Над Вестфаленом опустилась ночь, но этой ночью город не спал.

На опустевших за день улицах появились люди. В серых рясах, с факелами в руках, с длинноклювыми масками на лицах, они напоминали стервятников, которые прибыли из потустороннего мира, чтобы полакомиться людскими телами. Серые процессии ходили от одного дома к другому, стучали в двери и, если не дожидались ответа – выламывали. Кого находили не тронутым чумой, тех отпускали, остальных, живых или мертвых, вытягивали на улицу, кололи мечами, убивали, если в том была необходимость, грузили на телеги и везли на торговую площадь.

По улицам заколесили вереницы чумных повозок. Скрипя осями, они мерно двигались на агору, где не осталось ни торговых палаток, ни лотков, но был костер, в котором, вместо того, чтобы по законам Хельхейма быть отданными некромантам, полыхали мертвецы и умирающие.

Посланники смерти, повелители мертвых, они еще не знали, что в Вестфалене началось восстание живых. Их еще не скоро заинтересуют людские проблемы, ведь бессмертным сейчас хватало и собственной распри.

А эстерцы уже сейчас благодарили Чуму за свое божественное возвышение. Благодарили и жгли в ее честь огни.

* * *

Экзекуции церковников не прекращалась до утра, но графа Веридия Мартес Ливуазье понапрасну не беспокоили, а в его усадьбе и знать не знали о том, что творится на улицах города.

В комнате царил уютный полумрак. Хаотично танцевали огоньки свечей, расплескивая тусклый свет, горел в камине веселый огонь. Рядом с камином незыблемо стояли два крепких широких кресла с резными ручками из красного дерева в виде горгоротского морского дракона. Одно кресло пустовало, в другом сидел Батури и, ожидая своего друга, наблюдал за игрой пламени. Время текло незаметно. Вампиру показалось, что он всего мгновением раньше умостился в удобном кресле, а уже в следующий миг показался Веридий, принесший с собой бутылку красного вина и два бокала из горного хрусталя.

– Держи, – Веридий всучил один бокал Клавдию, зубами откупорил бутылку, пробку выплюнул в камин, налил вина и уселся в соседнее кресло.

– Хорошо у тебя, уютно, – похвалил Батури, нехотя отрываясь от лицезрения пламени.

– Это все Марта, – отмахнулся Веридий. – Не сидится ей на месте, хочется, чтобы все было по-домашнему, как у людей…

– Но ты не человек.

– Она-то об этом не знает, – беззаботно откинувшись на спинку кресла, хозяин усадьбы медленно попивал вино, смакуя, растягивая удовольствие.

– Значит, ты ей не сказал.

– Да ты что?! Если она узнает, то съест меня заживо и не подавиться, а кровью моей запьет, перед этим сцедив ее до последней капли. Ты не думай, это она при гостях такая скромная и стеснительная, зато какая горячая в постели, ты бы знал!

– Поверю на слово, – отозвался Батури. – Но девушке все же стоило бы знать, с кем она делит ложе.

– Клавдий, не будь занудой! – укоризненно взглянул на друга Веридий. – Меньше знаешь – крепче спишь…

– Ладно, – не стал продолжать тему Батури. – Я вот, что заметил: у Марты молочная грудь, она ждала ребенка? От тебя?

Лицо Веридия исказилось. Добродушная улыбчивость сменилась каменной маской угрюмости. Вампир, скрывающий тайну своей сущности, долго молчал, подбирая слова, а, когда заговорил, голос его был – голосом Отчаяния.

– От меня. Да. От меня, но… – после долгой паузы, тяжело выдавил Веридий и умолк, не договорив, вновь погрузившись в раздумья.

Весело в камине плясало пламя, потрескивали дрова. В руке Батури медленно грелось в бокале вино. У камина было тепло, но уже не уютно. Атмосфера в комнате стала давящей. Клавдий даже пожалел, что начал этот разговор, но он должен был знать: сможет ли Марта кормить ребенка грудью? От этого зависела судьба младенца.

