд. Это было удивительное партизанское подразделение, с высокими моральными требованиями Они имели своих людей в немецких комендатурах и полиции. У них была высокопрофессионально поставлена разведывательная работа. Они предупреждали и жестоко расправлялись с немецкими приспешниками из местных. Ликвидировали наиболее одиозных представителей германских оккупационных властей. Именно этой группой был ликвидирован гебитскомисар г. Петриков. Многие ребята из других отрядов стремились попасть в женский отряд, но там им «вежливо» отказывали и не изменили своим традициям до конца партизанской войны.

До конца оккупации Белоруссии оставалось уже немного времени. Хотя, что такое время на войне? Там каждый день – время и каждый час – время. Особенностью партизанского движения в Великой Отечественной войне, в т. ч. естественно, в Белоруссии, было то, что это было не какое-то там вольное, полуанархическое или вообще анархическое действо, по примеру прежних войн, – хочешь – исподтишка нападай, не хочешь – пережди, спрячься. Хочешь делать – делаешь, не хочешь – не делаешь, хочешь – подчиняешься, не хочешь – не подчиняешься, власти все равно рядом нет. Такие «вольноопределяющиеся партизаны больше смахивали на бандитов, для которые главным девизом раньше было, если помните, «бей красных, чтоб белые боялись и бей белых, чтоб красные боялись».

В войне против гитлеровской Германии партизанское движение были плановые, заранее подготовленные, с единым центральные руководством, действующим в теснейшей связи с вооруженными силами, временно отступившими почти до Москвы и до Волги.

Идейной основой партизанской войны в тылу врага была возвратность, то есть мы вынужденно оставляли врагу свою землю, но мы сделаем все возможное и невозможное, чтобы вернуться, выгнать врага и освободить свою землю. Несмотря на явный пафос автора, это было действительно так. Разве пошли бы те же белорусы в партизаны, разве терпели бы такие лишения, потеряв четверть своего населения погибшими, разве стала бы вся Беларусь непроходимой топью для вражеских войск, если бы люди не были уверены в том, что советская армия вернется и освободит их!? Это был единый фронт. Беларусь покрылась мощной сетью партизанских образований, и не было на ее территории «непартизанских» мест.

Основу материальной базы в начальный период организации партизанского движения составляли специально оставленные при отступлении Красной Армии подпольные склады оружия, боеприпасов, одежды, продовольствия. Сделано это было в обстановке большой секретности. Для организации борьбы в тылу врага были оставлены лучшие организаторы из партийных и комсомольских работников, как гражданских, так и военных. Жизнь показала, что это были действительно лучшие из лучших. Да, это были в подавляющем большинстве коммунисты, но коммунисты-государственники, далеко не чета тем коммунистам-прихвостням, что через каких-нибудь полвека на территории той же Белоруссии на костях миллионов погибших за великую мать-Россию, собранную за тысячу лет в могучее государство нашими предками, без единого выстрела, тоже партизанским способом, не анархистским, а продажно-корыстным способом завалят Советский Союз. (Наверняка, если бы оставшиеся в живых партизаны Второй мировой узнали бы о намерении тех проходимцев завалить Союз в Белорусской Пуще в 1991 году, они не выпустили бы их живыми из леса).

Используя секретные базы и схроны, специально оставленные люди начали оперативно организовывать партизанские отряды, агитировать и собирать людей, сходу выполняя указания центрального штаба. Была образована сеть подпольных партизанских аэродромов, через которые шло снабжение отрядов.

Отряд, в котором находился Тобиас, был прикреплен к Полесскому аэродрому Зыслово. Через него не только шло обеспечение оружием, продовольствием, а отправлялись раненые, почта, пропагандистские материалы. Подобных аэродромов в Белоруссии было много. Они усиленно охранялись, немцы неоднократно пытались их ликвидировать, но безуспешно.

Группа подрывников, в которую входил Тобиас, кроме занятия своим «разрушительным» делом, выполняла различные разовые поручения командования, в том числе по приему грузов и людей с Большой земли.

Аэродром как аэродром, но чаще всего приходилось встречать маленького нашего ночного извозчика – У-2. Он как правило, редко садился, только в экстренных ситуациях. А обычно с него сбрасывали что-нибудь нужное, в том числе оружие, в мешках. Самолет двухместный, на переднем сидении летчик, на заднем – мешок, внешне издалека напоминающий фигуру человека (для конспирации). Мешок в условном месте сбрасывали на парашюте. Бывало, сбрасывали и людей, чаще всего радистов, для связи и координации действий партизан с Красной Армией.

Фронт приближался, поэтому прибывающие из Центра разведчики и радисты часто переправлялись партизанами дальше на запад, в Польшу, Прибалтику и другие места уже будущих военных действий. Бывали и несчастные случаи. Парашютисты попадали в болото, а болота-топи в Белоруссии – это места ужасные.

Тобиасу повезло в этом плане. Господь решил встать, наверное, на его защиту – шесть раз на заданиях он попадал в топь. Четыре раза товарищи спасли, один раз сам вылез, еще раз – спасли дети-пастухи.

Чем ближе подступал фронт к партизанским местам, тем активнее и ощутимее была помощь. Во всех отношениях. Уже подрывники не рисковали жизнью, раскручивая снаряды, не плавили тол. Появились новые советские электромагнитные мины в форме деревянных ящиков, а потом в форме больших «яичек». Действующее вещество – тол, 200 или 400 граммов, электрическая батарейка, «Яичные» мины были даже лучше по направленности силы взрыва. Конечно, все сложности при постановке мин остались, зато исчезли ненужные опасности при подготовке заряда.

По мере приближения фронта начались большие перемещения партизанских соединений на Украине и в Белоруссии. Через Полесье на запад двигалась мощная Украинская партизанская группировка, под командованием С.А. Ковпака. Она перемещалась в сторону Карпат, и белорусские партизаны, в том числе отряд Тобиаса, прикрывали их с севера. На юг прошло молдавское партизанское соединение под командованием Г.Я. Рудя, будущего Председателя Совета Министров Молдавской ССР. Когда они проходили рядом с отрядом, местные остряки-партизаны сообщили, что и у нас, мол, есть свой румын – Тобиас. Командир «молдаван» встретился с Тобиасом и предложил, – «давай пойдешь с нами, там от тебя больше пользы будет, чем здесь. Все-таки родина, язык, знакомые, а у тебя еще партизанский опыт». Но белорусские командиры наотрез отказались его отпускать.

«Мы его спасли, мы его вырастили, пусть у нас и воюет». Так он и остался «белорусом» и никогда не жалел об этом.

Первым важным общественно-политическим событием отрядной жизни Тобиаса стала партизанская комсомольская конференция Полесского соединения. На ней присутствовали представители всех отрядов Полесья. В числе действительного «мандатного» делегата от своего отряда вместе с командиром, комиссаром, комсоргом и еще двумя комсомольцами был и Тобиас. В те жестокие, непрозрачные времена случайных людей делегатами не выдвигали. На конференцию собрали лучших из лучших.

