КАТАСТРОФА

С утра над усеченным конусом сопки Медвежьей встала темная, тяжелая туча. К полудню пошел снег. Он падал весь день крупными, пушистыми хлопьями. Дальние горы исчезли из виду за его густой завесой. Невысокие холмы, вокруг которых петлял тракт, заволакивались туманной, будто парной, дымкой. Ненастный день незаметно сливался с сумерками.

По тракту на средней скорости шла новенькая «эмка». Машиной управлял мужчина лет тридцати, с той ничем не примечательной наружностью, которая позволяет легко затеряться в толпе: худощавое лицо, не освещенное ни широкой улыбкой, ни открытым взглядом; фигура человека, в меру занимающегося спортом; одежда также не выделяла его — простое зимнее пальто, меховая шапка, сдвинутая на затылок.

Рядом с ним, откинувшись на кожаные подушки, сидела молодая женщина. Светлые пряди волос падали ей на лоб из-под фетровой шапочки.

Тракт был почти безлюден. Навстречу изредка попадались грузовые машины, идущие порожняком с Н-ского оборонного завода, куда они возили кирпич. Водители бегло оглядывали встречную машину. Так же они оглядели и мотоцикл с коляской, который шел позади «эмки». Если бы кто-нибудь из шоферов посмотрел внимательнее, он понял бы, что мотоцикл все время держится на одной и той же дистанции позади «эмки». Прибавит ходу легковая машина — начинает идти быстрее и мотоцикл, но дистанция остается неизменной.

Водитель мотоцикла первый заметил, что с «эмкой» происходило что-то неладное. Он коснулся рукой плеча товарища и указал глазами вперед.

— Вижу, товарищ Приходько! — прокричал тот сквозь ветер.

Ход «эмки» заметно убыстрился. Не сбавляя скорости, она понеслась под уклон. Дверца приоткрылась и сразу захлопнулась; машина сделала бешеный рывок, будто кто-то пытался выпрыгнуть, но был с силой втащен обратно. Машина вихляла из стороны в сторону. Резко дернувшись, она едва не свалилась в кювет. И опять стремительный рывок, словно потеряно управление.

Мотоциклист, поправив очки, нажал на газ. Его товарищ крепче ухватился за борт коляски. Они мчались, опасаясь упустить из виду странную машину.

А впереди за колеблемой ветром завесой густого снега происходило непостижимое.

«Эмка» летела с предельной скоростью. Она скользила по самому краю кювета, полного снегом.

«Если машина не перевернется, это еще не конец…» — думает водитель мотоцикла.

Но вот и конец. Рывок вправо — и «эмка» врезается в телеграфный столб. Задняя часть машины мгновенно поднялась в воздух. Белое облако — не то снег, взметенный страшным ударом, не то взрыв.

Спустя несколько секунд мотоцикл был на месте катастрофы.

— Поздно! — проговорил Приходько.

Он наклонился к бездыханной женщине, лежавшей среди развороченных и искореженных частей машины.

Меховое пальто ее распахнулось, и на шее женщины ясно видны были свежие ссадины. Миловидное лицо исказила гримаса боли.

Мужчина прерывисто дышал. Сознание покинуло его, покидала и жизнь. Жизни оставалось несколько минут, быть может секунд. Приходько услышал, как он что-то сказал по-русски, едва шевеля губами.

Затем умирающий дважды повторил немецкое слово. Приходько записал его. Он тронул мужчину за руку — пульса не было, сердце больше не билось. Отто-Генрих Келлер был мертв.

Катастрофа на шоссе произошла зимой 1939 года.

 

ЯВКА ПОТЕРЯНА

Поезд, идущий далеко на восток, всего несколько минут назад прибыл на станцию Н-ск.

Высокий, широкоплечий человек вышел с чемоданом из вагона и, затерявшись среди пассажиров, направился к ресторану. У входа он помедлил, будто раздумывая, быстро оглянулся и затем решительно шагнул в дверь.

Принимая от посетителя одежду и чемодан, гардеробщик подивился пышной, с рыжим отливом, шевелюре клиента, скользнул взглядом по молодому лицу и атлетической фигуре.

Выбрав место в дальнем углу зала, приезжий принялся разглядывать людей, разместившихся за другими столами. Их было немного. Потом он углубился в изучение меню.

Еле слышно шаркая по паркету мягкими туфлями, к посетителю подошла официантка с светлыми кудряшками, обрамленными накрахмаленной наколкой.

Он заказал двойную порцию ростбифа и кружку пива.

— А чего-нибудь более существенного не желаете ли? — с привычным радушием спросила официантка. — Есть превосходный коньяк.

— Непьющий! — буркнул приезжий.

Долго задерживаться в ресторане он не стал. Быстро покончив с едой и пивом, он молча расплатился и вышел.

На привокзальной площади приезжий постоял некоторое время у трамвайной остановки, покурил, затем отправился в город пешком.

От вокзала к центру города был не близкий путь. Злой ветер вышибал из глаз слезу; мороз, крепчавший к ночи, хватал за нос, за уши и щеки. Скрипел снег под ногами, а в свисте ветра приезжему чудилось недоброе. Он шагал и шагал, большой, настороженный, одинокий.

Он исколесил много улиц, пока не подошел к дому, который был ему нужен. Войдя в подъезд гостиницы «Обь», приезжий взглянул на часы.

В вестибюле он оглядел собравшуюся у окошечка дежурного администратора кучку претендентов на отдельные номера или «хотя бы на коечку». Мрачная физиономия дежурного, мелькавшая за стеклом, не предвещала ничего хорошего. Надпись над окошком извещала каждого: «Мест нет».

В креслах и на диванах безучастно сидели те, кому уже надоело топтаться возле окошечка. Некоторые дремали.

Вновь прибывший устроился на свободном стуле, закурил. Выпуская изо рта колечки дыма, он искоса изучал собравшихся здесь людей. Нет, человека, встречи с которым он ожидал, в вестибюле не было.

Заметив дверь, ведущую в парикмахерскую, он заглянул и туда. Работали два мастера. Один обслуживал клиента, а другой, насвистывая, правил бритвы. Из зеркала равнодушно глядело намыленное лицо какого-то старика.

Приезжий вернулся на свое место, переставил стул в затемненную часть вестибюля и, сев таким образом, чтобы видеть каждого входящего, стал терпеливо ждать. Звук открывающейся входной двери каждый раз заставлял его настораживаться. Он быстро окидывал вновь появляющегося острым взглядом и с досадой отворачивался.

Люди приходили, уходили. Одни суетились у заветного окошечка, другие, получившие номер или койку в общей комнате, направлялись к лифту. Часы показывали девять.

— Нет, батенька мой, видно, нам сегодня ничего здесь не дождаться! — раздался над головой рыжего хриплый бас толстяка в синей бекеше и лисьем треухе. — Надо, пока не поздно, искать частную квартиру. Оно вроде подороже, но зато надежнее. Могу составить вам компанию, если пожелаете.

— А разве пускают к себе незнакомых? — вопросом ответил вновь прибывший.

— Кому как повезет, а то бывает, что и в отдельных комнатах устраиваются, — тоном знающего человека проговорил толстяк. — Пойдемте!

— Большое спасибо, но я думаю еще подождать здесь. Авось кто-нибудь выедет.

— Ну, как знаете, а я пошел. До свидания, — сказал человек в треухе и вышел на улицу.

— Желаю успеха! — крикнул ему вслед обладатель рыжей шевелюры.

Неожиданная мысль осенила его. Когда часы пробили десять, он покинул гостиницу и пошел на трамвайную остановку. Улицы были пустынны. Редкие прохожие, закутав лица, подняв воротники пальто и полушубков, согнувшись, пробегали мимо. Издали слышались тяжелые вздохи завода-гиганта, вступающего на ночную вахту. Приезжий остановился, оглянулся, прислушиваясь, и глухо пробормотал:

— Странно, очень странно. Почему же никто не встретил?

Он сел в трамвай, идущий к вокзалу. В вагоне было почти пусто, дремала кондукторша; на передней скамье, тесно прижавшись друг к другу, шепталась парочка.

Выйдя из вагона, незнакомец торопливо направился к ресторану. Пройдя в зал, он задержался у искусственной пальмы и окинул взглядом столики. Кудрявая официантка еще работала. Он сел за свободный столик, обслуживаемый ею, издали приветливо махнул рукой. Она не заставила себя ждать.

— Так вы не уехали? Озябли?.. Сегодня кошмарный холод. Проголодались?.. Что же мы будем кушать? — Она вынула из кармашка блокнотик.

— Прежде всего скажите, как ваше имя?

— Галина. — Девушка чуть покраснела от неожиданности. Клиент показался ей при первой встрече таким угрюмым.

— Значит, Галочка, Галя. Можно мне так называть вас?

— Пожалуйста! А вас как зовут?

— Меня зовут Романом Ивановичем.

— Ну, вот и познакомились, — улыбнулась Галя.

— Вот что, Галюша, — ласково заговорил он, — давайте сначала договоримся, что вы не будете на меня сердиться за то, что утром я был таким невежливым. У меня, понимаете, страшно болел зуб, белый свет был не мил…

— Бедненький! — всплеснула Галочка полными руками. — Что ж вы мне не сказали? В нашей аптечке есть зубные капли. Хотите, принесу?

— Спасибо, Галочка, не надо. Теперь меня другие заботы одолели.

— Что-нибудь случилось? Вас не обокрали? — забросала она его вопросами, в которых чувствовалось участие.

— Потом расскажу. А сейчас…

— Ну конечно, сейчас вы хотите кушать. Есть сибирские пельмени.

— Обожаю сибирские пельмени, — оживился Роман Иванович, — тащите, Галочка! И сто граммов этого вашего, — он щелкнул пальцами, — чудесного коньяку!

— Сию минуту и накормлю и напою, — пообещала Галя и поспешила к буфету.

Пельмени оказались превосходные. И Роман Иванович, хватив рюмку коньяку, с жадностью поглощал их. Галочка вертелась возле стола и снова принялась расспрашивать его, что же с ним стряслось в городе.

— Фу-ты! — произнес, отдуваясь, Роман Иванович. — Вот и наелся. Спасибо! Ну, а насчет моих неприятностей… Ничего особенного не случилось. Просто я очутился в положении бездомной собаки и не представляю себе, что же нужно предпринять, чтобы не ночевать на улице. Все сложилось нелепо и, главное, совершенно неожиданно.

Хорошенькое лицо Галочки с вздернутым носиком и веселыми, бойкими глазами выразило живейший интерес.

Отвечая на ее вопросы, Роман Иванович будто нехотя рассказал: в Н-ск он приехал по письму приятеля устраиваться на работу. Сам он по специальности инженер. Приятель уже нашел ему приличную должность. Вся беда в том, что на дверях квартиры приятеля, «такого же холостяка, как и я», как бы ненароком вставил он, оказался замок. По словам соседей, приятель Романа Ивановича выехал в командировку, а сколько дней он будет отсутствовать — никому не известно.

— И вот я остался беспризорным, — грустно закончил Роман Иванович. — Знакомых в городе нет, гостиницы переполнены. Я до десяти вечера ждал. Даже койки не дождался.

— Ах, боже мой! Что же делать? Ко мне неудобно, — раздумывала Галя вслух, — тесно, квартирка крошечная, повернуться негде, да и мама строгая, незнакомого ни за что не пустит. Постойте, постойте! Да я вас за милую душу устрою у своей дальней родственницы. Она живет недалеко — здесь же, в привокзальном районе. Тетушка Никифоровна одна занимает целый дом из трех комнат и кухни. Да вы будете у нее, как у Христа за пазухой!

— Вы золото, Галюша! — на этот раз с неподдельным чувством отозвался Роман Иванович. — Не знаю, чем я сумею отблагодарить вас… А когда же мы направимся в тихую обитель?

— Я, Роман Иванович, освобожусь не раньше двух часов ночи. Придется вам поскучать.

— А пустит меня так поздно богоспасаемая старушка?

Галя заверила, что пустит.

Роман Иванович, маленькими глотками потягивая холодное пиво, лениво курил и изредка окидывал усталым, потухшим взглядом опустевший зал.

В два часа он и Галя ушли из ресторана и скоро постучались в окно небольшого домика, стоявшего на тихой, занесенной сугробами улице.

Все оказалось так, как обещала девушка: и добродушная, заботливая Никифоровна, души не чаявшая в хохотушке Гале, и чистенькие комнатки, одну из которых старушка за сходную цену предоставила в распоряжение Романа Ивановича. Отрекомендовав приезжего как своего старого знакомого, Галя ушла.

Она зачастила к Никифоровне, но, когда бы Галя ни приходила, квартиранта дома не было.

— По делам мотается, — отвечала на безмолвный вопрос девушки старушка. — Почернел даже от забот. Работенки подходящей не найдет, что ли? А так из себя мужчина вполне самостоятельный, сурьезный. Ты бы, Галочка, пригляделась к нему. Кто знает, может, тут и судьба твоя.

— Да, как же, приглядишься! Его никогда и дома не застанешь, — отвечала Галя.

А Роман Иванович стал замкнутым. Неудачи неотступно преследовали его. Ранним утром он покидал квартиру и пешком шел к Н-скому заводу, норовя поспеть туда к началу первой смены. Он тщательно всматривался в мелькавшие перед ним лица людей, направлявшихся к проходной.

