Глава первая
Попасть в Южную республику было совсем не просто, федеральные войска перекрыли весь периметр ее границ и без специальных пропусков не пускали никого посторонних. Конечно, Сулейман мог сделать мне любую ксиву, но я не хотел светиться. Остались узенькие горные тропки, по которым можно было пройти только в сопровождении проводника.
Я приземлился в аэропорту соседней республики. Все здесь указывало на то, что неподалеку идет война. Взгляд то и дело натыкался на людей в камуфляжной форме с автоматами в руках. Их глаза внимательно следили за всеми, кто высаживался на этой земле.
Несмотря на повышенные меры безопасности, я без проблем прошел контроль и вышел на привокзальную площадь. Ко мне сразу же устремилась целая стая настырных таксистов. Они громко предлагали мне свои услуги, хватали за куртку и пытались вырвать у меня из рук чемодан и отнести в свою машину.
Я выбрал одного из них, с виду менее нахального. У меня был адрес, врученный мне при отъезде Аджоевым. Туда я и попросил меня отвезти.
Такси доставило меня в квартал, сплошь застроенный одноэтажными глинобитными хибарками. С первого взгляда было ясно, что это очень бедный район, дорога? которая к нему вела, даже не была заасфальтирована, и машина то и дело тонула в озерах грязи. Я заметил, что водитель — совсем молодой парень как-то испуганно озирается вокруг.
— Ты чего-то боишься? — спросил я.
— А вы разве не знаете, что этот район считается в городе самым опасным. Сюда просто так никто не заходит. Может быть, вам в другое место?
— Я же назвал тебе адрес.
— Тогда это здесь.
Он остановил машину, я расплатился и вышел из автомобиля. И сразу же таксист дал газа и через несколько секунд уже скрылся из виду.
Я осмотрелся вокруг, затем решительно постучался в калитку.
Навстречу мне вышел молодой мужчина, высокий и сильный.
— Вам чего? — громко и враждебно прокричал он.
— Мне нужен Ахмед.
— Ну я Ахмед, что с того?
— Мне Сулейман сказал, что здесь меня будут принимать с большим гостеприимством.
Я увидел, как мгновенно изменилось выражение лица Ахмеда, оно, как по команде, приобрело радушное выражение. Он поспешно отворил калитку.
— Входите, друзьям Сулеймана мы всегда рады.
Я вошел в дом. Я понял, почему Ахмед встретил меня не слишком приветливо, мое появление прервало семейную трапезу. За столом сидела молодая женщина и двое маленьких мальчиков.
— Это гость от Сулеймана, — сказал Ахмед женщине. — А это моя жена — Эльвира. Садитесь с нами.
Я сел, так как знал, что в кавказском доме не принято отказываться от таких приглашений как бы не была бедна семья. И кроме того, я сильно хотел есть. Завтрак в самолете был отвратительный, я вернул его стюардессе, а закусить по дороге сюда не успел.
С первого взгляда в этой семье больше всего мне понравились мальчики. Оба были похоже на мать, а потому красивыми — с большими глазами и тонкими, я бы назвал аристократическими, чертами лица. И, как я вскоре убедился, смышленые и не трусливые. Они быстро освоились с тем обстоятельством, что в их доме появился посторонний мужчина и с интересом разглядывали незнакомого дядю. Я же смотрел на них и вспоминал собственного сына, на которого мне так и не удалось взглянуть.
Кто мне не понравился, так это хозяин дома. Ахмед как-то странно поглядывал на меня и почти все время молчал, а если и говорил, то односложно. Впрочем, не исключено что он поступал весьма благоразумно; вряд ли в нынешней обстановки стоило лишний раз упоминать о своей связи с Сулейманом, даже находясь в собственной хижине.
Обед не был обильным, заметно было, что в этой семье берегут каждую копейку. Мы закончили трапезу, я поблагодарил хозяйку за угощение. Та робко ответила, взяла мальчиков за руки и увела их в другую комнату.
Мы остались одни с Ахмедом.
— Ну вот, теперь можно и поговорить, — произнес он. — Значит, вы от Сулеймана.
— От него самого.
— И давно вы его видели?
— Сегодня рано утром. Он провожал меня из своего дома.
— Как же он там сейчас живет? — В голосе Ахмеда послышалось напряжение.
Я внимательно стал рассматривать его, пытаясь определить, чем этот отец семейства занимался в прошлом. Например, во время первого ввода федеральных войск в Южную республику. Я был почти уверен, что он был боевиком, находился в каком-то отряде, скорей всего под предводительством Сулеймана. И их связь тянется еще с тех времен.
— Так как он сейчас там живет? — настойчиво повторил свой вопрос Ахмед.
— Хорошо живет, — усмехнулся я, — большой дом, не то, что у тебя.
— Я слышал, там даже зимний сад есть, птички поют. Это правда?
— Зимний сад в самом деле есть, хотя птичек я не слышал. Но может быть, у них в тот момент был антракт.
— Да, — в какой-то странной тональности издал звук Ахмед. В его голосе было сразу такое созвучие интонаций, что мне было нелегко определить, что означает это восклицание.
— Значит «Волк» заделался большим человеком, — произнес Ахмед.
Моя догадка оказалась верной, по тому, как он назвал Сулеймана его боевым прозвищем, можно было смело делать вывод, что он сражался рядом с ним.
— Да, он теперь крутой, одной охраны — целый взвод.
Я видел, как с каждой минутой становится все взволнованней Ахмед. Он уже с трудом сидел на своем месте. Принесенное мною новости явно задевали его за живое и ему было трудно сдерживать свои эмоции. Я мог легко понять его чувства: товарищ, с которым ты воевал бок о бок, живет себе припеваючи, роскошествует, а ты тут едва сводишь концы с концами, не знаешь, как прокормить детей. Как тут не возненавидеть его?
Я почувствовал некоторое беспокойство. А если он из-за своей зависти откажется выполнять то, что должен сделать. Это затруднит мое продвижение дальше, я неизбежно потеряю массу времени. А у меня каждая секунда на учете. Сулейман может в любой момент сделать какую-нибудь гадость моему сыну.
К черту мелкие чувства этого неудачника. От него мне требуется лишь одно: чтобы он выполнил то, что мне надо.
— Сулейман сказал, что ты мне поможешь, — решительно произнес я. — И еще он просил сказать тебе, что помнит своего соратника и передает тебе эти деньги. — Это была с моей стороны полная импровизация, никаких подробных поручений Сулейман мне не давал.
Я достал из кармана триста баксов и протянул Ахмеду. Я знал, что здесь это весьма значительная сумма. Я увидел, как засверкали у него глаза.
Ахмед несколько секунд, не отрываясь, смотрел на купюры, словно не веря в их реальность, затем взглянул на меня.
— Что же я должен сделать? — спросил он уже другим тоном.
— Переправить меня в Южную республику. Ты знаешь, войска перекрыли все границы, повсюду заставы. А я должен проникнуть туда незаметно, как мышка.
Ахмед задумался.
— Есть два пути туда: либо мы дадим взятку пограничникам — у нас тут все так делают, либо мы пройдем по горной тропе. Но это трудная дорога. Мы потеряем целые сутки.
Теперь взял паузу для размышления я. Дать взятку — соблазнительно; сэкономлю время и с комфортом пересеку границу. Но остается шанс, что меня могут заграбастать.
По своему прежнему опыту я знал, что далеко не все наши берут взятки, попадаются странные парни, которые презирают деньги, если они попадают к ним таким вот незаконным образом. Их мало, может быть один на сто — и все же как раз такой ненормальный может оказаться на моем пути. Это риск. А рисковать я не хотел, не имел права.
— Мы отправимся по горной тропе, — решил я.
Ахмед презрительно посмотрел на меня. Я легко разгадал причину его взгляда, он презирал меня за то, что я пожадничал и не захотел давать взятку. Пусть думает, что хочет. Для меня главное оказаться там, где мне надо.
— Когда мы сможем выехать? — спросил я. — Мне нужно как можно быстрей. Желательно сегодня.
— Сегодня ночью и выедем. Раньше нельзя, иначе заметят, что мы куда-то отправились. Переночуем в селении в горах у моего знакомого, а утром пойдем по тропе. Идти не очень далеко, но тропа трудная, для коз.
— Ничего, иногда полезно раз в жизни побывать и в шкуре козы.
Оставшиеся время я отдыхал. То есть сидел в доме, иногда выходил во двор. Помог Эльвире принести воды из колонки. Когда я шел с наполненным до краев ведром навстречу мне попались несколько человек, которые метнули в меня любопытные взгляды.
— Нам надо найти машину, которая повезет нас в сторону границы, — сказал Ахмед.
Я понял, что он имеет в виду. Я достал бумажник, из него сто долларовую купюру.
— Этого хватит?
— Здесь можно обойтись и половиной.
Я заметил, как снова заблестели его глаза при виду купюры.
— Тем лучше, дам, как ты говоришь, половину. Я достал другую бумажку и протянул ему. Тот благовейно ее взял, несколько секунд внимательно рассматривал, словно впервые увиденную известную картину, затем положил ее в карман.
— Пойду искать машину.
Мы выехали, когда уже стемнело. Ахмед пригнал очень потрепанные «Жигули», наверное, самого первого выпуска. Машине было самое место на свалке, а не подниматься в горы по извилистому, словно змея, серпантину дороги. За рулем сидел молодой парень.
Наш автомобиль довольно бодро катил по шоссе. Запаса прочности в нем заключалось больше, чем казалось это на вид. Я видел, как шофер то и дело кидает через зеркало на меня любопытные взгляды. Я же сожалел о том, что со мной нет оружия, с ним бы в этих краях я ощущал себя более уверенным. Его отсутствие я решил компенсировать повышенной бдительностью. Хотя внешне я старался ничем себя не выдавать. Впрочем, пока оснований для беспокойства не было, тихо и спокойно было не только в машине, но и вокруг нее.
То, что мы ехали по местным извилистым дорогам ночью, безусловно придавало нашему путешествию дополнительный риск. Но в тоже время я одобрял решение Ахмеда, это давало шанс преодолеть весь путь незамеченным. А мне сейчас это было необходимо больше всего.