Тобиаса растрогал доклад комсорга соединения, а затем выступление командира соединения, бывшего педагога. И в докладе, и в выступлении было сказано много теплых слов в его, Тобиаса, адрес. Его выделили не только как примерного подрывника-партизана, а и как комсомольца-подпольщика еще в королевской Румынии, бывшего узника фашистских концлагерей, то есть как действительно воина-интернационалиста. Рассказали, как подтверждали его комсомольское членство в Румынии на собрании комсомольцев отряда.

На конференции обсуждали вопросы роли комсомола в партизанском движении, воспитании подрастающего поколения в тылу врага и многие другие вопросы местной жизни. Поразило Тобиаса то, что комсомольцы, выходящие на трибуну, не кичились своими ратными успехами, а больше поднимали текущие проблемы и даже критиковали, критиковали командиров отрядов, штабных работников всех рангов.

Для Тобиаса, хорошо знакомого по рассказам братьев и родственников, о службе в королевской армии с ее палочной дисциплиной, критика руководства была в диковинку. Он слушал правдивые речи молодых ребят, принимал их предложения и чувствовал свою непосредственную причастность ко всему происходящему. А с трибуны конференции лилась не только критика, но и прямые обвинения в нарушении вопросов этики и морали, норм поведения в период военного времени, в панибратстве и даже мародерстве. Мы еще вернемся к этой теме несколько позже.

После участия в той первой своей конференции Тобиас на многие вещи начал смотреть по-другому, хотя и оставался тем же стеснительным инородным парнем. Что было интересно? За свою бытность в партизанах, при выполнении различных заданий, он бывал в десятках сел и хуторов, заходил в дома, но никогда ничего не просил, ни еды, ничего другого. Просто люди, увидев его, понимали без слов и кормили, и помогали чем могли сами, без всяких слов.

Чистота помыслов, видимо, была написана на его лице, светилась в его глазах, а это и есть, было и всегда будет главным в общении людей. Ему несколько месяцев было даже стыдно ходить в партизанскую столовую. Он никак не мог поверить, что его можно даром кормить. Ему сперва приносили обед ребята из группы, а потом все-таки убедили, что он не ест даром чужой хлеб. Он так же, как и все партизаны, этот хлеб честно зарабатывает. Когда Тобиас полностью освоился в отряде и перестал стесняться того, чего в той обстановке не надо было стесняться, он просто стал своим, человеком…

Многие ребята в отряде были из местных, деревни их были неподалеку, поэтому они часто брали Тобиаса с собой в увольнение, если таковые разрешались, и таким образом он познакомился со многими людьми, которые не служили в отряде, но входили в партизанскую орбиту тем или иным образом.

Фронт приближался. Поступало все больше вооружения для партизан. В отряде появились даже «упавшие с неба» пушки-сорокапятки, автоматы, форма с погонами, поначалу для командиров. Появился официальный врач отряда, было обустроено что-то вроде клиники-госпиталя. Был он по образованию – фельдшер, но военный фельдшер в то время дорого стоил. До него партизан отряда лечил комиссар, как уже было сказано, бывший военврач. Но осенью 1943 года он трагически погиб от пуль провокаторов во время проведения собрания с жителями деревни Куритичи.

Тобиас уже немало времени пробыл на территории Белоруссии, но все никак не мог своим «румынским» менталитетом понять, откуда у белорусских людей столько доброты. Люди в окружающих партизан селах жили во много раз хуже самих партизан. Немецкие власти и их пособники, понимая свою бессильность в борьбе с поистине всенародным сопротивлением, вымещали злобу на мирных жителях. Они выжигали целые села, вместе с людьми. Тобиасу неоднократно приходилось видеть такие пепелища, где не только дома, а они все были деревянными, даже колодцы, тоже с деревянными стенами, выгорали до самой воды.

В упоминавшейся уже деревне Литвиново, находящейся недалеко от железнодорожных путей, хорошее было село, новое, каратели сожгли в колхозной конюшне 250 человек всех возрастов за то, что в соседней деревне Сметаничи, кишащей полицейскими, были пойманы два партизана, отец и сын из деревни Литвинове.

Вместо сел, где веками жили люди, территория Белоруссии начала покрываться многочисленными кладбищами (могилками). С приближением Красной Армии, террор против населения с каждым днем ужесточался.

Тринадцатого ноября 1943 года Тобиаса вызвали в штаб бригады. Командир бригады Сколобанов и комиссар Болотников (Глушко), бывший командир партизанского отряда, тот самый, который встречал Тобиаса, бежавшего из лагеря, сказали ему, что есть запрос из штаба Полесского партизанского соединения о направлении его в распоряжение штаба соединения. Предполагается использовать в качестве переводчика.

Дали два часа на сборы и сказали, что просьба штаба соединения для бригады – приказ. Хоть и жалко, но так надо. Здесь все было понятно. Пленных партизаны не брали, некуда, незачем, да и некогда было с ними заниматься. Наиболее важных из них отправляли по инстанции «наверх». Там с ними и работали соответствующие службы.

Тобиас знал в совершенстве несколько языков и уже русско-белорусский говор, так что надо использовать его возможности. Когда Тобиас пришел в отряд (штаб бригады находился тут же), и объявил о том, что его забирают в штаб соединения, это известие вызвало бурю эмоций у его нового командира отряда, а друзья-подрывники начали его отговаривать. Не ходи туда, мол, погибнешь. Немцы постоянно охотятся за штабом соединения, подсылают лазутчиков– провокаторов, да и вообще лучше быть подальше от большого начальства, там, в соединении, одни генералы, совсем другая жизнь, не то что в родном отряде. Да и нас, друзей твоих, там уже не будет, все незнакомые. Как ты там будешь, а вдруг не приживешься?

Тобиас все понимал, но приказ есть приказ. Он понимал даже больше, чем ему напричитали ребята. Если он там не приживется, не дай Бог, то обратно в отряд его все равно не вернут, а найдут другое, совсем другое место.

По-братски распрощавшись со ставшими для него действительно родными ребятами-партизанами, он с «одноразовой» партизанской гранатой, спрятанной в кармане телогрейки, без оружия, выехал на подводе за 60 километров в село Буда Октябрьского района и без особых проблем прибыл в штаб Полесского областного партизанского соединения.