– Лис, я три века назад достиг голконды, – встрепенувшись, будто пробудившись ото сна, запальчиво заговорил Веридий. – И за все три века ни одна женщина так и не смогла родить мне ребенка. Очень сложно найти ту, которая выносит плод вампира. Твоему отцу несказанно повезло с Луизой, им удалось это с первого раза. Жаль, что ты не знал ее, твоя мать была изумительной женщиной.

– Не будем о ней, – обрубил Батури. – Я уже давно смирился с этой потерей, но с тобой говорить об этом не хочу.

– Как скажешь, – легко согласился Ливуазье и продолжил свой рассказ: – У Марты уже третий выкидыш. Боюсь, следующего она не переживет.

– Найди другую, – пожал плечами Клавдий.

– Не будь циником, – Веридия передернуло от одной только мысли, что в его доме появится иная хозяйка. – Женщины – это не только детородный аппарат. А у Марты… Марта особый случай, у нее есть настоящая душа, чистая и гармоничная. Никогда не встречал таких женщин.

– Ты никак влюблен? – удивился Батури, который за долгую жизнь познал многих, еще больших повидал и пришел к выводу, что любви нет, а буря эмоций, которую нередко называют этим именем, приходит только к молодым и глупым.

– Да, – твердо заявил Веридий и Клавдий не поверил своим ушам.

– Людское общество определенно плохо на тебя влияет…

– Скорее наоборот, Лис, оно помогает мне не чувствовать себя пятисотлетним старцем, убийцей и развратником. Я умираю с теми людьми, с которыми живу бок о бок, а позже – перерождаюсь, – Веридий одним глотком осушил бокал и тут же наполнил снова. Бутылку он поставил у ног, чтобы не утруждать себя лишними метаниями по комнате. – К сожалению, а может и к счастью, людская жизнь коротка. Мне довелось пережить многих друзей и врагов, любовниц и охотников на вампиров. Моя жизнь полна красок, Клавдий. Люди наполняют ее цветом. А что есть у тебя? Вечные и безуспешные попытки вернуть Малому ордену былую славу? Сколько времени ты искал пути, чтобы воскресить Каэля? Что случилось, когда ты этот путь нашел? Высокие цели – глупость. Надо жить сегодняшним днем, как люди. Это позволяет ощутить прелесть жизни.

– Я склонен считать иначе, – помолчав, заговорил Батури. – Цель, глобальная и с первого взгляда недостижимая… цель придает жизни смысл. Что толку жить только ради того, чтобы жить?

– А мне нравится бессмысленная, беззаботная жизнь! – довольно потянулся Веридий, чуть не расплескав содержимое бокала, а затем, чтобы не пролить ни капли, осушил все одним глотком. – Веришь, Лис, я люблю людей, мне нравится среди них. Они меня ценят, уважают. В Вестфалене, так вообще почитают Великим магом, Магом с большой буквы! Мне это льстит. Я занимаю должность в магистрате, правда, редко там появляюсь…

– Люди умрут…

– Но память останется.

– Пусть так, – отмахнулся Батури, взглянул на бокал вина, принюхался к нему, оценил букет, но пить не стал. – Не хочу с тобой спорить.

– Откуда у тебя ребенок, Батури? – спросил вдруг Веридий и в его голосе прозвучала крупица зависти. – Кто он тебе?

– Сын, – не раздумывая, солгал вампир. – Сын, о котором я мечтал не меньше, чем ты.

– Ты достиг голконды? – удивился Веридий.

– Нет, он не крови Савильенов, но это ненадолго, – погрустнел Батури. Он даже не мог понять, почему радость встречи, когда он попадал в дом Ливуазье, всегда сменялась горечью. Не знал, почему разговоры всегда их уносят в те края, где живет боль. Возможно, потому, что в доме старого герцога, сохранившего на лице молодость, все напоминало о прошлом, а сам Веридий был тем, кто помнил Клавдия с пеленок. А минувшее неизменно вызывало усталость… и боль, тянуло мертвым грузом в груди, где у живых должно быть сердце, но у нежити нет ничего.