Потом Роман Иванович спешил на станцию. Там он встречал все поезда, прибывающие с запада. Ровно в шесть часов Роман Иванович появлялся в вестибюле гостиницы «Обь» и просиживал там до десяти вечера. Он читал здесь газеты и время от времени спрашивал, не освободился ли дешевый номер — от дорогих номеров он неизменно отказывался, — сидел, курил и следил за всеми, кто входил в вестибюль. Питался Роман Иванович преимущественно всухомятку, где придется, домой возвращался не раньше полуночи и сразу ложился спать.

Так продолжалось уже десять дней. Человек, для встречи с которым Роман Иванович приехал сюда, все не появлялся. Рыжий стал нервничать, сделался мнительным. Повсюду ему чудились глаза, подстерегающие его; руки, готовые тяжело опуститься на плечи.

Подвыпивший прохожий, случайно задевший его безобидной шуткой: «Ты что, милок, бродишь тут, как потерянный?» — показался ему в первую минуту именно тем, кто выслеживает его. Он отшатнулся от пьяного.

«Так больше нельзя! — сказал себе Роман Иванович. — Нужно действовать!»

Это было на одиннадцатый день его пребывания в Н-ске. Разыскав нужную ему улицу, Роман Иванович принялся расхаживать по заснеженному тротуару вдоль небольшого трехэтажного дома. Вокруг не было ни души, из ворот никто не показывался, а войти в дом он считал для себя опасным. Он уже решил было уходить — сильно зябли ноги, а слоняться взад-вперед по пустынной улице было просто глупо, — но в это время из ворот вышел мужчина с лопатой в руках и занялся расчисткой тротуара. Оглянувшись и приготовившись в случае необходимости быстро ретироваться, Роман Иванович подошел к человеку.

— Послушайте, товарищ! — окликнул он его. — Вы здесь живете?

Мужчина еще некоторое время поскреб лопатой, будто не слыша, потом разогнулся, приставил лопату к штакетнику и, достав из кармана пиджака кисет, начал сворачивать папиросу. Закурив, он важно расправил пушистые усы и только после этого неожиданно тонким голосом спросил:

— Вы чего?

— Да вот, спрашиваю, вы живете на этой улице? — повторил Роман Иванович.

— Знамо, на этой, а то где еще! Я здешний дворник.

— Помогите, голубчик! Я, знаете, здесь в командировке, вспомнил, что в вашем городе мой давнишний знакомый живет, давно не виделись… Название улицы помню, а вот номер дома забыл. Я и хотел узнать…

— Фамилие? — коротко спросил дворник.

— Келлер, Отто-Генрих Келлер, инженер.

— Эва, хватился! Жил твой Отта тут, а теперь на кладбище обретается, — внушительно сказал усач. — Вон как вышло!

— Почему на кладбище? — растерянно спросил Роман Иванович и почувствовал, что ему стало очень жарко.

— Почему? Чудак! Потому что помер. Почему же еще?

— Умер? Келлер умер?

— Расшибся насмерть, едучи по тракту на своей машине. Сам погиб, и машина вдребезги! Чинить нечего. Новая машина! Недолго и попользовался…

— Почему же разбился? Пьян был?

— Этого я точно не знаю. Ни разу его под мухой не видел. А слух прошел, что по гололеду забросило его на телеграфный столб. Так уж оно вышло… — заключил дворник.

— Ну, а что с женой Келлера? — спросил Роман Иванович.

— Живехонька, голубушка, и, можно сказать, по случайности. Была она в отъезде, а то угробил бы ее Келлер вместе с машиной.

— Где же она? — Приезжий с неясной надеждой вскинул глаза на дворника.

— Тяжело ей стало после такого случая, заболела, съехала от нас и после не заявлялась. Была сначала в больнице, я ей самолично вещички носил. Она мне адресок новый дала, если письма будут или кто спросит ее.

— Адресок? Где же он?

— А у меня дома. Коли надо, спиши. Через несколько минут Роман Иванович вышел из дворницкой. В его обличье не осталось и тени растерянности. Он расплатился с Никифоровной, захватил свой чемодан и покинул гостеприимный домик, передав Гале сердечный привет и заверения, что считает себя ее неоплатным должником.

«Да ведь там же находится и Клеопатра! — подумал он, снова вглядываясь в бумажку с адресом. — Какое совпадение! Что же это — знак судьбы, перст божий?»

Той же ночью Роман Иванович исчез из города.

 

В ТАЕЖНОМ ПОСЕЛКЕ

Кончилась узкоколейка, оборвалась насыпь. За тупиком колея выходила прямо из нетронутого, в лунном свете желтоватого снега. На горизонте чернел лес. Над ним висел светлый рожок месяца. Необычайная яркость казавшихся совсем близкими звезд поразила приезжего.

Он разыскал станционного сторожа, расспросил у него дорогу в леспромкомбинат «Таежный». Сторож сказал, что ни поездов по узкоколейке, ни попутных автомашин на полустанке не ожидают, а когда появится какая-нибудь оказия, с которой можно добраться до «Таежного», — неизвестно. Может, и до вечера ничего не будет.

Высокий человек с небольшим чемоданом в руках нетерпеливо повел широкими, как у борца, плечами и спросил, сколько же километров считается до леспромкомбината. Оказалось, что идти надо километров десять. И он, не раздумывая, двинулся в путь.

Сначала дорога со свежими наметами снега шла по степи, потом привела в лес. Хотя ветер дул слабый, здесь стоял шум, невнятный и монотонный, будто шум дождя, который идет уже много часов подряд.

Забрезжил рассвет. Густой хвойный лес, со всех сторон обступавший путника, раздвинулся, и в белесой мгле показался большой поселок. Огромные снежные подушки на крышах делали строения издали похожими на покрытые белым кремом пряничные домики, выставленные в витринах кондитерских магазинов.

Десять километров были позади, перед приезжим открылся весь поселок. Его отстроили всего несколько лет назад, но, по понятиям таежного края, который раньше считался непроходимой глушью, а теперь так быстро оживал, поселок был уже не новый.

У реки стояли лесные заводы. Река, сибирская, широкая, летом величавая, сейчас, как ледяной мост, лежала между крутыми берегами. Морозный туман плавал в воздухе.

Несмотря на сорокаградусный мороз, грузчики работали в одних телогрейках. Люди подавали баланы прямо на платформы со штабелей. Громадные стволы катились по помосту. Работали споро, с огоньком. Укладчики на платформах четкими движениями скрепляли груженый лес тросом. Женщины-учетчицы, пристроившись наверху, на крышах вагонов, отмечали на дощечках, заменявших здесь, на ветру, бумагу, уложенный лес: каждое погруженное бревно точкой. Вагоны и платформы обходил старый инженер-бракер, осматривавший казавшуюся ему подозрительной по качеству лесину. Старик, в облезлой лисьей шубе нараспашку, так увлекался своим кропотливым делом, что не замечал холода.

Приезжий подошел к бракеру. Ему пришлось дважды повторить свой вопрос, прежде чем старик понял его. Занятый своим делом, он отрывисто ответил и, не повернув головы в его сторону, досадливо махнул рукой, указывая направление. Проворчав под нос ругательство, высокий пошел по дороге, ведущей к двухэтажному зданию, видневшемуся между оголенными деревьями с засыпанными снегом грачиными гнездами. Вывеска у входа указывала, что здесь помещается клуб леспромкомбината.

Спустя несколько минут приезжий сидел на скамье в невзрачной комнатушке, пил чай.

Его собеседница, высокая, прямо державшаяся старуха, не сводила с гостя увлажнившихся глаз.

— Ах, Руди, где нам пришлось встретиться! — повторяла она. — Руди, сколько же лет прошло? Века!

— Клеопатра Павловна, я сообщил вам свое нынешнее имя вовсе не для того, чтобы вы тотчас забыли его! — с неудовольствием заметил Рудольф. — Не ровен час, вы проболтаетесь при посторонних… Ведь я не вспоминаю вашей родословной…

— О, не бойтесь, Руди! Воронцова обладает еще здравым умом и твердой памятью и умеет хранить тайны, — ответила старуха.

Этот тон и гордо поднятая голова совершенно не вязались с неряшливостью жилья, с засаленным, грязным халатом, мешком висевшим на длинном, высохшем теле.

Нет, она не могла, не могла не вспоминать о далеком прошлом!

— Ваш батюшка, если помните, приняв в свое время фамилию Кунова, — продолжала Воронцова, — никогда не имел повода сетовать на мою забывчивость. А ему в 1914 году грозили серьезные неприятности, и он во многом на меня полагался…

— Да я и в мыслях не имел обидеть вас, Клеопатра Павловна. Но ведь приходится напоминать об осторожности. Если мы еще хотим что-то сделать на этой земле, необходима конспирация. Вы поняли меня?

— Поняла, но я, Рудольф, устарела для конспиративных дел. Мой удел жить прошлым и выжидать, терпеливо выжидать могучего урагана, способного очистить Россию, ждать, поглубже забившись в эту щель, и дождаться…

— Нельзя ждать сложив руки. За такое ожидание никто платить не будет.

— Я свое отработала, милый Руди. Молю всевышнего, чтобы и вам довелось сделать столько, сколько сделала я для отечества и монарха! — быстро проговорила Воронцова, ее глаза вспыхнули.

— А ведь давно вы не произносили вслух этих слов, Клеопатра Павловна?

— Ох, давно, давно!

— Ну что же, — примирительно произнес Рудольф, — каждый вносит свою лепту… Только убейте меня, Клеопатра Павловна, не пойму, для чего вам понадобилось забиваться в эту дыру.

— Так сложились обстоятельства, мой милый… — Воронцова подняла глаза к небу, вынула из маленького изящного портсигара дешевую папиросу и закурила. — Расскажите лучше: как вам удалось разыскать меня и зачем вы сами пожаловали в этот медвежий угол?

— Ив медвежьих углах пребывают не одни медведи, — уклончиво ответил Рудольф и, не найдя пепельницы, с досадой бросил окурок к порогу. — Вы на первых порах сможете кое в чем помочь мне… Не беспокойтесь, ничего серьезного, — добавил он, заметив, что старуха нервно заерзала на табурете. — Сущие пустяки по сравнению с услугами, которые вы оказывали моему папаше. Ну, а разыскать вас в этой ссылке не представляло особых затруднений. Вы помните, кому вы оставили свой адрес в Ленинграде? Перед моим отъездом мы с этим человеком перебирали старых друзей и не могли не вспомнить хозяйку особняка на Мойке…

Воронцова сидела неподвижно, сгорбившись, и молчала, будто пришибленная словами гостя. Только грудь ее с хрипом поднималась и опускалась, глаза были полузакрыты. В комнатушке застыла напряженная тишина, было слышно, как под печкой неутомимо скребется мышь. Потом старуха заговорила, медленно, словно с трудом собирала разбегавшиеся мысли:

— Выслушайте меня, Руди, внимательно и, ради бога, не возвращайтесь больше к этой теме. Я беспредельно верила вашему батюшке, хотя у нас и были различные взгляды на некоторые вещи… Конечно, я оказывала ему ценные услуги, о которых вы так бестактно сейчас напомнили. Я знаю вас с детских лет, привыкла доверять и вам и не вижу причин изменять этой привычке. Говорю вам, как на духу: я давно отошла от дел…

— Так зачем же?.. — невольно вырвалось у обескураженного Рудольфа.

Воронцова властным движением головы заставила его замолчать.

— Всё, Руди, очень просто, вполне в духе времени. Негодяй, давший вам мой адрес, в свое время втянул меня в спекулятивные махинации. Когда клубок стал разматываться и нити потянулись к нам, он, чтобы выйти сухим из воды, сделал ловкий ход — подставил под удар меня, а сам остался в тени. Он боялся, что в случае ареста я могу выдать его, потому и сплавил меня сюда, к своей дальней родственнице. Недавно она умерла. А у меня нет уже ни сил, ни воли к перемене своей судьбы.

Воронцова опустила голову и замолчала. Молчал и Рудольф. Потом он сказал грубовато:

— Все ли вы сказали, Клеопатра Павловна?

— Нет, еще не все. У меня осталось кое-что, жалкие остатки фамильных драгоценностей. По нынешним временам это богатство. Моя единственная отрада, единственная надежда…

— А вы не боитесь, что ваши богатства потеряете и здесь?

— Здесь никто не знает моего прошлого. Я просто старая, нищая женщина, доживающая свой век в этой глуши. А надежда моя состоит в том, чтобы уехать отсюда куда-нибудь на юг, к морю, купить маленький домик с садом, разводить домашнюю птицу, сдавать курортникам койки, жить спокойно-спокойно…

— «Спокойно-спокойно»! — насмешливо перебил Рудольф. — У вас есть представление о том, как живут у Черного моря. Но знаете ли вы, что реализовать ваши драгоценности совсем не просто?

— Знаю. Время покажет, как это можно сделать.

— Ну хорошо… Что вы делаете на комбинате? Чем вы тут занимаетесь?

— Я двуликий Янус, а если пойти на искажение мифологии, то даже многоликий. Ну, начать хотя бы с того, что я незаменимый счетовод клуба. Затем правление клуба поручило мне заведование костюмерной… Да, в клубе есть и костюмерная. Здесь страшно увлекаются сценой, и почти все без исключения — простые рабочие, их жены, инженеры — играют в любительских спектаклях. Жизнь здесь однообразная, от города далеко, потому и…

— Понимаю, понимаю. Вас это тоже увлекает?

Старуха как бы не слышала вопроса.