Его привели в комнату командира соединения. В ней находился весь генералитет этой структуры. Ветров – командир, бывший прокурор Белоруссии (до войны, да и после, он был прокурором, а затем и министром юстиции БССР), комиссар Малинин и начальник штаба – Дорошко. Тобиас представился. Командир познакомил его с присутствующими и сказал: «Я думаю, Вы понимаете, зачем мы Вас пригласили из отряда. Нам сейчас нужен не просто переводчик-машина, даже великий полиглот. Нам нужен человек, знающий нужные нам языки, знающий изнутри нашу жизнь и наши задачи, а самое главное, чтобы это был наш человек по духу и идейным соображениям. По отзывам командования отряда, Вы как раз и есть тот человек. Ну, посмотрим, а начнем прямо сейчас». Ввели немецкого офицера в достаточно крупном чине. Тобиас был посредником в разговоре между командованием и пленным, старался, конечно. Делать ему это было гораздо легче, чем если бы он занимался этим раньше. Словарный запас русского и белорусского языков был уже достаточным для толкового полного перевода. Чувствовалось, что командиры остались довольны его работой.

На прощание командир сказал: «Вы теперь работник штаба соединения и серьезный работник, потому мы будем Вас охранять. Думайте, что хотите, но таков суровый военный порядок».

Ну, Тобиас, везет же тебе, опять охраняют, уже с обеих сторон, и чтобы не сбежал, и чтобы тебя «не убежали». На квартиру его определили в одном крестьянском доме. Жили там старик со старухой в ладненькой такой хатке. А квартировал у них ни кто иной, как командир «элитнейшего» подразделения штаба соединения, конной разведки, некто Черник.

Так как командование передвигалось по делам в основном верхом, то и конная разведка, она же и охрана, всегда была при руководстве и считалась лучшей из лучших, по крайней мере, по их мнению, и мнению их командира.

Вечером Черник повел Тобиаса на квартиру. Сразу с порога, он загремел: «А ну, бабка, давай чего-нибудь пожрать да и запить чем-то». На столе появилась бутылка самогонки, немудреная сельская закуска – соленые грибы, огурцы, помидоры, лук, картошка, хлеб. Черник налил два двухсотграммовых стакана самогонки, себе и Тобиасу, поднял стакан и опять загремел на всю комнату: «Ну, что, давай выпьем за твой приезд, за знакомство!» «Я не пью», – ответил Тобиас. Он еще дома на праздник Пейсах не брал в рот даже отличного домашнего вина, а тут – самогон. «Я не пью водки и даже запаха ее не переношу», – повторил он снова и начал кушать.

«Да ты, что, б…, со мной, Черником, не желаешь выпить? Да ты знаешь, что никто еще не посмел мне перечить! Да я тебя…», – кричал лихой разведчик. Он выпил свой стакан, выпил стакан Тобиаса, кинул в рот огурец и выскочил на улицу.

Тобиас посмотрел на хозяев. Старик и жена сжались от испуга, даже девушка-подросток забилась в угол на печи. После минутного молчания, старушка подошла к Тобиасу и заговорила со слезами на глазах: «Сыночек, не уходи от нас, пожалуйста, а то ен скоро нас кончить. Как напьется, то орет, то дерется, то прямо при нас дочку ломает. А пьеть ен почти каждый вечер. У ниго кони в подчинении тожа, так ен отдаеть их по-одному – два мужикам для домашней работы. Установил таксу – за един день – три бутылки водки. А мой дед их ходить, собираеть и учет веде. Не уходи, сынок, пожалей нас. Некому нас защитить от етого дурнюка, ен очень нехороший человек. Бойся его».

Через несколько дней было большое совещание у командира соединения. Присутствовали все командиры отрядов, штабные работники. Как раз в этот момент группа «пешей» охраны штаба привела пленного немца-летчика. Подбили его в воздушном бою и он опустился с парашютом недалеко от штаба соединения. По дороге его конечно «подраздели», все летное реквизировали и в штаб привели только в форме лейтенанта «люфтваффе». С подачи командира, Тобиас начал задавать ему вопросы. Немец отвечал прямо и полно, насколько это было возможно. Он самый обычный летчик-истребитель, особых секретов не знал, но посчитав Тобиаса за немца, рассказал ему, что его семья из потомственных германских коммунистов, два его старших брата, тоже летчики, погибли в Испании, сражаясь против диктатуры Франко. Что вся их семья ненавидит фашистов и сам он, совсем молодой парень, пошел в летчики, чтобы быстрее вырваться из всей этой нацистской грязи. Потому и был сбит в первом же вылете. «Помогите мне, – попросил он, – попасть в наказание куда угодно, в Сибирь или еще куда, я буду работать, и приносить пользу этой стране, которой мы причинили столько зла».

Тобиас переводил. Было видно, что немец говорит искренне. Тобиас высказал командиру и это мнение.

Когда увели немца, Ветров сказал Тобиасу при всех собравшихся командирах: «Спасибо Вам, товарищ Лейбу, за службу. Не за перевод, нет. За службу. Я более-менее знаю немецкий язык, но я бы не смог задавать мои же вопросы так, как это сейчас делали Вы. Вы не то что победили этого пленного, Вы сделали так, что он поверил в вашу искренность, а не в простой формализм перевода. Спасибо Вам еще раз. Учитесь, товарищи, как надо проводить агитационно-пропагандистскую работу, ничего не пропагандируя специально».

Потом Ветров еще раз посмотрел на Тобиаса и спросил: «Да, а как Вы устроились на новом месте?» Тобиас неожиданно для себя и для всех, ответил: «Плохо». «Как это так, плохо?» – уточнил командир. «А так, – ответил Тобиас, – меня каждый день заставляют пить водку, а я ее даже запаха не переношу и никогда не пил». Заполненный зал взорвался хохотом. Такого они и до войны не слышали, а тут в лесу заявляют такое, да еще в какой обстановке…

«Вот видишь, – смеясь, сказал Ветров, наклонившись к комиссару, – а я грешным дело сразу не поверил, что он еврей». Затем поднял свой двухметровый посох (он с ним никогда не расставался, что-то там было неладное у него с ногами), ткнул им в сторону находящегося здесь же командира своей конной разведки и сказал: «А ты, Черник, сегодня же поищи себе другую квартиру, у тебя это легко получается, а переводчик нам круглые сутки нужен трезвым».

Черник больше на квартире не появился, вечером прислал одного из своих казачков за вещами и лошадью, которая была в постоянной ротационной аренде. Вещи Черника Тобиас отдал, а лошадь – нет, заявив разведчику: «Тарас, все, что было тут ваше, мы отдали, а лошадь эту вы с Черником давно пропили и пусть она остается у села, ведь больше у них ничего нету. Так и передай». Казачок уехал, Черник затаил злобу, но Тобиаса это не волновало. Он несколько месяцев, до января 1944 года жил в этой добрейшей семье как родной сын. Хозяева в нем души не чаяли, да и он стал считать их за родных.

Красная Армия к этому времени уже входила в Белоруссию, уже была освобождена Витебская область, фронт трудно, но уверенно приближался и к Полесью. В Москву был вызван командир Полесского соединения, генерал Ветров. Когда пришел самолет У-2 за ним, и он шел к посадочной площадке, то увидел Тобиаса, несущего, на плече бревно. Не мог тот сидеть без работы и помогал кому-нибудь, лишь бы не сидеть. Ветров подошел к нему, помог снять бревно, положил руку на плечо и сказал: «Спасибо Вам еще раз, товарищ Лейбу. Вы действительно наш, верный партизан. Я улетаю, но скоро вернусь. Мы теперь не скоро расстанемся. Помните, Ваша судьба не только в Ваших, но и в моих руках. Еще раз спасибо за службу и до встречи. Вернусь с Большой земли, начнем новую жизнь». И улетел.