– Боги Трора! Что ты удумал, Клавдий? – воскликнул Веридий, залпом осушил бокал вина, захотел наполнить снова, но с досадой обнаружил, что бутыль опустел. Он швырнул емкость в камин и тут же спохватился: – Марта будет недовольна, когда найдет в пепле стекло. Не понимает она моей расточительности. Но я плавлю его сам, когда заняться нечем. У меня, прошу заметить, неплохая лаборатория в погребе! Кстати о погребе, пойду, возьму еще вина.

– Иди, – обронил Батури, когда Ливуазье уже встал и направился к двери. Начало разговора не удалось, быть может, вторая попытка будет более удачной, а беседа – непринужденной.

– Не скучай без меня, – улыбнулся на прощанье вампир, оголив клыки.

– Обещаю, – отмахнулся Батури и поставил свое вино у ног. Пить не хотелось, мучила другая жажда…

* * *

После ужина Энин пошла в свою комнату и, наконец, смогла спокойно осмотреть свои покои. Удивляло ее то, что в доме мало окон, а там, где они все-таки были, их занавешивали тяжелые тучные драпри, которые, впрочем, не выбивались из общего, мрачно-серого интерьера.

В ее комнате окон не было. Зато в углу стояла широкая кровать, на которой смело могли поместиться и трое, обилие шкафом удовлетворило бы любую модницу с тысячей нарядов, но сама Энин сейчас этим была небогата. Девушка прошлась по комнате, провела рукой по столешнице будуара, на которой не нашлось ни пылинки – хозяйка дома отличалась педантизмом и любовью к чистоте, что сейчас, после долгих и изнурительных странствий, пыльных дорог и грязных пещер, очень нравилось молодой колдунье. Надолго Энин задержалась у книжных стеллажей, которые заняли целую стену и пестрили разномастными книгами. Интересы у хозяина усадьбы были самыми разнообразными, но девушка не рискнула б остаться с ним наедине. Она обнаружила рядом с «Уроками любви» Кэлли, «Эликсир бессмертия» Трисмегиста, энциклопедия Льва Алацци соседствовала с книгой «Флигиляция и сто законов разврата» Арвелла Скромного, а трактат «о реинкорнации или куда уходят души немертвых?» – с детской книгой «принцесса Перламутрового Королевства». Особое внимание девушки заслужили «Алхимическая свода» Альберта Великого и «Заметки практикующего алхимика» Николаса Фланеля.

Эликсира, останавливающего развитие чумы, – прощального подарка Сандро – осталось еще немало, но другого удобного случая, чтобы пополнить его запасы может и не быть. Хорошо еще, что полумертвый озаботился оставить в пещере Ди-Дио рецепт этого зелья, жаль только Сандро не указал точных пропорций, не вымерял, как положено, унциями травы, необходимые для эликсира, а сам рецепт зашифровал так, что разгадать его сумел бы далеко не каждый. Проклятые алхимики все делали только для того, чтобы их Делания казались как можно более запутанными.

Энин все же не переживала по этому поводу, знала, что распутает витиеватый рецепт Сандро и подберет верную формулу. Ее даже не интересовал тот факт, что она еще ни разу не практиковала алхимию. Ей не составит труда по пособиям обучиться элементарным обращениям, с того момента, как она начала принимать подаренный некромантом эликсир, ее память окрепла, а организм перестал нуждаться во сне и пище. На удивление Энин почувствовала в себе немалую магическую силу, которая до начала приема эликсира будто спала, а сейчас – проснулась. Девушка это скрывала, играла в игру, правила которой придумала сама, и делала вид, что она больна и слаба. Причина такого поведения даже для самой Энин казалась нелепой – ей нравились ощущать на себе внимание Батури, вампир обладал тем шармом и обворожительностью, которые способны заставить женщину пылать. Пусть Клавдий и пытался показаться грубым и бесчувственным, Энин твердо знала, что таковым он не является. Хотя сейчас думать об этом не время.

Колдунья взяла с полки первую книгу, которую решила изучить этой ночью, открыла на первой странице. Но вчитаться не успела.

В комнату бесшумно зашла Марта и остановилась в дверях, боясь промолвить и слово. Энин было отчаянно жаль эту крохотную куколку, которая угодила в лапы столь развратного и похотливого, по мнению самой Энин, хозяина.

