Глава первая

Попасть в Южную республику было совсем не просто, федеральные войска перекрыли весь периметр ее границ и без специальных пропусков не пускали никого посторонних. Конечно, Сулейман мог сделать мне любую ксиву, но я не хотел светиться. Остались узенькие горные тропки, по которым можно было пройти только в сопровождении проводника.

Я приземлился в аэропорту соседней республики. Все здесь указывало на то, что неподалеку идет война. Взгляд то и дело натыкался на людей в камуфляжной форме с автоматами в руках. Их глаза внимательно следили за всеми, кто высаживался на этой земле.

Несмотря на повышенные меры безопасности, я без проблем прошел контроль и вышел на привокзальную площадь. Ко мне сразу же устремилась целая стая настырных таксистов. Они громко предлагали мне свои услуги, хватали за куртку и пытались вырвать у меня из рук чемодан и отнести в свою машину.

Я выбрал одного из них, с виду менее нахального. У меня был адрес, врученный мне при отъезде Аджоевым. Туда я и попросил меня отвезти.

Такси доставило меня в квартал, сплошь застроенный одноэтажными глинобитными хибарками. С первого взгляда было ясно, что это очень бедный район, дорога? которая к нему вела, даже не была заасфальтирована, и машина то и дело тонула в озерах грязи. Я заметил, что водитель — совсем молодой парень как-то испуганно озирается вокруг.

— Ты чего-то боишься? — спросил я.

— А вы разве не знаете, что этот район считается в городе самым опасным. Сюда просто так никто не заходит. Может быть, вам в другое место?

— Я же назвал тебе адрес.

— Тогда это здесь.

Он остановил машину, я расплатился и вышел из автомобиля. И сразу же таксист дал газа и через несколько секунд уже скрылся из виду.

Я осмотрелся вокруг, затем решительно постучался в калитку.

Навстречу мне вышел молодой мужчина, высокий и сильный.

— Вам чего? — громко и враждебно прокричал он.

— Мне нужен Ахмед.

— Ну я Ахмед, что с того?

— Мне Сулейман сказал, что здесь меня будут принимать с большим гостеприимством.

Я увидел, как мгновенно изменилось выражение лица Ахмеда, оно, как по команде, приобрело радушное выражение. Он поспешно отворил калитку.

— Входите, друзьям Сулеймана мы всегда рады.

Я вошел в дом. Я понял, почему Ахмед встретил меня не слишком приветливо, мое появление прервало семейную трапезу. За столом сидела молодая женщина и двое маленьких мальчиков.

— Это гость от Сулеймана, — сказал Ахмед женщине. — А это моя жена — Эльвира. Садитесь с нами.

Я сел, так как знал, что в кавказском доме не принято отказываться от таких приглашений как бы не была бедна семья. И кроме того, я сильно хотел есть. Завтрак в самолете был отвратительный, я вернул его стюардессе, а закусить по дороге сюда не успел.

С первого взгляда в этой семье больше всего мне понравились мальчики. Оба были похоже на мать, а потому красивыми — с большими глазами и тонкими, я бы назвал аристократическими, чертами лица. И, как я вскоре убедился, смышленые и не трусливые. Они быстро освоились с тем обстоятельством, что в их доме появился посторонний мужчина и с интересом разглядывали незнакомого дядю. Я же смотрел на них и вспоминал собственного сына, на которого мне так и не удалось взглянуть.

Кто мне не понравился, так это хозяин дома. Ахмед как-то странно поглядывал на меня и почти все время молчал, а если и говорил, то односложно. Впрочем, не исключено что он поступал весьма благоразумно; вряд ли в нынешней обстановки стоило лишний раз упоминать о своей связи с Сулейманом, даже находясь в собственной хижине.

Обед не был обильным, заметно было, что в этой семье берегут каждую копейку. Мы закончили трапезу, я поблагодарил хозяйку за угощение. Та робко ответила, взяла мальчиков за руки и увела их в другую комнату.

Мы остались одни с Ахмедом.

— Ну вот, теперь можно и поговорить, — произнес он. — Значит, вы от Сулеймана.

— От него самого.

— И давно вы его видели?

— Сегодня рано утром. Он провожал меня из своего дома.

— Как же он там сейчас живет? — В голосе Ахмеда послышалось напряжение.

Я внимательно стал рассматривать его, пытаясь определить, чем этот отец семейства занимался в прошлом. Например, во время первого ввода федеральных войск в Южную республику. Я был почти уверен, что он был боевиком, находился в каком-то отряде, скорей всего под предводительством Сулеймана. И их связь тянется еще с тех времен.

— Так как он сейчас там живет? — настойчиво повторил свой вопрос Ахмед.

— Хорошо живет, — усмехнулся я, — большой дом, не то, что у тебя.

— Я слышал, там даже зимний сад есть, птички поют. Это правда?

— Зимний сад в самом деле есть, хотя птичек я не слышал. Но может быть, у них в тот момент был антракт.

— Да, — в какой-то странной тональности издал звук Ахмед. В его голосе было сразу такое созвучие интонаций, что мне было нелегко определить, что означает это восклицание.

— Значит «Волк» заделался большим человеком, — произнес Ахмед.

Моя догадка оказалась верной, по тому, как он назвал Сулеймана его боевым прозвищем, можно было смело делать вывод, что он сражался рядом с ним.

— Да, он теперь крутой, одной охраны — целый взвод.

Я видел, как с каждой минутой становится все взволнованней Ахмед. Он уже с трудом сидел на своем месте. Принесенное мною новости явно задевали его за живое и ему было трудно сдерживать свои эмоции. Я мог легко понять его чувства: товарищ, с которым ты воевал бок о бок, живет себе припеваючи, роскошествует, а ты тут едва сводишь концы с концами, не знаешь, как прокормить детей. Как тут не возненавидеть его?

Я почувствовал некоторое беспокойство. А если он из-за своей зависти откажется выполнять то, что должен сделать. Это затруднит мое продвижение дальше, я неизбежно потеряю массу времени. А у меня каждая секунда на учете. Сулейман может в любой момент сделать какую-нибудь гадость моему сыну.

К черту мелкие чувства этого неудачника. От него мне требуется лишь одно: чтобы он выполнил то, что мне надо.

— Сулейман сказал, что ты мне поможешь, — решительно произнес я. — И еще он просил сказать тебе, что помнит своего соратника и передает тебе эти деньги. — Это была с моей стороны полная импровизация, никаких подробных поручений Сулейман мне не давал.

Я достал из кармана триста баксов и протянул Ахмеду. Я знал, что здесь это весьма значительная сумма. Я увидел, как засверкали у него глаза.

Ахмед несколько секунд, не отрываясь, смотрел на купюры, словно не веря в их реальность, затем взглянул на меня.

— Что же я должен сделать? — спросил он уже другим тоном.

— Переправить меня в Южную республику. Ты знаешь, войска перекрыли все границы, повсюду заставы. А я должен проникнуть туда незаметно, как мышка.

Ахмед задумался.

— Есть два пути туда: либо мы дадим взятку пограничникам — у нас тут все так делают, либо мы пройдем по горной тропе. Но это трудная дорога. Мы потеряем целые сутки.

Теперь взял паузу для размышления я. Дать взятку — соблазнительно; сэкономлю время и с комфортом пересеку границу. Но остается шанс, что меня могут заграбастать.

По своему прежнему опыту я знал, что далеко не все наши берут взятки, попадаются странные парни, которые презирают деньги, если они попадают к ним таким вот незаконным образом. Их мало, может быть один на сто — и все же как раз такой ненормальный может оказаться на моем пути. Это риск. А рисковать я не хотел, не имел права.

— Мы отправимся по горной тропе, — решил я.

Ахмед презрительно посмотрел на меня. Я легко разгадал причину его взгляда, он презирал меня за то, что я пожадничал и не захотел давать взятку. Пусть думает, что хочет. Для меня главное оказаться там, где мне надо.

— Когда мы сможем выехать? — спросил я. — Мне нужно как можно быстрей. Желательно сегодня.

— Сегодня ночью и выедем. Раньше нельзя, иначе заметят, что мы куда-то отправились. Переночуем в селении в горах у моего знакомого, а утром пойдем по тропе. Идти не очень далеко, но тропа трудная, для коз.

— Ничего, иногда полезно раз в жизни побывать и в шкуре козы.

Оставшиеся время я отдыхал. То есть сидел в доме, иногда выходил во двор. Помог Эльвире принести воды из колонки. Когда я шел с наполненным до краев ведром навстречу мне попались несколько человек, которые метнули в меня любопытные взгляды.

— Нам надо найти машину, которая повезет нас в сторону границы, — сказал Ахмед.

Я понял, что он имеет в виду. Я достал бумажник, из него сто долларовую купюру.

— Этого хватит?

— Здесь можно обойтись и половиной.

Я заметил, как снова заблестели его глаза при виду купюры.

— Тем лучше, дам, как ты говоришь, половину. Я достал другую бумажку и протянул ему. Тот благовейно ее взял, несколько секунд внимательно рассматривал, словно впервые увиденную известную картину, затем положил ее в карман.

— Пойду искать машину.

Мы выехали, когда уже стемнело. Ахмед пригнал очень потрепанные «Жигули», наверное, самого первого выпуска. Машине было самое место на свалке, а не подниматься в горы по извилистому, словно змея, серпантину дороги. За рулем сидел молодой парень.

Наш автомобиль довольно бодро катил по шоссе. Запаса прочности в нем заключалось больше, чем казалось это на вид. Я видел, как шофер то и дело кидает через зеркало на меня любопытные взгляды. Я же сожалел о том, что со мной нет оружия, с ним бы в этих краях я ощущал себя более уверенным. Его отсутствие я решил компенсировать повышенной бдительностью. Хотя внешне я старался ничем себя не выдавать. Впрочем, пока оснований для беспокойства не было, тихо и спокойно было не только в машине, но и вокруг нее.

То, что мы ехали по местным извилистым дорогам ночью, безусловно придавало нашему путешествию дополнительный риск. Но в тоже время я одобрял решение Ахмеда, это давало шанс преодолеть весь путь незамеченным. А мне сейчас это было необходимо больше всего.

Равнинная часть пути окончилась, и теперь мы поднимались в горы. И сразу же стал давать о себе знать пожилой возраст автомобиля; машина с большим трудом справлялась с подъемом. Мотор натужно ревел, выражая тем самым свое недовольство тем, что его заставляют делать то, на что у него уже давно не хватает сил. Ахмед, до сей поры спокойно сидевший на переднем сиденье, занервничал. Он повернулся ко мне.

— Боюсь, нам придеться оставить машину на перевале и подняться в поселок пешком.

— Это далеко?

— Нет, пара километров, если срезать путь. Но дорога там довольно тяжелая.

Через полчаса мы достигли перевала. Там был устроено нечто вроде кемпинга с ночлежкой и стоянкой машин. Из дома вышел судя по всему хозяин этого заведению. Ахмед и владелец «Жигулей» о чем-то заговорили с ним на каком-то языке. Я прислушивался, но это наречие мне было незнакомо, я не понял ни единого слова. В принципе в этом не было ничего ненормального, но мне почему-то не понравился этот непонятный мне разговор.

В кемпинге мы закусили шашлыком. Я расплатился за всех на это раз рублями.

Дорога в селение оказалась, как и предупреждал меня Ахмед, весьма тяжелой. Ситуация осложнялась тем, что идти приходилось в темноте. Было время, когда я много лазил по горам, друзья и сослуживцы даже в шутку называли меня «Альпинистом». Но то было в прежней жизни, сейчас же мне приходилось восстанавливать прежние навыки.

Шефство надо мной взял Ахмед, который великолепно ориентировался на местности. Он явно был тут далеко не в первый раз. Он подсказывал, куда мне следует ставить ноги, где обойти трудный участок, протягивал руку в тот самый момент, когда мне она была особенно нужна. Я проникся к нему благодарностью за его поведение и мне даже стало немного стыдно за свои подозрения. Не то, что я ослабил бдительность, но внутренне успокоился. Если он замышляет против меня что-то нехорошее, то он может осуществить свой план в любой момент. Достаточно толкнуть меня на трудном участке, и я, словно камень с горы, полечу вниз. И вряд ли кому-нибудь затем удастся собрать воедино все мои косточки.

Через два часа впереди показались несколько огней селения. Я был измучен переходом и был несказанно рад, что добрался до своей первой цели. Хотя отлично понимал: это мое достижение самое простое из всех, что мне еще предстоит.

Селение было совсем небольшим, всего две или три небольших, уходящих в поднебесье, улиц. Нужный нам дом располагался на краю одной из них. Ахмед уверенно постучался в дверь.

Дверь нам открыл мужчина. Из-за темноты я не мог рассмотреть его лицо и определить возраст. Ахмед стал быстро ему говорить на своем языке.

Тот кивнул головой.

— Проходите в дом, — сказал он по-русски.

Мне показалось, что у него был голос немолодого человека. Он включил свет, и я убедился, что так оно и есть На вид хозяину дома было никак не меньше шестидесяти пяти лет, несмотря на то, что у него была черная без борозд седины борода. На голове надета традиционный убор этих мест — баранья шапка.

Он внимательно разглядывал меня. Его глаза, запрятанные под густые брови, несмотря на возраст, блестели совсем по молодому, и я был уверен, что он не нуждается в очках.

— Это хозяин дома, его зовут Али, — пояснил Ахмед. — Он пастух и знает здешние места, как свои пять пальцев. Правда, дядя Али? — почтительно обратился он к нему.

Тот посмотрел почему-то на меня и не спеша, с чувством собственного достоинства кивнул головой.

— А это наш гость из Москвы, — продолжил обряд представления Ахмед. — Его прислал к нам Сулейман. — В его голосе послышалось, вызванное почтением, придыхание.

Али как-то странно посмотрел на Ахмеда, но ничего не сказал, вместо этого его лицо приобрело невозмутимость, словно речь шла о совершенно незнакомом человеке. Хотя я был уверен, что он хорошо осведомлен, кто такой Сулейман.

— Думаю, наши гости устали. Сейчас давайте спать, а завтра обсудим все наши дела, — сказал Али, уклоняясь от разговора с Ахмедом.

Нам постелили прямо на полу, бросили на него какие-то шкуры. Впрочем, постель оказалась вполне мягкой. Я не без удовольствия вытянул на ней гудящие после тяжелого путешествия ноги. Али прав, с непривычки я устал гораздо больше, чем уставал раньше при таких обстоятельствах. И без хорошего отдыха не готов к совершению нового перехода. Но сильнее всего меня беспокоило другое; насколько безопасно тут находиться, особенно в спящем состоянии, когда я буду совершенно, словно младенец, беззащитен. Но чем больше я наблюдал за Али, тем больше успокаивался; тут мне ничего не грозит, в доме кавказца с гостем никогда ничего не происходит. А Али явно придерживается традиционных воззрений. Значит можно спать спокойно. И все же засыпал я без полной уверенностью, что утром открою глаза.

Я открыл глаза от того, что в них прямой наводкой бил яркий солнечный луч. В комнате никого не было. Я поспешно встал и вышел из дома.

Теперь я мог осмотреться. Судя по тому, что я увидел, хозяйство у Али было не маленькое, в загоне стояло никак не меньше полусотни баранов. Кроме того, невдалеке наперегонки бегали курицы, двор огласило знакомое мычание коровы. Сам Али стоял возле загона и кидал траву для подстилки своим животным. Увидев меня, он не прерывая своего занятия, спросил:

— Как спали?

— Хорошо. Когда очень устанешь, спишь как убитый.

Али бросил на меня настороженный взгляд.

— А где мои спутники? — поинтересовался я.

— Они пошли посмотреть, что тут творится. Скоро придут. Там можно умыться, — показал он пристройку к дому.

В пристройке я нашел рукомойник, мыло, зубную пасту. Я достал из кармана свою походную сворачивающуюся пополам зубную щетку. Умывшись, я ощутил, что не только окончательно избавился от вчерашнего напряжения, но и приток свежих сил. Давно я не чувствовал себя так бодро; мне хотелось прямо сейчас отправиться в путь. Может, в самом деле нет смысла ждать темноты, если этому Али известны потайные тропы, по ним незаметно можно пройти и при свете солнца.

Но когда я заикнулся об этом, Али даже не стал меня слушать, он лишь посмотрел на меня как на ненормального, затем продолжил занятие своими хозяйственными делами. Я же вдруг почувствовал на старика нечто похожее на обиду за то, что он столь пренебрежительно отнесся к моему предложению. В таком случае у меня просто уйма свободного времени — целый день. Я сказал Али, что пойду прогуляться. Он кивнул головой, но не произнес ни слова.

Село действительно оказалось совсем небольшим, я пересек его вдоль минут за пятнадцать и вышел за околицу. Тропинку, по которой я шел, вела меня вверх, в горы. Я решил принять это приглашение.

Я поднялся на несколько сот метров вверх и остановился на небольшой круглой площадке. Я сел, достал сигареты и стал смотреть вокруг.

Я родился и вырос на равнине, но почему-то очень рано меня стало тянуть в горы. От знакомых я не раз слышал, что по красоте на земле с ними ничего не может сравниться. И когда я будучи еще подростком оказался впервые в горной местности, то убедился в истинности этого суждения.

Я что называется заболел горной болезнью. И если народ устремлялся к морю, то я все свои сперва каникулы, затем отпуска проводил в горах. Я не стал профессиональным альпинистом, хотя несколько раз совершал довольно сложные восхождения. Но не эти испытания заставляли меня срываться с места, горы для меня являлись скорее эстетическим зрелищем, вроде полотна, только нарисованного не художником, а природой или Богом. (Кто же из них двоих был подлинным автором этого пейзажа — этот вопрос меня по-настоящему никогда не волновал).

Я ехал в горы примерно по той же самой причине, почему люди ходят в музеи и на выставки. Я мог часами сидеть на камне и любоваться окружающими меня живыми картинами. По своей натуре я отнюдь не созерцатель, а, наоборот, человек действия, но попадая сюда со мной вдруг происходили разительные перемены. Моя натура менялась столь радикально, что я становился совсем другой личностью, словно пришедшей из какого-то другого мира. В те минуты мне казалось, что застывший от восторга в полной неподвижности перед этой красотой человек — это тот самый человек, обретший свою подлинность.

Вот и сейчас я, как и раньше, потерял контроль над потоком времени. Я не мог сказать, как долго я просидел на этом ровном пятачке, любуясь простирающимся передо мной видом. Внезапно я услышал за своей спиной чьи-то шаги, я резко повернулся, одновременно хватая лежащий рядом камень.

Ко мне приближался Али. В руках он держал посох, который помогал ему преодолевать горные кручи. Он сделал красноречивый жест, сообщив им что мне не угрожает никакая опасность и нет необходимости сжимать камень в руке.

Я разжал кулак, камень выскользнул из моей ладони. Али одобрительно кивнул головой, подошел ко мне и устроился рядом. Теперь мы стали смотреть на уходящие в даль горы вместе.

Сколько минут или часов мы сидели молча, я сказать не могу, ощущение времени ко мне еще не вернулось. И я не спешил его возвращать. Почему-то мною владела уверенность, что это последний мой отдых; то, что должно последовать дальше, надолго лишит меня покоя.

— Опять началась война, — вдруг негромко, но отчетливо произнес Али.

Я пожал плечами.

— Она была неизбежно, мой опыт говорит: что есть единственный способ закончить войну, — это разбить противника наголову. Только тогда не возникает предпосылок для новых сражений. Нет ничего хуже не доведенных до конца войн. Они возвращаются снова и снова.

— Значит, ты идешь туда воевать? — кивнул Али в сторону находящейся за горным кряжем Южной республики.

— Нет, с меня этого хватит. Я отвоевался.

— Зачем же тогда?

— У человека могут быть и другие там дела.

— Они так или иначе связаны с войной.

— В общем, до некоторой степени это, но что из этого?

— Будешь убивать?

— Не знаю, честно говоря не хотелось бы.

— А ты убивал?

— Убивал. Но только в бою. А так — никого.

— Я долго наблюдал за тобой прежде чем подойти. Не надо тебе туда идти.

— Почему?

— Там война, кровь, смерть, а ты умеешь ощущать красоту гор. Ты смотришь на них, как человек, который ради нее способен отказаться от многого. Что тебе делать там внизу, где люди в безумстве убивают друг друга.

— Не беспокойся, занятия я себе там найду. Скажите мне другое, мне показалось, что вы не всегда жили здесь.

— Да, — не сразу отозвался Али, — я жил в городе, руководил предприятием. Но однажды я попал в сложную ситуацию: чтобы спасти себя и своих близких, я должен был оболгать, а по сути уничтожить другого человека. Я оказался между добром и злом: либо я спасаю себя и свою семью ценой низкого поступка, предательства, либо подвергаю ее страшной опасности, но остаюсь честным. Я никак не мог выбрать из этих двух вариантов один, не мог встать на сторону либо добра, либо зла. Мне было легче покончить жизнь самоубийством, чем решиться на тот или иной шаг. И тогда совершенно неожиданно мне пришел в голову выход из положения. Я в течение одного-двух дней собрал все имущество, что сумел скопить, продал его. И мы все двинулись сюда начинать новую жизнь. И я нисколько не жалею об этом.

— А где же ваши близкие, я никого не видел?

— Жена давно умерла, дети спустились с гор в долину. Они не простили мне, что я их увез тогда из большого города и не хотят вспоминать обо мне.

Али замолчал.

— Почему вы мне поведали свою историю, вряд ли вы рассказываете ее всем, кто у вас бывает?

— Ты первый, кому я ее рассказал. А рассказал потому, что я видел, как ты смотрел на горы. Я надеялся, что отговорю тебя идти туда. Там ты столкнешься с тем, с чем столкнулся я. На равнине люди всегда вынуждены мучаться, решая этот вопрос. Только забравшись высоко в горы, можно уйти от него. Зачем тебе все это? Ты же можешь сделать так, что до конца своих дней станешь смотреть на всю эту красоту.

Я вздохнул.

— Вы верно говорите. Но часто человек не властен над своей судьбой, вынужден делать то, чего она требует от него, вопреки его желаниям. Есть высшие силы, что заставляют нас так поступать.

— Я нашел способ избавиться от этих, как ты говоришь, высших сил.

Поверь, здесь, высоко в горах этих высших сил не существуют, сюда они никак не могут взобраться. Они любят находиться там, где толпятся множество людей, которые постоянно озабочены своими мелкими проблемами.

Но стоит подняться вверх — ничего этого нет.

— Я верю вам. Но так уж складываются обстоятельства, что мне придеться спуститься туда, где есть все то, от чего вы сбежали.

Али пару минут молчал.

— Что ж, ладно, тебе решать.

Внезапно в волшебную тишину ясного летнего дня вошло новое звучание. Мы оба прислушивались. Сомнений не было, это было эхо от отдаленных разрывов авиабомб. Тот, кто хоть раз побывал под бомбежкой, различит их звуки даже на таком большом расстоянии.

— Война убивает в человеке все, — сказал Али. — Я видел этих людей, кто побывал на войне. Они уже не люди.

— Я хочу попасть туда как можно скорей, — показал я рукой в сторону Южной республики. — А когда я буду возвращаться, постараюсь заглянуть к вам, и мы вместе полюбуемся на горы. Вот увидите, я докажу вам, что побывав там, я ничуть не изменился.

— Если ты оттуда вернешься, тебе будет не до гор, — пророчески заявил Али. — Пойдем вниз, Ахмед, наверное, нас уже заждался.

Ахмед действительно ждал нас с нетерпением, это выдавал весь его облик. Увидев нас, он облегченно вздохнул. Он стал расспрашивать меня, где я находился все это время. Я решил не вдаваться в подробности и сказал, что гулял по горам.

Вечером Али устроил небольшой прием по случаю нашего посещения его дома. Был заколот барашек, мясо которого легло на стол в виде шашлыка с многочисленными приправами. Рядом в большой чаши находился рис.

Попробовав блюдо, я убедился, что Али не зря когда-то ушел из города и много лет провел в горах, так как готовил он отменно. Даже у Сулеймана я не ел с таким аппетитом.

Ночь выдалась темной, облака, словно занавес сцену, закрыли луну и звезды. Отсутствие освещения осложняло наш путь. Но у меня не было даже и мысли откладывать наш уход. Впрочем, никто и не предлагал это сделать.

Впереди шел Али, за ним — я, замыкали нашу небольшую колонну Ахмед и шофер. Зачем он увязался с нами, я не совсем понимал, так как парень был на редкость молчаливый. Начиная с того момента, когда я его увидел, я слышал его голос не больше трех раз.

Несмотря на темень, Али вел нас уверенно. Было очевидно, что эту дорогу он исходил вдоль и поперек. Сначала мы довольно долго шли по пологой местности. И я грешным делом стал надеяться, что весь пусть окажется столь же легким, как и его первая часть. Но затем мы стали все выше забираться в горы. Приходилось до рези в глазах всматриваться, куда ставить ногу. Я хорошо понимал: одно неверное движение и покатишься вниз. И можно считать, что крупно повезет, если сломаю пару ребер или ногу. Но главная опасность заключалась даже не в этом, а в том, что мое изломанное тело в таком мраке не найдут, как минимум, до утра. А доживу ли я до него, неизвестно.

Примерно через часа полтора непрерывного марша по крутым склонам, Али объявил первый привал. Мы сели, достали фляги, сделали по несколько глотков.

— Далеко еще? — спросил я проводника.

— До границы идти еще столько же. А там предстоит спуск на равнину, — пояснил дальнейший маршрут Али. — Затем он слегка наклонился ко мне. — Между прочим, тут неподалеку пост федералов.

— Где? — встрепенулся я.

— Примерно метров восемьсот. Они там, — показал он вниз. — Так высоко, как мы, они еще не взобрались.

— Нет опасности напороться на них? — встревоженно спросил я.

— Мы заберемся еще выше и обойдем их сверху. Там уж их точно нет. Только теперь я понял всю опасность этого маршрута. Я не раз взбирался по таким отвесным кручам, но то было днем. Ночью же каждое новое движение таило смертельную опасность. Не будь рядом Али, я бы непременно полетел бы вниз. Но он был прирожденным скалолазом, он подсказывал, куда надо ставить ногу, за что ухватиться. И все же едва не случилось несчастье, ступни находящегося надо мной Ахмеда, внезапно потеряли опору, и он стремительно заскользил по стене. Я каким-то чудом ухватил его за куртку в самый последний момент. Мне удалось удерживать его в течение нескольких секунд, пока к нам не подоспели на помощь Али и шофер «Жигулей».

Буквально через минут десять после этого происшествия, мы перевалили на другую сторону горного кряжа. Теперь нам предстоял не менее рискованный спуск. Я хорошо понимал, что только что был на волоске от смерти. Сколько еще таких ситуаций мне заготовила судьба? Хотя первые врата смерти я миновал благополучно, не стоит обольщаться. Это только начало.

Ко мне подошел Ахмед. Хотя было темно, но мне показалось, что он смущен.

— Спасибо, — сказал он. — Я уже было думал, что моя душа отлетит к Аллаху. Я ваш должник. Я и моя жена отныне будем молиться за вас.

— Ладно, должник, так должник, — проговорил я. — А молиться не надо, мой опыт говорит: пользы от этого никакой.

Эту фразу я произнес не случайно; в первую войну в моем отряде у половины бойцов были освященные образа, но они погибали ничуть не реже чем те, кто их не имели.

Ахмед отошел от меня, я проводил его глазами. Я подумал: если у него и были против меня какие-нибудь черные замыслы, то после того, как я его спас, он должен отказаться от них. А значит, я могу чувствовать себя немного спокойней. Так что не зря я не позволил Ахмеду переселиться поближе к Аллаху, все же дома его ждут двое детей.

Спуск занял у нас часа три. И хотя мы все смертельно устали, он прошел благополучно. Если не считать того, что в одном месте, уже почти внизу, мы едва не напоролись на дозор федералов. Мы проскользнули мимо него буквально в метрах пятидесяти.

Али прижал свои губы к моему уху.

— Я не знал, что ваши выставили тут пост. Несколько дней назад его здесь не было.

Я кивнул головой. Это была вторая удача за ночь; если бы они нас засекли, то сделали бы из наших тел друшлаги; по крайней мере количество дырок в них было бы ничуть не меньше.

Мы спустились вниз еще на несколько сот метров. Внезапно Али остановился.

— Дальше я не пойду, в долине много войск, а я стараюсь не встречаться с солдатами. Ни с вашими, ни с теми. Ты пойдешь прямо и выйдешь к главному шоссе. До него не больше двух километров.

— Спасибо тебе, очень рад был познакомиться.

Я полез во внутренний карман куртки, где у меня находился бумажник. Али догадался о моих намерениях. И отрицательно закачал головой.

— Мне ничего не надо от тебя. Попробуй остаться в живых. Если получится, дай знать. Мне будет спокойней жить, если я буду знать, что ты еще ходишь по земле. Хотя бы напиши. Почта к нам нерегулярно, но доставляется.

— Я напишу, — пообещал я.

— Никто лучше тебя не умеет смотреть на горы. Мы бы составили замечательный дуэт, я всегда жалел, что мне не хватает партнера. Жаль, что мы больше не увидимся.

— Кто знает.

Али ничего не сказал, но я буквально ощутил его мысленный ответ.

Настал черед прощаться с Ахмедаом. Он подошел ко мне, протянул руку.

— Спасибо тебе, я не забуду, что ты для меня сделал, — сказал он.

— Передай привет жене. Мне понравились твои мальчики, замечательные ребята, — сказал я.

— Да, ребята хорошие. А привет жене я обязательно передам.

Пока мы прощались, я заметил, что за все это время он ни разу не посмотрел мне в лицо. Глаза Ахмеда смотрели вроде на меня, но при этом куда-то в сторону, и я никак не мог поймать его взгляда.

Мы пожали друг другу руки, затем я коротко попрощался с водителем «Жигулей». У меня мелькнула мысль, что надо хотя бы перед расставанием узнать, как его зовут. Но затем подумал: а собственно зачем, по-настоящему мы не сказали друг другу ни слова.

— Ну все, мы пошли, — сказал Али. — Скоро рассвет.

Все трое двинулись в сторону гор. Я наблюдал за ними, пока они не скрылись в темноте, затем стал спускаться дальше.

Я находился в довольно густом лесу, который рос у подножия горы и, по словам Али, тянулся дальше на несколько километров почти до самого шоссе. Это устраивало меня, так как позволяло подобраться к дороге незамеченным.

Я шел по тропинке, стараясь производить как можно меньше шума. Иногда я замирал на месте, прислушиваясь к долетающим до меня звукам. Внезапно я насторожился, я вдруг услышал слишком громкий шелест листвы. Конечно, это мог быть гуляющий в ней ветер, однако на всякий случай я быстро сошел с дорожки и спрятался за густым кустарником.

Скучать в укрытии мне долго не пришлось, буквально через пару минут я увидел слегка размытые темнотой очертания двух человеческих силуэтов. Они мне были хорошо знакомы, ибо расстался с ними буквально только что. В спешащих двух фигурах я легко признал Ахмеда и его молчаливого спутника.

— Он где-то рядом, — услышал я голос Ахмеда. — Смотри вокруг внимательно.

— А если он затаился где-то здесь, — весьма здраво предположил его спутник. — Вдруг он что-то заподозрил. Может, не стоит его искать, вернемся назад.

— Вряд ли он нас заподозрил. После того, как он спас мне жизнь, он уверен, что я ничего ему не сделаю. Дурак, ты, такой случай больше не появится. Тебе что не нужны доллары. Я видел, он ими напичкан, как рис приправой. Давай разделимся, я пойду вправо, а ты — влево.

Молодой парень пошел прямо на меня. Уже немного рассвело, и я отчетливо видел, что в руке он сжимает пистолет. Моя позиция было очень удобной, я находился от него всего в нескольких метрах, хорошо мог разглядеть все его действия, он же не подозревал, что я совсем рядом и наблюдаю за ним. Он сделал нерешительный шаг вперед и вошел в заросли.

И сразу же запутался в них. Я встал, неторопливо ударил ему по руке, его пистолет упал к моим ногам. Я нагнулся, чтобы поднять его, и этим постарался воспользоваться мой противник, он достал из-за пояса нож и попытался ударить меня им. Но я уже успел поднять оружие и выстрелил.

Пуля пробила ему живот, тот отчаянно закричал, призывая на помощь Ахмеда. Я спрятался за деревом, ожидая, когда тот прибежит. Ахмед не заставил себя ждать, я увидел, как мчится он к раненному сообщнику. Он нагнулся над ним, но тот вдруг затих. Почему-то я был уверен, что для него все кончено. Ахмед тоже понял это.

— Я убью тебя, слышишь ты, шакал, сын шакала! — заорал он. — Где ты, выходи?

— Я здесь, — сказал я, делая шаг из-за дерева.

Ахмед поднял пистолет, но делал он это слишком медленно. Я по давно усвоенной привычке дважды выстрелил с бедра.

Я не разучился стрелять, пули кучно, словно в мишень, легли в его живот. Тот схватился за раненное место обеими руками, выронив пистолет. Несколько секунд он стоял в такой позе неподвижно, затем упал на колени.

Я подошел к нему. У Ахмеда еще оставались силы, чтобы поднять голову и с ненавистью взглянуть на меня.

— Ты убил моего брата, — прохрипел он.

— Я не знал, что он твой брат. Ты сам в этом виноват. Зачем ты это сделал?

— Мне понравились твои деньги. Они бы мне пригодились больше, чем тебе. Ой как больно, я никогда не думал, что это будет так больно. — вдруг простонал он. Ахмед уже не мог стоять на коленях и упал на спину.

— А где Али?

Ахмед ничего не ответил, но его взгляд все рассказал мне о судьбе пастуха.

— Я перевяжу тебя, — сказал я.

— И бросишь меня тут подыхать. Я воевал, я видел, после таких ран не выживают.

В этом он был прав, он был обречен. Я не собирался его тащить на себе в больницу хотя бы потому, что не смог бы вразумительно объяснить, где и как получил Ахмед ранения. Впрочем, я бы в любом случае не стал этого делать.

— Будь ты проклят, пусть обрушатся на тебя все несчастья мира, — собрал Ахмед остатки своих сил для произнесения страшного проклятия в мой адрес. — А теперь добей меня, — вдруг попросил он.

В той ситуации, в какой он оказался, это была единственно просьба, которую я мог для него исполнить. Я поднял пистолет. Раздался выстрел.

Я постарался как можно быстрее удалиться от этого печального места. И, как оказалось, сделал это своевременно. Звуки выстрелов привлекли внимание военных, я слышал их голоса. Наряд из двух солдат прошел совсем рядом со мной. Я переждал, пока он окажется на почтительном расстоянии, затем продолжил свой путь.

То, что случилось, меня удивило и не удивило. Подозрения о том, что Ахмед способен на подобные действия возникли у меня еще у него в доме, когда я заметил, как жадно смотрит он на мои деньги. И пока мы карабкались по горам, я старался сохранять бдительность. Я провел в этих местах достаточно много времени, чтобы не знать нравы местного населения, двуличие и коварство здешних людей. И все же до конца я так их и не изучил, так как после того, как я спас его от верной гибели, был почти уверен, что он не станет поступать таким вот неблагодарным способом. И лишь при прощании у меня вновь возникли подозрения.

Невольно я вспомнил двух маленьких детей с черными большими глазами. Узнают ли они когда-нибудь, как погиб их отец. Да и нужно ли им это знать? И все же я не мог отмахнуться от мысли о том, что для Ахмеда оказалось очень легко пойти на ограбление и убийство спасшего его от смерти человека. Судя по его поведению никаких угрызения совести он не испытывал, вид чужих денег заслонил ему все. У таких, как он, нет никаких внутренних барьеров для проявления зла. И потенциально они не просто опасны, они представляют для всех гигантскую угрозу.

Мой путь вниз пересекал ручей. Я встал на колени, сделал несколько глотков студеной чистой воды, потом умылся. Спуск заканчивался и пора было подумать, что делать дальше?

Через полчаса я вышел на опушку леса. В нескольких сот метров проходила большая трасса. По ней двигались войска. Машины то большими, то поодиночке то и дело проносились асфальтовому треку. Они ехали очень быстро, явно опасаясь засады боевиков. И между прочим, правильно поступали, так место для нее тут было очень подходящее — вдоль трассы на много километров тянулся густой лес. Сделал несколько выстрелов — и исчез в нем, словно тебя и не было.

Конечный пункт моего маршрута была столица республики, которая находилась в руках боевиков. Кроме меня туда устремлялся и основной поток федеральный частей. Но такие попутчики меня совсем не устраивали. Что я буду говорить бесчисленным проверяющим с их стороны, поверят ли они в мою легенду? Среди документов, которыми снабдил меня Сулейман, была справка о том, что я являюсь жителем этого города. Но не вы зовет ли она лишь дополнительные подозрения?

Ситуация усугублялась тем, что по моим сведениям где-то неподалеку находился отряд, в котором я когда-то имел честь служить и из которого я был с позором изгнан. А если я столкнусь носом к носу с бывшими сослуживцами? Они-то уж не поверят никаким моим липовым справкам, сколько бы печатей на них не было бы наляпано. Я уж не говорю о том, что меня просто многие знают в армии. Когда-то имя мое было там достаточно популярно, чем я, чего скрывать, весьма гордился. Но теперь эта прежняя известность оборачивалась против ее носителя, делая меня более уязвимым.

И тут произошло то, чего я так боялся. На шоссе вышла колонна, состоящая примерно из десяти машин. И одновременно откуда-то с гор спустился отряд боевиков. Он был небольшим, человек двенадцать. Я лежал в стороне, хорошо замаскировавшись, — и они меня не видели.

Я понимал, что сейчас произойдет, боевики расстреляют колонну федералов. По-видимому, они давно следили за дорогой и как только появились машины, быстро спустились вниз.

Я почувствовал, как прошиб меня холодной пот. У меня оставалось еще пару минут, дабы предупредить надвигающуюся трагедию. Я мог выскочить, закричать, открыть огонь по бандитам. Но я продолжал лежать неподвижно. Если я вмешаюсь в ход событий, то подвергну себя огромному риску, в меня начнут стрелять и с той и другой стороны. И собственно почему я должен подвергать себя смертельной опасности. Это война не моя война, я не принимаю в ней участие, я здесь совсем по другому, можно сказать, частному поводу. У них свои дела, у меня — свои. И ко мне не имеет никакого отношения то, что тут творится.

Колонна поравнялась с тем местом, где засели боевики. Раздались выстрелы из гранатометов, в сторону федералов понеслись хищные стаи пулеметных очередей.

Бандиты были опытными бойцами, они подбили первую и последнюю машину, тем самым заблокировав движение всей колонны. Солдаты выбегали из грузовиков и тут же попадали в зону активного огня. Несколько человек были скошены буквально мгновенно.

Федералы открыли ответную пальбу, но в отличии от них боевики не стояли на одном месте, они быстро перемещались, и автоматные очереди в холостую прошивали листву. Несколько боевиков побежали в мою сторону и залегли буквально в метрах тридцати от меня. Если бы не мое искусство маскировки, я был бы давно ими обнаружен. А мой единственный, взятый у Ахмеда пистолет, против их автоматов — оружие скорей игрушечное чем боевое.

Послышался характерный звук моторов летящих вертолетов. Через несколько минут они оказались у меня почти над головой. Несколько ракет устремились к месту, где предполагалось, что находятся боевики. Но они успели подняться выше. Я же как можно плотнее, словно к любимой, прижался к земле. Я давно уже не был под ракетным обстрелом и чувствовал себя, мягко говоря, не совсем в своей тарелке. На мое счастье основная зона, куда метились вертолетчики, оказалась в стороне от меня.

Бой затих, вертолеты, отстрелявшись, улетели на базу. Я приподнял голову и посмотрел, что делается на дороге. Зрелище было более чем печальное, горели три машины, вокруг них лежали убитые и раненные. Несмотря на приличное расстояние, до меня доносились их крики.

Я же раздумывал, что мне девать. Идти вперед нельзя — там федералы, к которым без сомнения в спешном порядке уже идет помощь, где-то наверху прячутся боевики. Так что я могу угодить либо к тем, либо к другим. Скорей всего придеться пролежать тут несколько часов. Эта задержка совсем не входила в мои планы, но иного выхода я не видел.

Я был уверен, что выбрал удачную позицию и хорошо замаскировался. Но, как оказалось, я переоценил свое мастерство. Внезапно откуда-то сверху появились трое боевиков и нацелили на меня автоматы. Один из них красноречивым жестом показал мне, что если я подам голос, то это случится в последний раз в моей жизни.

В данной ситуации сопротивляться было совершенно бесполезно. Повинуясь их молчаливым приказаниям, я вылез из своего укрытия.

Боевики обыскали меня, взяли пистолет и документы. Затем принялись за тщательное изучение моего бумажника. Однако он их явно разочаровал, там было всего десять долларов. И теперь я мысленно благодарил провидение за то, что перед тем, как залечь в своем укрытии, оно подсказало мне спрятать деньги в дупло. Мне было трудно объяснить, что заставило меня так поступить, но в своей жизни я не раз совершал непонятные мне самому поступки. И всякий раз убеждался, что они самые верные.

Боевики продолжали искать деньги. Они заставили меня снять куртку, прощупали ее всю, но ничего не нашли и бросили мне ее назад. Затем один из них приказал занять место между ними, и мы стали подниматься в гору.

Минут через тридцать мы вышли на их стоянку. Здесь собралось не меньше двадцати боевиков. Мое появление вызвало весьма сдержанное любопытство. Впрочем, я понимал, что им было не до меня, так как вновь послышался характерный гул вертолетов, а снизу по «зеленки» забили зенитные пулеметы, сметая гору листвы. Это означало, что подошло подкрепление, и сейчас федералы станут прочесывать лесной массив.

Дорога в лагерь боевиков заняла три часа. С точки зрения профессионала его месторасположение было выбрано идеально. Он находился в узкой лощине, с трех сторон подходы к нему были надежно защищены самой природой. А там, где она по какой-то причине это не сделала, за нее это упущение восполнили люди. Путь по единственной дороге преграждали два мощных дзота. Как я успел заметить, они были сооружены и на склонах гор, что позволяло им вести обстрел на большое расстояние.

Меня привели к большому дому, в котором я безошибочно признал штаб. На флагштоке гордо развивался национальный флаг сепаратистов. Командир отряда, что пленил меня, вошел в помещение, я же остался стоять в окружении боевиков. Но скучать в этой кампании пришлось не долго, не прошло и десяти минут, как в дверном проеме показался очередной бородач и что-то крикнул на своем языке. Один из бандитов так сильно толкнул меня вперед, что я ударился лбом о стену.

Меня ввели в комнату, в которой сидело несколько боевиков. По тому, как они себя вели, я определил, что это не рядовые бандиты, а полевые командиры. Что касается того, кто здесь самый главный, то это было очевидно с первого взгляда. Он вальяжно раскинул свое тело за столом, выставив вперед свою длинную, черную, как вакса, бороду.

Кто-то в очередной раз толкнул меня сзади, и я оказался как раз посередине комнаты, на пересечение взглядов всех в ней собравшихся. Несколько секунд меня молча рассматривали, как рассматривает коллекционер свое новое приобретение. Зная царящие здесь нравы, я вдруг почувствовал себя рабом на невольничьем рынке. В свое время я не раз беседовал с теми, кого тут покупали и продавали, словно дело происходило в Древнем Риме, и знал, какой ужасный жребий выпадал этим людям. И все же какие бы эмоции не одолевали меня внутри, я понимал, что моя судьба по крайней мере в какой-то ее части зависит от моей находчивости и выдержки.

— Ну говори, ты кто таков? — спросил главарь. — Чего бродишь в наших местах? Говорят ты прятался недалеко от места боя. Дезертир?

Я, отвергая это мнение, решительно замотал головой.

— А кто ж тогда?

Перед отправкой сюда мы с Сулейманом сочинили простую, но вполне достоверную легенду, подкрепив ее всеми нужными документами.

— Я из соседней республики, пробирался в вашу Столицу.

— Чего ж тебе там понадобилось, война идет, а ты путешествуешь. Врешь ты все.

— Правду говорю. Раньше я жил там, а когда началась еще первая заварушка, уехал. А мать с братом остались. Вот я и решил их вывезти. Сами понимаете, там им нет жизни.

— Брешет, — убежденно сказал один из полевых командиров. — Не видишь что ли Арсен, это разведчик. Вчера точно такого мои ребята поймали, тоже всякую чушь нес.

— Подожди, дай разобраться. А вдруг правду говорит. Так, говоришь раньше в Столице жил. Я тоже бывал там частенько. Где же стоял твой дом?

— Он и сейчас там, на Гаражной улице, возле самого рынка. Там еще магазин большой был, когда-то мебелью торговали. Полгорода туда за ней ездило.

Я говорил уверенно, так как провел на этой самой Гаражной несколько недель. Правда не в качестве жильца, мы выбивали засевших там боевиков. То был умело подготовленный к обороне укрепрайон и несколько моих товарищей остались на этой улице лежать навечно. Конечно, если бы среди боевиков оказался кто-либо, кто жил раньше в этих местах, он бы легко меня разоблачил, поймав на мелких деталях. Но на мое счастье моих «земляков» среди этой братии не оказалось.

— Мы это проверим, — вдруг вполне по-дружески улыбнулся Арсен. — Как говоришь тебя зовут?

— Николай Шмелев.

Арсен стал читать отобранную у меня справку.

— А зачем пистолет с собой носил?

— Куда же сейчас без оружия, — изобразил я удивление. — Вон его сколько у вас на каждом.

— Оружия у нас много, — подтвердил Арсен, — очень много. Тебя это интересует?

— Да зачем мне ваше оружие, — постарался изобразить я нечто вроде обиды, — мне в Столицу надо, к маме. Там вот-вот ад начнется. Один раз она уже его пережила.

Арсен вдруг снова дружески улыбнулся.

— Ад уже начался, но не там, а тут. Он для тебя начался. Хочешь умереть без мучений, Николай, или как там тебя зовут, расскажи все сам. Ведь все равно все расскажешь. — Он внимательно посмотрел на меня. — Чует мое сердце, что ты фсбэшник, больно уж ты бойкий. И по фигуре видно, что мышцы качал. Мы тут несколько дней одного поймали, в точь-в-точь был как ты. Тоже какую-то сказочку нам рассказывал. Мы его и кинжалом резали и на костре поджигали, и глаза выкололи, уши отрезали. А он все равно молчит. Упрямый оказался. Пришлось в конце концов горло перерезать, голову отрезать. Можем показать, она тут недалеко лежит. Честно скажу, не повезло тебе парень, от меня живым еще никто не ушел. Ты, надеюсь, слышал обо мне. Я — Арсен Газаев.

Я невольно вздрогнул, я слишком хорошо знал это имя, хотя ни разу не встречался с этим человеком лично. Он прославился еще в прошлую военную кампанию не столько своими подвигами на полях сражений, сколько невероятной и особо изощренной жестокостью. Его кличка была «Мясник», и я слышал, что ему нравилось, когда так к нему обращались больше, чем когда называли по имени.

Я знал случаи, когда наши ребята предпочитали подрывать себя гранатами, нежели попадать в руки его людей. Практически никто не возвращался из его плена, пленники умирали в страшных мучениях. Это был садист, которого можно было смело описывать в учебниках по психологии в качестве классического примера такого типа людей. И вот надо же было мне угодить прямо к нему да еще в самый первый день моего пребывания в Южной республике. Ничего более худшего, нельзя было и представить.

— Вижу, обо мне ты слышал. — В голосе Газаева послушалось явное удовольствие от своей популярности. — Так что можешь представить, что тебя ожидает. Колись и тогда мы тебя просто заколем. Как барана.

Эта шутка вызвала всеобщее одобрение, вся собравшаяся в комнате бандитская аудитория разразилась дружным смехом. Я знал, что Газаев помимо репутации садиста имел еще и репутацию большого шутника. И одно у него явно дополняло другое.

— Я бы с радостью вам все рассказал, да в самом деле нечего. — Мой голос задрожал, причем, я с горечью должен был констатировать, что это было вызвано не только той ролью, которую я играл в этом страшном спектакле.

— Ну как хочешь. Я хотел как для тебя лучше. Долго упрашивать не люблю. Извини только за то, что не могу заняться тобой прямо сейчас, надо решить кое-какие срочные дела. Ну а потом мы с тобой поговорим по полной программе. Ты мне понравился, я лично приму участие в разговоре. Уберите его!

Двое боевиков подошли ко мне и стали сильными ударами толкать к выходу. Я буквально вылетел из дома и упал на землю. Бандиты стали избивать ногами. Разбуженные болью и унижением ненависть и ярость буквально рвались из меня наружу, как дикие звери из клетки, но мне все же удалось взять их под контроль. Сгруппировавшись, я старался защитить от ударов самые чувствительные к ним органы.

Наконец, немного утомившись от экзекуции, они заставили меня подняться. И повели в глубь лагеря. Около одного места они приказали мне остановиться и показали, куда я должен смотреть. На деревянный кол была нанизана голова человека. Он был примерно одного возраста со мной, светловолосый и красивый. Бандиты с интересом наблюдали за моей реакцией. Я отвернулся, но они снова заставили меня глядеть на этот памятник их жестокости.

Дальнейший наш путь продолжался не более двух минут. Мы приблизились к яме. Мне приказали лезть туда. Стоявший рядом охранник спустил лестницу, и я начал спуск в ад.

Это был цементный мешок глубиной метра два с половиной. На дне его находились несколько человек. Пространство между стен было столь узким, что сидячих мест всем не хватало, а потому узники сидели по очереди. Впрочем, эти подробности здешнего бытия я узнал чуть позже. А сейчас едва я спустился, как лестницу тут же поднялась вверх, отрезав тем самым окончательно мой путь на свободу.

Я осмотрелся; кроме меня тут было еще трое человек. Мы все внимательно разглядывали друг на друга.

— Давайте знакомиться, — предложил я. — Меня зовут Николай Шмелев, — представился я своим вымышленным именем.

Первым протянул мне руку молодой высокий сильный парень, это я сразу понял по его рукопожатию. Одет он был в офицерскую камуфляжную форму.

— Андрей Козинцев, — представился он, — старший лейтенант. Он улыбнулся мне, показав ряд великолепных очень ровных зубов.

Следующим протянул мне руку мужчина, довольно высокий и тоже по виду физически сильный, одет он был несколько непривычно для этой обстановки — в рясу священника.

— Отец Борис, — зычным голосом проговорил он. Если нужна фамилия, то запомнить ее не сложно. Тоже Борисов.

Зато третий узник явно не выказал никакого желания общаться со мной. Он продолжал сидеть на корточках и даже не глядел в мою сторону, словно меня здесь и не было. Это был совсем молодой парнишка в форме российского солдата.

— Он у нас такой, необщительный — не скрывая презрения, сказал Козинцев. — Ни с кем не хочет знаться. Одно слово — дезертир.

Парень с ненавистью взглянул на старшего лейтенанта. Было ясно, что даже в этих нечеловеческих условиях между этими двумя людьми существует большой антагонизм.

— Ты кто? — задал мне тот же что и полчаса назад Газаев вопрос Козинцев.

Я стал рассказывать уже приведенную ранее мною версию.

— Брось, — уверенно прервал меня Козинцев. — То, что ты из наших, видно за километр. Я всегда узнаю тех, кто носил погоны. А из тебя это прямо прет.

Слова старшего лейтенанта мне не понравились. Выходит вся моя легенда ни черта не годится. А это делает меня очень уязвимым. Впрочем, смешно, находясь в этом мешке, сожалеть о таких вещах. Как ни печально, но для меня все это уже потеряло значение.

— Не хочешь говорить, не говори, — проговорил Козинцев. — Разницы никакой нет, все равно один конец, — усмехнулся он. — От Арсена никому еще не удалось убежать. Плохо то, что эта сволочь не даст умереть как человеку, всего изрежет так, что мало не покажется. Вчера с нами парень сидел, тоже, как я, старший лейтенант. Его пытал сам Арсен. Отрезал все у него, что можно у человека отрезать. За час до тебя он умер.

Самое противное, что эти сволочи даже не хоронят по-человечески, начинают глумиться над трупами. Я как представляю, что они будут играть моей отрезанной башкой в футбол — есть у них тут такое соревнование — так и умирать не хочется.

Козинцев замолчал, выглядел он совершенно спокойно, как будто речь шла не о страшных пытках и смерти, а о фильме, где все это всего лишь показывают, а он сидит не в сырой яме, а в уютном зрительном зале. Я вдруг почувствовал большую симпатию к нему. Он был очень привлекателен, с красивым открытым чисто русским лицом, статной фигурой.

Можно было не сомневаться, что когда он был курсантом девушки просто балдели от него.

— А ты как попался? — спросил я.

— Как как, обыкновенно. Командовал разведвзводом, мы шли в впереди колонны в несколько километров от нее, пытались засечь боевиков, которые постоянно крутились вокруг нас и то и дело кусали. Но они гораздо лучше нас знают здешние места, вот на засаду и нарвались. Половину ребят скосили сразу, а я с оставшимися залег в круговую. Часа два бились в окружении, пока не расстреляли весь боекомплект. Вот тогда-то они нас и скрутили. Солдат помучили и сразу закололи, как баранов, тесаками. А мне оказали честь — доставили прямиком сюда.

— Но почему не пришла подмогу, ты же сказал, что основная колонна была неподалеку? Они же не могли не слышать звук боя.

— Я тоже думаю об этом, почему? Может потому, что мне Майоров еще перед выходом сказал, что я должен рассчитывать на свои силы, а у него другое задание.

— Ты сказал Майоров. А в каком он чине?

— Подполковник.

— А зовут как?

— Валентин Петрович. — Козинцев пристально посмотрел на меня. — Вижу личность тебе знакомая.

Я подумал, что сейчас, когда мы все находимся так близко со смертью, вряд ли есть смысл что-то отрицать.

— Да, знал его раньше. Но давно не встречался.

— Значит тебе повезло больше.

— Что, не нравится тебе твой командир.

— Я его плохо знаю, мы был приданы ему три дня назад. Одно могу сказать: я бы предпочел никогда не находится под его началом. Какой-то твой знакомый — неприятный. Я сразу почувствовал, что он не хочет брать на себя никакой ответственности. Я таких никогда не любил. Ладно, плевать, теперь уже все одно. Жаль только что так все быстро для меня закончилось. Думал повоюю, опыта понаберусь. Лишнюю звездочку раньше времени заработаю. А потом в академию Генштаба. Ничего этого уже не будет. — Впервые в голосе Козинцева послышалась грусть. — Слава богу, что жениться не успел, детей завести. Так что кроме родителей плакать будет некому. А так хотелось троих пацанов. Не люблю девчонок, у меня две сестры, я от них в детстве много натерпелся.

— Может, еще все будет, — проговорил я.

— Не надо утешать, от этого становишься только слабей. Уж лучше бы скорей все это закончилось. В детстве я почему-то часто задавался вопросом: сколько проживу на белом свете? Родителей спрашивал, одноклассников. Все называли разные цифры, но никто не говорил — двадцать пять. Я и сам не предполагал, что жизнь такой короткой окажется.

Он вдруг закрыл глаза и по тому, как напряглись мускулы его лица, я понял, какие страшные переживания мучают его внутри. Мною вдруг овладело такое страстное желание помочь, спасти этого человека, что я согласился бы обменять свою жизнь на его. Но им такой обмен ни к чему, обе жизни и так в их руках.

Внезапно в проеме появилось бородатое лицо боевика. Я почувствовал, как невольно сжалось у меня все внутри.

— Эй, лейтенант, — закричал бандит, — выходи, Арсен тебя хочет видеть немедленно. Соскучился, говорит, чаек вместе желает с тобой попить. С сахаром.

Бородатое лицо боевика искривилось от безудержного смеха. Он явно считал себя очень остроумным. Затем он спустил вниз лестницу.

— Все, ребята, прощайте, — сказал Козинцев. — Встретимся там, — показал он взглядом на небо.

Он протянул руку священнику.

— Помолитесь за мою душу, отец Борис, если она у меня есть, — сказал Козинцев.

— Есть, — заверил его священник. — «Любящий душу свою погубит ее; а ненавидящий душу свою в мире сем сохранит ее в жизнь вечную». Вы в этом скоро убедитесь, когда предстанете перед Его престолом.

— В таком случае, молитесь за меня. Кто знает, проживи я еще, то поверил бы… — Он не договорил и протянул руку мне. — Видишь, наше знакомство было совсем непродолжительным. А могли бы стать друзьями, семьями в гости друг к другу ходить. Как ты думаешь?

— Могли, — искренне ответил я.

Козинцев бросил на скрючившегося третьего узника взгляд, но руки ему не подал, вместо этого отвернулся. Затем быстро полез по лестнице. Мы все проводили его прощальным взглядом, пока он не исчез. Лестницу снова убрали.

— Боже, дай ему силы, дабы перенести ниспосланные ему страдания, — проговорил священник. «Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное».

— Сильный парень, мужественный, — сказал я.

— Да, — грустно согласился отец Борис. — Мужественные люди страдают дольше всех, слабые ломаются или погибают быстро. Потому-то им и легче.

Я впервые внимательно стал рассматривать священника. На вид ему было лет сорок, под вымазанной в нечистотах рясой угадывалось сильное, хотя порядком исхудавшее тело. У него были черные волосы и такая же черная борода. Черты лица поражали своей правильностью и соразмерностью, словно их выписывал талантливый и старательный художник. Я давно заметил, что у некоторых священнослужителей именно такие ясные лики, как будто Бог уже с самого их рождения предопределил их путь.

— А как вы тут оказались? — задал я традиционный в таких условиях вопрос.

— Был послан патриархом в один из здешних приходов. Прежний священник пропал несколько лет назад, говорят, что убили. Но никто точно не знает. А верующие изнемогали без слова божия. Вот и обратились к первосвященнику прислать им пастыря. Когда я узнал про эту просьбу, то попросился сюда. Вот и оказался в здешних краях.

— Что же случилось дальше, ведь просто за то, что человек священник, они в цементный мешок не сажают.

— Да ничего особенного не случилось, — пожал плечами отец Борис, — обычная тут история. Однажды в село пришел отряд этого самого Газаева. На площадь перед церковью стали собирать русских. В основном молодых и даже совсем юных. Их правда немного оставалось. Но они решили отомстить, кто-то убил нескольких ихних боевиков. Я понял: сейчас произойдет расправа над невинными. Я вышел из храма и направился прямо к Газаеву, Богом стал умолять, чтобы не трогал юношей и детей. Тот рассмеялся, сорвал с меня крест. А потом стал всех убивать. Он не любит расстреливать, ему нравится перерезывать горло ножем. Пока у человека не кончится агония, он от него не отходит. Это зрелище доставляет ему большое удовольствие. Ну а после того, как всех убили, меня зачем-то взяли с собой.

— Сколько же вы здесь?

— Да через пару дней исполнится месяц, — спокойно сказал отец Борис.

— И все время вы сидели в этой яме.

Священник кивнул головой.

— Как привезли сюда после расправы на следующий день, с тех пор здесь и сижу. За это время тут человек двадцать побывало. Никто назад не возвратился.

— А вас они не трогали?

— Пока Бог миловал. Они за меня пятьсот тысяч долларов выкупа запросили. Позвонили в патриархию.

— И что, дают?

Отец Борис усмехнулся.

— Идут переговоры. То боевики туда позвонят, то оттуда позвонят сюда. Я знаю наших, они тянут время. Но деньги они не заплатят. Хотя собрать им такую сумму пару пустяков. Да только зачем, священников что ли у них мало?

— И что за целый месяц не было ни одного шанса убежать? — задал я самый важный на данный момент для себя вопрос.

— А как убежишь. Они ж из этой ямы не выпускают. А так сами видите, не вылезешь. Я обследовал стены, не за что зацепиться. Тут даже скалолаз не поднимется на верх, такие они гладкие.

Я почувствовал, как сжалось у меня сердце. С первой же секунды, как я попал сюда, я жил лишь надеждой на побег. И вот священник эту надежду, словно зерно, развеял по ветру.

— Что же делать? Сдохнуть тут, дать себя зарезать как жертвенный баран? — спросил я.

— Каждый в этой ситуации поступает как может.

— Как же поступаете вы?

— Я — молюсь.

— Молитесь? — Почему-то это вызвало во мне смесь удивления с раздражением.

— Я молюсь тому, Кто дает мне силы выдерживать все ниспосланные на меня испытания.