— В моем ведении, — продолжала она все тем же высокопарным тоном, — находится вся театральная бутафория и реквизит. Я суфлирую во время репетиций и на спектаклях. И это еще не все! Меня используют в качестве помощника режиссера.

— А кто же режиссер? — спросил Рудольф.

— Один старик, который, кроме своей службы и сцены, ничем не интересуется. Инженер-бракер Горностаев. Может быть, вы заметили его? Такой энтузиаст в лисьей шубе…

— А-а… — промычал Рудольф. — Продолжайте!

— Ну вот и вся моя разносторонняя деятельность, которая дает самые скромные средства к существованию…

— При такой разносторонней деятельности, — снова бесцеремонно перебил Рудольф, — у вас должны быть обширные знакомства, широкий круг друзей…

— Представьте, нет, — невозмутимо ответила Воронцова. — Ничего этого у меня нет.

— Почему же?

— Что это? Допрос, Руди? — холодным тоном произнесла Клеопатра.

— Нет, только уточнение обстановки.

— Ах, Руди, мне не с кем здесь дружить. Грубые, примитивные натуры. Вечные скучные разговоры о производственных планах… Нет, увольте!

— Кто у вас бывает, в этих апартаментах? — Рудольф оглядел убогую комнату старухи.

— Никто, я ведь вам уже говорила. Впрочем, заходит сюда изредка некий… Сенька. Молодой человек, почти подросток, работает в бригаде такелажников, увлекается живописью и пытается писать декорации. Тоже из когорты народных талантов.

— Учтем народного Сеньку, — подхватил Руди. — Я намереваюсь обосноваться на вашем комбинате. Надо будет и мне приобщиться к самодеятельному искусству. Придется помогать Сеньке малевать декорации или его взять в помощники.

— Я теряюсь в догадках, Руди, и не нахожу ответа на простой вопрос: для чего вам понадобилась эта затея?

— Не всё сразу, Клеопатра Павловна. Расскажите лучше, что тут у вас, в лесах, нового?

— Новости у нас всегда одни и те же: добились таких-то показателей, внесли такое-то рационализаторское предложение, усовершенствовали агрегат. Вывешивают портреты героев, выпускают стенгазету со стихами, с шаржами, с передовыми статьями. Словом, от достижения к достижению.

— Язык у вас злой… — благодушно заметил Рудольф, — А скажите, Клеопатра Павловна, не появлялись за последнее время новые люди в комбинате?

— Не замечала. Да и не интересовалась, признаться.

— А мне интересно. Может быть, вспомните?

— Ах, да. Одна новая фигура появилась на нашем горизонте. На нее стоит обратить внимание. Красивая женщина!

— Кто она? — спросил Рудольф.

— Преподавательница немецкого языка в школе.

— Фамилия?

— Келлер, Наталья Даниловна Келлер.

Рудольф вздрогнул, хотя и ожидал услышать это имя.

— Вы ее знаете? — поинтересовалась Клеопатра.

Собеседник пропустил этот вопрос мимо ушей.

— Откуда приехала Келлер? — отрывисто спросил он.

— Не слышала. Судя по элегантным туалетам, она не провинциалка.

— Вы с ней разговаривали?

— Нет, только издали восторгалась ею. О Руди, это настоящая русская красавица! А как поет!

— У нее тут много знакомых?

— По всей видимости, нет. Держится она обособленно, грустит. Говорят, что красавица переживает какую-то тяжелую семейную драму. Подробностей никто не знает.

— Выясняйте все касательно Натальи Даниловны, даже мелочи. Особое внимание обратите на тех, кто ее окружает, ищет дружбы с ней.

— Это поручение, Руди?

— Да, и вы его выполните! — Рудольф посмотрел старухе в глаза. — А для того чтобы выполнить, вам придется отказаться от некоторых привычек. Не будьте такой отшельницей. Не забывайте об осторожности. И не забывайте моего имени. Я повторяю — нельзя ждать сложа руки. Может быть, вы боитесь?

— Нет, не то.

— Так что же?

— Я уже сказала: нет больше сил.

— Чтобы сделать то, что я вам поручил, сил нужно совсем немного. А потом они у вас появятся. Вы, как говорят здесь, втянетесь в работу. И в вашей жизни появятся новые ощущения.

— О, если бы так!..

— Мы будем встречаться, не демонстрируя своих свиданий. Верно?

— Да, так лучше, — согласилась Клеопатра.

— На прощание мне хочется сказать вам, дорогая Клеопатра Павловна, что я счастлив встретить здесь вас. И не потому только, что приобрел опытного помощника, нет! Вы мне во многом заменяли покойную мать. И думается мне, что я полюбил вас, как любил когда-то ее.

— О мой мальчик! Я тоже люблю вас, как сына. Господь да поможет нам!

Наступили зимние сумерки, когда Рудольф входил в управление комбината. Он заранее разузнал, в каких специалистах здесь нуждались. Его документы были в полном порядке.

 

КОНЦЕРТ

Зрителям понравилось, что певица была одета в нарядное, длинное, вечернее платье с блестящими украшениями, играющими на свету.

— В полном параде! — удовлетворенно заметил шофер газогенераторного автомобиля Пищик и оглушительно захлопал.

И платье певицы, и сложная прическа, и улыбка, которой она ответила на аплодисменты, казалось, говорили:

«Дорогие зрители! Я оделась так ради вас, потому что я хочу понравиться вам еще до того, как запою».

В знакомом каждому клубном зале сразу стало, «как в театре». После коротких вздохов, замечаний, брошенных шепотом, покашливаний наступила глубокая тишина.

Молодой лесоруб потянулся к уху соседа:

— Откуда артистка приехала?

Шофер Пищик ответил обиженным тоном:

— Ниоткуда не приехала. Наша, здешняя.

— Не встречал что-то такую.

— Учительницей в школе работает. Немецкий язык преподает. Понял, еловая голова? Уж который раз выступает в клубе!

— Я на бюллетене был, — словно извиняясь, объяснил молодой лесоруб.

Вел концерт бригадир такелажников Алексей Донской, пожилой мужчина в хорошем, тщательно отутюженном костюме. Он пошептался с певицей — это также всем понравилось, потому что напоминало настоящий концерт, — и объявил звучным баском:

— Наталья Даниловна исполнит арию Лизы…

Рукоплескания заглушили его слова.

Певица улыбнулась и еле заметно кивнула. Прозвучало короткое вступление. Пауза… И полились звуки, полные печали, страстная жалоба покинутой девушки.

Она взволновала всех в этом зале: семейных людей, девушек, молодых лесорубов, считавшихся отчаянными ребятами, старика — станционного сторожа, пришедшего за десять километров на сегодняшний концерт…

«И чего это мне сделалось так хорошо? — спрашивал себя Генка Пищик. — Ну, какое, в сущности, дело мне до этой самой Лизы, которая жила больше сотни лет тому назад? А вот берет за душу… И как берет! Почему?»

— Редкий голос для здешних мест… — пробормотал высокий, широкоплечий мужчина, сидевший у самой стены.

Он пристально смотрел на сцену.

Певица взяла последнюю ноту и замерла, слегка подняв руку, словно прощаясь с улетевшей мелодией.

В зале захлопали, зашумели. Лесорубы топали ногами, выражая этим свое одобрение.

— Браво! — кричали во всех рядах.

— Просим «Соловья»! «Катюшу»! Бригадир такелажников жестом призвал к тишине.

— «В далекий край товарищ улетает»… — запела певица.

Голос звучал так сильно, что казалось, ему тесно в четырех стенах, что рвется он наружу, в таежные дебри, в степь, чтобы звучать там на просторе и уйти далеко, за пологие холмы, укрытые мглой…

Концерт был окончен. Оркестранты укладывали свои инструменты, дежурные тушили свет в зале клуба. Но на сцене задержалось много людей. Каждому хотелось поздравить певицу с успехом или просто еще раз посмотреть на нее вблизи.

Пищик также был здесь. Он вертел во все стороны головой на несообразно длинной шее и не сводил с певицы влюбленных глаз.

На сцене оказался и высокий мужчина, сидевший во время концерта у стены. Он, по-видимому, выжидал, когда людей вокруг исполнительницы поубавится, чтобы подойти к ней.

За мужчиной из дальнего угла сцены незаметно наблюдал стройный, худощавый человек, одетый в черный полушубок и шапку-кубанку из черного каракуля.

— Ну что же, пошли, товарищ Приходько? — окликнул его директор комбината.

— Пошли, Григорий Петрович, — коротко отозвался тот.

И они направились к выходу.

Возле Натальи Даниловны теперь оставалось всего несколько человек, не спешивших расходиться. Молодая вертлявая женщина схватила певицу под руку и твердила, что она ни за что не отпустит ее, пока не напоит чаем со своим необыкновенным вареньем из ежевики и морошки.

— Ко мне! Ко мне! — повторяла она. — Переоденьтесь и ко мне!

Это была сослуживица Натальи Даниловны и ее соседка по квартире.

К певице подошел Пищик. Ему хотелось сказать что-то свое, особое, чтобы вышло не так, как у других.

— Наталья Даниловна… — торжественно начал он и осекся.

Певица вопросительно смотрела на него. Она улыбалась, ее улыбка смущала Пищика.

— Слушаю вас, Гена…

— Вы просто за душу берете, Наталья Даниловна! Я чуть не заплакал, честное слово!

Пищик для убедительности хлопнул шапкой по декорации. Поднялась туча пыли, кто-то чихнул. Пищик сконфузился и, все больше и больше смущаясь, машинально продолжал выколачивать пыль, повторяя:

— Дорогая Наталья Даниловна, вы сегодня так пели… так пели…

— Постараюсь петь еще лучше, Гена, — ласково сказала Наталья Даниловна.

— Лучше нельзя, честное слово!

— Разрешите и мне выразить свое восхищение вашим талантом, — раздался спокойный мужской голос.

К певице подошел широкоплечий мужчина высокого роста.

— Боюсь, что буду повторять уже сказанное другими, но что же делать. Талант покоряет всех. Позвольте, Наталья Даниловна, представиться: инженер-механизатор Кротов Роман Иванович.

Наталья Даниловна повернулась к говорившему и взглянула на Кротова. Перед ней стоял человек атлетического сложения, с уверенными манерами. Совершенно голый череп, голубые умные и холодноватые глаза, плотно сжатые губы большого рта…

— Я прибыл в ваши палестины недавно, по долгу службы, — продолжал Кротов, — но имею некоторое отношение и к искусству, как дилетант, конечно. Меня уже подключили к самодеятельности. Малюю декорации для здешней сцены. Прошу разрешения показать вам свои скромные труды.

Глаза Кротова с какой-то особой пытливостью впивались в лицо Натальи Даниловны. Она спокойно выдержала его взгляд, улыбнувшись повела плечами и просто ответила:

— Приятно, что прибыло пополнение в здешнюю самодеятельность. Но вот в живописи я мало смыслю. Вряд ли смогу быть вашим судьей.

Сослуживица Натальи Даниловны заторопилась:

— Пойдемте же, Наталья Даниловна. Нам завтра рано вставать!

Кротов откланялся.

Спустя два часа после концерта в поселке все затихло. Огни в окнах погасли. С окраины доносились захлебывающиеся звуки гармони и слышался хриплый собачий лай. Бодро постукивал движок небольшой электростанции.

Со стороны лесной биржи несся грохот бревен. Там работа шла круглые сутки.

Надвинувшиеся с севера снеговые тучи окутали всю территорию поселка непроницаемой тьмой. Но наблюдательный человек мог бы заметить, что вдоль стен и заборов, направляясь прямо к зданию школы, осторожно проходит человек в черном полушубке и шапке-кубанке.

Все спали в этот час. Спал Пищик, спала восторженная соседка Натальи Даниловны. Спал в своей не вполне еще обжитой комнате и новый инженер комбината Кротов.

Человек подошел к одному из окон школы.

Внимательно оглядевшись по сторонам, прислушавшись к ночным звукам, он легонько постучал в окно. Занавеска на окне шевельнулась, и вскоре женщина выскользнула из дверей.

Оба, тихо переговариваясь, отошли подальше от крыльца.

— Ну как? Он? — шепотом спросил человек в кубанке.

— Пока не знаю, — ответила женщина. — Где же его рыжий парик?

— Надо думать, в чемодане. Он снял его при выезде из города.

Они разошлись через минуту.

 

БЕЗ ПАРОЛЯ

Прошло несколько недель с того вечера, когда Наталье Даниловне представился инженер-механизатор Роман Иванович Кротов.

Давно не устраивали концертов и спектаклей на клубной сцене. Наступило горячее время: заканчивался очередной квартал. План был напряженный. Последний месяц должен был решить: сохранит ли «Таежный» переходящее знамя или его отвоюет другой комбинат, который выйдет на первое место?

Лесорубы почти не покидали своих участков, ели и отдыхали здесь же, в тайге, у костров, в шалашах, оборудованных наспех.

Водители тракторных тягачей день и ночь трелевали древесину от мест заготовки к лежневым дорогам.

Непрерывным потоком текли по лежневкам кряжи и бревна. Среди шоферов газогенераторных автомашин выделялся Гена Пищик, выделялся тем, что никогда не унывал. Он заметно похудел, длинная шея еще больше вытянулась, но песня, как всегда, неслась из кабины газогенератора. Голос певца охрип на морозе, и озорно звучали слова старинной песни: «Начинаются дни золотые»…

Ударили крепкие морозы, ветры бывали такими сильными, что становилось трудно дышать. Но нигде не замедлялась работа.