Служанка молча подошла к кровати, расстелила ложе, взбила подушки, затем направилась к гардеробной и извлекла оттуда ночную сорочку длиной до самих колен. Позже вернулась к двери, где оставила кадушку с водой. Взяла ее и приблизилась к Энин. Колдунья отшатнулась, ей невольно стало не по себе. Служанка вела себя, как призрак, движения ее были отточены и механичны, словно она и не человек вовсе. Энин содрогнулась от собственных мыслей. Не человек. Хозяин замка наверняка был вампиром, а что если и его прислуга…

За пугающими раздумьями Энин не заметила, как Марта стянула с нее разодранное, перепачканное платье, и очнулась лишь тогда, когда служанка провела по ее нагому телу влажной мочалкой, пытаясь оттереть застаревшую дорожную пыль. Энин вздрогнула, припоминая давние, уже успевшие забыться извращенные утехи, которыми ее с сестрой заставлял заниматься Арганус. Ей на миг показалось, что некромант застыл в дверях и наблюдает, в ожидании, когда начнется главное действо.

– Прекрати! – встрепенулась Энин и оттолкнула от себя служанку. – Оставь меня! Уйди! Марта, испугавшись подобной реакции, округлив глаза, метнулась к двери.

– Постой! – остановила ее Энин, быстро напяливая на себя долгополую ночнушку. – Прости, я не хотела тебя испугать. Просто… дело в том… к сестре с этим тоже не подходи, – колдунья пнула кадушку с водой и улыбнулась. – Память иногда пугает.

Марта застыла в дверях и не шевелилась. Энин, чтобы хоть как-то реабилитировать себя подошла к девушке, взяла ее за руку и, заставив пройти в глубь комнаты, усадила на край кровати.

– Марта, у нас с тобой очень похожие судьбы. Раньше я жила в замке некроманта, лича. Он заставлял нас сестрой у него на глазах любить друг друга, плотски, – Марта была напряжена, вытянута, как струна, она чувствовала себя неловко, не хотела слушать откровения незнакомки, но не могла себе позволить уйти, боялась, что ее не так поймут. Если бы Симиона осчастливила ее даром речи, Марта бы все высказалась, объяснилась, нашла бы причину, по которой можно уйти, но с рождения была нема, как рыба. Поэтому сидела, не двигаясь, и была вынуждена слушать излияния гостьи.

– Это были ужасные дни, Марта. Во мне не жило тогда ничего, кроме злобы и жажды мести, поэтому я с радостью приняла новость о том, что обладают магическим талантом, с неудержимым стремлением стала обучаться колдовству, втайне мечтая, что выучусь и поквитаюсь с некромантом. Но мне пришлось убежать раньше намеченного срока, впрочем, я не жалею. А ты? Ты, Марта, не хочешь убежать из этой усадьбы? Или боишься, что вампир не даст тебе уйти? Говорят у кровососов отличное чутье. Не завидую я тебе, Марта. Помню, как жила у некроманта, думаю, жизнь с вампиром не слаще. Он хоть не пристает к тебе, не распускает руки? Молчишь? Значит, все-таки было… – понизила голос Энин, понимая, что словами может ранить застенчивую молчунью. – Иди сюда, – колдунья обняла девушку, прижала к себе. Марта коротко дрожала, то ли от гнева, то ли от испуга, то ли еще от чего, а позже разрыдалась. И плачь ее был столь болезненным, что казалось она оплакивает сотни смертей или переживает близкую утрату. – Поплачь, милая, поплачь… тебе станет легче, – утешала Энин и нежно поглаживала волосы служанки, от чего та рыдала еще больше…

* * *

Веридий скоро вернулся, держа в руках новую бутылку бенедиктина, и был он до неприличия весел. Сперва Клавдий подумал, что его знакомец изрядно перебрал, но позже убедился, что причина неудержимого веселья скрывалась в другом.

– Заглянул в комнату беловолосой, хотел понянчить ребенка. Понянчил и… знаешь, что, Лис? – спросил, не скрывая саркастической ухмылки Веридий. – Твой ненаглядный сын на удивление оказался девочкой! – сказал он и зашелся диким смехом. Отсмеявшись, посмотрел на посуровевшего Батури и продолжил донимать его расспросами: – Друг мой, и как ты мог так ошибиться? Ты хоть раз принимал участие в пеленании?