— А может быть, за то, что сидите в этом вонючем мешке, вы Его еще и благодарите сердечно? — кипя злостью, проговорил я.

— Благодарю, — спокойно подтвердил отец Борис. — С человеком все происходит соразмерно его грехам. Пока я сюда не попал, я даже не предполагал, что столь грешен. А здесь стал вспоминать все, что когда-то совершил, столько греховных поступков у себя открыл. То, что я здесь сижу, это их не искупает.

— А лейтенант, которого сейчас зверски пытают, он тоже, если соизмерять степени мучения, самый греховный на земле человек.

— Его жизни я не знаю, хотя чувствую его высокую благородную душу. Но человек страдает не только за свои грехи, но и за грехи ближних, за грехи всего рода людского. Одни больше, другие меньше, кому какой выпадет жребий. «Помните слово, которое Я сказал вам: если Меня гнали, будут гнать и вас».

— Почему же нам выпал самый плохой жребий, почему же нас гонят, отец Борис?

— Пути господни неисповедимы. Могу лишь сказать: здесь, в этой республике мы находимся на самом высоком гребне греха. А там, где много греха, там много и наказания за него. Вот мы и несем его. «Так что они своими глазами смотрят и не видят; своими ушами слышат, и не разумеют, да не обратятся, и прощены будут им грехи».

Меня так и подмывало залепить эту святоше, набитому цитатами из священных книг, как консервная банка сельдями, крепкую оплеуху. Все, что он тут нес, просто бесило меня. В любую минуту тебя могут начать резать на части, а этот служитель Бога разглагольствует о промысле божьем, о чужих грехах, за которые мы несем наказание в этом вонючем мешке. Может, и я грешен и заслуживаю быть наказанным, но почему в такой жуткой форме — быть истерзанным взявшими меня в плен зверьми, которым по ошибке достался человеческий облик. Причем, ошибка это не моя, а Его.

Я поймал пристальный взгляд серых глаз священника.

— Если вам хочется меня ударить, не сдерживайте себя, сделайте это. Так вам будет легче, — вдруг сказал он, словно прочитал мои мысли. — Я понимаю ваши чувства.

— А, ну, конечно, если ударили в левую щеку, подставь другую.

— Вы правы. Между прочим, это не так уж и не рационально; тот, кто так поступает, получает меньше ударов.

Я ничего не ответил. К своему удивлению, я вдруг почувствовал, что у меня пропало желание ударить священника. Хотя я человек крайне эмоциональный и подобные стремления обычно быстро меня не покидают. Особенно в тех случаях, если они не находят скорого удовлетворения.

Внезапно я ощутил голод. Я не ел со вчерашнего вечера. Так что скоро будет сутки моему вынужденному воздержанию.

— Здесь хоть кормят? — спросил я.

— Кормят, — вдруг впервые за все время моего пребывания в тюрьме подал голос молодой парень. — Если это можно назвать едой. — Он фыркнул. — Правда бывает, что за день так ничего и не дают. Приходиться просить этих мразей.

— А тебя как зовут? — спросил я.

Паренек посмотрел на меня, но почему-то решил, что мой вопрос не стоит его ответа. Я не настаивал; мне в общем-то было все равно.

После того, как забрали лейтенанта, в яме стало чуть попросторней. И все же было очень тесно. Я чувствовал усталость. Мне хотелось лечь, вытянуть ноги. Но если бы я это сделал, то занял бы все отведенное нам для жизни пространство. Я вынужден был присесть на корточке.

— А как вы тут спите? — спросил я.

— По очереди, — ответил отец Борис. — Один полулежит, другие стоят. Через час, происходит смена.

Я подумал, что чем так мучаться, может быть предпочтительней умереть как можно скорей. Пусть эти сволочи получат смак от истязания, зато мне больше не придеться переносить такие издевательства. Целый месяц подобного скотского существования, как отец Борис, я не выдержу, сойду с ума. В своей жизни мне довелось немало испытать, но мне всегда было легче справляться с трудностями, когда я мог действовать, когда хоть что-то зависело от меня, когда впереди маячила хоть какая-то надежда. Даже в зоне у меня было больше свободы, чем тут. Я мог работать, заниматься физическими упражнениями, читать книги. Здесь же я могу либо сидеть, либо стоять — и больше ничего. Я знаю себя, у меня клаустрофобия — боязнь замкнутого пространства. Либо я сделаю попытку побега, либо пусть они меня убивают. Ничего другого все равно не остается.

Внизу в очередной раз показалась мерзкая рожа стерегущего нас бандита.

— Готовьтесь ужинать, еда прямо из ресторана, пальчики оближешь.

— Для наглядности боевик облизал свои пальцы и громко загоготал. Затем стал спускать за веревку ведро.

Мы склонялись над ним. На дне ведра плавала какая-то похлебка. Из чего она была сделана, понять было невозможно, но запах издавала мерзкий, почти как давно не мытый сортир. Однако мы все в яме были настолько голодными, что обрадовались и такой еде.

Отец Борис протянул мне ложку и железную миску, я зачерпнул варево, но перелить его из ведра в свою посуду у меня не хватило терпения. Вкус полностью соответствовал запаху, в обычных условиях меня бы сразу же вырвало. Но сейчас я поглощал эту мерзкую пищу даже не без аппетита — целые сутки без еды сильно меняют наши вкусовые пристрастия, делая их менее изысканными.

После ужина меня стало клонить ко сну — сказывались испытания дня. Отец Борис заметил мое состояние.

— Вы будете спать первым, — решил он. — Но потом, извините, вас придеться разбудить.

— Я понимаю, — с благодарностью ответил я. Мне стало неудобно за то, что еще совсем недавно я испытывал едва ли не ненависть к этому человеку. И за что? За несколько цитат. Пусть даже не совсем уместных, если учесть, что мы находимся в церкви, а в том самом месте, где людей истязают, режут на части, как повара мясо прежде чем ее зажарить.

Я скрючился на дне этого колодца. Больше всего на свете мне хотелось вытянуть ноги. Впервые я вдруг с некоторым сожалением подумал о зоне; там хоть можно было нормально спать. И вообще, по сравнению с условиями, в которых я сейчас нахожусь, это была просто комфортабельная гостиница.

Кроме того, что было тесно, стало еще холодно. Мы все же находились в горах и перепады температуры тут были немалые. От стужи у меня не попадал зуб на зуб и несмотря на сильное желание спать, я долго не мог уснуть.

Я проснулся от того, что кто-то тряс меня за плечо. Я открыл глаза и несколько секунд не мог понять, где я нахожусь.

— Просыпайтесь, — услышал я голос отца Бориса, — теперь черед спать молодого человека.

Это была странная и страшная ночь. В течение всего времени таким вот образом мы менялись местами по несколько раз. Когда снова настал мой черед скрючиться на цементном полу, я заснул быстро. А в следующий раз — мгновенно. Я быстро приобретал необходимые для выживания в этих экстремальных условиях навыки. Впрочем, это обстоятельство меня не особенно удивляло, я знал, что всегда умел хорошо приспосабливаться к окружающей меня действительности. Это и помогало мне выживать в самых разных ситуациях.

Наступило утро. Я в последний раз уступил место отцу Борису. В проеме видно было небо, оно было ясным, без единого облачка. Я думал о том, что нахожусь в странной ситуации; от свободы меня отделяют какие-то метры, но преодолеть я их не в состоянии. Я продолжал, не отрываясь, смотреть на висящее над головой голубое полотно. Существует большая вероятность, что сегодня я вижу его в последний раз. Так что стоит налюбоваться им что называется под завязку, дабы унести память о нем в запредельный мир. Не исключено, что эта картина — самая прекрасная, что мне удалось увидеть за всю моя жизнь.

Впервые за утро появилась физиономия нашего стража. Его взгляд нашел меня.

— Скоро за тебя возьмутся, — радостно сообщил он. — Говорят ты важный шпион, знаешь очень много ценных сведений. А Арсен умеет развязывать языки.

В этом у меня не было сомнений. Значит, ждать остается совсем недолго. Может, стоит принять причастие, покаяться в грехах. Наверное, не случайно в мои последний час тут оказался священник. А в сущности, какая разница: отпустят мне грехи или не отпустят, все равно совсем скоро мое обезображенное тело будет валяться в грязи. Ну а что произойдет с моей душой на том свете, посмотрим. Будем считать это путешествием в другую страну, только бестелесное.

Я вдруг заметил, что на меня смотрит отец Борис. Я понял, что он не спал и слышал слова веселого охранника.

— Вам чем-нибудь помочь? — спросил он.

— Да, помогите отсюда бежать. — Я снова почувствовал раздражение по отношению к этому человеку; стоишь на пороге страшной мучений и смерти, а к тебе обращаются со словами увещевания. Что еще может он мне предложить?

— Вы знаете, это совершить не в моей власти. Но перед смертью у человека иногда возникает большая потребность облегчить душу. Это ее очень укрепляет, придает духу дополнительную стойкость. Поверьте мне, я это знаю из собственного опыта.

— К черту вас с вашей душой! — взорвался я. — Я не хочу облегчать душу, я не хочу подыхать. А хочу жить. И больше меня ничего не волнует. Я много раз мог быть убитым в бою, но так как предстоит мне быть убитым сейчас, я не желаю. Они разделают меня словно тушу животного.

Священник глубоко вздохнул.

— Ни вы, ни я не можем изменить внешние обстоятельства жизни, они целиком в их руках. Но то, что внутри нас, принадлежит полностью нам. А этот мир гораздо больше, чем тот, в котором мы временно оказались. И нам остается лишь надеяться. «Истинного говорю вам: есть некоторые из стоящих здесь, которые не вкусят смерти, как уже увидят Царство Божие».

— Я не хочу видеть ваше Царство, я привык жить в этом маленьком мире, а до того, о чем вы говорите, мне нет дела. Я понятие не имею, что там. Мне там нечего делать. У меня дела здесь, я должен выполнить их здесь. От этого многие зависит. А если я уйду туда, — я показал пальцем наверх, — могут пострадать другие люди.

— Все это так, но снова вынужден вам заметить: изменить внешние обстоятельства ни вам, ни мне невозможно. Подумайте хоть раз в жизни о себе не так, как вы привыкли. Пока еще есть время.

— Всю жизнь я думал о себе. Так что о чем думать.

— Нет, вы думали не о себе. Вы думали о своем месте в мире. Сейчас когда оно вот-вот исчезнет, вы можете…

— Идите вы к черту со своими проповедями! — воскликнул я. — Я устал от них. Я не ваш прихожанин. И вообще, перед концом хотелось побыть немного…

Я не закончил фразы, так как услышал какой-то гул. Я прислушался; сомнений не было, то были самолеты. И судя по тому, что звук их моторов нарастал, они держали курс в нашем направлении. По моим расчетам буквально через несколько минут они окажутся над лагерем.

Теперь не только я, но и отец Борис и молодой парень прислушивались к доносящемуся сверху гулу. Внезапно раздался оглушительный грохот; бомбардировщики заходили над целью и пускали ракеты. А то, что их цель — этот бандитский лагерь — сомнений больше не было никаких.

Ракеты продолжали падать на бандитов, до нас доносились крики раненных. Внезапно взрывной волной лежащая рядом со входом в нашу тюрьму лестница скатилась к нам в яму.

— Лезем наверх! — истошно заорал я. И первым стал подниматься так быстро, насколько мог.

Я вылез наружу и сразу же наткнулся на окровавленный труп нашего стражника. Рядом с ним лежал автомат. Я поспешно схватил его.

Мимо нас метались боевики. Но никто не обращал на беглецов внимания, все были заняты одним главным делом — спасали свои шкуры. Я тоже собирался им заняться. Хотя когда на твою голову сверху падают ракеты — шансов выжить остается совсем немного. Но лучше уж погибнуть так, чем под тесаком Арсена. Я быстро оценил обстановку.

— Бежим вон туда, — показал я в сторону стерегущих, словно церберы, вход в лагерь дзотов.

Мы помчались по тропинке. В эти минуты бомбардировки не было, так как самолеты делали очередной заход над лагерем. Несколько бандитов, увидев наш побег, бросились нам наперерез. Я поднял автомат и срезал их очередью. Затем бросился на землю, так как в этот момент ракеты снова обрушились на нее, буквально все разметая вокруг.

Недалеко от себя я увидел вырытый в земле блиндаж. Единственная возможность спастись — укрыться в нем. Но там находились боевики, я сам видел, как несколько человек поспешно спрятались в нем. Я махнул рукой, призывая священника и молодого парня подползти ко мне.

— Нам надо захватить вот этот блиндаж, — указал я им, когда они оказались рядом со мной. — Ты чего без оружия, — закричал я на парня. — Бери автомат.

Несколько брошенных автоматов валялись буквально в метре от нас. Парень как-то странно посмотрел на меня и подобрал один из них. Я взглянул на священника, но тот отрицательно покачал головой.

— Я дал Богу обет, никогда не брать в руки оружие, — пояснил он.

— Вы — идиот, — бросил я ему.

Черт с ним, пусть делает, что хочет. Я поднял голову, самолеты в очередной раз заходили на атаку. У нас в запасе было не больше минуты.

— Вперед, — крикнул я парню.

Мы бросились к блиндажу.

— Отворяем дверь и все поливаем огнем, — поведал я ему на ходу план операции.

Он, подтверждая, что все уяснил, кивнул головой.

Что есть силы я рванул дверь и одной очередью выпустил весь диск. То же самое сделал и мой напарник. Затем я вкатился по земле во внутрь блиндажа. Но предосторожности были излишни, все пятеро боевиков, что там находились, были изрешечены нашими пулями. Бандиты сидели очень кучно, а потому большинство выстрелов легли точно в цель. Я посмотрел на тела, к большому моему сожалению трупа Арсена Газаева среди них не было.

Вслед за нами в блиндаж нырнул и пацифист — отец Борис. Сделал он это более чем своевременно, так как в это мгновение все окружающее нас пространство наполнилось огромным грохотом, взрывная волна от ударившей рядом ракеты буквально сотрясла все сооружение. Но бандиты сделали его на совесть, и оно устояло.

Но дальше сидеть в блиндаже было бессмысленно, после окончания бомбардировки боевики нас тут же обнаружат. Если мы хотим спастись, то надо давать отсюда деру.

— Нужно уходить, — сказал я.

— Под ракетами? — удивленно спросил парень.

— Именно, только под ними мы и можем убежать. Это наш единственный шанс.

— А если в нас попадут?

Отвечать на этот бессмысленный вопрос — тратить понапрасну драгоценное время, когда каждая потерянная минута могла стоить над жизни.

— Я ухожу, кто хочет, за мной, — произнес я непривычную команду и выскочил из блиндажа.

Не оглядываясь, следует ли кто за мной, я бросился к выходу из лагеря, туда, где находились дзоты. Я видел, что ракеты попали прямо в них, не оставив внутри никого живого.

Я бежал изо всех оставшихся у меня сил. За собой я слышал чье-то учащенное и громкое, словно у лошади, дыхание. Но на то, чтобы оглянуться, не было времени. И все же я замер буквально на мгновение; я вдруг едва не наступил на чью-то голову. Я инстинктивно отпрыгнул от нее и увидел, что это была голова старшего лейтенанта, она смотрела на меня выколенными глазами.

Внезапно я заметил, как на встречу мне бегут два боевика. Они подняли автоматы, но я это сделал на секунду раньше и срезал их очередью. Теперь путь из ущелья был открыт.

Истребители, истратив запас ракет, взяли курс на базу, пролетев над моей головой. Я с благодарностью проводил их взглядом; не появись они, верхняя часть моего тела сегодня тоже бы отделилась от туловища.

Теперь же у меня появлялся хотя и очень слабенький шанс еще некоторое время побыть в полном комплекте, таким каким меня с помощью родителей создала природа. Но для этого надо было срочно предпринимать ряд мер.

Я обернулся и увидел рядом с собой запыхавшегося отца Бориса. Чуть поодаль с автоматом на перевес стоял, как его назвал старлей, дезертир.

— Нам надо скатиться туда, — показал я на крутой, почти отвесный склон.

— По дороге идти лучше, — сказал парень.

— На дороге они нас поймают, идиот! — закричал я. — Вниз!

В этот день мне везло как еще не везло никогда. Вместо того, чтобы разбиться вдребезги об острые камни, я довольно благополучно скатился вниз. О многочисленных ушибах и царапинах в этой ситуации упоминать было даже смешно.

Моя предусмотрительность оказалась для нас воистину спасительной, с вверху доносились крики и пальба боевиков. Придя в себя, они отправились на наши поиски. Мы, притаившись, сидели внизу. Мои спутники также относительно благополучно преодолели этот спуск. Теперь оставалось дождаться, когда нас перестанут искать.

Примерно через час все звуки стихли. В этой спокойной обстановки появилась возможность собраться на военный совет и обсудить, что нам делать дальше, куда идти и в каком составе? В общем слегка измененные под сильным давлением обстоятельств все те же традиционные русские вопросы.

Что касается меня, то маршрут следования я для себя определил. Мне нужно было вернуться на то место, где меня пленили. И найти спрятанные там деньги. Без них мне делать тут нечего.

О кладе я, понятно, не стал говорить, но направление своего дальнейшего движения обозначил.

— Зачем вам туда? — удивился священник. — Я думал, вы пойдете в другую сторону.

— Куда же по вашему мнению я должен отправиться? — поинтересовался я.

— В Столицу.

— В Столицу я тоже собираюсь, но с заходом туда, куда я сказал. Так что решайте: пойдете вы со мной или отправитель дальше самостоятельно?

Наступили пауза. Все обдумывали свои дальнейшие шаги.

— Если вы не возражаете, я пойду пока с вами, — вдруг проговорил священник.

Мне хотелось спросить, почему он принял такое решение, но затем решил, что это не мое дело: принял, ну и принял, так ему поди Бог велел.

— А ты? — спросил я у дезертира. — Скажи хоть, как тебя зовут?

— Павел, — ответил паренек.

— А фамилия?

— Рязанов.

— Откуда ты?

Почему-то прежде чем ответить, он помедлил и шмыгнул носом.

— Из Рязани.

— Павел Рязанов из Рязани, — уточнил я и не сдержал улыбку.

Он неохотно кивнул головой.

— Тебя поди так дразнили в части? — догадался я о причине его заминки при ответе на мой вопрос.

— Да, бывало, — снова смущенно шмыгнул он носом.

— Можешь быть спокойным, сейчас тебе это не грозит. Ты с нами или пойдешь своей дорогой?

— А куда мне идти? — пожал он плечами. — Там боевики — посадят или убъют, там наши — сделают тоже самое. Придеться с вами.

— Ну тогда пошли.

Нельзя сказать, что я был обрадован такой кампанией, но немного успокаивало то, что я все же не один. Хотя поможет ли мне это или наоборот, создаст дополнительные трудности я не ведал.

 

Глава вторая

По моим расчетам предстояло протопать никак не меньше километров пятнадцать. Когда боевики меня ввели в свой лагерь, я старался запомнить дорогу. Хорошо, что природа в свое время оказала мне большую милость, одарив меня замечательной памятью. И сейчас я достаточно уверенно находил путь, ведущий к цели.

Но долго идти мы не могли, мы все чувствовали усталость и сильный голод. Разумеется, никакой еды у нас не было. Разжится же пищей тоже было негде, так как в этих горах было крайне мало поселений. Да если бы они и были, вряд ли мы бы в них зашли. Во-первых, это крайне опасно, а во-вторых, у нас не было денег, чтобы купить продукты. Правда можно было их забрать, предъявив не купюры, а более привычную в этих краях валюту — автомат. Но что-то во мне претило поступать таким образом. Хотя все усилившееся с каждой минутой волнение в животе делало свое дело; вскоре я уже чувствовал, что ради того, чтобы утолить этого зверя, готов на любой поступок.

Первым не выдержал Павел. Он вдруг остановился, со злостью швырнул автомат на землю и вслед за ним сам сел на траву.

— Я устал, я не хочу больше никуда идти, я хочу есть и пить, — с вызовом сказал он и посмотрел на нас.

Мы тоже остановились. Привал был бы более чем кстати, если бы не одно маленькое обстоятельство; нам следовало непременно добраться до конечной точки нашего маршрута до наступления темноты. Когда она спустится с небес и накроет своим покрывалом лес, сквозь который мы с таким трудом продираемся, нам придеться прекратить движение до утра. А это означает большую потерю времени.

— Вставай, нам надо идти, чтобы дойти до темноты, — сказал я.

— А мне плевать, вам надо, вы и идите. А мне торопиться некуда. Я устал, я хочу жрать, как неделю некормленная лошадь. Однажды в деревни я видел такую, она просто бесилась от голода. Я тоже готов взбеситься. Что вы стоите, как истуканы, я хочу есть.

— Сейчас, подожди, попросим официанта подать рябчиков жаренных. Или ты предпочитаешь варенных раков. Слушай ты, молодой идиот, я с самого начала понял, что ты слабак и с тобой придеться возиться! Но я не нянька в яслях и не намерен этого делать. Понял? Не хочешь идти, сиди тут, мне до тебя нет дела. Я не твоя мама, я не собираюсь заботиться о тебе. Здесь каждый сам за себя. Сумеешь выжить, значит сумеешь, а не сумеешь, так подыхай. Я иду дальше, а ты поступай как знаешь.

Я не стал ждать ответа, хотя бы потому, что он меня совершенно не интересовал. Хочет выжить, пусть идет с нами, не хочет — пусть остается. Расклад самый что ни на есть элементарный, в нем и слабоумный разберется.

Я шел вперед, не думая ни о ком и ни о чем. Я тоже очень устал, голод буквально валил меня с ног. Но каждая минута отдыха для меня означала, что шанс выполнить задачу и спасти сына становится все меньше. А до всего остального мне нет дела.

За моей спиной послышались шаги. Я на секунду обернулся и увидел, как отец Борис тянет за собой парня, который, словно парализованный, едва переставляет ноги. От этого зрелища мне стало противно и я сплюнул. Зря я взял этого дезертира с собой, он будет лишь постоянной помехой. При первой же возможности я избавлюсь от него, решил я. Но вот откуда у святого отца столько сил, чтоб тащить на буксире это полумертвое тело? Я бы и то этого не сумел бы.

Мы все-таки сделали через час небольшой привал — запас сил у всех иссяк полностью. Мы расположились на полянке. Внезапно я заметил знакомые маленькие красные ягодки земляники. Мы стали ползать по земле в поисках подножного корма. Увы, его тут оказалось совсем немного, каждому в лучшем случае досталось не больше десятка плодов. Голод так мучил меня, что ни о чем другом кроме как о пищи мои мозги думать не могли.

— А что если нам поохотиться, — предложил Павел. — Есть же у нас автоматы. А тут поди водится какая-нибудь живность или птица. Я помню в детстве глухарей ел, очень даже ничего.

— Слушай, лучше не выводи меня из терпения, — прикрикнул я. — Ты что совсем балбес, коли не понимаешь: если мы начнем тут пальбу, нам конец. Нас тут же обнаружат, эти леса набиты боевиками, как московский автобус пассажирами в часы пик. Нам неслыханно везет, что мы еще не наткнулись на них. Мы бредем тут как последние олухи, не смотрим что делается вокруг нас. Тебе пойдешь в разведку.

— Почему я? — возмущенно воскликнул он. — Почему не ты?

— Потому что мы с отцом Борисом будем изображать основное подразделение. А ты как раз очень подходишь для ведения разведки. Маленький, юркий. Ну а если наткнешься на них, то потеря будет небольшая, все равно от тебя никакой пользы, только лишняя забота да нытье. Раздражение во мне вызывать не будешь. Знаешь, если бы мы встретились с тобой несколько лет назад, я бы скорей всего тебя бы уже пристрелил. И Козинцев так же поступил бы. Но сейчас я стал более терпимым к таким как ты. Потому что мне плевать на вас всех. Ты понял меня?

Парень буравил меня заполненными ненавистью глазами. Нельзя сказать, что меня это сильно беспокоило, в жизни так на меня смотрели многие. И все же я подумал, что зря провоцирую его, так как люди, которые охвачены такими чувствами, потенциально опасны, они могут выстрелить в тебе спину из автомата. Этот дезертир ради спасения своей вонючей задницы вполне способен на любой, самый подлый поступок. Не говоря уж о том, что такое поведение у него в крови. Не случайно же он покинул свою часть. Быть предателем для него естественное состояние.

— Я иду, — сказал я.

Чтобы не напороться на боевиков, мы старались не идти по протоптанным дорожкам и тропинкам, а пролагать собственные пути зачастую сквозь прочти непроходимую чащобу. Это сильно осложняло нам жизнь, замедляло продвижение, зато спасало от нежелательных встреч. Пару раз небольшие группы бандитов проходили где-то рядом, мы слышали шлепанье их шагов, до нас доносился неясный гул голосов. В таких случаях мы останавливались, прятались, где могли, но главное старались не издавать никаких звуков.

Последнее для нас было самым легким, так как после моего столкновения с Павлом, мы практически не разговаривали друг с другом. Иногда я лишь натыкался на пристальный, изучающий взгляд отца Бориса. Что же касается Рязанова, то он старательно делал вид, что не замечает меня.

К конечной точки нашего маршрута мы пришли под самую ночь. Уже начало темнеть, и я испугался, что нам не удастся поспеть до того, как идти станет абсолютно невозможно. Но нам повезло; внезапно мы вышли к тому самому месту, где я безуспешно пытался незаметно для всех пересидеть бой. Я отделился от своих спутников, нашел заветное дупло и просунул туда руку. Сверток ждал меня. Я ощупал его и положил в карман.

Теперь я снова владел универсальным оружием, которое не только убивает, но делает еще и массу других полезных вещей.

День был жаркий, зато ночью в горах всегда прохладно. Эта же ночь, словно нарочно, выдалась особенно студеной. Никакой одежды кроме того, что было на нас, не было, и мы все трое в прямом смысле дрожали от холода.

— Вы как хотите, а я разожгу костер, — сказал самый молодой из нас.

Я не стал возражать, хотя понимал: разжигать костер все равно что самим сдаться в плен. Но сил терпеть холод иссякли, еще немного и нам всем гарантировано воспаление легких.

Оказалось, что у Рязанцева, несмотря на усталость, еще остались силы, он быстро натаскал хвороста. У него же оказалась и зажигалка. Он поджег костер и лег, сжавшись в комок, в опасной близости от него. Но это не помешало ему мгновенно уснуть.

Мы сидели вдвоем со священником и смотрели на лихие пляски огня. Кроме едкого дыма, ветер гнал на нас тепло, что заставляло мириться с этим неудобством. От тепла же становилось так приятно, что минутами казалось, что ты сидишь дома, в уютной квартире, рядом любимая женщина, на полу возится ребенок, делающий первые в своей жизни неуверенные шаги… Как это было давно и как мало в жизни мне довелось пережить подобных моментов.

— Могу я вам задать вопрос? — неожиданно вторгся в мои воспоминания голос священника.

— Задавайте, отче.

— Зачем вы здесь? Никак не могу понять. Очень ваше поведение странное.

— Зачем я тут, этого я вам не скажу. Но в свою очередь могу переадресовать этот вопрос вам: я тоже не понимаю, на какой черт вы сюда занесло. У вас же был приход в Москве. Кстати, где?

— В церкви Всех святых.

— Так это же недалеко от меня, когда-то я жил в нескольких кварталов от этого храма. Вот как бывает, находились рядом друг с другом, а встретились здесь.

— Наверное, вы не посещали церковь.

— Не посещал, — признался я. — Но вы мне все же не ответили.

— Я могу ответить, вот только поймете ли вы меня?

— Попробуйте, а я вам потом скажу.

— Я вам отвечу словами Спасителя: «Я есмь путь и истина и жизнь; никто не приходит к Отцу, как только через Меня». Видите ли, меня очень давно мучает вопрос, что есть человеческое зло, откуда оно берется в людях, да еще в таких гигантских масштабах, какие силы в человеке порождают ее, что способствует ослабеванию? Почему одних она захватывает целиком, а другие способны противостоять ее натиску. Вот я и отправился в эти места, где борьба зла и добра проявляется наиболее выпукло.

— И уже есть результаты ваших поисков?

— Мне трудно пока вам ответить. Наблюдений много, а вот выводы…

— А хотите я вам скажу, что об этом думаю. Я не знаю откуда в человеке берется зло — так далеко я не привык заглядывать, но могу со всей определенностью заявить: он буквально напичкан им. Даже самый добрый наполнен злобую, как баллон газом. И если суметь его поджечь, он непременно взорвется. Вся разница, что одному хватит для этого пламени спички, а к другому надо поднести автоген. От зла нет защиты. Чем больше я живу, тем тверже убеждаюсь, что зло первично в людях. Вся наши жизнь построена на нем, уберите зло и от человека ничего не останется. Он даже не будет знать, что ему делать. Потому что все его помыслы направлены на злые дела, все желания и устремления человека, как бы они не выглядели внешне, если в них как следует покопаться, основаны на зле. Добро же это нечто чуждое ему. Дабы сделать что-то доброе человеку приходиться уговаривать себя, заставлять. Ошибка таких гуманистов вроде вас в том, что они ищут в человеке доброе начало, которого просто не существует. Вот потому-то они и не ведают, как все объяснить.

— Простите, но никогда с вами не соглашусь. Неужели Бог создал человека для того, чтобы творить зло. «А я говорю вам: любите врагов ваших, благославляйте проклинающих вас и молитесь за обижающих вас и гоняющих вас». Вот к чему призывает нас Господь.

— Это не более чем слова, я тоже могу произнести нечто подобное. Но ровным счетом ничего не изменится. Я понятие не имею, с какой целью создал нас ваш Бог. Если бы он в тот момент спросил об этом у меня, я бы его вообще отговорил от этой затеи; на мой взгляд, она была изначальна ошибочна. Может, Всевышний и желал, чтобы мы были бы добрые, но он как плохой фармацевт ошибся в пропорциях добра и зла в нас. Я исхожу из собственного опыта, а его, поверьте, у меня достаточно. Вы видели голову старшего лейтенанта?

— Да, видел, — тихо проговорил отец Борис.

— Какие вам нужны еще доказательства? Еще сто голов? Будут, если мы проведем тут с месячишко. Правда боюсь, что среди этих ста голов могут быть и наши. Особенно если мы будем и дальше жечь костер.

— Насчет костра вы правы, — вздохнул священник, — но уж больно холодно. Если мы затушим огонь, он замерзнет, — кивнул отец Борис на Рязанова. — Из нас всех он самый слабый.

— Не такой он уж он и слабак, я наблюдал за ним, — возразил я. — Просто привык, что ему сопли платком вытирают. Кстати, по-своему любопытный экземпляр: человеку, которому на все наплевать. Я убежден: если для того, чтобы ему выжить, понадобиться убить нас, он со спокойной совестью это сделает.

— Вы слишком поспешны и категоричны в своих выводах. Вы не знаете всего того, что таится внутри него. Он сам этого еще не знает. Он пока не выбрал, с кем ему идти. «Кто от Бога, тот слушает слова Божии, вы потому не слушаете, что вы не от Бога», так говорит мой любимый апостол Иоанн.

— Вы очень хорошо знаете священное писание.

— Евангелие я знаю почти все наизусть, — с гордостью произнес отец Борис. — Это книга полная самой глубочайшей мудрости.

— Ну пусть будет так, — сказал я, — а костер все равно придеться тушить. На ночь его оставлять — просто безумие. А завтра утром надо где-то раздобыть еду. Иначе я просто умру от голода.

— Да, — согласился отец Борис, — я тоже чувствую без еды себя плохо. Даже начинает кружиться голова.

— А вы бы убили человека, дабы раздобыть еду?

— Нет, никогда.

Я пожал плечами и стал затаптывать костер. Я не стал говорить отцу Борису, что сейчас я бы сделал это не задумываясь.

Я лег рядом с еще тлеющим костром. Не все тепло улетучилось в безмерное пространство, и пока его остатки еще витали вокруг, надо было успеть заснуть. Потом холод, словно мучитель, не даст это сделать.

 

Глава третья

Утром все неразрешимые вопросы мира отодвинулись куда-то очень далеко, оставив только один, но самый острый: где добыть еду? Голод был такими мучительным, что терпеть его не было больше никаких сил. Но терпеть приходилось, ибо ничего иного просто не оставалось. Я начинал проникаться в мироощущение первобытных людей, в те чувства, что порождали в них звериную жестокость; когда сводит желудок, как сейчас сводит у меня, то с какого-то момента ради пищи уже готов убить любого, кто попадется на твоем пути.

Мы полазили по лесу, но ничего съедобного не обнаружили. Пожевали каких-то листьев, но я лишь почувствовал, что стало еще хуже, желудок просто требовал хоть какой-нибудь для себя достойной работы. По лицам своих спутников я увидел, что их терзают схожие ощущения.

— Зайдем в первое же селение, кто бы там не был, — сказал я и добудем еды.

— А где оно это ваше селение? — зло буркнул Павел.

— Не знаю, но не думаю, чтобы далеко. Республика населенная. Пойдем вдоль дороги, она нас куда-нибудь да выведет.

День был превосходный, теплый, солнечный и тихий. Звуки канонады или выстрелов до нас не долетали и потому было трудно представить, что совсем рядом идет война, где-то недалеко сражаются и гибнут люди. Пока мы, спотыкаясь и падая от усталости и голода, брели, как истинные бродяги, вдоль дороги, то не видели ни федералов, ни боевиков. Да и вообще, никто не проезжал по ней как будто в этой местности уже не осталось живых людей.

Наконец показалось какое-то поселение. Завидев впереди первые дома, Павел, не обращая внимание на нас, бросился вперед. Мне пришлось затратить последние силы, дабы догнать и повалить его на землю, так как он отчаянно сопротивлялся.

— Ты что с ума сошел! тебе известно, кто там находится?

— Плевать, там жратва. Я больше не хочу ни о чем думать.

— Скажите ему, отец Борис, что он идиот, — сказал я подошедшему к нам священнику.

— Я понимаю, как вам хочется есть, Павел, но надо проявить терпение. Мы все очень рискуем попасть к бандитам. Я вас очень прошу, проявите немного выдержки.

Рязанцев буркнул что-то нечленораздельное, но спорить не стал. Он поднялся с земли, даже отряхнулся, что раньше не всегда делал, и покорно стал ждать команды, куда идти дальше. Но я и сам буквально сгорал от нетерпения. Я представлял, как вгрызаюсь зубами в сочную мякоть мяса или в мягкую поверхность хлеба и тоже чувствовал, что вот-вот потеряю контроль над собой. Пожалуй, только священник полностью владел собой.

— Пойдемьте в село, но только будьте осторожны. Ты пойдешь по одной стороне, я по — другой, — сказал я Павлу. — Увидишь что-то подозрительное, сразу открывай огонь.

Мы вышли на окраину селу. Вокруг не было ни души. Но меня ни на секунды не покидало ощущение, что за нами следит не одна пара глаз. Я передернул затвор автомата; пусть видят, что мы вооружены и так просто не сдадимся.

Мы подошли к расположенному ближе всех к околице дому, толкнули незапертую калитку и вошли в палисадник. То, что здесь жили люди, было видно сразу; на веревке сушилось мокрое белье, с которого стекали капли.

Я подошел к двери, толкнул ее. Она была закрыта. Я стал стучаться. Этим делом пришлось заниматься довольно долго, так как хозяева явно не спешили открывать. Но поняв, что я не отступлюсь, наконец отворили ее.

На пороге стоял довольно молодой мужчина. У него была типичная внешность горца: черноволосый, смуглый, бородатый, с большим прямым носом. Таких я встречал в своей жизни слишком много и не все встречи были из приятных, а потому сразу же наставил автомат на его живот.

— Ты тут один?

— Нет, — ответил он, бледнея.

— А кто еще?

— Моя жена и дети.

— И все?

— Аллахом клянусь.

Я знал цену клятвы этих людей, а потому даже свидетельство Аллахом не очень успокоило меня. Были случае, когда с помощью Всевышнего заманивали в смертельную ловушку.

— Если обманул, скоро Аллаха увидишь, — пообещал я.

Мой автомат все также упирался дулом в его живот. В такой позиции мы вошли с ним в дом. В комнате я увидел молодую женщину и троих ребятишек. Они прижимались к матери и испуганно смотрели на меня.

— Эй, Павел, — крикнул я, — иди скорей.

Павел вошел в дом.

— Обыщи дом и двор.

На обыск ушло минут семь. Павел вернулся и доложил, что никого не обнаружил.

— В селе кто-нибудь есть, кроме жителей? — спросил я.

— Клянусь Аллахом, никого, — горячо заверил хозяин дома.

Почему-то его слова внушили мне доверие.

— Ладно. Мы чертовски хотим есть.

— Нет еды, несколько дней назад приходили боевики, все взяли. Сами ходим голодные.

Я посмотрел на обитателей этого дома и мне не показалось, что они голодают.

Я достал из кармана купюру в пять долларов.

— Мы заплатим за еду, вот деньги.

Несколько секунд хозяин дома смотрел на деньги так, словно не верил своим глазам. Потом аккуратно взял бумажку в руки.

— Вы правду заплатите нам за еду? — спросил он, еще не веря в свое счастье.

— Бери деньги себе и давай нам что-нибудь поесть. Только как можно скорей. Мы давно не занимались этим делом.

— Сейчас подождите, посидите тут.

Буквально через несколько минут на столе, словно на скатерти самобранке, появилась пища. Нельзя сказать, что она отличалась разнообразием, но от нее шел такой аппетитный аромат, что у меня не только обильно потекли слюньки, но и закружилась голова.

Не дожидаясь, когда хозяева завершат приготовления, мы бросились к столу и за считанные минуты буквально смели все, что там находилось. Даже наиболее выдержанный из нашей странной кампании отец Борис не отставал от нас и энергично вонзал свои крепкие зубы в плохо прожаренный кусок баранины.

С наслаждением, какое я испытал от еды в этом доме, не могло сравниться ничего, включая самые изощренные ласки восточных красавиц. Я это мог сопоставить не с чужих слов; однажды ради интереса я попробовал и этот деликатес. Внезапно я встретился с расширенными от удивления глазами женщины; скорей всего она впервые наблюдала, чтобы люди ели бы с такой жадностью.

Постепенно приходило насыщение, я ел все медленней и спокойней. Женщина принесла чай. Мы стали его пить, предворительно пригласив хозяев дома присоединиться к нам.

Однако по восточной традиции сделал это только глава семейства. Но его жена с детьми не покинули комнату, а примостились в некотором отдалении. Я ловил на себе внимательный настороженный взгляд женщины. После насыщения, у меня снова проснулся интерес не только к тому, что происходило в моем желудке, но и к тому, что творилось вокруг. И прежде всего к накормившему нас хозяину дома. Судя по выставленному им угощению, эта семья не бедствовала. По крайней мере не голодала уж точно. В нынешних военных условиях, частых реквизиций с той и другой стороны это было достаточно необычное явление.

Я видел что не только я с любопытством разглядываю хозяина дома, но и он смотрит на нас не с меньшим интересом.

— Как тебя зовут? — начал я беседу с традиционного вопроса.

— Мухаммед, — ответил он.

— Как пророка, — заметил я.

— Да, — подтвердил хозяин дома, и в его голосе послышалась гордость.

Это обстоятельство меня насторожило; уж не религиозный ли он фанатик? Я знал еще по прошлой кампании, какой это опасный тип человека. Даже если он не боевик и без оружия, от него можно ожидать любой пакости.

— А что сейчас в селе, есть хоть кто-то из боевиков?

— Нет, но вообще заходят. У нас тут не слишком их жалуют.

— А ты почему не с ними? — задал я прямой вопрос.

Что-то изменилось в лице тезки пророка, в нем проглянуло вдруг ожесточение.

— А почему я должен быть среди них?

— Ты взрослый сильный мужчина, поди стрелять умеешь, все такие, как ты, там.

— А я сам по себе, мне до них нет дела. У меня вот армия, — кивнул Мухаммед на своих домочадцев. — Их кормить, одевать надо. А как в такое время это сделать.

— Других это не останавливает. Там деньги платят.

— Деньги деньгам рознь. Они там все бездельники, им воровть и разбойничать хочется. А я работать люблю, с техникой умею обращаться. раньше был бригадиром трактористов. Не будь всех этих дел, у меня знаете было бы какое хозяйство. — Внезапно на лице Мухаммеда появилась улыбка. — Меня Арсен много раз звал, но я ему всегда говорил одно и тоже: я в ваших делах не участвую.

— Это какой Арсен, — вмешался в разговор молчавший до сего момента, но внимательно слушавший отец Борис. — Случайно не Газаев, тот самый Богом проклятый жестокий палач?

— Он, мы с ним в одном классе учились, даже за одной партой сидели. Потом в техникум вместе поступали. Только он не прошел, а меня приняли. Он тоже из этих мест.

— Потому тебя и не трогает, — высказал я предположение.

Он кивнул головой.

— Да, меня он запрещает своим обирать, хотя все равно они приходят и берут. Но если бы не его защита, давно бы все отняли.

— Коль вы его давно знаете, объясните, откуда в нем столько жестокости? — спросил отец Борис.

Мухаммед внимательно посмотрел на священника.

— А он с детства таким был. Животных мучил, одноклассников вместе с такими, как он, бил. Очень любил, чтобы его боялись, в том числе и учителя.

— И боялись?

— Еще как. Одна учительница даже уволилась, только бы не встречаться с ним. А когда все это началось, он быстро сколотил группы таких же как он безжалостных людей. Раздобыли оружие и начали орудовать. Ну а теперь сами поди знаете, какая у него сила, говорят в его отряде до трехсот человек. — Мухаммед пристально посмотрел на нас. — А вы случайно не были у него?

— Случайно были и случайно вырвались, — не стал скрывать священник. — Но видели мы достаточно, чтобы понять, кто он на такой и чем занимается.

— Мое дело сторона, — глухо произнес Мухамммед. — Для меня главное вот их сберечь. — Он подозвал своих детей: девочку лет десяти и мальчиков лет семи и пяти. — Вот мой отряд. Знал бы куда, уехал бы отсюда немедленно. Да кому мы нужны. — В голосе Мухаммеда послышалась тоска. — А вот не пойму, вы-то что тут делаете? Вроде бы похожи на федералов, а с другой стороны не очень на них смахиваете. — Взгляд хозяина дома скользнул по грязной сутане отца Бориса.

— Мы путешествуем, — насмешливо проговорил я. После еды на меня напало некое благодушие, я даже обнаружил, что проснулось бог знает сколько времени спавшее чувство юмора. Хотя до недавнего времени я был твердо уверен, что оно умерло навсегда три года назад.

— Путешествуете? — На лице хозяина дома появилось изумление. — В такое-то время.

— Почему бы и нет. Мы необычные путешественники, мы путешественники, которым подавай опасность, смертельный риск. Что за радость тащиться на какое-нибудь побережье и лежать там кверху брюхом, как выбросившийся на берег дельфин. Мы исследуем, изучаем жизнь. Не так-то много сейчас войн. А лучше чем они для этой цели ничего нет. Нас особенно интересует поведение людей в ситуации, когда человек рискует в любой момент отправиться на тот свет. Мы не могли пропустить такой ценный случай и посмотреть, что у вас тут творится.

Мухаммед явно испытывал растерянность, так как не знал, как отнестись к моим словам, то ли воспринимать их серьезно, то ли как своеобразную шутку.

Пока он решал эту проблему, отец Борис обнял детей и что-то нашептывал им. Те отвечали ему, сперва робко, но затем смелей. И через пару минут даже зазвенели колокольчики их звонкого смеха. Малышня и священник явно нашли общий язык. Мухаммед же с нескрываемым удовольствием наблюдал за этой сценкой, и я подумал, что этот человек, кажется, за своих детей готов отдать буквально все, что имеет, в том числе и свою жизнь.

Однако эта сцена прервалась самым неожиданным образом. Внезапно на улице послышался какой-то шум, раздались сразу несколько голосов. Мухаммед бросился к окну, кинул туда взгляд и обернулся к нам. Его выразительное лицо отразило охвативший его ужас.

— Арсен, — сдавленно прошептал я.

Все было ясно без дальнейших слов. Я схватил стоявший рядом автомат. В голове у меня зазвучала лишь одна мысль: живым им ни за что сдаваться не стану.

Мухаммед, поняв мои намерения, резко отрицательно затряс головой, показывая на детей. Я понимал его чувства: если начнется бой, то им будет грозить большая опасность.

— Мы спрячем вас в подвале! — впервые за все время подала голос жена Мухаммеда.

Мы обменялись взглядами с отцом Борисом. Спустившись в подвал, мы становились полностью беззащитными, целиком зависели от воли Мухаммеда. Я колебался; принимать ли это крайне опасное предложение. Уж лучше найти смерть в открытом бою.

Отец Борис посмотрел на меня и, кажется, понял мои сомнения.

— Я лезу в подвал, — решительно заявил священник. — Открывайте. Люк в подвал находился в этой же комнате. Мухаммед отворил дверцу и умоляюще посмотрел на нас.

Первым полез в подпол священник.

— Чего ждешь, лезь скорей! — крикнул я рязанцу, который испытывал те же сомнения, что и я, и никак не решался вручить ключи от своей судьбу в руки незнакомому человеку.

Павел посмотрел на меня и стал спускаться. Я — следом за ним.

Мы успели вовремя, не прошло и минуты, как в дверь постучали. Подвал был тесный и весьма напоминал ту яму, в которой мы сидели в лагере у Арсена. Там только было видно небо, здесь же мы находились в темноте. Голоса были слышны не очень отчетливо, но я узнал слегка хрипловатый голос Газаева, который разговаривал с хозяином дома.

Меня одолевало огромное желание: выскочить из подвала и всадить очередь в этого садиста, отомстить ему за гибель лейтенанта и многих других, чья кровь навеки запеклась на его руках. Не исключено, что другой такой благоприятной возможности расправиться с ним не будет. Но что произойдет дальше? Я не знал, сколько там бандитов, но по шагам можно было судить, что он там не один. Я подумал о детях Мухаммеда…

Судя по всему боевики во главе со своим предводителем не собирались в скором времени покидать гостеприимный и хлебосольный дом Мухаммеда. Мы сидели в подвале уже не меньше часа, а неторопливому восточному застолью не было конца. И все это время я гадал: выдаст нас или не выдаст нас Мухаммед. Как хорошо, что я заплатил ему за еду деньги, а не стал требовать ее, направив на него автомат. В этом случае мы бы скорей всего уже предстали перед ясными очами бандитов.

Все это время никто из нас не произнес ни слова. Мы просто сидели в этой темной западне и ждали, чем все это для нас завершится. Завершилось же это только часа через три, которые, разумеется, показались нам вечностью. Или даже больше, чем вечностью. Внезапно люк отворился и в проем заглянуло лицо Мухаммеда.

— Они ушли, можете выходить, — объявил он нам поистине не менее радостную весть, чем в свое время ею стало воскрешение Христа для его сторонников.

Мы вылезли из погреба. Перед тем, как мы туда были вынуждены забраться, в комнате царили чистота и порядок, теперь же тут был самый настоящий бедлам. Стулья перевернуты, стол завален остатками пищи, окурками, на полу — комья грязи. Но хозяева не выглядели удрученными, они были слишком рады, что все завершилось благополучно.

— Мы вам поможем все это убрать, — вдруг сказал отец Борис.

— Да что вы, — отозвалась на предложение жена Мухаммеда. — Не беспокойтесь, мы сами все сделаем. Главное, что они ушли.

— Нам не трудно, нам это в удовольствие, — поддержал я отца Бориса. — Правда, Павел, — толкнул я его в плечо.

Тот, правда, без большого энтузиазма, кивнул.

Общими усилиями мы убрались за каких-то полчаса. Я в самом деле ощутил даже удовольствие от этого редкого для себя занятия. Я вдруг проникся симпатией к Мухаммеду и к его дружному семейству. Ведь он вполне могли сдать меня своему школьному другу и тем самым повысить свой рейтинг в его глазах. Но он не сделал это и тем самым спас нам всем жизнь.

После уборки мы снова сели за стол пить чай. На этот раз к нам присоединилась и жена Мухаммеда с детьми. Как выяснилось, ее звали Мариам.

— Почему ты нас не выдал? — спросил я.

Мухаммед внимательно посмотрел на меня.

— Вы мои гости, вы пришли в мой дом просить пищи и крова. Разве я могу отдать вас на растерзание Арсену или еще кому-нибудь? Наш закон запрещает так поступать.

— Закон-то запрещает, но очень многие из ваших его нарушают.

— Я знаю, — не сразу отозвался Мухаммед, — Аллах им судья. Всех, кто отступил от его заповедей, он непременно покарает. Я не хочу, чтобы с вами что-то случилось. Вот ему, — показал он на отца Бориса, — я видел понравились мои дети. Как я могу так поступить с этим человеком.

У меня свой закон, я не хочу во всем этом участвовать. Даже Арсен уважает это мое право и больше не предлагает присоединиться к нему.

— И, как ты думаешь, долго он будет уважать его?

По лицу Мухаммеда я видел, что этот вопрос мучит и его. В любую минуту ситуация может кардинально измениться. Загляни кто-нибудь из боевиков в подпал — и что стало бы со всей этой дружной семьей никто не знает.

Как не спешил я в Столицу, но решил, что эту ночь мы проведем под кровом этого дома. Тем более уже наступил вечер, а идти в темноте по незнакомой местности слишком опасно. Опасность, конечно, поджидает и днем, но в светлое время суток по крайней мере можно видеть, откуда тебе она грозит. Хотя далеко не всегда.

Хотя мы улеглись на полу, Мухаммед и Мариам сумели сотворить нам мягкие ложи. Впрочем, спокойно спать я ни Павлу, ни отцу Бориса не позволил. Я сказал им, что мы будем по очереди нести караул. Больше в такую ситуацию, как сегодня, я попадать не намерен, заявил я.

В путь мы отправились рано утром. Тепло простились с приютившими нас хозяевами. На прощание я одарил их еще одной на этот раз десятидолларовой купюрой, которую Мухаммед принял с большой благодарностью ко мне и с каким-то религиозным почтением к зеленой бумажке.

Наш путь лежал в Столицу. Надо было попасть туда еще до темноты. По крайней мере такую цель я мысленно перед собой поставил. Однако предстояло решить, каким образом ее достичь. Самым оптимальным способом — добраться туда на машине. Это дало бы огромную экономию во времени и сохранило бы нам массу сил, которые можно использовать с большей пользой.

Я поделился со своими спутниками плодами своих размышлений; оба не стали мне возражать. Но оставался нерешенным самый важный вопрос: где взять машину?

Мы вышли к шоссе, залегли в прилегающей к ней лесополосе и стали наблюдать за дорогой. Увы, наши наблюдения были неутешительными. В большинстве машин, которые проносились мимо нас, находились военные. Пару раз проезжали автомобили, набитые боевиками. То, что сидящие в них пассажиры, относились именно к этой категории людей, я нисколько не сомневался. В свое время я столько насмотрелся на них, что мог их обнаружить в любом обличьи, даже в обличьи ангелов. К сожалению, ни первые, ни вторые в качестве попутчиков нам не годились.

Не оставалось иного выхода кроме как идти пешком. Мы шли уже целый час и за это время, по моим прикидкам, едва протопали два километра. Если двигаться такими темпами, то мы не только не придем в Столицу к вечеру, но и весь следующий день затратим на дорогу. Но быстрей перемещаться в пространстве мы не могли, так как отец Борис стер ногу, и каждый шаг давался ему с большим трудом. Да и дезертир тоже явно не торопился; он то и дело останавливался, садился передохнуть. Несколько раз, выведенный из терпения, я накричал на него, но на Павла мои окрики производили слабое впечатление. Я понимал его и даже не очень осуждал, так как на его месте вел бы себя примерно также; куда ему спешить? Столица нужна ему не больше, чем таракану рояль.

Мою голову все чаще посещала мысль о том, чтобы избавиться от своих спутников и двигаться дальше одному. Какая мне польза от отца Бориса; его проповеди о добре и зле в данный момент меня интересуют еще меньше, чем погода в Антарктиде. Может быть, когда у меня появится желание замаливать грехи, он будет мне чрезвычайно полезен. Но пока у меня есть более срочные дела. Что касается бывшего солдата российской армии добровольно ее покинувшего, то я вообще не понимаю, зачем я тяну этот бесполезный воз за собой. От него только одни неприятности и расстройства.

Я обернулся и посмотрел на ковыляющее позади меня воинство. Затем сел на траву. Отец Борис и Павел удивленно уставились на меня.

— Нам нужно найти машину, иначе мы не дойдем до города и ко второму пришествию. Я правильно говорю, отец Борис?

— Боюсь, что вы правы, — грустно согласился священник. — Моя нога отказывается идти дальше. Хотя на счет второго пришествия, тут, думаю, вы все же ошибаетесь, мы в любом случае придем туда раньше.

— Это как раз меня меньше всего волнует. Нам надо добраться вон до того лесочка, — показал я на густые лесные заросли, подходящие к самой дороги. — Это место удобное для засады.

— Но что вы собираетесь сделать? — спросил отец Борис.

— Я разве не ясно сказал, — удивился я. — Собираюсь раздобыть машину.

— То есть высадить пассажиров в ней, а самому сесть в нее.

— Скорей всего именно так. Нас может оказаться слишком много для одной машины. У вас есть другие предложения?

— Но вы понимаете, это самый настоящий бандитизм. Почему вы считаете, что имеете право отнять у других их собственность и взять ее себе?

Я потряс автоматом у самого носа священника.

— Видите мое право. Мы — на войне, а на войне одно правило: кто сильнее, тот побеждает, тот остается в живых. Или вы еще этого не поняли? Сидите и не скулите, вы мне уже начинаете надоедать. Вы слишком серьезно относитесь к собственным идеям, вы из тех, кто считает, что мир устроен в соответствие с ними. Поверьте, это совсем не так. А потому идите и молчите.

— Я хочу вас предупредить: если вы раздобудете средство передвижения таким образом, я не сяду в него.

— В таком случае, отец Борис, позвоните по телефону и вызовите такси. Не хотите садиться в машину, уедем без вас.

В лесополосе я нашел то, что искал: большое поваленное дерево. Я приказал моим помощникам вместе со мной поднять его. Предворительно я описал им мой замысел.

— План самый простой: кладем это дерево поперек дороги, залегаем и смотрим. Все будут останавливаться около него и отодвигать с пути. Мы же станем наблюдать за ними. Если там будут те, с кем нам не справиться, пропускаем машины, пока не попадется та, что нам нужна.

Первым проехал набитый федералами «КАМАЗ». Несколько солдат спрыгнули из кузова, заняли круговую оборону пока трое отодвигали ствол. Затем они удалились. Мы же вернули дерево на прежнее место.

Затем появился микроавтобус с боевиками. Те вели себя практически аналогично. Мы — тоже.

Примерно через час показалась «Нива». Оказавшись у препятствия, она остановилась. Я внимательно рассматривал пассажиров автомобиля. Их было всего двое — мужчина и женщина.

Я тихо сказал Павлу:

— Приготовься, по моей команде выскакиваем на дорогу. Если кто-то из них сделает резкое движение, — стреляй им под ноги. Ну а если увидишь в из руках оружие, — прямо в них. Ты все понял?

Тот кивнул головой и одарил меня своим неизменно мутным, как давно немытое стекло, взглядом. Что он означал, определить было трудно, но явно ничего хорошего.

Мы выскочили на шоссе и наставили на вышедшего из машины мужчины автоматы.

— Руки вверх! — закричал я. — Не двигаться!

Мужчина поднял руки. Он был среднего возраста, но несмотря на это мне у меня сложилось впечатление, что силой он не обижен. Он внимательно наблюдал за мной, и я не обнаружил в его глазах ни страха, ни растерянности — одна настороженность. Он явно искал выхода из положения, в котором очутился.

Однако дальше произошло то, чего не ожидал ни я, ни тем более он. Оказывается не только мы наблюдали за дорогой, внезапно из зарослей быстро вылезли четверо бородачей. Каждый держал в руках автомат.

— А ну бросайте оружие! — крикнули они нам.

Возникшую ситуацию можно было охарактеризовать как зыбкое равновесие. Наши автоматы смотрели на них, их — на нас. Однако у боевиков было численное преимущество ровно в два раза. Внезапно владелец машины резким, почти незаметным движением, достал пистолет и выстрелил в одного из бандитов. Судя по этому выстрелу стрелок он был хорошим, так как пуля попала боевику прямо в лоб. Но сделать большее у него не хватило времени, длинная очередь буквально перерубила его пополам.

Я воспользовался теми несколькими секундами, что подарил мне мужчина своим выстрелом. Двумя прыжками и достиг автомобиля и спрятался за ним. К моему удивлению не меньшую проворность проявил и Павел, который шлепнулся рядом со мной.

Бандиты открыли по нам огонь, но с опазданием, очереди пролетели высоко над нашими головами. В ответ я тоже угостил их огнем из автомата.

Но отступать никто из нас не хотел, так как и мы и они хотели завладеть автомобилем. Даже ценой жизни.

Прикрываясь корпусом машины, я стал отползать к обочине дороги. Я на секунду поднял голову и посмотрел на женщину, которая оставалась сидеть в машине. Передо мной мелькнуло ее испуганное лицо.

Боевики повторили мой маневр, только со своей стороны. Теперь нас, словно занавес, разделял автомобиль. Никто не стрелял, так как и мы и они боялись повредить машину. Но и долго пребывать в такой позиции я тоже не мог, так как в любую минута на дороге могла появиться очередная транспортная колонна.

— Слушай, Павел, — сказал я, — отползи немного в сторону и постарайся взять этих ребят на прицел. Не давай им поднять головы. Я же попробую их выкурить. Все понял?

Павел неохотно кивнул головой; участвовать в этом поединке со смертью ему явно не хотелось. Но он, кажется, понимал, что в данной ситуации — единственный способ выжить — это убить врага. На это я и надеялся.

Я пополз к автомобилю. Один из боевиков заметил мой маневр и дал очередь, которая пронеслась в метре от меня и ушла в лес, сбив листья с деревьев. Противники поняли, что я перехожу к активным действиям и тоже решили ответить тем же. Один из них под прикрытием двух других, которые, не жалея патрон, палили из автоматов, не давая мне высунуться, перебежками помчался к машине.

И тут ко мне пришла одна мысль. Я дернул дверцу автомобиля и оказался внутри салона. Женщина с испугом смотрела на меня.

— Не надо бояться, мадам, все будет хорошо, — несколько театрально произнес я. Сжавшись, как пружина, я приник к полу. Если боевики увидят меня тут, живым из этого автомобиля я не выберусь. — Уберите свои ноги, — попросил я женщину. Та послушно выполнила мою просьбу. — Откройте дверцу.

Она отжала замок. Теперь все было готово и зависело от того, как быстро мне удастся все сделать.

Я рванулся вперед, головой откинул дверцу и вывалился из салона. Но тут же вскочил на ноги и оказался почти нос к носу с двумя изумленными боевиками. Я нажал на курок, не жалея патрон, полил их огнем.

Они не успели даже поднять автоматы. Однако третьему, который находился немного в стороне от своих товарищей, это удалось. Краем глаза я видел, как целился он в меня. И я понял, что не успеваю ничего сделать. В этот момент раздалась длинная очередь. Боевик выронил автомат и покатился по асфальту.

Все было кончено. Правда один из боевиков, которого положил я, еще был жив, о чем извещал громкими стонами. Кровь хлестало из пробитого очередью живота, как из ведра. Я подошел к нему и сделал контрольный выстрел. Он затих.

Я направился к Павлу, который неторопливо вставал из укрытия. Я подал ему руку. Как бы я к нему не относился, но он только что спас мне жизнь.

— Спасибо, — сказал я. — А ты неплохо стреляешь.

— В роте я был лучшим по стрельбе, — проговорил он впрочем, без всякой похвальбы в голосе. Это его достижение ему было явно безразлично.

В другой ситуации я бы ни за что не поверил его словам, если бы только что не видел своими глазами его искусство.

Теперь я направился к машине и сидящей в ней пассажирке. Увидев, что бой закончился, она вышла из автомобиля и осматривала место сражения. Я же внимательно наблюдал за ней.

На вид ей было лет тридцать или даже чуть меньше, она была довольно высокой и крепко, но в тоже время хорошо сложенной. Черты лица были правильны и приятны, правда сейчас их искажало какое-то странное выражение. Однако это был не страх, а нечто другое — скорее ужас и отвращение. Ее фигура завершалась короной густых светлых волос. Правда сейчас корона была сильно растрепана.