Как уже вскоре выяснилось, замена командира Полесского соединения Ветрова на другого, конкретно командира бригады, в которой партизанил Тобиас, была ошибочной. Сколобанов был неплохой политработник, педагог по образованию, внешне очень похожий на К.Е. Ворошилова, он не имел военной подготовки и под его руководством, крайне ослабленным и неквалифицированным, дела в соединении с каждым днем шли все хуже. Тобиас часто беседовал с новым командиром, понимал, что он добродушный, политически и идейно убежденный, но этого как раз в данный момент оказалось слишком мало. Дело в том, что пока фронт был далеко, немцы не могли оттягивать большие силы с передовой в тылы, для борьбы с партизанами. А когда немецкие войска, отступая, вошли в партизанскую зону, то она сама собой стала линией фронта.

Гитлеровцы, находясь уже непосредственно лицом к лицу с партизанами и подгоняемые советскими войсками, сконцентрировали свои усилия на обнаружении, окружении и ликвидации путавшихся у них под ногами партизанских группировок. До этого перед началом наступления наших войск немцы то ли по ошибке, то ли по другим причинам оставили неприкрытой двадцатидвухкилометровую зону труднопроходимых болот. Эту зону партизаны называли «воротами». Это действительно были своеобразные ворота прямой связи партизан с нашими войсками. Работали они до начала наступления.

Но, начиная с марта 1944 года, гитлеровцы окружили черные (пинские) болота и начали постепенно уже большими регулярными силами сжимать кольцо окружения, параллельно уничтожая попадающихся на пути партизан как в больших, так и малых группах. Был введен жесточайший террор против местного населения даже за слухи о наличии партизан в том или ином населенном пункте.

В Полесской стороне немцы оцепили практически всю партизанскую зону. В деревнях и селах зверствовали не только немцы, но и предатели-власовцы, а также эрзац-немцы, т. е. немцы из Чехии, Югославии и т. п.

Эти нелюди вели себя гораздо хуже, чем обычные немцы (германские). Они предчувствовали час расплаты за предательство, за кровь невинных людей, за мародерство и грабежи и выслуживались перед гитлеровцами, надеясь на их защиту в будущем.

Основная масса полесских партизан была вынуждена отойти в болота. Это были страшные места. Отряды перебирались на острова среди непроходимых болот. С острова на остров были сделаны «гребли», переходы из стволов деревьев, накатом в 3–4 метра. По этим греблям проходили люди, повозки, верховые лошади. Распутица, сырость, жить было негде, грязь кругом. Сделали несколько шалашей для командования и штабов, но немцы гнали дальше, прочесывали леса, обстреливали из орудий и минометов, а на ночь уходили в свои гарнизоны. Причем главным гарнизоном в этой зоне стала бывшая первая партизанская «Москва», село Фастовичи. Заняли они и партизанский аэропорт Зыслово.

Партизаны все дальше уходили в болота. Зрелище было печальное. Впереди шли партизаны, сзади – старики, женщины, дети, а с другой стороны болота идут немцы, беспрерывно обстреливая колонны.

Чем дальше в болота, тем сложнее стало передвигаться. Пришлось оставить лошадей и повозки, и налегке, без обозов и продовольствия, уходить от наседавших карателей.

Партизаны: держались из последних сил, но держались. И здесь сдали нервы у нового командира соединения Сколобанова. Он взял с собой четырех человек, в том числе свою жену и одного бывшего моряка из спецотряда, и оставив соединение на произвол судьбы, ушел за реку, пытаясь спастись, подумав, что в такой большой массе партизан и населения спастись будет более сложно. Бывший моряк из его группы переплыл ледяную реку, перетянул за собой немецкий телефонный кабель, держась за него перешли реку жена командира и его друг, а потом кабель оборвался, и командир соединения с еще одним участником этого похода скорее всего пошел ко дну реки.

Утром 9 марта к Тобиасу подошел командир спецотряда соединения, красивый такой высокий человек с бородой, его называли Александр Невский, и он многими своими качествами подтверждал это прозвище. Он попросил взять проводника-посыльного из штаба и провести разведку состояния бывшего партизанского аэродрома в Зыслово. Узнать, правда ли, что его заняли немцы.

Одна из лесных просек должна была выходить на Зыслово. Пробравшись с проводником к аэродрому, Тобиас увидел передвигающихся по нему немцев, а в одном углу несколько автоматчиков охраняли большую группу гражданских лиц. Все было ясно. Партизанам здесь делать нечего. Обернувшись, Тобиас не увидел своего проводника, он исчез. Добираться по незнакомым местам и болоту без проводника, тем более к вечеру, было довольно сложно и все же Тобиасу удалось к утру прийти на место стоянки партизан.

Он увидел потухшие костры, консервные банки и прочие следы остановки партизан, но никого на месте не было. Кто и куда ушел, было неизвестно, но Тобиасу опять повезло, после долгого блуждания по болотам он наткнулся на штаб своего бывшего отряда.

Партизанское соединение, брошенное своим командиром, искало выход. Позже, возвратившийся в Белоруссию Ветров скажет о Сколобанове: «По сути, он всегда был трусом, трусом и погиб».

Беда одна не бывает. После устоявшейся месяцами размеренной партизанской жизни окружение, болото, постоянные обстрелы, голод, холод, а главное – полная неразбериха, делали свое черное дело!

В штабе отряда, куда пришел Тобиас, присутствовало немного партизан, причем из разных отрядов. Командиров не было, что делать дальше, никто не знал. Тобиас подошел к ребятам и сказал: «Если будем сидеть на месте и ждать чего-то и кого-то, пропадем. Нас обязательно найдут и уничтожат. Есть предложение идти и искать основные силы соединения». С ним согласились идти несколько человек: один с ручным пулеметом, один автоматчик, один казак из конной разведки.

Когда они уже выходили из отряда, присоединились еще несколько партизан. Набралось 18 человек. Вышли вечером, никого из местных среди них не было, поэтому через несколько часов уткнулись в большое болото. На ночь оно покрывалось тонкой коркой льда, днем таяло. Обходя болото, зашли в какую-то деревеньку, их обступили местные жители, в основном женщины и дети, слезно умоляли взять с собой. Немцы рядом и в живых они их не оставят, так как мужья и родственники были в партизанах, и все знали об этом. Пришлось взять жителей с собой. Окружили их кольцом партизаны и пошли.

Надо было отходить через лес, группа же вышла на дорогу и тут же попала под огонь прочесывающих местность немцев. Заняли круговую оборону, женщин и детей уложили в середине, сами выдвинулись как можно дальше от них, чтобы насколько возможно, обезопасить.