Тяжело приходилось в эту пору инженеру Кротову. Он понимал, что не может держаться в стороне от коллектива, относиться безучастно к работе. То дело, о котором знал он один, требовало, чтобы Кротов считался в числе лучших сотрудников комбината. Роман Иванович понимал это холодным своим умом, но бывали такие минуты, когда ему, привыкшему вести жизнь, невидимую для других, становилось трудно сдерживать бешенство.

Светает только в девять утра, но все поднимаются задолго до света, и инженер Кротов — одним из первых. В ремонтной мастерской холодно. Кротов в испачканном ватнике обходит машины, которые надо выпустить сегодня.

Вчера были неприятные минуты. Трелевочный трактор проработал полсмены и вернулся на буксире в мастерскую. Директор развел руками и сказал, сдерживаясь:

— Роман Иваныч, не ожидал от вас. Ведь наша с вами отдача должна быть больше, чем у других.

«Отдача!» Когда она кончится? Далекий север, неуютная комната, общая баня — это похоже на ссылку.

Сегодня график, завтра график… Завтра работа пойдет на лад — директор похлопает его по плечу:

«Сегодня на уровне, Роман Иваныч… И дело подогнали, и свою прогрессивку. Добьем квартальный, тогда можно будет и по пельменям ударить. Моя старуха — мастерица!»

Как он ненавидит все это!

— Посмотрите, Роман Иваныч, даже наша отшельница Клеопатра вышла на линию огня, — говорит Кротову директор.

Действительно, даже домоседка Клеопатра Павловна стала появляться на людях. Ей поручили читку газет в обеденный перерыв, и, кажется, это ее даже увлекло. Она внимательно прислушивалась к лаконичным разговорам, отвечала на вопросы, объясняла то, что могла объяснить. Старуха занималась этим каждый день. Вечером она иногда встречалась с глазу на глаз с Кротовым, но ничего полезного для него сообщить не могла. Да он и не ждал этого от нее.

Кротов много раз подстерегал Наталью Даниловну и подыскивал повод для встречи, но его неизменно постигала неудача. То Наталья Даниловна была занята — давала дополнительные уроки отстающим ученикам, то самого Кротова дела загоняли на отдаленные участки и он пропадал надолго.

Встречи же при свидетелях ничего не давали Кротову. Хмуро промямлив несколько ничего не значащих фраз, он уходил недовольный, ругая учительницу за ее недогадливость.

Дважды вечером он, провожая Наталью Даниловну, заходил к ней домой. Но и это ни к чему не привело. У Натальи Даниловны тотчас появлялась ее шумная соседка Людочка, мастерица варить варенье.

Наталья Даниловна говорила мало, зато Людочка трещала без умолку. Она хохотала, задавала Кротову неприятные вопросы:

— Ну, признайтесь, почему вы так рано полысели? Бурная жизнь, да? Почему вы до сих пор не женились?

— Потому что не встретил такой женщины, как вы.

— Вы шутите? Почему же вы пришли не ко мне, а к Наталье Даниловне? Сибирские морозы не охладили еще вашего темперамента? Все-таки в кого вы в конце концов влюбитесь — в меня или в Наталью Даниловну?

Кротов, ссылаясь на срочное дело, уходил, в душе посылая Людочку ко всем чертям.

А дни шли да шли, дни складывались в недели… Веяло теплом, покров снега стал рыхлым, приобрел сизый оттенок. Лед на реке вздулся, почернел…

В один из таких дней Наталья Даниловна вышла из квартиры директора комбината. Она только что закончила урок с директорским сыном, который в двух четвертях имел двойки по немецкому. Директор пообещал «содрать с первенца шкуру, если он и в этом квартале не выправится».

— Плохой педагогический прием, Григорий Петрович, — сказала учительница директору, когда они остались одни.

— Я уж и не знаю, какие приемы тут нужны. Догонит он других — я ваш должник на всю жизнь!

Идя домой, Наталья Даниловна глубоко, всей грудью вдыхала весенние ароматы, которыми был напоен воздух. Она радовалась отдыху, теплому дню.

На перекрестке из-за поворота неожиданно показался Кротов.

— Здравствуйте, долгожданная Наталья Даниловна! — произнес Кротов, довольно улыбаясь. — Не скрою, что я специально поджидал вас. Давно добиваюсь возможности побыть с вами наедине.

— Вот уж чего бы не подумала, — обронила Наталья Даниловна. — За чем же была остановка?

— Да вспомните, Наталья Даниловна! — взмолился Кротов. — Когда бы я ни подошел к вам, нам мешали. Один ваш цербер Людочка чего стоит!

Наталья Даниловна улыбнулась:

— Она вам неприятна?

— Признаться, терпеть ее не могу.

— Ну, не надо быть сегодня злым.

— Почему же сегодня?

— Вы только посмотрите вокруг! Что делается!

— Что делается! Обыкновенная весна.

— Весна всегда необыкновенна.

Незаметно они миновали территорию поселка и вышли к лесу.

— Свернем на опушку, — предложила Наталья Даниловна.

Небо было ясным, и с опушки виднелись далекие сопки с темнеющей тайгой на горизонте.

— Вот уж скоро лето… — мечтательно протянула Наталья Даниловна. — Эти склоны покроются яркими травами. Красные и желтые цветы зацветут на лугах. Таких нет в центральной полосе… Станет так хорошо, что забудешь свое горе, на время конечно…

Кротов насторожился:

— Мне говорили, что вы переживаете какую-то личную драму… Не понимаю, как такая женщина, как вы…

— Мы недавно знакомы, — прервала его Наталья Даниловна. — Вы многого не знаете, потому и не понять вам.

— А если вы ошибаетесь и я понимаю решительно все? — медленно произнес Кротов.

Наталья Даниловна с недоумением пожала плечами.

— Послушайте, Наталья Даниловна, — продолжал Роман Иванович, — много раз я собирался вызвать вас на деловой разговор…

— Какие у нас с вами могут быть деловые разговоры?

— Прежде всего вы должны ответить на мои вопросы. Разрешите?

— Задавайте, если это нужно.

— Да, нужно и очень нужно. Не праздное любопытство руководит мной. Почему вы, русская женщина, с таким русским лицом, с именем Наталья Даниловна, носите немецкую фамилию Келлер?

— Это фамилия моего мужа.

— А где ваш муж?

— Погиб самым нелепым образом. При автомобильной катастрофе… — нехотя пояснила Наталья Даниловна.

Она заметила, что Кротов насторожился, что он каким-то особым взглядом посмотрел на нее.

— А вам известно, чем Отто Келлер занимался в Советском Союзе?

— О! Вы знаете его имя? — воскликнула Наталья Даниловна. — Да, мне известно, чем Отто Келлер занимался здесь.

— Вам все известно?

— Все.

— У него не было от Вас секретов?

— Уверена, что нет! — твердо отчеканила Наталья Даниловна. — Но не кажется ли вам, уважаемый Роман Иванович, что наш разговор принимает несколько неподходящую форму для малознакомых людей?

— Нет, мне кажется, что все пока идет нормально и развязка приближается! Минуту терпения, и все станет на свое место. Скажите, Наталья Даниловна, Отто Келлер никогда не упоминал моего имени?

— Нет, — спокойно ответила она, — имени Романа Ивановича Кротова мой покойный муж никогда не упоминал. Впервые я услышала это имя из ваших уст.

Неподдельное изумление и как будто вызов были в глазах Натальи Даниловны.

— Ну, а если на мгновение предположить, что моя настоящая фамилия не Кротов? — Он испытующе посмотрел на нее.

— На предположениях можно далеко уехать, — хладнокровно ответила Наталья Даниловна. — Если следовать за вами, то можно договориться до того, что и моя настоящая фамилия не Келлер, а какая-то другая.

— Ну нет! Имеются веские доказательства, что вы именно Наталья Даниловна Келлер и прибыли сюда из Н-ска после гибели мужа. Мне даже известно, что смерть мужа настолько на вас повлияла, что вы были не в состоянии появиться в своей городской квартире.

— Да, вы кое-что знаете обо мне. Кое-что… — иронически заметила Наталья Даниловна и повернула назад, к поселку. — Однако мне пора возвращаться. Вы проводите меня, Роман Иванович?

— Постойте! Я считаю, что наш разговор далеко не закончен…

— Тогда продолжайте, — согласилась она и остановилась.

— Почему вы не спрашиваете, как моя настоящая фамилия? Ведь я убежден, что Отто Келлер рассказывал вам обо мне.

— Отто Келлер мне многое рассказывал. Что ж, если есть необходимость, назовите вашу «настоящую фамилию». — Она произнесла это с явной насмешкой.

Кротов одобрительно посмотрел на нее:

— Вашей выдержке может позавидовать любой мужчина, видавший виды. Да, Отто Келлер мог бы гордиться своей школой.

— Действительно, я прошла хорошую школу, — скромно ответила Наталья Даниловна.

— Я начинаю понимать, почему Келлер полюбил вас…

— О! — подняла брови Наталья Даниловна. — Это тоже входит в наш деловой разговор?

— Вы хотите подшутить надо мной, но я не обидчив. Объясняться с вами меня заставляет не любопытство, а долг.

— В таком случае ближе к делу! К долгу!

— Фамилия Куун ничего вам не говорит? — Кротов впился в нее глазами.

— А при чем тут вы, Роман Иванович? — вопросом ответила она и спокойно встретила его взгляд.

— Я — Рудольф Куун!

Наталья Даниловна неожиданно расхохоталась. Она смеялась звонко, весело. Потом, сдерживая себя, обратила смеющееся лицо к Кротову и сказала:

— Ну и лихо получилось! Прямо как на старой провинциальной сцене. Явление энное, те же и таинственный незнакомец. Вот что, — уже серьезным тоном продолжала Наталья Даниловна: — бросьте эту игру! Я не дура! Так и передайте подославшим вас ко мне фокусникам!

Она казалась не на шутку рассерженной.

— Как? — растерялся Куун. — Меня же еще и подозревают? Чего вы от меня хотите?

— Доказательств! Понимаете? Неопровержимых доказательств того, что вы именно Рудольф Куун, а не Кротов. До того как эти доказательства мне предъявят, я не знаю никаких Куунов и не могу вести с вами двусмысленных разговоров…

— Так… — Куун приблизил свое лицо к лицу женщины и произнес медленно. — Ваши любимые папиросы «Северная Пальмира»?

Она ответила без удивления и с усмешкой:

— Я не курю…

Рудольф похолодел. Мгновение он молчал, мучительно раздумывая… Ответ был совершенно неожиданным. Неужели на этом конец всему? Почему она так ответила? Отзыв, которого он ждал: «Теперь я курю „Люкс“», — не был произнесен… Наталья Даниловна не знает пароля! Что же это — западня?

Куун думал с лихорадочной быстротой. Надо что-то решить, сейчас же.

Но могла ли она узнать пароль? Отто погиб внезапно. Может быть, он не успел передать пароль жене? Или (самое страшное) он еще не подготовил жену к той работе, которую ей придется вести здесь. Может быть, и так. Иначе — зачем она уехала в эту глушь?

Но отступать было поздно. Приходилось идти на риск. Сколько сил отняла у него эта нежданная минута!

— Хорошо, Наталья Даниловна, — сказал устало Рудольф, — я представлю вам человека, помнящего меня с детства и знающего мою настоящую фамилию.

— Кто этот человек?

Рудольф несколько успокоился. Такой вопрос могла задать только соучастница Келлера. Он почти благодарно посмотрел на Наталью Даниловну.

— Этот человек — счетовод клуба Воронцова.

— Но это же старая, выжившая из ума старуха! И откуда ей знать ваше прошлое?

— Вы встречались с Воронцовой? Говорили с ней?

— Нет, я не обращала на нее внимания.

— Советую обратить. Это умный, но замкнувшийся в себе человек. В свое время она была близка с моим отцом — фон Кууном. Когда-нибудь я подробнее познакомлю вас с моей родословной. А принять облик свихнувшейся старухи Воронцову заставили обстоятельства…

Наталья Даниловна с интересом слушала Рудольфа. Он проводил ее до дома. Они простились, договорившись о дне встречи с Воронцовой.

 

РАЗГОВОР ЗА КУЛИСАМИ

Репетировали комедию «Слуга двух господ». Клеопатра Павловна готовила костюмы для спектакля, когда Рудольф и Наталья Даниловна вошли в ее чуланчик.

— Клеопатра Павловна, я привел к вам Наталью Даниловну.

— Прошу вас, милочка. Тут вы в своем кругу. Руди говорил о вас. Отодвиньте там бутафорию и садитесь.

— Дайте мне осмотреться, Клеопатра Павловна, — здесь у вас много интересного.

Костюмерная, она же мастерская реквизита, представляла собой большой чулан без дневного света. Сильная лампа под матовым абажуром освещала все углы. По стенам до потолка шли деревянные простые полки, на которых стояли, сидели, лежали куклы, маски, парики и всевозможные предметы театральной бутафории.

Но среди всего этого пестрого мира глаза посетителя приковывал к себе тряпичный человек в широких красных штанах. Немолодое лицо его выражало живость и усталость одновременно. Талантливой рукой лицу тряпичной куклы было придано выражение бесконечной человеческой усталости и скептицизма. Это был как бы символ обреченности и бессильного любопытства к завтрашнему дню. «Уходящий», — так хотелось назвать эту куклу.