Молодая женщина стояла возле мужчины, с которым ехала, и внимательно смотрела на него. Я подошел к ней и тоже стал рассматривать его. Он был среднего возраста, среднего роста, явно славянской внешности.

Женщина подняла голову, и мы впервые посмотрели друг на друга. Я не заметил в ее глазах ни скорби, ни сожаления, скорей растерянность.

— Можно узнать, кем был вам этот человек? — спросил я.

— Я его не знаю, он посадил меня в свою машину, так как нам оказалось по пути. Мы ехали вместе всего час.

— А откуда вы ехали?

— От границы республики. Мне нужно срочно попасть в Столицу.

— А можно узнать, зачем?

Женщина явно заколебалась. Я легко читал ее мысли: кому сейчас можно доверять.

— Я понимаю, что вам страшно рассказывать о своих делах незнакомым людям. Но не исключено, что нам предстоит совместный путь, так как мы тоже направляемся в Столицу. Думаю, вы уже догадались, что мы не бандиты.

Женщина на этот раз как-то по-иному, оценивающе взглянула на меня.

— Мне нечего скрывать. Мне позвонил из Столицы муж и сказал, что серьезно болен. Он просил меня приехать за ним и забрать его. Я бросила все дела и помчалась. И вот я здесь.

— А где вы были?

— В соседней республике. Мы жили в Столице, пока там не начались все эти ужасы. Я уехала к родственникам, а муж остался, так как его задержали дела. Он предприниматель и у него в городе свой бизнес. Не очень доходный, но бросать дело, в которое вложил столько труда и средств, было жалко. Но теперь, боюсь, придеться.

— Боюсь, что придеться, — подтвердил я. — Скоро здесь повсюду будет совершенно не до бизнеса, если только это не бизнес на крови. Мы можем ехать дальше, если, конечно, наше общество вам не претит.

— Я согласна, — поспешно произнесла она и обвела своими глазами каждого из нас. Больше всего внимания заработал отец Борис, который подошел к нам и внимательно прислушивался к нашему разговору.

— Тогда давайте познакомимся. Меня зовут Константин Рюмин, — назвал я свое настоящее имя.

— А меня Ванда Селиванова, — представилась она.

— Можем садиться в машину и продолжать путь, — сказал я.

— Подождите, — остановил нас голос отца Бориса. — А они? — кивнул он на мертвые тела.

— Что они? — не понял я.

— Вы хотите их так оставить?

— А что я должен с ними делать, положить в машину и любоваться?

— Мы обязаны похоронить христианина по христианскому обычаю, а их — по мусульманскому.

— Вы что спятили. У нас займет это уйму времени. Чем мы будем рыть могилы?

— В машине есть небольшая лопатка, — вдруг совершенно не кстати сообщила молодая женщина.

— Я иду копать могилы, а вы можете уезжать, — спокойно, но решительно проговорил отец Борис.

Сознаюсь: хотя рядом со мной стояла женщина, я нецензурно выругался.

— Однажды у меня лопнет терпение и я вас убью, — в сердцах сказал я. — Ладно, закопаем их. Только совсем неглубоко.

Я сел в машину, завел ее и въехал в росший рядом с дорогой густой кустарник. Как мог постарался замаскировать «Ниву».

— Давайте перетаскивать трупы, — безнадежно сказал я.

Что говорить, занятие не самое приятное, поэтому мы благородно освободили от нее женщину. Мы сложили тела в перелеске и начали копать могилу: одну на всех — христианско-мусульманскую. Она получилась неглубокая.

Отец Борис меня удивил еще раз. Перед тем, как засыпать тела, он стал читать христианскую молитву. Затем стал читать мусульманскую. Я не раз присутствовал на похоронах мусульман и видел, что действия священника ничем не отличаются от поведения муллы.

Наконец все обряды были завершены. Я почувствовал облегчение и радость, от того, что неприятное дело закончено. Она еще заметно усилилась, когда я оказался за рулем. Три года я не сидел на месте водителя. А было время, когда я не слезал с него сутками.

— Ну, отец Борис, молитесь, чтобы наше путешествие оказалось бы благополучным.

— Я помолюсь, — пообещал он.

 

Глава четвертая

Федералы наступали с севера, повстанцы отступали к югу. Дорога же, по которой мы ехали, находилась как раз на границе между теми и другими. Поэтому эта территория была как бы ничейной, ни та, ни другая сторона не знала, кому она принадлежит. А потому и тех и других тут было не так много.

Это обстоятельство весьма сильно способствовало нашему продвижению. Никто нас не останавливал, не проверял документы, нас даже не обстреливали. По крайней мере мы преодолели значительную часть пути почти беспрепятственно, как в мирные времена. Всего лишь раз нам в догонку послали несколько очередей. Я даже не успел определить, кто стрелял: боевики или армейцы? Впрочем, не это было главное, а то, что в нашу машину не попали. Мне лично было все равно, от кого получить пулю, в любом случае конец будет один.

Однако по мере нашего приближения к городу, ситуация стала меняться. Мимо нас на большой скорости промчались несколько джипов, микроавтобусов. С каждым новым километром движение становилось все интенсивней. Боевики готовились к отражению предстоящего штурма своей Столицы и стягивали в город дополнительные силы; федералы готовились к штурму и делали тоже самое…

Я остановил машину.

— Дальше ехать опасно, — заявил я. — Боевики нас примут за шпионов. В лучшем случае просто захотят конфисковать нашего железного коня, а нас отведут в близлежащий лесок и там перестреляют. Разве только даму оставят в живых. Как известно, среди боевиков много настоящих джентельменов.

— Что же вы предлагаете? — спросила Ванда, которая весьма внимательно слушала мою маленькую речь.

— Спрятать машину, а самим идти в город пешком. Это наш единственный шанс не только попасть туда, но еще остаться в живых.

Больше ни вопросов, ни возражений не последовало. Теперь предстояло решить еще одну проблему — куда спрятать автомобиль? Я не исключал, что он нам может еще пригодиться.

Мы проехали на свой страх и риск еще с километр. Дорога рассекала на две примерно равных половинки большое ровное поле. Когда-то здесь сеяли хлеб, но уже давно никто и не помышлял об этом. Вдали я увидел какие-то строения. Я решил посмотреть, что это такое, не смогут ли они сослужить нам полезную службу?

Мои предположения оказались верными. Раньше в этих сараях хранили сено, его здесь еще осталось довольно много с тех времен, когда люди в этих краях работали, а не воевали. Я завел «Ниву» внутрь и стал закидывать ее высохшей травой. Все остальные, кроме женщины, присоединились ко мне.

Я кидал сено на машину, краешками же глаз посматривал на Ванду. Довольно редкое в этих местах имя. Она стояла немного поодаль от нас, совершенно безучастная и безразличная к нашим занятиям, погруженная в мир своих мыслей. Весь ее вид красноречиво говорил о том, что никто из нас ее абсолютно не интересует.

Закончив маскировку, я прикрыл двери сарая. Несмотря на предпринятые меры, я сильно сомневался, что таким образом удастся сберечь машину для собственных нужд. Единственная надежда на то, что никому не взбредет в голову искать в этом полуразвалившимся строение вполне пригодный к использованию автомобиль.

— До города приблизительно километра три-четыре, — сказал я. — Если мы хотим прийти до темноты, надо спешить. Так что потопали.

Я старался «топать» рядом с Вандой. Я не ошибся, когда с первого взгляда определил, что она весьма крепкая особа, так как шла едва ли не быстрее всех. Мне приходилось прилагать усилия, дабы не отставать от нее. Последним, как всегда, плелся самый молодой из нас — Павел. Но я почти не обращал на него внимания, рядом со мной находился гораздо более интересный объект, нежели вечно недовольный дезертир.

— Как вы себя чувствуете? — спросил я не столько для того, чтобы выяснить ее самочувствие, сколько для того, чтобы завязать разговор.

Она впервые за весь марш взглянула на меня.

— Нормально. Скорей бы попасть в город.

— Вы беспокоитесь за мужа?

— А что еще меня должно беспокоить. Вы не знаете моего мужа, если он просил меня забрать его, значит дела в самом деле обстоят неважно. Он не любит просить о помощи, всегда выкручивался из всех положений сам.

— Да, сейчас такая ситуация, когда может случиться все, что угодно.

— Вы думаете, будет штурм города?

— Я не думаю, я знаю. Иначе все эта затея с войной бессмысленна.

— А по-моему в любом случае она бессмысленна, — сказала Ванда и в ее голосе прозвучала неприкрытая боль. — Объясните, если можете, ну кому все это понадобилось? Столько лет мы нормально здесь жили. Ну были какие-то трения, ну где их не бывает; и между соседями и между супругами. А затем как будто мы попали на другую планету, все переменилось буквально за год. Даже меньше чем за год. С каждым месяцем ситуация становилась невыносимей. Было такое ощущение, что мы живем в оккупированной стране, настолько враждебно стали к нам относиться. Когда стало совсем тяжело, муж меня отправил к своим родственникам. Но у них жить негде и не на что, они сами еле-еле сводят концы с концами. А тут еще я. А работы там не найти.

— А кем вы работали в мирные времена?

— Я учитель французского языка, в школе вела предмет. Была классным руководителем. У нас учились ребята разных национальностей. Я видела, что люди разных наций легко могут уживаться вместе. И им здорово друг с другом. Но затем что-то происходит, словно кто-то дает неслышную команду — и они теряют ясность ума. Все просто с цепи сорвались. Все это происходило на моих глазах. Я тогда поняла: национализм сродни психическому расстройству, какой-то особый вид помешательства.

— Не только национализм, все, что человек доводит до крайности, делает его помешанным. Ради каких-то бредовых идей? которые какими-то путями забредают в его голову, он готов пожертвовать собой и полмира вдобавок придать огню вместо того, чтобы просто от них отказаться и жить со всеми в ладу. Столько здесь людей с обеих сторон погибло еще в первую кампанию. А сколько еще погибнут. И лишь буквально единицы смогут членораздельно объяснить: за что они погибают и убивают других.

— А если я не найду мужа, — вдруг с испугом посмотрела она на меня. — У меня с самого начала были плохие предчувствия.

— Не стоит так настраивать себя, еще ничего неизвестно. Может быть, у него дела и не так плохи, а он просто запаниковал. Тут и у самого крепкого мужика сдадут нервы.

— Нет, — уверенно сказала она, — все, что хотите, только не нервы. Меня давно преследует предчувствие, что он серьезно болен.

Пока мы разговаривали, показались окраины Столицы республики. Но попасть в город было не просто, так как здесь стояли посты боевиков. Машины и люди обыскивались, документы проверялись. Для прохождения этой процедуры выстроилась довольно приличная очередь. Впрочем, шла она достаточно быстро, так как досмотр был не слишком строгий. Опытные глаза дозорных легко определяли: кто свой, а кто чужой? Поэтому мы заранее приготовились к обыску.

Не доходя до поста, мы проверили карманы, избавились от всего, что могло бы нас скомпрометировать, в том числе и от оружия. Труднее всего было с Павлом; кроме того, что у него с собой не было никаких документов, одет он был в форму рядового федеральной армии. И никакой другой одежды у нас не было. Поэтому решили пока в город его не брать, а прийти за ним ночью. Я надеялся на то, что дам взятку боевикам и те пропустят его. Поэтому мы договорились о предстоящим месте встречи.

Я собирался непременно прийти за ним еще и потому, что я оставил у него половину всех своих долларов. Я был вынужден это сделать, так как нисколечки не сомневался: если боевики у меня их обнаружат, этих денег мне больше не видать, как своих ушей. Хорошо, если они отнимут только их, а в придачу не отберут еще и жизнь. Как поведет себя Павел я не знал. Впрочем, я не сильно рисковал: с долларами или без долларов идти ему все равно некуда.

Я подал боевику выданные мне Сулейманом документы, из которых выходило, что я являюсь жителем этого города. Дозорный внимательно осмотрел их.

— Зачем идешь в город? — спросил он.

— А куда еще идти. Там какой никакой дом.

Боевик оказался не слишком дотошным, он не стал больше ни о чем расспрашивать и пропустил меня. Без больших проблем миновали пост и отец Борис, хотя документов у него не было. Но его внешность священослужителя была столь очевидной, что его ни о чем не стали спрашивать.

— Я хочу немедленно поехать к себе домой, — сказала Ванда.

Я кивнул головой. У меня были совсем другие планы, но мне всегда было крайне трудно отказывать в чем-то симпатичным женщинам. А после трехлетнего вынужденного воздержания, я стал еще более податливым.

Мы без труда нашли машину, Ванда назвала адрес. Я знал этот район, он располагался в нескольких кварталов от того места, где я воевал. Не исключено, что три года назад, пока я штурмовал превращенные в крепость дома, она пряталась где-нибудь в подвале.

Мы домчались за пятнадцать минут. Я с интересом смотрел на проплывающие мимо меня картинки жизни. Это был типичный прифронтовой город; почти все мужчины и многие женщины были вооружены, на улицах строили укрепления, в стратегических точках устанавливали крупнокалиберные пулеметы. Невольно я подумал, что надо бы все эти точки отметить на карте. Но тут же одернул себя: мне до этого нет никакого дела, это не моя война, на этот раз это не мой предстоящий штурм.

Я расплатился с шофером, и мы едва поспевая, бросились за Вандой. Квартира находилась на седьмом этаже, лифты, естественно, не работали, и пока мы с отцом Борисом взбирались на эту вершину, то изрядно запыхались.

Вслед за опередившей нас молодой женщиной, мы вошли в квартиру. Она имела все очевидные признаки погрома. Мебель была перебита, повсюду валялись какие-то вещи, домашняя утварь. Никого здесь не было. Зато простынь на кровати была вся покрыта бурыми пятнами засохшей кровью.

При ее виде Ванда побледнела, и я даже слегка обнял ее, боясь, что она шлепнется в обморок. Но в обморок она не упала. Она стояла, обхватив голову руками не в силах отвести глаз от этих страшных темных пятен.

— Это его кровь, — вдруг прошептала она, словно узнала ее принадлежность по каким-то одной ей ведомым признакам. — Его надо искать, может быть он ранен, — вдруг встрепенулась она.

Я покачал головой. Я слишком много перевидел всего на войне и понимал: при таком большом кровотечении у человека остается мало шансов на выживание, только в случае немедленной и квалифицированной медицинской помощи. Но кто ее мог ему оказать в этом проклятом городе?

Кажется, у этой женщины гораздо больше самообладания, чем я предполагал. После первых минут отчаяния, она стала возвращаться к нормальному состоянию. И быстро пришла к таким же выводам, что и я.

— Нет, это все бесполезно, никто бы ему тут не дал выжить. Они убили его!

Несколько секунд молодая женщина стояла неподвижно, затем вдруг стала крениться на бок. Я находился рядом и успел вовремя ее подхватить. Моя рука обвилась вокруг ее стройного стана. Она прислонилась ко мне, я чувствовал ее горячее дыхание на своей щеке. Затем она вдруг резко отстранилась, я поймал на себе ее враждебный взгляд. Мне даже стало немного неприятно, так неприязненно и зло смотрела она на меня, будто это я был виноват в гибели ее мужа.

За свою жизнь я видел немало мужчин и женщин, охваченными большим горем. И каждый человек переживал его на свой манер. Эта женщина просто стояла молча, смотря прямо перед собой. По ее виду нельзя было определить, что происходит у нее внутри; она напоминала статую, такой неподвижной она была.

К Ванде подошел отец Борис, участливо обнял за плечи. Она посмотрела на него и молча положила голову ему на плечо. Он обнял ее и усадил на чудом уцелевший среди этого разгрома единственный стул.

Так в полном молчании прошло минут десять. Меня несколько удивляло то, что за все это время Ванда не пролила ни одной слезинки, ее глаза были абсолютно сухие, как высохшие в пустыне озера. Я разделял ее горе, однако у меня были свои срочные дела. И я пробивался сквозь смертельные опасности в этот город вовсе не для того, чтобы терять попусту времени у залитой кровью кровати. Этим ее мужа все равно не вернуть. Пора заниматься другими делами.

— Прошу меня извинить, — решительно сказал я, — но у меня здесь есть свои дела. Вы можете тут оставаться, я же пойду.

— Нет, я не желаю здесь больше находиться, — вдруг встрепенулась Ванда. — Я хочу уйти отсюда, немедленно уехать навсегда иэ этого города. пусть он будет проклят.

Я пожал плечами. Причины ее желания были понятны, не понятно, куда и как она собирается отправляться. Ведь по ее словам ехать ей некуда.

— Хорошо, пойдемьте все вместе, но только туда, куда я вас поведу.

Никто не возражал. Мы вышли из дома. Отец Борис по прежнему аккуратно поддерживал женщину, и я ему искренне позавидовал. Мне вдруг чертовски захотелось пожить хотя бы пару денечков нормальной мирной жизнью с ее маленькими, но очень приятными, а главное безопасными радостями. Мне же в ближайшее время предстояло пережить все прямо противоположное.

Как выяснилось, я неплохо помнил город. Идти было недалеко, а потому мы не стали тратиться на машину. Я остановился возле довольно большого кирпичного дома, путь к которому преграждал высокий каменный забор.

Я стал стучаться.

— Эй кто там ломиться, а ну валите отсюда, — внезапно услышал я совсем рядом с собой сердитый голос.

— Мне Джахар нужен.

— Джахар? — Теперь голос наполнился удивлением. — Кому же понадобился в такое время Джахар?

— Мне.

— А кто ты такой?

— Открой, узнаешь.

— Ты что меня за дурака держишь, кто же сейчас открывает незнакомым людям.

— А тем, кто передает привет от Сулеймана, — негромко произнес я.

Но мой невидимый собеседник расслышал меня. Дверь моментально отворилась. Я увидел перед собой маленького ростом мужчину, с выпирающим из брюк хорошо накаченным, словно мяч, животом. Джахар внимательно разглядывал нашу пеструю кампанию.

— Проходите, проходите, гости дорогие, — с улыбкой проговорил он. — Для меня это честь принимать вас у себя.

Мы вошли в дом. То, что хозяин далеко не беден, было заметно сразу. Гораздо больше меня заинтересовал другой вопрос: как он не боится в городе, где убийства и грабежи — самое обычное явление, демонстрировать свое богатство?

— Вы, наверное, устали с дороги. Вот у женщины совсем плохой вид. Надо ей хорошенько отдохнуть. Сейчас все быстренько организуем. Эй, Аслан, — вдруг крикнул он, — где ты, негодник, покажись!

В комнату вошел парнишка лет шестнадцати, очень красивый: стройный, не по возрасту рослый, с гордым породистым лицом горца.

— Это мой племянник, — не без гордости представил его Джахар, — сын моей старшей сестры. Видите какой красивый мальчик.

При слове «мальчик» сына сестры всего передернуло. Я догадался о чувствах юноши, мечтающим о том. чтобы поскорее стать полноценным мужчиной.

— Я вижу, он не мальчик, он уже настоящий джигит, — сказал я.

Аслан кинул на меня благодарный взгляд.

— Он проводит женщину отдохнуть. Я вижу, с ней не все в порядке.

— Она только что узнала, что ее мужа убили.

— Боже, какой ужас! — воскликнул Джахар, а его руки дружно вознеслись к небу. — Кругом одно горе. Хоть кто-нибудь может сказать, когда придет мир на эту несчастную землю.

Я не мог, поэтому промолчал.

Джахар окинул нас внимательным взглядом.

— Скажите, чего вы хотите, я все для вас сделаю. Друзья Сулеймана — мои друзья.

Я подумал, что Ванда, наверное, не отказалась бы от того, чтобы помыться. Да и мы все тоже.

— Мы бы хотели помыться.

Джахар ударил себя по лбу.

— Как же я сам не догадался и не предложил вам этого. Сейчас все сделаем, а потом поговорим о делах.

Я кивнул головой, такой подход меня вполне устраивал.

Первой в небольшую баньку вошла Ванда. Когда через двадцать минут она вышла, я ее не узнал. Это была совсем другая женщина; слежавшиеся волосы теперь блестели, нежная кожа казалось светилась. Даже взгляд изменился, он стал живей и спокойней.

Нам тоже предстояло пережить приятные минуты. Мы мылись вместе с отцом Борисом, терли друг другу спины, плескались, как дети.

— Да, — сказал он, — баня великая вещь, не может быть душа чистой, если тело нечисто. Это первый шаг на пути великого очищения.

— Большинство людей им и ограничиваются, — заметил я, окатывая его тазом с холодной водой.

— Да, — согласился он, — но великое очищение грядет. Вы сами будете присутствовать при нем. Я чувствую это.

— Нет, отец Борис, очистить свою душу я не надеюсь. Мне моей жизни на это не хватит. Вы сами видите, грехи на ней только прибывают, как вода в половодье. Пока ехали сюда, сколько уже убили людей. А еще сколько убьем. Война не очищает.

— Тут вы правы, война — самая греховная вещь. Но иногда и грехи, накапливаясь, приближают нас к очищению. Бог милостив, он говорит, что для него главное не грех, а грешник. «Ибо если вы будете прощать людям согрешения их, то простит и вам Отец ваш Небесный» Вы понимаете разницу?

Я пожал плечами. Я сам не знал, понимал я или нет. По правде говоря, меня больше волновал другой вопрос: что скажет мне этот Джахар. От той информации, что я получу от него, зависит очень многое. После бани нас ждала сытная трапеза. Было такое чувство, что нет войны, что на город не надвигается армада федералов, что она не утюжит своими танками эту землю, безжалостно вдавливая в нее все, что попадается на пути.

Мы все с аппетитом поели, в том числе и Ванда. Я наблюдал за ней; она приходила в себя гораздо быстрей, чем я предполагал. Затем Аслан отвел ее и отца Бориса в другую комнату на отдых.

— Ну как тебе понравилось у старого Джахара? — спросил хозяин дома, когда мы остались одни.

— Превосходно, Джахар, я обязательно передам Сулейману, как замечательно ты меня встречал.

Я произнес эту фразу не только из-за желания сделать приятное гостеприимному хозяину, не меньше меня интересовала реакция на нее.

Лицо Джахара расползлось в широченной улыбки.

— Сделаешь это, буду я тебе за это всю жизнь благодарить. Мы здесь все очень уважаем Сулеймана, он многое делает для мира в нашей бедной республике. Не мое это дело, но вижу, что ты приехал от него с важной миссией. Чем я могу тебе помочь?

— Сулейман сказал мне, что ты человек тут влиятельный, имеешь большие связи.

На лице Джахара, выражаясь восточным языком, снова расцвел цветок улыбки.

— Сулейман мне льстит, он преувеличивает мои скромные возможности. Он прав в том, что раньше у меня были большие связи, когда-то от одного моего слова зависело очень много. Но сейчас все не так. Но кое что я действительно еще могу.

— Не буду тебя обманывать, мне нужно попасть к Умару Султанову.

Лицо Джахара стала сразу серьезным.

— Да, непростое видно у тебя дело.

— Непростое, — подтвердил я.

— Сейчас он набрал большую силу, очень большую силу, особенно у себя в районе. Совсем недавно несколько отрядов влились в его отряд. Говорят, что теперь он насчитывает аж шестьсот человек. У него даже по слухам бронетранспортер есть. По слухам был большой бой, где Умар сильно потрепал ваших.

— Они не мои, я сам по себе. И потому мне его бронетраспортер не интересует, меня интересует он сам. Ты понимаешь, о чем я говорю.

— Понять не сложно, сложней помочь. Прямого выхода на Умара у меня нет, хотя всего пару недель он сидел на том самом месте, на котором сидел ты.

— Он был тут. Зачем он к тебе приходил?

— О Сулеймане спрашивал, не собирается ли к нам? Сам знаешь, какие между ними непростые отношения. А он не прибудет сюда? — Джахар вопросительно посмотрел на меня.

— Не знаю, Сулейман мне ничего не говорил. Но скорей всего пока не собирается. Он приедет, когда кончится тут вся эта свистопляска. Он из тех, кто не собирает урожай, а питается его плодами.

— Вот и я так думаю. Что ему в такой ситуации у нас тут делать.

Значит, тебя интересует Умар?

— Именно так.

Джахар задумался.

— Тебе известно, где он? — спросил Джахар.

— Нет, а тебе?

Джахар вздохнул.

— Известно. Сейчас у него штаб в Свирском.

Я присвистнул. Я не был в этом селе, но кое что знал о нем, это по сути дела была хорошо укрепленная крепость. В первую войну федералы так и не смогли ее взять.

— Теперь ты понимаешь всю сложность ситуации.

— Да, понимаю. Но ничего не отменяется, я хочу встретиться с Умаром.

— Есть только один способ попасть туда. В Свирском живет моя сестра, мать Аслана. Он сам недавно оттуда. Если кто может вам помочь, то это он.

Это было неожиданное предложение. Но почему бы не попробовать.

— Я не против. Но что делать с юношей потом?

— Он сам найдет, что с собой делать. Очень самостоятельный мальчик. Не знаю даже, как лучше с ним поступить. То ли отпустить с вами, то ли здесь оставить. — Джахар наклонился ко мне с видом, когда сообщают большой секрет. — Я боюсь, что он убежит, присоединится к какому-нибудь отряду. Я знаю, у него давно такое желание.

— В этом возрасте кажется, что война — это такая очень интересная забава. И не поиграть в нее просто грех, если она катит прямо к тебе во двор.

— Плохо, очень плохо, — вдруг грустно проговорил Джахар, — скоро все это исчезнет. Придут ваши — и все разрушат, так как наши идиоты будут стоять до конца. Вы не знаете наш народ, вам никогда до конца не понять его. Даже те русские, что здесь прожили всю жизнь, многое так и не уяснили. Наша молодежь давно нетерпеливо ждала, когда все это начнется, ей хочется воевать. Они все думают, что станут героями, что получат за это много денег, что убъют всех своих врагов. А вот о том, что совсем скоро мулла прочтет над ними заупокойную молитву, они не желают думать. А я не люблю войну, я всю жизнь занимался коммерцией. А какая торговля, когда вокруг убивают. Одна надежда на Сулеймана. Только он может образумить этих безумцев.

— Неужели у него такой большой в республике авторитет? — не поверил я.

— Авторитет большой, — даже слишком горячо заверил Джахар, словно убеждая в этом самого себя. — Он здесь многим помог, многих спас. Его сторонники есть повсюду, не все говорят только об этом, так как боятся таких, как Умар Султанов. Они ненавидят друг друга, Умар многих людей Сулеймана убил. Сулейман несколько раз предлагал заключить мир, но тот даже говорить не стал, а человека, который вел переговоры, закопал живьем.

— Да, веселые у вас дела творятся.

— Какие есть, — произнес Джахар. Он выглядел грустным, его глаза смотрели растерянно. Мне даже стало немножечко жалко его, что с будет с ним, с его имуществом, с этим прекрасным домом, когда федералы начнут бомбить днем и ночью этот город.

— У меня к тебе просьба, — вдруг сказал он.

— Слушаю тебя, Джахар.

— Я виду ты мужчина крепкий, решительный, поговори с Асланом. Убеди его не ввязываться в драку. Пропадет ведь мальчишка, он жаждет подвигов. Может, священник сумеет увещевать его. Пусть попробует?

— Хорошо, я непременно попрошу отца Бориса поговорить с твоим племянником. И сам поговорю.

— Когда отправляешься в путь? — спросил Джахар.

— Утром. Только у нас еще есть один человек, его надо привезти в твой дом.

— А почему он сразу не пришел?

— Я побоялся приводить его сюда, он дезертировал из армии и одет в форме. Его сразу возьмут.

— Нет проблем, мы привезем его. Поехали.

Их гаража Джахар выкатил старую «Волгу». Мы сели в машину и помчались за город, на условленное место.

Мы миновали «границу» без всяких проблем, Джахар подошел к посту, достал кошелек и протянул бумажку боевику. Было уже темно и я не разглядел, сколько стоил въезд Павла в город. Вся операция заняла меньше часа.

Несмотря на позднее время, никто не спал. Все собрались в небольшом саду. Я знал, что они ждут моих слов. Но что я мог им сказать?

Я спустился к ним и сел рядом. Над нашими головами сияли грозди звезд, дул теплый ветер, было очень тихо, не слышалось даже самых привычных в городе звуков — автоматных очередей.

— Завтра утром я отправляюсь в Свирское, — объявил я. Это мое заявление было встречено мертвой тишиной. — Каждому необходимо решить, куда направиться?

В ответ я снова услышал лишь молчание. Но я догадывался, что оно значит.

— Что вы хотите, чтобы мы отправились туда все вместе. — Я вдруг почувствовал, что начинаю злиться. Они думают, что я буду о них заботиться и опекать, словно заботливая мама. Но с какой стати? — Что вы молчите? Ладно, давайте по порядку. Отец Борис, вы самый старший из нас, скажите свое веское слово.

— Если вы не возражаете, я бы хотел отправиться вместе с вами, — произнес он.

— Хорошо, ваше желание мне понятно. Наш юный друг, куда собрался он?

— А мне то что, — пожал плечами Павел, — мне все едино. Что в ваше Свирское, что на луну.

— Остаетесь вы, Ванда, — повернулся я к молодой женщине. — Что вы намереваетесь делать?

— Не знаю, — не сразу отозвалась она. — Я потеряла все, что имела. У меня нет абсолютно ничего и никого: ни мужа, ни дома, ни денег. Я не представляю ни что делать, ни куда идти.

— Я вам сочувствую, но вам все равно нужно определиться. Вы же не можете оставаться тут.

Ванда на несколько мгновений задумалась.

— Я бы хотела пойти с вами. Мне кажется, что мне так будет легче. Все не одна.

Я чувствовал себя озадаченным. Что я буду делать с этой командой, эти люди видят во мне предводителя, который способен их сплотить в какой-то коллектив с непонятными целями и намерениями. Но у меня нет никакого желания отвечать за других. А они как раз и желают водрузить на меня этот груз.

— Ладно, коли вы так сильно все желаете идти со мной, мы пойдем в Свирское. Но хочу всех предупредить об одном: я не ваш начальник, я не отвечаю ни за кого из вас, каждый сам по себе. Это мой принцип. Мы не более чем попутчики, мы идем в одном направлении. И если мне понадобится, я уйду от вас в любую минуту. И не обязательно предупрежу вас.

Впрочем, тоже самое может сделать каждый из вас. Понятно?

— Понятно, командир, — немного насмешливо произнес Павел.

— Как ты меня назвал?

— Командир. А чего?

Случайно он произнес это слово или нет, подумал я. «Командир» было моим прозвищем, полученным еще в детстве. Я очень рано обнаружил в себе качество, что люблю командовать. И мне действительно подчинялись и дворовая шпана и даже самые отпетые ученики в школе. И затем это прозвище перекочевало со мной сначала в военное училище, потом в отряд…

— Ладно, будем считать, что обо всем договорились. Пойдемьте спать, выступаем на рассвете.

 

Глава пятая

Джахар проводил нас до выхода из города. Пока мы шли, он мне долго рассказывал про свою нелегкую жизнь, давал советы, в том числе и дельные. Он хорошо разбирался в сложившейся ситуации, поэтому я внимательно слушал все, что он мне говорил, и наматывал на ус. В этом маленьком юрком человечке скрывался весьма плодовитый и живой ум, который не консервировался с годами, несмотря на солидный возраст его обладателя. И я даже обрадовался, что судьба свела меня именно с ним.

Мы простились, я помахал ему рукой, он в ответ сделал тоже самое. Мы направились к сараю, где спрятали машину. Пока мы шли я несколько раз оглядывался на свое воинство и не мог понять: то ли смеяться, то ли плакать. Никогда я еще не выступал в поход в таком странном сопровождении. Это было в самом деле удивительная по разношерстности группа. Священник в длиной сутане, дезертир в полуразорванной форме, женщина в короткой юбке, молодой парнишке в черной шапке, которую считалось модным носить среди боевиков. И наконец ваш покорный слуга в камуфляжной форме, но без единого регалия и знака отличия. Невольно я вспоминал своих парней — живых и мертвых. Какие были великолепные ребята, сколько славных дел мы вместе совершили. И сейчас…

Я снова пожалел, что не избавился от своей команды; с таким хвостом мне никогда не справиться с заданием. Самое удивительное заключалось в том, что я сам не мог понять, почему никак не расстанусь с этой кампанией. И делов-то всего — пойти в другую сторону. Даже «до свидание» говорит не обязательно.

Мы подошли к сараю. К нашему удивлению машину никто не обнаружил. Мы быстро сгребли сено и уселись в автомобиль. В салоне лежали оставленные нами автоматы. Первым к ним потянулся Аслан. Но я не позволил ему прикоснуться к оружию. Кто знает, чем это может кончиться.

Несколько десятков километров мы проехали беспрепятственно. Иногда в сторону Столицы проносились машины с боевиками, но нас они не трогали скорей всего потому, что им было не до нашего автомобиля и его экипажа. На них наседали федералы, и они спешили укрыться в городе.

Внезапно дневную тишину разорвали пулеметные и автоматные очереди. Затем я различил взрывы мин. Впереди дорога поднималась в горы, где находился перевал. Именно оттуда доносились звуки боя. Причем с каждой минутой они становились все интенсивней; накал битвы явно нарастал.

— Надо посмотреть, что там происходит, — сказал я. — Спрячем машину в лесополосе, а дальше пойдем пешком.

Мы поднялись вверх на гору. С ее вершины были хорошо видны окрестности на несколько километров. Бой кипел в низине, которая напоминала чашу. Наша передовая часть угодила в окружении боевиков, которые расположились на окрестных высотах и холмах. И поливали сверху федералов огнем из всех имеющихся у них видов вооружения. А вооружены они были хорошо, вплоть до огнеметов и ракетных установок.

Мы залегли, наблюдая за происходящем. Попавшая в окружении часть была обречена — это я определил сразу. У боевиков было не только численное преимущество — это как раз далеко не самое важное, главное — их позиции были настолько удобны, что они могли расстреливать федералов почти без всякого урона для себя. Какой идиот дал себя так подставить, завел ребят в эту просто классическую ловушку.

Несмотря на солидное расстояние, было видно, как падают убитые и раненные федералы, как постепенно слабеет их огонь. Я взглянул на лежавшего рядом Аслана и увидел на его лице хищное выражение. Он был целиком погружен в эту страшную музыку боя, вся его маленькая фигура рвалась туда, где одни люди убивали других людей.

— Что же нам делать, они же все погибнут. Ну придумайте что-нибудь, Константин Алекссевич, — услышал я вдруг страстный голос отца Бориса.

— Перестаньте городить чушь, — раздраженно проговорил я, — вы отлично понимаете, что мы ничего не можем сделать. Нас просто убьют, как глупых баранов.

— Ну и пусть убьют, я не могу смотреть на все это. — Внезапно священник встал во весь свой совсем не маленький рост и зашагал туда, где постепенно затихал бой.

Его большую фигуру боевики заметили почти сразу, несколько пулеметных очередей взрыли землю буквально в десяти метрах от ног священника. Я понял: следующая очередь угодит точно в цель, у них хороший пулеметчик, ему не надо долго пристреливаться.

Я бросился вперед и повалил отца Бориса как раз вовремя, очередная прилетевшая очередь пронеслась буквально в полуметре над нашими головами и целиком, как когда-то бесы в свиней, вошла в дерево.

Несколько минут мы лежали неподвижно. Затем стали отползать в более безопасное место.

Внутри меня клокотал кипяток ярости. Из-за глупости этого человека мы чуть не отправились на тот свет.

— Запомните, отче, что я вам сейчас скажу: я вас спас в первый и в последний раз. Если вы еще когда-нибудь отправитесь на спасение тех, кого нельзя спасти, я пальцем не пошевелю, чтобы спасти вас. Я не собираюсь ради вас жертвовать своей шкурой. Я не Христос и не намерен умирать за все человечество.

— Простите меня, вы правы. — Отец Борис выглядел смущенно. — Это был порыв души, я не имел право так легко поддаваться ему. Но когда видишь такое и не можешь помочь — в тебе что-то происходит, и ты забываешь не только все вокруг, но и самого себя. Значение собственной жизни сразу куда-то исчезает.

— Это война, здесь такие события будут происходить постоянно, — примирительно произнес я. — Вы должны себя вести с точности до наоборот, чем вам хочется. На войне до постоянно помнить о собственной жизни.

Между тем пока я спасал священника и вел с ним профилактическую работу, бой завершился. Все было кончено, подразделение наших войск — уничтожено. Я ждал, что будет происходить дальше. Обычно боевики в таких случаях спускаются со своих высот, обыскивают трупы. Иногда начинают издеваться над ними. Однако к моему удивлению на этот раз они поступили по-другому. Я видел, что они потянулись куда-то за лес, где судя по всему у них находился командный пункт. Они явно намеревались как можно скорее покинуть поле битвы.

— Пойдемьте, посмотрим что там, может есть раненные, — предложил я, убедившись, что боевики исчезли.

Мы стали спускаться в низину. Зрелице, которое мы увидели, было страшное, огонь был такой плотный, что каждый солдат был буквально изрешечен пулями. Повсюду лежали только убитые: мы насчитали двадцать пять тел.

— Боже мой, какой ужас, они же совсем мальчики- произнесла Ванда. Она была очень бледна.

Внезапно она наклонилась к одному из лежащему.

— Раненный, — радостно воскликнула она.

Мы все кинулись к нему.

Это был сержант с пробитыми ногами. Он был без сознания, с его губ срывались глухие стоны.

Из его полевой сумки мы извлекли бинт. Ванда быстро и ловко стала перевязывать его. Прикосновение к ранам усилило его страдания, и он пришел в себя. Он смотрел на нас, и из его глаз истекала холодным синим пламенем нечеловеческая боль.

— Как тебя зовут? — спросил отец Борис.

— Дима, — едва пошевелил он губами. — Они все погибли?

— Да, — сказал я, — все.

— И Сережа?

Я, естественно, не знал, кто такой Сережа, но я знал, что он тоже лежит здесь.

— Он — тоже.

Солдат не издал никакого звука, только обильные ручейки слез потекли по его щекам.

— Его надо срочно в госпиталь, — сказала Ванда, закончив перевязку. — Мне кажется, у него раны не очень опасные, но он потерял много крови. Если вовремя не сделать операцию, он может лишиться обеих ног.

Я не хуже ее понимал ситуацию, но мне как можно скорей нужно было попасть в Свирское. А куда везти этого раненного солдата, где ближайший полевой госпиталь?

Я взглянул на парня и увидел, что тот напряженно смотрит на меня, так как смотрят на человека, от которого зависит его участь. Впрочем, как заметил я, не только он находился в ожидании моего решения.

— Хорошо, — мрачно сказал я, — будем искать полевой госпиталь.

Положить раненного была не на что, пришлось нам с отцом Борисом взять его за руки и за ноги и таким образом тащить. Периодически одного из нас сменяли Павел и Аслан, который оказался не по годам физически развит и главное вынослив.

Мы осторожно положили раненого в машину. Затем с немалым трудом уместились в ней все остальные. Я мчался по дороге на максимально возможной здесь скоростью, боясь в любую минуту быть остановленными федералами. Но к моему удивлению федеральные части пока не попадались нам навстречу. Это была загадка, куда они делись, почему так далеко вперед ушла разведгруппа? Получается, что ее фактически бросили, воинские подразделения находились на таком большом расстоянии, что скорей всего там даже не слышали звуков боя. Такая тактика мне была не понятна. И не только мне одному.

— Где же наши части? — спросил сидящий рядом отец Борис. — Почему они не занимают территорию, а посылают небольшие отряды? Их же так всех перебьют.

— Не знаю, сам ничего не пойму. — Я вдруг почувствовал, как меня охватывает гнев на этих неведомых мне великих военачальников, которые отправляют на верную и бессмысленную смерть своих солдат.

— Мы должны были по-христиански похоронить этих ребят. Если бы не необходимость доставить раненного в госпиталь, я бы этим занялся, — сказал отец Борис.

— Слушайте, отец Борис, здесь будет еще столько смертей, что для того, чтобы похоронить всех по-христиански, потребуется целый полк священников. Объясните мне, невеже, что меняется от того, если хоронят по обряду? Мертвому на это глубоко наплевать. Разве не так?

— А душа его, она же все видит и страдает из-за непогребенного тела. Она никогда не сможет обрести покой, если оно не будет предана земле как положено по обычаю. А те живые, что плохо относятся к мертвым, плохо относятся и к живым. Поверьте мне, это давно проверено на практике. «Истино, истино говорю вам: кто соблюдает слово Мое, тот не увидит смерти вовек».

— Даже если вы и правы я не похоронная команда. И больше этим заниматься не намерен.

Внезапно я был вынужден резко нажать на тормоза, так как из кустов выскочило несколько солдат и нацелили на нас автоматы. Среди них я заметил одного молодого офицера — лейтенанта, который возглавлял дозор. Он с явным изумлением смотрел на нашу разношерстную кампанию, не в силах понять, кто мы такие. Больше всего его внимания, как и должно было быть, привлекла единственная среди нас женщина.

— Выходить по одному, руки за спину! — грозно скомандовал молодой лейтенант.

Первым вышел я, за ним — остальные. Один из солдат заглянул в салон автомобиля и обнаружил там автоматы, которые он извлек из машины.

Лейтенант посмотрел на оружие, потом — на нас.

— Кто вы, куда направляетесь? — спросил он, не спуская с нас взгляда.

— В нашей машине раненный солдат, его надо срочно в госпиталь, — произнес отец Борис.

— Хорошо, мы отвезем его в госпиталь, а вы пойдете с нами. Где вы нашли солдата.

— В километрах десяти отсюда, — ответил я. — Разведгруппа наткнулась на боевиков и вся была уничтожена. Остался один раненный.

Я увидел, как побледнел лейтенант.

— Разведзвзод погиб?

— Да, почему-то никто не пришел к нему на помощь.

Эта новость потрясла лейтенанта, ему пришлось приложить усилия, чтобы вернуть себе самообладание.

— Вы не ответили на мой вопрос: кто вы такие?

— Мы мирные люди, хотим выбраться из этого кошмара, — проговорил я. — Мы случайно оказались вместе. Вот у этой женщине в Столице убили мужа, а мы были в плену у Арсена Газаева по кличке «Мясник» и спаслись каким-то чудом.

Я почувствовал, что в этой ситуации следует быть крайне осторожным. Самая большая опасность грозит Павлу. Если федералы прознают про его дезертирство, парню не поздоровится. И хотя вряд ли можно было сказать, что я относился к нему с большой любовью, я не хотел, чтобы у него были бы большие неприятности. Особенно после того, как он срезал того бандита на дороге и тем самым продлил дни моего существования на этой земле.

— Ладно, разберемся. Пройдемьте за мной.

Наш путь был недолог. Пройдя несколько сот метров, мы оказались в расположении большой части, никак не меньше батальона. На небольшой поляне стояло несколько палаток. Над одной из них развивался белый флаг с красным крестом. Я заметил, как в нее на носилках понесли нашего раненного.

Нас же провели в другую, соседнюю палатку. Вместе с нами в нее вошел и молодой лейтенант.

— Товарищ подполковник, мы задержали вот этих пятерых людей, — начал докладывать он. — Они привезли раненного бойца разведвзвода. Эти люди утверждают, что все остальные бойцы погибли в бою.

За походном столом, на походном стуле сидел подполковник и, не отрываясь, смотрел на меня. Я тоже смотрел на него, так как это был не кто иной, как Валентин Майоров.

— Лейтенант Сахаров, отведите их в отдельную палату и поставьте усиленный караул. Я чуть позднее разберусь с этими людьми, — приказал он.

Судя по всему в этой палатке располагались солдаты, когда их попросили освободить помещение. Мы сели на пол. Все, включая меня, молчали. Мне было не до разговоров, так как я интенсивно обдумывал ситуацию. Да, неожиданная встреча. Вряд ли она для меня пройдет бесследно Майоров не упустит своего шанса расправиться со мной окончательно.

Тогда ему это до конца не удалось. А теперь у него есть отличный повод это сделать.

Ко мне подсел отец Борис.

— Поправьте меня, Константин, если я ошибаюсь, но вы с этим подполковником как-то странно смотрели друг на друга. Так смотрят люди, встретившиеся не в первый раз.

— Это мой враг, — сказал я, — из-за которого сломалась вся моя жизнь. Теперь я в его руках. Я знаю его, он не упустит своего шанса.

— Но почему возникла между вами такая вражда? Вы в чем-то не сошлись друг с другом? — выпытывал священник.

— В том-то дело, что ничего особенного между нами не происходило. В свое время я довольно много думал, почему я вызываю у него ненависть. И пришел к выводу, что дело в том, что я просто другой, не такой, как он. И это его чрезвычайно бесит. Может быть, он это не осознает, а может как раз он это отлично осознает, но ему хочется быть таким, как я. Но он отлично понимает, что этому никогда не бывать. Вот он и вымещает на мне свою злобу. Что-то скоро будет, — вздохнул я.

— Не исключено, что вы правы. Многие пытались подражать Христу, а когда ничего у них не получалось, возводили на него хулу. А затем его распяли, дабы не смущал пример перед глазами.

Невольно я рассмеялся.

— Отец Борис, очнитесь, я меньше всего похож на Христа. Я — бывший уголовник, совсем недавно вкушавший тюремную баланду. Вы удивлены, отче, не знали, где я провел последние три года. И очень боюсь, что совсем скоро снова туда отправлюсь. Поверьте мне, Майоров сделает для этого все возможное и невозможное.

— То, что вы сидели, я догадался сразу, — спокойно сказал отец Борис. Я много встречался с теми, кто был в зоне, у них особая манера поведения. И у вас тоже. Но мало ли что случается с людьми. Я думаю, самая большая опасность угрожает Павлу; если узнают, что он самовольно покинул часть, ему это не простится.

Я кивнул головой, эти мысли уже приходили мне в голову.

— Нам надо в один голос утверждать, что он житель Столицы, убежал оттуда, так как там жить стало невозможно. А документы потерялись в переездах. Оружие мы подобрали. Ты все слышал? — спросил я.

— Все, — глухо отозвался Павел. Я видел, что он тоже встревожен.

Прошел час, но нас никто не вызывал на допрос. Это меня удивляло; я-то думал, что Майоров просто горит желанием пообщаться со мной. Ко мне подсела Ванда. Мне показалось, что она не выглядит особенно обеспокоенной из-за нашего ареста. Может, она все еще слишком поглощена своим горем?

— Вы действительно сидели в тюрьме? — задала она несколько неожиданный для меня вопрос.

— Три года, от звонка до звонка.

Ванда как-то странно смотрела на меня, и я не понимал смысл ее взгляда.

— А можно узнать за что?

Так как вот-вот должна была состояться встреча с человеком, знающим эту историю досконально, больше скрывать ее не было никакого смысла. Хотя и рассказывать ее мне не слишком хотелось. В свое время мне пришлось это делать очень часто и не по своему желанию.

— Если вам это интересно, то я вам коротко расскажу. Во время первого вторжения, я командовал отрядом спецназа. Перед нами была поставлена задача: выявлять группы боевиков, докладывать об этом в штаб и по возможности их уничтожать. Однажды мы наткнулись на довольно большой отряд; завязался бой. У нас была хорошая позиция, и мы неплохо их потрепали. Боевики решили спрятаться в расположенном неподалеку селение. Они заняли на его окраине оборону.

Мы вызвали по рации подкрепление. Вскоре в нам подошла рота пехоты. Ею командовал капитан Майоров. Вместе с ним мы составили план операции. Мы должны были одновременно нанести удар с двух сторон: я — в лоб, а он с тылу. Проблема заключалась в том, чтобы действовать синхронно; только в этом случае боевики оказывались бы в сложном положении, им пришлось бы сражаться сразу на двух фронтах. Не знаю до сих пор, что произошло, но этот капитан Майоров промедлил, не начал атаку в условленное время. Мы остались одни под их кинжальным огнем. Но часть моего отряда все же сумела обойти их с фланга и заставить покинуть позиции. Хотя стоил этот успех очень дорого, несколько человек погибли. И лишь как-то только боевики побежали, в атаку пошла пехотная рота.

— Что же было дальше? — спросила внимательно слушающая меня молодая женщина. Пока я рассказывал эту уже давнюю историю, мне казалось, что она не пропускает ни единого слова.

— Боевики спрятались по домам. Их пришлось оттуда выкуривать. В одном доме погибло у меня на глазах двое моих бойцов. Я подошел к следующему дому. Смерть моих ребят повлияло на меня, наверное, в ту минуту у меня обострилось чувство страха. В доме послышалось какое-то движение, раздались несколько выстрелов. Я бросил через окно в комнату сразу две гранаты. Там истошно закричали. Когда же мы туда ворвались, то увидели страшную картину: в луже крови лежали четверо человек: старик, женщина и двое маленьких детей.

В этот момент в дом вошел Майоров. Его солдаты тоже прочесывали село. Он увидел лежащие тела и сразу понял, что это моих рук дело. Но тогда мне было не до него, я знал, что в доме скрываются боевики. Я рванулся в другую комнату и увидел двоих бандитов. Они как раз вылезали в окно. Я выстрелил в них, но промахнулся и им удалось скрыться.

— Что случилось потом? — спросил отец Борис.

— Тогда погибла не только эта семья, но еще несколько семей. Об этом истории узнал один журналист, он предал ее гласности. Он много преувеличил и просто наврал, количество жертв он увеличил раз в пять. Но поднялся большой шум, общественность, в том числе международная, потребовала тщательного расследования происшествия, сурового наказания виновных, как они выражались в бойне. Срочно появилась нужда в козле отпущения и кто-то решил, что им должен стать я. Меня арестовали, началось следствие. В качестве главного свидетеля выступал Майоров, он-то и рассказал о том, что я убил семью местных жителей. Но он ничего не сказал о том, что перед этим в меня стреляли, что в доме прятались два бандита. Наоборот, он утверждал, что там никого не было, кроме мирных граждан, которых я то ли по ошибке, а то ли сознательно, мстя за убитых товарищей, изрешетил гранатами. Меня признали виновным и приговорили к трем годам, коих я и отсидел от звонка до звонка. Вот, собственно, и вся история. Теперь мы с ним снова встретились.

— Если бы вам предоставилась возможнось, вы бы убили его? — вдруг спросил отец Борис.

Я с удивлением посмотрел на него.

— Мне трудно сказать. Убить? Когда я слушал его показания на суде, мне хотелось это сделать. Но то было давно. Хотя желание отомстить ему у меня большое. Но каким именно образом, не знаю. Но что сейчас об этом говорить, я в его в руках, а не он — в моих.

— Если все было так, как вы говорите, то он взял на себя тяжкий грех, — сказал отец Борис.

— Кого это волнует, кто думает об этом — грех не грех. Все поступают по обстоятельствам, в зависимости от своей выгоды. Как знать, может быть, я на его месте поступил бы точно также. Или еще хуже.

Я вдруг заметил, что к нашему разговору прислушивается Аслан.

— А ты бы как поступил в этой ситуации? — спросил я юношу.

— Я бы убил его при первой же встрече, — решительно заявил Аслан. Его лицо при этом приняло хищное, словно у стервятника, выражение. Да решительно настроен этот юноша, подумал я.

— Вот видите, все просто, — проговорил я. — Око за око, зуб за зуб, так, кажется, у вас сказано в Библии?

— Да, — чуть помедлив отозвался священник, — но, думаю, это ошибочное изречение. Месть лишь увеличивает количества зла, даже если это справедливая месть, месть за совершенное злодеяние. Но тот, кто отвечает на эту месть, сам охвачен злыми чувствами не меньше. Чем он отличается от преступника, которому мстит? Христос говорит: «Вы слышали, что сказано: «люби ближнего своего и ненавидь врага твоего». А я говорю вам: любите врагов ваших, благославляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас, и молитесь за обижающих вас и гонящих вас».

— Прощать своих врагов — это, конечно, замечательно, но только, скажите, отец Борис, что делать в ситуации, когда враг не собирается прощать, а собирается сделать прямо противоположное — прикончить тебя, да еще воспользовшись твоим благородством. А потом он всем станет рассказывать, каким ты оказался идиотом, что так себя глупо подставил. Вот что на деле произойдет. И как это соотнести с замечательными словами вашего Иисуса. Его бы в этот кровавый кошмар, как бы он себя вел? Вы не допускаете мысль, что он бы заговорил по-другому?

— Я с вами согласна, — вдруг мрачно произнесла Ванда. — Нельзя давать себя убить этим бандитам, мы должны сами их убивать первыми. Иначе они нас всех перережут. Это борьба на выживание и ни о каком прощение тут не может быть и речи. Если мы проявим слабость, с нами расправятся как со стадом баранов.

Я взглянул на нее, у нее было такое решительное лицо, какое бывает перед тем, как броситься в бой. Уже не первый раз я подумал о том, что она странная женщина. Но при этом чертовски привлекательная.

Разговор затих, каждый ушел в свои мысли. Я все больше удивлялся тому, что Майоров не вызывает меня на допрос. Прошло уже несколько часов нашего заключения, никто нами не интересовался. Я клял себя за то, что подался жалости и позволил себя увлечь спасением раненного. А зачем? Одной жизни больше, одной — меньше, какая разница. Эта мясорубка перемолет еще столько народу, что наш поступок на этом фоне теряет всякий смысл. Это для доброискателя отца Бориса все это имеет большое значение. Вернее он воображает, что имеет. А я не обременен заботой поиска добра не в себе, не в мире, я хочу лишь одного: выполнить то, ради чего я сюда приехал, и убраться навсегда из этих проклятых тем же самым Богом мест.

В палатку вошел лейтенант, что нас пленил. Он посмотрел на меня и кивнул мне головой. Я понял его без слов.

Сопровождаемый им и двумя конвоирами мы направились к палатке Майорова.

Он встретил меня стоя. Будучи ниже меня на полголовы, он внимательно разглядывал меня снизу вверх. Не исключено, перед тем, как приказать привести меня к нему, он долго раздумывал, как ему держаться. И выбрал официальный тон.

— Назовите себя и цель вашего пребывания в республике. Почему вы оказались на месте боя?

— Брось, Валентин, кто я ты знаешь лучше здесь любого другого. А почему я там оказался, я тебе говорить не обязан. Где хочу, так и нахожусь. Я свободный человек.

Майоров хмуро посмотрел на меня. Он был явно не в восторге от нашей встречи.

— Кто эти люди, что с тобой?

— В основном местные жители, они случайно прибились ко мне. Отец Борис из Москвы, он изучает здесь проблему добра и зла. Я ему посоветовал присмотреться к тебе, твой экземпляр как никто другой подходит для исследования этого вопроса как яркий пример торжества зла.

— Я бы тебе посоветовал выбирать выражения.

— Это я должен выбирать выражения? — Я вдруг почувствовал, как моя голова закружилась от вспыхнувшей внутри молнии ярости. — Да кто ты такой, чтобы мне об этом говорить! Ты отправил меня на три года в лагерь, ты сознательно соврал на суде под присягой. Ты думаешь такие вещи прощают. Будь у меня пистолет, я бы всадил в тебя всю обойму!

Я двинулся на него, Майоров отступил на несколько шагов и выхватил пистолет. Но я ждал от него таких действий, не успел он это сделать, как я схватил его за руку, резко вывернул ее. Пистолет грохнулся на пол, я же ударил Майорова в подбородок, и пока он летел к противоположной стене поднял с пола оружие.

Майоров закричал, включив свой голос на максимальную громкость. В палатку сразу же ворвались лейтенант с двумя конвоирами. Я оказался одновременно под прицелом сразу трех автоматов.

— Бросайте оружие, иначе мы стреляем! — звонко крикнул лейтенант.

Мне ничего не оставалось сделать, как выполнить приказ. Я бросил пистолет на пол. Лейтенант, соблюдая меры предосторожности, приблизился ко мне, поднял оружие и передал его владельцу, который поспешно сунул его в кобуру.

— Ты поплатишься за свой поступок, — угрожающе сказал Майоров.

Я же вдруг почувствовал, что успокоился. Без приглашения, я сел на табурет.

— Я хочу задать тебе несколько вопросов, Валентин.

Мое поведение застало его врасплох, несколько мгновений он растерянно смотрел на меня.

— Увезти его, товарищ подполковник? — спросил лейтенант.

На лице Майорова отразились сомнения.

— Подождите, лейтенант. Что ты хочешь спросить? Только в их присутствие, — кивнул он на конвой.

— Тем лучше, будут свидетели. Объясни, почему ты не пришел на помощь разведотряду?

— Я не собираюсь давать тебе отчет в своих действиях. Ты и тогда и сейчас много на себя берешь.

Я посмотрел на него.

— Ты был капитаном, стал — подполковником. Растешь, Валентин.

Я вдруг заметил, как по его лицу пробежала и быстро скрылась змейка довольной улыбки.

— Значит, заслуживаю. Тебе ли не знать, что в армии так просто чины не присваивают.

— Везде случаются ошибки. Но я слышал, что ты был начштаба полка. А сейчас командуешь батальоном.

— Это временно. Убили командира батальона и мне приказали исполнять его обязанности. Скоро пришлют другого человека. Ты все спросил?

— Ну что ты, дорогой Валентин, я не задал самых главных вопросов. Скажи, зачем ты это сделал?

— Уведите его и тщательно стерегите. Он очень опасен, — приказал Майоров. — Если он попытается бежать, стреляйте на поражение.

— Убить меня хочешь, Валентин. Такого удовольствия я тебе не доставлю. Я еще не расквитался с тобой за оказанную мне на суде услугу.

— Мы с тобой вряд ли больше встретимся, я передам тебя и всех, кто с тобой, ФСБ. Так что готовься снова к встрече со следователями. Тебе не привыкать, — насмешливо произнес он.

Я лишь мог от вновь охватившей меня злости только скрипнуть зубами.

Под конвоем я вышел из палатки.

— Как ты можешь служить под командованием такой мрази? — спросил я у лейтенанта.

Тот посмотрел на меня, но ничего не сказал.

— Вы давно тут стоите? — снова задал я вопрос.

— Третьи сутки, — сквозь зубы процедил мой конвоир.

— Третьи сутки? — изумился я. — Вокруг вас бегают толпами боевики, они уничтожили разведгруппу, а вы расположились здесь, как на курорте, и не двигаетесь вперед. Очень странная тактика.

— Я тоже ее не понимаю, — неохотно признался лейтенант. — Пришли. Учтите, если что я выполню приказ командира, — предупредил он меня.

Я вошел в палатку. Все бросились ко мне. Даже самый равнодушный из всех — Павел повернул в мою сторону голову.

— Ну что? — спросил священник.

— Обещали нас всех передать в руки ФСБ, — сообщил я. — Так что остается только ждать этого счастливого момента.

— Неужели только этим ваша встреча и ограничилась? — тихо поинтересовался отец Борис.

— Нет, конечно, я потребовал от него ответа за содеянное. Он пригрозил, что убьет меня при случае попытки бегства. Я выхватил у него пистолет и если бы мне не помешали, то скорей всего пристрелил бы его. Знаете, отче, у меня бывают моменты, когда я совершенно не способен контролировать свое поведение, я совершенно ничего не помню, словно у меня амнезия. Мне даже самому потом становится страшно.

— Люди плохо умеют контролировать свое сознание, они очень легко попадают под власть дьявола. А власть дьявола над человеком в том и заключаются, что он не сознает, что творит. И даже не задумывается об этом.

— По-моему не сознают, что вытворяют, не только отдельные люди, а целые народы и страны.

— Вы к сожалению правы.

— Да, я прав, только толку от этого очень мало. Как выбраться отсюда, вот что я никак не могу придумать.

 

Глава шестая

Безысходность ситуации вызывала во мне какое-то странное утомление, я чувствовал, что погружаюсь в зыбкие волны прострации. Я лежал на полу и почти ни о чем не думал, лишь какие-то картины преимущественно из моего прошлого, сменяя друг друга и не оставляя следа, проходили через сознание, как нож сквозь масло. Но внезапно этот необычный вернисаж воспоминаний закончился, так как до моего слуха донеслись выстрелы. Оцепенение тут же соскочило с меня. Почему-то у меня сразу возникла уверенность, что эта пальба может самым кардинальным образом повлиять на нашу судьбу.

Стрельба усиливалась. По звукам выстрелов я определил, что обстрел идет из минометов. И тут же, словно подтверждая мое предположение, мины упали неподалеку, а в нашу палатку, прорезав брезент, залетели несколько осколков.

— Ложитесь и не поднимайте головы! — крикнул я.