Ровное место, день уже наступил, немцы. И их было достаточно много. Они все видели и, издеваясь, кричали: «Панянки, комен зи гир, партизанен капут!».

Потом начался неравный бой. Тобиас вскочил, понимая, что терять больше нечего, надо пробовать прорываться к лесу, который был метрах в ста, но что это были за метры!! «За Родину, за Ста…» – на этом и крик и бег, и жизнь, по его мнению, разом остановились.

Лежа без сознания, он через время где-то внутренне почувствовал какой-то страшный удар в голову. И все.

Солнце уже садилось, когда Тобиас пришел в себя. Подняться не мог, руки-ноги были как не его и страшно болела голова. Он осторожно осмотрелся. Рядом с ним лежали трое убитых, из тех, кто выходил с ним из отряда. Дальше еще и еще разбросаны тела партизан в разных позах и положениях.

Он, видимо, неудачно падал уже бессознательно, и как-то упал, подвернув руки. Правая сильно болела, левая вообще не управлялась. Рядом валялась его шапка. Когда он ее подобрал, в ней белели осколки костей. Как после выяснилось, пуля самортизировав на шапке, чиркнула его сзади по черепу и ушла дальше.

Он одел шапку, пощупал лицо, оно было окровавлено, но не от пулевого ранения, а от другого удара, который он ощутил в беспамятстве. Видимо, когда немцы перебили группу, то ходили проверяли, не осталось ли живых. Может кто-то из них в порядке «проверки» ударил его в лицо прикладом и в спешке пошел дальше, не заметив крови. Может что-то другое было. Как бы там ни было, когда он расстегнул свой финский френч, то увидел струйки крови, стекавшие с головы на белье, брюки, резиновые сапоги.

Примерно в середине ночи он все-таки встал и попробовал идти. Упал, снова встал, снова упал и так, пока не добрался до леса. Там стал переходить от дерева к дереву и идти вперед. Он не знал, что это за «перед», может это было «назад», но он знал, что надо идти. Идти, искать людей, своих людей, они помогут.

Через время снова уткнулся в болото. Оно сверху подмерзло. «Попробую», – подумал Тобиас, и пошел по льду. Буквально через несколько шагов провалился по пояс, хорошо – берег рядом, трава, ветки – вылез. А то, что по пояс в грязи, а на земле заморозок, так это ж незаметно, мы же партизаны:, привыкшие.

Где-то недалеко по болоту или через него били минометы. «Раз немцы стреляют, значит, кто-то из наших тоже рядом». Он повернул влево, немцы били справа, и пошел вдоль ледяной кромки болота. Часа через два, при выходе на опушку леса, ярко освещенную полной луной, увидел какую-то тропинку, пошел по ней, шел долго. В голове туман, силы покидали его, но останавливаться нельзя.

К утру услышал людские голоса. Поразился. Говорили по-румынски. Откуда здесь румыны?

Пошел на голоса. Вряд ли, чтобы здесь были «родные» румынские голоса. Оказалось, что он попал на «цыганский» остров, там располагалось что-то вроде цыганского партизанского отряда.

Цыгане, как евреи, были объявлены фашистами вне закона, вот они и скрывались в лесах Белоруссии и воевали с немцами. Условия в цыганском отряде были ужасные, но они встретили Тобиаса как знакомого, отряд входил в Полесское соединение и их руководство знало его как переводчика штаба. Ему оказали медицинскую помощь, накормили, дали возможность отдохнуть у них несколько дней.

И вдруг, 18 марта 1944 года, в центре «цыганского» острова собралось все население этого отряда. Почему «население»? Потому что в отряде были не только партизаны, а и старики, женщины, дети. Они вместе с мужьями, сыновьями, братьями всю войну делили тягости и лишения оккупационной жизни. Они надеялись на Красную Армию и помогали в тылу как могли.

На повозку поднялся командир их отряда и, не скрывая слез, закричал: «Партизаны, братья– ромалэ, все люди добрые, немцы наконец ушли от нашего острова. Ушли насовсем. Да здравствует свобода!»

Цыгане – народ мобильный и оперативный. Пока Тобиас, у которого от всего пережитого закружилась голова, лежал в шалаше, население острова покинуло его и ушло в неизвестном направлении.

Тобиас отлежался, заботливые цыгане не стали его тревожить, оставили немного еды. Он подкрепился и тоже двинулся искать своих. Идти стало спокойнее. Немцы не попадались, может, меняли место дислокации, но не встречались.

Места пошли знакомые. Наконец Тобиас добрался до места, где раньше располагался штаб соединения. На удивление, там оставалось (или собралось) несколько бывших работников штаба и рядовых партизан.

Старшина из охраны штаба, увидев его, очень обрадовался и подарил ему самозарядную винтовку Дегтярева, десятизарядную. Один раз затвор передернешь и можешь десять раз подряд стрелять. Отличная винтовка для безоружного Тобиаса.

При штабе находился хорошо знакомый Тобиасу еврейский мальчик лет четырнадцати. Родители его были врачами, немцы их повесили, а его спасли разведчики из конной штабной десятки. Так он у них и прижился. Кстати, позже его наградили партизанской медалью Первой (высшей) степени.

Когда вокруг штаба собралось несколько десятков человек, из них был создан новый партизанский отряд. Надо было идти, искать рассыпавшихся по всему Полесью партизан соединения. Нужна была концентрация сил. Поезда пускать под откос уже не было необходимости, мосты рвать тоже не надо. Надо было спасать население и помогать наступающей армии.

Двинулись на запад. Как раз в том же месте, где Тобиас после ранения попал в болото, сделали привал. Он пошел посмотреть на то месте, где их совсем недавно расстреливали немцы. Подойдя к дамбе, по которой шла обходившая болото дорога, услышал голоса. Говорили по-немецки. Подполз поближе. Минут десять осматривался и понял, немцы на излучине устроили скрытые пулеметные точки. Наверное, ждали кого-то.

«Слава Богу, – подумал Тобиас, – что я пошел посмотреть, где меня убивали, а получилась полезная разведка. По этой дороге нам идти нельзя».

Пришел к ребятам, рассказал. Некоторые горячие головы тут же предложили забросать немцев гранатами, на что старшина справедливо заметил: «Если у немцев здесь столько пулеметных гнезд, значит, где-то есть и наблюдательный пункт, они нас на бросок гранаты не подпустят».

Пошли в обход болота с другой стороны. На другой день подошли к селу Фастовичи, полицаев там уже не было, немцев тоже. Люди ютились в куренях и землянках.

Тобиас почувствовал себя плохо, его оставили в одной из землянок, перевязали голову, рана была глубокая. Он все пытался выяснить, не знает ли кто, где его бывший отряд, который создавался вначале из местных жителей. Дня через два в землянку зашел знакомый старик и обрадовал Тобиаса тем, что его поредевший отряд находится буквально рядом, на бугре, в селе Клясово.