Равнинная часть пути окончилась, и теперь мы поднимались в горы. И сразу же стал давать о себе знать пожилой возраст автомобиля; машина с большим трудом справлялась с подъемом. Мотор натужно ревел, выражая тем самым свое недовольство тем, что его заставляют делать то, на что у него уже давно не хватает сил. Ахмед, до сей поры спокойно сидевший на переднем сиденье, занервничал. Он повернулся ко мне.
— Боюсь, нам придеться оставить машину на перевале и подняться в поселок пешком.
— Это далеко?
— Нет, пара километров, если срезать путь. Но дорога там довольно тяжелая.
Через полчаса мы достигли перевала. Там был устроено нечто вроде кемпинга с ночлежкой и стоянкой машин. Из дома вышел судя по всему хозяин этого заведению. Ахмед и владелец «Жигулей» о чем-то заговорили с ним на каком-то языке. Я прислушивался, но это наречие мне было незнакомо, я не понял ни единого слова. В принципе в этом не было ничего ненормального, но мне почему-то не понравился этот непонятный мне разговор.
В кемпинге мы закусили шашлыком. Я расплатился за всех на это раз рублями.
Дорога в селение оказалась, как и предупреждал меня Ахмед, весьма тяжелой. Ситуация осложнялась тем, что идти приходилось в темноте. Было время, когда я много лазил по горам, друзья и сослуживцы даже в шутку называли меня «Альпинистом». Но то было в прежней жизни, сейчас же мне приходилось восстанавливать прежние навыки.
Шефство надо мной взял Ахмед, который великолепно ориентировался на местности. Он явно был тут далеко не в первый раз. Он подсказывал, куда мне следует ставить ноги, где обойти трудный участок, протягивал руку в тот самый момент, когда мне она была особенно нужна. Я проникся к нему благодарностью за его поведение и мне даже стало немного стыдно за свои подозрения. Не то, что я ослабил бдительность, но внутренне успокоился. Если он замышляет против меня что-то нехорошее, то он может осуществить свой план в любой момент. Достаточно толкнуть меня на трудном участке, и я, словно камень с горы, полечу вниз. И вряд ли кому-нибудь затем удастся собрать воедино все мои косточки.
Через два часа впереди показались несколько огней селения. Я был измучен переходом и был несказанно рад, что добрался до своей первой цели. Хотя отлично понимал: это мое достижение самое простое из всех, что мне еще предстоит.
Селение было совсем небольшим, всего две или три небольших, уходящих в поднебесье, улиц. Нужный нам дом располагался на краю одной из них. Ахмед уверенно постучался в дверь.
Дверь нам открыл мужчина. Из-за темноты я не мог рассмотреть его лицо и определить возраст. Ахмед стал быстро ему говорить на своем языке.
Тот кивнул головой.
— Проходите в дом, — сказал он по-русски.
Мне показалось, что у него был голос немолодого человека. Он включил свет, и я убедился, что так оно и есть На вид хозяину дома было никак не меньше шестидесяти пяти лет, несмотря на то, что у него была черная без борозд седины борода. На голове надета традиционный убор этих мест — баранья шапка.
Он внимательно разглядывал меня. Его глаза, запрятанные под густые брови, несмотря на возраст, блестели совсем по молодому, и я был уверен, что он не нуждается в очках.
— Это хозяин дома, его зовут Али, — пояснил Ахмед. — Он пастух и знает здешние места, как свои пять пальцев. Правда, дядя Али? — почтительно обратился он к нему.
Тот посмотрел почему-то на меня и не спеша, с чувством собственного достоинства кивнул головой.
— А это наш гость из Москвы, — продолжил обряд представления Ахмед. — Его прислал к нам Сулейман. — В его голосе послышалось, вызванное почтением, придыхание.
Али как-то странно посмотрел на Ахмеда, но ничего не сказал, вместо этого его лицо приобрело невозмутимость, словно речь шла о совершенно незнакомом человеке. Хотя я был уверен, что он хорошо осведомлен, кто такой Сулейман.
— Думаю, наши гости устали. Сейчас давайте спать, а завтра обсудим все наши дела, — сказал Али, уклоняясь от разговора с Ахмедом.
Нам постелили прямо на полу, бросили на него какие-то шкуры. Впрочем, постель оказалась вполне мягкой. Я не без удовольствия вытянул на ней гудящие после тяжелого путешествия ноги. Али прав, с непривычки я устал гораздо больше, чем уставал раньше при таких обстоятельствах. И без хорошего отдыха не готов к совершению нового перехода. Но сильнее всего меня беспокоило другое; насколько безопасно тут находиться, особенно в спящем состоянии, когда я буду совершенно, словно младенец, беззащитен. Но чем больше я наблюдал за Али, тем больше успокаивался; тут мне ничего не грозит, в доме кавказца с гостем никогда ничего не происходит. А Али явно придерживается традиционных воззрений. Значит можно спать спокойно. И все же засыпал я без полной уверенностью, что утром открою глаза.
Я открыл глаза от того, что в них прямой наводкой бил яркий солнечный луч. В комнате никого не было. Я поспешно встал и вышел из дома.
Теперь я мог осмотреться. Судя по тому, что я увидел, хозяйство у Али было не маленькое, в загоне стояло никак не меньше полусотни баранов. Кроме того, невдалеке наперегонки бегали курицы, двор огласило знакомое мычание коровы. Сам Али стоял возле загона и кидал траву для подстилки своим животным. Увидев меня, он не прерывая своего занятия, спросил:
— Как спали?
— Хорошо. Когда очень устанешь, спишь как убитый.
Али бросил на меня настороженный взгляд.
— А где мои спутники? — поинтересовался я.
— Они пошли посмотреть, что тут творится. Скоро придут. Там можно умыться, — показал он пристройку к дому.
В пристройке я нашел рукомойник, мыло, зубную пасту. Я достал из кармана свою походную сворачивающуюся пополам зубную щетку. Умывшись, я ощутил, что не только окончательно избавился от вчерашнего напряжения, но и приток свежих сил. Давно я не чувствовал себя так бодро; мне хотелось прямо сейчас отправиться в путь. Может, в самом деле нет смысла ждать темноты, если этому Али известны потайные тропы, по ним незаметно можно пройти и при свете солнца.
Но когда я заикнулся об этом, Али даже не стал меня слушать, он лишь посмотрел на меня как на ненормального, затем продолжил занятие своими хозяйственными делами. Я же вдруг почувствовал на старика нечто похожее на обиду за то, что он столь пренебрежительно отнесся к моему предложению. В таком случае у меня просто уйма свободного времени — целый день. Я сказал Али, что пойду прогуляться. Он кивнул головой, но не произнес ни слова.
Село действительно оказалось совсем небольшим, я пересек его вдоль минут за пятнадцать и вышел за околицу. Тропинку, по которой я шел, вела меня вверх, в горы. Я решил принять это приглашение.
Я поднялся на несколько сот метров вверх и остановился на небольшой круглой площадке. Я сел, достал сигареты и стал смотреть вокруг.
Я родился и вырос на равнине, но почему-то очень рано меня стало тянуть в горы. От знакомых я не раз слышал, что по красоте на земле с ними ничего не может сравниться. И когда я будучи еще подростком оказался впервые в горной местности, то убедился в истинности этого суждения.
Я что называется заболел горной болезнью. И если народ устремлялся к морю, то я все свои сперва каникулы, затем отпуска проводил в горах. Я не стал профессиональным альпинистом, хотя несколько раз совершал довольно сложные восхождения. Но не эти испытания заставляли меня срываться с места, горы для меня являлись скорее эстетическим зрелищем, вроде полотна, только нарисованного не художником, а природой или Богом. (Кто же из них двоих был подлинным автором этого пейзажа — этот вопрос меня по-настоящему никогда не волновал).
Я ехал в горы примерно по той же самой причине, почему люди ходят в музеи и на выставки. Я мог часами сидеть на камне и любоваться окружающими меня живыми картинами. По своей натуре я отнюдь не созерцатель, а, наоборот, человек действия, но попадая сюда со мной вдруг происходили разительные перемены. Моя натура менялась столь радикально, что я становился совсем другой личностью, словно пришедшей из какого-то другого мира. В те минуты мне казалось, что застывший от восторга в полной неподвижности перед этой красотой человек — это тот самый человек, обретший свою подлинность.
Вот и сейчас я, как и раньше, потерял контроль над потоком времени. Я не мог сказать, как долго я просидел на этом ровном пятачке, любуясь простирающимся передо мной видом. Внезапно я услышал за своей спиной чьи-то шаги, я резко повернулся, одновременно хватая лежащий рядом камень.
Ко мне приближался Али. В руках он держал посох, который помогал ему преодолевать горные кручи. Он сделал красноречивый жест, сообщив им что мне не угрожает никакая опасность и нет необходимости сжимать камень в руке.
Я разжал кулак, камень выскользнул из моей ладони. Али одобрительно кивнул головой, подошел ко мне и устроился рядом. Теперь мы стали смотреть на уходящие в даль горы вместе.
Сколько минут или часов мы сидели молча, я сказать не могу, ощущение времени ко мне еще не вернулось. И я не спешил его возвращать. Почему-то мною владела уверенность, что это последний мой отдых; то, что должно последовать дальше, надолго лишит меня покоя.
— Опять началась война, — вдруг негромко, но отчетливо произнес Али.
Я пожал плечами.
— Она была неизбежно, мой опыт говорит: что есть единственный способ закончить войну, — это разбить противника наголову. Только тогда не возникает предпосылок для новых сражений. Нет ничего хуже не доведенных до конца войн. Они возвращаются снова и снова.
— Значит, ты идешь туда воевать? — кивнул Али в сторону находящейся за горным кряжем Южной республики.
— Нет, с меня этого хватит. Я отвоевался.
— Зачем же тогда?
— У человека могут быть и другие там дела.
— Они так или иначе связаны с войной.
— В общем, до некоторой степени это, но что из этого?
— Будешь убивать?
— Не знаю, честно говоря не хотелось бы.
— А ты убивал?