Все мгновенно выполнили мою команду. Я лежал на земле и думал о своих дальнейших шагах. Но размышлять долго мне не позволили, в палатку вбежал лейтенант с автоматом в руках.

— Всем встать! — заорал он.

Я хотел возразить, что это опасно, но он наставил на нас автомат. Пришлось встать.

— За мной! — приказал он.

Где-то совсем недалеко гремел сильный бой, к более тонким, почти тенорным голосам минометов прибавились басы пушек.

— Слушайте меня внимательно, — сказал лейтенант. По его тону и виду было ясно, что он сильно нервничает. — Вы не должны отходить от меня больше чем на три шага. В противном случае я буду стрелять. Мне дан приказ: доставить вас в ФСБ или убить. А сейчас встаньте в строй.

Недалеко от нас в две шеренге выстроилась рота солдат. Мы заняли места на левом фланге.

Наш лагерь располагался в лощине у подножья горы. Бой шел на другой ее стороне. Вернее, судя по звукам, одновременно происходило сразу несколько сражений. Боевики напали на батальон в нескольких местах.

Насколько я мог понимать, им удалось добиться очень важной цели: разделить соединение на части. Это давало им большое преимущество, ибо сила батальона была в единстве всех его единиц. Теперь же противник получал уникальный шанс разгромить его по отдельности.

Мы быстро взбирались на гору. Едва мы оказались на ее вершине и стали спускаться вниз по противоположной стороне, как попали под шквальный огонь боевиков. Несколько солдат были сразу же выкошены, остальные — залегли.

Огонь был такой плотный, что было страшно приподнять голову на несколько сантиметров. И все же я осторожно попытался это сделать. Боевики находились на противоположной стороне. Они занимали господствующие высоты и стреляли вниз, то есть по нам. Глазами я стал искать лейтенанта. Оказалось, что он лежит в каких-то десяти-пятнадцати метрах он меня.

Я пополз к нему. Пару раз пулеметные очереди уходили в грунт в каких-то двух-трех метрах от меня. Но я продолжал, словно змея, скользить по земле, так как знал: от того, сумею ли я добраться до лейтенанта, во многом зависит уйдем ли мы отсюда живыми.

Наконец я дополз до него. Тот увидел меня и его глаза округлились от удивления.

— Что вы тут делаете? — зло проговорил он. — Не пытайтесь убежать.

— Куда, черт возьми, отсюда бежать. Только на тот свет. Слушай, лейтенант, у меня есть план, как остаться тут живыми. По крайней мере хотя бы некоторым из нас. Если мы будем так вот лежать, то через полчаса мы все будем трупами.

— Что за план? — недоверчиво спросил он.

— Видишь вон тот лесок в ста метрах отсюда. Туда незаметно надо послать всех пулеметчиков. Всем же остальным надо идти в атаку. Боевики встретят нас шквальным огнем. Солдатам надо изобразить панику и броситься к тому лесу. Я знаю боевиков: они обожают, когда федералы бегут. Они помчатся вслед за солдатами, а те приведут их прямо на пулеметы.

— Но во время атаки погибнут мои люди.

— Одни погибнут, другие останутся живыми. На войне всегда так. Боевики нас не выпустят отсюда. Если же ты надеешься на помощь Майорова, то зря, он тебе не поможет. Могу заключить пари, что он сейчас улепетывает как можно дальше от этого места. Это он тебя послал сюда?

— Он, — неохотно признался лейтенант. Несколько секунд он размышлял. — Ладно, давай попробуем. Но я сам поведу людей.

— Это глупо. Если ты погибнешь в начале боя, операция провалится.

— Слушай, кто ты такой?

— Тебе как до вечера об этом рассказывать, — огрызнулся я.

Лейтенант ничего не ответил, вместо этого он передал приказ по рации собраться взводным.

Совещание было недолгим, хватило нескольких минут. Затем все разошлись. Я видел, как пулеметчики, скрываясь в густой траве, поползли в сторону леса. Я решил, что нам тоже следует присоединиться к ним.

На мой взгляд на ближайший час это будет одним из самых безопасных тут мест.

Я сказал своей команде, чтобы она перемещалась ползком в лес. В это время солдаты пошли в атаку, боевики перенесли на них всю мощь своего огня, и передвигаться стало менее опасно. Я даже рискнул приподняться и, пригибаясь, побежал в кустарники. Тот же манер повторили за мной и все остальные.

Я наблюдал за тем, что происходило внизу. Солдаты были плохо обученные, а потому потерь у них было больше, чем если бы это были хорошо подготовленные бойцы. Они залегли раньше, чем это было необходимо для успеха моего плана.

— Сколько же людей гибнут, ох сколько гибнут, — услышал я рядом с собой причитания отца Бориса. — Прими господи их невинные души.

— Лучше бы он что-нибудь сделал, чтобы они не погибали, — раздраженно ответил я. — Если сейчас не возобновится атака, мы все останемся тут навечно.

Это понимал не только я, но и лейтенант. Внезапно я увидел, как он стал во всех рост, что-то закричал и побежал вперед. За ним встали сначала несколько человек, затем на встречу смерти побежала вся рота.

Теряя людей, они преодолели еще метров сто. Огонь со стороны боевиков усилился, я видел, как часть из них спустилась с высоты вниз, чтобы расстреливать федералов с более близкого расстояния.

Пора было изображать панику и мчаться назад. Я с волнением ждал, что произойдет. Молодец, лейтенант, мысленно похвалил я его, он точно уловил момент. Солдаты повернулись и побежали в направлении леса. Некоторые из них для усиления эффекта даже бросили свои автоматы.

Приближался кульминационный момент. Поверят ли боевики? Поверили. Они высыпали из своих укрытий, и словно огромная стая волков, помчались в погоню за своей добычей.

Я видел, как приготовились пулеметчики к бою. Внезапно солдаты рассыпались, и боевики оказались прямо под прицелом пулеметов. Их огонь буквально смел первые ряды наступающих.

Те явно не ожидали такого продолжения у столь успешно начавшейся атаки. Они залегли. Однако этот маневр не слишком помог боевикам, так как пулеметчики били сверху.

Боевики несли потери. В этой ситуации они приняли, на мой взгляд, единственно правильное решение. С громкими криками «Аллах акбар» они бросились вперед на пулеметы.

В десяти метров от меня находился пулеметный расчет, состоявший из двух человек. Точно брошенная граната накрыла их. Огонь прекратился, что опасно оголило фланг. Боевики быстро смекнули, где слабое звено обороны, и стали стягиваться в этом направлении для решающего броска.

Рядом со мной лежали отец Борис и Ванда.

— Отче, — крикнул я ему, — бежим к пулемету.

— Не могу убивать людей, я дал обед Богу, — тоже в ответ крикнул он мне.

— Тьфу! — только и ответил я.

— Я пойду! — крикнула Ванда.

Пригибаясь, под аккомпанемент автоматных очередей, мы побежали к пулемету. Рядом с ним лежали двое солдат. Один из них продолжал сжимать руками его ствол.

— Приготовь ленту! — заорал я.

Я оттолкнул мертвое тело и дал длинную очередь. Она была очень своевременной, так как боевики, накопив силы, бросились в атаку прямо на нас. Они не ожидали встретить огонь и потому я сразу же срезал первый ряд наступавших. Остальные залегли.

Ванду подала ленту, я перезарядил пулемет и обернулся к ней. Она была совершенно спокойной, я не заметил в ее глазах страха. Наоборот, скорей они горели воинственным огнем.

— Сейчас они снова полезут, — сказал я ей. — Черт, к ним идет подкрепление. Нам не отбиться.

— Главное их положить как можно больше. За Толю.

Я не успел ответить, так как атака возобновилась. Боевики пылали желанием отомстить за погибших товарищей. Это было видно по их гримасам ненависти на лицах.

Я поймал цепочку боевиков в прицел и нажал на гашетку. Я не жалел патронов, и их атака снова захлебнулась.

— Посмотри новую позицию, — сказал я Ванде, используя маленькую передышку. — Иначе они нас вот-вот накроют.

Она кивнула головой и поползла по траве. Делала она это вполне профессионально; ни одна частичка ее тела не поднималась вверх и при этом передвигалась она удивительно быстро.

Пока она ползла, я отбил еще одну атаку. Но всякий раз боевики, положив несколько своих воинов Аллаха, подходили все ближе ко мне. Критический момент наступит тогда, когда расстояние между нами сократится для броска гранаты. А это случится в самое ближайшее время.

Откуда-то сверху ко мне скатилась Ванда.

— Там, повыше, вон за теми деревьями есть удобная площадка, — сообщила она. Я быстро взглянул на нее и заметил, что она очень возбуждена.

— Давай, помогай.

Вместе мы потащили пулемет вверх. Для боевиков наши маневры остались незамеченными, так как высокие кусты мешали им нас видеть. А потому огонь, который мы открыли по ним с новой точки, когда те снова бросились вперед, стал для них полным откровением. Их трупы буквально усеяли все пространство.

— Дай мне, я хочу сама их, своими руками, — вдруг попросила Ванда.

В такой просьбе, особенно женщине, я не мог отказать. Мы поменялись местами, а боевики, словно по заказу, снова полезли вверх по холму. И наткнулись на точные короткие очереди. Двое из них покатились вниз, остальные в какой уже раз прижались к земле.

— Здорово, — сказал я, — ты хорошо стреляешь. Училась этому искусству?

— Нет, в первый раз. Это нетрудно.

На мой взгляд, для того, чтобы вести точную стрельбу из пулемета требовалась немалая практика. Но я не стал развивать эту тему. Меня сейчас больше занимал другой вопрос: куда делся лейтенант со своими солдатами? Я их нигде не видел. Неужели он сбежал, оставив нас на растерзание этим хищным зверюгам. Если бы он ударил по ним с фланга, это бы нам сильно помогло. Тем более положение становилось с каждой минутой все хуже. Боевикам удалось уничтожить расчет, который располагался в центре. И теперь там проход был практически открыт. В любую минуту они могли ударить по нам с тыла. Ну где же лейтенант? Где, черт его возьми носит?

Боевики не хуже меня оценивали ситуацию. Они поняли, что настает решительный момент, и они могут опрокинуть пулеметы. Кроме того, обнаружилась другая напасть.

— Сколько осталось лент? — спросил я.

— Одна, — ответила Ванда.

Будьте вы все прокляты; и боевики, и федералы, и те, кто сражаются, и те кто наблюдают за всей этой мерзостью в своих уютных квартирках по телевизору, как мы тут подыхаем. Этот мир до того отвратительный, что он не стоит того, чтобы пролить за него не только каплю крови, но и капельку слюны. А тут от меня кто-то мне неведомый требует отдать жизнь. Фигу им. Не хочу идти на такой обмен.

— Ты хочешь жить? — спросил я.

— Раньше хотела, сейчас — не знаю.

— Если хочешь, надо немедленно сматываться отсюда. Скоро всем нам будет копец.

— Иди, я не уйду. Я еще не отомстила за Толю, я еще могу убить кое-кого из них.

— Поверь, ему все равно, сколько ты уничтожишь боевиков.

— Зато мне нет.

В ее голосе прозвучало ледяное презрение.

Боевики уже в какой раз поднялись в атаку. Я прижался, словно к любимой, к пулемету. Почему я не ухожу, еще есть пару минут, когда имеется хоть какой-то шанс для спасения. И то весьма призрачный. Но оставаясь тут, я самолично приговариваю себя к смерти. Ну где же лейтенант? Господи, спаси нас, внуши лейтенанту мысль, что надо немедленно ударить с фланга по наступающим боевикам.

Боевики, подбадривая себя воинственными кличами, черной тучей двинулись вперед. Я скосил уже два ряда, но это их не останавливало. Было такое чувство, что в их сознание отключен блок, отвечающий за страх перед смертью.

И в этот момент произошло то, о чем я столь настойчиво просил Бога; наперерез боевикам бросились солдаты. Я увидел среди них высокую и тонкую фигуру лейтенанта.

Теперь в тяжелом положении оказались воины Аллаха, так как огонь велся по ним сразу с двух направлений. Я экономил патроны, стараясь стрелять точно по целям. И судя по тому, как редели их ряды, мне это удавалось.

Наконец они не выдержали — началось их беспорядочное отступление. Если бы у нас было бы больше сил, мы смогли бы уничтожить всю банду. Но лейтенант верно оценил обстановку и отдал приказ своим бойцам остановить преследование. Но пока бандиты отступали, их поливали свинцом.

Я вздохнул с облегчением, бой завершился, и я остался жив. Разве это не сродни, сотворенным Христом, чудесам. Я увидел, как к нам карабкается по холму лейтенант.

— Вы живы? — был его первый вопрос.

— Как видишь.

— Даже не верится, что мы их разгромили. Никогда не думал, что это возможно. — Он внимательно посмотрел на меня. — А вы молодец, здорово покосили их.

Лейтенант был прав, все пространство обстрела нашего пулемета было густо усеяно телами боевиков. Сколько же людей я убил за этот бой?

Мне вдруг стало немного не по себе. Еще никогда за одно сражение я не уничтожал столько противников, не отправлял одновременно такую стаю душ на небеса.

Внезапно я вспомнил о членах своей команды: все ли целы? Но искать их не пришлось, они показались сами. Правда их процессия выглядела странно, отец Борис тащил за собой отчаянно упирающего Аслана. Тот что-то кричал, чередуя русские проклятия с проклятиями на своем родном наречии. За ними невозмутимо следовал Павел. У него был такой сонный вид, что можно было подумать, что во время боя он сладко спал.

— Что случилось? — спросил я у священника.

— Пока шло сражение, он рвался присоединиться к ним, — кивнул отец Борис в направление отступивших боевиков.

— Я был недалеко, я все видел, — вдруг вмешался лейтенант. — Отец Борис спас ему жизнь. Этот парень выскочил прямо под огонь боевиков. Еще несколько шагов — и ему конец. Отец Борис бросился за ним и успел накрыть его своим телом. К счастью, их не зацепило, хотя это просто чудо.

— Отпустите меня, я не ваш! — яростно закричал Аслан.

— Заткнись! — цыкнул я на него. Он посмотрел на меня своими большими темными глазами и замолчал.

Я повернулся к лейтенанту.

— Ну все, — сказал я, — погостили тут немножко пора и честь знать. Рад был познакомиться. Может, еще судьба нас сведет.

Лейтенант насторожился, его взгляд устремился на меня.

— Извините, но я не могу вас отпустить. У меня приказ.

— Приказ, чей приказ? Майорова. Хотел бы я знать, где он сейчас? Почему он снова не пришел на помощь? Как ты думаешь?

— Это не важно, что я думаю. Я вас не отпущу.

— Это после того, что я тут сделал? — кивнул я на трупы боевиков.

— Вы здорово все придумали и великолепно провели бой. Но у меня приказ.

Лейтенант стал медленно поднимать автомат. Но не успел, я сделал это быстрей и нацелил свой автомат ему в голову.

— Лейтенант, давай разойдемся с миром; каждый пойдет своей дорогой. Меня не устраивает то место, в которое ты собираешься меня этапировать.

— Если я прикажу своим солдатам, они вас изрешетят, — тихо ответил лейтенант.

— Попробуй, посмотрим, что будет. Я их спас.

Нас окружали не меньше двух десятков пехотинцев, которые внимательно наблюдали за нами. Некоторые из них уже взвели свои автоматы.

Я видел, как лейтенант о чем-то напряженно раздумывает.

— Отбой, — вдруг махнул он рукой. — Идите, — сказал он мне. — Вы заслужили.

Я опустил автомат.

— Спасибо, ты тоже отлично действовал. А вот командир у тебя…

Лейтенант задумчиво посмотрел на меня.

— Никак не могу понять, кто вы такой и за кого вы? Явно не за них, но и не совсем за нас.

— Не мучайся такими вопросами, ответ на них самый простой: я за себя. И больше не за кого. Советую и тебе однажды оказаться в моем положении. Ты быстро поймешь, что это самая лучшая позиция.

— Нет, не хочу, — отрицательно помотал головой лейтенант, — мне лучше со всеми. А быть только за себя… — Он задумался. — Нет, что-то не получается. Ладно, идите пока не передумал. Скажу, что сбежали. Лишь бы солдаты не выдали. — Он вдруг глубоко и печально вздохнул.

Я знал, почему он так вздыхает, он нарушил приказ скорей всего в первые в жизни. И это будет его мучить еще долго.

Мы поспешно удалялись от этого страшного места. Наверное, не меньше часа мы шли молча. Никому не хотелось ни о чем говорить; картины недавнего боя были столь свежи у всех, что каждый переживал их в одиночку.

День клонился к закату, все были голодны и усталые, как черти. Но никаких продуктов у нас не было. Не было и места для ночлега. Можно было бы пойти в село, мы находились как раз возле дорожного указателя, который извещал, что поселение расположено всего в трех километрах отсюда. Но кто в нем: федералы, боевики? А если там Майоров? Снова попасть ему в руки — глупее нельзя ничего придумать.

Я остановился. Вслед за мной остановились и все остальные.

— Нам надо отдохнуть и посоветоваться, что делать дальше?

Все с радостью согласились с таким предложением, так как марш-бросок под знойным солнцем всех изнурил. Мы расположились кругом в небольшом перелеске.

— Нам надо решить, что сейчас нам делать дальше, — открыл я собрание.

— Жрать хочется, — выразил Павел общую мысль. — И пить, — слегка подумав, добавил он.

— На счет жратвы чуть попозже. Сперва надо решить вопрос с ночлегом. Я предлагаю заночевать вот тут, в этом лесу.

Это предложение явно не вызвало большого энтузиазма.

— Почему тут, — спросил отец Борис, — почему не попробовать найти ночлег в деревне?

— Потому что черт знает, кто там находится. Для нас одинаково опасны и бандиты и войска. По мере возможности лучше держаться подальше от тех и других. Нет, — решительно произнес я, — входить в деревню мы не будем. Придеться устраивать ложе тут.

— Жрать нет сил как хочется, — повторил Павел.

— Чего ты ноешь, всем хочется, — окрыстился на него я. Я вдруг понял, почему все, что не делает сейчас этот парень, вызывает во мне такое сильное неприятие; я был задет его поведением во время боя, то, что пока он длился, этот рязанец отлеживался в укрытии.

— Хорошо, мы согласны ночевать здесь, — вдруг проговорила молчавшая до сего момента Ванда. — У меня идти дальше просто нет сил.

Неожиданно она легка на траву, вытянув ноги. Невольно мой взгляд приземлился на ее груди, которая четко вырисовывалась под кофточкой.

— Где жрачку раздобыть? — вновь подал голос Павел.

Я почувствовал сильное желание ударить его; кто о чем, а вшивый о бане. Но при этом он все же прав прав, терпеть голод не было больше мочи. Это я чувствовал по себе и видел это по лицам людей, которые смотрели на меня так, будто в моем кармане вместо грязного платка у меня лежала скатерть-самобранка и мне оставалось лишь растелить ее.

— Я не знаю, где нам найти еду. Отдыхайте, а я буду думать.

Я поймал сразу несколько разочарованных взглядов, но ничем порадовать их обладателей я не мог.

— Лучше усните. — Когда человек спит, он не хочет есть, — подал я полезный совет.

— Когда человек хочет жрать, он не может уснуть, — возразил мне Павел. Кажется, в его голове на данный момент других мыслей, кроме как о еде, просто не существовали. Впрочем, когда он был сыт, картина отличалась мало.

— Ладно, ты прав, пойдем на охоту, — сказал я. — Бери автомат.

— Я с вами! — воскликнул вдруг встрепенувшийся Аслан. — А можно я возьму его автомат? — кивнул он на Павла.

— Нет, — решительно произнес я. Этот юноша, вооруженный автоматом, возбуждал бы у меня сильные опасения.

У меня не было никакого плана. Вернее он был, но настолько примитивный, что назвать его планом язык не поднимался. Я собирался залечь у дороги и следить за ней; вдруг пройдет или проедет тот, у кого можно поживиться.

Я поведал о своих намерениях своим голодным собратьям. Мой план не вызвал у них большого энтузиазма — кто знает сколько времени придеться ждать. Но ничего другого никто предложить не мог.

— И долго мы будем так лежать? — спросил недовольно Павел.

— Пока не найдем еду или пока не умрем с голоду.

Главная дорога была довольно оживленной, по ней перемещались федералы, а потому ловить на ней было нечего. Мы же притаились возле ее ответления, которое вело в село. Вскоре по ней проехало с десяток бронемашин с пехотой. Значит я поступил мудро, что не отправился туда.

Вот только желудок не был согласен с моими доводами, он как всегда требовал свое.

Рядом со мной лежал Аслан, Павел расположился на некотором удалении.

— Где вы научились так стрелять из пулемета? — неожиданно услышал я его возбужденный шепот. — Я все время следил за вами.

Я посмотрел на него и даже в сумерках сумел заметить, как горят его глаза. Этот парень просто становится ненормальным, когда речь идет об оружии и битвах. Становится страшно, когда подумаешь, что он будет делать, когда станет старше. Что же ему ответить?

— Когда-то я служил в армии, командовал подразделением. Вот и научился.

— Я уверен, вы были здесь на первой войне.

Неужели у него так сильно развита интуиция или ему об этом кто-то сказал?

— Почему ты так думаешь?

— Мне так кажется. — Он вдруг по-мальчишески шмыгнул носом. — А можно поддержать автомат?

— Нет, нельзя. И не проси меня об этом, оружие я тебе не дам. Это не игрушка.

— А мне не для игр. Я хочу научиться хорошо стрелять, как вы.

— А в кого ты хочешь научиться стрелять?

— В них, — не колеблясь ответил юноша.

Он не уточнил в кого, в них, но я ничуть не сомневался, кого он имел в виду.

— Поверь, нет ничего приятного в том, чтобы убивать людей.

— Если люди враги, это приятно.

— Враги — тоже люди. Сегодня они враги, а завтра могут стать твоими друзьями. А ты их убьешь и потеряешь приятелей.

— Враг никогда не станет другом, — уверенно произнес Аслан.

— Друзья, враги. Мы часто сами не понимаем, почему одни люди — наши враги, а другие — наши друзья. А вместо того, чтобы разобраться, стреляем. А ведь тебя тоже могу убить.

— Конечно могут, но я не боюсь. И пусть попробуют. Думаете, я совсем не умею стрелять?

— Раз говоришь, значит умеешь.

— Эй, — вдруг услышал я приглушенный возглас Павла. — Посмотрите.

Я посмотрел на дорогу. По ней плелись четверо солдат. Я мог дать руку на отсечение, что по какой-то причине они отстали от той солдат той части, что проехали в село на бронемашинах. И сейчас шли туда пешком. За их плечами были вещмешки. Наши с Павлом мысли сработали одинаково: в них наверняка есть продукты.

Павел подполз ко мне.

— Оружие не применять, возьмем их на испуг, — сказал я. — Видно, что ребята неопытные, новобранцы. Я беру двоих, что впереди, а вы тех, что идут сзади. Главное не дать им опомнится. Ну с Богом.

Последние слова с моей стороны были явным богохульством, но мне было сейчас все равно, голод был сильнее даже страха перед Богом.

Я, словно реактивный снаряд, стремительно выскочил из темноты. Ударом ноги в пах я вырубил первого солдата и бросился ко второму. Тот попытался оказать сопротивление и даже почти успел сорвать автомат с плеча. Промедли я одно мгновение, оказался бы весь набитый свинцом. Я упал ему в ноги, тот споткнулся о меня и оказался на земле. Я тут же провел ему болевой прием, и он, как и положено, закричал от боли.

Я взял его автомат и встал. И тут же побежал к Аслану, так как мне показалось, что там творится что-то неладное. Я оказался прав, молодой кавказец душил почти такого же молодого солдата. Он был маленького роста и весьма хлипкий — и для крепкого Аслана был простой добычей.

Я с силой оттолкнул Аслана от его жертвы. Тот недовольно посмотрел на меня, но спорить не стал, а молча отошел в сторону.

Я же наклонился над полузадушенным пареньком. Кого же они направляют сюда, этот явный первогодка, совсем хилый погибнет в первом же столкновении с боевиками.

— Ты жив? — спросил я.

Парень в ответ прохрипел. Значит жив.

Пока я занимался спасением солдата, Павел собрал остальных в маленький и тесный кружок. Парни испуганно смотрели на нас, явно ожидая самого худшего.

— Ребята, — сказал я, — мы не собираемся вам причинять никакого вреда. Нам нужна еда. Все, что у вас имеется по этой части, кладите в одно место. И шагайте дальше.

Мне не пришлось повторять второй раз мои условия их освобождения, солдаты мигом опустошили свою вещмешки. Нам повезло: у ребят за плечами был настоящий продуктовый склад: несколько банков тушенки, две буханки черного хлеба, банка сгущенки, пакет сухарей, сахар, пачка чая, несколько яблок. Я смотрел на эти богатства, и желудок мой просто ходил ходуном от нетерпения вкусить от этих плодов.

— А теперь гуляйте. И не забудьте свои автоматы, они вам еще пригодятся.

С богатым уловом мы вернулись в свой лагерь. Все с нетерпением поджидали нас. Даже самый выдержанный из нашей кампании отец Борис и то не сумел остаться спокойным и бросился нам на встречу. Мы не стали их томить, выложили добычу на траву.

Этот вечер мне запомнился на всю жизнь тем, что еще никогда еда мне не казалось такой изумительной вкусной. Я размазывал по хлебу жирные куски свиной тушенки и отправлял эту божественную пищу, сравнимую разве только с амврозией, в рот. По лицам своих сотрапезников я видел, что все испытывали схожие блаженные ощущения. Нам всем казалось, что мы попали в рай.

Мы вскипятили воду, заварили настоящего чаю. У нас на всех был один котелок, который мы также прихватили у одного из солдат. Но это не помешало насладиться этим божественным напитком.

Пиршество закончилось, пора было укладываться спать. Для ночлега мы отыскали место в небольшом овраге. Он был почти незаметен сверху, так как его склоны густо заросли кустарником. Правда земля тут была немного холодней, чем наверху, зато здесь было гораздо безопасней. И все же я решил, что пост нам не помешает.

Почему-то мне не хотелось спать, и я предложил свою кандидатуру для дежурства в первую половину ночи. Но, как выяснилось, бессонница овладело не только мною, неожиданно для меня Ванда выразила желание составить мне кампанию. Я, разумеется, не возражал.

Все улеглись и почти мгновенно уснули. Кто-то даже захрапел, кажется, этот сольный номер исполнял отец Борис. Мы же устроились под большим деревом. Я положил автомат на колени и прислонился к шершавому стволу. Сквозь проемы ветвей были видны звезды, их высыпало на небо очень много как будто кто-то объявил им смотр на небесном плацу.

— Тебе сегодня не было страшно? — спросил я, переходя на ты. После того, что мы пережили вместе, мне казалось нелепым обращаться к ней официально.

— Было, — призналась она. — Но ненависть к ним было настолько больше, что она поглощала страх. Наверное, в следующий раз я не смогу так в них стрелять. Сама не знаю, что со мной случилось. Теперь мне даже неприятно, что я так радовалась, что удалось их столько убить.

Хотя с другой стороны если бы убила бы больше, мне было бы лучше. — Она посмотрела на меня. — Я говорю странные вещи?

— Пожалуй, — подумав, согласился я. — Но с другой стороны мы находимся в таких странных обстоятельствах, что скорей всего то, что ты сказала сейчас, закономерно. Прежние чувства здесь не всегда годятся, те критерии, к которым мы привыкли в том мире, тут не работают. Такое ощущение, что тебя подхватывает какой-то мощный поток и полностью подчиняет себе. И ты не в состоянии из него вырваться. Поверь моему опыту: ничто так не затягивает, как война, как привычка убивать, чувствовать свою власть над жизнью и смертью. Ты ее проклинаешь, но в тоже время боишься, что все слишком быстро закончится, и ты не удовлетворишь до конца эти свои желания. Многих их тех, кто побывал на войне, неудержимо тянет попасть туда снова. Они уже не могут жить в мирной условиях.

— Тебе нравится убивать?

— Страшно отвечать на такой вопрос. Когда я стрелял из пулемета и попадал во врагов, я испытывал ни с чем не сравнимое возбуждение. Даже скорее радость от каждого меткого выстрела. Это все равно как на матче своей любимой команды. Не стану лукавить, я не прочь еще раз пережить нечто подобное. Хотя умом я понимаю, что все это ужасно, что убийство, как бы сказал отец Борис, — самый тяжкий из всех грехов грех.

— Именно так, — раздался рядом приглушенный голос священника, — нет страшнее греха, нежели человекоубийство.

Я повернул в его сторону голову.

— Почему вы не спите, отец Борис?

— Не знаю, я заснул, а затем вдруг проснулся. Меня словно разбудила мысль.

— И что за мысль? спросил я.

— Я внезапно подумал о том, что мы все будем дальше делать?

— Изучать разницу между добром и злом, — рассмеялся я. — Разве не за этим вы сюда прибыли. Вы любите ходить в театр?

— Иногда бываю.

— Тогда представьте себе, что это театр, а вы в нем зритель. Идет пьеса, только отличии в том, что вы не только наблюдаете ее из удобного кресла в зрительном зале, а сами периодически участвуете в действии. Обычную пьесу пишет некий автор, а тут ее пишет сама жизнь. Вернее, авторов столько, сколько людей задействовано в этом представлении.

— Что ж, это хорошее сравнение с театром, хотя и не новое, я даже не ожидал его услышать от вас. Есть только одно «но»: здесь люди погибают, их здесь пытают по-настоящему. Они не встают и не идут раскланиваться после окончания сцены перед зрителями.

— Вам не кажется, что это в сущности мелочь. Участвуя в этом спектакле, мы рискуем не меньше остальных. А потому имеем право смотреть на все, как на театральное действо. Неужели вы еще не поняли: тут не существует ни добра, ни зла, грань между ними полностью стерта. Тут перед каждым стоит лишь одна задача: выжить любой ценой. Все остальное не имеет значение. Этот мир не для тех, кто размышляет о добре и зле.

— Даже если выжить за счет других? — вдруг спросила Ванда.

— Прежде всего за счет других. И это и есть основной закон выживания на войне. В нашей ситуации это единственная возможность. Чем чаще мы будет использовать этот принцип, тем больше шансов у нас остаться в живых. Поверьте, я знаю, что говорю, я прошел через все это, я много раз был свидетелем эпизодов, когда решались судьбы людей. И даже секундные колебания приводили к печальным результатам.

— А как же человеческая солидарность, братство по оружию? — проговорил отец Борис. — Все, что удерживает человека от падения, это Бог в душах людей. «Иисус сказал им: «если бы вы были слепы, то не имели бы на себе греха; но как вы говорите, что видели, то грех останется на вас».

— Да, есть и братство. Но не стоит ничего абсолютизировать. Я видел, как распадается боевое братство под действием обстоятельств, а прежнее товарищи по оружия становятся предателями. Все очень непрочно.

Когда-то я сам верил в эти понятия, но нельзя всю жизнь иллюзии принимать за действительность. Это обычно плохо кончается.

— Нет, вы не правы, — убежденно проговорил отец Борис. — Даже в душе самого закоренелого преступника, палача есть отсвет божий. Где-то там в глубинах его души дремлет добро. Более того, мои наблюдения, разговоры с заблудшими свидетельствует о том, что многие преступления совершаются из добрых побуждений. Только не правильно понятых. У многих добро и зло поменялись местами. Они убеждены, что совершают не злые поступки, а добрые. А добро, с которым к ним идут люди, это зло.

Этих людей можно спасти, если внушить им верные представления. Потому что по своим изначальным причинам их поведение нормально. Но где-то на каком-то этапе происходит страшная подмена. Вот потому-то я и приехал сюда с намерением попытаться воздействовать на людей, вернуть их к своим добрым первоначалам.

Я покачал головой.

— Добро, которое творит зло. Боюсь, отец Борис, мне будет трудно принять вашу точку зрения. У меня нет такого ощущения, что этими изуверами и бандитами руководят глубоко спрятанные добрые чувства.

— А я согласна с отцом Борисом, — подала голос Ванда. — Теперь я понимаю, что я смутно чувствую тоже самое. Но я не хочу быть доброй к ним. Или не могу. После того, что они сделали с моим мужем. Есть вещи, которые невозможно простить никогда.

— Вещи, которые невозможно простить никогда, надо прощать непременно. Кому это удается, добивается великой победы над собой. Нет ничего проще, чем слепо следовать своим чувствам, особенно злым. Они ведут нас за собой, как слепого собака на повадке. Остановитесь, подумайте о том, ради чего, к каким последствиям это приведет прежде всего для вас. Не убить своего смертельного врага — это деяние достойное святого.

От неожиданности я даже присвистнул.

— Скорей на городской свалке вы найдете богатые золотые россыпи, чем на всей этой проклятой земле — хоть одного святого. Тут люди собрались совсем не для святости. У меня давно родилась мысль, что многие ищут некую заповедную территорию, где можно беспрепятственно выплескивать наружу скапливающееся в них зло. И между прочим это даже полезно; если такой площадке не будет, зло зальет, как половодье, всю планету.

Всемирный потоп зла — вот что однажды нас ожидает, коли не иметь возможности где-то брызгать накопившимся ядом.

— Страшно, страшно вы говорите, — почти простонал священник. — Вместо борьбы со злом внутри каждого человека, вы предлагаете ограждать на земле специальные территории, как хоккейные площадки, где бы люди выплескивали друг в друга накопившееся у них яд зла под присмотром специальных наблюдателей. И когда они посчитают, что зла выпущено достаточно, то этих людей на какое-то время возвращают в обычную жизнь. Вы представляете, чем это однажды закончится.

— Между прочим, это вы так так четко сформулировали эту идею, я же размышлял в общем плане. Но мне нравится, как вы развили его. Что касается последствий, то я больше боюсь этой самой борьбы со злом в каждом из нас. Еще неизвестно чем она завершится. Вы же ничего об этом мне знаете. Это на словах все выглядит красиво. А как будет на практике. А вдруг зло победит. И что тогда? Вы будете спящую собаку, а не знаете, станет ли она ласкаться или кусаться. — Я глубоко вздохнул, втянув в себя порцию немного прохладного воздуха. — Не знаю, как вы, а я пойду будить нашего дезертира. Его время стоять на часах. А я чертовски хочу спать.

 

Глава седьмая

Мы шли по территории, где полноправным властителем был один из самых известных полевых командиров Умар Султанов. Дорога полого поднималась в гору. Но идти было пока легко, так как за ней хорошо следили.

Признаться я думал, что не все последуют за мной. Но когда я утром объявил направление своего движения, никто не сказал ни слова, все молча согласились с выбранным маршрутом.

Я размышлял, почему так произошло, зачем эти люди последовали за мной? И пришел к выводу: они не знаю куда идти и сопровождая меня, они как бы обретают некую цель своего движения, более того, цель жизни.

Цель скорей всего иллюзорную, но разве не таковы по сути дела все наши цели?

Как я уже сказал, мы шли по территории, которую контролировал Умар Султанов. Но пока никаких примет этого контроля я не замечал, вокруг было абсолютно тихо и пустынно. Федералы сюда еще не поднимались, разве только отдельные группы разведчиков, которые оставались незаметными. Но не были видны тут и следы пребывания боевиков.

Такая тишина внушала мне особые опасения. Опыт предупреждал меня: она не может быть случайной. Я внимательно осматривался вокруг, но ничего подозрительного не обнаруживал.

У меня не было конкретного плана действий. Да и как я мог его составить, если не знал, где находится Султанов, как к нему подобраться? Поэтому я надеялся, что обстоятельства сами подскажут, что следует делать. Я не раз в жизни убеждался, что некая сила, что неизмеримо могущественнее нас, сама ведет нас к нужной цели. Отец Борис не преминул бы заметить, что эта сила — Бог, который направляет каждый наш шаг. Но мне почему-то не хотелось думать в таких терминах.

Я подозвал к себе Павла. Меня всегда удивляло, что с лица этого парня в течение всех суток не сходило сонное выражение. Интересно, сколько ему надо времени для сна, чтобы однажды оно бы исчезло, как старая обгоревшая кожа, и он обрел бы вполне бодрый вид.

— Посмотри окрестности повнимательней, не нравится мне эта тишина. А тебе?

— Тишина как тишина, лучше, чем когда стреляют.

Я не стал ему возражать, но я твердо знал, что это правилодействует далеко не всегда, нередко все обстоит с точностью до наоборот.

— Давай иди, только старайся быть незаметным.

Павел пошел вперед и вскоре исчез за поворотом. Когда же мы тоже дошли до поворота, то его нигде не было видно.

Я вдруг почувствовал, что мои нервы напряжены до предела. Я сам не знал, почему, но ощущение опасности нарастало, как звук приближающего поезда. Я сделал жест, призывающий всем остановиться. Пока у меня на рассосется это чувство, я решил дальше не идти.

Внезапно раздался какой-то странный шум. Затем я увидел, как по косогору, словно змея, извиваясь, ползет Павел. При этом он еще умудрялся махать нам рукой, призывая ложиться.

— Все быстро ложитесь, — негромко скомандовал я.

Павел сполз к дороге, затем, низко пригибаясь, побежал по направлениям к нам.

— Там впереди замаскированный пост. Я видел троих. Они меня не заметили только потому, что молились, — доложил мой разведчик.

Не зря внутренний голос мне посоветовал остановиться, подумал я.

— Где они?

— Там, — указал направление Павел. — До них метров триста.

— Должен тебя огорчить, но тебе придеться поучаствовать в битве. Не очень большой, не такой, как при Каннах, но все же в настоящем сражении. Если хочешь остаться в живых, действуй, как тебя учили твои командиры.

Павел откровенно скривился.

— Я тоже пойду с вами, — вдруг сказала Ванда.

Я хотел было возразить, но посмотрев на решительное и суровое выражении ее лица, промолчал.

— Показывай, как к ним лучше и незаметней подобраться, — сказал я Павлу.

— Я знаю, я видел, как это можно сделать.

Втроем мы сошли с дороги и стали подниматься на гору. Преодолев половину дистанции, вертикальное положение сменили на горизонтальное. Таким не самым приятным и быстрым способом, обдираясь об острые камни, достигли вершины.

— Видите, они вон там, — показал Павел на небольшой перелесок.

Но сколько я не всматривался, ничего не замечал; маскироваться эти гады умели замечательно. И все же через несколько минут я их обнаружил после того, как увидел, как сверкнул на солнце какой-то оптический прибор или прицел. Только после этого я сумел различить, где они находятся.

— Видите вон там довольное глубокий овраг, — вновь показал Павел. — По нему можно подобраться к ним с тыла.

— Ты прав, но только в том случае, если там никого нет. Но если они не будь дураками выставили там свой пост? Или еще хуже заминировали проход? Мы как раз нарвемся либо на боевиков, либо на мины.

— Вы просили показать, я вам показал, — с обидой проговорил Павел. — А другого пути все равно нет.

Я осмотрел окрестности и согласился с ним — другого пути действительно не было.

— Ладно, ты молодец, — решил я прибодрить его боевой дух. — Ты все рассудил верно. Иного пути действительно нет. Пан или пропал. Вперед и с песней.

Опущу описание того, как мы ползли к этому чертову оврагу. Местность была каменистая, и острые камни впивались нам в кожу. Приподняться же нельзя было ни на сантиметр, иначе велика опасность, что нас засекут.

Наконец, оцарапанные до крови, мы добрались до оврага. Теперь идти было легче, можно было шагать в полроста. Зато каждую секунду нам грозила опасность взлететь на мине. Я невольно стал молить Бога, дабы он помог бы преодолеть этот участок пути без взрыва.

Внял ли моим молитвам Бог или там не было мин, не знаю, но им удалось подобраться к боевикам на метров пятьдесят незамеченными. Хотя, учитывая наличие у них оптических приборов, это больше походило на чудо. Я могу объяснить его лишь одним: находясь вдали от начальства, они расслабились и потеряли бдительность.

Теперь мы отлично видели боевиков. Их было трое. Надо отдать им должное; эти ребята в самом деле замаскировались очень умело, с дороги их заметить было практически невозможно. С их же укрытия она просматривалась как на ладони.

Один из них что-то сказал другому, тот приподнялся и стал осматривать окрестности. Я зашептал Павлу и Ванде.

— Вот тот по виду больше всего похож на командира. Нам надо захватить его живьем. Остальные вряд ли нам понадобятся. Стреляйте в этих ребят, а я займусь их начальством. Все поняли?

Я по очереди посмотрел на Павла и Ванду. Те также по очереди кивнули головами. Только выражение их лиц было разное; у парня как всегда полная отрешенность, у Ванда — решимость исполнить мой приказ.

— Я поползу вперед, вы оставайтесь на местах. Как я только заору, поливайте их огнем. Не жалейте патроны, у них их много. Так что восполним.

Я пополз. Я не торопился, так как вся операция могла быть сорвана, если подо мной громко переломается ветка.

Я подполз на максимально близкое расстояние. Я даже разглядел прыщ на лице их предводителя. Все трое удобно расположились на дереве на специально сделанных сидениях. Один из них курил сигарету, правда старался не слишком дымить. И не ведал, бедняга, что сейчас делает последние в своей жизни затяжки?

Я заорал, что есть силы, и бросился вперед. И почти сразу же прозвучали две длинные очереди. Боевики, словно птенцы, мгновенно вывалились из своих укрытий.

Однако их командир оценил ситуацию мгновенно. Честно говоря, я не ожидал от него такой реакции и понадеялся, что у меня будет хотя бы десять-двадцать секунд, дабы скрутить его. Но он мне их не предоставил. Он спрыгнул на землю и побежал в сторону того самого оврага, по которому несколько минут назад двигались мы.

Мне ничего не оставалось делать, как погнаться за ним. Оказалось, что боевик не только быстро прыгал, но и быстро бегал. Он словно заяц петлял между деревьев. На секунду я остановился, закричал «Стой, стрелять буду» и для острастки выстрелил. Но это его не остановило.

Пришлось возобновить преследование.

Перелесок кончился и теперь наш забег пролегал по открытой местности. Боевик обернулся ко мне, поднял автомат и дал очередь. Я что есть силы отпрыгнул в сторону, и стая пуль пролетела мимо. Но я уже понял, что и стреляет он совсем неплохо; если бы не моя мгновенная реакция, он бы уже победил в нашем соревновании, где приз жизнь.

Боевик приближался к оврагу, а там поймать его будет тяжелей. Я замер на месте, поймал его на мушку и сделал одиночный выстрел. Боевик споткнулся и заковылял. Я же мысленно поздравил себя с точным попаданием в бедро.

Но и раненный он не собирался сдаваться. Поняв, что от меня не убежать, он лег на землю за валуном, используя его как прикрытие. Мне пришлось тоже залечь. Мы обменялись несколько выстрелами, словно любезностями, затем совсем как в спектакле между действиями образовался антракт.

— Сдавайся, все равно тебе в таком состоянии не уйти, — крикнул я ему.

В ответ я услышал отборные русские ругательства. По-видимому, он посылал их мне вместо выстрелов, так как ему приходилось беречь патроны.

Лежать под палящим солнцем приятно на пляже, но не под прицелом бандита к тому же умеющего метко стрелять. Как же мне его достать, не причинив больше его шкуре повреждений? Но я не мог даже приподняться, в этом случае он бы подстрелил меня как куропатку.

Я снова предложил ему сдаться.

— Я согласен, я сдаюсь, — услышал я в ответ.

— Бросай оружие.

Я увидел, как боевик слегка приподнялся и с большим трудом бросил в мою сторону автомат. Я понял, что раненный быстро слабеет, наверное, от потери крови.

Сохраняя максимум предосторожности, я встал и направился к нему. Дошел до лежащего автомата, быстро поднял его, затем сделал несколько шагов, отделяющих меня от боевика.

Тот пытался зажать рану на бедре, из которой, как их фонтана, хлестала кровь. Вокруг него уже разлилось целое красное озеро. Он посмотрел на меня, и я прочитал в его глазах призыв к помощи.

— Ванда! — громко закричал я, — иди немедленно сюда.

Я не мог ничего сделать, так как в этом случае подверг бы себя неоправданному риску. Я помнил случай, произошедший с одним бойцом из моего отряда. Он стал оказывать помощь боевику, перевязал ему рану; тот же, почувствовав некоторое облегчение, достал спрятанный нож, ударил его прямо в сердце.

Ванда ловко справилась с обязанностями медсестры, быстро, а главное умело перевязала рану. Впрочем, она была не слишком тяжелая, так как пуля пожалела раненного и не задела кость. По злым взглядом боевика, который тот без конца бросал на меня, я сделал вывод, что он чувствует себя сносно. По крайней мере для допроса его состояние вполне было пригодным.

В этот миг я увидел, как к нам быстро приближаются отец Борис и Аслан. Парень буквально летел, и священник, несмотря на все старания, не мог угнаться за ним.

Аслан подбежал ко мне и уставился на раненного боевика. Затем перевел взгляд на меня.

— Это вы его ранили?

— Я.

Парень ожег меня взглядом и отвернулся. На чьей стороне его симпатии, сомнений не было никаких. Но меня это мало трогало.

Я подошел вплотную к боевику и навел на него автомат.

— Застрелить тебя сейчас или будешь отвечать на мои вопросы? Думай тридцать секунд.

Но вместо того, чтобы думать, все отведенное ему на это время, боевик посвятил его тому, что стал с ненавистью смотреть на меня. Сам не знаю, но почему-то я так рассвирепел, что был уже готов всадить в него очередь.

Тридцать секунд прошли, я взял наизготовку автомат.

— Либо начинаешь отвечать на мои вопросы, либо я стреляю.

— Задавай, — прохрипел раненный.

— Тебя как зовут?

— Салман.

— К какому отряду ты принадлежишь?

— Умару Султанову.

— А где мой друг Умар?

Я видел, как не хотелось ему отвечать на этот вопрос.

— Условия простые: не отвечаешь на любой вопрос, получаешь очередь в голову.

— Он в Верхнем, — сквозь зубы процедил боевик.

— Сколько с ним боевиков?

— Мало. Человек двадцать.

— Где же остальные?

— Ушли на задание.

Я задумался. Я знал: село Верхнее находилось недалеко от Свирского, в нескольких километрах от него и метров на пятьсот выше. Если боевик не врет и с Умаром осталось каких-то двадцать человек, то такой шанс ни за что нельзя упускать.

— Где он находится в селе?

— Это никто не знает.

Я взглянул ему в глаза и по их выражению понял: это в самом деле большая тайна, но этот парень посвящен в нее.

— Либо говоришь, где он, либо я стреляю. Если не знаешь, стреляю все равно.

Боевик на мгновение закрыл глаза.

— Пить, — внезапно попросил он.

— Попьешь, когда закончим нашу светскую беседу.

Отец Борис, который внимательно слушал наш разговор, отстегнул от пояса флягу и поднес ее к губам раненного.

— Я, кажется, вас не просил об этой услуге, — недовольно сказал я так как своим благородным поступком он ломал мне допрос.

— Вы же видите, что он ранен, — отозвался священник. — Представьте себя в таком же состоянии.

Я не стал спорить, меня сейчас несравненно больше волновала другая тема.

— Мы не договорили. Где скрывается Умар? Давай говори, ты знаешь это.

— На окраине, в последнем доме, у дороги, что ведет в горы.

— Там с ним все двадцать человек?

— Нет, дом не очень большой. Там обычно человек десять.

Только бы все, что он тут наговорил, была бы правдой. Я почувствовал, как загорается у меня внутри пламя нетерпения. Надо как можно скорей идти туда.

Я посмотрел на боевика и поднял автомат.

— Что вы хотите делать? — с тревогой спросил отец Борис.

— То, что сделал бы каждый нормальный человек на моем месте, я намерен его пристрелить.

— Но вы же обещали ему, если он ответит на все ваши вопросы, оставить его в живых.

— Вы невнимательно слушали, я говорил, что если он не ответит на любой из моих вопросов, получит свинец в голову. Но я не обещал после допроса оставить его в живых. Что мы будем с ним делать? Он не может идти, а нести его на себе я не собираюсь. И в любом случае он опасен для нас. Между прочим, у него не было бы сомнений: отправлять вас к вашему любимому Богу или нет?

— У него может быть, но вы же не он.

— Я делаю лишь то, что просто обязан сделать любой профессионал.

Я поднял автомат. Отец Борис бросился к боевику и прикрыл его своим совсем немаленьким телом.

— Либо вы убьете нас вдвоем, либо мы оба останемся в живых!

— Уйдите, я вас прошу. Это враг, он ненавидит всех нас и при случае пристрелит.

— Сейчас он раненный, и к нему следует относиться как к раненному. И не волнуйтесь, никакого неудобства он вам не доставит, я сам его понесу.

Я почувствовал злость. Опять этот священник не вовремя со своим гуманизмом. А здесь быть гуманистом все равно, что ангелом в аду. Я смотрел в лицо отца Бориса и видел, что он не отступит. Даже если я выстрелю.

Я опустил автомат.

— Ладно, черт с ним, пусть еще поживет. Только, боюсь, что однажды мы пожалеем об этом. Вы плохо знаете эту братию, они не любят отвечать на добро добром. Берите его и идемьте, я не могу терять времени.

Раненный идти не мог, каждый шаг приносил ему сильную боль. Отец Борис взвалил его на спину и потащил на себе. Я не собирался ему помогать, меня не оставляла злость за то, что я вынужден был ему уступить.

Впрочем, идти было уже недалеко, до Свирского оставалась пара километров. Я видел, как тяжело отцу Борису — боевик был довольно высокий и достаточно упитанный. Глядя на него можно было сделать безошибочный вывод, что кормили у них в банде хорошо.

Несколько раз нам приходилось делать небольшие привалы. Но это все, чем я помогал священнику. Отец же Борис выглядел невозмутимым, разве что пот катился с его лба градом, а иногда его начинало просто шатать. Но я упорно делал вид, что не замечаю его состояние. Пусть каждый несет тот крест, который он сам себе выбрал.

Мы вошли в Свирское. Аслан уверенно повел нас к дому своей матери, став на этом коротком участке пути нашим предводителем.

Дом, в который он нас привел, по здешним меркам отличался большими размерами и, как вскоре убедился я, если не богатством, то зажиточностью. Встретила нас мать Аслана — Фатима, средних лет, но не потерявшая привлекательности женщина. Разумеется, первым делом она обняла сына, но увидев раненного, который сидел на спине у отца Бориса, как всадник на лошади, она взмахнула руками и попросила принести его в комнату.

Село было большое, что в этих местах явление нетипичное. Но еще большей редкостью было то, что как выяснилось, тут находился медпункт. Пришел фельдшер, осмотрел рану, промыл ее. После чего подтвердил мой диагноз, что она не представляет опасность для драгоценного здоровья боевика.

Фатима окружила раненного повышенным вниманием, они то и дело переговаривались о чем-то на своем языке. Едва же я подходил к ним, как эта пара тут же умолкала, а боевик уже чувствовал себя настолько уверенным, что бросал на меня в комплекте с ненавидящими еще и угрожающие взгляды.

С каждой минутой эта ситуация нравилось мне все меньше и меньше. Я жалел, что уступил отцу Борису и не убил этого явно опасного и наглого бандита. Он со своим гуманизмом однажды непременно допрыгается. Ладно если пропадет сам, но он и нас утащит в ту же пучину. Нет, от него, да и от всех остальных надо освобождаться, в который раз сказал себе я. Особенно не нравилось мне то, что я заметил, что в последнее время как-то сблизились священник и Ванда; они то и дело вступали в беседу и, судя по умиротворенным выражениям их лиц, находили согласие.

Это, конечно, их полное право, тем более молодой женщине после всего, что случилось с ней, требовалось утешение, но меня не покидало предчувствие, что пострадавшей стороной этого наметившегося альянса могу оказаться я.

Я решил поговорить с Фатимой. Тем более мне показалось, что она сама хочет это сделать; несколько раз я ловил на себя ее пристальные взгляды. В другой бы ситуации я бы сделал недвусмысленные выводы об ее чисто женском интересе к такому замечательному молодцу, как я. Но сейчас после всего увиденного я был уверен, что ею двигают совсем иные мотивы.

После сытного обеда, от которого я успел почти что полностью отвыкнуть, я поймал ее во дворе. Мы посмотрели друг на друга и окончательно поняли, что нам есть о чем побеседовать.

Мы сели рядом на скамейку.

— Мне Аслан полчаса о вас рассказывал. Он вами восхищается, говорит, что вы отлично владеете оружием, великолепно деретесь. И вообще, смелый человек. Вы стали его кумиром, — улыбнулась женщина.

— Даже не предполагал, — искренне удивился я. — Я то как раз полагал, что ваш сын меня не любит.

— Почему вы так думаете?

— Мне казалось, что он считает меня своим врагом, врагом вашего народа. Он у вас очень горячий паренек, прямо рвется в бой. Не пускайте его.

— Я знаю, — вздохнула Фатима, — я постараюсь удержать. Но это будет трудно, у нас мужчины не любят слушать женщин, даже если женщина — его мать. А он хочет быть мужчиной немедленно. А вы лишь подаете ему пример, только распаляете в нем это желание.

— Но что я могу поделать, коли ситуация так складывается. Идет война.

— Да, война, — невесело согласилась Фатима. — Не будь ее вас, наверное, здесь бы и не было.

Этот вопрос не очень понравился мне, заставил насторожиться.

— Конечно, не будь войны все бы мы были бы в других местах.

— Но зачем вы пришли сюда. Аслан говорит, что вы не федерал. Кто же вы?

— Я не принадлежу ни к какому лагерю, я сам по себе. Мы тут все такие. Отец Борис приехал, чтобы изучать на практике что такое добро и что такое зло.

— Но вас же интересуют совсем другие вещи?

— Вовсе нет, этот вопрос должен интересовать каждого. Как можно жить, не знаю что есть зло и что есть добро? — Я усмехнулся.

Фатима внимательно взглянула на меня.

— Аслан рассказывал мне, что вы хотели убить Салмана, а отец Борис не дал это сделать.

— Отец Борис не понимает, что такое война. Но однажды поймет. Кстати, что вы собираетесь с ним делать? — спросил я о раненном.

— Возвращу своим, — спокойно ответила Фатима.

— То есть Умару Султанову.

Она не ответила, но и без слов ответ был предельно ясен.

— А почему здесь нет боевиков? — спросил я. — Или они есть, только спрятались?

— Нет, они ушли. А почему, я не знаю.

— Когда ушли?

— Вчера.

— Где же они теперь?

Фатима решила снова ответить молчанием.

— Зря вы сюда прибыли, — вдруг негромко протянула она. — Вам бы уехать поскорей.

— Но чего я должен бояться?

— Вы убили товарищей Салмана. Он вам этого никогда не простит. Я кивнул головой.

— Вы правы, мы скоро уйдем. А пока помогите нам, никому не говорите о нашем пребывании тут. Мало ли кто к вам приехал, сейчас тысяча людей бегут со своих насиженных мест. Разве мы не можем быть вашими родственниками. Между прочим, у Ванды недавно в Столице убили мужа. А где, кстати, ваш?

— Его нет здесь, — сказала Фатима таким тоном, который не позволял расспрашивать дальше.

— Я беспокоюсь за Павла, за Ванду и отца Бориса, — сказал я. — Между прочим, отец Борис спас Аслана, ваш сын бросился под пули, а он накрыл его своим телом.

Это сообщение взволновало взволновало Фатиму, ее глаза увлажнились.

— Пока они находятся в моем доме, их никто не тронет. Но если они его покинут, я ничего сделать не смогу.

Я кивнул головой.

— Я скажу, чтобы они никуда не выходили.

— А что будете делать вы? — спросила она.

— Ничего, Может, немножко похожу по горам. Я очень люблю горы. А здесь красивые места, и я тут не был.

— Места красивые, — подтвердила мои наблюдения мать Аслана. — Но ходить я вам тут не советую.

— Вы имеете в виду боевиков, — как можно безучастней произнес я. — Но я их не боюсь. Зачем я им нужен? Выкуп с меня они не получат, так как его некому платить. Я меньше месяца назад как освободился из тюрьмы.

Я внимательно взглянул на женщину, мне было интересно, какое впечатление на нее произведет эта новость. Но она лишь бросила на меня беглый взгляд.

— Странный вы человек, — вдруг задумчиво проговорила Фатима, — непонятный. И разговор у вас такой же. И людей вы сюда непонятных привели.

Несколько секунд я раздумывал, затем извлек из-под подкладки куртки фишку с готовившимся к прыжку волком, как бы ненароком разжал кулак. Несколько секунд Фатима смотрела на мою ладонь, затем перевела взгляд на меня.

— Почему вы сразу мне не показали ее?

— Хотел получше вас узнать.

— Узнали?

— Трудно сказать определенно. Но какое-то представление получил. Мне показалось, что вам можно доверять.

Фатима покачала головой.

— Никому нельзя в нынешние времена доверять, — со вздохом сказала она. — Говорите, что вы хотите?

— Пробраться в Верхнее.

— Это очень трудно. На дороге замаскированные дозоры.

Я пожал плечами.

— Ничего другое меня не интересует.

Она задумалась.

— Ладно, когда пойдете?

— Этой ночью.

— Никому ничего не говорите.

Она ушла, оставив меня одного пребывать в некоторой растерянности от разговора. Хотя я еще раз убедился, что Сулейман не врал, когда говорил о большой разветленной организации, которую он создал у себя на Родине, но все же я хотел бы получить от Фатимы более определенные сведения. И все же меня успокаивало то, возможности Сулеймана гораздо больше, чем возможности Умара. Рано или поздно, с моей помощью или без моей он одолеет его.

Из дома показалась Ванда. Завидев меня, она примостилась рядышком. Я посмотрел на нее.

— Все хотел спросить, почему у тебя такое странное для здешних мест имя.

Внезапно она засмеялась.

— Я сказал что-нибудь смешное, — обиделся я.

— Нет, извини, но девять из десяти моих знакомых начинали знакомство со мной с этого вопроса. И я в конце концов просто заучила несколько фраз ответа.

— Слушаю их.

— Однажды моя мама, когда была беременная мною, посмотрела какой-то польский фильм, где главная героиня носила это имя. Она и назвала меня в честь нее. А я стопроцентная русачка. Вот и вся история. Не правда ли, ничего интересного.

Я пожал плечами.

— Что ты собираешься делать? — спросила она.

— Отдохнуть. Все очень устали. Денек другой наши гостеприимные хозяева, надеюсь, нас вытерпят. А затем надо искать другое пристанище. А что?

— Просто я подумала о том, куда мы идем, что намереваемся делать?

Не можем же мы вот-так бесконечно ходить по этой земле. Это какая-то нелепость.

— А что ты предлагаешь? — с интересом спросил я.

— Ничего, — чуть помедлив, отозвалась Ванда. — Странная ситуация, я все думаю, что же делать, куда приткнуться? И не могу ничего придумать. Без семьи, без дома, без денег. Все точно как у покойника. А с другой стороны жива, есть, пить хочу, книги читать, телевизор смотреть. Соскучилась по нему. — Она вдруг улыбнулась. — Не поверишь, любила долгие сериалы про любовь. Не могла оторваться. Муж смеялся, говорил, что я однажды уйду к какому-нибудь Хосе или Альфонсо. Так что ты мне скажешь?

— Ничего. Я не знаю, что тебе ответить. Я тоже задавал себе такие вопросы, но когда понял, что у меня на них нет ответов, просто перестал это делать. Каждый сам решает. Или не решает. Я вам уже говорил о том, что никто не обязан следовать за мной.

— Но куда идешь ты?

— Не знаю. — Я почувствовал вдруг прилив раздражения, вызванный ее настойчивостью. Я понимал чем вызваны ее вопросы, но у меня не было на них таких ответов, каких ждала она от меня.

Кажется, Ванда почувствовала, что мне не нравятся ее расспросы, она вдруг резко встала и, не оборачиваясь, направилась к дому. Мне лишь осталось посмотреть ей вслед и подумать, что у этой женщины не такой уж простой характер, как иногда кажется.

Но долго в одиночестве мне пребывать не пришлось, Ванду сменил отец Борис.

— Что случилось? — спросил я, так как мне показалось, что священник чем-то обеспокоен.

— Аслан что-то задумал, — сказал он.

— И что, у него есть мать, пусть выясняет.

— Нехорошо так говорить. Мальчик требует большей заботы.