Тобиас полубегом, полуползком понесся в село. Встретили его как родного. Командир собрал партизан, выставил перед ними, как какую-нибудь диковинку, Тобиаса и сказал: «Товарищи, объявился наш Робинзон Полесья. А мы тебя, Тобиас, уже того, похоронили. А ты, оказывается, пулепробиваемый, но неуничтожаемый, как действительно настоящий партизан. С прибытием тебя домой».

Он обнял и поцеловал его, затем начали подходить и обнимать ребята. Его помыли, перевязали, накормили.

Почти месяц Тобиас пробыл в родном отряде, подлечился. Рана в голове заросла, но так как кость черепа была поражена, то осталось заросшее кожей, но «бескостное» отверстие в задней части головы. Осталось на всю жизнь. (Автор ощупывал это место на голове Тобиаса Лейбу через полвека после ранения. Это заросшее отверстие в голове, где-то с десятикопеечную монету, и поражался, как можно было не только жить, а еще и воевать с такой раной!).

Тобиаса навестил начальник штаба соединения капитан Дорошко. Они очень обрадовались друг другу. Дорошко сказал: «Ну что, друг, отошел? Молодец. Поедешь со мной. Будем восстанавливать руководство Полесского соединения. Работы будет много, и тематика действий будет другая. От нас требуется сейчас главное – разведка и защита населения». Утром они с Тобиасом верхом выехали в расположение штаба.

29 июня 1944 года случилось сразу два события. В расположении штаба соединения почему-то с западной стороны появилась довольно большая группа немцев. Их появление сперва внесло некоторую сумятицу, так как при штабе находилось немного партизан. Но оказалось, что все залетные немцы поголовно пьяны, их разоружили, поставили охрану, не зная, что с ними дальше делать.

И в эту же ночь, в предрассветном тумане, в расположение штаба пришли более желанные гости, уже с востока. Это были разведчики одной из наступающих советских частей, группа из трех человек – лейтенант, сержант и рядовой солдат. Наконец-то своих дождались!

Этот момент врезался навсегда в память народного мстителя еврейской национальности Тобиаса Лейбу и его товарищей-партизан. Но война еще не закончилась на этом. Основная масса территории Белоруссии еще была под оккупантами.

Постепенно к штабу соединения подтягивались партизаны. В начале июля из Москвы прибыл генерал-лейтенант Ветров, бывший командир полесских партизан.

В ближайшей к штабу балке построили партизан, на всякий случай выставили боевое охранение. Ветров поздравил партизан с воссоединениєм с регулярной армией, поблагодарил их за годы борьбы в тяжелейших условиях и вручил многим из них награды. Медалью партизана Великой Отечественной войны первой степени был награжден Тобиас Лейбу, румынский еврей, а ныне комсомолец, работающий в штабе целого соединения. Ветров, вручая Тобиасу медаль, особо отметил его перед строем не только как отважного партизана, но и как умелого, добросовестного работника.

После построения Ветров подозвал его к себе и сказал: «Помните, товарищ Лейбу, я Вам, уезжая, сказал, что мы еще встретимся и поработаем вместе? Вот и пришло то время. С группой штабистов сегодня же выедете в Гомель, там за городом будет место дальнейшей нашей совместной службы».

Прибыли в Гомель, затем к месту новой дислокации. Переоделись, помылись, приготовились. Тобиасу, как все-таки иностранцу, подобрали форму канадского офицера, присланную, видимо, из Америки или Англии по «ленд-лизу». Когда он, уже высокий, подтянутый, симпатичный двадцатидвухлетний русый парень с голубыми глазами, шел по городу, люди оборачивались, и мужчины, и особенно женщины, не понимая, откуда он взялся в Гомеле, такой шикарный иностранец. Его коллеги по штабу, особенно ребята из штабной разведки, даже начали спекулировать на этом. Брали, к примеру, Тобиаса с собой на базар, подходили к солидным продавцам и говорили: «Вон видите, иностранец стоит. Это помощник американского президента Рузвельта, его специально в Белоруссию прислали посмотреть, что здесь немцы натворили. А мы его охраняем. Так неужели Вам жалко для нас бутылки самогона и булки хлеба?!».

Тобиас сперва не догадывался о своей роли «помощника президента» на базаре, а когда ребята за столом об этом проговорились, больше с ними в город не ходил. Он никогда в жизни ничего чужого даром не брал.

В селе Ченки, под Гомелем, где должно было формироваться новое подразделение и куда генерал Ветров направил Тобиаса, зависло какое-то непонятное ожидание, и если партизан, прибывших вместе с ним, это вполне устраивало, они стояли на армейском довольствии и по большому счету загружены не были, то Тобиаса такая «вольная» жизнь не устраивала. Другие сидели и ждали. Ждали своего генерала, его все не было. И тогда Тобиас, как в июне сорок первого в Черновцах, пошел в военкомат, уже гомельский.

История снова повторилась. Несмотря на то, что он представил кое-какие документы, награды и опять все подробно рассказал о своих местопребываниях и действиях за последние три года, в призыве ему отказали. Ты, мол, числишься за партизанским штабом, пусть твое руководство тобой и занимается.

Недалеко от Гомельского железнодорожного вокзала он как-то видел табличку «Военно-полевой комиссариат». Пошел туда, представился. Там посмотрели его бумаги (конечно, он скрыл, что был тяжело ранен в голову и еще полностью не реабилитировался) и его сразу призвали в армию, но как выяснилось позже – не в ту армию, куда Тобиас стремился. Дня через два его вместе с другими мобилизованными военно-полевым военкоматом повезли в город Козельск, в запасной полк. Там при приеме командир полка опять же просмотрел его бумаги и наградные документы, в тот же день присвоил ему звание сержанта и назначил командиром отделения.

Так в Советской армии появился новый сержант – Тобиас Лейбу, он же румынский еврей-комсомолец, он же узник многих концлагерей, он же белорусский партизан.

Из Козельска эшелоном их перебросили под Восточную Пруссию, там готовилась очередная стратегическая операция. Высадили в Каунасе, поселили в так называемых «красных казармах», начали готовить к боевым действиям.

Тобиас внутренне радовался и гордился тем, что обошел все рогатки, мешающие ему попасть на фронт. Все шло к тому. Но… при одном из построений к строю подошел старшина роты и сказал: «Сержант Лейбу, выйти из строя! Соберите свои вещи и идите к стоящей у КПП машине». Потом добавил: «Поедете служить в другую армию». «Какую другую армию? – возмутился Тобиас, – не надо мне никакой другой армии, кроме Советской»! «А вы в Советской и будете, – оборвал его старшина, – это приказ!».

На войне приказы не обсуждают. Пришлось идти в одну из казарм, где формировалась часть той, «другой» армии.