— Убивал. Но только в бою. А так — никого.
— Я долго наблюдал за тобой прежде чем подойти. Не надо тебе туда идти.
— Почему?
— Там война, кровь, смерть, а ты умеешь ощущать красоту гор. Ты смотришь на них, как человек, который ради нее способен отказаться от многого. Что тебе делать там внизу, где люди в безумстве убивают друг друга.
— Не беспокойся, занятия я себе там найду. Скажите мне другое, мне показалось, что вы не всегда жили здесь.
— Да, — не сразу отозвался Али, — я жил в городе, руководил предприятием. Но однажды я попал в сложную ситуацию: чтобы спасти себя и своих близких, я должен был оболгать, а по сути уничтожить другого человека. Я оказался между добром и злом: либо я спасаю себя и свою семью ценой низкого поступка, предательства, либо подвергаю ее страшной опасности, но остаюсь честным. Я никак не мог выбрать из этих двух вариантов один, не мог встать на сторону либо добра, либо зла. Мне было легче покончить жизнь самоубийством, чем решиться на тот или иной шаг. И тогда совершенно неожиданно мне пришел в голову выход из положения. Я в течение одного-двух дней собрал все имущество, что сумел скопить, продал его. И мы все двинулись сюда начинать новую жизнь. И я нисколько не жалею об этом.
— А где же ваши близкие, я никого не видел?
— Жена давно умерла, дети спустились с гор в долину. Они не простили мне, что я их увез тогда из большого города и не хотят вспоминать обо мне.
Али замолчал.
— Почему вы мне поведали свою историю, вряд ли вы рассказываете ее всем, кто у вас бывает?
— Ты первый, кому я ее рассказал. А рассказал потому, что я видел, как ты смотрел на горы. Я надеялся, что отговорю тебя идти туда. Там ты столкнешься с тем, с чем столкнулся я. На равнине люди всегда вынуждены мучаться, решая этот вопрос. Только забравшись высоко в горы, можно уйти от него. Зачем тебе все это? Ты же можешь сделать так, что до конца своих дней станешь смотреть на всю эту красоту.
Я вздохнул.
— Вы верно говорите. Но часто человек не властен над своей судьбой, вынужден делать то, чего она требует от него, вопреки его желаниям. Есть высшие силы, что заставляют нас так поступать.
— Я нашел способ избавиться от этих, как ты говоришь, высших сил.
Поверь, здесь, высоко в горах этих высших сил не существуют, сюда они никак не могут взобраться. Они любят находиться там, где толпятся множество людей, которые постоянно озабочены своими мелкими проблемами.
Но стоит подняться вверх — ничего этого нет.
— Я верю вам. Но так уж складываются обстоятельства, что мне придеться спуститься туда, где есть все то, от чего вы сбежали.
Али пару минут молчал.
— Что ж, ладно, тебе решать.
Внезапно в волшебную тишину ясного летнего дня вошло новое звучание. Мы оба прислушивались. Сомнений не было, это было эхо от отдаленных разрывов авиабомб. Тот, кто хоть раз побывал под бомбежкой, различит их звуки даже на таком большом расстоянии.
— Война убивает в человеке все, — сказал Али. — Я видел этих людей, кто побывал на войне. Они уже не люди.
— Я хочу попасть туда как можно скорей, — показал я рукой в сторону Южной республики. — А когда я буду возвращаться, постараюсь заглянуть к вам, и мы вместе полюбуемся на горы. Вот увидите, я докажу вам, что побывав там, я ничуть не изменился.
— Если ты оттуда вернешься, тебе будет не до гор, — пророчески заявил Али. — Пойдем вниз, Ахмед, наверное, нас уже заждался.
Ахмед действительно ждал нас с нетерпением, это выдавал весь его облик. Увидев нас, он облегченно вздохнул. Он стал расспрашивать меня, где я находился все это время. Я решил не вдаваться в подробности и сказал, что гулял по горам.
Вечером Али устроил небольшой прием по случаю нашего посещения его дома. Был заколот барашек, мясо которого легло на стол в виде шашлыка с многочисленными приправами. Рядом в большой чаши находился рис.
Попробовав блюдо, я убедился, что Али не зря когда-то ушел из города и много лет провел в горах, так как готовил он отменно. Даже у Сулеймана я не ел с таким аппетитом.
Ночь выдалась темной, облака, словно занавес сцену, закрыли луну и звезды. Отсутствие освещения осложняло наш путь. Но у меня не было даже и мысли откладывать наш уход. Впрочем, никто и не предлагал это сделать.
Впереди шел Али, за ним — я, замыкали нашу небольшую колонну Ахмед и шофер. Зачем он увязался с нами, я не совсем понимал, так как парень был на редкость молчаливый. Начиная с того момента, когда я его увидел, я слышал его голос не больше трех раз.
Несмотря на темень, Али вел нас уверенно. Было очевидно, что эту дорогу он исходил вдоль и поперек. Сначала мы довольно долго шли по пологой местности. И я грешным делом стал надеяться, что весь пусть окажется столь же легким, как и его первая часть. Но затем мы стали все выше забираться в горы. Приходилось до рези в глазах всматриваться, куда ставить ногу. Я хорошо понимал: одно неверное движение и покатишься вниз. И можно считать, что крупно повезет, если сломаю пару ребер или ногу. Но главная опасность заключалась даже не в этом, а в том, что мое изломанное тело в таком мраке не найдут, как минимум, до утра. А доживу ли я до него, неизвестно.
Примерно через часа полтора непрерывного марша по крутым склонам, Али объявил первый привал. Мы сели, достали фляги, сделали по несколько глотков.
— Далеко еще? — спросил я проводника.
— До границы идти еще столько же. А там предстоит спуск на равнину, — пояснил дальнейший маршрут Али. — Затем он слегка наклонился ко мне. — Между прочим, тут неподалеку пост федералов.
— Где? — встрепенулся я.
— Примерно метров восемьсот. Они там, — показал он вниз. — Так высоко, как мы, они еще не взобрались.
— Нет опасности напороться на них? — встревоженно спросил я.
— Мы заберемся еще выше и обойдем их сверху. Там уж их точно нет. Только теперь я понял всю опасность этого маршрута. Я не раз взбирался по таким отвесным кручам, но то было днем. Ночью же каждое новое движение таило смертельную опасность. Не будь рядом Али, я бы непременно полетел бы вниз. Но он был прирожденным скалолазом, он подсказывал, куда надо ставить ногу, за что ухватиться. И все же едва не случилось несчастье, ступни находящегося надо мной Ахмеда, внезапно потеряли опору, и он стремительно заскользил по стене. Я каким-то чудом ухватил его за куртку в самый последний момент. Мне удалось удерживать его в течение нескольких секунд, пока к нам не подоспели на помощь Али и шофер «Жигулей».
Буквально через минут десять после этого происшествия, мы перевалили на другую сторону горного кряжа. Теперь нам предстоял не менее рискованный спуск. Я хорошо понимал, что только что был на волоске от смерти. Сколько еще таких ситуаций мне заготовила судьба? Хотя первые врата смерти я миновал благополучно, не стоит обольщаться. Это только начало.
Ко мне подошел Ахмед. Хотя было темно, но мне показалось, что он смущен.
— Спасибо, — сказал он. — Я уже было думал, что моя душа отлетит к Аллаху. Я ваш должник. Я и моя жена отныне будем молиться за вас.
— Ладно, должник, так должник, — проговорил я. — А молиться не надо, мой опыт говорит: пользы от этого никакой.
Эту фразу я произнес не случайно; в первую войну в моем отряде у половины бойцов были освященные образа, но они погибали ничуть не реже чем те, кто их не имели.
Ахмед отошел от меня, я проводил его глазами. Я подумал: если у него и были против меня какие-нибудь черные замыслы, то после того, как я его спас, он должен отказаться от них. А значит, я могу чувствовать себя немного спокойней. Так что не зря я не позволил Ахмеду переселиться поближе к Аллаху, все же дома его ждут двое детей.
Спуск занял у нас часа три. И хотя мы все смертельно устали, он прошел благополучно. Если не считать того, что в одном месте, уже почти внизу, мы едва не напоролись на дозор федералов. Мы проскользнули мимо него буквально в метрах пятидесяти.
Али прижал свои губы к моему уху.
— Я не знал, что ваши выставили тут пост. Несколько дней назад его здесь не было.
Я кивнул головой. Это была вторая удача за ночь; если бы они нас засекли, то сделали бы из наших тел друшлаги; по крайней мере количество дырок в них было бы ничуть не меньше.
Мы спустились вниз еще на несколько сот метров. Внезапно Али остановился.
— Дальше я не пойду, в долине много войск, а я стараюсь не встречаться с солдатами. Ни с вашими, ни с теми. Ты пойдешь прямо и выйдешь к главному шоссе. До него не больше двух километров.
— Спасибо тебе, очень рад был познакомиться.
Я полез во внутренний карман куртки, где у меня находился бумажник. Али догадался о моих намерениях. И отрицательно закачал головой.
— Мне ничего не надо от тебя. Попробуй остаться в живых. Если получится, дай знать. Мне будет спокойней жить, если я буду знать, что ты еще ходишь по земле. Хотя бы напиши. Почта к нам нерегулярно, но доставляется.
— Я напишу, — пообещал я.
— Никто лучше тебя не умеет смотреть на горы. Мы бы составили замечательный дуэт, я всегда жалел, что мне не хватает партнера. Жаль, что мы больше не увидимся.
— Кто знает.
Али ничего не сказал, но я буквально ощутил его мысленный ответ.
Настал черед прощаться с Ахмедаом. Он подошел ко мне, протянул руку.
— Спасибо тебе, я не забуду, что ты для меня сделал, — сказал он.
— Передай привет жене. Мне понравились твои мальчики, замечательные ребята, — сказал я.
— Да, ребята хорошие. А привет жене я обязательно передам.
Пока мы прощались, я заметил, что за все это время он ни разу не посмотрел мне в лицо. Глаза Ахмеда смотрели вроде на меня, но при этом куда-то в сторону, и я никак не мог поймать его взгляда.