— Может, нам его усыновить, сделать сыном нашего полка. Парень помешен на оружие, на сражениях. Вот и все. Здесь это в крови у каждого новорожденного. А он почти уже мужчина. Что вы не знаете нравы этого народа. Для них самый большой подвиг — перерезать горло врагу.

— Господи, господи, неужели еще одна душа пойдет по пути ожесточения, ненависти, крови.

— Не одна душа, а тысячи, десятки тысяч. И ничем кроме как пулей этот поход душ не остановить. Хотите я выступлю в роли предсказателя?

— Буду рад вас послушать.

— Однажды наступит момент, когда вы возьмете в руки автомат. И это будет единственно возможный с вашей стороны поступок.

— Ни за что, клянусь Богом такого не будет.

— Бог как раз и вручит вам автомат. Иногда убить — гораздо более богоугодное дело, чем оставить человека в живых.

— Никогда! — От негодования от такого предположения отец Борис даже привстал.

— Никогда не говорите никогда, — засмеялся я. — Нет ничего опрометчивей этой фразы. Видит бог, вы еще вспомните мои слова. Я кое что понимаю в таких делах. Знаете, я решил немного поспать, иначе меня здесь не оставят в покое.

Я в самом деле хотел отдохнуть. Я ощущал не только физическую, но психологическую усталость, вся окружающая меня обстановка с каждым днем все сильнее давила на мою психику. Совсем как тогда, в первую войну. Может, поэтому в конце концов я и сорвался…

Я почувствовал, что меня трясут за плечо. Я открыл глаза и сквозь плотный мрак различил склонившееся надо мной лицо Фатимы.

— Вставай, голубчик, — произнесла она очень редкое в этих местах слово. — Пора идти.

Я сел, несколько раз мотнул головой, стряхивая с себя остатки сна, как собака стряхивает с себя капли воды после купания.

— Я готов.

Фатима неожиданно поднесла мне кувшин.

— Попей на дорожку, это козье молоко.

Я выпил весь кувшин.

— Спасибо.

— А теперь пойдем, — шепотом произнесла она.

Мы вышли во двор. Ночь была очень темная, на небе — ни звездочки. С невидимых вершин гор слетал прохладный ветер. Я невольно поежился.

— Это твой проводник, его зовут Асламбек. Он доведет тебя до Верхнего и вернется назад.

Мы пожали друг другу руки.

Асламбек был молодой парень лет двадцати или двадцати пяти — в темноте было не разглядеть. Но что я разглядел, так это то, что он постоянно улыбался.

— Не волнуйтесь, все будет нормально.

Хоть один человек так считает, подумал я.

— Что твоим сказать? — спросила Фатима.

Несколько секунд я раздумывал.

— Скажите, что я пошел путешествовать в горы. Пусть ждут меня двое суток, а потом делают, что хотят. Если я не вернусь через этот срок, мне там, где я буду находиться, уже не будет никакого дела до этого мира.

Даже сквозь темноту я увидел, как пристально посмотрела на меня женщина.

— Да поможет тебе Аллах.

Я не стал ей говорить, что у нас с ним давние счеты.

Я очень быстро убедился, что Асламбек прекрасно знает здешние места. На Верхнее вела весьма неплохая дорога, но пройдя по ней не больше двести метров, мы свернули с нее и полезли по склону вверх.

— По дороге нельзя идти, — пояснил мой проводник, — там сплошные посты Султанова. — Его люди тут повсюду. Я единственный, кто знает, как их обойти. — В голосе Асламбека послышалась гордость.

— А почему ты не в отряде Султанова? — спросил я.

— Мы из разных родов. Наш род Бараевых очень древний, а они пришлые, пришли сюда недавно, всего лишь лет семьдесят назад. Тогда между моим прадедом и прадедом Умара произошла стычка, мой прадед был тяжело ранен. Он на всю жизнь остался калекой, не мог двигать правой рукой. Поэтому между нами вражда.

Как будто время в этих местах течет не вперед, а назад, и я очутился в далеком средневековье, подумалось мне.

— Тебе не кажется, что пора забыть о столь древней вражде. Малоли что когда-то было. Столько воды утекло.

— Ни за что! Вражда не знает срока давности и смывается лишь кровью. Если я хотя бы раню его в руку, то тогда мы квиты. Если будете в него стрелять, не стреляйте в правую руку. Она моя.

— А ты пробовал его убить?

Асламбек ответил не сразу.

— Да, но его хорошо охраняют. Никто не может приблизиться к нему с оружием.

Этот содержательный диалог проходил все то время, пока мы поднимались на склон. Мы забирались все выше и выше, идя по козьим тропам. Подчас они были столь узкие, что на них с трудом помещалась ступня.

Внезапно Асламбек схватил меня за руку и пригнул к земле. Это мера оказалась более чем своевременная, так как почти перед нашим носом появились два мужских силуэтов. Они двигались нам навстречу и разминуться на этой узкой тропе не было никакой возможности.

Наше преимущество заключалось в том, что они нас не видели, так как мы лежали, а наша темная одежда сливалась с черной оболочкой ночи.

Асламбек буквально втиснул свои губы в мои ушные раковины.

— Можно только ножом. Я — правого, ты — левого.

Я кивнул головой. Мужчины продолжали идти нам навстречу. Оставалось не больше трех-четырех метров.

Тот, что был справа, едва не наступил на меня. Я раскрутился словно пружина и ударил его ножом в сердце. Раздался сдавленный крик, и мужчина осел на землю.

Асламбек справился со своей задачей еще более мастерски, его жертва даже не пикнула. Он извлек кинжал из тела и вытер его рукой.

— Надо скорей уходить отсюда, их будут искать, — спокойно сказал он как будто каждый день выполнял такую работу.

Я посмотрел на два неподвижно лежащих тела и мне захотелось как можно быстрее и как можно дальше уйти от этого злополучного места.

Он оказался прав, не прошли мы и метров двести, как сперва услышали чьи-то шаги, затем впереди возникли две тени. Но на этот раз мы затаились за большим валуном — и тени проплыли мимо нас.

— Мы уже близко, — сообщил Асламбек. — Чем ближе к его штабу, тем больше вокруг боевиков.

— Но Фатима говорила, что с ним их не больше двух десятков.

— Так скорей всего и есть, ей можно верить, у нее обычно проверенные сведения. Но вокруг всегда полно его людей.

Асламбек и тут оказался прав, мы еще раз видели боевиков. На этот раз их было не меньше пяти человек. Но отряд прошел на довольно большом расстоянии от нас.

В темноте я даже не заметил, как мы вышли на окраину села. Внезапно совсем рядом с нами возник дом. Окна были погашены, даже собаки не лаяли.

Асламбек спрыгнул куда-то вниз, я — за ним. Мы оказались в небольшой низине. Чтобы нас никто бы не заметил, мы легли на землю.

— Вот это и есть Верхнее, — сказал Асламбек.

— Почему тут так тихо, даже собаки не лают.

— А здесь осталось очень мало жителей. Все, кто мог, ушли.

— Почему?

— Потому что здесь Умар построил мощные укрепления. Тут вырыт целый подземный город, повсюду ходы. Люди понимают, что рано или поздно сюда придут федералы и начнется страшный бой. Умар поклялся на Коране не сдавать село. Очень скоро на этом месте будут одни руины.

— Жалко.

— Вам-то что, а я — отсюда. Видите, — он показал рукой вперед, — третий дом — это наш. Но если бы наша семья не ушла, нас бы давно не было бы в живых.

— А ты не хочешь попробовать посмотреть, что стало с твоим домом?

— Конечно, хочу. Но это слишком опасно. Там могут быть люди Умара. А я не хочу с ними встречаться. Назад я уже не вернусь.

— Я понимаю.

— Ничего вы понять не можете, вы пришли сюда из вашего мира. А этот мир наш. Зачем вы сюда идете? Мы сами тут все решим.

— Я сам по себе, — ответил я ставшей привычной в последнее время для меня фразой. — Что дальше мне делать?

— Не знаю, — вдруг как-то непривычно отчужденно произнес Асламбек. — Я свое дело сделал, довел тебя до села. Теперь тут остались твои дела. Смотри, все село расположено вдоль вон той дороги. Штаб Умара — на другой стороне, в самом конце. Сразу поймешь, что это он; этот дом здесь самый большой. — Асламбек на секунду замолчал. — Жаль, если ты убъешь Умара, я бы хотел это сделать сам.

— Почему ты думаешь, что я пришел его убивать?

Асламбек дернул плечом.

— Думаешь, ты первый, кто пришел за этим, — усмехнулся он.

— А что случилось с другими?

— А то, что должно было случиться, то и случилось. Прощай.

— Прощай.

Через несколько секунд Асламбек бесшумно, словно призрак, растворился в темноте. Я остался один. Я посмотрел на часы; они показывали десять минут третьего. Оказывается, мы были в пути меньше двух часов, а мне показалось что гораздо больше. Но так или иначе пора приступать к работе, днем я сделать ничего не смогу.

Я вылез из оврага и направился к ближайшему дому. Я подобрался к нему с задней стороны, перелез через забор. Я сразу понял, что тут кто-то есть. Впрочем, иного и не могло быть, Умар слишком опытный воин, чтобы оставить без прикрытия вход в село. Мысленно я поблагодарилАсламбека, который вывел меня на эти дома с тыла. Боевики не предполагали, что кто-то может прийти со стороны непроходимых гор, а не с низины.

Я сделал несколько осторожных шагов. Внезапно открылась дверь и прямо на меня пошел боевик. Он совершенно не ожидал встретить здесь постороннего и ему понадобилось несколько секунд, дабы понять, что происходит.

Я изо всех сил ударил его по голове прикладом автомата. Тот повел себя просто замечательно, он не стал кричать, а снопом повалился на землю. Теперь надо было ликвидировать остальных.

Выверяя каждый шаг, я вошел в дом. Дверь в комнату была распахнута, и я видел двух сидящих боевиков. Один из них чистил пулемет, другой — курил сигарету.

Проблема заключалась в том, что было плохо видно. А одно неверное движение с моей стороны и поднимется такой шум, что мгновенно сюда сбежится вся охрана Умара. И тут меня осенило: то, чего я боялся, этим я и должен воспользоваться.

Я вошел в комнату.

— Ребята, как поживаете? Не пора ли на тот свет?

Боевики изумленно уставились на меня. Я нажал на курок. Две коротких очереди — и все было кончено. Теперь нужно было срочно смываться с места преступления.

Мертвая тишина, которая до сего момента плотно укутала село, взорвалась почти мгновенно. Послышались голоса, отдаленный лай собак, несколько трассирующих пулеметных очередей осветили темные окрестности. Я же бежал что есть сил. Я услышал громкий топом сразу множества ног и свернул в какой-то проулочек. Буквально как акробат перепрыгнул через забор и притаился под каким-то строением.

Так я поступал несколько раз. Стрельба с каждой минутой усилилась, даже пару раз выпустил свои гостинцы миномет. Боевики явно обнаружили трупы своих товарищей и теперь ждали атаки подразделения федералов. А может, какого-нибудь из своих. Такое на моей памяти тоже случалось.

Наконец я увидел тот самый дом, ради которого проделал столь длинный и опасный путь. Асламбек был прав, спутать его было невозможно.

Я находился в метрах пятидесяти от него. От враждебных глаз меня укрывал забор соседнего дома. Я до боли таращил глаза, пытаясь обнаружить ведущие туда пути.

Внезапно я увидел, как в сторону дома движется группа боевиков, не меньше человек десяти. Попытка была рискованная, однако на данный момент единственно возможная. Я надеялся, что темное покрывало ночи укроет и меня.

Дождавшись, когда боевики поравняются с моим укрытием, я выскользнул из него и присоединился к общей группе. Так как я замыкал их отряд, никто не обратил на меня внимание.

Вся «наша» группа вошла в полисадник и направилась к дому. Однако дальше мне было с ними не по пути, в освещенном помещении они сразу же обнаружат чужака.

Я отсоединился от них, пытаясь обнаружить место, где можно спрятаться. В метрах десяти я заметил будку уборной. Делая вид, что у меня прихватил живот, я быстро побежал туда.

Я закрыл дверь уборной на защелку. Боевики явно не имели привычку соблюдать элементарную гигиену, и запах тут был просто удушливый, как во время газовой атаки. Долго продержаться в этой пыточной камере я не смогу. Да и в любой момент кто-нибудь из боевиков захочет очистить свой организм от накопившихся в нем отходов.

Так и произошло. Через несколько минут дверь несколько раз резко дернули, не оставив мне выбора. Пора было покидать это не слишком приятное убежище.

Я вышел из кабины. Вокруг никого не было. Но меня это не очень радовало, так как я знал, что дом набит встревоженными до зубов вооруженными людьми. Что мне делать в такой ситуации? Ждать пока все снова успокоятся, лягут спать. Но нужно где-то переждать это время?

Я зашел за дом с другой стороны и увидел сарай. Дверь в него была приоткрыта. Я вошел в него.

На самом деле это был не сарай, а конюшня, в стойле находились три лошади. Меня они встретили безразлично, так как были заняты более интересным и важным делом, чем знакомиться с каким-то пришельцем; они ели сено.

Я забился в уголок и замаскировался, накидав на себя сено. Настроение у меня было отвратительное, так как я не видел никакого выхода из этой ситуации. То, что я был еще жив, являлось невероятным везением. Но надеяться, что оно будет сопутствовать мне и дальше в моих авантюрных планах, просто глупо.

Я слышал, как ходят боевики рядом с сараем, до меня доносились их возбужденные голоса. Но постепенно шум начал стихать, затем исчез совсем. Я понимал ход их мысли; противник так и не был обнаружен, так как скорей всего это маленькая группа, которая совершив нападение, тут же покинула село, растворившись в темноте. До рассвета оставалось совсем немного времени. И не использовать их на сон — просто грех.

Но для меня это означало, что пора было приступать к действиям. Я попрощался с гостеприимными хозяевами сарая и вышел из него. Картина мне открылась следующая: у калитки дежурил боевик с автоматом, зато вход в дом почему-то никто не охранял. Ладно, попробуем обмануть его.

Я открыто направился к дому. Стоявший на посту боевик услышал мои шаги и повернулся в мою сторону.

— Эй, ты куда? — спросил он на своем языке.

До сих пор я никому не говорил об этом, но во время первой военной кампании я неплохо освоил местное наречие. К языкам у меня всегда были большие способности, в детстве я учился в языковой школе и всегда имел по английскому только пятерки. При этом я его почти не учил, фонетика, грамматика сами укладывались в нужном сочетании в моей голове почти без всякого моего участия.

— Я с нижней части села, — ответил я, — мы там кое что нашли интересное. Хочу показать Умару. Он в доме?

— В доме, еще не ложился. А что нашли?

— Сперва Умар узнает. В какой он комнате?

— Как войдешь, сразу налево.

Я уверенными шагами вошел в дом. Свет в прихожей не горел, но я повернулся налево и разглядел дверь.

Я почувствовал как учащенно бьется мое сердце. Неужели за этой дверью в самом деле находится человек, за которым я охочусь. Еще несколько мгновений — и все завершится?

Я перевел автомат на боевой взвод и силой дернул ручку двери. Она легко поддалась, я буквально прыгнул, как лев, в комнату. На мою голову обрушился удар каким-то твердым предметом. Я рухнул на пол и перестал чувствовать, думать, жить.

 

Глава восьмая

Я открыл глаза. В комнате было светло. И первое, что я увидел, две склонившихся надо мной бородатых физиономии.

Увидев, что я пришел в себя, один из них с громким криком выбежал из комнаты. И буквально через несколько секунд в комнату вошли несколько человек. К своему удивлению в одном из них я узнал Аслана.

— Оклемался? — спросил меня один из боевиков. У него была длинная густая борода.

Я кивнул головой и сразу же резкая боль, словно копье, пронзила мой череп.

Мое состояние в полной мере отразилось на лице.

— Болит? — спросил боевик. — Ничего пройдет, тем кого ты убил, шакал, гораздо хуже.

Это замечание совершенно не соответствовало действительности, им было гораздо лучше, так как вряд ли у мертвых так сильно может болеть голова, как болела она у меня. Но я благоразумно не стал указывать ему на его ошибку в этом вопросе.

— Это он? — спросил боевик у Аслана.

— Он, — подтвердил парень.

— Молодец. Можешь идти, — сказал бородатый боевик Аслану. — А ты вставай. — Эти слова были уже обращены ко мне. — И без всяких фокусов. Ты понял?

Мне было все понятно. Я сделать попытку встать. Все поплыло перед глазами и мне пришлось сесть на кровать.

— Говорю, паршивый пес, вставай! — вскипел, как утренний кофе, боевик. Он занес над моей головой приклад автомата, но приложился все же по плечу. Правда это тоже было больно.

Но, как ни странно, боль от удара отчасти взбодрила меня, и вторая попытка обрести вертикальное положение оказалась более удачной. Я встал и понял, что даже смогу идти.

— Вперед и с песней, — приказал все тот же боевик. — А ну пой, гад, снова больно ударил он меня по спине.

— А иди ты, козел вонючий, — ответил я. Новая порция боли вызвала во мне такую ярость, что я едва сдерживал неимоверное желание броситься на него и сомкнуть на его толстой шеи свои пальцы. Но я понимал, чем могла кончиться такая атака.

И все же я не сдержался. Бородатый боевик вновь ударил меня, я ответил ему пинком в коленную чашечку. Этим ударом я владел мастерски и тот просто взвыл. Ко мне с перекошенными от ярости лицами устремились его товарищи, сгорая от страстного желания превратить меня в кровавое месиво. Сопротивляться этому их намерению у меня не было никакой возможности.

В это мгновение в комнату вошел еще один человек. Я ни разу его не видел, но сразу узнал его по виденной мною фотографии. Это был Умар Султанов.

— Прекратить! — прикрикнул он.

Боевики буквально замерли на месте, словно позирую перед объективом фотоаппарата. Я лишь подвергался атакам их яростных взглядов. Но это оружие было не самым страшным.

Умар Султанов подошел ко мне, несколько секунд внимательно разглядывал мою особу, словно редко выставляемый из запасников экспонат в музее. Я тоже пристально рассматривал его. Несмотря на густую бороду, было видно, что он еще молод. У него было красивое с правильными чертами лицо. Если сбрить все лишнее и одеть его как подобает нормальному человеку, он мог бы вполне претендовать на роль ведущего какой-нибудь популярной телепередачи настолько запоминающем было его лицо. И половина женщин страны бросали бы все дела и устраивались на экране с одним желанием: посмотреть на своего кумира.

Эта немая сцена продолжалась не меньше двух минут. Мы разглядывали друг друга, как разглядывают друг друга мужчина и женщина при первом свидании.

— Пойдем, — кивнул он мне головой.

Я последовал за ним. Мы прошли в соседнюю комнату. Оглядевшись, я сразу понял, что это нечто вроде личных покоев Султанова. У стены находилась застеленная кровать, на стене висела сабля. На столе же мое внимание привлек космический телефон.

— Кажется, ты хотел меня видеть. Твое желание исполнилось. Смотри.

— Спасибо за предоставленную возможность.

— Ты убил моих людей, — произнес Султанов. Однако в его тоне не было обвинения или угрозы, просто констатация факта.

— Идет война. А на войне то и дело кого-то убивают. Разве ты сам не убиваешь.

— Зачем ты сюда пришел?

Я молчал, так как честно говоря, не знал, как отвечать на этот прямо поставленный вопрос. Сказать правду — поступить слишком опрометчиво, говорить заведомую ложь в такой ситуации — и глупо и бессмысленно, лишь ухудшишь свое положение. Если, конечно, есть куда его ухудшать.

— Я виду, ты не знаешь, что сказать, — усмехнулся Султанов. — Могу помочь тебе. Мы давно знали, что в нашу республику приехал человек. Знали зачем он приехал. Убить меня. Вот только не знали, кто он. Но мы его ждали. А вчера получили информацию, что он направился прямиком ко мне.

— От Аслана? — спросил я.

Умар, подтверждая, кивнул головой.

— Не думай, что Фатима тебя предала. Она не предательница, она верно служит своему хозяину — Сулеймана Аджоеву. Ее же сын перешел на мою сторону. Мы следили за тобой с той минуты, как ты вышел из Свирского. Но на середине пути потеряли твой след. Пропали два наших человека. Ты их тоже убил?

— Да.

Умар несколько секунд молчал, о чем-то раздумывая.

— Ты понимаешь, что за такое тебя ждет лишь одно наказание смерть?

— Чай не маленький.

— Садись, — вдруг предложил он мне. — Хочешь есть?

Как ни странно, но есть я хотел. Прошло немало времени, когда я принимал пищу в последний раз.

— Хочу.

Умар вышел из комнаты, по-видимому, для того, чтобы отдать распоряжения. Я понимал, что одновременно это еще и проверка меня. Поэтому я спокойно сидел, не делая никаких попыток как-то изменить ситуацию. Если и попытаться ее и менять, то другим способом. Моя судьба сейчас целиком в руках этого человека. И все будет зависеть от нашего разговора. Мною же владело предчувствие: несмотря на грозное предупреждение о том, что меня ждет, на самом деле у Умара в отношении меня иные планы. Он чего-то добивается и надо выяснить чего? Только от этого зависит мое спасение.

Вернулся Умар. Вслед за ним появилась красивая девушка с подносом в руках. Она поставила передо мной тарелку с едой — картошку и большой кусок баранины. Так перед казнью не кормят, подумал я, провожая взглядом грациозную, словно газель, официантку. Я вдруг вспомнил, как где-то слышал, что у Умара очень красивая жена. Не она ли это только что предстала перед моим взором.

Я взглянул на Умара и по ответному взгляду почувствовал, что кажется моя догадка верна.

— Ешь, — повелительно сказал он. — С голодным человеком плохо разговаривать, он думает только об еде.

Меня не надо было упрашивать дважды, я жадно набросился на еду. Покончил я с ней быстро, одним залпом осушил бокал с каким-то компотом. Если бы не угроза смерти, все было бы просто замечательно.

— Ты так и не сказал, зачем ты пришел? — напомнил мне он.

— Тебе же известно.

— Я хочу услышать от тебя.

Я пожал плечами.

— Все так, как ты говоришь, я пришел за твоей жизнью.

— А отдашь свою. По-моему это справедливо. Ты как считаешь?

— Должен с тобой согласиться. С твоей точки зрения я заслуживаю смерти.

— Что значит с моей точки зрения, — слегка удивился Умар. — А с твоей?

— Я лишь выполнял работу. На войне она в том и заключается, чтобы убивать. Поэтому с моей точки зрения я ни в чем не виноват. Можно подумать, что ты собрал отряд и вооружился до зубов и выше, чтобы играть в футбол.

Я видел, что мои слова заставили его задуматься. Я даже чуть-чуть прибодрился. В отличии от других полевых командиров, на него, кажется, действует логика. А значит появляется шанс.

— И все же ты умрешь, — сказал Умар. — И совсем скоро. Ты сам только что подтвердил, что это справедливо. Раз мы на войне, то должны убивать своих врагов. А ты мой враг, в этом нет никакого сомнения.

Я почувствовал, как сразу что-то оборвалось у меня внутри.

— Как скажешь. И все же это несправедливо.

Внезапно лицо Султанова изменилось, до этой секунды спокойное, оно вдруг перекосилось от охватившего его гнева.

— Ты говоришь о справедливости. Ваши люди пришли на мою землю, убивают наших людей. Кто их звал сюда?

— Ты забываешь о том, что здесь творится, о том, сколько людей было похищено, убито, если не весь народ, то очень большая его часть ничего не хочет знать, кроме разбоя и бандитизма. Или ты не знаешь, что тут происходит, какие страшные дела происходят, как мучают моих соотечественников, как отрезают головы у военнопленных. Я сам был свидетелем этому.

Умар встрепенулся.

— Где ты это видел?

— Я был в гостях у Арсена Газаева. Очень гостеприимный хозяин, никогда не забуду, как он обращается с теми, кто оказывается у него. Если бы не случай, я был бы уже короче на целую голову. Со мной в зловонной яме сидел один лейтенант. Затем я видел его голову, одну, без туловища. Сколько можно терпеть такие чудовищные злодеяния?

— Я не убиваю пленных, я содержу их нормально. И никого не беру в заложники. Я сражаюсь только с армией.

Я молчал, его слова не вызывали у меня доверия.

— Я вижу, ты не веришь мне, — недовольно сказал Султанов.

— А какая собственно разница, если я скоро умру. Впрочем, могу сказать, что я слышал про тебя совсем другое.

— Это ложь! — горячо сказал Султанов. — Я знаю, кто распространяет эти слухи. Мы никого не истязаем, мы честно воюем.

Я пожал плечами. Я не знал: верить ли ему или нет.

— Почему ты принял предложение Сулеймана? — спросил Умаров. — Я знаю, он пообещал тебе много денег. Только поэтому?

— Он пригрозил, что убьет моего сына, если я откажусь.

Умар внимательно посмотрел на меня.

— Хочешь позвонить домой, узнать о сыне, все ли в порядке?

— Конечно.

— Можешь набирать номер, — кивнул он на телефон.

От волнения у меня плохо слушались пальцы. Мне очень не хотелось чтобы трубку подняла бы моя бывшая супруга или ее нынешний муж. Бог услышал мою просьбу, к телефону подошел сын.

— Алло, — зазвучал далекий, но звонкий голос.

— Игорь, как ты поживаешь? У тебя все в порядке?

— Все в порядке. А кто говорит?

— Это говорит… — Я вдруг замолчал. — Это говорит один знакомый твоей мамы. — Почему ты не в детском саду?

— Ты что не знаешь, сегодня воскресенье.

В самом деле, а я и не помнил. Впрочем, не удивительно, тут воскресений нет. Как, впрочем, и других дней недели.

Голос Игоря внезапно сменил голос Ларисы.

— Кто звонит? — тревожно спросила она.

Но с Ларисой я говорить не собирался, а потому дал отбой.

— Все нормально? — спросил Умар.

— Пока да.

— Что же в таком случае ты собираешься дальше делать?

Я с удивлением посмотрел на Умара.

— Разве я не в твоих руках?

— В моих, — как мне показалось не без удовлетворения подтвердил Умар. — А если я тебя отпущу? Снова будешь пытаться меня убить? — Взгляд Султанова был прикован ко мне.

Я задумался. Куда клонит он? То ли это так он забавляется, то ли у него по отношению ко мне в самом деле есть какие-то планы?

— Я не знаю, я еще не успел обдумать этот вопрос. Было не до того.

Умар усмехнулся.

— Я не настолько наивен, чтобы отпускать своих врагов. Тем более ты убил моих людей. Я такие вещи никому не прощаю. Но я хочу доказать тебе, что я не садист, я никого не мучию. Даже тех, кто повинен в смерти моих друзей. А эти люди были мои друзья. Тебя сейчас расстреляют. Но без всяких пыток. Как солдата, как офицера. И так же похоронят, можешь быть уверен.

— Я не солдат и не офицер, я уже три года, как не ношу погонов.

— Но ты остался им по сути, — резонно возразил Умар. — А теперь пора. У тебя будут последние пожелания? Не обещаю, что исполню, но постараюсь.

Я задумался. Оказывается, это весьма непросто выбрать последнее желание.

— Хотелось бы чтобы моя могила не осталась безымянной. А вдруг однажды мой сын захочет ее посетить. Напиши на кресте: Константин Рюмин и две даты.

— Это я тебе обещаю. А теперь иди во двор.

Я вышел из дома. Там меня ждал целый взвод боевиков.

— Вот туда, — указал Султанов в глубь сада. — А твоя могила будет вот здесь, — показал он мне место возле самого забора. — Здесь уже лежат несколько ваших. Я специально хороню их тут, так как некоторые из наших могут разрыть землю. Есть люди, которым нравится издеваться над трупами. — На лице Умара появилось брезгливое выражение. — Иди.

Стараясь как можно тверже, почти как на параде, печатать шаг, я направился к месту своей казни. Спокойная походка давалось нелегко, так как ноги мои подгибались в коленках. Но я все же дошел, остановился и посмотрел на выстроившихся в ряд боевиков. Их оружие было уже наготове, и они ждали только команды.

Ко мне приблизился один из них с повязкой в руках.

— Завязать тебе глаза? — спросил он.

— Не надо.

Тот посмотрел на меня долгим взглядом и отошел.

Ну вот и все, подумал я. Через несколько мгновений я узнаю нечто такое, что остается человеку неизвестным до тех пор, пока он пребывает на этой уж слишком грешной земле. А теперь мне придется навсегда покинуть это тело, которое верно служило мне столько лет, и превратиться в незримый дух. Что по этому поводу сказал бы отец Борис?

И все же я не хотел умирать, в мои глаза светило солнце, над головой простерлась лазурь неба, совсем рядом ветер, словно забавляясь, колебал зеленые листья. Все это вот-вот исчезнет для меня, я буду навечно погружен в непроницаемую тьму. Но я не могу ничего изменить, у меня осталась последняя возможность: показать этим людям как достойно погибает русский, хотя и бывший, офицер.

— Приготовиться, огонь, — скомандовал тот самый боевик, который предлагал мне повязку для глаз.

Раздались автоматные очереди. Прошла одна секунда, другая, но я был все еще жив, ни одна пуля не попала в меня, хотя я был обсыпан листьями, которые они срезали.

Ко мне подошел Умар. Он внимательно смотрел на меня.

— На сегодня твой казнь отменяется, — сказал он. — Ты можешь идти?

— Попробую.

Я сделал шаг вперед и вдруг почувствовал, что ноги не держат меня. Если бы Умар не успел бы меня подхватить, я бы шлепнулся на землю.

— Помогите ему, — приказал он своим людям, которые минуту назад расстреливали меня.

Они подхватили меня и едва ли не на руках отнесли в дом.

Я сидел на стуле и медленно приходил в себя. Еще никогда я не переживал ничего подобного. Меня самого удивляла моя реакцию; тот затаенный ужас перед смертью, который мне удалось подавить в момент расстрела, вырвался на свободу после того, как он был отменен, и совершенно лишил меня сил. Я был таким слабым, что даже пошевелить рукой было для меня крайне трудным делом.

Умар внимательно наблюдал за мной, понимая, в каком состояние я нахожусь. Он поставил передой мной стакан с какой-то жидкостью.

— Выпей.

Я выпил. Кажется, это был коньяк или нечто похожий на него напиток явно кустарного производства. Я почувствовал, как обожгло мне горло. Но как ни странно, это лекарство вернуло мне силы.

— Можешь успокоиться, — сказал, слегка усмехаясь, Умар, — на этот раз ты не умрешь. Я дам тебе возможность еще пожить. Хотя не уверен, правильно ли я поступаю.

— Спасибо! — Я не смог сдержать волнение.

— Брось, — вдруг резко проговорил Султанов. — Я это делаю вовсе не из жалости к тебе. Ты заслуживаешь смерти. Но я не хочу тебя убивать. Не буду скрывать, мне очень неприятно то, какое мнение сложилось о нашей борьбе. Нас считают бандитами, чуть ли не зверьми в человеческом обличие.

— Прости, Умар, но я самолично видел таких.

— Я знаю, — оборвал он меня. — Таких нужно уничтожать. Они лишь с виду наши, а на самом деле еще большие наши враги.

— Что же ты хочешь от меня?

— Тебе что-нибудь известно о том, что произошло вчера поздно ночью на дороге, которая ведет в Свирское?

— Нет, ничего.

— По ней двигался отряд вашего ОМОНа, на четырех грузовиках. Они попали в засаду.

— Это были твои люди?

— Нет. Это был отряд Арсена Газаева.

Я невольно вздрогнул.

— Что же случилось с ними?

— Всего их было двадцать восемь человек. Десять погибло в бою, почти сразу, а восемнадцать взяли в плен. Сегодня я получил сообщение, что шестеро из них были ранены. Арсен их всех убил.

Умар замолчал с таким видом, словно чего-то не договаривает.

— Ты хочешь сказать, что он отрезал им головы.

Султанов кивнул.

— Он наколол их на колья и выставил вдоль дороги. Остальных увел.

Несколько секунд я сидел неподвижно. Уж лучше бы меня расстреляли, я бы по крайней мере был бы раз и навсегда избавлен от выслушивания таких жутких историй.

— Зачем ты мне это рассказываешь? — спросил я.

— Чтобы ты представлял, кто действительно совершает такие дела.

— Только для этого. Но для меня такие вещи не новость. Мне кажется, ты что-то задумал.

Умар как-то странно посмотрел на меня.

— Я вдруг подумал, что тебе может быть захочется освободить этих людей.

— Но каким образом? — удивился я. — У него целый отряд, а я по сути один. Что я могу сделать?

— Я просто сообщил тебе об этом. Пришел же ты один меня убивать, хотя здесь полно моих людей.

В словах Умара была своя логика.

— То несколько иное, — пробормотал я.

— Тебе видней, — согласился Умар.

Внезапно я оживился.

— А почему бы тебе не заняться их освобождением. Сил у тебя гораздо побольше. Ты же сам только что говорил, что против того, что вытворяет этот палач, — Газаев.

— Я — против, — не сразу отозвался Умар, — я бы с большим удовольствием убил бы его, как бешенного пса. Но это вызовет большие столкновения между нашими людьми. У него в отряде много моих соплеменников. Начнется кровная месть, вместо того, чтобы воевать с вами, мы начнем убивать друг друга. Это то, чего вы так добиваетесь. Я не сделаю вам такого подарка.

— Но в таком случае твое возмущение убийствами не более чем слова. Какой в них толк, они не остановят пытки и казни.

— Ты прав, но я уже тебе сказал причину. Если тебе понадобится моя помощь, я в твоем распоряжении. Я могу привести тебя туда, где находится Арсен, и где содержатся омоновцы. На большее не рассчитывай. А сейчас можешь идти на все четыре стороны.

Я встал. Я все еще не до конца верил, что остался в живых. Это походило на чудо, которые совершал Христос. Нет, пожалуй, даже он такого не мог совершить. А вдруг это подвох и меня убьют где-нибудь по дороге. Сбросят, например, в пропасть. Когда обнаружат мой полуистлевший труп, никто даже не сумеет определить: сам ли я упал по неосторожности или мне помогли это сделать?

Умар прочитал эти мысли на моем лице.

— Боишься идти? Можешь забрать свой автомат. Могу дать любое оружие, какое попросишь. У меня есть все.

— Тогда еще несколько гранат.

Умар кивнул головой. Он открыл шкаф, достал оттуда автомат и гранаты.

— Все, как ты просил, — усмехнулся он.

Я взял автомат, он был без рожка.

— Патроны и запалы к гранатам получишь при выходе из села, — уведомил меня Умар. — А то, кто тебя знает.

— А ты не боишься, что я снова сделаю попытку тебя убить? — спросил я.

Несколько секунд он смотрел на меня.

— В следующий раз ты живым не уйдешь. Ты будешь расстрелян на том же самом месте. Всем известно, я всегда выполняю свои обещания.

Я вышел из дома и пошел по селу. Навстречу мне то и дело попадались боевики, они кто враждебно, кто с любопытством, кто безразлично смотрели на меня. Однако никаких враждебных действий никто не предпринимал. Я же испытывал большое напряжение, как под мощным зарядом тока. В любое мгновение могла прозвучать очередь в спину.

На окраине села боевик в самом деле вручил мне два рожка и запалы к гранатам. Оказавшись вооруженным, я почувствовал себя несколько уверенней. Теперь можно было поразмыслить над всей этой фантастической историей. Почему все-таки Умар оставил мне жизнь? Чего-то он добивается? Но этого я пока не знал. Если бы его в самом деле волновала судьба омоновцев, он бы попытался их отбить. Я не очень верил во все эти сказки про кровную месть. Я не раз видел, как они убивали друг друга и никакие священные обычаи старины их не останавливали.

Да, странный и не совсем понятный для меня человек — этот Умар. И все же я должен его убить. Именно для этого я приехал в эту богом проклятую республику. Но теперь это будет сделать трудней, так как я чувствовал, что нас отныне соединила незримая, но вполне ощутимая нить. И разорвать ее будет не так-то и просто.

Внезапно мои мысли перенеслись к плененным омоновцам. Нет, освобождать я их не собираюсь. Во-первых, это все равно что кончить жизнь самоубийством; и во-вторых, этот вообще не мое дело. Для этого есть сотрудники спецслужб, которым платят деньги. Когда я сам служил в этой системе, то занимался вытаскиванием из плена наших солдат и мирных граждан. На моем счету как минимум с десяток спасенных от страшной смерти душ. Но сейчас я собираюсь проявлять заботу исключительно о спасение своей души.

Я вдруг ощутил нечто вроде решительного спокойствия. Я определил линию своего поведения. Прочь все сомнения, моя задача ясно, как луна в безоблачную ночь: любым способом уничтожить Умара Султанова и после этого как можно скорей навсегда покинуть эту землю. Больше я ничего не хочу. Однако действовать надо более гибко, атака в лоб едва не закончилась для меня самым печальным образом.

К моему удивлению, обратный путь прошел без всяких приключений, мне вообще не встретился ни один человек. И все же окончательно в свое спасение я поверил лишь тогда, когда оказался на окраине Свирского.

 

Глава девятая

Я вошел во двор Фатимы и сразу же наткнулся на хозяйку дома. Она несла корм цыплятам. При виде меня он выпал из ее рук, а сама она побледнела и уставилась на меня, как на пришельца с того света. Впрочем, через несколько секунд я понял, что в ее глазам я и был таковым.

— Господи, не может быть, вы живы. Он жив, жив! Идите все сюда! — вдруг завопила она.

Из дома выбежали Ванда, отец Борис и Павел. И каждый смотрел на меня как будто я был каким-то неземным существом. Но еще больше я удивился, когда священник обнял меня и прижал к своей груди. До сих пор таких нежностей по отношению ко мне он не проявлял. Я аккуратно освободился из его медвежьих объятий.

— Что случилось?

— Как что? — изумился отец Борис. — Фатима всего два часа назад нам сообщила, что вас расстреляли.

Любопытно, подумал я, передача информации у них налажено хорошо.

— Меня действительно расстреливали, — неохотно признался я. Мне не слишком хотелось вспоминать эту страшную историю. — Но не расстреляли, а только попугали.

Выбора у меня не было и я стал рассказывать то, что произошло в Верхнем. Вернее, это был не рассказа, а избранные места из него. Некоторые детали и подробности я в силу определенных причин опускал.

Впрочем, судя по последовавшим вопросам моих слушателей привлекли внимание разные эпизоды из моей героической эпопеи. Ванду, как женщину, больше всего заинтересовал мужчина, то есть Умар и все, что с ним связано. Она долго и дотошно расспрашивала меня, какой он из себя, как держится, как разговаривает, много ли телохранителей его окружают.

Отец Борис больше всего заинтересовался эпизодом моего расстрела и того, что я чувствовал до него, во время него и после него. И даже безучастный ко всему Павел на этот раз спросил, как я пробирался в село?

И все же самой бурной была реакция отца Бориса, когда я в самом конце своего рассказа мельком упоминал о том, что случилось с омоновцами.

— Мы обязаны сделать все, что в наших силах, дабы вызволить их из плена, — решительно произнес он.

— Каким образом вы собираетесь это делать? — раздраженно буркнул я. — Нас вместе с Вандой четверо, а у Газаева несколько сот штыков. Вы уже забыли, как сидели у него в яме и ждали, когда вам отрубят голову.

— Я ничего не забыл, вот именно по этой причине и считаю, что мы должны сделать все, чтобы им помочь, невзирая на грозящие нам бедствия. И вы же сами сказали, что Султанов обещал свое содействие.

— Да, — насмешливо произнес я, — он обещал показать нам место, а всю остальную работу должны выполнить мы. Даже если я сейчас вдруг сойду с ума и соглашусь пойти на это безумие, есть просто предел возможностей человека. А освободить их с такими силами, как у нас, за границей этого предела. Я даже не уверен, может ли нам помочь вмешательство сверхестественных сил, в том случае если вам удастся призвать их на помощь. Боюсь, что и им такая задача окажется не по силам. И кроме того, есть масса всяких структур, в чьи обязанности входит проведение подобных акций. Я вам устал повторять: на этой войне я только за себя.

Отец Борис пристально всматривался в меня, словно надеясь прочитать в моих глазах нечто такое, что укрылось от меня самого. И прочитал! По крайней мере так ему показалось.

— Я вижу, вы на самом деле очень хотите спасти этих омоновцев, но страшитесь или не желаете в этом себе признаться. Вы убедили себя, что вам нет ни до кого дела. Но в действительности это не так, вы рветесь в бой, но при этом больше чем Газаева вы боитесь сказать себе об этом прямо.

Я рассмеялся.

— Знаете, отец Борис, не представляю, каковы ваши успехи в богословии, но в психологии вы слабоваты. Если вы в самое ближайшее время не спуститесь с небес на землю, я вам не завидую.

В ответ на мою реплику отец Борис улыбнулся.

— Если я однажды спущусь, как вы говорите, с небес на землю, то перестану существовать как человек. То, что я пребываю одновременно на земле и на небесах — в этом и заключается моя сила.

Говорить с этим человеком все равно, что с глухим, до него все равно не доходят мои слова. В таком случае пусть думает, что хочет. И за какие грехи послал Бог мне этого попа? Конечно, их у меня до чертиков, но я не собираюсь их искупать, поступая согласно идиотским наставлениям отца Бориса.

— На этом мне бы хотелось завершить наш разговор, я устал и хочу немного отдохнуть, — проговорил я.

Против таких аргументов ни у кого не нашлось возражений. Я вошел в дом и лег на топчан, на котором спал вчера. Мне казалось, что я засну едва моя щека коснется мякоти подушки. Однако шли минуты, а я по-прежнему бодрствовал.

Отец Борис словно наколдовал, и мои мысли не отрывались от этих ребят из ОМОНа, хотя я даже ни разу никого из них не видел. Зато я слишком ясно представлял, в каком положении они сейчас находятся, что их ожидает. Вряд ли Газаев их быстро убьет, это товар, которым можно торговать. Пока они у него, этот бандит ощущает себя в большей безопасности. Но даже если им пока не угрожает немедленная расправа, помучит он их в полное свое удовольствие. И я не уверен, что лучше: умереть сразу или испытать, что такое ад в интерпретации этого чудовища?

Затем я стал думать о том, каким образом можно спасти ребят? В голове рождались самые разные планы, но каждый нелепей другого. Не надо быть профессионалом, любой мальчишка, играющий в казаки-разбойники во дворе скажет, что соотношение сил совершенно нереальное даже для того, чтобы иметь хотя бы один процент успеха.

И все же я продолжал размышлять на эту тему, понимая, что рулон моих мыслей теперь уже не остановить, и он будет раскатываться в этом направлении все дальше и дальше. Так что отец Борис хотя бы частично, но добился своей цели.

Я проснулся от того, что меня трясли за плечи. Не без труда открыл глаза и увидел над собой склоненное лицо Фатимы. Только ее мне не хватало; я вспомнил об ее сыне, который столь вероломно предал меня. И общаться с его матерью мне хотелось меньше всего.

— Пойдем, нам надо поговорить, — негромко, но повелительно произнесла она.

Я неохотно встал и вышел во двор. Сел на скамейку и вопросительно посмотрел на женщину. Фатима заняла место рядом.

— Разговор у меня к тебе ответственный.

— Говори, — отозвался я.

— Про сына.

— Понятно, что про него.

— И еще новость есть у меня, важная. Но о ней потом.

— Как потом! — взвился я, — Сама же говоришь, что важная.

— Важная, но она немного подождет. Хочу просить прощение за Аслана.

— Он предал меня. А я между прочим был гостем в твоем доме. Получается, что вы не чтите обычаи.

— Обычаи мы чтим, — хмуро проговорила Фатима. — Только когда он на вас показал, вы не были в его доме. Я знаю своего сына; как бы к вам он не относился, обычая он не нарушит. А что касается Умара — это его кумир. Он восхищается им, хочет походить на него во всем.

— Значит вы работаете на Султанова? — спросил я.

— Нет, — покачала она головой, — мы из рода Аджоевых. Поэтому я и служу ему. Но сын мой не послушался, он стал сторонником Султанова.

Он предал свой род. А вы знаете наши обычаи, за такой поступок у нас карают смертью.

— Что же вы хотите от меня?

— Чтобы вы никому не говорили бы больше о том, что случилось в Верхнем.

— Но я уже рассказал своим товарищам.

Пауза была очень короткой, но она все же возникла.

— Я говорила с ними, они все обещали молчать.

— Что ж придеться и мне присоединиться к этому обещанию.

Фатима с явным облегчением вздохнула. Я понял, что она не была уверена в исходе нашего разговора.

— Вы обещали поделиться новостью.

— Да, она касается вас. Вам что-нибудь говорит имя подполковника Майорова?

— Майорова? — изумился я. — Кое-что говорит.

— Он отдал приказ поймать вас во что бы то ни стало. И направил специальные группы на поиски. Вас обвиняют в том, будто это вы организовали нападение на отряд ОМОНа.

У меня возникло ощущение, будто я лечу в глубокое пропасть.

— Да откуда вы можете об этом знать!?

— Это неважно, у нас везде есть свои люди, мы можем прослушивать ваши переговоры, что ваши военные ведут по рации. Час назад прибыл курьер с этим сообщением.

— Надо уходить, — сказал я.

— Да, но пока можно не торопиться. Эти отряды выйдут на поиски только завтра утром. Но им известно, в каком месте вы примерно находитесь. Рано или поздно, но они придут в наше село.

— Значит они быстро узнают о нашем тут прибывании. Нас многие видели в селе.

— Никто о вашем пребывании тут не скажет. Всем известно, что вас послал Аджоев. А здесь много его людей. А те, кто не за него, те его боятся гораздо больше, чем федералов и Султанова. Тем более ни тех, ни других сейчас в селе нет.

— Но уходить нам и как можно скорей все равно необходимо.

— Но не сейчас, сейчас уже стемнело. Никто вас не поведет в горы. Завтра рано утром. Пока отряд доберется до нашего села, вы будете уже далеко.

Я кивнул головой. Это было единственно разумное предложение.

— Но куда же мне идти?

Фатима задумалась. Я же смотрел на нее. Мне нравилась эта женщина, от всех ее слов и поступков исходил здравый и отнюдь не женский прагматизм. И то, что она сказала дальше, подтвердило эту мою мысль.

— Все зависит от того, что вы намерены делать?

Черт возьми, не вопрос, а попадание в яблочко. Если бы я знал, что мне предпринять дальше?

— Мне бы не хотелось далеко удаляться отсюда, — осторожно ответил я. — Не исключено, что мне предстоит совсем скоро сюда вернутся.

Фатима кивнула головой, как будто мое возвращение было само собой разумеющим делом. А может быть, по ее мнению именно так дело и обстояло?

— Я отправлю вас в горы, — проговорила Фатима. — Посидите там несколько дней, а потом решите, что дальше делать? Только вам всем придеться дать слово, что вы не скажете никому об этом месте.

— Я обещаю. Что касается остальных, то каждый сам должен сказать за себя.

— Хорошо, я спрошу у них.

Женщина замолчала, но мне показалось, что она хочет еще меня о чем-то спросить. Я решил ей помочь.

— Говорите, что хотите еще узнать?

— Хорошо ли вы знаете Ванду?

— Я вам рассказывал ее историю. Больше мне ничего неизвестно. Почему вы спрашиваете?

— После того, как вы исчезли, она стала задавать много вопросов о том, где вы можете быть. А когда пришло сообщение о вашем расстреле я еле удержала ее, она все время рвалась в Верхнее.

— Наверное, она сильно беспокоилась за меня. Учитывая недавнюю смерть мужа, у нее скорей всего сдали нервы, она потеряла контроль над собой.

— Вам виднее, — сказала Фатима, вставая со скамьи. — Рано утром за вами зайдет проводник. Вы его знаете.

Фатима ушла, я же не торопился возвратиться в дом. Полученные только что сведения заставляли по новому взглянуть на все ситуацию. А она была просто хреновая. Я не сомневался, кто автор этой нелепейшей версии о моей причастности к нападению на отряд ОМОНа. Единственным человеком, кто мог ее выдумать это нелепость, — Майоров. Он воспользовался моим побегом и теперь навешивает на меня, как игрушки не елку, какие только можно преступления. В любых совершенных тут злодеяниях теперь этот негодяй будет обвинять меня. Но это резко меняет положение дел. Я оказываюсь зажатым со всех сторон. Внизу, на равнине мой розыск объявили федералы и собираются активно им заняться. Вверху другой мой опасный недруг — Султанов. И где-то еще поблизости бродит со своими головорезами Арсен Газаев. Ну а в Москве меня ждет еще одна смертельная опасность в виде Аджоева и его бандитов. Куда же в таком случае податься?

Но найти решение этого ребуса я не успел, так как заметил, что ко мне двигается женский силуэт. Не буду скрывать, что я ждал его появление. Мое сердце забилось немного учащенней, чем обычно. Правда что бы это значило, еще предстояло выяснить.

— Можно сесть? — словно школьница на уроке попросила разрешение Ванда.

— Конечно. Билеты на это место еще не распроданы.

— Тогда я первая в очереди, — улыбнулась она и села. — Мы все были потрясены, когда Фатима нам сообщила, что вас расстреляли, — сказала она, сев рядом со мной. — Даже Павла эта новость проняла, я видела, как задрожали у него губы.

— Действительно, не бывалый случай. Даже странно становится, что такая рядовая новость еще может хоть кого-то взволновать. Мне все чаще кажется, что никого не волнует смерть человека. Одной больше, одной меньше, какая разница.

— Это до тех пор, пока речь не идет о знакомом тебе человеке, с кем ты находился рядом. Тогда возникают совсем другие чувства.

— У вас всех возникли?

— А почему ты оказался у Султанова? — проигнорировала Ванда мой вопрос.

— Заблудился. Хотел проверить, кто находится рядом с селом, нет ли каких-либо групп. Увязался за одной — и попал прямо на его базу. Там они меня и сцапали.

Ванда посмотрела на меня, и я почувствовал, что она не совсем доверяет моему нехитрому рассказу.

— Фатима говорила, что ты убил несколько боевиков.

— Да, там был боевой пост. Пришлось его ликвидировать, чтобы они не ликвидировали бы меня.

— Он стоит на окраине села?

— Да.

— А где штаб Султанова?

— На другом конце, в самой большой избе. Не перепутаешь. Но зачем тебе это знать. Ты собралась к нему в гости?

— Просто интересно. Ко мне пришла вдруг мысль: когда-то в студенческие годы я писала рассказы, стихи. У меня даже вышли два маленьких стихотворных сборников.

— Смотрика-ты, не думал, что ты поэт. Не почитаешь?

— В другой раз, пока я еще не настроена на стихи. После смерти Толи я не могу ни читать, ни писать стихи. И вот о чем я подумала: когда кончится весь этот кошмар и если мы останемся в живых, почему бы не написать книгу о всех этих событиях, о том, что мы пережили. Мне кажется, это будет интересное повествование.

— Любопытная у нас подобралась кампания. Отец Борис изучает, как борются между собой добро и зло, ты собираешься писать книгу о наших приключениях. Не знаю, какие правда планы у Павла, но, наверное, несмотря на свой отрешенный вид, он тоже что-то замышляет великое. Иначе почему он большее время молчит. Один я неизвестно чем тут занимаюсь, так мешаюсь у всех под ногами.

— Это не так, ты ведешь нас.

— Я — веду? — искренне удивился я. — Но куда? Я понятие не имею, куда идти.

— И все равно — ведешь, — упрямо повторила она. — Ты лучше нас знаешь, как тут следует поступать, как выходить из безвыходных ситуаций. Не будь тебя, мы бы уже погибли. Иногда у меня возникает странное ощущение; ты словно Бог или пророк, а мы твои апостолы, что шагаем вслед за тобой, как они за Христом.

— Ты наслушалась нашего уважаемого отца Бориса, мне кажется, он плохо на тебя влияет. И вообще, ты сильно преувеличиваешь мое значение. Какой из меня Бог. В принципе я уже должен был целых полдня беседовать с ангелами и как знать может быть и с самим Господом. Так что вряд ли я могу считаться таким уж надежным проводников по здешним кругам ада. Между прочим, завтра утром нам рано вставать, мы уходим. Как я только что узнал, на меня федералы открыли сезон охоты.

— Что произошло? — встревоженно спросила Ванда.

— Меня обвиняют, будто я напал на омоновцев.

— Но это же полный абсурд! — воскликнула она.

— В том-то и дело, что абсурд. По этому он столь и опасен. Тем абсурднее обвинение, тем больше шансов, что оно будет доказано. С этим я в жизни уже столкнулся. Пойдем в дом, пора спать.

 

Глава десятая

Я уже привык к тому, что организация работает тут четко. И рано утром, когда еще в пространстве между гор не полностью исчезли темные ночные сгустки, в доме появился знакомый мне Асламбек. Он терпеливо ждал, когда мы все вытрясем из себя остатки сна. Дольше других это делал Павел, он был настолько недоволен нашим ранным подъемом, что даже не смотрел на нас, а вместо этого что-то недовольно бурчал себе под носом.

И все-таки, когда мы покинули дом Фатимы, село еще спало. Судя по ясному безоблачному небу день обещал быть жарким. Мы стали подниматься в горы.

— Далеко идти? — спросил я нашего проводника.

— Не очень. Но дорога предстоит трудная. Зато можно часто отдыхать, там никого нет, — обнадежил нас Асламбек.

Отдыхать действительно пришлось часто, иначе мы бы просто никогда не дошли бы до цели нашего путешествия. Само же оно оказалось очень тяжелым. Мы взбирались по склону, где не было никаких тропинок. Асламбек был абсолютно прав, здесь в самом деле почти не ступали человеческие ноги. Надо быть полным идиотом, чтобы шагать по этим кручам, когда в мире есть столько удобных прямых тропинок.

Внезапно на очередном привале Павел вдруг швырнул автомат на землю.

— Не желаю больше лезть на эту чертову гору! — громко произнес он. — Я не скалолаз. У меня нет сил. Пусть кто-нибудь объяснит, зачем мы это все делаем. Посмотрите, — протянул он руки ладонями вверх, — все в крови.

Павел не обманывал: он действительно стер с ладоней кожу до мяса. Я посмотрел на проводника и увидел на его лице презрительную улыбку. И внезапно я почувствовал злость. Я подошел к дезертиру.

— Чего стонешь, — прикрикнул я, — не хочешь идти вверх, можешь спускаться вниз. Никто тебя за собой не тянет. Там, в село как раз придут скоро федералы, объяснишь им откуда ты и что здесь делаешь.

Павел ничего не ответил, лишь хмуро посмотрел на меня. В его глазах я прочел большое желание ударить меня.

Внезапно я положил руку на его плечо и заставил его последовать за мной на край небольшой площадки, где мы устроили очередной привал.

— Слушай, земляк, ты же как и я — русский, — тихо произнес я. — Взгляни на ухмыляющеюся физиономию Асламбека, он презирает нас, считает слабаками. И не он один. Я это понял еще в прошлую войну. Потому-то они и взяли автоматы в руки, они уверены, что смелее, ловче нас, гораздо лучше нас воюют, а значит должны нас победить. Пока они не убедятся, что мы сильнее их во всем, они не прекратят сопротивление. А такие, как ты, лишь усиливают в них эту уверенность. А потому не скули. Всем тяжело. Вон Ванда женщина, а слова не скажет. Но ей не меньше тяжело, чес тебе. Слышишь, как громко дышит. Я понимаю, что ты попал сюда не по своей воли, тебя как скот привезли на эту живодерню. Но коли уж оказался между жерновами этой мясорубки, придеться делать невозможное. А не хочешь… Вон лежит автомат, пусти в себя очередь. Я покажу, как это сделать так, чтобы умереть быстро и без больших мучений.

— Домой хочу, — вдруг тоскливо произнес Павел. — Там сейчас сенокос. У меня бабушка в деревне. Когда я в школе учился, все лето проводил у нее. Косить мне очень нравилось. И вообще, я бы хотел жить в деревне.

— Если не будишь скулить, есть шанс, что попадешь к бабушке. А теперь либо вверх, либо вниз. Решай сам. Только учти, я не отец Борис, душеспасительные разговоры вести больше не намерен. Оставлю тебя на месте — и дальше выкручивайся как хочешь.

— Я с вами.

— То есть наверх. И правильно. Зачем отрываться от коллектива.

Наши мучения завершились к полудню. Внезапно мы оказались в малюсенькой лощинке. В первые минуты мы ничего не заметили, но приглядевшись, увидели, что находимся в высокогорном лагере, только тщательно замаскированном. Все строения были укрыты ветками столь умело, что даже вблизи казалось, что кроме деревьев здесь ничего больше нет.

— Пойдемьте знакомиться, — сказал Асламбек. — Вот здесь вы поживете несколько дней.

— Они предупреждены о нашем прибытии? — не без тревоги спросил я.

— Не волнуйтесь, вас давно ждут. Даже встречу торжественную, наверное, готовят. Тут все люди Сулеймана.

Лагерь был не такой уж и маленький; как я потом выяснил, одновременно тут могли находиться до пятидесяти боевиков. Асламбек повел нас к землянке. Это было мощное сооружение, способное выдержать удары с воздуха. Мы спустились на несколько ступенек вниз.

Внутри землянки находились несколько боевиков. Но командира было видно сразу. Это был высокий человек, среднего возраста, разумеется, с бородой.

— Вот привел, — с почтением, даже с робостью доложил Асламбек.

— Арчил Аушев, — представился он. — Добро пожаловать.

Эта фраза проявления традиционного гостеприимства в данной ситуации звучало более чем двусмысленно.

Мы тоже назвали себя. Почему-то самый большой интерес вызвал у предводителя боевиков отец Борис. Он внимательно рассматривал его, словно пытаясь определить, что это за странная птица залетела в его высокогорное гнездо. Что касается моей персоны, то он лишь мельком взглянул на меня. Я даже почувствовал нечто вроде ревности, так как за последнее время я привык чувствовать себя в центре всех происходящих с нами событий.

— Мы приготовили для вас помещение, — сообщил нам Аушев. — Будет тесно, но другого у нас нет. Зато можете жить спокойно, сюда никто не нагрянет. Мы еще поговорим, — пообещал он. — А сейчас вас проводят к месту постоянной дислокации. И еще: вам придеться сдать все имеющееся у вас оружие. Таков у нас тут закон.

Последние его слова заставили меня насторожиться, так как показались весьма знакомыми.

В землянку вошел боевик.

— Это Шамсудин Мамаев, — представил его Аушев. — Ему приказано вам помогать, если у вас возникнуть какие-нибудь трудности.

Шамсудин был молодой, очень красивый кавказец, я бы сказал с классической внешностью горца. У него было все черное: волосы, большие глаза, куртка и брюки. Лицо поражало свои гордым, я бы даже сказал надменным выражением, которое особенно подчеркивал орлиный нос. Почему-то этот Шамсудин сразу же вызвал у меня настороженное к себе отношение.

Что касается Шамсудина, то он не обращал на нас почти никакого внимания, зато не отрывал горящего взора от нашей спутницы. Я видел, что Ванда была смущена столь откровенным и повышенным вниманием к своей особе. Но горец не обращал на эти мелочи никакого внимания, он продолжал жечь молодую женщину огнем своего взгляда. Я подумал о том, что этот парень привык к легким победам и не исключено, что надеется одержать ее и на этот раз. Что ж, поглядим, чем все это кончится, не без ревности подумал я.

Шамсудин пошел вперед, мы — следом за ним. Впрочем, наш путь был совсем недолог, занял не больше двух минут. Красавец-горец привел нас в тесную хижину, внутри которой стояли несколько топчанов и стол. На стене висела полка с посудой. Этим скудным набором ограничивалась меблировка нашего гостиничного номера в этом высокогорном отели.

— Вам придеться жить всем вместе, включая женщину, — сказал Шамсудин. — У нас нет больше мест. Мне известно; русских это не смущает.

— Последние слова он добавил с немалой толикой презрения.

Пожалуй, он был не совсем прав, но возражать я не стал. После длительного перехода нам всем хотелось хотя бы немного отдохнуть. Кажется, Шамсудин понял, что сейчас он здесь лишний. Бросив свой огненный, словно луч лазера, взгляд на Ванду, он удалился.

— Кажется, он в тебя влюбился, — сказал я ей.

Ванда серьезно посмотрела на меня.

— Знаешь, когда он глядит на меня, у меня все внутри замирает. Только не от страсти, а от опасения за себя. Он вызывает во мне страх. У него взгляд, как у настоящего убийцы.

Я кивнул головой, я разделял ее ощущения.