Хозяйка перехватила взгляд Натальи Даниловны.

— Это мой друг Труфальдино. Он нравится вам? Моя работа.

— Талантливо! Он почти живой.

— Скоро он будет выступать в кукольной комедии. Я много говорю с ним. За те годы или месяцы, какие мне еще суждено прожить на белом свете, мы еще больше сроднимся с ним… Наталья Даниловна, Руди говорил мне о вас и о вашем покойном муже. Вам удалось побывать с ним за границей?

— К сожалению, нет, но мой муж много рассказывал о Европе. Отпуск он однажды провел в Париже…

— О, Париж!.. — воскликнула старуха. — И консьержка, конечно, говорила ему каждое утро: «Месье, сегодня день особенно чудесный, и Париж тоже!» Не правда ли? И каждый день был действительно чудесен…

Морщинистое, худое лицо Воронцовой освещалось синими и теперь еще не совсем выцветшими глазами. Она вспоминала людей, давно умерших, и события, давно прошедшие. Она говорила о Париже, городе ее молодости.

— В один из чудесных парижских дней на прогулке за городом я познакомилась с Иоганном фон Куун… О! Он тогда был совсем молодым человеком. Мы подружились. Дружба наша продолжалась несколько десятков лет. Особенно памятны мне встречи с ним уже в России, в Петербурге. Я хорошо знала и жену Иоганна фон Куун — Жюли, урожденную Ланскую. Это были родители нашего Руди… — задумчиво пояснила Воронцова.

— Разве они умерли?

— Умерла мать Рудольфа. Отец вынужден был бежать из России. Сейчас он в Германии… Не правда ли, Руди?

Рудольф кивнул головой. Он сидел молча, иногда усмешка набегала на его крепкие губы.

— Я рада, — говорила старуха, — что Руди дружит с вами. Бедный мальчик! Он так одинок… Руди показывал вам свою новую работу: декорации к «Борису Годунову»? Мы будем ставить одну картину из оперы.

Рудольф засмеялся:

— К сожалению, не удостоился. А заявку на критику Натальи Даниловны я сделал еще зимой.

— Ну право, Руди, покажите полотна! Рудольф поднялся. Они прошли в зрительный зал.

— Эй, Семен! — крикнул Рудольф.

Выскочил растрепанный подросток лет пятнадцати, вымазанный красками и углем.

— А вот верный рыцарь Мельпомены — Сенька. Быть может, он был бы величайшим театральным художником, если бы фортуна не сделала его пламенным поклонником газогенератора. Давай занавес, Сенька! Сцена у фонтана. Помните: «Я здесь не для того, чтоб слушать нежны речи любовника»… А ты, товарищ Семен, мне пока не нужен.

Сенька ушел, обиженно пожав плечами. Воронцова вернулась в свой чулан. Рудольф и Наталья Даниловна остались вдвоем в пустом полутемном зале.

— Ну как?

Трактовка темы была необычной. Фонтан казался не искусственным сооружением, а водопадом в глухом месте. Вместо парка, где встречаются Марина и Самозванец, был изображен заросший лес, мрачный, дикий…

— Я не ценитель живописи, — тихо сказала Наталья Даниловна, — но это я поняла.

— Что вы поняли? — требовательно спросил Рудольф.

— Вы написали то, что близко вам, — здешний лес, здешний пейзаж. Вы перенесли Самозванца в другую обстановку.

— В ту, которую я ненавижу! Да, вы поняли. Хорошо сделано?

— Неплохо, но страшновато.

— В жизни много страшного… Разве не страшно то, что они сделали с Россией?

— Рудольф, вы же очень молоды — вам тридцать лет. Что вы знаете о прежней России?

— Я знаю, что моя жизнь могла бы быть прекрасной, если бы не катастрофа 1917 года. Отец был вынужден бежать отсюда, мать рано умерла. Я мог получить блестящее образование…

— Но вы и так инженер, да еще и художник.

— Здесь я не хочу быть ни инженером, ни художником. Все равно у них всё разрушат…

— Нас могут услышать.

— Никого нет. А с вами я могу говорить откровенно. Только единицы, только сильные духом, те, кто управляют жизнью своей, имеют право управлять жизнью других, — они останутся. Остальные должны погибнуть! Это неизбежно!

Она внимательно слушала его, затем задумчиво обронила:

— Я не думала, что встречу здесь таких людей…

— Каких, Наталья Даниловна?

— Значительных.

Рудольф молча пожал ей руку:

— Ну, а теперь вы верите, что я Рудольф Куун? Верите доказательствам, которые я вам представил? Достаточно ли их?

— Достаточно.

— Вы должны мне верить во всем, — продолжал Куун, стараясь говорить как можно убедительнее. — Отбросьте всякие подозрения. Скажите, вы знаете людей, с которыми встречался Отто Келлер? — спросил Рудольф тихо. — Тех, которые ему помогали… — пояснил он.

— А вы разве их не знаете? — спросила Наталья Даниловна.

На ее лице было удивление.

— В том-то и дело, что не знаю. Черт бы побрал моего шефа.

— За что?

— За чрезмерную конспирацию. Все чрезмерное приводит к идиотизму. Он сорвал меня с насиженного места в Ленинграде, где я жил припеваючи, и погнал в Сибирь, дав единственную явку к вашему мужу… Видите, я откровенен с вами, Наталья Даниловна.

— Иначе я не поняла бы, зачем вы здесь.

— По милости дорогого шефа я топчусь у разбитого корыта! Но если поразмыслить, то и шеф не так уж виноват. Кому могло прийти в голову, что ваш муж глупейшим образом сойдет со сцены? И именно в такое время…

Рудольф с досадой в голосе оборвал фразу.

— А вы бы связались с шефом. Ведь Ленинград не так уж далеко, — посоветовала Наталья Даниловна.

— Я несколько раз его запрашивал. Но Ленинград упорно отмалчивается. Шеф или выехал куда-то внезапно, или, быть может, произошло что-нибудь и похуже… Сами понимаете, в нашем деле всего приходится ожидать!

— Да, вы правы, все может быть… — задумчиво сказала Наталья Даниловна. — Но позвольте! — воскликнула она. — Почему бы вам не обратиться к помощникам шефа в Ленинграде?

— Никого я там не знаю. В Ленинграде я находился на пассивном положении и тихонько выжидал своего времени — времени действовать. Теперь-то вы поняли, насколько затруднительно мое положение сейчас?

— Понять-то я поняла. Но что же нам делать?

— Попытаться еще раз установить контакт с шефом, запросить его инструкций. Ну, а если и тогда ответа не последует… значит, провал! Нам с вами останется один выход. Единственный!

— Какой же это выход?

— Попробовать открыть крепко запертую дверь!

— И эта дверь?..

— Успеем еще поговорить об этом. Не будем сидеть сложа руки. Мы сможем впоследствии достойно отчитаться. Здесь, а может быть, и на той стороне! — добавил он многозначительно.

— Ну что же надо делать? — спросила Наталья Даниловна.

— Прежде всего разыскать людей, которых называл вам ваш муж. Надо выяснить, какие они имели задания, что они уже выполнили. Если они ничего не сделали, мы должны заставить их выполнить свой долг. Ну, а к тому времени наше положение здесь должно полностью проясниться.

— Мне кажется, что я знаю только троих…

— Кто же они?

— Все живут в Н-ске. Про двух могу рассказать подробно, а третьего я мало знаю — знаю только имя и отчество… Пойдемте отсюда, я все расскажу вам по дороге. Мы и то уж нарушаем приличия, оставаясь так долго вдвоем.

Он молча пропустил ее к выходу.

 

НОЧНЫЕ ТЕНИ

Библиотекарша заболела как раз тогда, когда в ней больше всего нуждались. Надо было ехать в Н-ск за книгами, приобретенными для комбината. Правление клуба «Таежного» решило командировать за литературой счетовода клуба Воронцову. Сначала Воронцова наотрез отказалась поехать. Ее убеждали. Она отвечала: «Стара, оставьте меня в покое. Разве я мало делаю для клуба?»

На нее махнули было рукой, но тут Рудольф поневоле стал помощником клубной администрации и потребовал, чтобы Воронцова поехала в Н-ск.

— Слушайте, Клеопатра Павловна, дорогая, ведь болезнь библиотекарши нам как с неба упала.

— Кому — нам? — вызывающе спросила Воронцова.

— Вы уже успели забыть, о чем мы с вами условились.

— Мы не уславливались о том, что я буду разъезжать.

— Нельзя предусмотреть все до последней мелочи.

— Я устала.

— Надо поехать, и вы поедете!

— Зачем?

— Вот это дельный вопрос.

Рудольф рассказал, что ей предстоит сделать в Н-ске.

— Это сложно… — пробормотала старуха. Она была испугана.

— Ничего сложного нет. Надо разузнать, где эти люди, что с ними. И только.

Разговор происходил в костюмерной. Воронцова время от времени бросала беспокойные взгляды на своего любимца Труфальдино.

— Вы что же, просите у него совета или мысленно прощаетесь с ним? — насмешливо спросил Рудольф.

— Я не люблю бестактных шуток! — сухо ответила Воронцова. — Хорошо, я еду.

После отъезда Воронцовой Рудольф заглянул в костюмерную. Труфальдино не было на месте.

— Даже в пути она не расстается с ним! — смеясь, сказал он Наталье Даниловне. — Труфальдино всегда с нею: дома, в костюмерной, теперь в командировке.

— Вероятно, она суеверна?

— Как и мы с вами. И Труфальдино стал для нее талисманом.

— Талисманом? Чего она может ждать от судьбы?

— Все мы ждем…

Весенний вечер был холодным, трава — обильно росистой. С реки поднимался туман, настолько плотный, что скрывал всё понизу. Казалось, что деревья вырастают прямо из его белой пелены. Всходила круглая багровая луна. Где-то кричала болотная птица. Чуть слышно плескалась темная река.

К воде быстро спускалась женщина. На берегу к колышку была привязана легкая лодка. Женщина вошла в нее и села на корму. Из кустов к лодке направился худощавый человек в темном плаще. Отвязав лодку, он оттолкнул ее, прыгнул сам и взял весла. В молчании проплыли мимо плавучего буйка с двухцветным фонариком. Теперь они шли по течению, бросив весла.

Постепенно окружающее менялось. Поднявшийся ветер разогнал туман; все сверкало, искрилось, переливалось вокруг них. Движение лодки было незаметным. Очень медленно уходили назад берега… Мужчина снял кепи — светлые волосы блеснули при луне, — взглянул выжидающе на спутницу:

— Теперь рассказывайте.

— Рассказывать придется много, Приходько… — тихо ответила женщина.

Лодка продолжала неслышно скользить по водной ряби, и вскоре исчезла за поворотом реки.

Колокол на пожарной каланче давно пробил полночь. Снова пал туман, придававший нереальный, фантастический вид всему окружающему. Перед рассветом ночная темень стала гуще. Из-за угла показалась фигура высокого, широкоплечего мужчины. Она скользнула на фоне белой стены клуба. Несколько мгновений мужчина повозился с замком. Послышался приглушенный щелчок, дверь подалась, и мужчина проник внутрь. Вошедший быстро разыскал вход в комнатушку Воронцовой. Занавесив окно одеялом, он зажег карманный фонарик. Тонкий, будто клинок шпаги, световой луч забегал по деревянному полу, незатейливому скарбу и блестящим кафелям печи.

Человек переворачивал вещи, рылся в тряпье, аккуратно возвращал каждый предмет на свое место, выстукивал печь и доски пола, задержался с осмотром содержимого фанерного чемодана и порванного мешка с рухлядью. Человек устал. Испарина выступила на его лысой голове. Разочарование, досада были написаны на его лице, когда он покинул здание клуба.

Спустя несколько дней возвратилась из командировки Воронцова, привезя из Н-ска книги. Разговор Воронцовой с Рудольфом был коротким. Все усилия Клеопатры Павловны оказались тщетными. Ни одного человека из названных Натальей Даниловной разыскать не удалось.

— И больше не загружайте меня подобными поручениями! — заявила Воронцова огорченному Рудольфу.

С видимым удовольствием она вернулась к своим обычным занятиям: кройке костюмов и возне с куклами.

Несмотря на всегдашнюю свою осторожность, Клеопатра Павловна не замечала, что внимательные глаза следят за ней. Вечерами высокий, плечистый мужчина с оглядкой приближался к ее окну и, прильнув к стеклу, терпеливо что-то высматривал. Ночные шорохи на миг отпугивали человека — он отскакивал, а потом снова приближался к покинутому месту. Так продолжалось немало ночей.

И вот однажды ночью человек увидел наконец то, что хотел увидеть давно…

Через несколько минут слабый свет коптилки, проникавший наружу через еле заметную прореху в занавеси, погас. Белая длинная фигура показалась за стеклом. Окно открылось от толчка. Воронцова облокотилась на подоконник и пристально вглядывалась в ночную темноту. На улице стояла такая тишина, что старуха услышала биение собственного пульса на висках, обрамленных слежавшимися белыми волосами. Ничто не указывало на то, что за минуту до этого у окна кто-то стоял.

 

СЕМЕЙСТВО ФОН КУУНОВ

К крыльцу, на ступенях которого сидела Наталья Даниловна, подошел Генка Пищик. Под жарким солнцем выцвели его густые брови и пряди волос, вылезавшие из-под кепки. Синий комбинезон со множеством карманов ловко сидел на нем.