В казарме, куда пришел Тобиас, уже собралась целая интернациональная команда – пятеро немцев, француз, чех, бельгиец и финн. Все они были из перебежчиков, которые служили раньше у немцев, а потом перешли к партизанам. Посмотрев на эту публику, Тобиас возмутился до глубины души и пошел в штаб формирующегося полка.

Командира полка он нашел на плацу, гарцующего на красивом жеребце. Видно было, что он кавалерист по крови, так ладно выглядел в седле.

«Товарищ полковник, – Тобиас взялся за стремя и пошел рядом с конем, – за что меня так? Почему я вместе с этими людьми должен служить, тем более не на фронте?»

Полковник остановил коня и сказал: «Сынок, я сам не знаю, где я буду завтра. Не торопись, войны еще на тебя хватит».

Когда Тобиас возбужденно сказал: «Тогда я сам пойду на фронт!», полковник ответил: «Не советую, пойдешь сам, поймают, могут, не разобравшись, в расход пустить».

Через некоторое время их сформированный сборный полк повезли в Бобруйск, там поселили на территории бывшего концлагеря, где за годы войны фашисты сожгли около восемнадцати тысяч советских военнопленных, затем погрузили в поезд и повезли не в сторону фронта, а совсем в противоположную, в Сибирь. Выгрузились на станции Черемхово, под Иркутском, построили и объявили: «Вы теперь солдаты так называемой «трудовой армии». Для Тобиаса это было где-то посредине между действующей армией и лагерем для военнопленных. Он опять пошел уже к новому своему командиру: «За что же меня так? Я же весь перед вами, есть документы, я же не перебежчик, а настоящий партизан. Нельзя же так! Все равно уйду сам на фронт!»

«Далеко не уйдешь, здесь Сибирь и дорога одна, поймают, будешь где-нибудь на Северном Урале не фронт, а смерть свою искать, – незлобно сказал командир, – не надо».

Делать нечего, пошел работать. Хорошо работал. В той системе были свои условия поощрения. Раз в неделю выдавали «премии». Тобиас за первую неделю получил в виде премии рабочие брюки, за вторую – солдатские сапоги, за третью – рубашку-косоворотку. Но на большее его не хватило. Как-то вечером он одел свою военную форму и был отпущен в увольнение. Не удержался – пошел к вокзалу – что будет, то и будет. На перрон нельзя. На выходе со станции трогался поезд с пустыми платформами. Тобиас вскочил на площадку последней платформы, раньше там было что-то вроде открытой будки для хвостового проводника, и уехал.

Осень в Сибири – дело серьезное, шинель в такой ситуации не грела, тем более при обмороженные ногах. Когда весной, как уже было раньше сказано, он попал в ледяное болото, то выбрался из него тогда без своих резиновых сапог и портянок. Пока добрался до людей, сильно поранил и поморозил ноги. Все это давало о себе знать.

Проехав около ста километров по Транссибирской магистрали на открытой платформе, обдуваемой со всех сторон морозным ветром, Тобиас промерз насквозь и не мог уже шевелить ни руками-ногами, ни языком.

Когда проезжали станцию Зима, поезд сбавил ход и добрый хвостовой проводник просто столкнул или вернее скатил его с платформы: на насыть, рядом с будкой стрелочника. Пришлось Тобиасу познакомиться и с гостеприимством уже сибиряков. Его подобрали две женщины стрелочницы, отогрели у печки, напоили крепким чаем, накормили, а потом даже помогли продолжить путь дальше.

Судьба снова, несколько раз ударив его хлыстом, протянула пряник. На станции стоял эшелон из Владивостока. Везли американские самолеты на фронт. Весь состав – самолеты и запасные части, а в середине два вагона с летчиками.

Так как Тобиас впервые в своей жизни солгал, а он сказал нашедшим его женщинам, что отстал от поезда, они поверили, взялись ему помочь и узнали все об эшелоне, идущем на Запад и о том, что летчики сейчас обедают в станционном ресторане. Сестра одной из женщин-стрелочниц работала официанткой в привокзальном ресторане. Стрелочница попросила ее попробовать поговорить со старшим грунті летчиков, молодым еще по возрасту майором, чтобы они увезли сержанта-родственника, опоздавшего на поезд. Официантка попросила.

Привели Тобиаса, майор проверил документы, потом сказал своим коллегам-летчикам: «Ну что, ребята, поможем пехоте?». Летчики согласились и взяли Тобиаса с собой.

Все шло хорошо. Никто состав и летчиков не проверял, мелькали станции. Тобиас жил как в передвижном доме отдыха.

Но также нельзя. Не может быть для него хорошо все время. Поезд с самолетами пришел в город Молотов (ныне Пермь). И там, то ли ему изменили маршрут, то ли он вообще изначально шел на север, в Архангельск, но при подъезде к Молотову Тобиас узнал, куда дальше пойдет состав и что пути его и летчиков расходятся. Выйдя на перрон, он тут же был остановлен патрулем и через пару минут доставлен в комендатуру.

Когда его ввели к коменданту, Тобиас представился: «Товарищ подполковник, сержант Лейбу, отстал от эшелона».

Подполковник встал, подошел к нему, распахнул шинель – на груди Тобиаса две нашивки за тяжелые ранения и медаль партизана, спросил: «А что за медаль?».

«Партизана Великой Отечественной войны первой степени», – ответил тот. «А сам откуда?». «Из Белоруссии». «А более конкретно?». «Село Куритичи, Полесской области». «Пусть проверяют, кто там остался живой, подтвердят, что я из их села» – подумал Тобиас. «Я тоже из Белоруссии, – сказал комендант, – но как видишь, от эшелона не отставал. Война – брат, порядок любит». «Да, ты и так неплохо здесь в тылу устроился», – хотел ляпнуть Тобиас, но во время сдержался.

Комендант вызвал двух солдат охраны, татар с виду. По тому, что они примкнули штыки к винтовкам, он понял, что арестован. Комендант написал какую-то бумагу, отдал одному из солдат и они повели арестанта за город. Пока шли по городу, люди смотрели на них и возмущались: «Дезертира поймали, наверное, стрелять ведут!»

Тобиас шел и думал: «Неужели пойду под трибунал? А что, все можно ожидать от таких комендантов. А может… Трех немцев уложил сразу, неужели от двух татар не отобьюсь?»

Но комендант, видимо, правда был из Белоруссии. Вместо того, чтобы отправить Тобиаса в лагерь на севере Свердловской области, как он обещал сразу, направил его в пересыльный пункт, где комплектовали подразделения для наступательного броска в Восточной Пруссии. Здесь собирали все, что можно: освободившихся заключенных, выздоровевших раненных, таких сомнительных, как Тобиас.

Уже через 19 дней их батальон и его комсорг, сержант Тобиас Лейбу, оказались в районе Кенигсберга. Затем были Польша, Германия – Франкфурт на Одере и Берлин. Сбылась его мечта – быть впереди, лицом к лицу с врагом. Командир стрелкового отделения 882 стрелкового полка, 290 Могилевской, орденов Суворова и Кутузова стрелковой дивизии.