Мы пожали друг другу руки, затем я коротко попрощался с водителем «Жигулей». У меня мелькнула мысль, что надо хотя бы перед расставанием узнать, как его зовут. Но затем подумал: а собственно зачем, по-настоящему мы не сказали друг другу ни слова.
— Ну все, мы пошли, — сказал Али. — Скоро рассвет.
Все трое двинулись в сторону гор. Я наблюдал за ними, пока они не скрылись в темноте, затем стал спускаться дальше.
Я находился в довольно густом лесу, который рос у подножия горы и, по словам Али, тянулся дальше на несколько километров почти до самого шоссе. Это устраивало меня, так как позволяло подобраться к дороге незамеченным.
Я шел по тропинке, стараясь производить как можно меньше шума. Иногда я замирал на месте, прислушиваясь к долетающим до меня звукам. Внезапно я насторожился, я вдруг услышал слишком громкий шелест листвы. Конечно, это мог быть гуляющий в ней ветер, однако на всякий случай я быстро сошел с дорожки и спрятался за густым кустарником.
Скучать в укрытии мне долго не пришлось, буквально через пару минут я увидел слегка размытые темнотой очертания двух человеческих силуэтов. Они мне были хорошо знакомы, ибо расстался с ними буквально только что. В спешащих двух фигурах я легко признал Ахмеда и его молчаливого спутника.
— Он где-то рядом, — услышал я голос Ахмеда. — Смотри вокруг внимательно.
— А если он затаился где-то здесь, — весьма здраво предположил его спутник. — Вдруг он что-то заподозрил. Может, не стоит его искать, вернемся назад.
— Вряд ли он нас заподозрил. После того, как он спас мне жизнь, он уверен, что я ничего ему не сделаю. Дурак, ты, такой случай больше не появится. Тебе что не нужны доллары. Я видел, он ими напичкан, как рис приправой. Давай разделимся, я пойду вправо, а ты — влево.
Молодой парень пошел прямо на меня. Уже немного рассвело, и я отчетливо видел, что в руке он сжимает пистолет. Моя позиция было очень удобной, я находился от него всего в нескольких метрах, хорошо мог разглядеть все его действия, он же не подозревал, что я совсем рядом и наблюдаю за ним. Он сделал нерешительный шаг вперед и вошел в заросли.
И сразу же запутался в них. Я встал, неторопливо ударил ему по руке, его пистолет упал к моим ногам. Я нагнулся, чтобы поднять его, и этим постарался воспользоваться мой противник, он достал из-за пояса нож и попытался ударить меня им. Но я уже успел поднять оружие и выстрелил.
Пуля пробила ему живот, тот отчаянно закричал, призывая на помощь Ахмеда. Я спрятался за деревом, ожидая, когда тот прибежит. Ахмед не заставил себя ждать, я увидел, как мчится он к раненному сообщнику. Он нагнулся над ним, но тот вдруг затих. Почему-то я был уверен, что для него все кончено. Ахмед тоже понял это.
— Я убью тебя, слышишь ты, шакал, сын шакала! — заорал он. — Где ты, выходи?
— Я здесь, — сказал я, делая шаг из-за дерева.
Ахмед поднял пистолет, но делал он это слишком медленно. Я по давно усвоенной привычке дважды выстрелил с бедра.
Я не разучился стрелять, пули кучно, словно в мишень, легли в его живот. Тот схватился за раненное место обеими руками, выронив пистолет. Несколько секунд он стоял в такой позе неподвижно, затем упал на колени.
Я подошел к нему. У Ахмеда еще оставались силы, чтобы поднять голову и с ненавистью взглянуть на меня.
— Ты убил моего брата, — прохрипел он.
— Я не знал, что он твой брат. Ты сам в этом виноват. Зачем ты это сделал?
— Мне понравились твои деньги. Они бы мне пригодились больше, чем тебе. Ой как больно, я никогда не думал, что это будет так больно. — вдруг простонал он. Ахмед уже не мог стоять на коленях и упал на спину.
— А где Али?
Ахмед ничего не ответил, но его взгляд все рассказал мне о судьбе пастуха.
— Я перевяжу тебя, — сказал я.
— И бросишь меня тут подыхать. Я воевал, я видел, после таких ран не выживают.
В этом он был прав, он был обречен. Я не собирался его тащить на себе в больницу хотя бы потому, что не смог бы вразумительно объяснить, где и как получил Ахмед ранения. Впрочем, я бы в любом случае не стал этого делать.
— Будь ты проклят, пусть обрушатся на тебя все несчастья мира, — собрал Ахмед остатки своих сил для произнесения страшного проклятия в мой адрес. — А теперь добей меня, — вдруг попросил он.
В той ситуации, в какой он оказался, это была единственно просьба, которую я мог для него исполнить. Я поднял пистолет. Раздался выстрел.
Я постарался как можно быстрее удалиться от этого печального места. И, как оказалось, сделал это своевременно. Звуки выстрелов привлекли внимание военных, я слышал их голоса. Наряд из двух солдат прошел совсем рядом со мной. Я переждал, пока он окажется на почтительном расстоянии, затем продолжил свой путь.
То, что случилось, меня удивило и не удивило. Подозрения о том, что Ахмед способен на подобные действия возникли у меня еще у него в доме, когда я заметил, как жадно смотрит он на мои деньги. И пока мы карабкались по горам, я старался сохранять бдительность. Я провел в этих местах достаточно много времени, чтобы не знать нравы местного населения, двуличие и коварство здешних людей. И все же до конца я так их и не изучил, так как после того, как я спас его от верной гибели, был почти уверен, что он не станет поступать таким вот неблагодарным способом. И лишь при прощании у меня вновь возникли подозрения.
Невольно я вспомнил двух маленьких детей с черными большими глазами. Узнают ли они когда-нибудь, как погиб их отец. Да и нужно ли им это знать? И все же я не мог отмахнуться от мысли о том, что для Ахмеда оказалось очень легко пойти на ограбление и убийство спасшего его от смерти человека. Судя по его поведению никаких угрызения совести он не испытывал, вид чужих денег заслонил ему все. У таких, как он, нет никаких внутренних барьеров для проявления зла. И потенциально они не просто опасны, они представляют для всех гигантскую угрозу.
Мой путь вниз пересекал ручей. Я встал на колени, сделал несколько глотков студеной чистой воды, потом умылся. Спуск заканчивался и пора было подумать, что делать дальше?
Через полчаса я вышел на опушку леса. В нескольких сот метров проходила большая трасса. По ней двигались войска. Машины то большими, то поодиночке то и дело проносились асфальтовому треку. Они ехали очень быстро, явно опасаясь засады боевиков. И между прочим, правильно поступали, так место для нее тут было очень подходящее — вдоль трассы на много километров тянулся густой лес. Сделал несколько выстрелов — и исчез в нем, словно тебя и не было.
Конечный пункт моего маршрута была столица республики, которая находилась в руках боевиков. Кроме меня туда устремлялся и основной поток федеральный частей. Но такие попутчики меня совсем не устраивали. Что я буду говорить бесчисленным проверяющим с их стороны, поверят ли они в мою легенду? Среди документов, которыми снабдил меня Сулейман, была справка о том, что я являюсь жителем этого города. Но не вы зовет ли она лишь дополнительные подозрения?
Ситуация усугублялась тем, что по моим сведениям где-то неподалеку находился отряд, в котором я когда-то имел честь служить и из которого я был с позором изгнан. А если я столкнусь носом к носу с бывшими сослуживцами? Они-то уж не поверят никаким моим липовым справкам, сколько бы печатей на них не было бы наляпано. Я уж не говорю о том, что меня просто многие знают в армии. Когда-то имя мое было там достаточно популярно, чем я, чего скрывать, весьма гордился. Но теперь эта прежняя известность оборачивалась против ее носителя, делая меня более уязвимым.
И тут произошло то, чего я так боялся. На шоссе вышла колонна, состоящая примерно из десяти машин. И одновременно откуда-то с гор спустился отряд боевиков. Он был небольшим, человек двенадцать. Я лежал в стороне, хорошо замаскировавшись, — и они меня не видели.
Я понимал, что сейчас произойдет, боевики расстреляют колонну федералов. По-видимому, они давно следили за дорогой и как только появились машины, быстро спустились вниз.
Я почувствовал, как прошиб меня холодной пот. У меня оставалось еще пару минут, дабы предупредить надвигающуюся трагедию. Я мог выскочить, закричать, открыть огонь по бандитам. Но я продолжал лежать неподвижно. Если я вмешаюсь в ход событий, то подвергну себя огромному риску, в меня начнут стрелять и с той и другой стороны. И собственно почему я должен подвергать себя смертельной опасности. Это война не моя война, я не принимаю в ней участие, я здесь совсем по другому, можно сказать, частному поводу. У них свои дела, у меня — свои. И ко мне не имеет никакого отношения то, что тут творится.
Колонна поравнялась с тем местом, где засели боевики. Раздались выстрелы из гранатометов, в сторону федералов понеслись хищные стаи пулеметных очередей.
Бандиты были опытными бойцами, они подбили первую и последнюю машину, тем самым заблокировав движение всей колонны. Солдаты выбегали из грузовиков и тут же попадали в зону активного огня. Несколько человек были скошены буквально мгновенно.
Федералы открыли ответную пальбу, но в отличии от них боевики не стояли на одном месте, они быстро перемещались, и автоматные очереди в холостую прошивали листву. Несколько боевиков побежали в мою сторону и залегли буквально в метрах тридцати от меня. Если бы не мое искусство маскировки, я был бы давно ими обнаружен. А мой единственный, взятый у Ахмеда пистолет, против их автоматов — оружие скорей игрушечное чем боевое.
Послышался характерный звук моторов летящих вертолетов. Через несколько минут они оказались у меня почти над головой. Несколько ракет устремились к месту, где предполагалось, что находятся боевики. Но они успели подняться выше. Я же как можно плотнее, словно к любимой, прижался к земле. Я давно уже не был под ракетным обстрелом и чувствовал себя, мягко говоря, не совсем в своей тарелке. На мое счастье основная зона, куда метились вертолетчики, оказалась в стороне от меня.