— Не бойся, я постараюсь быть почаще рядом с тобой. И надо соблюдать осторожность.

Я не стал добавлять в слух, что очень трудно соблюдать осторожность, если мы находимся в лагере боевиков, и наша жизнь зависит исключительно от их отношения к нам. В том числе и этого Шамсудина.

Пока же, не раздеваясь, мы легли на топчаны и почти сразу заснули. По крайней мере я. Так начались три удивительных дня в этом высокогорном лагере.

Меня разбудил богатырский храп отца Бориса. Я открыл глаза и почувствовал, что в них нет больше сна. Все же мои спутники спали. Я не стал никого будить и вышел из нашего нового пристанища.

От окружающей красоты захватывало дух. Вокруг, словно сказочные великаны, высились горы, острые вершины которых были покрыты шапками вечных снегов и ледников. Но, пожалуй, самым удивительным был воздух; немного разреженный из-за высоты, он поражал своей не привычной чистотой и свежестью. Таким воздухом, без всяких примесей и добавок, дышали наши предки, а потому и были такими здоровыми.

Я стоял на краю обрыва, любовался окружающей панорамой, но одновременно не забывал наблюдать, что делается вокруг. Я заметил, как в мою сторону направляется Арчил Аушев.

На всякий случай я повернулся к нему лицом и стал ждать его приближения. Аушев, благоразумно не дойдя до меня несколько шагов, остановился. Я понял: это человек опытный, голыми руками его не возьмешь.

— Любуешься? — спросил он.

— Да, очень красиво.

— Я тоже любуюсь, когда позволяет время.

— А здесь много дел? — как бы ненароком спросил я.

— Хватает. Это транзитный пункт. Люди приходят, уходят, снова приходят, если остаются в живых.

— Тебя интересует, что я собираюсь делать?

— Вы все под моей опекой, разумеется, мне бы хотелось это знать. Я стараюсь не допускать возникновение неожиданных ситуаций.

— Тогда вынужден тебя огорчить, пока я не знаю, что буду делать дальше. Хочу спросить: мы здесь в безопасности?

Арчил, как мне показалось, насмешливо посмотрел на меня. Впрочем, из-за густой бороды выражение его лица не всегда угадывалось.

— Идет война, а разве можно быть в безопасности на войне. Но можешь быть спокойным, все знают, что ты работаешь на Аджоева, поэтому тебя никто не тронет. — Арчил задумался на несколько секунд. — Но с другой стороны людям не нравится, что ты хотел убить Умара Султанова.

Его многие тут чтут, как хорошего командира, хотя мы и враждуем с ним.

Но вражда не должна мешать уважения, если человек того достоен. Ты согласен?

— Согласен. Скажи, а за что ты воюешь?

— За свободу.

— Свободу чего? Безнаказано убивать?

— Убийство в бою не есть убийство. Так нас всегда учили. Так повелось издавно.

— Ты был офицером в федеральной армии?

— Да, еще три года назад. Я был старше тебя по званию, капитан. Я был подполковником.

Я не без уважения посмотрел на него; дослужиться в его возрасте до такого чина удается немногим. Значит, было за что вручать для погон новые звездочки. Но откуда ему известно о моем послужном списке?

Арчил понял мой безмолвный вопрос.

— Я кое что знаю о тебе. Иначе я бы не принял тебя здесь. Даже по просьбе Сулеймана.

— Тогда спасибо. Но почему ты ушел из армии?

Арчил снова задумался и почесал бороду. Я заметил, что это он делал уже не первый раз.

— Во время первой войны я сознательно держался подальше от этих мест, чтобы не принимать участие в событиях. Я не хотел быть ни на стороне ни тех, ни других. Я считал, что и те и другие не правы, что все противоречия можно решить по иному, мирно, без применения силы. Но однажды я получил письмо от односельчанина. Его дом находился по соседству с моим домом. Он сообщал, что во время зачистки солдаты изнасиловали мою сестру, а затем убили. Заодно и убили мою старушку мать, чтобы не оставлять в живых свидетелей. Они только не знали, что сосед все видел через дырку в заборе. Несколько дней со мной творилось нечто ужасное, я порывался перестрелять всех, кто был рядом. Не знаю, как я удержался. Но больше в этой армии я служить не мог. Я понял, что должен защищать свою землю с оружием в руках. Думаю, остальные подробности моей биографии тебе не нужны.

— Тебе ли не знать, что на войне такие вещи неизбежны. Но чем ожесточенней будут военные действия, тем больше будет таких случаев. Ты слышал о судьбе омоновцев, на которых напал отряд Арсена Газаева?

— Да. Тех, кого он взял в плен, еще живы. Мы получили это сообщение сегодня утром. Правда обращаются с ними плохо.

— Но другим Газаев отрезал головы. И обещает тоже сделать с оставшимися. Это та свобода, ради которой ты борешься?

Арчил вновь почесал бороду.

— В федеральной армии у меня осталось много друзей. Но между нами кровь моей матери и сестры. Эта кровь никогда не высохнет.

— Кровь Христа тоже никогда не высохнет, — вдруг раздался из-за наших спин голос. Мы одновременно повернулись и увидели стоящего рядом отца Бориса. — Враги тоже пролили его кровь. Но эта кровь взывает о прощении и милосердии, а не о жестокости и мести. А разве не о том же говорит Коран: «Скажи: «Не сообщить ли вам про тех, Кто понесет от дел своих наибольшие потери? Те, чьи усилия впустую Были потрачены в их жизни на земле. Они же думали, что делают прекрасные дела». Разве не о вас тут всех собравшихся говорит ваша священная книга? Разве не напрасны все ваши дела? Они ведут к рабству, к смерти, но не к свободе. Разве так учит Коран завоевывать свободу, разве Аллах требует от вас мщения и гибели ваших врагов? Вот послушайте, что говорит он:

«Среди людей такой тип человека есть,

Чья речь о жизни сего мира

Тебя восторгом ослепляет.

И Бога он зовет в свидетели тому.

Чем переполнены его душа и сердце,

И все же он самый несговорчивый из недругов твоих.

Едва тебя покинув,

Спешит он по земле нечестие рассеять

И погубить посевы и стада.

Но Бог нечестия не любит».

Все ваши предводители без конца твердят о Боге, Алллахе, но что на самом деле говорит он, их интересует меньше всего. Им нужны власть и деньги, они хотят утолить кровью свою жажду зверств.

Я полагал, что Аушев не станет дальше выслушивать наставления отца Бориса, но вместо этого между ними завязалась оживленная беседа, причем с большим количеством цитат из священных книг. Как оказалось, Аушев знал их не намного меньше, чем отец Борис. Несколько минут я слушал разговор этих двух неожиданных собеседников-теологов, затем удалился. В данный момент меня волновали иные мысли.

Я вернулся в нашу хижину и застал там гостя, чье появление, впрочем, вполне прогнозировалось. Рядом с Вандой сидел Шамсудин и не спускал с нее своих наглых глаз. Он в чем-то ее убеждал, это было заметно по его виду, она же не соглашалась. И это приводило в раздражение молодого красавца-горца.

Шамсудин даже не скрывал, что недоволен моим вторжением. Зато Ванда явно обрадовалась. Она подозвала меня рукой. Я сел рядом с ней.

— Вот Шамсудин приглашает меня на прогулку в горы, обещает показать очень красивые места. А я, мерзавка, отказываюсь. Но если ты с нами пойдешь, то я согласна. Скучно сидеть в этих стенах.

— А где же Павел?

— А ты не ничего не знаешь? — удивилась Ванда. — Пришли несколько человек и увели его.

— Как увели? — встрепенулся я.

— Не волнуйся, ничего с ним не сделают, — остановил меня Шамсудин, — он просто поработает до вечера. Будет строить оборонительные сооружения. Тебе бы тоже не мешало взять лопату.

Я в упор посмотрел на этого наглеца.

— Я лучше тебя знаю, что мне и когда брать. Так ты поведешь нас в горы?

Шамсудин ответил мне вызывающим взглядом.

— С большим удовольствием. Ты увидишь, как надо ходить по горам.

Втроем мы вышли за территорию лагеря и остановились возле крутого склона.

— Полезем, — предложил Шамсудин.

— Полезем, — согласился я. — Но только в том случае, если дама согласна.

— Я попробую, — сказала Ванда.

— Видите вон тот пик, — показал Шамсудин. — Надо туда забраться по тому склону.

Я пробежался глазами по предлагаемому маршруту. Он был и сложен и опасен, хотя когда-то я поднимался и по более сильным кручам склонам. Ладно, попробуем тряхнуть стариной.

— Я готов. Если мы поднимемся на пик, ты мне отдаешь свой пистолет. По рукам?

Шамсудин на секунду задумался.

— По рукам.

По большому счету это был альпинисткий маршрут и для подъема требовалось соответствующее снаряжение. Разумеется, ничего подобного у нас не было. Поэтому каждый новый шаг вверх представлял большую опасность. На одном из участком я лишь чудом остался жив, нога, потеряв опору, соскользнула вниз. И если бы Ванда, которая шла за мной, не поддержала меня в нужное мгновение, я бы сорвался вниз. Но она прижала меня к стене, и я успел найти выемку на скале.

Что касается Шамсудина, то он в самом деле был прирожденный горец. Он поднимался столь уверенно, как будто речь шла о тренировочной трассе. Периодически он останавливался, презрительно смотрел на нас, говорил что-нибудь обидное и лез дальше. Но я не обращал на его выходки внимания, мне было просто не до него. Гораздо больше меня беспокоила Ванда, но к моему удивлению она весьма ловко ползла по почти вертикальной стене.

Вершина приближалась очень медленно, хотя мне казалось, что я ползу к ней уже целую вечность. В минуты отдыха я подбадривал себя мыслью, что если я все же сумею добраться до конечной точки этого пика, я благополучно совершу все то, что должен сделать и вернусь домой живым и невредимым. Правда, где мой дом, я еще не знал. Но я находился не в том месте, где решаются такие вопросы.

Шамсудин уже стоял на вершине, и я видел его ухмыляющуюся рожу. С каким бы удовольствием я заехал бы по ней своим кулаком. Ладно, посмотрим, какое будет у него выражение, когда я гордо встану рядом с ним. И все же до самой последней минуты я не был уверен до конца, что это все-таки случиться. Мои силы были на исходе.

И все-же я забрался на этот бесчисленное число раз проклятый мною пик. Вслед за мной вершины достигла и Ванда. Теперь мы находились на небольшой площадке. Все мои усилия были в полной мере вознаграждены открывшимся мне видом. Пожалуй, он был самый красивый из виденных до сих пор мной.

Мы стояли на краю площадке, за которой начиналась бездна. Один неверный шаг — и человек, будто сорвавшийся камень, летит вниз в узкую и глубокую межгорную прогалину. Я вдруг подумал о том, а что если это и есть та цель, которую преследовал Шамсудин. Этот пик — ловушка, в которую он нас заманил. Расправиться с нами ему тут ничего не стоит.

— Ты обещал пистолет, — сказал я ему. — Давай.

— Я был первым, — надменно произнес Шамсудин.

— Мы не спорили о том, кто будет первым, мы спорили о том, поднимемся ли мы или нет. Как видишь, поднялись. Давай. — Я протянул руку за пистолетом.

Шамсудин неохотно вложил в нее оружие. Я почувствовал большую уверенность. И одновременно у меня возникло искушение застрелить этого горца. А в лагере сказать, что он сорвался во время подъема. Ванда не выдаст, а труп будет настолько изувечен, что определить подлинные причины смерти будет вряд ли возможно. Если вообще когда-нибудь достанут тело.

— А все же вы, русские, не умеете лазить по горам. Мы тут будем хозяевами всегда. А если вы попытаетесь нас отсюда изгнать, все эти склоны, — свои слова Шамсудин сопроводил красноречивым жестом, — будут усеяны вашими трупами. У вас солдат много, а у нас гор много. Так что места хватит всем. Вы будете нашими рабами. Многие из вас уже наши рабы. У моего отца в хозяйстве четверо ваших работников. Трое пленных военнослужащих и один инженер. И будут скоро еще, нам надо много людей, мы собираемся еще купить много земли. Хорошо, что вы к нам пришли; когда пленных много, рабы дешевеют. Скоро цена на русских станет совсем маленькой. Правда мне придеться выложить больше денег, так как я собираюсь обзавестись рабынями, а они дороже. У меня будет свой русский гарем. — При этом он красноречиво посмотрел на единственную среди нас даму.

Довольный своим кровожадным спитчем, Шамсудин оскалил белые и очень ровные зубы. У меня же вновь возникло только еще более сильное желание продырявить его живот. Но внешне я постарался спокойно отнестись к его словам.

— А у нс говорят: не говори «гоп», пока не перепрыгнешь. Видел, не так уж и плохо я лазаю по вашем горам. Еще немного потренируюсь и тебя обгоню. Мы, русские, если нас заставляют обстоятельства быстро всему учимся. Так что не надейся, рано или поздно тебя отсюда выкурят, как волка из его норы.

Моя ответная речь явно пришлась не по вкусу Шамсудину, от злости он даже заскрипел зубами. Готовые схватиться друг с другом, мы одновременно отпрыгнули от края пропасти. Мы мерили друг друга яростными взглядами, но в бой идти не спешили. Кажется, и мною и им владело ощущение, что время для поединка еще не пришло.

Вместо него мы двинулись в обратный путь. Он был не менее рискованный, но все же более легкий. Но когда мы вновь оказались в долине, то я и Ванда почувствовали смертельную усталость. Не сговариваясь, мы быстро распрощались с Шамсудином и направились в свой дом. Там нас ждал отец Борис. Его лицо было необычным, оно просто все светилось от радости.

— Хочу вас известить, — встретил он нас словами. — сегодня один из самых счастливых дней в моей жизни. Мы все утро проговорили с Арчилом. И я видел, как глас божий стал доходить до его души. Он сказал, что будет размышлять о том, чтобы завершить борьбу и перестать убивать. Я был прав, когда считал, что можно побороть зло, значит, человеческая душа даже в таких условиях не полностью закрыта для добра, есть в ней щелка, куда можно проникнуть со словом божьим. Только надо ее отыскать, не жалеть для этого усилий, а если надо и жизни. Что вы об этом думаете? — вдруг спросил он.

Но в данный момент об этом я не думал ничего. Мои желания были несравненно более прозаические, я хотел броситься в кровать и уснуть. И все же перед тем, как это сделать, не удержался от скептического замечания.

— Будьте осторожны, отец Борис, помните, что Восток учит человека двуличию. Говорить одно, а делать другое. Здесь словесное согласие еще ничего не означает, вполне вероятна, что это хитрость. Таким образом он хочет вызвать вас на откровенность, чтобы контролировать наши планы.

Ответ священника я уже не услышал, так как упал на кровать и закрыл руками уши. Несколько часов Бог может вполне подождать, тем более в его распоряжении вечность.

Я проснулся, когда уже стемнело. Отца Бориса рядом со мной не было; не исключено, что он отправился на очередной сеанс душеспасительных бесед с начальником этого лагеря бандитов. Зато Ванда лежала на своей кровати, ее глаза были открыты.

— Ты выспалась? — спросил я.

— Да, я давно не сплю. Ты храпел, как медведь, — рассмеялась она. — Если медведи храпят.

— Прости, я не хотел. Зато по храпу можно сразу определить, что этот человек жив, — в тон ответил я.

— Не беспокойся, мой муж храпел еще сильней. Сначала меня это сильно раздражало, а потом я научилась засыпать под его храп, как под колыбельную мелодию. Я не спала по другой причине.

— По какой же?

— Меня беспокоит Шамсудин. Я не могу отделаться от ощущения, что он что-то замышляет.

— Не исключено. Остается одно — быть все время на чеку. Но не думаю, что он так уж опасен, как пытается казаться. Он знает: если с нами что-то случится, ему не поздоровится. Как-никак мы под высоким покровительством самого эмира бен Сулеймана Аджоева. Я уже убедился, что его приказы выполняются тут беспрекословно.

— Здесь что-то душновато, пойдем на воздух, — предложила Ванда. Я не возражал.

Мы вышли, если можно так выразиться, на улицу. Уже стемнело, на небо высыпали кристаллы звезды. Здесь в горах они казались особенно яркими и чистыми, словно отборные алмазы. Мы сели на два рядом стоящих валуна.

— Странно все это. Никогда не могла себе представить, что окажусь в каком-то поднебесном лагере, среди боевиков. Порой кажется, что я сижу в кинозале и смотрю фильм. Ты подтверждаешь, что всего этого просто не может быть, потому что не может быть никогда.

— Ты права, это не может быть никогда, но это происходит на самом деле. И это покруче, чем в самых крутых фильмах.

— Только иногда бывает очень страшно. Вот как сегодня на той площадке, когда вы едва не схватились друг с другом. Я не знала, что делать в тот момент: то ли вас разнимать, то ли самой спасаться.

— Да, ситуация была опасной. Один из нас мог бы быть уже мертвым.

Ванда зябко передернула плечами.

— Холодно? — спросил я.

— Да. И от жизни, и от погоды.

Я снял свою куртку и укрыл ею женские плечи. Она благодарно посмотрела на меня.

— Знаешь, — вдруг задумчиво произнесла Ванда, — мне всегда все удавалось. Я даже не могла понять, почему так везет. Я не прикладывала к этому никаких особых усилий.

— И что же тебе удалось?

— А все. На первом курсе института у меня совершенно нежданно-негадано открылся поэтический дар, из меня хлынули стихи, как из прохудившей трубы. И как ни странно, мне удалось издать целых три поэтических сборника. Люди добиваются этой цели всю жизнь, а я пошла в издательство — и мои вирши приняли.

— Расскажи, как это у тебя происходил этот процесс. Вот я никогда не хотел писать стихи.

— Я безумно влюбилась в человека, который умер задолго до моего появления на свет. Я без конца повторяла его имя, читала его стихи. Мужчина, который стал первым моим возлюбленным, был французский поэт Артюр Рембо. Я часами плакала над его биографией, особенно над теми страницами, где описывалось, как он потерял ногу и как он умирал в марсельском госпитале. Хочешь я прочитаю его строки.

— Да, — сказал я, заинтригованный.

— «В то время как я плыл вниз по речным потокам

Остались навсегда мои матросы там,

Где краснокожие напали ненароком

И пригвозили их к раскрашенным столбам.

Мне дело не было до прочих экипажей

С английским хлопком их, с фламандским их зерном.

О криках и зерне не вспоминая даже,

Я плыл, куда хотел, течением влеком»

Ванда вдруг замолчала.

— «Течением влеком», — задумчиво произнесла она. — Мы тоже, как эти самые матросы, влекомы течением. И тоже не представляем, куда оно нас несет. Нет, больше что-то не хочется читать. Прежнее время для этих стихов уже ушло, а новое для них еще не наступило.

— А что тебе еще удалось? — поинтересовался я.

— Я же сказала все. Спортом занималась, дзюдо. На чемпионате республики заняла второе место. Потом повстречалась с Анатолием, сперва он в меня влюбился, потом — я в него. Квартиру быстро получили, хотя другие ждали ее десятилетиями. И все было замечательно, пока не начался весь этот кошмар. Ну зачем, кто это все придумал? Разрушить целый город, уничтожить столько людей. Тысяча лет буду жить, а так и не пойму, кому это понадобилось.

— Люди охвачены демоном разрушения. Я убедился, какая бездна жестокости таится в каждом из нас. И если она вылезает из-под контроля, овладевает человеком, он становится хуже зверя. Его надо непременно убить. Иначе он будет пить кровь, но никогда не напьется. Наоборот, чем больше он это делает, тем сильнее жажда. Я видел все это своими глазами.

— Да, ты, наверное, прав. — Ванда вновь зябко передернула плечами.

И в самом деле с каждой минутой становилось прохладнее, с высоких гор спускался зародившийся в космических глубинах холод и окунал нас в свои потоки. Но он мне помог сделать то, о чем я давно мечтал.

Я обнял Ванду за плечи, и она доверчиво прижалась ко мне. Наши губы встретились, и долго оставались соединенными. Мои руки сами собой сжали ее грудь. Кровь застучала у меня в висках, как барабан перед строем на плацу.

Внезапно она резко отодвинулась.

— Что случилось? — спросил я.

— Извини, я не могу. Только что погиб муж, а я уже… Нет, может быть потом… Не знаю. Лучше будет если мы вернемся в землянку.

Разочарованный, я вслед за ней поднялся со своей импровизированной скамейки. Ванда быстро шла к дому. Я шел вслед за ней, стараясь успокоить свою разгорячившуюся кровь. Но несмотря на все мои увещевания, она упрямо продолжала стучать в висках.

 

Глава одинадцатая

Проснулся я таким же раздосадованным и раздраженным, как и лег спать. Уже все пробудились и ждали, когда тоже самое сделаю и я.

Когда мы пришли на завтрак, он уже был в разгаре. Мы сели на краешек большой скамьи. Надо сказать, что кормили здесь обильно, недостаток продуктов лагерь явно не испытывал. Я положил себе в тарелку большой кусок баранины и солидную белоснежную горку риса.

Но даже хорошая пища не развеяла мое дурное настроение. Отказ Ванды все еще угнетал меня. Где ей было понять, как сильно за три года я соскучился по женской ласки, сколько за это время накопил энергии неутоленной любви. Дабы это почувствовать, нужно самому пройти через эти круги ада.

К тому же меня не покидало ощущение, что обедавшие с нами боевики смотрели на нас более враждебно, чем обычно. Чем это вызвано, я не понимал, ничего такого, что могло бы повлиять на их отношение к нам, вчера не произошло. Но я уже несколько раз ловил на себе недружелюбные взгляды.

После завтрака я решил заняться своим любимым делом — побродить по горам. По правде говоря, мне не хотелось ни с кем общаться. Обида на Ванду за вчерашний отказ не прошла, не было также никакого желания слушать проповеди о всемирной братской любви отца Бориса. А он, если судить по его торжественному виду, как раз был настроен на их произнесение.

Почему-то я всегда сильно тяготился даже кратковременным одиночеством в городе, но одиночество в горах меня не беспокоило, наоборот, я ощущал странный восторг от того, что нахожусь один на один в этом мире каменных исполинов. Я уже довольно долго бродил между скал, садился на валуны, любовался синусоидами горных хребтов, выкуривал сигарету и шел дальше. Внезапно мне показалось, что где-то раздался женский крик. Я прислушался и не напрасно; он повторился. Определив направление, я поспешил туда.

Я шел по узенькой тропинке. С одной стороны была уходящая ввысь отвесная стена скалы, с другой — уходящий глубоко вниз провал. Я завернул за угол и резко затормозил. Моему взору открылась следующая картина: на небольшой полянке находились три боевика, среди из них — Шамсудин. Он был занят тем, что срывал одежды с Ванды, которая отчаянно сопротивлялась и громко кричала. Товарищи же насильника стояли неподвижно рядом и наслаждались этим зрелищем, подбадривая его громкими возгласами и полезными советами.

Меня никто из них не видел, так как они стояли ко мне спинами. Я спрятался за скалу. Вот мразь, теперь понятно, что он задумал и почему некоторые боевики обстреливали меня злыми взглядами. Но что мне делать в этой ситуации? Со мной был лишь пистолет против трех автоматных стволов. И кроме того, сейчас мне очень не хотелось никого убивать, так как это неизбежно вело к осложнению отношений с Аушевым с очень опасными для нас всех последствиями, так как в его руках были все ключи от наших судеб.

Ванда снова отчаянно призвала на помощь, в ответ боевики громко загоготали. Я вздохнул; вот напасть на меня, вновь ситуация не дает мне никакого выбора. Ну ладно, посмотрим как вы будете смеяться через секунду. Я снял пистолет с предохранителя.

Я вышел из своего укрытия.

— Стоять, кто сделает хоть одно движение, тут же станет трупом. Вся троица с изумлением возрилась на меня. Мое появление в этой сцене сценарием было явно незапланированным.

Несколько секунд боевики в самом деле соблюдали мораторий на движение.

— Стреляйте в него! — внезапно завопил Шамсудин.

Двое боевиков попытались вскинуть свои автоматы. Но я был готов к такому повороту событий. Я сделал шаг вперед и дважды выстрелил почти в упор. Они оба повалились как подкошенные.

Но пока я расправлялся с его товарищами, Шамсудин воспользовался этими мгновениями и бросился бежать. Тропинка здесь все время петляла, что давало ему шанс уйти от меня. Но упускать этого негодяя мне не хотелось.

Я устремился за ним, целясь в него. Но когда я хотел уже выстрелить, он свернул и исчез. Я увидел его лишь тогда, когда сам достиг поворота. Он не стал бежать по дорожке, а полез вверх на гору. Мне ничего не оставалось, как последовать за ним.

Шамсудин заметил меня. Он нырнул под валун, выставил автомат и дал по мне очередь. Но я успел спрятаться за камнем. Он и отразил выстрелы.

Теперь я знал, что он по мимо прочему еще и меткий стрелок. Это повышало его шансы и снижало мои. А наши силы и так не равны, у него — автомат, у меня — пистолет.

Я понимал его тактику и мысленно одобрял ее. Он поставил перед собой цель оказаться над моей головой и стрелять в меня сверху. Если ему удастся этот трюк, считай, что моя песенка спета.

Шамсудин старался взбираться на гору таким образом, чтобы находиться на одной перпендикулярной линии со мной. Моя же задача было не давать ему это сделать. Будь у меня автомат, я бы давно снял бы его. С пистолетом все становилось сложнее. К тому же мне приходилось экономить патроны.

Несколько раз повторялась одна и та же мизансцена. Он находил подходящее укрытие, устраивался за ним и начинал палить в мою сторону короткими очередями. Видимо и у него с патронами была напряженка. Я тут же прятался за какой-нибудь камень или выступ и отвечал ему одиночными выстрелами.

Внезапно я потерял его из вида. Я смотрел во все стороны; смертельно рискуя, даже наполовину высунулся из своего укрытия, но Шамсудина не обнаружил. Куда же он мог подеваться? Не провалился же сквозь гору.

Прошло пять, десять минут, но он не подавал признаков жизни. А может, я его убил? пришла ко мне мысль. Я стал ползти в ту сторону, где видел его в последний раз. Я понимал, что подвергаю себя огромной опасности; если он где-то тут по близости затаился, мне каюк.

Я добрался до его последнего убежища. Но Шамсудина тут не было, я лишь обнаружил разбросанные стрелянные гильзы. Я пополз дальше и буквально через пару минут мне открылась загадка таинственного исчезновения моего врага: я обнаружил вход в пещеру. Ну разумеется, он знал о ней и вел меня сюда за собой.

Я вставил в пистолет последнюю обойму. Подошел к лазу в пещеру, осторожно заглянул в нее. Мне она показалась весьма большой, по крайней мере вход был в нее был довольно широкий, взрослый человек нормальной комплекции мог попасть туда без проблем.

Я взял увесистый камень и бросил его в пещеру. И едва он приземлился внутри нее, как оттуда ударила очередь. Я снова бросил камень и снова услышал очередь. Значит он плохо видит, что происходит, и стреляет на звук. Попробуем воспользоваться этим обстоятельством.

Я вновь швырнул камень. И как только прогремела очередь, бросился в пещеру. И сразу же попал в царство темноты. Но она длилась буквально мгновение, так как оказалась разорванной вспышкой молнии новой очереди.

Я был готов к такому повороту событий и упал на холодный пол пещеры. Сверху на меня посыпалась каменная пыль. Я выстрелил туда, где сверкнула молния. Несколько секунд я прислушался к тому, что происходит. Шаги Шамсудина удалялись от меня. Я встал и пошел вслед за ним. В пещеру все же проникали немногочисленные фотоны света, что позволяло наполовину ощупью, наполовину, напрягая зрение, находить дорогу. Впереди себя я постоянно слышал шаги моего противника. Судя по звукам, расстояние между нами медленно, но сокращалось.

Внезапно свет усилился, и я мог лучше разглядеть пещеру. Она напоминала штольню, которая поднималась вверх.

Света становилось все больше, зато я перестал слышать шаги Шамсудина. Впереди я увидел проем. Моя догадка, которая осенила меня пару минут назад, подтвердилась — пещера была сквозной, и Шамсудина уже нет в ней.

Осторожно я подошел к выходу и на мгновение выглянул. Однако очереди не последовало. За такое короткое время я не успел ничего рассмотреть, но мне показалось, что лаз из пещеры выходит прямо на склон. Но куда он ведет, я не видел.

Я лег на землю, подполз к выходу и снова выглянул. Так и есть, я действительно увидел склон. Он был совсем небольшим и соединял пещеру с довольно большим плато. На нем были раскиданы множество больших, средних и маленьких валунов. Я не сомневался, что за одним из них и прячется Шамсудин.

Ждешь, когда я тебе покажусь, мысленно сказал я ему. Ну жди.

Я стал раздумывать, как выбраться из этой западни и не угодить под пули своего врага. Я снова и снова разглядывал плато, пытаясь обнаружить затаившегося Шамсудина, но тщетно.

Ладно, попробуем психическую атаку. Еще с прошлой войны я заметил, что многие боевики весьма податливы на подобные провокации и быстро утрачивают психологическое равновесие. А он, судя по всему, как раз из таких.

— Эй, Шамсудин, а ты трус и негодяй, — закричал я во всю мощь своих голосовых связок. — Ты хуже импотента, баба дала тебе отпор, так ты взял своих дружков — таких же подонков, как и ты — и решил изнасиловать ее. Ты даже побоялся сделать это самостоятельно — а вдруг она откусит твой вонючий грязный член. Ты не джигит, ты козел вонючий!

То, что мои слова благополучно долетели до слуха Шамсудина, красноречиво доказала автоматная очередь. Для меня она была не опасна, так как я на всякий случай отполз немного вглубь пещеры. Но так, чтобы иметь возможность наблюдать за плато.

Мне удалось засечь место, откуда раздались выстрелы. Эх, была бы снайперская винтовка, я бы достал этого Шамсудина в два счета. Этим оружием я пользовался совсем неплохо. Но что сделаешь с пистолетом, будь он трижды неладен.

— Шамсудин, ты хотел иметь русских рабынь, — снова закричал я, — не надейся, сегодня твой труп будут клевать птицы. Посмотри наверх, видишь грифа, уже совсем скоро он выклюет твои мертвые глаза. Оглянись, твоя смерть стоит за твоей спиной, она тебя сейчас трахнет по голове топором. Она терпеть не может оставлять в живых таких ублюдков, как ты и всегда готова взять их к себе в объятия.

Терпение Шамсудина оказалась на исходе, он высунулся по пояс и стал целиться в меня. Но я выстрелил первым. Попасть из пистолета с такого расстояния было почти нереально. Но я попал! Шамсудин схватился за плечо и выронил автомат.

Я решил воспользоваться этим обстоятельством, выбросился из пещеры прямо на склон и съехал вниз. Я не заметил, что спуск не доходит до плато где-то метр и упал на его каменное покрытие. Но обращать внимание на боль было некогда, я быстро, словно змея, пополз вперед, огибая валуны и камни. Пока Шамсудин не пришел в себя после ранения, необходимо было приблизиться к нему на максимально близкое расстояние.

Но и он сознавал нависшую над ним опасность. Он поднял автомат и пальнул в мою сторону. Очередь ударила в камень, за которым я лежал. Но теперь нас отделяли буквально несколько десятков метров. Мы оба понимали: начинается заключительная часть нашей игры.

Я решил изменить тактику. До сих пор я прятался, а он пытался меня подстеречь и подстрелить. Теперь пора поменяться ролями, выслеживать дичь буду я.

Я попытался изучить подступы к укрытию Шамсудина. Если мне удастся пробраться к огромному валуну, то между нами будет всего три-четыре метра. И тогда одно неосторожное движение с его стороны и для него все будут навсегда кончено.

Я наметил предстоящий маршрут. Мне нужно было сделать все два небольших броска. Я оторвался от спасительной земли и что было сил бросился вперед. Я надеялся только на одно, что его рана ослабит его реакцию.

Мой расчет сработал, он выстрелил уже тогда, когда я лежал за камнем. От нужного мне валуна меня отделяло всего метра два. Но это были два самых опасных метра.

Но на этот раз Шамсудин мне помог, вернее помогло то, что у него не выдержали нервы. Он оставил свое укрытие и направился к краю плато. Я не знал, зачем он так поступает, может быть, там тоже была какая-нибудь пещера, где бы он смог укрыться. Но если это так, то нельзя позволить ему там спрятаться.

Мы оба ползли по острым камням, раня и царапая тело. Шамсудин оставлял после себя кровавую полосу. Он несколько раз стрелял в меня одиночными выстрелами, почти не целясь. У него то же кончались патроны. И, кажется, силы.

Наконец он дополз до края плато. Никакой пещеры там не оказалось, дальше была пропасть и идти ему было некуда. Только туда.

— Эй ты, русская свинья! — закричал он. — Все равно я тебя убью и бабу твою трахну. А потом вырежу ей кишки. Знаешь, сколько русским я уже вырезал кишки. И буду резать, резать и резать! — Он выстрелил по сути дела в воздух, так как не видел меня.

Я же лежал за валуном. По моим подсчетам у меня оставалось три патрона. Вполне достаточно, чтобы раз и навсегда покончить с этим негодяем. Я знал, что сделаю это, несмотря на весь риск испортить отношения с Аушевым. Но иначе я уже не мог поступить.

Я взял большой камень и бросил его в сторону Шамсудина. Я услышал сухой щелчок автомата, но выстрела не последовало. Все, он расстрелял весь боекомплект. Я встал и направился в его сторону.

Шамсудина я обнаружил через десять метров. Бесполезный автомат валялся у его ног. Увидев меня с пистолетом в руках, он затрясся одновременно от ярости и страха.

— Прыгай сам, — указал я ему на пропасть.

— Нет! Ублюдок, козел вонючий!

Внезапно он схватил автомат за дуло и устремился на меня. Я выстрелил ему в те самые кишки, которые он так любил вырезать у своих жертв. Его звериный крик эхом разнесся по горам. Дабы не дать ему шансов уцелеть, я влепил в его живот две оставшихся у меня в обойме пули.

Шамсудин как-то удивленно посмотрел на меня, на его губах появилась кровавая пена, и он упал. Я увидел, как быстро стекленеют у него глаза.

— А ну брось пистолет! — услышал вдруг я чей-то приказ.

Я поднял голову. На ближайшей от меня вершине стояло не меньше десятка боевиков. Их автоматы были нацелены на меня. Рядом с ними я заметил отца Бориса.

Я бросил пистолет. Боевики под командой Арчила стали спускаться на плато. Через несколько минут они подошли ко мне. Арчил склонился над телом Шамсудина, но убедившись, что он мертв, тут же поднялся. В его глазах я увидел неподдельную ненависть.

— Ты ответишь за его смерть, — процедил он. — Пошли.

Пока мы возвращались в лагерь, все молчали. Только отец Борис шел рядом со мной и разъяснял мне, что случилось.

— Они были встревожены вашим исчезновением, расспрашивали у меня. Но я не знал, где вы. Тогда они пошли вас искать. Они обнаружили Ванду всю растерзанную, и она рассказала, что случилось. Они отправились на то место и увидели двух своих мертвых. Арчил приказал найти тебя и Шамсудина как можно быстрей. Вы не знаете, но Шамсудин его племянник.

Мое сердце провалилось к пяткам. Зная прочность у горцев родственных уз, пощады от Арчила ждать не приходилось.

— Мы говорили сегодня все утро, и я почти убедил его сложить оружие, перестать убивать. Слово божье дошло до его сердца. И вот что произошло. Теперь он вряд ли согласиться это сделать, — идя рядом, сетовал священник.

Я почувствовал злость.

— Вы понимаете, что он меня ведет убивать. Он мне не простит смерть этого подонка.

— Крепитесь, Бог вас не оставит, — проговорил отец Борис. — «Истинно, истинно говорю вам: кто соблюдет слово Мое, то не увидит смерти вовек».

Я показал ему довольно обидным жестом, что больше общаться с ним не хочу, и он направился к Арчилу доносить до него слово Божье.

Вместе с Арчилом мы вошли в дом, где он жил. Кроме нас, здесь больше никого не было. Он смерил меня взглядом.

— Ты умрешь, — сказал он.

Я ничего не ответил.

— Он был сыном моего старшего брата. Он умер, и теперь я глава рода. По нашим законам я обязан тебя убить. И сделаю это.

— Я тоже знаю ваши законы. Разве по вашим законам можно насиловать женщину, которой вы сами же оказали приют, обещали свою защиту. В чем я виноват, в том, что я заступился за нее, а потом не дал ему себя убить. Любой горец действовал на моем месте точно так же. Не я виноват, что твой племянник был негодяем. Перед смертью он хвастался, что вырезал у своих жертв кишки. Это правда?

— Правда, — неохотно подтвердил Арчил. — Я пытался запретить ему это делать, но он все равно тайно продолжал. Ему доставляло это занятие удовольствие. Но это ничего не меняет по отношению к тебе. Все, кто в этом лагере, требуют твой смерти. Ты убил не только его.

— Я спасал женщину. Если их было бы двадцать человек, я бы вступил в бой с двадцатью. Разве ты бы не поступил также, если бы кто-нибудь напал на твою жену или невесту?

— Но она же тебе чужая, так сказал отец Борис.

— Он не знает всего, недавно мы объяснились. Мы любим друг друга и хотим стать мужем и женой после того, как все это кончится.

Это была единственная в моих словах ложь. Но ложь во спасение.

Арчил молчал в задумчивости.

— Шамсудин был страшным человеком, из него мог выйти только хороший палач, — произнес он и в его голосе послышалось не то грусть, не то сожаление. — Но если я тебя пощажу, боевики поднимут бунт.

— Но ты же их командир, ты должен их усмирить. Иначе грош тебе цена. В такие моменты и проверяется его истинный авторитет.

Арчил на несколько минут снова замолчал.

— Я получил сообщение от Умара, — внезапно сказал он. — Он просил тебе передать: отряд Газаева ушел на боевое задание. Омоновцев охраняет всего человек двадцать. Другого такого шанса их спасти не будет. Я тебе дам любое оружие, какое попросишь. Даже пушку.

— И что же я по-вашему должен сделать: пойти на их выручку. Вдвоем против двадцати.

— Тебе решать, — пристально посмотрел Арчил на меня. — Вот мой тебе приговор: либо ты идешь их спасать, либо я вывожу тебя прямо сейчас на плац, ставлю напротив своих людей. Дальше продолжать?

— Какая разница, так и этак один конец. Не пойму вас, почему вы так с Умаром беспокоитесь о судьбе омоновцев. Но почему в таком случае вы сами не желаете ничего предпринять.

— Разве тебе Умар не объяснял: мы хотим их вызволить, мы не палачи, а борцы за свободу нашего народа. Но мы не можем это сделать; если мы прольем хоть каплю крови одного муджахеда Газаева, его род объявит и моему роду и роду Умара кровную месть. И тогда мы без помощи вашей армии сами уничтожим друг друга. Такого мы позволить себе не можем.

Выбирай.

— Замечательный ты нашел способ покончить со мной. Ладно, коли нет выбора буду спасать омоновцев. Веди в свой арсенал.

Мы шли по лагерю. Такой неприкрытой ненависти к себе я еще не встречал. Все, кто попадался нам по дороге, хватались за автоматы и имитировали стрельбу. Причем, некоторые делали это столь натурально, что могли играть бы эту сцену в настоящем театре. Арчил вел себя странно, он не обращал внимание на эти выходки и кажется даже их не замечал, так как смотрел только перед собой.

Это был действительно арсенал. Здесь было припасено столько оружия, что его хватило бы не на один год войны. Причем, в нем находились преимущественно самые последние образцы. Я внимательно разглядывал их, прикидывая, что мне может понадобиться. Впрочем, я совершенно не верил в успех этого предприятия. На мой взгляд шансов уцелеть у меня было больше, если бы меня расстреливал целый взвод, чем при попытке освободить омоновцев.

Я отобрал все, что мне было необходимо. Получился весьма увесистый груз.

— Мы поможем тебе все это доставить на место, — успокоил меня Арчил. — А далеко это?

— Семь километров. Волчье урочище. Глухое и труднодоступное место. Ровно через час мы выступаем.

Я вернулся в наше жилище. Там уже собралась наша команда. Я коротко объяснил ситуацию.

Первым откликнулся отец Борис.

— Я рад за вас, вы приняли абсолютно верное решение.

Я внимательно посмотрел на него. Его глаза сияли энтузиазмом, словно речь шла об увеселительной прогулке.

— Вым тоже пойдете.

— Я готов.

— Вы не поняли меня, отец Борис. Вам придеться пойти с оружием и принимать участие в операции не как священник, а как воин.

— Я не могу это сделать, я вам говорил, что дал клятву Богу, что никогда не возьму в руки оружия. Чтобы не происходило.

— А я вам говорю: вы пойдете как солдат. И будете все делать, как солдат. То есть стрелять, убивать. И мне абсолютно наплевать, что вы там наобещали вашему Богу. В этой операции вашим богом буду я.

— Я готов делать все, что вы скажете. Но только без оружия, — тихо, но упрямо произнес отец Борис.

Нервы мои не выдержали.

— Если вы действительно хотите, чтобы омоновцы получили бы шанс на спасение, вы должны понять: их спасти может только оружие в наших руках. Будет тяжелый бой, их двадцать против нас троих. И вы возьмете автомат в руки и будете беспрекословно выполнять мои приказы. Если мы их спасем, Бог вам простит ваше клятвоотступничество. И Может даже скажет с небес «спасибо».

Я еще не раз не видел отца Бориса таким несчастным.

— Я никому не рассказываю этой истории, но сейчас я вынужден поделиться ею с вами. Я служил в армии, в десантных войсках. И был одним из лучших солдат в нашем подразделении. Мне нравилась воинская служба, я даже подумывал остаться после срочной, поступить в военное училище, стать офицером. Однажды у нас проходили обычные стрельбища. Была моя очередь. Никто так и не выяснил, как это произошло, но внезапно около мишени оказался парень из нашей роты. Моя пуля попала ему в голову.

Было расследование, меня признали невиновным, всю вину за то, что случилось, возложили на погибшего. Наверное, так все и было, но это происшествие потрясло меня до основания. То, что я прервал человеческую жизнь, жизнь своего товарища, не давало мне ни минуты покоя. И тогда я дал клятву, что больше в жизни ни разу не возьму в руки оружие. А чтобы вымолить прощение за загубленную жизнь, я стал священником. Умоляю вас, не требуйте от меня, чтобы я нарушил бы клятву. Хотите встану перед вами на колени.

Отец Борис опустился на пол и воздел вверх руки.

— Дай мне, Господь, силы помочь спасти людей от смерти и не нарушить данную тебе клятву.

— Ладно, — сказал я, не хотите брать оружие, не надо. Если меня убьют, пусть это будет на вашей чувствительной совести. — Я повернулся к Павлу. — Ну а ты Рязанцев из Рязани, тоже успел дать клятву?

— Клятву я не давал, а умирать не хочется. Когда я был у себя в части, там не было так опасно, как с вами.

— Возвращайся в часть. Отсидишь с червонец, зато безопасно. Правда братва не любит дезертиров. Но, думаю, выживешь. Тебя целый отряд будет охранять, не считая такой замечательной вещи, как колючая проволока. Берешь в руки оружие или возвращаешься?

— Ладно, ваша взяла.

Значит, нас будет двое плюс отец Борис без оружия. Я посмотрел на стоявшего немного на удалении Арчила.

— Может, стоило меня расстрелять? — спросил я. — Или ты надеешься на успех?

— Я тебе немножечко помогу, я все же подполковник, — усмехнулся он.

— Я тоже пойду, — внезапно подала голос Ванда.

— Это исключено. Хоть кто-то пусть останется в живых, — тоном, не позволяющим возражений, заявил я.

 

Глава двенадцатая

Нас сопровождали несколько боевиков, которые одновременно выполняли две функции: помогали нести наше вооружение и конвоировали нас, дабы мы не сбежали бы. Что касается оружия, мы захватили его немало, но что с ним делать. я не знал. Будь у меня еще пару хороших солдат, появлялся бы реальный шанс на благополучный исход дела. Но как вдвоем спасти омоновцев и не погибнуть самим — я не представлял, это было за границами моего разума.

Я посматривал на идущего впереди Арчила. Неужели он не осознает, что эта операция — чистое безумие. Непонятный человек, чего он добивается? Впрочем, какая разница, у меня все равно нет шансов на спасение. А значит, что мне за дело до мотивов поведения людей, лучше уж просто насладиться последней прогулкой по земле.

Внезапно Арчил подошел ко мне.

— Я вижу, ты таишь зло на меня, — произнес он слова, которые я совсем не ожидал от него услышать.

— А что я тебе должен быть благодарен. Или ты не понимаешь, чем все это кончится.

Несколько секунд Арчил молча шел рядом.

— Я все смотрю на тебя и не могу понять: зачем ты сюда приехал, чего ищешь в наших диких горах?

— Уж не затем, чтобы спасать свою душу, как наш дорогой священник, — буркнул я. — Так сложились обстоятельства. У меня не было выбора. Вот также, как и сейчас.

— У меня тоже нет выбора. Я с большим трудом спас тебя от расстрела. Все, кто находятся в лагере, единодушны в этом желании.

— Зря старался.

Арчил, не соглашаясь, покачал головой.

— Ты должен нам помочь.

Я удивленно посмотрел на него.

— Что значит помочь?

— Я много размышлял в последнее время. Наш народ губит зло, которое в нас сидит. И мы слишком далеко зашли, идя по этой дороге. Кто-то должен нас остановить. Федералы на это не способны, они своими действиями лишь усиливают всеобщее ожесточение. Мы сами тоже не в состоянии с этим справиться. Остается кто-то третий.

Теперь я посмотрел на Арчила не удивленно, а изумленно.

— И ты полагаешь, что этим третьим должен стать я.

Арчил как-то странно улыбнулся, не то грустно, не то насмешливо.

— Не только ты, я не настолько наивен, чтобы не понимать: одному тебе такая задача не под силу. Поверь, есть и другие, кто помогают нам. Но их мало.

— Я вам не помогаю, — поспешно сказал я.

— Помогаешь, — убежденно произнес Арчил. — И будешь помогать. Мне сказал об этом отец Борис, и я согласен с ним.

Несколько секунд я шел молча.

— Скажи честно, ты простил мне смерть Шамсудина?

— Да, — не сразу отозвался Арчил. — Он заслужил ее давно. Ты не виноват, ты действовал так, как должен был действовать настоящий мужчина. Но мне будет трудно убедить мой род, что ты поступил верно. Мы еще поговорим. А сейчас мы пришли. Дальше надо быть осторожным, здесь уже могут находиться их передовые дозоры.

Но то ли дозоры здесь еще не был выставлены, то ли Арчил сумелобойти их, но мы беспрепятственно приблизились к самой Волчьей лощине. Бандитский лагерь находился внизу. Мы заняли удобную позицию и стали разглядывать его с помощью мощных диоприй биноклей.

Лагерь состоял из семи-восьми домиков. Со всех сторон его защищали хорошо оборудованные пулеметные точки. Они простреливали все подходы к ущелью.

Я стал считать количество боевиков. Это было нелегким делом, так как они то входили, то выходили из домиков, постоянно куда-то перемещались. Но через некоторое время у меня сложилась уверенность, что их больше, чем двадцать. Не меньше двадцати пяти, а то и все тридцать.

Я поделился своим открытием с Арчилом. Тот согласился с моим мнением.

— Нас же против них два с половиной, — угрюмо проговорил я.

Арчил посмотрел на меня, но ничего не ответил.

Между тем боевики вдруг забегали, из их лагеря стали доноситься крики. Мы снова поднесли бинокли к глазам. Картина, которая нам открылась, заставила по крайней мере меня вздрогнуть.

На небольшой полянке стоял омоновец. Руки его были связаны. Боевики окружили его и начали избивать, гоняя его по кругу. Но это было только начало. Затем несколько из них извлекли большие ножи — ими обычно повара режут мясо — и стали отрезать от его тела кусочки. Отрезали ухо, нос, проткнули глаз. Истошные крики истязаемого человека были столь оглушительны, что несмотря на солидное расстояние ясно доносились до нас. Я взглянул на Арчила и увидел, как сжались у него кулаки.

Я повернулся к отцу Борису и протянул ему бинокль. Несколько секунд он смотрел на происходящее, затем вдруг встал во весь свой гренадерский рост.

— Я пойду туда, я не могу это выносить.

Мне ничего не оставалось делать, кроме как свалить его подсечкой. Он упал на спину.

— Господи, спаси эту невинно убиваемую душу, я тебя умоляю, спаси его! Ты не можешь допустить смерти мученика.

Отец Борис несколько раз повторил эту молитву, но так как Бог молчал, он обратился ко мне. В его глазах затаилась мука.

— Сделайте же что-нибудь, мы не можем вот так смотреть и ничего не предпринимать. Бог не простит нам этого греха.

— Пусть лучше Бог спросит себя: почему он допускает такие ужасы, — в сердцах проговорил я. — Мы ничего сейчас не можем делать. Нас просто перебьют, как котят.

Между тем трагическое действо приближалось к своем логическому финалу. Омоновец еще подавал признаки жизни, но уже не кричал. В руках одного из боевиков появился топор. Хруст переламывающих позвонков докатился и до нас. Отец Борис закрыл руками глаза и погрузился в какое-то полуобморочное состояние.

У меня было опасение, что кровожадность боевиков не удовлетворит смерть только одного омоновца, им потребуются и другие жертвы. Но судя по всему участники этого страшного спектакля решили на этом пока завершить действие — и разошлись.

— Я тебе помогу составить план операции, — сказал Арчил.

Я кивнул головой; его помощь была более чем кстати.

Весь день мы изучали окрестности, выясняли расположение постов. Я быстро убедился в знаниях и опыте Арчила; он был прирожденный военный.

Успех операции зависел исключительно от точности наших действий. Даже Павел после просмотра этого снятого не на пленку, а реального фильма ужасов вдруг отбросил свою индиферентность и активно участвовал во всех наших приготовлениях. Однако вопреки моим надеждам Арчил отказался присоединиться к нам, а отец Борис — взять в руки оружие.

— Я очень хочу это сделать, чтобы уничтожить этих нечестивцев, но я не могу нарушить клятву Господу нашему.

Смотря на Арчила, Павла, отца Бориса я думал о том, что этот мир населен множеством очень странных и совершенно непохожих друг на друга людей. Мотивы их поступков ясны и прозрачны и одновременно совершенно непонятны, Такое чувство, что мы все вынуждены вести борьбу против каких-то неведомых, невидимых, но очень могущественных сил. Эти силы так крепко берут в полон, что человек, даже страстно желая того, не в состоянии вырваться из их объятий. Каждый из нас подчинен некому изначальному плану, который управляет всей жизнью и чтобы мы не делали, никто из живущих на этой планете не в состоянии изменить ту роль, которую он призван сыграть.

Всю ночь мы слушали радиопереговоры боевиков. Нас в основном интересовал пароль. Из их разговоров мы узнали, что остальные омоновцы живы. Я слышал голос Газаева, он приказывал своим людям не трогать федералов до его возвращения. Возвратиться же он обещал через день. И лишь в конце разговора прозвучала столь необходимая нам информация: Газаев назвал кодовые слова: «Смерть неверным».

Теперь все было готово к проведению операции, которую я мысленно окрестил: «Операция — самоубийство».

К моему удивлению ночь я проспал спокойно. Когда я проснулся, был еще рассвет. Я лежал под раскидистым деревом, крона которого являлась сценой для пернатого баритона. А ведь очень большая вероятность, что я последний раз слушаю птичье пение. А что значит для меня умереть? Не увидеть никогда сына. Впрочем, я его и так не увижу, бывшая жена не позволит. А еще что? А в сущности ничего. Денег у меня нет, недвижимого имущества — нет, каких-то трудов или важных изобретений — тоже нет.

Ничего нет. Удивительно, но я повеселел. Не то, что другие, я сам не замечу своей смерти, я исчезну иэ этого мира подобно легкому дымку от сигареты. Меня закопают без похорон и речей, и я навсегда соединюсь с этой чужой мне землей. Да и не все равно ли где лежать. Там, на глубине — полный интернационал, там отсутствует понятие Родины, национальности, занимаемой должности, там всем одинаково хорошо или плохо.

В четвером мы спустились вниз. Арчил, как местный, должен был нас провести через пост. Мы шли прямо по направлению к нему. В том месте, где это и должно было произойти, нас окружили трое боевиков, которые наставили на нас автоматы.

— «Смерть неверным», — назвал пароль Арчил. — Попа поймали. Он уже был у нас, да сбежал. Арсен велел посадить его отдельно от всех. Приедет, займется им. Он таких гостей особенно любит.

Боевики с интересом смотрели на отца Бориса в длинной сутане. — Всю ночь шли, есть очень хочется, — продолжил Арчил. — Завтрак не начался.

— Вы вовремя, как раз все собрались в столовой. Так что спешите, — ответил боевик.

Вся операция проводилась в расчете на то, что основную часть боевиков удастся сразу же уничтожить во время завтрака, когда они соберутся в столовой.

Мы спустились вниз и здесь простились с Арчилом. На большую долю своего участия в операции он, несмотря на все мои уговоры, так и не согласился.

Я проводил глазами Арчила, который скрылся в кустарниках. Сами же мы поспешили вниз, в лагерь. Дорога была каждая секунда.

Мы беспрепятственно спустились к стоянке боевиков, где и разделились. Я направился к столовой, Павел и отец Борис, которого он делал вид, что конвоирует, на заранее определенную им позицию. Позицию — небольшой холмик просто идеально подходил для того, чтобы установить на нем пулеметную точку.

Я же быстро зашагал к столовой — довольно большому длинному строению. Заглянул в открытое окно; боевики как раз приступили к завтраку.

Судя по доносившимся до меня веселым и бодрым голосам, аппетит у них был отменный.

Я нацелил в распахнутое окно подствольный гранотомет. Гранаты легки точно в цель, раздались несколько взрывов, которые смешались с криками и стонами людей. Я бросил подствольник на землю и ручным пулеметом послал внутрь помещения несколько очередей. Затем помчался на заранее определенную для меня позицию, которая располагалась на одной линии в метрах тридцати от позиции Павла и отца Бориса.

Уцелевшие в столовой боевики стали выскакивать из дома и тут же оказались скошены нашими дружными очередями. Однако некоторые из них довольно быстро сориентировались в ситуации и выбрались с боку из окон. Они залегли и начали активно отстреливаться.

К ним на помощь примчались еще несколько боевиков, которых в момент моей атаки не было в трапезной. Теперь против нас сражалось никак не меньше десяти бойцов.

Наше преимущество заключалось в том, что занятые нами позиции позволяли контролировать практически весь вытянутый в длину лагерь.

Боевики оказались запертыми в узкой лощине. Но были у нас и две уязвимых точки: во-первых, нас было очень мало и если один выйдет из строя, все преимущество мгновенно растает как дым; и во-вторых, у нас был ограниченный боекомплект, который можно было унести в руках.

Но пока все развивалось более или менее благополучно. Мы располагались на небольших высотках, но этого было вполне достаточно, чтобы не давать бандитам поднимать головы, а не то что переходить в наступление. В результате они были вынуждены вести беспорядочную, хотя и бешенную стрельбу. Но и она представляла опасность; пару раз пули шлепались совсем близко от моей грешной плоти.

Один из боевиков, более решительный чем другие попытался приблизиться к нам на расстояние броска гранаты. Но был остановлен очередью.

Я даже точно не смог определить: кто убил его — я или Павел? Но я повернулся на секунду к рязанцу и показал ему обращенный к верху палец, что, как известно, во всем мире означает слово «молодец». Это была единственная награда, которой я мог его поощрить.

Поняв, что лобовой атакой нас не возьмешь, противник решил поменять тактику. Причем, командир боевиков принял вполне грамотное решение. Это был молодой кавказец. Я несколько раз пытался достать его очередью, но он своевременно укрывался за своими бойцами и не лез на рожон. Теперь он решил, что половина боевиков выступит в качестве огневого прикрытия, другая же половина начнет постепенно приближаться к нам.

Начиналась самая опасная часть операции. Наш план удался наполовину, так как в столовой оказалось меньше боевиков, чем мы надеялись.

Боевики начали перестроение, некоторые из них даже приподнялись и помчались короткими перебежками на новые позиции. Я и Павел одновременно почувствовали благоприятный момент, который, впрочем, длился всего несколько секунд, и начали строчить их пулеметов.

Два боевика снова уткнулись носами в землю, с которой только что поднялись. Но в целом им удалось завершить перестроение. И уже через несколько мгновений я почувствовал, что инициатива начинает переходить к ним.

Дабы не попасть под обстрел я вынужден был укрыть пулемет и укрыться самому. Пули проливным дождем бомбардировали холмик, не давая даже на секунду высунуться, чтобы посмотреть, что происходит. По моим расчетам боевики преодолели уже половину разделяющего нас расстояния.

От пояса я отстегнул две гранаты и бросил одну за другой.

На несколько мгновений обстрел прекратился, и я рискнул выглянуть наружу. И убедился, что бросил гранаты более чем вовремя; один из боевиков подобрался ко мне совсем близко. Взрыв оторвал ему руку и теперь он, истекая кровью, истошно орал. Его же боевые товарищи не стали помогать ему, а откатились назад.

Первый штурм был отражен. Но для долгого ликования не было ни времени, ни причины, так как обстрел возобновился с прежней силой. Я ответил длинной очередью, чтобы они знали, что я жив, — и снова спрятался. Я видел, что и Павел вместе с отцом Борисом, подававшим ему ленты, вели себя точно также.

Если бы не трусость боевиков, которые не решались начать решительную атаку, наше положение было бы безнадежным. Но они понесли большие потери, и эта психическая травма сильно сказывалась на их действиях. Они начинали атаку, но любые наши ответные меры заставляли их сразу же отступить.

Бой длился уже час и у меня подходили к концу патроны. Скорей всего схожая ситуация была и у Павла. Можно было радоваться тому, что мы были еще живы и даже не ранены, но одновременно с этим нам пока так и не удалось выполнить главную задачу — освободить пленных.

Внезапно я почувствовал, как резко изменилась ситуация. Обстрел прекратился. Это встревожило меня, так как означало появление какого-то нового фактора.

Но долго пребывать в неведении не пришлось, внезапно я заметил, как тыла к нам направляется отряд из восьми-десяти боевиков. Откуда они взялись, я не знал, вполне вероятно, что их вызвали по рации в качестве подкрепления с какой-нибудь близко расположенной базы. Для нас же их приход означал верную гибель — вести бой на два фронта у нас не было ни какой возможности.

Оставалось, как пишут в таких случаях в романах, отдать жизнь как можно дороже. Но почему-то такого желания я не испытывал, какая разница отдам я жизнь чуть дороже или чуть дешевле, если в самом ближайшем будущем у меня ее не будет вообще.

Я проверил пистолет; если меня ранят, попадать в плен к этим садистам я не собирался. Я видел, что боевики переговаривались по рации. Без всякого сомнения они согласовывали детали своей атаки. В этой ситуации, когда тебя атакуют сразу спереди и с тыла даже не знаешь, против кого вести огонь. Я вставил в пулемет последний диск, так как боевики с обоих сторон вышли на ударную позицию. Через пару минут все начнется, а еще через пару минут после этого все кончится.

Подбадривая себя громкими воплями «Аллах ахбар» и поливая нас плотным огнем, боевики двинулись в решительное наступление. У меня не было даже возможности им отвечать, так как я был вынужден как можно плотнее прижаться к земли.

Внезапно в многоголосом оркестре боя заиграл новый инструмент. Боевые кличи нападавших моментально сменились на испуганные вопли и стоны раненных. Я осмелился поднять голову. Сверху по боевикам бил зенитный пулемет, который буквально опустошал их ряды. Меткость стрельбы была просто изумительная, каждая выпущенная очередь находила своих жертв.

Буквально за минуту почти все наступавшие с тыла боевики оказались перебиты. Я тут же выдвинулся на свою позицию и открыл огонь по тем, кто атаковал нас с другой стороны. Те не ожидали от меня подобной дерзости, и я расстреливал их практически в упор. Ко мне присоединился пулемет Павла, и наш дуэт быстро расправился с теми, кто еще уцелел.

На этот раз, кажется, все было кончено. По крайней мере нигде не было видно боеспособных боевиков; только раненные и убитые. После того, как я видел, что они сделали с омоновцем, я не испытывал к этим нелюдям никакой жалости и добивал их.