— Любуетесь видом, Наталья Даниловна? — спросил он. — «Начинаются дни золотые».

— Начались, Гена.

— Да, вовсю солнце печет.

Пищик, как всегда, с восхищением глядел на Наталью Даниловну:

— Смотрите, Наталья Даниловна: по реке идет сплав. Знаете, как называются те большущие плоты?

— Не знаю, Гена.

— Кошели. Чтобы связать их, требуется большое искусство. Не каждому оно дается! Из рода в род передают его мастера сплава. Вот какие дела…

На залитой солнцем реке разворачивалась своеобразная, ни с чем не сравнимая сибирская таежная картина. Между темной зеленью берегов, по серебряной от солнца речной зыби, торопясь, сталкиваясь, подгоняя одно другое, плыли отдельные бревна. И вдруг почти во всю ширь реки вступал огромный плот.

Ладно связанный, медленно двигался он, раздвигая всё впереди и по сторонам, а на нем, обнаженные до пояса, прыгали с баграми сплавщики, обугленные солнцем. Ни одного свободного метра не находил глаз на реке. Стоя в воде вдоль берегов, сотни людей с баграми спускали, толкали, оттягивали лес. Шум сплава, особая смесь звуков, человеческих голосов, речного плеска, скрипа плотов не долетали сюда. Поэтому вся картина, полная жизни, красок, блеска, была словно кадр из немого фильма.

К Пищику подошли два товарища-шофера, попросили прикурить. Генка протянул одному свою сигарету, другого отстранил:

— Третий не прикуривает. Возьми у него огоньку.

— Вы суеверны, Гена? — смеясь, спросила Наталья Даниловна.

— Есть немного.

— Стыдно!

— Стыжусь. А знаете, откуда это пошло?

— Что пошло?

— То, что третий не прикуривает.

— Не слыхала.

— Расскажу. Это исторический факт! — с важностью заявил Гена.

За «исторический факт» Пищик нередко выдавал то, что смахивало на вымысел. Таких «фактов» он знал много и рассказывать умел занятно.

— Это было, Наталья Даниловна, когда англичане воевали с бурами. Пришли они в Трансвааль как разбойники и угнетатели. Буры, конечно, встали как один. Стреляли они великолепно — снайперы замечательные! Притаятся и выжидают. И вот ночью закурит англичанин на позиции — бур заметит. Другой англичанин прикурит — бур взведет курок. Третий прикурит — бур стреляет, третьему конец. Вот откуда пошло.

Генку слушали с интересом, но один из приятелей пожал плечами:

— Сказка! Чепуха!

— Факт! — горячо возразил Генка.

Он простился с Натальей Даниловной.

— На лесную биржу надо, — спохватился он вдруг. Через минуту его мальчишеская фигура с длинной, худой шеей появилась на берегу. Издали донесся его голос:

Наталья Даниловна смотрела ему вслед. И вдруг лицо ее стало озабоченным: на дороге показался Рудольф. Он постоял на месте, поглядел на окно школьного дома и пошел к лесу.

Набросив на голову пестрый газовый шарфик, Наталья Даниловна поспешила туда же.

Куун сидел на пне пихты и мрачно курил.

«Умело выбрал место для разговора!» — про себя отметила Наталья Даниловна.

Действительно, ярко-зеленая лужайка давала широкий обзор. Никто не смог бы скрытно подойти к этому пню, а кусты, которые росли вокруг, надежно укрывали собеседников от посторонних глаз.

Увидев подходившую к нему Наталью Даниловну, Куун поднялся и сделал несколько шагов навстречу.

— Садитесь, пожалуйста, — указывая на пень, невесело пригласил он. — А я, подобно безнадежному воздыхателю, расположусь у ваших ног.

— Вы чем-то расстроены? — спросила Наталья Даниловна, усаживаясь.

— Радоваться нечему — все идет кувырком. Я поэтому и вызвал вас…

— Что-нибудь случилось?

— Ничего определенного сказать пока нельзя. Но вот неопределенность и заставляет беспокоиться…

— Нехорошие вести от Клеопатры Павловны? Вы так и не успели рассказать мне о ее поездке в город.

— Старуха или поглупела, или стала чрезмерно пугливой. Рассказывала она сбивчиво, будто и в самом деле ее перепугали. Никого из тех, кого надо было разыскать, она по старым адресам не нашла. Соседи, к которым она обратилась, будто бы подозрительно ее оглядывали и ничего вразумительного не сообщили. Куда те выехали? Что с ними произошло?.. Как же после этого не тревожиться? И, вдобавок, здесь за мной стали следить…

— Кто?

— Да хотя бы ваша соседка Людочка. Глаз с меня не сводит при встречах. Недавно, случайно обернувшись, чтобы прикурить — дул встречный ветер, — я увидел, что по моим следам идет Людочка. Когда поняла, что я заметил ее, свернула в сторону.

— Чепуха! Людочка и слежка! Это только вам могло прийти в голову. Вот уж у страха глаза велики! — весело рассмеялась Наталья Даниловна. — Неужели вы не понимаете, что Людочка просто ищет возможности пофлиртовать.

— Почему же она свернула тогда в сторону?

— Вы мужчина или школьник?

— Ну, а то, что мне сообщила Клеопатра Павловна, тоже, по-вашему, плод моего воображения?

— Что же именно?

— А то, что она однажды сама, собственными глазами, видела, как Людочка разговаривала с Приходько. А этот человек, по ее словам, работает не то в НКВД, не то в милиции…

Куун пристально посмотрел на Наталью Даниловну, но она продолжала смеяться.

— Эта старуха отшельница! Она нигде не бывает и не знает того, что знаю даже я, сравнительно новый здесь человек. Людочка рассказывала мне, что Приходько ухаживал за ней. Это старая история, которая известна всем в «Таежном». Мой друг, вы становитесь мнительны, как слабонервная девица… А вот неудача Воронцовой в Н-ске меня всерьез беспокоит.

— Я уже принял решение. На днях начальство командирует меня в город получать запасные части. Вот я и проверю сообщение старухи.

— Стоит ли вам рисковать?

— Риск будет минимальный. Проверять буду через одну глупышку — официантку вокзального ресторана. Я с ней познакомился, когда разыскивал Отто Келлера и вас.

— В таком случае я спокойна. Ну, вернемся домой?

— Посидим еще. Мне кажется, что я вас так давно не видел. Мне нужно видеть вас постоянно!

— Даже тогда, когда это не требуется для дела?

— Даже тогда. Если я не вижу вас один день, мне делается тоскливо, просто не нахожу себе места.

— Что ж, я рада, если только это искренне, — спокойно отозвалась Наталья Даниловна.

— Вполне искренне! — горячо подтвердил Рудольф. — И потому-то я давно хотел спросить вас, почему вы так сдержанны со мной, почему ни о чем не спрашиваете?

— Ну о чем, например?

— О моей прошлой жизни, о моих планах…

— Вы однажды сказали при мне Клеопатре: «Не все ли равно, кем были мы в прошлом».

— У вас хорошая память, но все же вам надо знать больше обо мне.

— Для чего? Ведь мы же связаны только работой.

— Я надеюсь, что в дальнейшем мы будем связаны не только этим. Теперь я понял Отто. Он сделал хороший выбор и, если бы не катастрофа на шоссе, был бы долгие годы счастлив. Я хочу рассказать вам…

— Именно сегодня?

— Завтра я буду на дальних участках, и послезавтра… Посидите со мной, Наталья Даниловна!

И Рудольф начал свой рассказ.

В конце прошлого столетия семья Куунов, разорившись, рассыпалась по свету. Старший брат Лео выехал в захудалый немецкий городишко, где, женившись на пожилой вдовушке, получил в приданое крошечное кафе. Он оставил при себе младшего в семье — девятилетнего брата Гуго. Сестра Амалия уехала в Ригу и поступила в бонны. Третий брат, двадцатилетний Иоганн, в будущем отец Рудольфа, выехал в Россию. Приятные манеры и приставка «фон» открыли перед ним двери богатых домов. У него нашлись высокие покровители, падкие на иностранные имена и немецкую предприимчивость. В их числе была Клеопатра Павловна Воронцова. Иоганн Куун прожил в России семнадцать лет. Он настолько обрусел, что его не тронули в 1914 году. Под именем Ивана Кунова он управлял угольными копями на юге России. Правда, ползли слухи о том, что Иван Кунов близок к лицам, уличенным в шпионаже в пользу немцев, и как-то в клубе раненый штабс-капитан публично назвал его немецким шпионом. Но штабс-капитан был известен как дебошир, а Кунов был принят в доме губернатора. Дело замяли. Кунов продолжал процветать. В Петербурге еще совсем молодым Куун женился на Жюли Ланской. До самой войны он аккуратно, каждый год, ездил с женой в отпуск на родину, куда обычно к этому времени приезжала и сестра Амалия.

В 1910 году в берлинской квартире Иоганна Кууна родился сын Рудольф.

Рудольф вырос и учился в Петрограде. Отцу в конце 1917 года пришлось бежать из России. Он не смог взять с собой семилетнего сына и тяжелобольную жену. Несколько лет она еще протянула как беспомощный инвалид и умерла в середине двадцатых годов.

Младший брат в семье — Гуго-Амацей Куун вырос в атмосфере провинциального кафе, которое он должен был получить в наследство.

С войны 1914 года он вернулся в чине лейтенанта, с железным крестом, без пальцев левой руки. Брат Лео умер. Кафе не давало дохода: инвалиды войны были плохой клиентурой. Гуго бедствовал. Он мечтал об иной доле.

В 1920 году в мюнхенском локале, в который случайно забрел Гуго Куун, он услышал выступление Гитлера. Гитлер извергал обещания, угрозы, пророчества. Гуго пламенно уверовал в «нового Мессию». С того дня началось знакомство Гуго Кууна с будущим фюрером. Оно стало близким.

Куун никогда не занимал особо видных постов, не на виду он и сейчас. Но он всегда находился где-нибудь «близко от власти». В критический день 30 июня 1934 года он был около своего кумира. Именно он помогал Гитлеру в расправе с его недавним другом Ремом и сотнями других. Такие услуги не забываются.

А следы Иоганна, отца Рудольфа, после бегства из России на некоторое время затерялись. Теперь он вот уже несколько лет проводит какие-то опыты в угольной промышленности Германии и живет в Берлине. Отец неоднократно оказывал сыну помощь через разных лиц, посылая валюту, вещи. Дважды он лично, под чужим именем, как представитель меховой фирмы, приезжал из Германии в Ленинград, якобы на пушной аукцион, и встречался с сыном. Последние годы связь между отцом и сыном проходила через представителей различных иностранных фирм, бывавших в Ленинграде.

После окончания института Рудольф пытался уехать за границу, но в это время с ним установили связь «хозяева с той стороны», и он получил указание остаться в Ленинграде…

— Да, история интересна, но печальна, — сказала Наталья Даниловна, когда Рудольф Куун кончил.

— Вы видите, как я одинок…

— Но есть шансы, что в будущем у вас все изменится. Ваш дядя Амадей Куун должен играть известную роль в Германии…

— Несомненно! — подхватил Рудольф. — И дядюшка может очень пригодиться нам там…

— Там? Нам?

— Да, когда мы переберемся туда.

— Неужели вы серьезно думаете об этом?

— Абсолютно серьезно! Если люди Келлера попались, кто-нибудь из них может вспомнить и о вас. И тогда… вы пойдете вслед за ними!

— А вы?

— Обо мне можете рассказать только вы. А те меня не знают. Другое дело, если провалится ленинградский шеф… Меня томят дурные предчувствия, Наташа. Можно мне так называть вас?

— Если хотите.

— Я откровенен с вами. Чувство опасности, которое мы с вами испытываем ежеминутно, конечно, сроднило нас. Я полюбил бы вас, Наташенька, если бы…

— Если бы?..

— Если бы мы были далеко отсюда. Здесь мы в плену, а в плену даже звери не любят… И знаете, — проникновенно продолжал Рудольф, — вы с вашим спокойствием, выдержкой, самообладанием и острым умом вселяете в меня уверенность, вы удваиваете мои силы…

— Милый Руди, уместны ли в нашем положении лирические отступления?

— Я только хотел, чтобы вы поняли, как необходимы мне! — Он помолчал, а потом неожиданно спросил: — Послушайте, а у вас есть какие-нибудь сбережения?

— Почти никаких. — Наталья Даниловна с изумлением посмотрела на Рудольфа, словно хотела спросить, что это за перемена в настроениях: то лирика, то меркантильные соображения?

— Для перехода на ту сторону, Наташа, нужны будут средства, и немалые. У меня, правда, созрел уже один план. Но такой шаг будет предпринят в крайнем случае… — добавил он загадочно.

— Видите ли, Руди, муж много помогал своим родным в Берлине, и потом мы жили как-то нерасчетливо, тратились на всякую дребедень — на мои наряды, например.

— А не дарил ли вам Отто драгоценности? — спросил Куун и взглянул на брошь, приколотую к блузке Натальи Даниловны, — большой зеленый камень в середине блестящей подковки излучал приятный блеск.

— Нет, я к ним равнодушна. А если вы имеете в виду эту безделушку, — она перехватила взгляд Рудольфа, — то стоит она немного. Это подарок матери Отто, так же как и вот это… — Наталья Даниловна сняла с шеи газовый шарфик.

— Ну что ж, в резерве будет мой план! — решительно заявил Куун.