Бой затих, вертолеты, отстрелявшись, улетели на базу. Я приподнял голову и посмотрел, что делается на дороге. Зрелище было более чем печальное, горели три машины, вокруг них лежали убитые и раненные. Несмотря на приличное расстояние, до меня доносились их крики.
Я же раздумывал, что мне девать. Идти вперед нельзя — там федералы, к которым без сомнения в спешном порядке уже идет помощь, где-то наверху прячутся боевики. Так что я могу угодить либо к тем, либо к другим. Скорей всего придеться пролежать тут несколько часов. Эта задержка совсем не входила в мои планы, но иного выхода я не видел.
Я был уверен, что выбрал удачную позицию и хорошо замаскировался. Но, как оказалось, я переоценил свое мастерство. Внезапно откуда-то сверху появились трое боевиков и нацелили на меня автоматы. Один из них красноречивым жестом показал мне, что если я подам голос, то это случится в последний раз в моей жизни.
В данной ситуации сопротивляться было совершенно бесполезно. Повинуясь их молчаливым приказаниям, я вылез из своего укрытия.
Боевики обыскали меня, взяли пистолет и документы. Затем принялись за тщательное изучение моего бумажника. Однако он их явно разочаровал, там было всего десять долларов. И теперь я мысленно благодарил провидение за то, что перед тем, как залечь в своем укрытии, оно подсказало мне спрятать деньги в дупло. Мне было трудно объяснить, что заставило меня так поступить, но в своей жизни я не раз совершал непонятные мне самому поступки. И всякий раз убеждался, что они самые верные.
Боевики продолжали искать деньги. Они заставили меня снять куртку, прощупали ее всю, но ничего не нашли и бросили мне ее назад. Затем один из них приказал занять место между ними, и мы стали подниматься в гору.
Минут через тридцать мы вышли на их стоянку. Здесь собралось не меньше двадцати боевиков. Мое появление вызвало весьма сдержанное любопытство. Впрочем, я понимал, что им было не до меня, так как вновь послышался характерный гул вертолетов, а снизу по «зеленки» забили зенитные пулеметы, сметая гору листвы. Это означало, что подошло подкрепление, и сейчас федералы станут прочесывать лесной массив.
Дорога в лагерь боевиков заняла три часа. С точки зрения профессионала его месторасположение было выбрано идеально. Он находился в узкой лощине, с трех сторон подходы к нему были надежно защищены самой природой. А там, где она по какой-то причине это не сделала, за нее это упущение восполнили люди. Путь по единственной дороге преграждали два мощных дзота. Как я успел заметить, они были сооружены и на склонах гор, что позволяло им вести обстрел на большое расстояние.
Меня привели к большому дому, в котором я безошибочно признал штаб. На флагштоке гордо развивался национальный флаг сепаратистов. Командир отряда, что пленил меня, вошел в помещение, я же остался стоять в окружении боевиков. Но скучать в этой кампании пришлось не долго, не прошло и десяти минут, как в дверном проеме показался очередной бородач и что-то крикнул на своем языке. Один из бандитов так сильно толкнул меня вперед, что я ударился лбом о стену.
Меня ввели в комнату, в которой сидело несколько боевиков. По тому, как они себя вели, я определил, что это не рядовые бандиты, а полевые командиры. Что касается того, кто здесь самый главный, то это было очевидно с первого взгляда. Он вальяжно раскинул свое тело за столом, выставив вперед свою длинную, черную, как вакса, бороду.
Кто-то в очередной раз толкнул меня сзади, и я оказался как раз посередине комнаты, на пересечение взглядов всех в ней собравшихся. Несколько секунд меня молча рассматривали, как рассматривает коллекционер свое новое приобретение. Зная царящие здесь нравы, я вдруг почувствовал себя рабом на невольничьем рынке. В свое время я не раз беседовал с теми, кого тут покупали и продавали, словно дело происходило в Древнем Риме, и знал, какой ужасный жребий выпадал этим людям. И все же какие бы эмоции не одолевали меня внутри, я понимал, что моя судьба по крайней мере в какой-то ее части зависит от моей находчивости и выдержки.
— Ну говори, ты кто таков? — спросил главарь. — Чего бродишь в наших местах? Говорят ты прятался недалеко от места боя. Дезертир?
Я, отвергая это мнение, решительно замотал головой.
— А кто ж тогда?
Перед отправкой сюда мы с Сулейманом сочинили простую, но вполне достоверную легенду, подкрепив ее всеми нужными документами.
— Я из соседней республики, пробирался в вашу Столицу.
— Чего ж тебе там понадобилось, война идет, а ты путешествуешь. Врешь ты все.
— Правду говорю. Раньше я жил там, а когда началась еще первая заварушка, уехал. А мать с братом остались. Вот я и решил их вывезти. Сами понимаете, там им нет жизни.
— Брешет, — убежденно сказал один из полевых командиров. — Не видишь что ли Арсен, это разведчик. Вчера точно такого мои ребята поймали, тоже всякую чушь нес.
— Подожди, дай разобраться. А вдруг правду говорит. Так, говоришь раньше в Столице жил. Я тоже бывал там частенько. Где же стоял твой дом?
— Он и сейчас там, на Гаражной улице, возле самого рынка. Там еще магазин большой был, когда-то мебелью торговали. Полгорода туда за ней ездило.
Я говорил уверенно, так как провел на этой самой Гаражной несколько недель. Правда не в качестве жильца, мы выбивали засевших там боевиков. То был умело подготовленный к обороне укрепрайон и несколько моих товарищей остались на этой улице лежать навечно. Конечно, если бы среди боевиков оказался кто-либо, кто жил раньше в этих местах, он бы легко меня разоблачил, поймав на мелких деталях. Но на мое счастье моих «земляков» среди этой братии не оказалось.
— Мы это проверим, — вдруг вполне по-дружески улыбнулся Арсен. — Как говоришь тебя зовут?
— Николай Шмелев.
Арсен стал читать отобранную у меня справку.
— А зачем пистолет с собой носил?
— Куда же сейчас без оружия, — изобразил я удивление. — Вон его сколько у вас на каждом.
— Оружия у нас много, — подтвердил Арсен, — очень много. Тебя это интересует?
— Да зачем мне ваше оружие, — постарался изобразить я нечто вроде обиды, — мне в Столицу надо, к маме. Там вот-вот ад начнется. Один раз она уже его пережила.
Арсен вдруг снова дружески улыбнулся.
— Ад уже начался, но не там, а тут. Он для тебя начался. Хочешь умереть без мучений, Николай, или как там тебя зовут, расскажи все сам. Ведь все равно все расскажешь. — Он внимательно посмотрел на меня. — Чует мое сердце, что ты фсбэшник, больно уж ты бойкий. И по фигуре видно, что мышцы качал. Мы тут несколько дней одного поймали, в точь-в-точь был как ты. Тоже какую-то сказочку нам рассказывал. Мы его и кинжалом резали и на костре поджигали, и глаза выкололи, уши отрезали. А он все равно молчит. Упрямый оказался. Пришлось в конце концов горло перерезать, голову отрезать. Можем показать, она тут недалеко лежит. Честно скажу, не повезло тебе парень, от меня живым еще никто не ушел. Ты, надеюсь, слышал обо мне. Я — Арсен Газаев.
Я невольно вздрогнул, я слишком хорошо знал это имя, хотя ни разу не встречался с этим человеком лично. Он прославился еще в прошлую военную кампанию не столько своими подвигами на полях сражений, сколько невероятной и особо изощренной жестокостью. Его кличка была «Мясник», и я слышал, что ему нравилось, когда так к нему обращались больше, чем когда называли по имени.
Я знал случаи, когда наши ребята предпочитали подрывать себя гранатами, нежели попадать в руки его людей. Практически никто не возвращался из его плена, пленники умирали в страшных мучениях. Это был садист, которого можно было смело описывать в учебниках по психологии в качестве классического примера такого типа людей. И вот надо же было мне угодить прямо к нему да еще в самый первый день моего пребывания в Южной республике. Ничего более худшего, нельзя было и представить.
— Вижу, обо мне ты слышал. — В голосе Газаева послушалось явное удовольствие от своей популярности. — Так что можешь представить, что тебя ожидает. Колись и тогда мы тебя просто заколем. Как барана.
Эта шутка вызвала всеобщее одобрение, вся собравшаяся в комнате бандитская аудитория разразилась дружным смехом. Я знал, что Газаев помимо репутации садиста имел еще и репутацию большого шутника. И одно у него явно дополняло другое.
— Я бы с радостью вам все рассказал, да в самом деле нечего. — Мой голос задрожал, причем, я с горечью должен был констатировать, что это было вызвано не только той ролью, которую я играл в этом страшном спектакле.
— Ну как хочешь. Я хотел как для тебя лучше. Долго упрашивать не люблю. Извини только за то, что не могу заняться тобой прямо сейчас, надо решить кое-какие срочные дела. Ну а потом мы с тобой поговорим по полной программе. Ты мне понравился, я лично приму участие в разговоре. Уберите его!
Двое боевиков подошли ко мне и стали сильными ударами толкать к выходу. Я буквально вылетел из дома и упал на землю. Бандиты стали избивать ногами. Разбуженные болью и унижением ненависть и ярость буквально рвались из меня наружу, как дикие звери из клетки, но мне все же удалось взять их под контроль. Сгруппировавшись, я старался защитить от ударов самые чувствительные к ним органы.
Наконец, немного утомившись от экзекуции, они заставили меня подняться. И повели в глубь лагеря. Около одного места они приказали мне остановиться и показали, куда я должен смотреть. На деревянный кол была нанизана голова человека. Он был примерно одного возраста со мной, светловолосый и красивый. Бандиты с интересом наблюдали за моей реакцией. Я отвернулся, но они снова заставили меня глядеть на этот памятник их жестокости.
Дальнейший наш путь продолжался не более двух минут. Мы приблизились к яме. Мне приказали лезть туда. Стоявший рядом охранник спустил лестницу, и я начал спуск в ад.