– Не задавался этим вопросом, – буркнул недовольный Клавдий. – Скажи лучше, как он? То есть она. В смысле, как ребенок? – Батури пришлось выслушать новый поток неудержимого смеха в исполнении Веридия, и пока слушал его, сам невольно заулыбался. – Да, – оттаяв, усмехнулся Батури, – погорел на сущей мелочи. Так что с девочкой?

– Спит, – с трудом хватая воздух и настраивая себя на серьезный разговор, чтобы вновь не зайтись в хохоте, ответил Веридий. – Марта ее накормила, перепеленала и уложила спать. Благо колыбелью мы уже обзавелись, надеясь на первенца. Что ж, незадача вышла, не родился, – вампир погрустнел, но отбросил печальные мысли и продолжил привычно веселым тоном: – Теперь твоя беловолосая над малышкой сидит, караулит ее сон. Знаешь, так отрадно за ними наблюдать, даже передать не могу. Это увидеть надо. Но ты не мешай им. Пусть ребеночек отоспится. Заморили вы ее и дорогой, и голодом. Чем ты говоришь кормил дитя?

– Кровью, – уронил Батури и улыбка вмиг слетела с его лица.

– Хочешь воспитать Высшую? – догадался Веридий. – А тебе не кажется, что это по меньшей мере жестоко?

– А убивать не жестоко? Или ты у нас чистенький и не знаешь, что такое убийство?

– Да нет же, дело не в этом. Знаю, конечно. Мне доводилось убивать, и ради пищи, и ради развлечения. Я мучил, пытал, насиловал. Дело житейское, как для вампира. Но суть сейчас не в том. Жестоко не оставлять девочке выбора, – Веридий замолчал. Сперва казалось, что он продолжит, но, не в пример обычному, вампир не спешил с разговорами.

– Отец не оставлял мне выбора, когда делал Высшим.

– И где теперь твой отец? Если мне не изменяет память, он умер от твоей руки.

– Это так, но у меня не было и нет причин ненавидеть отца. А умер он по нелепой случайности.

– Что ж, ребенок твой и дело твое. Расти ее, кем хочешь, хоть человеком, хоть Высшим вампиром, хоть духом лесным! Повторяю: дело твое. Но я бы на твоем месте…

– Ты не на моем месте! – не дал договорить Батури. – На этом и покончим.

– Как скажешь, – не стал продолжать спор Веридий. – Выпей бенедиктина, он успокоит нервы, – посоветовал вампир и сам крепко приложился к настойке. Батури не последовал его примеру, продолжал сидеть, держа бокал в руке, и молча смотрел на пляшущий в камине огонь. Веридий наполнил свой бокал и уселся в соседнее кресло.

– Не идет что-то беседа, а ведь столько всего хотелось рассказать… – мечтательно протянул он и пригубил еще настойки. – Чем ты занимался все это время? Я не видел тебя…

– Пятьдесят лет, – припомнил Клавдий.

– Пятьдесят лет… – протянул Веридий. – Для человека это так много, а для нас – сущая мелочь.

– И промелькнули они молниеносно, ничего в моей памяти не оставив.

– А у меня была другая жена, другая любовница. Теперь ее нет, вернее есть, но в образе скелета она мне нравится куда меньше, чем раньше.

– Ты не уберег ее от некромантов? – искренне удивился Клавдий. – Уж одну душу ты мог у них забрать…

– Не мог, – отмахнулся Ливуазье. – Давай не будем о грустном. И без того на сердце кошки скребутся.

– Не будем, – согласился Батури, припоминая, куда занесла их беседа в прошлый раз. – Ты мне лучше скажи: что за новая магия появилась у эстерцев и с чего бы их орден стал столь популярен?

– Видел проповедь на агоре? – догадался Веридий. – Сейчас Церковь Эстера набрала невообразимое множество поклонников. Церковники умело обыграли чуму, назвали ее гневом Эстеровым и преподносят как кару грешникам.

– То есть, если обратиться в веру, то зараза тебя не достанет, так?

– Именно.