— Вы все здраво взвесили, Руди? Не решаетесь ли вы очертя голову на что-нибудь рискованное? — озабоченно спросила Наталья Даниловна. — Расскажите мне, что вы намерены предпринять?

— Не могу.

— Мне?

— Именно вам! — угрюмо отрезал Руди. — Пойдемте, а то наша прогулка затянулась.

Около школы им попался навстречу запыхавшийся рассыльный.

— Инженера Кротова срочно требуют в дирекцию, — сообщил он.

— А что случилось? — подавляя тревожные нотки в голосе, спросил Куун.

— Нам оно без надобности, — безразлично ответил рассыльный. — Начальник какой-то из города приехал. Видать, ему и понадобилось…

Наталья Даниловна увидела, как побледнел Куун.

Немного овладев собой, он сказал:

— Хорошо, передайте, что сейчас приду.

— Вот что, Рудольф! — категорическим тоном заявила Наталья Даниловна. — В таком растревоженном виде вам появляться там нельзя. Вы посидите у меня и успокойтесь. Я сама выясню, что случилось. Наблюдайте в окно. Если вам что-либо будет грозить, я выйду, сняв шарфик с шеи, он будет у меня в руках. А предлог зайти к директору у меня имеется — я же занимаюсь с его сыном…

— Какая смелая и преданная женщина! — прошептал он ей вслед.

Прошло не больше десяти минут. На улице появилась Наталья Даниловна. Газовый шарфик весело развевался у нее на шее. Куун побежал ей навстречу.

— Вам срочно готовят командировочные документы. Надо сегодня же ехать в город. Ну же, смелее!

— Ждите с хорошими вестями! — благодарно отозвался он.

 

РЕЗЕРВНЫЙ ПЛАН КУУНА В ДЕЙСТВИИ

После торжественной части заседания — чествовали бригаду Алексея Донского — начался концерт. Наталья Даниловна смотрела из-за кулис на сцену. Рядом послышалось:

— С приездом, Роман Иваныч. Сенька поздоровался с Рудольфом и тотчас исчез.

Рудольф знаком поманил Наталью Даниловну к себе. Они прошли в костюмерную. Здесь никого не было. Глухо доносилась музыка со сцены.

Рудольф молча протянул ей открытку. Она была адресована Кротову Р. И. и содержала несколько незначительных фраз: «Привет. Соскучились по своим. Ждем. Целуем». На обратной стороне ленинградский вид — бессмертные творения Растрелли на фоне северного неба…

— Что это? — с удивлением спросила Наталья Даниловна.

— Шифрованное сообщение некоего «сына». Пишет, что шефа по старому адресу не нашел. Соседи ничего, о нем не знают. Куда шеф девался, «сын» установить не может и отказывается от дальнейших поисков. Следовательно…

— Кто этот «сын» и можно ли ему верить? — спросила Наталья Даниловна.

— У меня нет оснований не доверять ему. Но оставим его в стороне. Есть дела поважнее.

— Говорите!

— Человек вашего мужа арестован… Вы понимаете, что это для нас значит?

— Лишний вопрос… — Наталья Даниловна поморщилась. — Сначала скажите, верны ли ваши сведения.

— Верны. Официантка Галочка оказалась везучей. Ей удалось расположить в свою пользу соседку одного из исчезнувших жалобами на то, что тот обманул ее, обещав жениться. Соседка посочувствовала и рассказала об аресте «соблазнителя».

— Ну, а второй?

— Со вторым получилось еще проще. Галочка неожиданно встретила своего постоянного клиента по ресторану. Узнав, что разыскиваемый ею человек «нажрал и напил на сотню рублей, а сам уполз, как гадина», — клиент коротко сказал: «Плакали твои денежки! Он выехал из города и адреса не оставил»…

— Ну, а третий?

— Напуган так, что к нему не подступишься.

— Ситуация сложилась острая… — задумчиво заметила Наталья Даниловна.

— Настолько острая, что нам здесь делать больше нечего! — закончил Рудольф. — Надо уносить ноги. Готовы ли вы?

— Да, я решила! Другого выхода нет. Он быстро нагнулся и поцеловал ей руку.

— Необходимо разрешить еще один важный вопрос, — сказал Куун.

— Какой?

— Ваш отъезд отсюда пройдет относительно незамеченным — у вас школьные каникулы, а со мной дело гораздо сложнее…

— Почему?

— Я еще не прослужил времени, дающего право на отпуск. А уехать просто так, незаметно испариться, — это вызовет кривотолки. Надо что-то придумать.

— Я уже придумала. Концерт, кажется, заканчивается… — Они прислушались. — Вот что я придумала. Директор на днях спросил меня, какой подарок я хотела бы получить за занятия с его сыном. Сынок натянул на тройку — переэкзаменовки не будет. Я сказала, что подумаю. Ну вот и придумала.

— Я начинаю догадываться, Наташа…

— Погодите! — остановила она его. — Я ему объявлю, что придумала, какой подарок мне нужен, этим подарком будете вы! Сегодня же после концерта скажу директору, что мы решили пожениться и провести вместе отпуск в Ленинграде. Я попрошу выдать вам отпускные документы. И немедленно, потому что мои каникулярные дни уходят!

— Уверены вы в удаче?

— Почти. Если не это, вам придется скрыться. Завтра утром, до занятий, стукните в мое окно. Думаю, что смогу обрадовать вас.

Из зала неслись звуки дружных аплодисментов. Слышно было, как отодвигались стулья, раздавался веселый смех, многоголосый говор. Зрители покидали клуб. Уходил вместе со всеми и инженер Кротов. Он раскланивался с сослуживцами, громко смеялся, делал все для того, чтобы люди заметили его уход из клуба.

Когда же все в здании затихло, Рудольф вернулся. Вокруг не было ни души. Тусклый свет лился из окна комнаты Воронцовой. Рудольф с минуту смотрел на этот свет, потом, повозившись у входных дверей, вошел в коридор. Он без труда нашел дверь в комнату старухи. Дверь бесшумно открылась, когда Рудольф нажал на нее плечом. Ночник горел на тумбочке. Прерывистое дыхание долетало из-за ширмы. Рудольф задул слабое пламя ночника…

Наталья Даниловна плохо спала в эту ночь. После разговора с директором она вернулась к себе и долго разбирала свои вещи. В чемодан вместе с необходимыми предметами она положила связку писем Отто Келлера. Это были его письма из командировок, с курорта. В этих письмах он был неизменно нежен и внимателен к жене. Она перечитала некоторые. Слабая улыбка тронула ее губы…

Поздно ночью она забылась тревожным сном. Ее разбудил осторожный стук в окно. Как он ни был легок, она тотчас услышала его. В предрассветном сумраке она увидела Рудольфа. Он нетерпеливо делал ей знаки, просил выйти. Она наскоро оделась.

— Что случилось? Почему вы являетесь ночью? Что за безрассудство? — Она присмотрелась к нему. — Что с вами, Руди? На вас лица нет… Ведь все в порядке — я договорилась с директором.

— Ну вот и отлично… — устало сказал Рудольф. — Спрячьте это…

— Что здесь, Руди?

Он передал ей объемистый сверток. Наталья Даниловна развернула его и невольно отшатнулась:

— Это… это какие-то украшения…

— Да. Драгоценности. Теперь нам есть на что уехать. Туда…

Она побледнела:

— Как вы добыли их? Откуда?

— Для вас это безразлично! — холодно ответил он. — Надеюсь, вы не истеричная дамочка…

— Как вы смеете так говорить со мной! — воскликнула она. — Если вы и дальше намерены не считаться со мной, то лучше расстанемся…

Куун взмолился:

— Наташа, поймите — без денег мы погибли. Иного выхода я не видел. А не посвятил вас в свой план, оберегая вас, ваш покой…

— Рассказывайте! — приказала Наталья Даниловна. Глаза ее сверкали. Она показалась ему красивее, чем когда-либо.

Он заговорил сбивчиво, бессвязно…

Когда он кончил свой рассказ, было уже совсем светло. Они все еще сидели на крыльце школы. Рудольф тревожно заглянул в лицо Натальи Даниловны. Оно было спокойно. Только бледность все еще покрывала его, и губы были крепко сомкнуты. Куун тихо говорил:

— Если можно было бы найти другой выход, я нашел бы. Но его не было. Я подсмотрел, что старуха Воронцова прячет свои драгоценности в тряпичной кукле Труфальдино…

— И вы не остановились перед убийством?! — воскликнула она.

— Приходится шагать и через грязь, и через кровь. Когда-нибудь вы поймете это, а сейчас не думайте о старухе… В сущности, она уже давно умерла. Возьмите это… Спрячьте.

— Давайте!.. — Наталья Даниловна взяла сверток. — Есть распоряжение директора. Вам дают месячный отпуск, — сказала она. — Вы должны немедленно все оформить, и сегодня же мы уезжаем. На полустанок отвезет нас Пищик. Я уже с ним договорилась. Мы едем в Ленинград?

— Я должен сначала выяснить обстановку там. Было бы лучше, если бы вы задержались в Москве на несколько дней, а я поеду в Ленинград, чтобы все разузнать. А это разделим поровну… — Он кивнул на сверток с драгоценностями.

— Как заправские уголовники… — с горькой усмешкой заметила Наталья Даниловна.

 

ОТЪЕЗД, ПОХОЖИЙ НА БЕГСТВО

Рудольф закончил денежные расчеты в бухгалтерии и с нетерпением ожидал Наталью Даниловну. Он нервно курил и мерил крупными шагами площадку перед зданием дирекции. Директор вышел вместе с Натальей Даниловной на крыльцо.

— Поздравляю, новобрачные! — сказал он. — Вернетесь — выставляйте угощение!

И Кууну пришлось улыбнуться шутке, от которой его передернуло.

У школы уже стоял газогенератор Пищика. Водитель любезно открыл дверь. Отъезд был внезапным — никто не провожал инженера Кротова и его невесту.

И все же Рудольф не переставал волноваться. Его волнение сразу передалось и Наталье Даниловне. Ей хотелось поскорее расстаться с этими местами, где она все время чувствовала себя скованной, до предела напряженной.

Куун забрался в кузов. Наталья Даниловна вошла в кабину. И газогенератор Пищика, вздымая пыльные вихри, чертом понесся к полустанку. Стая разгоряченных погоней псов с высунутыми языками еще долго эскортировала машину.

Ночью они садились в поезд. Поезд был рабочий, шел он быстро, но на каждой станции подолгу стоял.

Двое суток ехали они кружной дорогой, прежде чем попали на главную магистраль. Здесь «новобрачные» сели в плацкартный вагон скорого поезда.

Проходили часы и дни. Перевалили за Урал. Рудольф и Наталья Даниловна, стоя у окна, следили за быстро убегающими отрогами гор. Промелькнул пастух с пестрым стадом, три охотника с двустволками и собакой. И снова лесистые склоны, и опять одинокий охотник с резвым сеттером.

Наталья Даниловна чувствовала, что Рудольф, несмотря на внешнее спокойствие, трусит. Он пытался шутить, играл с пассажирами в «козла», оказывал мелкие услуги соседям по вагону, старался иметь спокойный и независимый вид. Но Наталья Даниловна видела, что он не спит ночами, замечала нервное подергивание века и внезапную бледность своего спутника всякий раз, когда у вагона появлялась красная фуражка железнодорожного милиционера. Тем более дивился Рудольф самообладанию и выдержке своей спутницы.

Она окончательно убедилась в том, что без нее он ничего не может предпринять.

Поэтому-то он не хотел отпустить ее в Москве.

— Едем сразу же в Ленинград! — предложил он.

— Нет, Рудольф, лучше будет так, как вы предлагали в «Таежном». Даю вам два дня для того, чтобы все подготовить.

— Ну хорошо, Наташа. — Он поцеловал ее руку. На короткое время он снова успокоился.

 

ВЕРА ЧИСТЯКОВА

Анатолий Николаевич Платонов остановился на площадке лестницы, вынул из кармана пиджака ключ и отомкнул замок. Небольшая квартирка в одном из тихих арбатских переулков казалась нежилой. Такое впечатление создавалось от густого налета пыли на зеркале, на скромной мебели, на стекле письменного стола и книжных полках. В углу почти неприметно раскинул свои прозрачные сети паук, и на них болталась высохшая муха. В квартире было душно. В комнатах стоял спертый воздух давно не проветривавшегося помещения.

Почти год назад владелица квартиры Вера Алексеевна Чистякова, уезжая, отдала второй ключ своему начальнику по службе Платонову и просила его хотя бы изредка навещать квартиру.

Теперь Платонов упрекал себя за то, что ни разу с тех пор не был здесь, хотя и обещал это сделать.

Он направился было к двери, чтобы позвать дворничиху, попросить ее убрать на скорую руку, но, взглянув на часы, передумал.

Поздно! Вера с минуты на минуту могла появиться. Присутствие постороннего человека помешало бы встрече, оттянуло бы срочный служебный разговор. Разговор этот нельзя было откладывать. Потому-то Платонов и поспешил сюда, на квартиру Веры, как только получил сообщение о дне и часе ее приезда в Москву.

Разыскав пепельницу, Платонов закурил, открыл окно и, стоя перед ним, задумался.

Вера Чистякова… Он знал ее почти с детства и, можно сказать, создал как разведчицу. Он сумел привить ей любовь к профессии трудной, к делу, незаметному для многих, не сулящему ни широкого признания, ни шумных успехов, к работе человека, всегда остающегося в тени, движимого только высоким чувством патриотизма.