Теперь оставалось два дела: выяснить, кто спас нас, и освободить омоновцев.

Первый вопрос прояснился буквально через несколько секунд; сверху спустился Арчил. Я наблюдал за тем, как он шел. Он смотрел на лежащих на земле боевиков и его лицо становилось все более мрачным.

Он остановился возле нас.

— Огромное тебе спасибо, — сказал я. — Без твоей помощи, нам всем был бы каюк. Я знаю, как тебе было трудно на это решиться.

Но Арчил явно не желал обсуждать с чужим человеком вроде меня столь деликатную тему.

— Оставь, сейчас надо думать о другом. Где ваши?

— Я видел, тюрьма вон там, — показал Павел на небольшое строение.

— Идемьте туда быстрей, — проговорил я.

Мы так горели желанием поскорее освободить пленных, что едва не погибли. До сих пор не понимаю, как я успел среагировать. Уже на пороге я буквально в миллиметре остановил ногу от растяжки. Тоненькая проволока уходила за дверь.

— Стоять! — завопил я.

Все замерли. Я упал на колени. Главная опасность заключалась в том, что запал находился в доме. Попытка открыть дверь приведет к взрыву. А что-там скрывается: граната или авиабомба — неизвестно.

— Дверь блокирована, надо лезть в окно, — сказал я.

— Я полезу, — вызвался Арчил.

— Нет, я числился неплохим специалистом по таким делам, — возразил я. — Полезу я.

Прежде чем лезть в окно, я внимательно исследовал его на предмет обнаружения подобных сюрпризов. Затем забрался внутрь.

Внутри ничего не было, это было просто крытое помещение. В середине находилась прикрытая железной решеткой яма. Оттуда доносились голоса. Я подошел к ней. Так как было темно, то я ничего не мог разглядеть.

— Ребята, вы живы? — крикнул я.

— Да, — отозвались сразу несколько голосов.

— Подождите немного, мы вас освободим.

Я подошел к двери и увидел подвешенную к ней гранату. Отвернул запал. Теперь можно было наконец заняться главным делом.

В маленькой узенькой яме едва ли не друг на друге сидело пятеро молодых парней. Мы помогли подняться им из их тюрьмы, затем вывели на божий свет. Все они были сильно истощены, а их лица представляли из себя сплошные кровавые маски.

Омоновцы с изумлением смотрели на нас, еще не до конца осознавая, что произошло и совершенно не понимая, кто мы такие. Понять это было действительно сложно, но мы не стали им ничего разъяснять. По большому счету им было не до этого, больше всего на свете им хотелось есть. Боевики, по их словам, их практически не кормили.

— В чем проблема, — сказал я, — мы своим появлением как раз прервали их завтрак. Пойдемьте и поедим.

Однако у самых голодных людей пропал бы аппетит при виде открывшейся нам картине. В столовой в разных позах: на полу, на скамьях, даже на столе лежали никак не меньше пятнадцати боевиков. Что ни говори, а моя атака была эффективна, и я могу с полным основанием занести ее в аналы своих славных дел.

Однако измученные долгой пыткой голодом омоновцы не обратили на этот страшный антураж никакого внимания, они устремились к стоящей на столах пищи. Они хватали грязными руками куски и запихивали их в себе в рот.

Долго оставаться в лагере было опасно. Омоновцы были истощены и измучены. Но они и сами хотели как можно скорее убраться отсюда. Перед уходом мы все подошли к могиле их убитого товарища, точнее яме, в которой он был закопан, и дали в честь него салют.

Мы спешили как можно дальше удалиться от лагеря. Хотя каждый шаг для измученных людей давался с большим трудом, но только через час мы решили, что можно сделать привал.

Омоновцы рассказывали о своем пребывании в лагере, о тех пытках, которыми их подвергали. Меня же больше заинтересовала другая часть их рассказа; по словам этих ребят, об их задании и маршруте знал узкий круг посвященных. Однако боевики устроили засаду на самом подходящем для этого мероприятия участке. Причем, они прибыли туда заранее, обустроили позиции, тщательно замаскировали их. То есть действовали так, словно были кем-то заблаговременно предупреждены о прохождении отряда. От них же я узнал еще одну весьма любопытную для меня новость — буквально за день до того, как отряд попал в эту страшную переделку, комендантом района был назначен подполковник Майоров. И именно он давал указания, куда им следует направиться.

Омоновцам требовалась не только медицинская, но и психотерапевтическая помощь. После перенесенных нечеловеческих страданий их психика была не совсем в порядке. А потому ими активно занялся отец Борис. Милиционеры слушали его разглагольствования с таким вниманием, словно им вещал сам Господь Бог. Ко мне же подошел Арчил; с того момента, как мы покинули лагерь, он не произнес ни слова.

— Я должен вас покинуть, — сказал он.

— Я понимаю.

Он как-то странно посмотрел на меня.

— Я сделал то, чего не должен был делать.

— Со всеми такое случается, не переживай так сильно. Ты здорово нам помог.

Арчил, словно отвергая мою оценку своего поведения, покачал головой.

— Я ухожу совсем, отныне мне нет тут места. Я больше не буду воевать. Я не могу убивать ни ваших, ни своих.

— Вот если бы все, кто находится здесь, приняли бы такое решение, — посетовал я.

— Ты знаешь, такого никогда не случится.

— Само собой.

Арчил снова пристально взглянул мне прямо в глаза.

— А почему бы тебе не принять такое решение?

— Нет, — не раздумывая, ответил я, — мое время еще не приспело. Я не завершил здесь всех своих дел.

— Хочешь убить Умара, — усмехнулся Арчил.

Секунду поколебавшись, я кивнул головой.

— Это будет очень трудно. Скорей погибнешь ты.

— Как получится. Где тебя искать, если вдруг уцелею?

— Не могу тебе сказать, сегодня я нажил себе могущественных врагов, которые не успокоятся, пока не отрежут мне голову. Мне предстоит скрываться до конца своих дней.

— В таком случае удачи тебе.

— Спасибо.

Мы пожали друг другу руки.

Арчил взвалил на плечо пулемет и направился в глубь леса. Я подошел к Павлу, положил руку ему на голову, сбрасывая с нее засевший в волосах листок.

— Слушай, Рязанцев из Рязани, тебе не кажется, что мы сделали неплохое дело, — показал я на сидевших вокруг отца Бориса омоновцев. — Жаль вот только что Арчил уходит. Он бы украсил наш коллектив. Ты как думаешь?

Павел бросил взгляд вслед уходящему Арчилу.

— Не пойму я что-то его, — пробормотал он.

— А чего понимать, парень понял, что это все не для него.

— Я тоже это давно понял.

— Понял-то, понял, да вот только время твое еще не пришло покинуть этот край. У него есть такая возможность, у тебя — нет. Чует мое сердце — придеться тебе еще повоевать.

Я вдруг ясно осознал, что с сегодняшнего дня мы находимся в самой настоящей западне. Одни не простят нам уничтожение бандитского лагеря, другие — спасение пленных, которых послали на смерть.

 

Глава тринадцатая

Мы вернулись на базу, где нас ждала Ванда. Но не только она. Но сначала, как водится, о более приятной встрече.

Ванда, без преувеличения, вылетела нам навстречу, бросилась мне на грудь и поцеловала в губы. Это был первый наш поцелуй и проходил он на глазах у весьма многочисленной публике. Но это не помешало длиться ему достаточно долго. Затем она подошла к отцу Борису, Павлу и тоже их поцеловала. Но уже совсем не так как меня.

Я все еще находился под наркотическим воздействием поцелуя, как вдруг услышал чей-то знакомый голос.

— Да ты я вижу совсем очумел. Подумаешь, баба поцеловала. А ты уже в трансе. Эй, очнись, дорогой. Посмотри, кто приехал тебя повидать?

Я обернулся и не поверил глазам своим; передой мной стоял и широко улыбался собственной персоной Сулейман Аджоев. Одет для этих мест он был более чем своеобразно: легкие летние светлые брюки, яркая тениска на выпуск, пол лица закрывали большие темные очки. Не хнватало только косынки на шее — и портрет столичного денди на модном курорте был бы завершенным.

— Вижу не ожидал меня здесь увидеть, — проговорил Сулейман, дружески кладя мне на плечо руку. — А я вот решил узнать, как ты тут поживаешь. Не надо ли тебе чего-нибудь? — А ты не так уж плохо выглядишь. От наших ребят не отличишь. Только щетина посветлей будет. А про твои подвиги я наслышан. Молодец. — Он перевел взгляд на молодую женщину. Ванда настороженно смотрела на нас. — Я вижу ты время зря не теряешь. Какая красавица! Я бы ее у себя в Москве с удовольствием пригрел. Между прочим, в моем вкусе, люблю таких.

Внезапно выражение лица Аджоева резко изменилось, он жестко посмотрел на меня.

— Иди за мной, поговорить надо.

Я сразу же оказался в центре круга, составленного из телохранителей Сулеймана. Я узнал их, все эти физиономии я видел в его особняке, в Москве.

У меня тут же отобрали весь мой арсенал, даже перочинный ножик. Мы все двинулись по направлению того дома, который еще совсем недавно занимал Арчил.

Теперь тут по-хозяйски расположился Сулейман. За то короткое время, что он занимал это помещение, в нем многое изменилось. На полу лежал ковер, кровать была аккуратно застелена ярким красивым покрывалом. Маниакальное пристрастие Сулеймана ко всему броскому я заметил еще в Москве.

Сулейман вальяжно сел на скамью, мне сесть не предложил. Поэтому мне пришлось это сделать без его любезного разрешения. Эта дерзость явно не понравилась ему, и он недовольно посмотрел на меня.

— Мне все говорят, что Умар жив. Я отказываюсь верить этому, но потом узнаю, что это правда. Хотя ты был у него в гостях, беседовал с ним так же, как мы сейчас с тобой. Как же это так, дорогой? У нас же был уговор: я тебе деньги, ты мне Умара — живого или мертвого. Скажи мне, разве это не честная сделка?

— Убить Умара очень непросто, он очень ловкий, у него надежная охрана.

— Что я слышу, это говорит человек, который только что разгромил целый лагерь.

— Я там был не один.

— Знаю, — поморщился Сулейман. — Тебе помог Арчил. Не знаешь, где он?

— Нет. Думаю, уже далеко.

— Эй! — крикнул он.

У входа раздался какой-то шум. Я обернулся и увидел Арчила. Но в каком виде! Это было не лицо, а страшная кровавая рана. Руки связаны, он с большим трудом держался на ногах.

— Он совершил серьезное преступление, нарушил данную мне клятву. Вдобавок он убил не меньше десяти моджахедов. А мы не прощаем, когда убивают своих.

— Что ты собираешься с ним делать?

— Его просит отдать ему Арсен Газаев. Я выполню его просьбу. Кстати, он также просит, чтобы я отдал ему и тебя. Как ты мне посоветуешь поступить, так я и сделаю.

Я молчал.

Сулейман достал из кармана знакомый мне золотой портсигар и закурил.

— Перед отъездом сюда я заезжал в детский сад, который посещает твой сын. Видел мальчика на прогулке. Хороший бутуз. На тебя похож; не давал ни минуты покоя воспитательницы, та гонялась за ним, как петух за курицей. Я подумал: неужели ты допустишь, чтобы что-то с ним случилось? Нет, сказал я сам себе, такого просто не может быть. Это не в твоем характере.

— Чего ты хочешь?

— Чтобы ты устранил Умара. Он стоит на моем пути. Не буду от тебя скрывать; если бы не он, я был бы единоличным хозяином всей этой части республики. Ну а дальше… Впрочем, не важно. Но пока существует Умар, я никогда не стану тут полноценным властителем. Ты прав, он очень ловкий и сильный, поэтому я и нанял тебя. Мои люди с этим делом не справятся. А ты вместо того, чтобы выполнить задание и стать богатым, как арабский шейх, занимаешься черт знает чем. Трахаешь какую-то бабу, спасаешь омоновцев, таскаешь за собой грязного священника и придурка-дезертира. Бросай ты все эту дребедень и возьмись-ка за дело. А как выполнишь задание, я тебе помогу отсюда выбраться. Снабжу новым паспортом, тебя проведут безопасными тропами. Между прочим, тебя усиленно ищут федералы, твой друг подполковник Майоров знает, что ты находишься неподалеку и жаждет встретиться с тобой. Вряд ли тебе понравится тот прием, который он тебе готовит.

— Тебе известно буквально все.

— А ты как думал, — довольно засмеялся Сулейман. — Зря я что ли деньги плачу своим ребятам. И между прочим многим вашим тоже.

Я встрепенулся.

— Кому?

— Ну это, дорогой, я тебе не скажу. Поверь, если есть настоящие баксы, получить любую информацию не проблема. Люди будут вставать в очередь, дабы ее продать в самом лучшем виде. Или для тебя это новость?

Я неохотно кивнул головой.

— Что-то заговорились мы с тобой. Я так и не понял: отдавать тебя Арсену? Не люблю я его, не человек, а зверь. Но что поделаешь, такая уж у него природа.

— Я убью Умара, — сказал я.

— Вот это правильно. Всего-то один выстрел — и ты обеспечен на всю жизнь. Я бы на твоем месте ни секунды не колебался. — Сулейман пристально посмотрел на меня. — Это на тебя твой священник что ли так ействует. Что тебе другие: Умар, Арчил, даже я. Думай всегда только о себе. И поступай всегда исключительно в своих интересах. Брось жить иллюзией, что можно сделать мир лучше. И у тебя всегда будет все хорошо.

— Ты не Сулейман, а царь Соломон.

— А Сулейман и есть по нашему Соломон, — довольно произнес Аджоев. — Я давно смекнул: всякая истинная мудрость — очень проста. Мир испокон веков вертится вокруг двух вещей: власти и денег. Этого и надо добиваться. А все остальное само придет. — Сулейман сделал короткую, но многозначительную паузу. — В том числе и женщины. А ну приведите ее! — крикнул он своим людям.

Через минуту в комнату ввели Ванду. Она бросила встревоженный взгляд сперва на меня, потом — на Сулеймана.

Сулейман вскочил со стула, бросился к молодой женщине. Аккуратно взяв ее за локоток, он посадил Ванду на место, где только что восседал сам. Затем несколько мгновений он откровенно любовался ею.

— Такая красивая женщина — и в таком ужасном месте. Нет, этого нельзя больше допускать. У вас погиб муж, примите мои соболезнования.

— Упитанное лицо Сулеймана приняло печальное выражение. — Что делать война, а на войне, как известно, убивают. Мне очень хочется вам помочь.

Ванда подняла голову и взглянула на Аджоева.

— Что вы хотите этим сказать?

— Я хочу вам помочь покинуть эти места, простите за каламбур, где вам не место. Уже сегодня поздно вечером я буду в Москве. Я вам предлагаю присоединиться, мягкое кресло в самолете рядом со мной. Некоторое время вы поживете в моем доме, присмотритесь. Если не понравится, я помогу вам с работой, помогу найти квартиру. Будете жить нормальной жизнью, как положено красивой женщине. Никто не собирается принуждать вас находиться с тем, кто вам не нравится. Все только по взаимному согласию.

Не скрою, я слушал этот диалог с учащенно бьющимся сердцем.

— Почему вы хотите мне помочь? Я же не просила вас об этом.

— Потому что вы красивы, а я не могу спокойно смотреть на то, как мучается красивая женщина, находясь в таких ужасных условиях.

— Я привыкла, — вдруг произнесла Ванда и посмотрела на меня.

— Простите, но не верю, разве можно к этому привыкнуть. — Сулейман в свою очередь тоже посмотрел на меня. — Я понимаю ваши чувства, они делают вам честь. И все же вы не привыкли жить так, как вы живете сейчас. Вы же жили в городе, в хорошей квартире.

— Не я одна, здесь полреспублики в таком же положении.

— Ваша правда, но что вам до других. Я хочу помочь выбраться отсюда именно вам.

— Спасибо. Я это сделаю сама.

Я видел, что отказ Ванды обескуражил Сулеймана, он явно не ожидал такого исхода.

— А если я вывезу вас силой.

— Попробуйте, я буду сопротивляться.

Аджоев ненадолго задумался.

— Как хотите. Я никогда не принуждаю женщин. Они сами потом жалеют, что не приняли мое предложение. — Он повернулся ко мне. — Тебе повезло, у тебя оказалась верная подруга. Но помни, что я тебе сказал. Я оставляю здесь Шамиля, он будет следить за каждым твоим шагом. Если что…

— Не беспокойся, я выполню обещание. — Я встал. — Счастливого тебе пути назад.

— Мы еще с тобой встретимся, — усмехнулся Аджоев.

Мы вышли из дома. Я поискал глазами Арчила. Но не увидел его. Дальнейшая его судьба была очевидна, но на этот раз я не мог в нее вмешаться.

Мы с Вандой посмотрели друг на друга и одновременно улыбнулись. Еще ни разу на ее губах я не видел такой открытой улыбки.

 

Глава четырнадцатая

Оставаться в лагере не было никого смысла. Тем более его обитатели проявляли по отношению к нам открытую враждебность. Я понимал, что они видели в нас причину того, что случилось и с их командиров, и с Шамсудином. Выходило, что в их глазах я кругом виноват. Поэтому я объявил своей команде сбор.

Сборы заняли минут пятнадцать. Мы прошли через лагерь и вышли на тропинку, ведущую вниз, в долину. Рядом со мной шагал поникшей отец Борис.

— Что с вами? — спросил я.

— Я видел, как вели связанного Арчила. Он первый, кто решил покончить с этим ужасом, кто больше не захотел убивать. И они хотят убить его за это.

— Его примеру могут последовать другие, а они не желают этого допустить. Такие люди, как Арчил, для них опаснее федералов.

— Какой ужас, какой ужас! — не переставал бормотать отец Борис.

Если быть честным я не совсем разделял чувства священника; мне было жалко Арчила, но мои мысли гораздо больше занимала Ванда. Она шла впереди меня, иногда оборачивалась и смотрела так, что у меня останавливалось дыхание. Я так соскучился по женской ласки, что, кажется. готов был отдать за нее жизнь. Мне хотелось одного: прекратить этот марш и увлечь ее в окружающие нас леса, хоть на какое-то время забыть обо всем, утонув в волнах страсти. Лежа на нарах в лагерном бараке, сколько раз я представлял себе эту сцену. Это был какой-то непрерывный фильм, где в качестве оператора работало мое воспаленное воображение.

Измученные долгой дорогой, мы вошли в Свирское вечером. Село встретило нас непривычной тишиной. Пока мы шли, нам не попался на встречу ни один человек. Мы вошли в дом Фатимы и замерли на пороге; на столе стоял гроб, в гробу лежала Фатима. На ее лице были видны отметины ударов.

По обе стороны гроба стояли скамейки, на которых молча сидели односельчане. Среди них я заметил сына Фатимы. Я встретился с его взглядом, который не сулил мне ничего хорошего.

На одной из скамеек с краю оставалось свободное место; мы присели. Мне хотелось узнать, что случилось. Я сделал знак Аслану, тот кивнул головой, и мы вышли из комнаты.

— Расскажи, что тут произошло? — попросил я.

Аслан ожег меня взглядом.

— Они пришли сюда утром.

— Кто они?

— Как кто! — возмущенно скинул он голову. — Ваши. Федералы. Стали проводить зачистку. Сразу пошли к нам. С ними был главный подполковник. Как его?

— Майоров?

— Да, он, — кивнул головой Аслан. — Стал расспрашивать маму про его связь с нашими. А потом стал спрашивать о вас.

— Обо мне? Но откуда он знал, что я тут был.

— Почем я знаю, — с вызовом произнес Аслан.

— Что было дальше?

— Мама стала говорить, что она о вас ничего не знает. Останавливались, а затем ушли. А куда, ей неизвестно. Этот подполковник ей не поверил, стал кричать на нее, потом ударил. Ну мама не сдержалась, схватила со стола нож и замахнулась на него. Кто-то выстрелил в нее.

Аслан замолчал, потом добавил тихо: — Она почти не мучилась. Я отомщу за ее смерть. Вот увидите. Я запомнил всех, кто там был.

Я не знал, что сказать. Смерть Фатимы меня потрясла, это была умная и сердечная женщина, которой все происходящее доставляло немало страданий. Уж если и кого-то стоило убивать, то только не ее. Со стороны федералов это была большая глупость, я был уверен, что она им еще многократно аукнется.

Я было протянул руку, чтобы утешать юношу, но он отпрыгнул от меня и ощетинился как молодой волчонок при виде охотника.

— Я не виноват в смерти твоей матери.

— Они искали вас, — угрюмо проговорил Аслан.

Дальше разговаривать на эту тему было бессмысленно.

— Я хочу встретиться с Умаром, — сказал я Аслану. — Ты передашь это ему. Я же знаю, после похорон ты пойдешь в его отряд.

— Хорошо, но я буду советовать ему не встречаться с вами. А если встретиться только для того, чтобы убить. От вас одни несчастья.

— Может, ты и прав, но все же скажи Умару, у меня важный к нему разговор. А там пусть он сам решает. Кстати, он далеко?

Аслан взглянул на меня, как на недоумка, — и промолчал.

Аслан ушел в дом нести свои траурную вахту, я же остался во дворе. Достал сигареты, закурил. На душе было печально и очень неспокойно. Столько перевидел в жизни смертей, стольких сам отправил людей на тот свет, а все же до конца никак не могу привыкнуть к плодам работы старухи с косой. Во мне всегда присутствовало подсознательное ощущение, что каждая смерть по своему заслужена, что если она берет к себе человека, то это отнюдь не случайно, а является карой за то, как он жил. Но из этого правила вдруг случались непонятные мне исключения; иногда смерть приходит к тому, кто совершенно этого не заслуживает, кто умирает за чужие, а не за свои грехи. И смерть Фатимы как раз из этого ряда. И я не мог не признать по крайней мере частичную правоту Аслана; это мое появление здесь накликало на нее беду. Не приди я к ней в дом, она осталась бы скорей всего живой.

Наступила ночь, на сцену вышли, как и им положено, луна и звезды. Я по-прежнему сидел на скамейке. Дверь отворилась и кто-то вышел из дома. По силуэту я узнал Ванду. Она села рядом со мной.

— Они искали меня, поэтому убили ее, — тихо промолвил я. — Я приношу одни несчастья.

— Не переживай, ты не виноват. Идет война, а она принимала в ней участие.

— Почему-то я думал ты скажешь что-то другое. — Я повернул к ней лицо, чтобы лучше ее видеть. — Почему ты не уехала с Сулейманом? Сейчас была бы уже в Москве, в его доме. Знаешь, какой у него дом, настоящий дворец. Ты поди и не видела таких. Разве ты не хочешь покинуть эти проклятые места.

— Очень хочу, но не с Сулейманом. Как я могу с ним поехать, такие как он убили моего мужа. — Ванда неожиданно взяла меня за руку. — Я хочу, чтобы мы уехали отсюда вместе.

— Я тоже хочу, но не сейчас. Я еще не закончил тут все дела.

— Я не спешу, — сказала она, и в ее голосе мне послышался слабый смешок. — Я всегда в жизни спешила, а теперь мне спешить некуда. У меня нет ничего, ради чего я могла бы спешить. Но, как ни странно, мне нравится это ощущение.

— Тебе нравится наша жизнь? — с изумлением спросил я.

— Это кажется удивительным, да. Я поняла, что подсознательно всегда хотела пережить нечто подобное. Полная свобода от всех привычных уз, возвращение к первозданной дикости.

— А кровь, смерть — это тоже тебе нравится?

— Нет, это мне как раз совсем не по душе. Я не кровожадная, но не я виновата во всем этом. И я хочу быть с тобой.

Мы одновременно посмотрели друг на друга, затем наши губы соеди нились в дивным, долгом, как вечность, поцелуи. Могучий факел желания мгновенно разгорелся в наших телах. Рядом находился сарай для скота.

Мы понимали друг друга без слов. Мы бесшумно скользнули туда, плотно закрыли дверь и упали на мягкое, хотя и колющее ложе из сена и свежей травы.

Так неистово я еще не занимался любовью никогда в жизни. Мы не могли насытиться друг другом, я сбился со счета сколько раз я овладевал Вандой. Тот мощный заряд любви, что накопился во мне за эти годы, я полностью растратил в этом сарае на глазах у коров и овец. И при этом я был убежден, что та мудрая женщина, что лежала неподвижно в нескольких десятках метров отсюда, не осудила бы нас за то, что тут происходило. Она же всегда понимала, что только так можно победить смерть.

 

Глава пятнадцатая

Мой опыт совместно с моим чутьем мне подсказывали, что отсюда надо как можно скорее давать деру. Оставаться в Свирском, тем более в доме Фатимы, было небезопасно. Но одновременно какая-то мощная сила удерживала меня тут, не позволяла сделать то, на что настаивал разум.

Я считал своим долгом проводить Фатиму в последний путь. Тем более ночь прошла спокойно в том смысле, что нежелательных гостей не было. Но дело было не только и не столько в этом, а в том, что я никак не мог уйти с того места, где был безмерно счастлив. Я ничего не мог с собой поделать, но меня зрелого мужчину, прошедшего огонь, воду и еще многое всего переполняли чувства, словно восемнадцатилетнего подростка впервые отведовшего нового для себя лакомства — ни с чем не сравнимую сладость поцелуя.

Ничего мне так не хотелось, чтобы как можно быстрее на селение с гор спустилась бы покрывало ночи и вновь, как это было вчера, укрыла бы нас с Вандой от всего мира.

То, что я нахожусь в необычном состоянии, поняли и мои спутники; даже ко всему безучастный Павел пару раз бросил на меня удивленные взгляды. Отец же Борис подошел и внимательно посмотрел мне в глаза.

— Отнеситесь с вниманием к своим чувствам, посмотрите через них на мир. Разве не видится он вам совсем иным, разве в ваших глазах не сияют другие краски. Выбросите из своих мыслей все ваши страшные планы, откажитесь от темных замыслов. Разве любить все, что тебя окружает, не лучше, чем это же ненавидеть. Прислушайтесь к тому, что происходит в вашей души, разве вы не ощущаете нисходящий на нее покой, разве не проникает в нее свет ни с чем не сравнимой божественной любви? «Ибо, где сокровище ваше, там будет и сердце ваше».

Я посмотрел на отца Бориса. Как можно находиться в самом эпицентре реальной жизни, то и дело пробовать ее на зуб, знать, какая она на самом деле, и при этом проповедовать всеобщую любовь и всепрощение.

— Вы правы, — сказал я, — я чувствую необычный подъем, огромный прилив какой-то непривычный энергии. По крайней мере я давно не ощущал ничего подобного. Но при чем тут любовь к миру, вы что не видите, что тут творится. То, что я сейчас чувствую, скорей еще больше отвращает меня от него. Только оружие рассудит, кто тут прав, кто тут должен всем управлять. Вы же все это понимаете не хуже меня, но упрямо талдычите свое. Неужели вы так боитесь реальной действительности, что не хотите видеть ее в подлинном свете, вопреки всем фактам и событиям, в которых сами участвуете. Ну не смешно ли это, отец Борис?

Какая-то странная отстраненная от мирской суеты улыбка показалась на лице священника. То ли она означало прощение меня за мое невежество, за упорство пребывания в грехе, то ли отец Борис тем самым говорил мне, что он все понимает, но ничего изменить в себе не может — уж таким на собственное горе создал его Господь Бог.

У меня не было желания продолжать эту дискуссию, тем более в доме начал собираться народ — вот-вот должна была начаться похоронная процессия.

За последние дни я видел множество смертей — этих зрелищ хватило бы на десяток обычных жизней. Но почему-то смерть Фатимы произвела на меня самое тягостное впечатление. Уж больно она была не справедлива, незаслужена. Неужели к ней причастен Майоров? В поисках меня, он готов на все?

Мы вернулись с кладбища. Я посмотрел на ставшего сиротой Аслана; за все время траурной церемонии он ни словом, ни жестом не выдал своих чувств, но его сумрачное лицо говорило о том, что он сильно переживает смерть матери. На меня он не смотрел, словно меня тут не было рядом. Я не сомневался, что именно меня он считает главным виновником гибели Фатимы. Как не сомневался я и в том, что мысленно он поклялся отомстить мне. Эту свою клятву он может попытаться исполнить в любой момент, а потому мне следовало бы в его присутствии быть бдительным.

Впрочем, не Аслан больше всего беспокоил меня.

В доме Фатимы поминали покойную. Я же то и дело выходил за околицу на главный шляхт и внимательно смотрел на дорогу, как вниз, так и вверх. Мои враги могли прийти и с той и с другой стороны. Но пока все было абсолютно спокойно, по каким-то причинам они откладывали встречу со мной.

Гости ушли, мы остались одни. Аслан стал складывать свою сумку.

— Ты куда? — спросил я.

Он, не скрывая своей ненависти, посмотрел в мою сторону.

— Мне тут нечего больше делать, — бросил он. — Знайте, что теперь вы мой враг! — вдруг выпалил он. — Запомните это.

— А ты моим врагом не являешься, — как можно спокойней проговорил я. — Зачем нужны тебе враги, не лучше ли иметь как можно больше друзей. Так жить и приятней и надежней. Ты так не думаешь?

С этим мальчиком я превращаюсь в отца Бориса, усмехаясь, подумал я.

Аслан ничего не ответил, он закинул сумку за плечо и направился к двери.

— Ты помнишь, я просил передать Умару, что хочу его видеть, — крикнул я ему вдогонку.

Аслан едва заметно кивнул головой и вышел.

Я видел, что Ванда испытывает сходные, что и я чувства. На ее губах то и дело без всякой причины появлялась улыбка. А человек улыбается без внешнего повода только тогда, когда счастлив. Я то и дело ловил посланные мне ею взгляды. Расшифровывать эти послания было совсем несложно.

Наступил теплый вечер. Мы стояли с Вандой во дворе, наши губы после суточной разлуки снова обрели неразрывное единство. Но что-то мешало мне в полной мере погрузиться в сладкую негу нежных и одновременно страстных чувств. Наоборот, чем плотнее становилась окружающая нас темнота, тем все громче внутри меня били колокола надвигающейся, как смерч, опасности.

Внезапно я резко отстранился от Ванды. Она недоуменно посмотрела на меня. Я понимал ее обиду, но больше не мог не реагировать на чувство опасности — столь сильным оно стало буквально в последние минуты.

— Быстро собираемся, уходим. Нельзя терять ни секунды, — добавил я, заметив ее нерешительность.

Я бросился в дом, где мирно почивали Павел и отец Борис и стал немилосердно тормошить их.

— Вставайте, уходим.

Из дома мы вышли через минут пятнадцать. Мы направились в сторону дороги, но идти по ней не стали. Я приказал ползти вверх, по склону.

У меня не было никакой информации, все мои действия подчинялись исключительно интуиции. Она отдала мне очередной приказ.

— Не будем уходить далеко, посмотрим, что последует дальше, — сказал я.

Мы отыскали удобное для наблюдение место — небольшую площадку. С дороги она была практически незаметна, зато позволяла наблюдать за ней. И как только мы расположились на своем наблюдательном пункте, тут же показались два вездехода. Они остановились прямо напротив нас.

Судя по всему это были федералы. Но вели они себя странно; машины стояли с включенными фарами. С точки зрения безопасности такое поведение было настоящим безумием, лучше мишени нельзя было при всем желании придумать. Но я не думал, что те, кто находились в кабине, сошли с ума; если они так себя вели, значит у них имелись на то основания.

И буквально через несколько минут эта моя мысль наша подтверждение. С гор спустился отряд боевиков — человек пятнадцать. Они прошли в каких-то пятидесяти метрах от нас.

Из машины вышло два человека. По манере себя вести я сразу определил, что они офицеры. К ним подошли тоже двое боевика и тоже явно командиры.

Я не слышал о чем они говорили, но судя по всем приметам это была беседа, если не друзей, то отнюдь не врагов. Боевики и федералы явно не опасались друг друга, никто даже не держал на боевом взводе автоматы. Ясно как день, что это их не первый подобный контакт. Меня просто распирало от желания послушать этот дружеский разговор.

А собственно, почему бы и не послушать, кто в темноте разберет, что я не принадлежу ни к той, ни к другой стороне.

Я сказал о своем намерении.

— Это безумие, — встревоженно проговорила Ванда. — Прошу тебя, не ходи.

— Нам важно узнать, что они замышляют, — возразил я. — Меня не покидает ощущение, что эта милая беседа касается нас. В случае чего, прикрой меня, — сказал я Павлу.

Обстоятельства благоприятствовали моему дерзкому плану, так как все собрались на другой стороне дороги, и машины скрывали меня от посторонних глаз. Используя рельеф местности, я постарался спуститься так, чтобы меня было бы как можно труднее заметить. Я вышел на дорогу, подошел к машинам, обогнул их и смешался с группой федералов.

Переговоры подходили к концу. Со стороны федералов их вел незнакомый мне офицер. Он был очень высокого роста, под два метра.

— Вы обложите село с севера, а я — с юга, — говорил он. — Нужно закрыть все возможные пути отступления. Рюмин умеет уходить от преследования; сам много раз ловил ваших. Не исключено, что когда мы окружим дом, они будут сопротивляться. В таком случае закидаем их гранатами. С нашей стороны приказ на его ликвидацию имеется.

— Мы не возражаем, — сказал боевик. — Мы тоже будем рады видеть его мертвым. Пока он живой, он слишком беспокойный.

— Тогда за работу, — сказал офицер. — Вы пойдете впереди, мы через десять минут за вами. Помните: мы не должны пересекаться, межу нами расстояние не меньше двести метров.

— Договорились, — сказал боевик. — Ты хороший русский, Дима. Если бы таких, как ты, было бы у вас больше, все бы давно кончилось миром, — засмеялся он.

Соглашение было скреплено рукопожатием. Я же незаметно исчез за машинами, а затем притаился за кустом, так как взбираться вверх было все равно, что подписать себе смертный приговор.

Мое укрытие было более чем ненадежно, обнаружить меня могли в любой момент. Мне оставалось молить Бога о том, чтобы никто бы не пошел в этом направлении.

Бог услышал меня, иначе как объяснить это чудо, что никто не приблизился к тому месту, где я скрывался. Сначала темнота поглотила боевиков, через десять минут дальше в путь в сторону села двинулись федералы. Операция по моей ликвидации началась. Это обстоятельство меня не слишком удивляло; удивляло другое: почему эта акция проводится совместно с бандитами. Когда возникло это удивительное единение? И еще меня интересовал один момент: из какого отряда эти боевики — Умара Султанова или Арсена Газаева?

Я вернулся к своим, которые с нетерпением ожидали меня, и пересказал им то, что только что услышал.

— Не могу поверить, что наши воины пошли на такое гнусное деяние, — воскликнул отец Борис. — Может быть, вы ошибаетесь, вы же не все слышали, о чем там говорилось.

— Вполне достаточно, чтобы понять, о чем идет речь.

— Ты прав, — вдруг мрачно произнесла Ванда, — это предательство.

Я и раньше слышала о таких вещах, еще во время первой войны. Местные хвалились, что могут купить у федералов все, что угодно, хоть сто танков.

До меня тоже доходили эти слухи, но я не стал ничего говорить.

Мысль о возможном сговоре меня угнетала. Вместо этого я сказал, что нам нужно найти место для ночлега.

Мы отыскали его быстро, в километре обнаружили удобное для ночного отдыха место. Деревья здесь росли так плотно, что создавали нечто вроде естественного укрытия. Даже небо почти не просвечивалось сквозь крышу ветвей. Единственное неудобство — стало вдруг холодно. Но разжигать костер я не позволил, вокруг бродили и боевики и федералы, и огонь представлял для нас большую опасность, чем стужа. Чтобы хотя бы немного согреться, я предложил всем обняться. Павел обнял священника, мы обнялись с Вандой. Перед тем как уснуть я успел спросить ее о том, не жалеет ли она, что не уехала с Сулейманом Аджоевым в Москву.

— Нет, не жалею, — ответила она и поцеловала меня.

Утром я послал отца Бориса в разведку в Свирское. Я выбрал его, так как посчитал, что если его поймают, из всех нас он будет подвержен наименьшей опасности. Впрочем, я был уверен, что там никого нет, так как на рассвете проснулся от гула мотора. Из нашей «спальни» был виден небольшой участок дороги, по которой проехали те самых два вездехода с федералами. Значит и боевики покинули селение.

Отец Борис вернулся через полтора часа. Его рассказ был короткий; в селе на самом деле нет ни федералов, ни боевиков. Но нет больше и дома Фатимы, на его месте обгорелые развалины.

Я подумал, что теперь у Аслана нет не только родителей, но и отчего гнезда. Это только усилит по отношению ко мне его жажду мести, так как дом разрушен уж точно из-за меня. Что ж, пусть так, главное, чтобы он передал бы мою просьбу Умару.

Пока же я раздумывал, куда мне держать путь? Нужно было найти срочно место, где бы можно было бы отсидеться. Коли меня ищут и боевики и федералы, то рано или поздно кто-то из них меня непременно обнаружит. Но я еще не знал, что моя совесть уже все решила за меня.

Ко мне с решительным лицом подошел отец Борис.

— Я вижу, вы раздумываете, куда направить свои стопы? — несколько торжественно начал он.

Я невольно насторожился; его тон мне сразу не понравился.

— Вы хотите предложить мне какой-то маршрут? — спросил я.

— Вы угадали. Вернее, не совсем так, я хочу помочь вам освободиться от тяжких и мучительных раздумий.

— Каким же волшебным образом? — проговорил я немного заинтригованный и озадаченный.

— Мне известно, куда на самом деле вы желаете отправиться, тудакуда зовет вас ваша совесть.

— Если быть откровенным, отец Борис, то моя совесть в данный момент молчит. Я не исключаю, что у нее перерыв на обед. Должна же она чем-то питаться.

Как мне показалось, отец Борис с некоторым сожалением посмотрел на меня. Так смотрят на грешника, упорствующего в своих прегрешениях.

— Вы не хуже меня понимаете, что так эту ситуацию оставлять нельзя.

— Какую ситуацию?

— Мы обнаружили факт измены, не мне вам говорить, к каким печальным последствиям это может привести.

— Но какое отношение к этому имею я?

— Мы должны предотвратить трагедию. Мы должны предупредить власть о том, что происходит.

— Если я вас правильно понял, вы предлагаете мне отправиться к федералам и рассказать то, чему я был свидетелем.

— Именно так, — подтвердил довольный мой догадливостью священник.

— Да побойтесь бога, они же охотяся на меня. Мы все сбежали из плена и только что чудом избежали расправы. Куда ж идти?

— Да, да, я прекрасно понимаю, положение не из легких. Но вы же в предыдущие разы находили решение. Бог вам специально посылает все новые испытания. Он хочет проверить вас, готовы ли вы встать под его знамены. Но перед этим он хочет укрепить вашу волю. «Так как Сын Человеческий не для того пришел, чтобы Ему служили, но чтобы послужить и отдать душу Свою для искупления многих».

Я почувствовал, что мне трудно стоять, и сел на валун.

— Ну хорошо, даже если вы правы и надо что-то делать, это огромный риск. Комендант этого района — мой старый недруг. Если я попаду в его руки, он меня не пожалеет. А говорить надо именно с ним, только он способен принять какие-то меры.

— Значит, надо идти в Степное, где комендант. Они не остановятся на одном сговоре, они дальше пойдут. Вы понимаете, чем это грозит?

Я молчал, вернее молчал мой внешний голос, внутри же меня проплывали воспоминания. Один из наших офицеров за кругленькую сумму сговорился с боевиками провести их через все посты. Те напали перед рассветом, застав беззащитными спящих солдат. Это была в прямом смысле резня, так как бандитам даже не понадобилось стрелковое оружие, они закололи целый взвод, словно стадо баранов, ножами штыками, шомполами, протыкая уши. Именно тогда я впервые узнал об этом самом эффективном способе убийства. Смерть прилетает к человеку практически мгновенно.

Я получил сообщение о резни и первым вместе со своим отрядом был на месте трагедии. То, что я увидел тогда своими глазами, невозможно описать словами; все помещение было залито кровью, тела истерзаны, у некоторых бойцов вскрыта грудная клетка и их сердца еще не до конца оставшее лежали и трепыхались рядом на грязном полу…

Картина более чем трехлетней давности вспыхнула в моем мозгу столь ярко, что я даже зажмурился, чтобы не видеть ее. Но это мне не удавалось, оказалось, что внутреннее зрение контролировать весьма сложно. И его нельзя погасить, зажмурив глаза.

— Зачем вы начали этот разговор, — недовольно сказал я. — Вы постоянно толкаете меня на поступки, которые я вовсе не собирался совершать.

— Вы глубоко заблуждаетесь, я, как вы говорите, толкаю вас на поступки, которые вы больше всего хотите совершить. Я помогаю очистить вашу совесть, дабы она бы не беспокоила вас своими напоминаниями о том, что нужно сделать. Разве это не стоит того, чтобы рискнуть своей жизнью.

— Не знаю, я никогда не размышлял на такую тему. Спускаемся вниз.

Мы подошли к Степному когда уже смеркалось. Было видно, что эту территорию прочно оседлали федералы, их машины то и дело проносились по шоссе, а отдельные отряды разведчиков шныряли по окрестностям. Несколько раз мы едва не сталкивались с ними нос к носу. Будь они опытней, непременно нас бы обнаружили. Но в этих разведгруппах находились явно новички; их выправка, то, как они несли оружие свидетельствовало, что это плохо обученные новобранцы. У меня не было сомнений, что при первом же серьезном столкновении с боевиками, многие эти совсем молодым ребятам превратятся в груз двести.

Черт бы побрал тех, кто гонит плохо обученных детей на эту бойню, зло думал я. Сами-то они пребывают в безопасности, а когда изредка появляются на передовой, их охраняет целая рота специально обученных бугаев. А эти хилых, плохо накормленных ребят, даже трудно назвать солдатами, на самом деле они не что иное как идеальные мишени для бандитских пуль.

Мы залегли в полукилометре от Степного, в редко посаженной лесополосе. Дальше идти было небезопасно.

— Помочь попасть в село нам может только Мухаммед, — сказал я. — Его надо привести сюда. — Я взглянул на Ванду, которая напряженно вслушивалась в мои слова. — Идти придеться тебе. У тебя документы в порядке и ты женщина. Два благоприятных фактора, которые могут тебе помочь. Говори, что Мухаммед твой родственник, что ты убежала из Столицы и надеешься укрыться у него. Если будет очная ставка, постарайся первой изложить эту версию. Тогда Мухаммед сумеет ее подтвердить.

Я следил за тем, как Ванда быстро, но без излишней торопливости, своей красивой походкой шагала к селу. Невольно в моем воображении вспыхнули кадры недавней сцены, когда мы с ней занимались любовью. Эх, когда теперь еще придеться сделать ее дубль?

Мухаммед вместе с Вандой появились через полтора часа. Мы оба обрадовались этой встречи. Мы обнялись и похлопали друг друга по спине. Что точно означал этот жест, мы не знали, скорей всего это была своеобразная разновидность приветствия двух людей, чувствующих симпатию друг к другу.

Я обрисовал задачу — незаметно проникнуть в село. Мухаммед кивнул головой. Этот жест означал, что больших проблем с этим не будет.

Так и произошло. Мы дождались пока темнота станет плотной, как чернила, и ведомые нашим проводником двинулись в село. Мухаммед вел нас уверенно, не скрываясь. Он подошел к блок-посту, и сердце у меня скажу честно ёкнуло. Но Мухаммед протянул сержанту десять баксов, которые я заранее по его просьбе ему передал, что-то сказал ему, и мы беспрепятственно вошли в населенный пункт. Еще через пять минут были уже в доме Мухаммеда.

Там мы уселись за стол, на котором, словно как на скатерть-самобранке, почти мгновенно появились чай и закуски.

— Эти ребята уже давно у нас стоят. Ну мы обо всем с ними и договорились, сколько и чего стоит, — пояснил Мухаммед. — Так что никаких проблем с въездом в село у нас нет.

— Но так сюда может войти любая банда, — сказал я.

— Банда нет, а бандиты могут, мелкими группами. Все зависит от того, сколько дашь. Очень уж все продажные. А о вас у нас много говорят, — вдруг слегка ошарашил меня он. — Особенно про то, как вы целый лагерь Газаева разгромили. Вас тут называют «Командиром». Говорят это ваша старая кличка, еще с той войны. — Мухаммед пристально посмотрел на меня.

Я не стал отрицать и кивнул головой.

— А зачем сюда пожаловали? — поинтересовался Мухаммед.

— Хочу с одним человеком потолковать.

Мухаммед вновь внимательно посмотрел на меня, словно читая мои мысли.

— С комендантом что ли, с Майоровым?

— Откуда ты все знаешь? — удивился я его догадливости.

Мухаммед довольно улыбнулся.

— Не только у тебя, у меня тоже есть голова на плечах. Там, где он живет, огромная охрана. Тебе туда не попасть.

— А может ты скажешь, раз ты все знаешь, как это сделать.

Ответ Мухаммеда прозвучал не сразу, он явно обдумывал ситуацию.

— Сказать-то я могу, а вот стоит ли. Он без охраны шагу не делает. Очень уж опасно.

— Ты скажи сперва, как попасть к нему, а потом будем думать обо всем остальном.

— Ладно, так и быть, скажу. Есть один способ. Когда была еще первая война, к нам в село однажды пришел Умар. А здесь, я тебе скажу, его сильно уважают, почти пол села из его рода. А отец его был старейшиной. Очень был мудрый человек, пользовался большим авторитетом.

— Так что же предложил Умар? — нетерпеливо спросил я.

— Рыть от дома к дому подземные ходы. Чтобы обороняться и спасаться во время штурма или артиллерийских обстрелов. Ну а главный в той работе был я.

— Значит, тебе известны все подземные ходы?

Мухаммед кивнул головой.

— И в тот дом, где квартирует комендант, ведет подземный ход?

Мухаммед снова кивнул головой.

— Прямо из твоего дома?

Теперь он улыбнулся.

— Ты думаешь у нас тут метро, как у вас в Москве. Был я там однажды, все поражался, сколько же под землей прорыли. От меня комендант живет через две улицы. А вот от дома моего брата Мусы такой подземный ход имеется. И выходит он прямо в ту комнату, где комендант ночует.

Я даже присвистнул от возбуждения.

— Ты проведешь меня туда?

— Это очень опасно.

— Я же «Командир».

Мухаммед слегка пожал плечами.

— Если ты настаиваешь, я помогу, конечно, тебе. Комендант всегда ложится в двенадцать часов.

— Да я вижу вы все о нем знаете. Как о кинозвезде.

На лице Мухаммеда появилось довольное выражение.

— Не все, но многое. Могу сказать, что он ел сегодня на ужин.

— И что?

— Для него закололи барана. Он очень любит шашлык. И рис с приправой.

— Слушай, уж не стоит ли у тебя там камера и все фиксирует на пленку? — усмехнулся я.

— Не буду томить, скажу все как есть, — лукаво улыбнулся Мухаммед. — Еду для него готовит мой брат. Раньше он жил в Столице, был шеф-повором в ресторане. Когда твой комендант об этом узнал, он заставил брата обслуживать его. Он очень любит вкусно поесть. — Мухаммед посмотрел на часы. — Скоро надо идти.

С собой я взял только Павла, для прикрытия. Хотя в селе действовал комендантский час, но Мухаммеда это не смущало. Он сказал, чтобы я приготовил двадцать баксов на случай если встретится патруль.

Муса был очень похож на своего брата, только как и положено повару полней. Но когда Мухаммед объяснил, кто мы и зачем пожаловали, он явно погрустнел. Предстоящие наше предприятие вызывало у него страх.

— Зачем вам идти туда, там охранников — как рисовых зерен в плове.

— Но подземный ход выходит в его спальню. Там-то охраны, я думаю, немного, а то и совсем нет.

Муса тяжело вздохнул.

— Ох плохо все это кончится, ох плохо. Будь я старшим братом, а не Мухаммед, никогда бы не согласился пустить вас в подземный ход.

Дальнейшие полчаса Муса затратил на то, чтобы отговорить нас от этой затеи. Одновременно с этим он усадил нас за стол и угостил своим фирменным пловом. Я много раз ел это блюдо, но плов Мусы был самое настоящее объедение — ничего вкуснее я не пробовал. Если бы не предстоящая операция, я бы съел всю огромную миску, которую поставили передо мной. Зато я не мешал Павлу вкушать его столько, сколько влезет в его желудок. У парня же разыгрался волчий аппетит, и автор этого уникального кушанья несколько раз подкладывал ему его из большого котла.

После такого обильного угощения от Павла не было никакого толка и решил оставить его здесь. Когда я ему сказал об этом, он откровенно обрадовался и стал выбирать место, где бы прилечь.

Муса не стал меня сопровождать, он лишь показал направление, куда мне идти, так как ход имел несколько ответвлений. Он был низкий и приходилось в основном ползти.

Дорога оказалась недолгой. Муса поведал мне, что выход из подземного туннеля замаскирован, поэтому федералы не обнаружили его. Я оказался в подвале, посветил фонариком и увидел железное кольцо. Это и был лаз в дом.

Я прислушивался, но ничего не слышал. Не пробивались в подвал и лучики света. Если Мухаммед правильно информирован меня, и Майоров ложится почивать ровно в полночь, то сейчас он по графику должен видеть концовку первого сна. Будем надеться, что это хэпи енд. Иначе это скажется на его нервах. А они ему сейчас пригодятся.

Я потянул за кольцо. Люк открылся, я оперся о пол и подтянул тело. И оказался в кромешной темноте. Мой фонарик по очередно освещал стол, стулья, платяной шкаф. Наконец луч света упал на кровать, на ней спал мужчина. Я посветил ему в лицо. Спящий был моим старым знакомым подполковником Майоровым.

Я достал пистолет, посветил Майорову фонариком в глаза. Его веки вздрогнули, затем открылись. Я быстро ткнул ему в ребро пистолет.

— Если закричишь, я тут же нажимаю на курок. Ты понял?

Он кивнул головой. Меня он не видел, но узнал по голосу.

— Это ты? — В его интонации прозвучало изумление.

— Это я.

— Но как ты сюда попал, а где охрана?

— Охрана там, где ей и положено быть, — в соседних помещениях. Не волнуйся, с ней все в порядке. Никто не пострадал.

Майров сел на подушке.

— Но тогда каким образом ты попал сюда? — Весь его голос представлял из себя сплошную октаву изумления.

— Я тебе раскрою эту тайну если ты клянешься матерью и бабушкой никому ее не рассказывать. Один местный колдун дал мне выпить специально приготовленный отвар, он позволяет человеку проходить сквозь стены. Так что для меня попасть, куда мне надо, теперь не проблема.

— Ты полагаешь, что я совсем свихнулся?

— Тогда объясни, как я оказался рядом с тобой. А может, тебе это снится. Давай проверим. Я нажимаю на курок пистолета. Если это сон, ты не умрешь, а наоборот, проснешься от звука выстрела. Ну если это явь, то уж извини…

— Не надо! — поспешно воскликнул Майоров.

— Тише. — Я специально ткнул ему пистолетом меж ребер — чтобы было побольней. Он издал звук, похожий на скулеж.

— Хватит! — оборвал я его. — Я пришел с тобой поговорить о важном деле. У меня есть точная информация, что некоторые подчиненные тебе офицеры сотрудничают с боевиками.

— Этого не может быть!

— Все может быть, а уж это — тем более. Я все слышал своими ушами, когда твои люди и боевики собирались вместе ловить меня. Я стоял рядом и наблюдал, как они договариваются. Со стороны федералов вел переговоры офицер по имени Дима. Высокого роста, почти под два метра, Полагаю, когда был по моложе, играл в баскетбол. Думаю, тебе будет проще простого его найти.

— Я не верю тебе, ты это говоришь специально.

— Зачем?

— Ты — в розыске, вот и ищешь возможность отмыться.

— Брось, ты знаешь, я не перекладываю свои грехи на других. Это делаешь ты. Я тебя предупреждаю: вопрос серьезный. Один предатель способен погубить целую армию. Я видел, к чему приводят такие вещи. У меня есть большое подозрение, что и у тебя рожа в пуху. Я нисколько не удивлюсь, если когда-нибудь выяснится, что этот высоченный Дима действовал по твоему указанию.

— Думай, что говоришь! — Невольно голос Майорова сорвался на крик. Только крик шепотом. Даже в этой ситуации он помнил о приставленном к груди дулу пистолета. — Такие оскорбления смываются кровью.

— Брось, это не для тебя, Валентин. Пока у меня нет доказательств. Но если я их добуду, то застрелю тебя как бродячую собаку. Без всякого суда. Помни про мою способность проникать сквозь стены. Тебе от меня не укрыться, даже если ты себя обложишь целой сотней охранников. Ты все понял?

— Да, — прошептал Майоров. — Ты сумасшедший.

— А кто здесь нормальный. Зачем сюда пришло столько народа, чтобы убивать друг друга? Какой в этом смысл?

— Но ты же убиваешь?

— Я всего лишь щепка, которая подхвачена бурным течением. Я не в счет. Но сейчас не время разводить подобные дискуссии. Мне пора идти, вернее исчезнуть. Пройду-ка я сквозь вон ту стену. Возьми полотенце и завяжи себе глаза. Если кто-нибудь увидит, как я это делаю, отвар потеряет все свои чудодейственные свойства. Быстрей!

Майоров сделал из полотенца повязку для глаз: я выключил фонарик. Затем быстро открыл лаз и нырнул вниз. И почти сразу же я услышал громкий вопль Майорова, угрожающий топот ног его охраны. Но меня это уже больше не волновало, я был уверен: коли они не нашли этот ход до сих пор, не найдут и сейчас.

 

Глава шестнадцатая

В поисках меня солдаты начали повальный обыск, ему подлежал каждый дом в Степном. Мы с Мухаммедом едва успели покинуть село, из которого с каждой минутой доносилось все больше шума.

Наш ночной маршрут продолжался приблизительно час, Я почти не ориентировался на местности, по которой мы шли. Зато Мухаммед шагал уверенно, и это успокаивало меня. Сам не зная почему, но я доверял ему, хотя отлично знал, что подвергаю себя немалому риску; обман и двуличность — в крови этого народа. А в нынешних условиях военных действий эти качества усилились вдвойне. Хотя, как известно, из любого правила есть исключения.

Мухаммед привел нас к какой-то хижине. Подобрать другое определение для этого сооружение было просто трудно. Мухаммед пояснил, что здесь живут пастухи, когда пасут баранов. Но сейчас тут никого нет по причине отсутствия скота; его совместными усилиями съели федералы и боевики.

— Я останусь с вами, жену я предупредил, — сказал Мухаммед. — Возвращаться домой опасно, можно навлечь на себя подозрения.

Я одобрил это решение. Все пошли спать, мы задержались с Мухаммедом, решив напоследок выкурить по сигарете.

Не знаю, как в других местах, здесь ночь была очень тихой, не слышно было ни шума ветра, ни артиллерийских залпов.

— Я тебя потревожил, извини, — сказал я. — Но не было другого выхода, очень надо было встретиться с комендантом.

— Я понимаю, — вздохнул Мухаммед. В его вздохе мне послышалась глубокая грусть.

— Тебя что-то гнетет?

— Меня все гнетет. Мы уничтожаем самих себя. Но я не могу понять ни ваших, ни наших. Те и другие беспощадны, никто не знает, зачем убивают друг друга. А такие, как я, не могут нормально жить. Просто жить и ничего не бояться. И прежде всего за своих детей. Мы с женой хотели завести еще одного ребенка, а потом отказались. В такие времена такими делами нормальные люди не занимаются. Как ты думаешь, мы правы?

— Трудно сказать. Я думаю, эти проклятые времена все же когда-ни-удь кончатся, а дети останутся и будут жить в мирной стране. А коли их сейчас не родить, их и не будет. И кто будет жить в мире? Я бы тоже хотел родить еще детей, — вдруг совершенно неожиданно для себя проговорил я.

— От Ванды? — подмигнул мне Мухаммед, кивая головой на хижину.

— Может быть, и от нее. Она красивая женщина, значит и дети должны быть красивыми. А мне всегда нравились красивые и здоровые дети. Как у тебя.

Я почувствовал, что последние мои слова понравились Мухаммеду, даже взволновали его. Пожалуй, этот человек был одним из самых идеальных отцов, которых я когда-либо встречал в жизни. Он любил своих детей больше, чем себя. А это не так уж часто встречается.

— Обязательно родите! — горячо воскликнул он.

Наши сигареты догорели.

— Пойдем спать, — сказал я. — Будем надеяться, что никто не потревожит наш сладкий сон.

Мы поднялись рано утром, солнце только начало свой путь по небосводу и выглядело на нем не самым лучшим образом — бледным желтоватым пятном. Мы распрощались с Мухаммедом. Я следил глазами, как он шел, пока его фигура не скрылась за деревьями. Мне снова было тревожно, несмотря на то, что нас по-прежнему окружала только тишина. Я поторапливал свою «инвалидную» команду, как иногда шутя я называл своих спутников. Мне хотелось как можно быстрее и подальше уйти от этого места.

Четкого маршрута у меня не было, я ждал весточки от Умара. Несмотря на то, что мы все время передвигались, я был уверен, что ему найти меня не стоит больших усилий; я не сомневался, что наш отряд находится под неусыпным его наблюдением. Здесь слишком много его людей, чтобы избежать их внимательно наблюдающих глаз.

Внезапно послышался какой-то шум. Я тут же взял автомат наизготовку. И не напрасно. Буквально через пару секунд отовсюду: сверху, снизу, с боку на нас стали надвигаться боевики. Из было много, не меньше тридцати. Часть из них несли в руках пулеметы. Любое сопротивление с нашей стороны было бессмысленно. Я замер на месте и бросил автомат на землю. Тоже самое проделал и Павел.

Ноас окружили, стали обыскивать. Делали они это профессионально и почти сразу нащупали спрятанные под одеждой доллары. Эта добыча привела их в неописуемый восторг, словно они обнаружили элексир жизни, и один из них даже одобрительно похлопал меня по плечу. Я же мучительно размышлял о том, к какому отряду они принадлежат. Я не решался произнести страшное имя Арсена Газаева, и гнал это предположение из своих мыслей.

Один из боевиков подошел ко мне, внимательно посмотрел мне в глаза и ударил меня в шею. Сделал он это мастерски, и у меня прервалось дыхание, а перед глазами все поплыло. Другие боевики избивали Павла и отца Бориса. Только Ванду пока не трогали, вместо этого бандиты окружили ее и громко, не стесняясь в выражениях, обсуждали ее женские достоинства.

Предводитель боевиков подошел ко мне и, кривя в усмешке рот, произнес страшную фразу:

— Арсен заждался тебя. Он приглашает тебя в гости. На чай с лимоном.

К сожалению, моя догадка подтвердилась, нас пленили люди Газаева. Второй раз из его кровожадных рук уже не ускользнуть. Нас ожидают все круги ада. Я сожалел теперь, что бросил автомат, дал бы одну очередь, боевики были бы вынуждены ответить. И мы бы все быстро просто погибли. Сейчас же нам не дадут умереть, пока не сделают из наших тел израненные, исколотые обрубки.

Мною овладела то ли апатия, то ли другое неизвестное мне чувство, идущее от полной безысходности. Я шел в плотном кольце охраны, периодически меня пинали, били прикладами автоматов. Я старался по-возможности не реагировать, кусал губы, дабы стерпеть боль и унижение. Я поворачивался к своим и видел, что они находятся в таком же положении.

Но если Павла просто избивали — его лицо было забрызгано кровью, то над отцом Борисом они куражились что называется от души. Он шел под градом ударом и ливнем самых грубых оскорблений, не произнося ни слова, а скорбное и благочестивое выражение его лица было точно таким, каким оно, наверное, было у первых христианским мучеников. И, не исключено, что в его воображении возникали их образы.

Нас привели в другой лагерь, не тот, из которого нам так посчастливилось сбежать. Но он мало чем отличался от той бандитский стоянки. Даже наша тюрьма была очень похожа — такой же цементный мешок. Ванду куда-то увели, мы же оказались в глубокой яме.

После того, как нас «поселили» на новое местожительство, в наших мучениях образовалась пауза. Мы все отходили после побоев и мысленно готовились к настоящим мучениям. Внезапно я услышал сдавленный плач. Я открыл глаза, что далось мне не без труда, так как они заплыли. Павел лежал на дне ямы и плакал. По его измазанным кровью щекам, словно очищая их, один за другим катились потоки слез.