– А что если чумой заболеет эстерец? Не подтверждает ли это обман?

– Подтверждает, конечно, но церковники всегда могут сказать, что заболевший лжестрастно обратился к Божеству, а на самом деле остался верен своим принципам, за что и был наказан. И, как не удивительно, от этого вера только крепчает. Ты знаешь, – зачем-то понизил голос Веридий, словно боялся, что у стен его родной усадьбы есть уши и его слова станут известны тем, кому их знать не положено, – мне кажется, что у Вестфалена больше бед от эстерцев, чем от «черной смерти». Чума рано или поздно закончиться, а церковники останутся и будут дальше гипнотизировать людей своими проповедями и борьбой с грехами. Тебе же известно, людское общество создано из сплошных грехов, в этом его суть. Но ведь грехи в головах людей, не больше и не меньше. Сейчас в ходу Эстер и его заповеди, до него верили в конклав Трора и устои были другими. Кто скажет, в кого или во что будут верить через тысячи лет и какие грехи начнут искоренять? Трор говорил: «любите друг друга и в день, и в ночи», и суть была в плотских утехах и продолжении рода, сейчас прелюбодеяние – грех. Раньше – «око за око», а теперь – «подставь щеку». Все приходящее и уходящее, перетекающее из себя в себя же.

– Хватит философии, – отмахнулся Клавдий. – Ты слишком долго живешь среди людей, их привычка разглагольствовать без дела оставила на тебе свой отпечаток.

– Да, к людям привыкаешь, и не только как к пище, – оголил острые клыки Веридий.

– Так что с магией эстерцев? – вернулся Батури к волновавшему его вопросу. – Откуда она у них?

– Никто не знает, – пожал плечами Веридий и с жадностью пригубил вина. Наполнил свой бокал новой порцией и долил Клавдию, который до сих пор не сделал ни глотка. – Ты пей, специально для тебя открыл бенедиктин. – Батури последовал совету и кончиком языка попробовал вино.

– Кровь? – распробовав, удивился он.

– Не совсем, – улыбнулся Веридий. – Вино, смешанное с кровью, ароматизированное травами, закрепленное спиртовой настойкой и агрегатами, которые не дают крови свернуться. Выдержанное.

– Недурно, – похвалил Батури и с удовольствием отпил. – Твой рецепт?

– Увы, но нет. Сделал его Бенедикт, эстерец, кстати, правда, засланный. Ладно, не будем углубляться и вернемся к делу. Что сам можешь сказать о магии церковников? Вижу, тебе уже довелось с ней столкнуться.

Батури откинулся на спинку кресла. Задумался, извлекая из памяти недавнюю потасовку у городских ворот, отхлебнул из бокала, наслаждаясь приторным, дурманящим вкусом, помолчал, с трудом подбирая слова, и наконец заговорил:

– Интересная магия, нечего сказать. Полностью блокирует темную сторону Силы, частично глушит и стихийную волшбу. Мне с трудом удавалось колдовать, но я же маг не последнего десятка. Адепты, новички и неумельцы – ни в жизнь не смогут противостоять ей. А магнетизм? Даже я не обладаю силой подобного убеждения. Они своими проповедями сделали из меня овощ! Откуда у эстерцев подобные таланты?

– Они у них были всегда.

– Тогда, кто им мешал дать о себе знать раньше?

– Балор Дот, кто ж еще?! – искренне удивился Веридий. – Верховный никому не давал спуску, а его агентура не знала себе равных, все попытки эстерцев хоть как-то проявить себя уничтожались в зародыше. Но с уходом короля все изменилось. Фомор во всей красе показал свою несостоятельность. И не только тем, что сейчас вовсю пылает война, которая чудом еще не успела отразиться на людях, но и тем, что позволил возвыситься Малому ордену, своей глупостью дал свободу для притязаний эстерцев, думаю, вскоре на доброй почве вырастит и культ Симионы, о нем пока что-то ничего не слышно, но это вызывает у меня скорее опасения, чем веру в их отстраненность от общественных дел. В Хельхейме смута, – резюмировал Веридий. – Тому, кто выиграет войну и придет к власти, будет не просто укрепиться, его тут же попытаются свергнуть. Думаю, Валлия еще несколько веков может спать спокойно. Хельхейм теперь неопасен.