Это был цементный мешок глубиной метра два с половиной. На дне его находились несколько человек. Пространство между стен было столь узким, что сидячих мест всем не хватало, а потому узники сидели по очереди. Впрочем, эти подробности здешнего бытия я узнал чуть позже. А сейчас едва я спустился, как лестницу тут же поднялась вверх, отрезав тем самым окончательно мой путь на свободу.
Я осмотрелся; кроме меня тут было еще трое человек. Мы все внимательно разглядывали друг на друга.
— Давайте знакомиться, — предложил я. — Меня зовут Николай Шмелев, — представился я своим вымышленным именем.
Первым протянул мне руку молодой высокий сильный парень, это я сразу понял по его рукопожатию. Одет он был в офицерскую камуфляжную форму.
— Андрей Козинцев, — представился он, — старший лейтенант. Он улыбнулся мне, показав ряд великолепных очень ровных зубов.
Следующим протянул мне руку мужчина, довольно высокий и тоже по виду физически сильный, одет он был несколько непривычно для этой обстановки — в рясу священника.
— Отец Борис, — зычным голосом проговорил он. Если нужна фамилия, то запомнить ее не сложно. Тоже Борисов.
Зато третий узник явно не выказал никакого желания общаться со мной. Он продолжал сидеть на корточках и даже не глядел в мою сторону, словно меня здесь и не было. Это был совсем молодой парнишка в форме российского солдата.
— Он у нас такой, необщительный — не скрывая презрения, сказал Козинцев. — Ни с кем не хочет знаться. Одно слово — дезертир.
Парень с ненавистью взглянул на старшего лейтенанта. Было ясно, что даже в этих нечеловеческих условиях между этими двумя людьми существует большой антагонизм.
— Ты кто? — задал мне тот же что и полчаса назад Газаев вопрос Козинцев.
Я стал рассказывать уже приведенную ранее мною версию.
— Брось, — уверенно прервал меня Козинцев. — То, что ты из наших, видно за километр. Я всегда узнаю тех, кто носил погоны. А из тебя это прямо прет.
Слова старшего лейтенанта мне не понравились. Выходит вся моя легенда ни черта не годится. А это делает меня очень уязвимым. Впрочем, смешно, находясь в этом мешке, сожалеть о таких вещах. Как ни печально, но для меня все это уже потеряло значение.
— Не хочешь говорить, не говори, — проговорил Козинцев. — Разницы никакой нет, все равно один конец, — усмехнулся он. — От Арсена никому еще не удалось убежать. Плохо то, что эта сволочь не даст умереть как человеку, всего изрежет так, что мало не покажется. Вчера с нами парень сидел, тоже, как я, старший лейтенант. Его пытал сам Арсен. Отрезал все у него, что можно у человека отрезать. За час до тебя он умер.
Самое противное, что эти сволочи даже не хоронят по-человечески, начинают глумиться над трупами. Я как представляю, что они будут играть моей отрезанной башкой в футбол — есть у них тут такое соревнование — так и умирать не хочется.
Козинцев замолчал, выглядел он совершенно спокойно, как будто речь шла не о страшных пытках и смерти, а о фильме, где все это всего лишь показывают, а он сидит не в сырой яме, а в уютном зрительном зале. Я вдруг почувствовал большую симпатию к нему. Он был очень привлекателен, с красивым открытым чисто русским лицом, статной фигурой.
Можно было не сомневаться, что когда он был курсантом девушки просто балдели от него.
— А ты как попался? — спросил я.
— Как как, обыкновенно. Командовал разведвзводом, мы шли в впереди колонны в несколько километров от нее, пытались засечь боевиков, которые постоянно крутились вокруг нас и то и дело кусали. Но они гораздо лучше нас знают здешние места, вот на засаду и нарвались. Половину ребят скосили сразу, а я с оставшимися залег в круговую. Часа два бились в окружении, пока не расстреляли весь боекомплект. Вот тогда-то они нас и скрутили. Солдат помучили и сразу закололи, как баранов, тесаками. А мне оказали честь — доставили прямиком сюда.
— Но почему не пришла подмогу, ты же сказал, что основная колонна была неподалеку? Они же не могли не слышать звук боя.
— Я тоже думаю об этом, почему? Может потому, что мне Майоров еще перед выходом сказал, что я должен рассчитывать на свои силы, а у него другое задание.
— Ты сказал Майоров. А в каком он чине?
— Подполковник.
— А зовут как?
— Валентин Петрович. — Козинцев пристально посмотрел на меня. — Вижу личность тебе знакомая.
Я подумал, что сейчас, когда мы все находимся так близко со смертью, вряд ли есть смысл что-то отрицать.
— Да, знал его раньше. Но давно не встречался.
— Значит тебе повезло больше.
— Что, не нравится тебе твой командир.
— Я его плохо знаю, мы был приданы ему три дня назад. Одно могу сказать: я бы предпочел никогда не находится под его началом. Какой-то твой знакомый — неприятный. Я сразу почувствовал, что он не хочет брать на себя никакой ответственности. Я таких никогда не любил. Ладно, плевать, теперь уже все одно. Жаль только что так все быстро для меня закончилось. Думал повоюю, опыта понаберусь. Лишнюю звездочку раньше времени заработаю. А потом в академию Генштаба. Ничего этого уже не будет. — Впервые в голосе Козинцева послышалась грусть. — Слава богу, что жениться не успел, детей завести. Так что кроме родителей плакать будет некому. А так хотелось троих пацанов. Не люблю девчонок, у меня две сестры, я от них в детстве много натерпелся.
— Может, еще все будет, — проговорил я.
— Не надо утешать, от этого становишься только слабей. Уж лучше бы скорей все это закончилось. В детстве я почему-то часто задавался вопросом: сколько проживу на белом свете? Родителей спрашивал, одноклассников. Все называли разные цифры, но никто не говорил — двадцать пять. Я и сам не предполагал, что жизнь такой короткой окажется.
Он вдруг закрыл глаза и по тому, как напряглись мускулы его лица, я понял, какие страшные переживания мучают его внутри. Мною вдруг овладело такое страстное желание помочь, спасти этого человека, что я согласился бы обменять свою жизнь на его. Но им такой обмен ни к чему, обе жизни и так в их руках.
Внезапно в проеме появилось бородатое лицо боевика. Я почувствовал, как невольно сжалось у меня все внутри.
— Эй, лейтенант, — закричал бандит, — выходи, Арсен тебя хочет видеть немедленно. Соскучился, говорит, чаек вместе желает с тобой попить. С сахаром.
Бородатое лицо боевика искривилось от безудержного смеха. Он явно считал себя очень остроумным. Затем он спустил вниз лестницу.
— Все, ребята, прощайте, — сказал Козинцев. — Встретимся там, — показал он взглядом на небо.
Он протянул руку священнику.
— Помолитесь за мою душу, отец Борис, если она у меня есть, — сказал Козинцев.
— Есть, — заверил его священник. — «Любящий душу свою погубит ее; а ненавидящий душу свою в мире сем сохранит ее в жизнь вечную». Вы в этом скоро убедитесь, когда предстанете перед Его престолом.
— В таком случае, молитесь за меня. Кто знает, проживи я еще, то поверил бы… — Он не договорил и протянул руку мне. — Видишь, наше знакомство было совсем непродолжительным. А могли бы стать друзьями, семьями в гости друг к другу ходить. Как ты думаешь?
— Могли, — искренне ответил я.
Козинцев бросил на скрючившегося третьего узника взгляд, но руки ему не подал, вместо этого отвернулся. Затем быстро полез по лестнице. Мы все проводили его прощальным взглядом, пока он не исчез. Лестницу снова убрали.
— Боже, дай ему силы, дабы перенести ниспосланные ему страдания, — проговорил священник. «Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное».
— Сильный парень, мужественный, — сказал я.
— Да, — грустно согласился отец Борис. — Мужественные люди страдают дольше всех, слабые ломаются или погибают быстро. Потому-то им и легче.
Я впервые внимательно стал рассматривать священника. На вид ему было лет сорок, под вымазанной в нечистотах рясой угадывалось сильное, хотя порядком исхудавшее тело. У него были черные волосы и такая же черная борода. Черты лица поражали своей правильностью и соразмерностью, словно их выписывал талантливый и старательный художник. Я давно заметил, что у некоторых священнослужителей именно такие ясные лики, как будто Бог уже с самого их рождения предопределил их путь.
— А как вы тут оказались? — задал я традиционный в таких условиях вопрос.
— Был послан патриархом в один из здешних приходов. Прежний священник пропал несколько лет назад, говорят, что убили. Но никто точно не знает. А верующие изнемогали без слова божия. Вот и обратились к первосвященнику прислать им пастыря. Когда я узнал про эту просьбу, то попросился сюда. Вот и оказался в здешних краях.
— Что же случилось дальше, ведь просто за то, что человек священник, они в цементный мешок не сажают.
— Да ничего особенного не случилось, — пожал плечами отец Борис, — обычная тут история. Однажды в село пришел отряд этого самого Газаева. На площадь перед церковью стали собирать русских. В основном молодых и даже совсем юных. Их правда немного оставалось. Но они решили отомстить, кто-то убил нескольких ихних боевиков. Я понял: сейчас произойдет расправа над невинными. Я вышел из храма и направился прямо к Газаеву, Богом стал умолять, чтобы не трогал юношей и детей. Тот рассмеялся, сорвал с меня крест. А потом стал всех убивать. Он не любит расстреливать, ему нравится перерезывать горло ножем. Пока у человека не кончится агония, он от него не отходит. Это зрелище доставляет ему большое удовольствие. Ну а после того, как всех убили, меня зачем-то взяли с собой.
— Сколько же вы здесь?
— Да через пару дней исполнится месяц, — спокойно сказал отец Борис.
— И все время вы сидели в этой яме.
Священник кивнул головой.
— Как привезли сюда после расправы на следующий день, с тех пор здесь и сижу. За это время тут человек двадцать побывало. Никто назад не возвратился.
— А вас они не трогали?
— Пока Бог миловал. Они за меня пятьсот тысяч долларов выкупа запросили. Позвонили в патриархию.
— И что, дают?