Вера решительно сделала выбор между сценой и новой работой. Платонов с невольной улыбкой вспомнил Веру еще ученицей музыкальной школы, вспомнил и ее отца, старого железнодорожника, который в мечтах видел свою Верушу певицей большой сцены.

Но девушка со всей страстью молодости отдалась новому делу. Да, Вера Чистякова инициативна, смела, беспредельна ее ненависть к врагам Родины.

Но сейчас… Сейчас положение складывается сложное. Хватит ли у нее отваги, чтобы надолго, если понадобится, остаться в стане врагов? Хватит ли сил на нелегальный переход границы? И даже просто физической выносливости? Кто знает, как встретят ее на том берегу?

Майор Платонов, неторопливый в движениях, коренастый, задумчиво ходил по комнате. На смугловатом открытом лице лежал отпечаток крайней озабоченности. Присев к столу, он вынул из бумажника фотографию Веры. Это была ее последняя фотография, сделанная уже в Сибири. Глаза Веры казались утомленными. Прежде не было этих морщинок у рта. Не сдвигались раньше так сурово тонкие темные брови. Правая бровь чуть выше левой, это видно даже на фотографии. «Да, нелегкую долю создали мы этой женщине!» — вздохнул Платонов.

На лестнице послышались быстрые, энергичные шаги. Анатолий Николаевич прислушался, встал со стула. Дверь распахнулась, и в комнату с чемоданом в руках вошла невысокая, стройная женщина.

Это была Вера Чистякова.

— Так вот она какая тощая стала! — Платонов, смеясь, разглядывал ее. — С приездом, товарищ лейтенант!

— Спасибо, Анатолий Николаевич. Да как вы-то здесь?

— Ожидаю вас с нетерпением и прошу извинить за этот беспорядок. Признаюсь, что ни разу после вашего отъезда не был здесь. Видите, сколько пыли.

— И дыма. Вы уже успели накурить. И все-таки эта комната показалась сейчас Вере верхом уюта и комфорта!

— Вы в штатском? Оно вам не очень идет, Анатолий Николаевич. — Знакомая, чуть лукавая улыбка осветила лицо Веры.

— Зато в нем удобнее!

— А почему мы торчим посреди комнаты? Сядем сюда к окну, чтобы хотя одним глазком видеть московскую улицу. Боже, как я соскучилась по вас… всех! Даже по московскому воздуху! Если бы вы, Анатолий Николаевич, только знали!..

— Знаю, Вера. Понимаю!.. Ну, а как поживает Наталья Даниловна?

— Наталья Даниловна рассталась на вокзале со своим спутником. Куун поехал в Ленинград и передал ей свой адрес, — в тон ему ответила Вера.

— Какой?

Вера назвала.

— Я предполагал именно этот адрес… Остальное можете не рассказывать. Все известно.

— И об убийстве Воронцовой?

— И об этом, и о драгоценностях.

— Ох, как гадко, как отвратительно!..

— Понимаю.

— Анатолий Николаевич, я много думала о Наталье Даниловне Келлер. Мне кажется, что многого я еще не знаю. Мой отъезд в Сибирь был таким внезапным…

— Что ж, будет полезным напомнить вам эту историю. Да, попробуем восстановить в памяти всю картину…

Задумчиво шагая по комнате, он неторопливо заговорил, время от времени умолкая, чтобы припомнить нужную деталь.

И перед глазами Веры постепенно разворачивалась история Натальи Даниловны Келлер.

 

ЕЕ НАСТОЯЩЕЕ ИМЯ

Шел 1939 год. На Западе разгоралась война. Новый Н-ский оборонный завод на востоке страны чрезвычайно интересовал иностранные разведки.

Было установлено лицо, которое по заданию Абвера руководило группой шпионов и диверсантов.

Этим лицом являлся Отто-Генрих Келлер, уроженец Виттенберга, тридцати четырех лет, инженер-механик по образованию.

Отто Келлер приехал в Советскую страну в качестве иностранного специалиста в начале тридцатых годов.

Свое настоящее лицо Отто Келлер тщательно скрывал от всех, в том числе и от невесты, русской девушки Натальи Даниловны Соловьевой, переводчицы Н-ского завода. Наташа Соловьева искренне полюбила Отто Келлера. Весной 1938 года их брак был заключен в германском посольстве в Москве.

Тогда же Келлер написал своим родным в Берлин о том, что женился и «обожает свою русскую жену».

Мать Отто — Гертруда Келлер и брат Зигфрид сердечно поздравили невестку. Брак был одобрен и начальником Отто Келлера в Абвере. Он даже похвалил подчиненного за находчивость.

Когда начнется война, Отто Келлер должен будет вести подрывную работу в Советской стране, перейдя на нелегальное положение. Женитьба на русской облегчит ему эту задачу.

В начале зимы 1939 года Отто Келлер ожидал прибытия помощника. О его приезде было сообщено в очередной шифрованной телеграмме.

Но Келлер не знал, что и о нем, и об агентуре, которую он успел насадить, и о помощнике, который едет к нему, уже известно советской разведке.

О помощнике знали следующее:

Зовут его Рудольф Куун, он 1910 года рождения, уроженец Берлина, много лет под разными именами жил в России. Куун богатырского телосложения. Совершенно лыс, иногда носит парик. Явку имеет только к Отто Келлеру.

Но под каким именем Куун появится в Н-ске — известно не было. Это знал один Отто Келлер, так же как и пароль, с которым к нему явится его будущий помощник.

В Берлине надеялись, что с приездом Кууна подрывная работа Келлера оживится. Агентура Келлера должна была совершить ряд диверсий по первому приказу из Берлина.

Отто Келлер был женат уже второй год. С разрешения начальства он намеревался привлечь к тайной работе жену, открыв ей свое настоящее лицо…

— Нам удалось перехватить на границе связного с письмами Келлера, из которых мы узнали о его намерении…

— И впервые Келлер открылся своей жене именно там, на шоссе? — взволнованно перебила Платонова Вера.

— Да, есть все основания предполагать это. Умирая на шоссе, Отто Келлер проговорил: «Теперь не выдашь»… И добавил по-немецки: «Ферретерин». Это были его последние слова. Для фашиста Келлера его жена, отказавшаяся помогать ему, была предательницей. Несомненно, что Наталья Даниловна отказалась стать сообщницей Келлера. Видимо, она пыталась выпрыгнуть из машины. Завязавшаяся борьба и была причиной аварии. Машина потеряла управление и налетела на столб. Таким образом, у Кууна не оказалось явки. Нам удалось скрыть от него смерть Натальи Даниловны. От ее имени к дворнику приходили за вещами. Тем временем вы стали Натальей Даниловной. Куун явился к вам, но пароля вы не знали. Его не успела узнать и погибшая. Вот в основном все.

— Но дворник сказал Кууну, что сам носил вещи Наталье Даниловне в больницу, что видел ее.

— Дворник попался с богатой фантазией, но это к лучшему.

Оба засмеялись.

— Как вы полагаете, Куун не сделает попытки отделаться от вас? — спросил Платонов.

— Нет, он не может теперь без меня. Я еле уговорила его придерживаться первоначального плана. Он хотел немедленно потащить меня в Ленинград.

— Как он к вам лично относится? Питает ли он к вам, ну, какие-нибудь чувства?

— Насчет чувств, кажется, не очень… Правда, один раз он мне сказал: «Я полюбил бы вас, если бы это было уже там», то есть за границей.

— Приходько не сообщал мне этого.

— Я ему не говорила. По-моему, Куун сказал об этом несерьезно. Но другом своим он меня считает.

— Что он думает вам предложить, когда вы окажетесь на той стороне?

— Свое покровительство и покровительство своих родных. Он считает себя многим обязанным мне.

— Это действительно так.

— И еще есть одно обстоятельство. Он стесняется говорить со мной об этом. Но, думается, я ему буду очень нужна и там, по крайней мере первое время. Язык я лучше его знаю. В современном разговорном языке он не очень-то силен. Так что покровительство покровительством, но и это не следует сбрасывать со счетов.

— Совершенно правильно. Он не сказал вам, где намечает переходить границу? В каком пункте?

— Нет. Я знаю только, что это будет финская граница. Я поняла так, что переход будет подготовлен друзьями Кууна в Ленинграде.

— Где ценности, взятые Кууном у убитой?

— Вот те камни, которые он отдал мне… — Она расстегнула сумочку и стала показывать. — Другую половину, в том числе и золото, Куун увез в Ленинград. Часть он намерен распродать сразу же по приезде в Ленинград.

— Что же, сделаем выводы из всех имеющихся у нас фактов.

Платонов склонил голову. В волосах было много седины. «В тридцать пять лет рановато, — невольно подумала Вера. — Но что же удивительного? Напряженная работа, бессонные ночи, жизнь, отданная до последней кровинки любимому делу»…

Теплое чувство к этому человеку охватило ее с такой силой, что ей захотелось прижать к себе его седеющую голову…

Платонов говорил медленно, своим характерным, глуховатым голосом:

— Агентура Келлера обезврежена. Правда, мы предполагали, что встреча Келлера с Кууном раскроет нам что-нибудь новое, но гибель Келлера помешала этому. Куун оказался в преглупом положении. Приехал в Сибирь — ни людей, ни руководства. Его ленинградского патрона мы взяли раньше, Он уже не представлял для нас интереса, так же как и пособники Келлера по Н-ску. Мы вовремя командировали вас в «Таежный». Положение Кууна было критическим, потому-то он и бросился к вам. Он рассчитывал на то, что жена Отто Келлера могла быть посвящена в дела мужа, и решил это использовать… Итак, Куун, попав в тяжелое положение, не находит иного выхода, как выбираться за рубеж. Он считает вас своей единомышленницей. Вы нужны ему в качестве помощника здесь. На той стороне вы будете лицом, которое подтвердит то, что здесь он не сидел сложа руки. Нам же следует пойти навстречу планам Кууна и извлечь из них максимальную пользу. Вы меня понимаете, Вера Алексеевна?

— Не вполне.

— Вы унаследовали не только документы жены Келлера, Натальи Даниловны, но и ее биографию. Это очень важно. В Берлине, на Ноллендорфплац, живет семья Отто Келлера, вашего «мужа». Они знают жену Келлера по его письмам, но никогда не видели ее. У родных Отто Келлера нет даже фотографии Натальи Даниловны. Это твердо установлено. Я особенно тщательно проверил именно это обстоятельство. Фотографии Натальи Даниловны в Берлине нет.

— Вот это удивительно!

— Жизнь порой создает удивительные положения. У захваченного нами связного были не только служебные письма Отто Келлера, но и его личное письмо родным. Келлер имел основания отправлять его именно таким путем. Так вот в этом письме Отто пишет, что жена его очень красива… Вы похожи на погибшую, Вера… Черты лица, рост, цвет волос. Вот и фотография Натальи Даниловны. Взгляните.

Вера долго глядела на фотографию:

— Да, сходство есть.

— Родные Келлера, может быть, вспомнят о письме Отто, глядя на вас. Это семья с прочными бытовыми традициями. Такие тридцать лет берут хлеб у одного булочника, шьют у одного портного, не знают другого часовщика, кроме почтенного Гофмана или Шмидта. Мать и отец Келлера после свадьбы снялись у фотографа господина Рейтера. И детей снимали у него.

— Откуда вы это знаете?

— Все из того же письма. Келлер просит передать почтенному господину Рейтеру, что, конечно, у него, только у него, будет фотографироваться со своей молодой женой. Фотографии, сделанные в сибирской глуши, не передают красоты Наташи.

Платонов закурил. Лицо его было сумрачно. Какая-то мысль беспокоила его. Наконец он сказал:

— Предстоит трудное, опасное дело, Вера. Придется и дальше играть роль Натальи Келлер. Может быть, вам удастся таким образом раскрыть вражеские планы. Сколько времени понадобится для этого, никто сказать не сумеет. Каждый день может принести неожиданности. Надо надеяться, что вы войдете в семью Куун. Что привлекает наш интерес к Куунам? Прежде всего личность Амадея Кууна — человека, близкого к нацистской верхушке. Чем он занят сегодня? Куда направляет его незаурядную энергию Гитлер? Есть данные, что Куун ведает организацией технической разведки в России. Это значит разведывание секретных изобретений, преимущественно в военной промышленности… В тревожное время вы едете туда. У Гитлера договор с нами, но есть сведения о том, что он готовит нападение…

Платонов подал Вере лист бумаги, исписанный его крупным, энергичным почерком:

— Это условия встречи в дальнейшем и пароль. Заучите сегодня же и уничтожьте. У вас нет вопросов ко мне? Ведь это последнее наше свидание перед уходом туда…

Ей почудилась теплая нотка в его голосе.

— Разве мы больше не увидимся до отъезда?

— Полагаю, что нет.

— Но ведь я должна буду известить вас о встречах в Ленинграде, сообщить, где будет намечен переход границы?

— Я посылаю в Ленинград своего работника. Вы все скажете ему.

Из Москвы Вера уезжала со стесненным сердцем. Все здесь было свое, родное. Ей предстояло надолго проститься с Москвой, тяжелое испытание ждало ее. Но долг звал Веру Чистякову, и она шла на этот зов без колебаний, как солдат, поднимающийся в атаку по приказу командира.

Веры Чистяковой больше не было. Была Наталья Даниловна Келлер, срочно выезжающая в Ленинград к своему другу Рудольфу Куун.