– Он и раньше был неопасен, – заметил Батури. – Купол надежно сковал немертвых. Кстати, о нем. Не подскажешь, как можно вытурить двух живых из Хельхейма? Мне позарез надо отправить их за границу купола.

– Посложнее ничего не придумал? – изумился Веридий, но, поборов первое впечатление, задумался, а мгновением позже озвучил свои догадки. – Хотя сейчас… легионы немертвых по большей степени покинули границу: кто разбрелся тупыми монстрами, потеряв после арганусовского бунта хозяев, кто по Зову направился в столицу, кто по неведомым причинам поплелся к Черным Кряжам, видно там готовится первая серьезная потасовка. Кто куда, в общем. А из-за безприказных, кстати, Торан и закрыли. Караваны пропускают, но они сейчас редкость. Все опасаются чумы. А вестфальцы оказались в капкане, что не удивительно – крупнейший город на пути к границе. И немертвых полно, и чума, а теперь еще эти эстерцы.

– Ты стал до ужаса словоохотлив, – улыбнулся Батури. – Давай ближе к сути. Сможешь мне помочь с живыми?

– Не знаю, Лис, сразу и не скажу. Надо навестить старых знакомых, узнать свежие сплетни и новые слухи, избавить их от шелухи, все хорошенечко обдумать и только тогда принять решение.

– У меня нет столько времени, – поторопил Батури.

– Помогу, – подумав, выдавил из себя Веридий. – Конечно, помогу, куда ж я от тебя денусь? Ладно, заговорился я с тобой. Меня ждут дела.

– Ночью? – засомневался Клавдий.

– Конечно! Что ж я, не вампир, что ли?

– Ты на охоту? – удивился Батури, помня о том, что Веридий один из немногих, кто достиг голконды, и, несмотря на то, что продолжает пить кровь, которая его пьянит и дурманит лучше любого вина, не балует себя людской пищей.

– Да нет же, – прокряхтел Веридий, вставая. – Говорю же: дела. Магистрат, видишь ли, не любит солнце так же, как и мы с тобой. А эстерцы, чтоб они провалились в отходный круг, который на груди носят, те склоняются к рассвету. Надеются, небось, что церковь их только рассветает и не скоро доберется до зенита. В общем, пора мне. А ты иди, натопи баньку, попарь косточки, переоденься, на тебя без слез не взглянешь: где не подран, там обгорел, где не обгорел – весь в грязи.

– Проваливай уже, – махнул рукой Батури, указывая направление. – Болтливый стал, как деревенская сплетница.

– Много-то ты знаешь о деревенских сплетницах! – воскликнул Веридий и широко взмахнул рукой, отчего расплескал бенедиктин. – Им со мной не тягаться, друг мой. А вампиру среди людей только так и можно выжить: все вынюхивая и все зная.

– Про-ва-ли-вай, – хохотнув, по слогам выговорил Батури и на этот раз Веридий не стал разводить ненужной патетики, поставил бокал на портик камина, подошел к окну и шагнул в ночь.

* * *

Оказавшись за пределами усадьбы, Веридий принял привычный человеческий облик и пристально посмотрел на небо. Ночь совсем недавно вошла в свои полные права и вокруг стелился беспроглядный мрак, который разрушали огни, полыхавшие в центре Вестфалена. Воздух пропитался вонью паленой человечины. Люди не спали, Ливуазье чувствовал их страх и ненависть, но вблизи усадьбы было тихо, до нее не доходило ни звука.

Вампир еще раз взглянул на небо. «Успею», – подумал Веридий. Он врал, когда говорил о магистрате и церковниках. Никаких запланированных встреч у него не было, но была другая, о которой еще с утра, до появления Батури, вампир даже не задумывался, а теперь она занимала все его мысли.

– Прости, друг, но спокойная жизнь для меня дороже твоих идей, – с мучительной болью в сердце выдавил из себя Веридий, вновь обратился в летучую мышь и полетел прочь из Вестфалена, туда, где еще с утра, до появления Батури, его не ждали, а теперь примут с распростертыми объятиями.