Войну он закончил на юго-восточной окраине Берлина. Осенью 1945 года вернулся в Белоруссию. Служил под Могилевом, в войсковой части, занимался политкомсомольской работой. Уже после войны ему вручили орден Красной Звезды, которым он был награжден еще за подрывную работу в 1943 году, но не получил, так как по своей воле ушел из поля зрения партизан, и служил в действующей армии. Ордена Славы III степени Тобиас удостоился уже на фронте. 26 декабря 1946 года был демобилизован по инвалидности.

Так закончилась военная эпопея этого простого, но действительно замечательного человека, партизана по духу, а не по обстоятельствам и ситуации. Истинно народного мстителя, который не мстил, нет, хотя и было за что, он боролся с этим националистическим злом, с теми, кто делил людей на собственно людей, к которым они причисляли себя, присваивая себе арийскую исключительность, и на людей – рабочих животных, которых надо сперва серийно-выборочно уничтожать, а затем по необходимости, также серийно воспроизводить, как нечто роботоподобное и работоспособное.

 

ЭПИЛОГ

После демобилизации Тобиас с помощью генерала Ветрова попал в Москву для медицинского обследования. Рана головы была очень серьезной. После долгих мытарств по поликлиникам и институтам, где ему всегда оказывали любое содействие, он сделал вывод, что жить ему, двадцатипятилетнему парню, доведется еще максимум 4–5 лет. Сгусток крови в голове, по данным врачей, скоро начнет разлагаться, поражать мозг со всеми вытекающими последствиями.

Он вернулся в Белоруссию, прошелся пешком по десяткам сел и деревень, где его когда-то встречали, кормили, поили, лечили. Люди там жили в то время ужасно. В выжженных деревнях они ютились в землянках, ямах, старых концлагерях. Тобиас шел от села к селу, общался со знакомыми людьми и плакал. Плакал не от слабости и раненной головы. Плакал от сострадания, желания помочь и невозможности лично этого сделать. Обстоятельства и условия были тяжелейшими для здоровых людей, что там говорить о проблемах с его здоровьем.

Какой-то врач посоветовал ему поехать в Молдавию, там и условия потеплее, да и врачи есть опытнее. Снова повезло! В селе Костюжены под Кишиневом, один старый психотерапевт-еврей после обследования спросил Тобиаса: «Молодой человек, а ви можете вспомнить – когда вас ударило по голове, как ви лежали, когда очнулись, на спине или животе и как долго, по-вашему, ви били без сознания?» Тобиас ответил, что очнулся он лежа на спине, а лежал по его часам, около четырех часов.

На снимке Тобиас и его жена Мария Ананьевна в тираспольской квартире.

«Ви знаете, я вам вискажу то, что я думаю, – продолжил психотерапевт, – нет у вас никакого кровяного сгустка в голове, пока, ви лежали, вся кровь, та, что попала в голову при ранении, вишла в матушку-землю». Он назначил Тобиасу курс лечения и после этого Тобиас прожил еще… пятьдесят пять лет.

Долгое время он работал в системе народного образования Молдавии. Окончил Тираспольский педагогический институт. Был директором Волонтировского (недолго), затем Кирютинского (13 лет) детских домов. При нем эти проблемные детские приюты становились лучшими в республике. Но ему мешали всегда два врожденных (на генном уровне) качества – порядочность и честность.

Он не крал сам и не давал красть другим. Да и у кого красть? У бедных бездомных детей, для которых послевоенное обескровленное государство собирало крохи по всей стране!

В Бессарабии в те времена еще сохранилось традиционное румынское бюрократическое крохоборство, особенно на уровне обслуживающего персонала детских домов, районных и республиканских чиновников. Они как клопы-пиявки, отсасывали от детей все, что можно и что нельзя. Естественно, они любыми способами, через искусственные жалобы, различные провокации, пытались (и довольно удачно) избавиться от тех людей, которые попросту мешали им обирать сирот. И не боялись ни Бога, ни Закона, так как снизу доверху все было схвачено круговой порукой. Это была своеобразная «соска» длиной во всю вертикаль республиканской власти.

Даже тогдашний министр посоветовала Тобиасу, понимая в чем дело: «Оставь ты эту Бессарабию, здесь тебе воры жить не дадут, лучше уезжай в Тирасполь, там такого нет, там совсем другие люди. А мы, чем сможем, поможем».

Так в 1960 году Тобиас Лейбу появился в Тирасполе с красивой молодой женой Марией и двумя детьми – Татьяной и Анатолием. Здесь он жил еще почти сорок пять лет. Вначале в доме матери жены, семь человек взрослых и детей в одной комнате, потом построили свой дом, затем его снесли, а семье Лейбу дали квартиру.

Он никогда не знал ни минуты покоя, работал еще и после своих семидесяти лет и оставался таким, каким создала его природа – верным ее сыном, готовым отдать себя всего людям.

Как-то раз, стоя в очереди в одном из кишиневских магазинов, Тобиас почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Обернулся – Гринберг! Они вместе на барже переправлялись через Дунай в 1940 году. Обрадовались, разговорились. Они были знакомы еще в Румынии. Гринберг знал братьев и сестер Тобиаса, дал даже адрес одной из них.

По его словам, отец, сестра и старший брат Исаак во время войны выехали в Палестину (потом Израиль). Старший брат Яков тоже выехал туда после войны, в 1946 году, а сестра Лори, как уже было сказано, выехала еще в 1937 году вместе с мужем.

Тобиас добился разрешения на поездку в родное село Подурь, встречался там и в Мойнештах со своими родственниками, а попозже через Австрию ездил в Израиль.

Отец и старшие братья в то время были уже похоронены в Израиле, а многочисленные родственники Лейбу в довольно большом количестве рассыпались по городам Израиля – Хайфе, Наталье и многим другим местам.

Крепкий корень Лейбу пустил хорошие ветви – корни не только в Израиле, но и в Австрии, Германии и естественно, в Приднестровье.

В послевоенные почти шестьдесят лет Лейбу поддерживал тесные связи как с бывшими партизанами, так и с однополчанами по армейской службе. До девяностых годов он неоднократно встречался с однополчанами в Белоруссии, Москве и других местах.

Полвека переписывался со своими бывшими командирами, генералом И.Д. Ветровым – бывшим командиром Полесского соединения и бывшим командиром партизанского отряда И.Н. Глушко, который принимал его в партизаны после побега из лагеря.

Ему писали, его поздравляли и приглашали в гости различные Советы ветеранов, многие школы, просто жители белорусских сел.

До конца своей жизни он постоянно был в действии и в заботе о людях.

В настоящее время в Тирасполе живет жена Тобиаса – Мария Ананьевна, замечательная женщина, всю свою жизнь пожинавшая «несладкие» плоды честности и порядочности мужа.

Сын живет в Германии, дочь – в Тирасполе. Жизнь продолжается!