Отец Борис усмехнулся.
— Идут переговоры. То боевики туда позвонят, то оттуда позвонят сюда. Я знаю наших, они тянут время. Но деньги они не заплатят. Хотя собрать им такую сумму пару пустяков. Да только зачем, священников что ли у них мало?
— И что за целый месяц не было ни одного шанса убежать? — задал я самый важный на данный момент для себя вопрос.
— А как убежишь. Они ж из этой ямы не выпускают. А так сами видите, не вылезешь. Я обследовал стены, не за что зацепиться. Тут даже скалолаз не поднимется на верх, такие они гладкие.
Я почувствовал, как сжалось у меня сердце. С первой же секунды, как я попал сюда, я жил лишь надеждой на побег. И вот священник эту надежду, словно зерно, развеял по ветру.
— Что же делать? Сдохнуть тут, дать себя зарезать как жертвенный баран? — спросил я.
— Каждый в этой ситуации поступает как может.
— Как же поступаете вы?
— Я — молюсь.
— Молитесь? — Почему-то это вызвало во мне смесь удивления с раздражением.
— Я молюсь тому, Кто дает мне силы выдерживать все ниспосланные на меня испытания.
— А может быть, за то, что сидите в этом вонючем мешке, вы Его еще и благодарите сердечно? — кипя злостью, проговорил я.
— Благодарю, — спокойно подтвердил отец Борис. — С человеком все происходит соразмерно его грехам. Пока я сюда не попал, я даже не предполагал, что столь грешен. А здесь стал вспоминать все, что когда-то совершил, столько греховных поступков у себя открыл. То, что я здесь сижу, это их не искупает.
— А лейтенант, которого сейчас зверски пытают, он тоже, если соизмерять степени мучения, самый греховный на земле человек.
— Его жизни я не знаю, хотя чувствую его высокую благородную душу. Но человек страдает не только за свои грехи, но и за грехи ближних, за грехи всего рода людского. Одни больше, другие меньше, кому какой выпадет жребий. «Помните слово, которое Я сказал вам: если Меня гнали, будут гнать и вас».
— Почему же нам выпал самый плохой жребий, почему же нас гонят, отец Борис?
— Пути господни неисповедимы. Могу лишь сказать: здесь, в этой республике мы находимся на самом высоком гребне греха. А там, где много греха, там много и наказания за него. Вот мы и несем его. «Так что они своими глазами смотрят и не видят; своими ушами слышат, и не разумеют, да не обратятся, и прощены будут им грехи».
Меня так и подмывало залепить эту святоше, набитому цитатами из священных книг, как консервная банка сельдями, крепкую оплеуху. Все, что он тут нес, просто бесило меня. В любую минуту тебя могут начать резать на части, а этот служитель Бога разглагольствует о промысле божьем, о чужих грехах, за которые мы несем наказание в этом вонючем мешке. Может, и я грешен и заслуживаю быть наказанным, но почему в такой жуткой форме — быть истерзанным взявшими меня в плен зверьми, которым по ошибке достался человеческий облик. Причем, ошибка это не моя, а Его.
Я поймал пристальный взгляд серых глаз священника.
— Если вам хочется меня ударить, не сдерживайте себя, сделайте это. Так вам будет легче, — вдруг сказал он, словно прочитал мои мысли. — Я понимаю ваши чувства.
— А, ну, конечно, если ударили в левую щеку, подставь другую.
— Вы правы. Между прочим, это не так уж и не рационально; тот, кто так поступает, получает меньше ударов.
Я ничего не ответил. К своему удивлению, я вдруг почувствовал, что у меня пропало желание ударить священника. Хотя я человек крайне эмоциональный и подобные стремления обычно быстро меня не покидают. Особенно в тех случаях, если они не находят скорого удовлетворения.
Внезапно я ощутил голод. Я не ел со вчерашнего вечера. Так что скоро будет сутки моему вынужденному воздержанию.
— Здесь хоть кормят? — спросил я.
— Кормят, — вдруг впервые за все время моего пребывания в тюрьме подал голос молодой парень. — Если это можно назвать едой. — Он фыркнул. — Правда бывает, что за день так ничего и не дают. Приходиться просить этих мразей.
— А тебя как зовут? — спросил я.
Паренек посмотрел на меня, но почему-то решил, что мой вопрос не стоит его ответа. Я не настаивал; мне в общем-то было все равно.
После того, как забрали лейтенанта, в яме стало чуть попросторней. И все же было очень тесно. Я чувствовал усталость. Мне хотелось лечь, вытянуть ноги. Но если бы я это сделал, то занял бы все отведенное нам для жизни пространство. Я вынужден был присесть на корточке.
— А как вы тут спите? — спросил я.
— По очереди, — ответил отец Борис. — Один полулежит, другие стоят. Через час, происходит смена.
Я подумал, что чем так мучаться, может быть предпочтительней умереть как можно скорей. Пусть эти сволочи получат смак от истязания, зато мне больше не придеться переносить такие издевательства. Целый месяц подобного скотского существования, как отец Борис, я не выдержу, сойду с ума. В своей жизни мне довелось немало испытать, но мне всегда было легче справляться с трудностями, когда я мог действовать, когда хоть что-то зависело от меня, когда впереди маячила хоть какая-то надежда. Даже в зоне у меня было больше свободы, чем тут. Я мог работать, заниматься физическими упражнениями, читать книги. Здесь же я могу либо сидеть, либо стоять — и больше ничего. Я знаю себя, у меня клаустрофобия — боязнь замкнутого пространства. Либо я сделаю попытку побега, либо пусть они меня убивают. Ничего другого все равно не остается.
Внизу в очередной раз показалась мерзкая рожа стерегущего нас бандита.
— Готовьтесь ужинать, еда прямо из ресторана, пальчики оближешь.
— Для наглядности боевик облизал свои пальцы и громко загоготал. Затем стал спускать за веревку ведро.
Мы склонялись над ним. На дне ведра плавала какая-то похлебка. Из чего она была сделана, понять было невозможно, но запах издавала мерзкий, почти как давно не мытый сортир. Однако мы все в яме были настолько голодными, что обрадовались и такой еде.
Отец Борис протянул мне ложку и железную миску, я зачерпнул варево, но перелить его из ведра в свою посуду у меня не хватило терпения. Вкус полностью соответствовал запаху, в обычных условиях меня бы сразу же вырвало. Но сейчас я поглощал эту мерзкую пищу даже не без аппетита — целые сутки без еды сильно меняют наши вкусовые пристрастия, делая их менее изысканными.
После ужина меня стало клонить ко сну — сказывались испытания дня. Отец Борис заметил мое состояние.
— Вы будете спать первым, — решил он. — Но потом, извините, вас придеться разбудить.
— Я понимаю, — с благодарностью ответил я. Мне стало неудобно за то, что еще совсем недавно я испытывал едва ли не ненависть к этому человеку. И за что? За несколько цитат. Пусть даже не совсем уместных, если учесть, что мы находимся в церкви, а в том самом месте, где людей истязают, режут на части, как повара мясо прежде чем ее зажарить.
Я скрючился на дне этого колодца. Больше всего на свете мне хотелось вытянуть ноги. Впервые я вдруг с некоторым сожалением подумал о зоне; там хоть можно было нормально спать. И вообще, по сравнению с условиями, в которых я сейчас нахожусь, это была просто комфортабельная гостиница.
Кроме того, что было тесно, стало еще холодно. Мы все же находились в горах и перепады температуры тут были немалые. От стужи у меня не попадал зуб на зуб и несмотря на сильное желание спать, я долго не мог уснуть.
Я проснулся от того, что кто-то тряс меня за плечо. Я открыл глаза и несколько секунд не мог понять, где я нахожусь.
— Просыпайтесь, — услышал я голос отца Бориса, — теперь черед спать молодого человека.
Это была странная и страшная ночь. В течение всего времени таким вот образом мы менялись местами по несколько раз. Когда снова настал мой черед скрючиться на цементном полу, я заснул быстро. А в следующий раз — мгновенно. Я быстро приобретал необходимые для выживания в этих экстремальных условиях навыки. Впрочем, это обстоятельство меня не особенно удивляло, я знал, что всегда умел хорошо приспосабливаться к окружающей меня действительности. Это и помогало мне выживать в самых разных ситуациях.
Наступило утро. Я в последний раз уступил место отцу Борису. В проеме видно было небо, оно было ясным, без единого облачка. Я думал о том, что нахожусь в странной ситуации; от свободы меня отделяют какие-то метры, но преодолеть я их не в состоянии. Я продолжал, не отрываясь, смотреть на висящее над головой голубое полотно. Существует большая вероятность, что сегодня я вижу его в последний раз. Так что стоит налюбоваться им что называется под завязку, дабы унести память о нем в запредельный мир. Не исключено, что эта картина — самая прекрасная, что мне удалось увидеть за всю моя жизнь.
Впервые за утро появилась физиономия нашего стража. Его взгляд нашел меня.
— Скоро за тебя возьмутся, — радостно сообщил он. — Говорят ты важный шпион, знаешь очень много ценных сведений. А Арсен умеет развязывать языки.
В этом у меня не было сомнений. Значит, ждать остается совсем недолго. Может, стоит принять причастие, покаяться в грехах. Наверное, не случайно в мои последний час тут оказался священник. А в сущности, какая разница: отпустят мне грехи или не отпустят, все равно совсем скоро мое обезображенное тело будет валяться в грязи. Ну а что произойдет с моей душой на том свете, посмотрим. Будем считать это путешествием в другую страну, только бестелесное.
Я вдруг заметил, что на меня смотрит отец Борис. Я понял, что он не спал и слышал слова веселого охранника.
— Вам чем-нибудь помочь? — спросил он.
— Да, помогите отсюда бежать. — Я снова почувствовал раздражение по отношению к этому человеку; стоишь на пороге страшной мучений и смерти, а к тебе обращаются со словами увещевания. Что еще может он мне предложить?
— Вы знаете, это совершить не в моей власти. Но перед смертью у человека иногда возникает большая потребность облегчить душу. Это ее очень укрепляет, придает духу дополнительную стойкость. Поверьте мне, я это знаю из собственного опыта.
— К черту вас с вашей душой! — взорвался я. — Я не хочу облегчать душу, я не хочу подыхать. А хочу жить. И больше меня ничего не волнует. Я много раз мог быть убитым в бою, но так как предстоит мне быть убитым сейчас, я не желаю. Они разделают меня словно тушу животного.
Священник глубоко вздохнул.
— Ни вы, ни я не можем изменить внешние обстоятельства жизни, они целиком в их руках. Но то, что внутри нас, принадлежит полностью нам. А этот мир гораздо больше, чем тот, в котором мы временно оказались. И нам остается лишь надеяться. «Истинного говорю вам: есть некоторые из стоящих здесь, которые не вкусят смерти, как уже увидят Царство Божие».
— Я не хочу видеть ваше Царство, я привык жить в этом маленьком мире, а до того, о чем вы говорите, мне нет дела. Я понятие не имею, что там. Мне там нечего делать. У меня дела здесь, я должен выполнить их здесь. От этого многие зависит. А если я уйду туда, — я показал пальцем наверх, — могут пострадать другие люди.
— Все это так, но снова вынужден вам заметить: изменить внешние обстоятельства ни вам, ни мне невозможно. Подумайте хоть раз в жизни о себе не так, как вы привыкли. Пока еще есть время.
— Всю жизнь я думал о себе. Так что о чем думать.
— Нет, вы думали не о себе. Вы думали о своем месте в мире. Сейчас когда оно вот-вот исчезнет, вы можете…
— Идите вы к черту со своими проповедями! — воскликнул я. — Я устал от них. Я не ваш прихожанин. И вообще, перед концом хотелось побыть немного…
Я не закончил фразы, так как услышал какой-то гул. Я прислушался; сомнений не было, то были самолеты. И судя по тому, что звук их моторов нарастал, они держали курс в нашем направлении. По моим расчетам буквально через несколько минут они окажутся над лагерем.
Теперь не только я, но и отец Борис и молодой парень прислушивались к доносящемуся сверху гулу. Внезапно раздался оглушительный грохот; бомбардировщики заходили над целью и пускали ракеты. А то, что их цель — этот бандитский лагерь — сомнений больше не было никаких.
Ракеты продолжали падать на бандитов, до нас доносились крики раненных. Внезапно взрывной волной лежащая рядом со входом в нашу тюрьму лестница скатилась к нам в яму.
— Лезем наверх! — истошно заорал я. И первым стал подниматься так быстро, насколько мог.
Я вылез наружу и сразу же наткнулся на окровавленный труп нашего стражника. Рядом с ним лежал автомат. Я поспешно схватил его.
Мимо нас метались боевики. Но никто не обращал на беглецов внимания, все были заняты одним главным делом — спасали свои шкуры. Я тоже собирался им заняться. Хотя когда на твою голову сверху падают ракеты — шансов выжить остается совсем немного. Но лучше уж погибнуть так, чем под тесаком Арсена. Я быстро оценил обстановку.
— Бежим вон туда, — показал я в сторону стерегущих, словно церберы, вход в лагерь дзотов.
Мы помчались по тропинке. В эти минуты бомбардировки не было, так как самолеты делали очередной заход над лагерем. Несколько бандитов, увидев наш побег, бросились нам наперерез. Я поднял автомат и срезал их очередью. Затем бросился на землю, так как в этот момент ракеты снова обрушились на нее, буквально все разметая вокруг.
Недалеко от себя я увидел вырытый в земле блиндаж. Единственная возможность спастись — укрыться в нем. Но там находились боевики, я сам видел, как несколько человек поспешно спрятались в нем. Я махнул рукой, призывая священника и молодого парня подползти ко мне.
— Нам надо захватить вот этот блиндаж, — указал я им, когда они оказались рядом со мной. — Ты чего без оружия, — закричал я на парня. — Бери автомат.
Несколько брошенных автоматов валялись буквально в метре от нас. Парень как-то странно посмотрел на меня и подобрал один из них. Я взглянул на священника, но тот отрицательно покачал головой.
— Я дал Богу обет, никогда не брать в руки оружие, — пояснил он.
— Вы — идиот, — бросил я ему.
Черт с ним, пусть делает, что хочет. Я поднял голову, самолеты в очередной раз заходили на атаку. У нас в запасе было не больше минуты.
— Вперед, — крикнул я парню.
Мы бросились к блиндажу.
— Отворяем дверь и все поливаем огнем, — поведал я ему на ходу план операции.
Он, подтверждая, что все уяснил, кивнул головой.
Что есть силы я рванул дверь и одной очередью выпустил весь диск. То же самое сделал и мой напарник. Затем я вкатился по земле во внутрь блиндажа. Но предосторожности были излишни, все пятеро боевиков, что там находились, были изрешечены нашими пулями. Бандиты сидели очень кучно, а потому большинство выстрелов легли точно в цель. Я посмотрел на тела, к большому моему сожалению трупа Арсена Газаева среди них не было.
Вслед за нами в блиндаж нырнул и пацифист — отец Борис. Сделал он это более чем своевременно, так как в это мгновение все окружающее нас пространство наполнилось огромным грохотом, взрывная волна от ударившей рядом ракеты буквально сотрясла все сооружение. Но бандиты сделали его на совесть, и оно устояло.
Но дальше сидеть в блиндаже было бессмысленно, после окончания бомбардировки боевики нас тут же обнаружат. Если мы хотим спастись, то надо давать отсюда деру.
— Нужно уходить, — сказал я.
— Под ракетами? — удивленно спросил парень.
— Именно, только под ними мы и можем убежать. Это наш единственный шанс.
— А если в нас попадут?
Отвечать на этот бессмысленный вопрос — тратить понапрасну драгоценное время, когда каждая потерянная минута могла стоить над жизни.
— Я ухожу, кто хочет, за мной, — произнес я непривычную команду и выскочил из блиндажа.
Не оглядываясь, следует ли кто за мной, я бросился к выходу из лагеря, туда, где находились дзоты. Я видел, что ракеты попали прямо в них, не оставив внутри никого живого.
Я бежал изо всех оставшихся у меня сил. За собой я слышал чье-то учащенное и громкое, словно у лошади, дыхание. Но на то, чтобы оглянуться, не было времени. И все же я замер буквально на мгновение; я вдруг едва не наступил на чью-то голову. Я инстинктивно отпрыгнул от нее и увидел, что это была голова старшего лейтенанта, она смотрела на меня выколенными глазами.
Внезапно я заметил, как на встречу мне бегут два боевика. Они подняли автоматы, но я это сделал на секунду раньше и срезал их очередью. Теперь путь из ущелья был открыт.
Истребители, истратив запас ракет, взяли курс на базу, пролетев над моей головой. Я с благодарностью проводил их взглядом; не появись они, верхняя часть моего тела сегодня тоже бы отделилась от туловища.
Теперь же у меня появлялся хотя и очень слабенький шанс еще некоторое время побыть в полном комплекте, таким каким меня с помощью родителей создала природа. Но для этого надо было срочно предпринимать ряд мер.
Я обернулся и увидел рядом с собой запыхавшегося отца Бориса. Чуть поодаль с автоматом на перевес стоял, как его назвал старлей, дезертир.
— Нам надо скатиться туда, — показал я на крутой, почти отвесный склон.
— По дороге идти лучше, — сказал парень.
— На дороге они нас поймают, идиот! — закричал я. — Вниз!
В этот день мне везло как еще не везло никогда. Вместо того, чтобы разбиться вдребезги об острые камни, я довольно благополучно скатился вниз. О многочисленных ушибах и царапинах в этой ситуации упоминать было даже смешно.
Моя предусмотрительность оказалась для нас воистину спасительной, с вверху доносились крики и пальба боевиков. Придя в себя, они отправились на наши поиски. Мы, притаившись, сидели внизу. Мои спутники также относительно благополучно преодолели этот спуск. Теперь оставалось дождаться, когда нас перестанут искать.
Примерно через час все звуки стихли. В этой спокойной обстановки появилась возможность собраться на военный совет и обсудить, что нам делать дальше, куда идти и в каком составе? В общем слегка измененные под сильным давлением обстоятельств все те же традиционные русские вопросы.
Что касается меня, то маршрут следования я для себя определил. Мне нужно было вернуться на то место, где меня пленили. И найти спрятанные там деньги. Без них мне делать тут нечего.
О кладе я, понятно, не стал говорить, но направление своего дальнейшего движения обозначил.
— Зачем вам туда? — удивился священник. — Я думал, вы пойдете в другую сторону.
— Куда же по вашему мнению я должен отправиться? — поинтересовался я.
— В Столицу.
— В Столицу я тоже собираюсь, но с заходом туда, куда я сказал. Так что решайте: пойдете вы со мной или отправитель дальше самостоятельно?
Наступили пауза. Все обдумывали свои дальнейшие шаги.
— Если вы не возражаете, я пойду пока с вами, — вдруг проговорил священник.
Мне хотелось спросить, почему он принял такое решение, но затем решил, что это не мое дело: принял, ну и принял, так ему поди Бог велел.
— А ты? — спросил я у дезертира. — Скажи хоть, как тебя зовут?
— Павел, — ответил паренек.
— А фамилия?
— Рязанов.
— Откуда ты?
Почему-то прежде чем ответить, он помедлил и шмыгнул носом.
— Из Рязани.
— Павел Рязанов из Рязани, — уточнил я и не сдержал улыбку.
Он неохотно кивнул головой.
— Тебя поди так дразнили в части? — догадался я о причине его заминки при ответе на мой вопрос.
— Да, бывало, — снова смущенно шмыгнул он носом.
— Можешь быть спокойным, сейчас тебе это не грозит. Ты с нами или пойдешь своей дорогой?
— А куда мне идти? — пожал он плечами. — Там боевики — посадят или убъют, там наши — сделают тоже самое. Придеться с вами.
— Ну тогда пошли.
Нельзя сказать, что я был обрадован такой кампанией, но немного успокаивало то, что я все же не один. Хотя поможет ли мне это или наоборот, создаст дополнительные трудности я не ведал.