Мы переглянулись с отцом Борисом и наклонились к нему. Священник возложил ему руку на голову. Павел с остервенением отбросил ее.

— Они нас будут пытать! — крикнул он сквозь плач. — Я не хочу, я боюсь! Я не вынесу этого, эти сволочи убьют нас.

— Увы, — тихо проговорил отец Борис, — это так. Нам надо укрепить наш дух. Нам выпала великая доля — доля мучеников — страдальцев за истину. Хочешь я тебя научу, как надо молиться. Ты почувствуешь, как низойдет спокойствие на твою душу.

— Это вы страдайте, это вы молитесь сколько хотите! — вдруг во всю мочь своих легких заорал Павел. — А я не хочу, я домой хочу, к маме. Отправьте меня к ней, я вас умоляю, сделайте что-нибудь, чтобы там оказаться. Ну сделайте, я прошу вас! Я буду всю жизнь вам верно служить!

Вопли Павла сменялись почти такими же громкими рыданиями. Я увидел, что несколько боевиков, услышав, что у нас происходит, стали наблюдать за нами сверху. По их мордам было понятно, что им весьма нравится это зрелище.

Отец Борис, пытаясь успокоить Павла, снова дотронулся до него. Но Павел внезапно вскочил и устремился на священника, странно дрыгая ногами. Удар пришелся ему в живот, и отец Борис отлетел к стенке. Павел же бросился на меня. Он схватил меня за куртку.

— Это вы во всем виноваты, не будь вас я бы давно был бы дома, сидел бы сейчас с мамой. А вы вовлекли меня в ваши дела. Какое мне до них дело. Я ненавижу вас, я много раз хотел вас убить. Какой я дурак, что не сделал это.

В другое время, при других обстоятельствах подобное признание не оставило бы меня равнодушным, но сейчас оно не произвело на меня никакого впечатления. Павел попытался меня ударить, но я резко оттолкнул его. Он стукнулся о стену и сполз на пол. Им овладела истерика; он выкрикивал бессвязные оскорбления, просто матерные слова, на губах появилась кровавая пена. У меня было ощущение, что он даже не осознавал, что с ним происходит.

Я просто смотрел на него, я ничем не мог ему помочь и поэтому не делал никаких попыток. Да даже если мог бы, после его признания, не стал бы ничего предпринимать. Да и к чему; то, что предстояло нам всем пережить, невозможно было избежать.

По другому вел себя отец Борис. Встав на колени, он обнял Павла. К моему удивлению, парень не стал противиться, а, словно младенец, уткнулся ему в грудь.

— Будь мужественен, не ты один в мире страдаешь. Миллионы людей прошли через мучения. Вспомни о Христе, какую страшную казнь он принял. Если он смог, почему же ты не сможешь.

Я невольно подумал о том, что по сравнению с тем, что ожидает нас, Христос просто отдыхал на курорте, принимал там медицинские процедуры. Ему лишь немного не повезло, произошла небольшая их передозировка. Если бы меня всего лишь распяли, приколотили, словно доску, к кресту, я был бы безмерно счастлив. Увы, древнеримские палачи и в подметки не годятся их современному коллеге Арсену Газаеву и его подручным.

— Пойми, Павел, мученичество — это возможность, которое дает тебе Господь сразу искупить все твои грехи. Прими это как высшую милость и тебе станет легче переносить страдания, — продолжал вещать отец Борис.

Неужели он действительно так думает? Не хочется верить в такого жестокого бога. Меня всегда поражала одна мысль: Всевышний наплодил грехов, сделал их самыми привлекательными, что есть в жизни, а затем наказывает людей за то, что они не не в состоянии устоять перед искушением ими. В таком подходе заключается глубокая несправедливость.

Однако Павел внезапно замолчал то ли от усталости, то ли в самом деле его начали пронимать увещевания отца Бориса. Боевикам это стало скучно — и они исчезли. Я присел, насколько позволял метраж нашего жилища, на пол. Он был холодный, но меня сейчас меньше всего заботила опасность простудиться. Я смотрел на Павла и к своему удивлению видел, что он в самом деле немного успокоился. Мне показалось, что на его лице проступило безразличие. Своей неподвижностью оно стало напоминать посмертную маску. Он был еще жив, его даже не начинали пытать, а такое чувство, что ангел смерти уже прилетел к нему. Может быть, и у меня точно такое же выражение?

Павел еще несколько раз всхлипнул и окончательно затих. Это было поразительно, но он заснул. Отец Борис повернулся ко мне. В его глазах струилась грусть.

— Совсем еще мальчик. Как много же страдания написано на роду человеческом.

— За что? Я никогда этого не понимал.

— За грехи наши. Слишком много мы нагрешили за то время, что пребываем на земле.

— Бросьте, мы делаем лишь то, что хочет Он. Разве не говорите вы, когда происходит что-то ужасное: на все боля божья, Бог дал, Бог взял. Я никогда не верил, что Бог, как ваше сословие постоянно твердит, это любовь. Если бы Он нас любил бы, допустил бы он то, что с нами вот-вот произойдет.

Отец Борис грустно посмотрел на меня. Так смотрит отец на своего провинившегося сына.

— Бог любит каждого из нас, но не как неразумных тварей, а как созданий себе подобных. Он дал нам свободу воли, свободу выбора. Вы как и многие другие, хотите автоматической любви, чтобы она была бы всегда с вами независимо от того, что вы делаете. А вы бы купались в ней, как в теплой воде. Но такая любовь для рыб, человек же наделен разумом и душой. Если нам предстоят мучения, то это означает, что Он позволяет нам возвыситься как никогда высоко. Или опуститься безмерно низко. Это решать каждому из нас.

— Очнитесь, отец Борис, вас ожидает мучительная боль, когда вы моментально забудете о всех возможностях к возвышению и будет молить об одном: чтобы Он послал бы вам скорейшую смерть. И ничего другого. Я никогда не поверю в того Бога, который посылает нам свою любовь через жуткие страдания. Либо мы верим не в того Бога, либо Он сам что-то напутал.

Я думал, что отец Борис вновь станет жарко возражать, но вместо этого он молчал, о чем-то задумавшись.

— Однажды я познакомился с одним человеком, — вдруг тихо проговорил отец Борис, — он занимался специальными упражнениями. Это практика называется рефбефингом. Вы никогда не слышали о ней?

Я напряг память.

— Кажется что-то слышал, но ничего детального не знаю.

— Я искал новые состояния человеческого духа, пытался приблизиться к Богу, проникнуть в те сферы, где он находится непосредственно. Я пытался отыскать людей, которые познали иные уровни сознания. К сожалению, тогда у меня ничего не вышло по разным причинам. Но однажды я разговорился с одним таким человеком. Сам не знаю, почему я спросил его: а если вдруг меня будут жутко пытать, что мне делать, как войти в состояние, когда не будешь чувствовать боли. И он дал мне совет: чтобы человек не чувствовал бы физическую боль, его сознанию необходимо покинуть физическое тело и войти в свое астральное тело. И тогда на время пребывания в астрале, он ничего не будет ощущать.

— Любопытно. Он вам показал, как это сделать?

— Да. Необходимо использовать так называемое циркулярное дыхание: активный вдох и пассивный выдох. И все это делать без пауз, иначе никакого перехода не случится. Надо ускорять темп дыхания и одновременно представлять, как ваш дух покидает ваше тело и уходит в астральное, проходя через горло.

— И все? — спросил я, чувствуя прилив надежды.

Отец Борис посмотрел на меня.

— Не совсем. Тут есть один важный момент — это возвращение из астрального тела. Все дело в том, что человек самостоятельно не способен проделать обратный путь и вернуть душу в свой физический образ. Кто-то должен ему в этом помочь, иначе смерть; душа навсегда покинет свое физическое пристанище.

— И как помочь?

— Нужно вернуть человека к жизни, пробудить в нем дух, сделать ему искусственное дыхание.

— А почему Павлу вы ничего не сказали о такой возможности?

Отец Борис отрицательно покачал головой.

— Ему нельзя, его психика очень слаба и надломлена, она совершенно не готова к таким испытаниям; если не приведи господи его душа покинет тело, ее ни за что не вернуть.

— Могу обещать: если вы улетите в астрал, я постараюсь вас оттуда вернуть. Вот только будем ли мы в нужный момент вместе?

Отец Борис пожал плечами.

— Конечно, это риск, Но я не вижу иного выхода для себя. Но если душа покинет мое тело, она устремится к Богу. А потерять это тело, — он посмотрел на себя, — не такая уж большая утрата. В последнее время ко мне все чаще приходит мысль о том, оно стало для меня слишком большим бременем и настала пора мне двигаться ближе к Нему.

— А ваше исследование добра и зла? Уходить, не завершив его? Разве это не малодушие?

— Оттуда я лучше пойму, что нам всем следует делать. Я все больше прихожу к выводу, что человеку не дано ничего познать истинного, все, что он узнает, не что иное, как иллюзия. В таком случае, к чему все усилия?

— А вот с этим я никогда не соглашусь, — решительно возразил я. — И знаете, почему? Я видел много раз как умирают люди: только что они были живыми, затем выстрел — и все. И между этими двумя состояниями непреодолимая пропасть. Мертвый и живой — две абсолютно разные вещи. И эта разница не иллюзия, нет ничего более реального, чем смерть. А потому я не верю, когда говорят, что жизнь — это иллюзия, сон на яву, чья-то фантазия. Все, что угодно, только не это.

На этом наш спор был прерван. В яму заглянул боевик.

— Эй ты, командир, — заорал он, — тебя требует на прием наш командир. Уже стол накрыт! Давай быстро.

Вниз упала лестница.

— Если смогу, я сделаю то, о чем вы говорили, — сказал я.

— Помните, дышать следует без пауз, — напутствовал меня отец Борис. — Мужайтесь.

Я шел в сопровождение боевиков, тщетно пытаясь унять дрожь. Мне было страшно. Уйти в астрал. Ну а вернусь или не вернусь, что об этом сейчас думать. Лишь бы удалось, а там как получится.

— Тебе сюда, — сказал боевик, подводя меня к дому. — Здесь приготовлено угощение.

Все очень походило на первую мизансцену. Бандиты расположились по периметру стены, посередине их, словно падишах, восседал их предводитель. При виде меня, на его лице изобразилась улыбка.

— Ну вот и свиделись, — радостно сообщил он. — Давно я хотел тебя встретить. Ты первый, кому удалось убежать от меня. Но, как видишь, все равно я тебя словил. А Арсен всегда выполняет то, что обещает. Когда я узнал, как ты моих товарищей положил, я при всех поклялся на Коране, что ты будешь корчиться в адских муках. Видишь, от меня тебе никуда не деться, Аллах снова привел тебя ко мне.

Арсен встал и медленно направился в мою сторону. В руках он держал металлический прут. Я стал учащенно дышать, так, как учил отец Борис.

Арсен заметил это.

— Ты чего это так странно дышишь, Командир? Боишься? Бойся, бойся, можешь не сомневаться, Арсен постарается. Мало тебе не покажется.

Удар металлической палкой по руке вызвал у меня страшную боль. Второй удар пришелся по плечу. Я упал на колени. И все же, несмотря на страдания, я продолжал дышать, с каждой минутой ускоряя темп. Сначала я ничего не испытывал, но постепенно что-то странное стало происходить со мной. Таких ощущений я еще не переживал. Я почувствовал, как комок или точнее непонятного происхождения сгусток стал подниматься у меня внутри все выше и выше. И по мере того, как происходило это восхождение, менялось мое восприятие действительности. Она словно бы уходила от меня, как уходит земля из-под шасси самолета, между мною и ею вдруг впервые возникла некая дистанция. До того мгновения я и мир, который окружал меня, были всегда слитны, ничто не вставало между нами, как между двумя закадычными друзьями. Но сейчас все переменилось, во мне стало стремительно рождаться небывалое чувство полета.

Очередной удар обрушился на меня, он пришелся в шею, задел голову и позвоночник.

И внезапно произошло то, во что я не верил до этого момента. Я увидел себя сверху, распростертого на полу, принимающего удары металлическим прутом. О мое неподвижное тело тушили сигареты, затем палачи затеяли играть в ножички, втыкая острые лезвия в мою грудь и ноги. Я наблюдал за этой пыткой, но никакой боли не чувствовал, наоборот, испытывал незнакомое ощущение легкости, скорей даже невесомости. Словно птица, только без крыльев, я свободно летел туда, куда хотел. А хотелось мне улететь далеко-далеко, прочь от этого ужасного места, где меня подвергают таким страшным истязаниям…

Я почувствовал на своем лице чье-то дыхание, чьи-то руки терзали мое тело. Медленно, с большой неохотой, я открыл глаза. Привычные картины мира возвращались в мое сознание неторопливо и неохотно. Меня не покидало ощущение, что меня насильно возвращают в дом, из которого мечтал убежать всю жизнь.

Я услышал доносящийся словно сквозь вату голос и узнал его; это был голос отца Бориса.

— Слава Богу, вы живы. Я думал, вы уже не вернетесь оттуда.

— Неужели я в самом деле был там? — спросил я так тихо, что сам едва расслышал собственные слова.

— Минуту назад мне казалось, что ваша душа уже навсегда покинула ваше тело. Но вам приказано Им жить.

— Зачем?

— Чтобы однажды соединиться с Ним.

— Но разве я едва не соединился?

Мне показалось, что отец Борис как-то странно посмотрел на меня.

— Мне не хотелось бы вам говорить об этом в нынешней ситуации, но такой, какой вы есть, вы не можете соединиться с Ним. Эту величайшая возможность предоставляется лишь безгрешным душам.

Я почувствовал, как мир с каждым мгновением приобретает все больше привычных черт.

— Понятно, что я недостоин этой чести. Только мне входа нет не только туда, а вообще никуда.

— Я думаю, это не совсем так. Бог оказал вам большую милость, он позволил приблизиться к себе.

— Однако в конце концов я был изгнан из рая. — Я сделал движение, пытаясь встать. И тут же с громким стоном повалился вниз; все мое тело сразу же превратилось в сплошной крик боли. Кажется, не было ни одного участка, которое бы не посылало в мой головной мозг бесчисленные болевые импульсы.

Собрав силы я спросил, что со мной?

— Вы очень сильно избиты, кроме того, у вас ожоги на теле от сигарет. Наверное, есть переломы и внутренние кровоизлияния.

— Я хочу уйти, отец Борис.

По глазам священника я увидел, что он понял меня.

— Больше не получится, — грустно произнес он, — вы очень ослаблены, у вас не хватит сил, чтобы это сделать снова. А если бы даже хватило, то на возвращение их бы не осталось совсем.

— Ну и черт с этим возвращением. Когда так болит тело, оно только мешает.

Я замолчал. Я вынужден был признать правоту отца Бориса, у меня не было сил даже пошевельнуть рукой или ногой, не то что уйти в мир иной через переход в астра. Странно, вдруг подумал я, раньше провожая своих друзей, сослуживцев туда, я само собой полагал, что они уходят в никуда, в бесконечную ночь, где не бывает ни луны, ни звезд, где никогда не восходит солнце. Но отныне для меня эта картина навсегда изменилась; теперь я знаю, там тоже есть жизнь, правда совсем иная; загадочная, непонятная. И главное без боли.

— Вы потеряли сознание, но они долго не могли понять, что с вами творится, — с трудом проникали сквозь завесу боли в мой мозг слова отца Бориса. — Такого они еще не видели. Вы были как труп, только едва-едва заметно дышали. Они принесли вас сюда и стали расспрашивать меня, что с вами, живы ли вы? Я сказал, что не знаю и попросил вас оставить здесь, чтобы разобраться. Вот собственно и весь сказ.

— А где Павел, я не вижу Павла?

— Они взяли его вместо вас.

— Бедный, как ему сейчас тяжело. Я хочу пить.

— Сейчас. Эй! — закричал отец Борис, — дайте нам пить.

Появилось лицо охранника, затем на веревке нам спустили чайник с водой. Но мне удалось отхлебнуть из него лишь несколько капель, так как любое движение причиняло невыносимую боль.

Кажется, я забылся, по крайней мере что происходило в последующие часы не помню. В моем воспаленном мозгу возникали картины прежней жизни. Я видел себя ребенком рядом с отцом, мы сидим на берегу реки и удим рыбу. Он был заядлым рыбаком и едва я встал с колен на ноги, стал брать меня с собой на рыбалку. Это увлечение его и погубило; однажды он провалился под слишком тонкий весенний лед и не сумел выплыть. Затем я увидел Ларису, но не такую, какую встретил в последний раз, а совсем юную, с влюбленными глазами, внимательно следящими за каждым моим движением. Мы идем, держась за руки, то и дело останавливаемся и целуемся.

Картин было много, из самых разных периодов моей жизни. Не впади я в это странное состояние где-то в промежутке между жизнью и смертью, я бы так никогда и не вспомнил многие из этих эпизодов.

Я очнулся от громких криков. Сразу же вернулась боль, мне даже показалась, что она стала сильнее. Но я все же рассмотрел, что происходит. Происходило же совершенно немыслимое; отец Борис орал на Павла.

Павел же выглядел просто удивительно. А удивление вызывало то, что он выглядел как всегда. На его лице не было заметно никаких следов от побоев, да и все его жесты свидетельствовали о том, что он в полном порядке.

Моих сил хватило только на шепот.

— Что случилось?

Отец Борис обернулся ко мне. Его лицо пылало, как костер, на котором сожгли Жанну Д Арк.

— Павел согласился принять ислам! — с возмущением произнес он.

— Согласился, — с вызовом произнес Павел. — А что вы хотите, чтобы они сделали из меня обрубок. Вера — личное дело каждого, мне плевать какому богу молиться, лишь бы не пытали.

— Но они же предложили тебе вступить в их банду. Разве не так?

— Да, предложили, и я этому рад, — огрызнулся Павел. — Я буду жить, получать деньги. Они обещали. Я не хочу умирать.

— Но ты же будешь убивать своих? — продолжал отец Борис.

— Своих, а кто у меня свои? Нет никаких своих, все чужие. И вы ничем не лучше, заставляли меня все время стрелять в людей. Хоть бы раз спросили: а хочу ли я? А они платить будут, все лучше, чем это делать за даром.

— Ты же русский, твоя вера православная. Как ты можешь принять чужую религию?

Павел с ненавистью посмотрел на отца Бориса.

— Запомните: я не русский, я не православный, я — никто. Меня больше нет, мне сказали, что дадут другое, мусульманское имя, а про свое старое я могу забыть. И я согласился, так как никто не дал мне никакого выбора. А почему я должен возражать. Разве кто-нибудь хоть раз спрашивал, а чего хочу я. Никто не спрашивал, когда меня взяли в эту говенную армию, никто не спрашивал, когда погнали сюда. Всем было глубоко наплевать на мои желания. Зато теперь по вашему мне надо подохнуть за веру. А я не желаю, раз так выходит по жизни, буду мусульманином. Зато останусь жить. А вы, коли приспичило, можете умереть за своего Бога. Мне на это глубоко наплевать.

Я полагал, что отец Борис бросится в нападение, будет резко возражать. Но он молчал, на его лицо легла тень глубокой задумчивости. И затем он вдруг произнес слова, что я в первое мгновение даже не поверил своим ушам, что он действительно их говорит.

— Не исключено, что ты верно поступил, может жизнь, в самом деле важнее веры. И кто знает все мученики не напрасно ли ее отдавали. Сколько можно было полезного сделать, оставшись жить.

Не будь мне так плохо, не растекалась бы боль от каждого, даже самого легкого вздоха, по всему телу, я бы непременно вступил в полемику, уж больно неожиданно прозвучали слова священника. Но на участие в дискуссии сил у меня не было.

Я ждал продолжения пыток, но к моему удивлению шли часы, а о нас словно забыли. Стало темнеть, в яме это происходило особенно быстро. Затем произошло маленькое чудо; на веревке нам подали нечто отдаленно напоминающее человеческую пищу. Это была баланда неизвестно из чего сваренная, но, изголодавшись, отец Борис и особенно Павел буквально набросились на нее. Даже я сделал несколько глотков. Правда каждый из них сопровождался болью.

Впрочем, думать о том, что происходит, я не мог, у меня стала подниматься температура. Я словно листок на ветру дрожал от озноба. Поток мыслей с огромной скоростью проносился по голове, но я не мог зафиксировать ни одну из них, так как крайне смутно понимал, что происходит. Сознание было застлано черным туманом, который с каждой секундой становился все плотней.

Внезапно в этом черном тумане появилось пятнышко света. Я с трудом открыл глаза. У меня возникло ощущение, что меня куда-то поднимают. Я никак не мог определить, происходит это перемещение со мной в действительности или это очередная галлюцинация, кадры которых нескончаемой лентой возникали на экране моего мозга.

Мне показалось, что я нахожусь уже не в зловонной яме, а на поверхности и что меня на что-то кладут и куда-то несут. Внезапно из тьмы выглянуло чье-то лицо. Я сделал усилие, дабы разобрать, кому оно принадлежит. И не поверил своим глазам: на меня смотрел Умар Султанов.

Сомнений в том, что это новая галлюцинация больше не существовало. Только в бреду я мог увидеть его здесь, в лагере злейшего врага.

Какая-то тяжесть придавила меня, вспыхнувшая искра надежды на избавление, погасла.

— «Командир», ты меня слышишь? — словно преодолев вечность, донесся до меня едва различимый шелест звуков.

Я собрал силы и сделал движение головой.

— Все будет нормально, — снова добрались до меня слова. — Мы уходим отсюда.

— Кто ты? — то ли спросил, то ли только подумал, что спросил, я.

— Я — Умар Султанов, — последовал ответ.

Теперь я мучительно размышлял: продолжается ли мой бред или меня на самом деле несут на носилках, а рядом идет Умар Султанов. Нет, этого не может быть, он никак не может тут появиться в лагере у Газаева, скорей тут появится Сатана, чем он.

На мое счастье долго предаваться мучительным сомнениям мне не позволили, кто-то дернул мои носилки, резкая боль пронзила мою грудь и живот, и я в очередной раз погрузился в темноту.

 

Глава семнадцатая

Свет падал мне на лицо, струился в глаза, заставляя меня вернуться к действительности. Я открыл их и осмотрелся. Я лежал в маленькой комнатке, почти без мебели. Рядом никого не было.

Тело не болело, я его просто не ощущал. По-видимому, так должны чувствовать себя люди в раю. Я снова стал мучительно размышлять на актуальную для меня тему: живой я или мертвый? Никогда раньше не предполагал, что решение этого вопроса окажется для меня столь сложным делом.

Я попытался сделать несколько движений. Это удалось, хотя боль тут же метеором пронеслась по телу. Но ее можно было терпеть, с нею можно было жить.

Дверь отворилась, и в комнату вошел Умар Султанов в сопровождении отца Бориса.

— Здравствуй, «Командир», — сказал Умар. — Как себя чувствуешь?

— Бывает хуже, — тихо ответил я; на громкую речь сил не хватало. Но я убедился в очень важной для себя вещи; я могу нормально говорить. А это уже немало. — Почему я тут?

— Объясните ему, отец Борис, — попросил Умар.

Священник сделал шаг вперед.

— Умар выкупил нас.

Я посмотрел на отца Бориса, в моих глазах была просьба рассказать все подробно.

— Умар узнал о том, что мы в плену и решил нас спасти. Нам с вами, Константин, невероятно, сказочно повезло, в этот день ему удалось пленить трех человек из отряда Газаева. Причем, один из них был младшим братом этого негодяя. И Умар предложил обменять троих боевиков из отряда Газаева на нас троих. Газаев сначала не хотел, но, как видите, обмен все же состоялся.

Я лежал и пытался сосредоточиться. Общая ситуация теперь мне была более или менее ясна. Но что-то сильно беспокоило меня, подобно занозе в пальце. Но минута шла за минутой, а я никак не мог поймать это беспокойство, которое ускользало от меня подобно бабочке от сочка ловца. Мозг плохо подчинялся мне, он напоминал непослушного своевольного ребенка, с которым никто не может совладать.

Так и не сумев сосредоточиться на беспокоящей меня мысли, я решил спросить о другом:

— Что со мной?

К моему ложу приблизился Умар. Он склонился надо мной.

— Тебя обследовал врач, он надеется, что внутренних кровоизлияний нет. Но все тело — один сплошной ушиб. Множество ран, тебя избивали плеткой с гвоздями, которые оставили на тебе множество следов. Тебе придеться полежать.

— Долго?

— Как пойдет выздоровление. Врач смазал мазью все твои болячки. Это очень хорошая мазь. Мы покупаем ее за доллары. В вашей армии такой нет.

Внезапно ускользающая, словно тень мысль, обрела ясность.

— Ванда, почему ее нет тут? Что с ней?

В комнате наступила тишина.

— Константин, ее нет с нами, — ответил отец Борис.

— Почему?

— Я объясню, — проговорил Умар. — Мы захватили троих из отряда Арсена. Когда мы стали вести с ним переговоры, тот поставил категорическое условие: обмен только по головам. Три их головы на три ваши. Я выбрал мужчин.

— Но почему?

— У нее есть шансы остаться в живых, а у вас не было ни одного. Арсен обещал не трогать ее.

— И ты веришь обещаниям этого чудовища?!

От возмущения я хотел даже вскочить с кровати, но внезапно проснувшаяся боль снова уложила меня на нее.

— Что ты натворил! Лучше бы ты оставил меня в лапах этого мерзавца! — крикнул я, собрав едва ли не все имеющиеся у меня в запасе силы.

Я увидел, как изменилось лицо Умара, из доброжелательного оно превратилось в хмурое и враждебное.

— Я поступил так, как считал нужным. Я тут решаю, что делать. — На несколько секунд он замолчал, затем сказал чуть мягче: — Я понимаю тебя, но выбора у меня не было.

Я застонал. Я представил Ванду, хрупкую, слабую в окружении самых жестоких в этих горах бандитов, для которых переломить чью-то жизнь все равно что переломить веточку на дереве. Если они даже ее не убьют, то сотворят с ней такое, что похуже смерти.

Я посмотрел на Умара, который молча стоял возле моей постели.

— Ты не должен был так поступать, — тихо сказал я.

Я почувствовал, что Умар не совсем меня понимает и одобряет мое поведение; по понятиям его народа мужчина настолько выше женщины, что у него даже не возникло сомнения, кого спасать. В каком-то смысле мои обвинения в его адрес безосновательны, он действовал так, как подсказал ему его разум, как диктовали многовековые традиции. Вот он и подчинился им.

И все же я не мог простить Умару его поступок. Он должен был сделать все от него зависающее, чтобы вызволить Ванду. А он не сделал ни- чего. И судя по его интонации и не собирается ничего делать.

Я демонстративно отвернулся от всех присутствующих. Никто не стал меня больше ни в чем убеждать. Через минуту я услышал удаляющиеся шаги.

Потянулись унылые дни моей болезни. Умар сказал правду, у него в отряде действительно был врач, средних лет мужчина. Я кое-что разбирался в ранах и мог констатировать, что это был весьма знающий специалист. К тому же в своем лечении он пользовался мазями и лекарствами, как купленными у лучших фармацевтических фирм мира, так и приготовленными местными знахарями. Совместное лечение двух медицинских школ весьма благотворно воздействовали на мой организм, на котором постепенно затягивались раны и который медленно, но верно набирался сил.

Чаще всего ко мне заходил отец Борис и заводил своими привычные душеспасительные беседы. У меня сложилось мнение, что в последнее время ни на какие иные темы он уже не способен разговаривать. Я в основном молча слушал, но не потому, что соглашался, а потому, что совершенно не испытывал желания спорить.

Реже заглядывал Павел; после истории с его согласием принять ислам, он явно испытывал что-то вроде близкое к угрызениям совести. Отец же Борис то ли в воспитательных целях, то ли считая его вероотступником, общался с ним немного и крайне сдержанно. Это действовало на Павла, я видел, что парень не находит себе место.

Павел надеялся, что я как-то ему помогу, дам нечто вроде индульгенции. Но если быть честным, мне было не до него, мои мысли целиком занимала Ванда. Боль и страх за нее не оставляли меня ни на минуту.

История с Вандой мешало моему общению с Умаром. Я видел, что он хочет со мной поговорить. Но я шел на контакт неохотно, как бы тем самым давая понять, что осуждаю его поступок по отношению к женщине. Но он был упрям и в добавок не сомневался в своей правоте, а потому мало обращал внимание на мое поведение. Он так и не мог понять, почему я не столь сильно благодарен ему за свое вызволение и выражаю недовольство его поступком.

И все же вопреки своему намерению, однажды я втянулся в разговор с ним.

— Я хочу, чтобы мы бы поняли друг друга, — сказал он мне.

— Зачем, что это изменит? — Я чувствовал себя настолько хорошо, что даже позволил себе пожать плечами.

— Многое, — уверенно произнес он. — Если ты и твои соплеменники поймут причины того, почему мы взялись за оружие, всем будет вместе легче кончить эту войну.

— Ну хорошо, в чем эти причины?

— Скажи, разве ты любишь, когда кто-то управляет тобой, приказывает, что тебе делать, как жить, на ком жениться?

— Нет, я чертовски люблю быть независимым от всех.

— Мы тоже хотим быть независимыми, самим определять, как нам вести себя, как жить. Нас мало, гораздо меньше, чем вас. Но разве это причина заставлять нас принуждать жить по вашим законам?

— Ты говоришь, что вы имеете право жить по своим законам. Я совсем недавно на своем позвоночнике изведал, что из себя представляют эти замечательные законы. Если не остановить таких, как Газаев, он когда-нибудь устроит всемирную резью.

— Газаев мразь, когда мы победим, мы разберемся с ним. Он не будет топтать нашу землю. Есть масса способов, как это сделать.

— А вдруг это Газаев разберется с тобой. Его отряд не уступает по силе твоему. И я-то знаю, что таких как он, здесь большое количество. Ты полагаешь я забыл, что было в первую войну, как резали, словно баранов, моих ребят, как издевались над их трупами. Понимаю, Умар, тебе это слышать неприятно, но если вас не остановить, беда от вас будет страшная. Кроме страданий своему народу, никаких иных плодов твоя борьба не даст. Тебе известно, что убили Фатиму?

— Да, ее сын находится тут в лагере.

— Почему же он не заходит?

— Он не испытывает к тебе теплых чувств. — Умар на секунду замолчал, мне показалось, что он колеблется: говорить ли мне что-то или нет. — Он хотел тебя убить, его один наш боец заметил случайно у входа в этот барак. Опоздай он на минуту, я не знаю, чтобы произошло.

— А меня это не удивляет. Подумай, Умар, что будет с этим мальчиком. Он умеет лишь держать автомат и убивать из него. Чем он займется, когда станет взрослым. Даже если он не захочет, кроме как бандитом ему становиться некем. И по всей республике таких Асланов тысячи. Твоя борьба приведет только к тому, что их будет еще больше. Подумай, куда реально ведут тебя события, хватит мыслить химерами. Независимость, свобода — чертовски красивые слова, но я давно понял, что чаще всего под их знаменем собираются негодяи, подонки, садисты и прочий подобный сброд. Я не говорю о тебе, таких, как ты, идеалистов ничтожное меньшинство. Твоя главная война не с федералами, а с Газаевым. Но ты проиграешь эту войну. Ты боишься себе признаться, то у тебя ни одного шанса. К нему на подмогу придут тысячи, а к тебе — единицы.

— Не думай, что я так наивен, и я не понимаю того, о чем ты говоришь. Но вот увидишь, мы сумеем овладеть ситуацией. И напрасно ты полагаешь, что я один. По всей республике у меня есть союзники и единомышленники. И кроме того, я тебе уже говорил: мне нужен ты. Иначе зачем я тебя спасал.

Странно, почему-то все считают, что я им нужен. Как будто я обладаю каким-то большим влиянием на правительство или Генеральный штаб. Либо они все принимают меня не за того, кто я есть на самом деле, считают меня важным агентом, либо отводят непонятную мне роль в своей игре.

— Ты преувеличиваешь мое значение, я всего лишь бесприютный бродяга. Я ни с кем не связан, до меня нет никому дела.

— Ну последнее не совсем верно, — усмехнулся Умар, — тебя ищут буквально все. И ваши, и наши буквально сбились с ног. У тебя великое умение наживать себе врагов.

— А ты считаешь меня своим врагом?

Умар несколько секунд задумчиво глядел на меня.

— Нет, ты не мой враг. Даже если ты замышляешь против меня зло. Нас объединяет больше, чем разъединяет. Просто нам с тобой не повезло с ситуацией. Она мешает нам прийти к согласию. И все же нам лучше держаться вместе, даже если ты обижен на меня. — Умар встал со стула. — Я рад, что тебе лучше. Я пойду.

Не прощаясь, он вышел. Я посмотрел ему в след, затем отвернулся к стене. Я должен его убить и как можно скорей, сказал я сам себе. Почему-то мне сделалось тоскливо.

Через неделю моего пребывания в лагере у Умара я сумел сесть на кровати. Еще через пару дней мне удалось с нее слезть. Правда встать на ноги у меня не хватило сил и пришлось лежать на полу пока ко мне не заглянули Павел и отец Борис. Общими усилиями они водрузили меня на мое ложе. Но еще через день я сделал свой первый шаг.

Но все же пошел я не сразу, пришлось заново учиться ходить. По началу тело плохо слушалось меня, отзывалось болью на каждое резкое движение. И все же с каждым днем я чувствовал себя крепче. Через две недели я самостоятельно вышел из дома и поплелся по лагерю. У меня было чувство, что я родился заново и в первые вышел на божий свет.

Я шел к дому, где располагался Умар. Стоявшие в дверях боевики не пустили меня дальше. Пришлось повздорить с ними. На наши крики появился Султанов. Он приказал пропустить меня.

— Я рад, что ты чувствуешь себя лучше, — сказал он.

— Да, в самом деле это так. Я пришел тебе сказать: я должен освободить Ванду.

Умар с шумом втянул ноздрями воздух.

— Я предполагал, что ты захочешь это сделать.

— Тем лучше. Тебе что-нибудь известно о ней?

— Она у Арсена. Ее не мучают. Но что происходит с ней, не знаю. Он прячет ее и никому не показывает.

— Если он ее прячет, значит она находится в каком-то отдельном месте. Верно?

Умар кивнул головой.

— Ты знаешь, где это место?

— Приблизительно. Он постоянно меняет место, где держит ее.

— А твои информаторы?

Умар внимательно посмотрел на меня и усмехнулся.

— Все, что я тебе говорю, эти сведения я получил от своих информаторов. Больше, чем я тебе сказал, они не знают. Арсен умеет хранить тайны.

— Ты мне укажешь это место?

— Ты ничего не сможешь сделать, ты еще не выздоровел.

— Я чувствую себя нормально, как до пытки. Почти так, — поправил себя я под влиянием недоверчивого взгляда Умара.

— С моей стороны было бы крайне неразумно, показывать тебе это место. Я тебе уже сказал: у тебя ничего не получится. Для начала тебе нужно окончательно выздороветь. Доктор сказал, что на это уйдет еще неделя.

— Я не могу ждать! — заорал я. — Что они с ней делают? Или ты этого не понимаешь?

— Я все понимаю, — спокойно, но одновременно отчужденно произнес Султанов. — Ты свободен и можешь делать все, что захочешь. Я покажу тебе, где ее прячут. Больше я для тебя ничего не смогу сделать.

— Спасибо и на этом. Хотя жаль. Мне нужно оружие.

— Этого добра сколько хочешь, — по-прежнему холодно прозвучал голос Умара. — Можешь взять хоть сейчас.

Со стены он снял автомат Калашникова и протянул мне.

— Он заряжен, — сообщил Умар.

В комнате вдруг повисла мертвая тишина. Это был тот момент, который я так долго ждал. Достаточно было мне снять оружие с предохранителя, нажать на курок… Умар молча и изучающе, словно задающий свой сакравенный вопрос ценою в жизнь сфинкс, смотрел на меня. Его глаза фиксировали каждое мое движение. Сам же он не делал никаких попыток обезопасить себя.

Я почувствовал, что не могу в него стрелять. Даже появившийся в моем воображении образ моего сына не помогал. Я был вооружен, но был обезоружен.

— Этого мало. Мне нужно много оружия, — произнес я.

— Я же сказал, получишь все, что тебе понадобится. Я полагал, что мы лучше поймем друг друга.

Я повернулся и вышел из комнаты.

 

Глава восемнадцатая

Я решил начать свое новое путешествие по дорогам войны на следующее утро. Я понимал, что еще не до конца готов к предстоящим испытаниям, что надо бы еще подлечиться. Но одна мысль, что дорогая мне женщина находится в кровавых руках страшного бандита, пробуждала во мне такую ярость, что я готов был крушить все подряд.

Я объяснил отцу Борису и Павлу, куда собираюсь идти, что намереваюсь делать. Священник ни минуты не размышлял, он горячо обнял меня, тем самым одобрив мое намерение. Павел же явно медлил, За те дни, что он провел в лагере Умара, он даже немного поправился, его впалые щеки надулись, словно шары.

— А может еще тут побудем пару денечков. Вот вы еще не оправились. — Его голос прозвучал даже заботливо.

— Я ухожу завтра утром. Тебя за собой не тяну. Я уже тебе предлагал: можешь оставаться, можешь идти куда хочешь. Особенно если тебя не волнует судьба Ванды. В общем решай до утра.

Павел посмотрел на меня, но больше ничего не сказал, вместо этого вышел из комнаты.

Весь день я готовился к походу, разбирал и чистил оружие, делал укрепляющую гимнастику. Наступила ночь, как и положено в горах, дневная жара сменилась прохладой. Я вышел за пределы лагеря, нашел большой камень сел на него, стал смотреть на звезды.

Внезапно кто-то примостился рядом со мной. Я не смотрел на своего соседа, так как уже шестым чувством понял, кто он.

— Говорят, что каждая звезда — чья-то душа, — проговорил Умар. — Если это так, сколько же душ прибавилось там за эту войну.

— Интересно, если бы я уже погиб, в какой стороне была бы моя душа-звезда? — сказал я.

— Никому это не дано знать, — задумчиво отозвался Умар. — Я в школе хотел стать астрономом, книжки про звезды читал.

— Тогда зачем все это?

— Я тебя объяснял.

— А я не верю, не верю во все эти порывы. Нам просто хочется убивать; это заложено в каждом человеке. А все остальное мы придумываем ради самооправдания. Человек — самый хищный зверь из всех существующих на земле — вот собственно и весь сказ про него.

— Ты обвиняешь мой народ в том, что в нем еще осталась первобытная жестокость, а сам проповедуешь эти же мысли.

— Но по крайней мере большинство из нас научились контролировать свою жестокость, защищаться от нее культурой. А у вас она лезет в первобытном виде. Прости меня за мои слова, но если вас не остановить, вы перережете весь мир. Напиток под названием «кровь» имеет одно опасное потребительское свойство: чем больше его пьешь, чем больше его хочется пить. Разве ты этого не знаешь?

— Знаю, — как мне показалось не охотно произнес Умар. — Я только что получил информацию, — вдруг произнес он, — там, где еще недавно была твоя женщина, теперь ее нет.

— А где она? — растерянно спросил я.

— Газаев отвез ее в Столицу.

— И ты знаешь куда?

Умар кивнул головой.

— В чем проблема, — постарался как можно спокойней произнести я, — поеду в Столицу.

— Туда сложно попасть, федералы готовятся к штурму и окружили город со всех сторон. Ты не пройдешь.

— А с твоей помощью?

— С моей помощью пройдешь.

— Ты мне поможешь?

— Зря ты это затеял. Ты не представляешь, что там вот-вот начнется. Те, кто находятся в городе, получили приказ: биться за каждый дом.

— Я все понимаю. Но ты не ответил на мой вопрос: ты поможешь мне проникнуть в город?

— Помогу, — коротко ответил Умар. Он поднялся, и не пожелав мне «спокойной ночи», бесшумно, словно привидение, растворился в темноте.

Судя по всему мое упрямство обидело его. Утром мы так и не увиделись. Вместо себя он прислал молодого парня, который представился Булатом. Он сказал, что будет сопровождать нас до Столицы, а когда там окажемся, сразу расстанемся. Я не возражал против такого сценария, так как опасался, что обида возьмет у Султанова вверх, и он не выполнит своего обещания.

Обвешенные оружием, как новогодние елки игрушками, мы покинули лагерь. Причем в самый последний момент к нам присоединился Павел. Признаться я почувствовал некоторое облегчение; без его присутствия мне было бы трудней. Хотя с ним тоже непросто.

Мы спустились вниз к дороге. Там нас ждал еще один сюрприз Умара: армейский газик. Я слышал, что боевики из его отряда говорили между собой, что захватили машину в качестве боевого трофея. Видимо ее и презентовал нам их предводитель.

Я полагал, что ехать по дороге на машине было чистое безумие, так как наше движение в любой момент могут прервать федералы, которых тут было как муравьев в муравейнике. Но вскоре выяснилось, что Булат обладал бумагой, которая пропускала наш автомобиль через любые кордоны. Я попросил его показать этот волшебный документ. Тот неохотно протянул мне его.

Документ оказался одновременно удостоверением личности и пропуском. В нем было указано, что наш проводник является начальником районного отделения милиции в чине капитана и ему разрешается проезд по всей территории республики. Как и положено, документ был скреплен печатью и подписью. Подписан он был комендантом района подполковником Майоровым.

— Ничего не пойму, что за милиция? — спросил я.

— Наша милиция, районная. Создана совсем недавно из местных жителей. Меня назначили ее начальником.

— И за какие заслуги? Почему вас?

Булат посмотрел на меня.

— Я же не спрашиваю, зачем вы едете в Столицу, весь обвешенный гранатами.

Я вспомнил их старый тезис о необходимости проникать в создаваемые федералами новые органы власти, особенно в силовые структуры. Для Умара такая практика очень подходит, она позволяет выиграть будущие битвы, не вступая в бой. Я и раньше предполагал, что он не только сражается на поле брани, но и занимается более тонкими делами, создает плацдармы для грядущей борьбы за власть.

К Столице федералов согнали столько, что приходилось стоять в пробках, почти как в Москве. Ехать дальше на машине становилось все опасней, так как строгость контроля возрастала едва ли не с каждым километром, и удостоверение Булата уже не казалось таким всемогущим.

Мы бросили вездеход на обочине дороги, сами же перелеском двинулись к Столице. Пока мы ехали, я насколько мог оценивал приготовления армии к предстоящим событиям. Я видел, что федералы хорошо понимают, с каким сопротивлением им придеться столкнуться, и концентрируют войска на главных направлениях. Это было единственно правильное решение; только превосходство в силе позволит одержать относительно быструю победу. Невольно я вспомнил предыдущий штурм, когда мы почти без всякой поддержки со стороны артиллерии и танков бросались на приступ яростно огрызающихся пулеметным и минометным огнем домов.

Мы шли за Булатом, не спрашивая, куда он нас ведет. Он же шел уверенно, без всякого сомнения он хорошо ориентировался на местности.

Булат пояснил, что надо ждать ночи. Мы спрятались в лесу, прикончили все взятые из лагеря продукты. Я подумал, что неизвестно, когда в следующий раз удастся вот так замечательно поесть. Как ни странно, этот поход укрепил мое тело, я ощущал его почти столь же здоровым, как и до того, как побывал в руках Газаева.

Стемнело. Мы стали пробираться по опушке леса, не выходя на дорогу. По шоссе, несмотря на поздний час, шли колонны машин с войсками. Уж не этой ли ночью начнут? В таком случае нужно попасть в город как можно скорей. В прямом смысле дорога каждая минута.

Булат привел нас к какому-то месту.

— Дальше вы пойдете одни, — сказал он, — у меня полно других дел. Здесь начинается подземный ход, о нем почти никто не знает, даже наши. Это старый водопровод, давно здесь поблизости протекала река и был водозабор. Затем река обмелела настолько, что больше не могла поить город. Так как это было много лет назад давно, все забыли об этом пути. Вы можете по нему уйти назад. — Он вдруг замолчал. — Вы должны знать, что это очень секретный ход, я бы ни за что не рассказал вам о нем, если бы не приказал Султанова. Он настоял на этом.

Ага, сказал я, значит между ними было столкновение. Что ж, спасибо еще раз, тебе Умар.

Ход был тщательно замаскирован, покрыт дерном с травой. Булат убрал его.

— Я заровняю тут все после вас, — пояснил он.

Наш путь занял не меньше двух часов. Ходом действительно пользовались мало, так как в некоторых местах произошли обвалы. Приходилось разгребать их. Но самым трудным в этом подземном путешествии было то, что подземный коллектор был очень длинным, мы все шли и шли, а он никак не кончался. Казалось, что он проложен в бесконечность.

Первым как обычно запаниковал Павел. Он стал причитать, что мы никогда не выйдем из этой преисподней и что это не коллектор, а наш общий склеп. Я приказал ему заткнуться, но его терпения хватило не надолго. Впрочем, тревожные чувства владели и мной. В узком колодце время текло иначе, чем на поверхности, оно тянулось гораздо медленней и было каким-то неопределенным. Казалось, что прошли полчаса, а на самом деле — не больше десяти минут.

Внезапно я налетел на какой-то предмет. Я зажег зажигалку и увидел, что это лестница. Я полез вверх, моя голова уперлась в люк. Я попытался сдвинуть крышку, это мне удалось. Я сделал последнее усилие и оказался на поверхности.

Я огляделся. Я находился посреди улицы, вокруг не было ни души. Но я понимал, что в любое мгновение могут появиться боевики.

Я помог выбраться Павлу и отцу Борису. И в этот момент откуда-то из-за угла показался боевик. Он увидел нас и сразу понял, что мы не свои. Но нацелить на нас свой автомат он не успел, пущенная мною очередь перерезала его напополам. Он сложился вдвое и упал.

— Бежим! — крикнул я.

Это было сделано более чем своевременно, так как на выстрелы примчалась целая свора боевиков. Увидев труп своего товарища, они стали обсуждать ситуацию.

У нас не было времени спрятаться и за происходящим мы наблюдали, затаившись за углом дома. Я понимал, что боевики начнут сейчас прочесывать окрестности и сразу же наткнуться на нас. Нужно было их опередить, тем более собравшись в кучу вокруг тела, они представляли идеальную мишень.

— Слушай меня, — прошептал я Павлу. — Ползем метров десять, затем одновременно встаем, бросаем по гранате, угощаем их свинцом из автоматов и быстро убегаем вон в том направлении, — показал я маршрут отступления. — Отец Борис, ждите нас там.

Мы ползли незамеченными, пользуясь тем, что боевики стояли к нам спиной. Один из них обернулся и сразу тут же заметил нас.

— Давай, Паша! — скомандовал я.

Одновременно мы вскочили на ноги, и две гранаты, словно два мяча, синхронно полетели в боевиков. Два прогремевших в самом центре их скопления взрыва имели жуткие для них последствия, буквально все были изрешечены осколками. Ну а что не сделали осколки, доделывали за них очереди из наших автоматов.

Меньше чем за минуту был уничтожен целый отряд боевиков. Но зато шум мы наделали большой, и я не сомневался, что через несколько минут здесь соберется целая толпа вооруженных людей.

Нам удалось пробежать не больше квартала. Короткий бой вызвал среди боевиков настоящую панику, они явно подумали, что в город прорвался большой отряд федералов. Даже не десятки, а сотни их высыпали из многочисленных укрытий и нор. Многие из них палили по любой тени, принимая ее за противника.

Мы заскочили в какой-то подъезд. Поднялись на последний пятый этаж. Я подошел к разбитому окну и осторожно выглянул из него. Рядом с нами на улице собрались десятка два доблестных защитников города, они так громко кричали, что я мог различать многие слова. Я сделал вывод, что они по-прежнему не понимают, что случилось, кто перебил целый отряд боевиков.

Внезапно старший отдал приказ, который я не расслышал, но суть которого мне стало ясно буквально через десять секунд. Приказ был самый простой, полностью вытекающий из данной ситуации: осмотреть рядом расположенные дома.

Я видел как в подъезд вошли двое боевиков и медленно стали подниматься вверх.

Я придвинул губы к уху Павла.

— Их надо убить ножами, без шума, — прошептал я. — Достань кинжал.

Я почувствовал, как парень вздрогнул. Я понимал; если нет подобного навыка, то очень трудно убить человека ножом, по сути дела находясь вплотную к нему.

Я извлек из ножен подаренный мне Умаром кинжал местной работы. Квартиры в доме находились не непосредственно на лестничной площадке, а были спрятаны в отсеке. Такое их расположение облегчало нашу задачу.

Я показал жестом Павлу, где нужно занять место. Он спрятался за дверью, ведущей в отсек. Рядом с ним расположился и отец Борис. Я встал с другой стороны.

Послышались шаги боевиков. Я видел их через дверную цель. Молодые высокие и сильные парни с типично кавказской внешностью. В руках у каждого из них автомат.

Я напрягся, мысленно проиграл все свои действия. Одно неверное движение — и нам уже ничего не поможет. Боевики двинулись к отсеку.

Почему-то они шли очень медленно, словно предчувствуя свою участь.

Они вошли в отсек почти одновременно. Я сделал шаг вперед и погрузил кинжал в грудь боевика. Я ощутил, как проник он в его тело. Боевик вскрикнул и стал оседать.

Удар Павла оказался не столь точным, второй боевик был только ранен. Он ударил Павла ногой и стал поднимать автомат. Внезапно мощный удар на него обрушил отец Борис, выбив оружие из его рук. Я подскочил к нему и что есть силы по рукоять вонзил кинжал в живот противника. Но боевик был еще жив и мне пришлось перерезать ему горло. Я отвык от подобных дел и чувствовал себя муторно. Я посмотрел в окно; на улице никого не было. Для безопасности следовало бы подождать хотя бы пару минут. Но мне так хотелось поскорей покинуть это место, что я пренебрег ею. Мы спустились вниз и что есть силы помчались по улице.

Внезапно впереди нас мы увидели большое скопление вооруженных мужчин. Они кричали, стреляли в темноту, словно она имела плоть и ее можно было убить. Паника явно была в самом разгаре, она подогревалась тем, что никто не видел противника, но никто не сомневался, что он находится совсем рядом.

Ко мне пришла простая мысль: направляясь в город, мы замаскировались под боевиков. Умар снабдил нас всем необходимым для этого реквизитом. Даже отец Борис по категорическому моему требованию сбросил с себя рясу православного священника и превратился в солдата Аллаха. Почему бы нам вместо того, чтобы бегать и скрываться от наших врагов, не слиться с ними.

Я сказал об этой своей задумке. Возражений не последовало, да и не могло последовать, так как Павел и отец Борис все еще пребывали в шоке после того, как мы зарезали двух боевиков.

Мы миновали несколько кварталов. За это время несколько раз мне казалось, что нас вот-вот схватят, такие подозрительные взгляды бросали на нас боевики. Если мы не найдем прямо сейчас прибежище, это прогулка кончится для нас плохо.

Внезапно я даже приостановился. Ну как я сразу не подумал о Джахаре. Иначе, как склерозом такую забывчивость назвать нельзя. Надо добраться до его дома, как можно быстрей.

Я огляделся, пытаясь определить наше местонахождение. Этот район мне был знаком, во время первого штурма тут шли бои. Я правда в них не участвовал, мой участок был в другом месте. Но я ходил сюда к знакомым ребятам. Взглядом я даже нашел тот дом, где мы сидели и глушили чистый спирт, найденный на местном ликеро-водочным заводе. Несколько попавших в него снарядов и мин тогда сильно повредили строение. С тех пор оно так и осталось полуразрушенным.

Самое удивительное, что до дома Джахара было всего ничего. Я решил больше не искушать судьбу и пробираться закоулками. Я мог гордиться своей зрительной памятью, так как через десять минут мы вышли к его особняку. Он стоял темный, в окнах не было ни одного лучика света.

Вполне возможно, что, понимая, что тут скоро начнется ад, решил, что нет смысла оказаться там раньше, чем ему определено Богом, и решил уехать.

Я постучал в калитку. Никто не открывал, но мне показалось, что из дома донеся едва различимый шум. Я удвоил свои усилия.

Внезапно дверь отворилась, и на крыльце появилась фигура. Я сразу узнал Джахара.

— Кто там? — спросил я.

— От Сулеймана, — ответил я.

Джахар как-то странно застыл на месте, вся его фигура обозначала вопросительный знак.

— Отрывай, Джахар, ты что не узнал меня?

Вопросительный знак разогнулся и направился к забору.

— Это в самом деле ты, Константин? — спросил он, словно не веря своим глазам.

— Я и мои друзья, ты знаешь их. Открывай скорей, здесь слишком опасно.

Джахар повиновался и стал открывать. Его движения были каким-то замедленными. Может, он болеет или спросонья, мысленно предположил я.

— Ну как ты тут? — спросил я, когда калитка отворилась. — Я думал, ты уехал.

Джахар ничего не ответил, вместо слов одарил меня странным взглядом. Впрочем, я вполне мог понять его удивление, в такое время, при каких обстоятельствах в гости приходят только очень странные люди.

Вслед за ним мы вошли в дом. Внезапно на меня обрушился град ударов, чьи-то сильные руки рванули из моих рук автомат.

Меня втолкнули в комнату, в которой царила кромешная тьма. Лишь по доносившимся до меня звукам я мог понять, что здесь кто-то есть еще.

Зажегся свет, и я увидел прямо перед собой сидящего на стуле Сулеймана. Он, прищурившись, разглядывал меня.

— Какая неожиданная, а от того особенно приятная встреча. А мы совсем недавно вспоминали о тебе. Гадали, где ты находишься? Шамиль совсем с ног сбился, разыскивая тебя.

Только сейчас я заметил Шамиля, который скромно сидел в уголке и не слишком любезно смотрел на меня.

— Решил навестить нашего общего друга Джахара? — продолжил свой монолог Сулейман. — Очень похвально с твоей стороны. Хотя если подумать, в такое время просто так в гости не ходят. Чего тебя занесло в этот город, от которого вскоре не останется абсолютно ничего, кроме развалин. И этого замечательного дома тоже не будет. Верно, Джахар?

Я повернулся и увидел, что за моей спиной понуро стоит хозяин пока еще существующего дома.

— Верно говоришь, Сулейман, что останется от этого дома. Федералы действует не так, как раньше, сперва они все разрушают своими пушками и танками, а затем бросают вперед солдат. Ты прав, все здесь будет разрушено.

В его голосе звучало столько неподдельной грусти, что мне даже стало жалко и Джахара и его уютного дома.

— Брось жалеть о каком-то несчастном доме, если уцелеешь, построишь другой. Сейчас не о доме надо думать, а о том, как выжить в этой мясорубке. Правильно я говорю, Командир?

Этот вопрос был явно адресован уже мне.

— Человеку хочется выжить в любой ситуации.

— Ты полагаешь? — деланно удивился Сулейман. — А я вот смотрю на некоторых людей и начинаю сомневаться в этом неоспоримом тезисе. Тогда объясни, что ты тут делаешь? Впрочем, ты устал, так что не утруждай себя. Я отвечу за тебя. Ты пришел за женщиной, которая находится в руках бандитов Газаева. — Сулейман посмотрел на меня и усмехнулся. — Видишь, мне все известно. И знаешь, что я скажу тебе: мне твое поведение нравится все меньше и меньше. Разве мы с тобой договаривались о том, что ты будешь спасать каких-то баб. Ты помнишь свое задание? Тут нет Умара, тогда почему ты здесь оказался? Почему ушел из его лагеря?

Я молчал, в каком-то смысле упреки Сулеймана были справедливы.

— А я надеялся, что он уже мертв. Мне его смерть сейчас нужна как никогда. Вокруг него все активнее группируются умеренные полевые командиры. Даже в Москве о нем все чаще говорят как о возможном партнере по переговорам. А на эту роль претендую я. Мне не нужны конкуренты. А ты не хочешь мне помочь стать единоличным лидером этой глупой страны.

— Это сделать очень трудно.

— Трудно? А может быть дело в другом. В последнее время ты сблизился с ним, он оказал тебе ряд неоценимых услуг. Я понимаю твои чувства. Но тебе придеться выбирать. Мое терпение не безгранично, более того, оно подходит к концу. У тебя остается совсем мало времени. Должен тебе сказать, что мои люди ни на минуты не упускают из вида твоего замечательного сына. Говорю прямо: если в самое ближайшее время Умара не накроет слой земли, с твоим мальчиком случится непоправимое. Решай что тебе дороже: сын или местный бандит?

Сулейман, довольный своей шуткой, засмеялся.

— Что ты мне скажешь?

— Я покончу с Умаром.

— Даю тебе последнюю отсрочку. — Сулейман о чем-то задумался. — Ты прав, что пришел сюда, — неожиданно проговорил он. — Так поступают настоящие джигиты. Ради такой женщины стоит рискнуть. И я хочу тебе помочь спасти ее. Один ты это никогда не сделаешь. Газаев зверь, он лишь дискредитирует нас. В его отряде одно отребье. Поэтому он и мой враг. И я тебе помогу вызволить ее. У меня есть там свои люди, они облегчат нам задачу. Но затем ты сделаешь то, что обещал. И в самые сжатые сроки.

— Да, — кивнул я головой, — сделаю.

— Надеюсь ты не забыл, что ты не только спасешь сына, но и получишь огромные деньги. Чемоданчик с ними по-прежнему ждет тебя. А теперь ты и твои люди могут немного отдохнуть. Хочу сказать тебе одну новость: утром федералы приступят к штурму города. Два часа назад на совещание они приняли такое решение. — Сулейман, словно от усталости, прикрыл глаза. — Завтра здесь погибнет множество людей; мой тебе совет: думай о том, как уцелеть. Это не твоя война, ты тут случайный гость. Выполнишь задание и вернешься к себе, будешь богатым человеком. Купишь дом, заведешь в нем красивую хозяйку. И забудешь обо всем, что тут было. Пусть люди, если им нравятся, режут друг друга до второго пришествия.

— А ты на их крови и костях будешь подниматься вверх, зарабатывать деньги?

Сулейман посмотрел на меня и улыбнулся.

— Так бывает всегда, что тебя в этом удивляет. Люди — навоз, они удобряют почву для немногих. Таким пожелал сотворить мир Аллах. А я верю в Аллаха, правда по своему, не так как учат мулы. Я знаю то, что они скрывают: Аллах любит сильных и ловких, умеющих побеждать, а не бедных и слабых, как записано в священных книгах. Эти записи были сделаны для глупцов. Он же любит таких как я и ты. Не удивляйся, ты тоже из нашего племени. Ты тоже побеждаешь, только по своему. Не дай себя сбить с пути разным чувствам, они проходят, а что после них остается? Пыль, труха, сожаление по упущенным возможностям, которое тебя будут преследовать всю оставшуюся жизнь. — Сулейман внезапно встал. — Завтра тебя будет сопровождать Шамиль, он тебе поможет. Надеюсь, мы встретимся с тобой в следующий раз в более приятном месте.

Меня вывели из комнаты и втолкнули в другую, где уже находились Павел и отец Борис. Оба сидели на брошенных на пол матрасах. Меня удивило поведение священника; он закрыл лицо руками и покачивался всем своим солидным туловищем.

— Что происходит, отец Борис? — спросил я.

— Я помог убить человека, вы понимаете, я нарушил клятву, которую дал Богу.

— Ничего вы не нарушили, — резко возразил я, — убил этого человека я, вы лишь не дали ему уничтожить нас. Вы спасли наши жизни, в том числе и свою. А спасение жизни — богоугодное дело.

— Нет, не надо меня утешать, я благодарен вам за это, но я нарушил клятву.

— Лучше было бы, если бы он нас расстрелял из своего автомата? Священник как-то странно посмотрел на меня, но промолчал; у него явно не сходилось одно с другим.

— Ложитесь спать, — сказал я, — завтра день будет тяжелый. И знаете, отец Борис, — хотите мой совет: оставьте все свои счеты с Богом до того момента, как мы выберемся из этой западни. Сейчас не то время, когда думают о Боге.

— О Боге следует думать всегда, ежесекундно, — наставительно произнес отец Борис.

Но я его уже не слушал, я лег на свой матрас и мгновенно выключился.

Меня разбудил грохот. Я прислушался и по звукам понял, что рядом рвутся снаряды. Я подскочил к окну и увидел, что не ошибся; город подвергался усиленной бомбардировке. Сулейман оказался прав, судя по всему в самом деле начался штурм.

Снаряд угодил в расположенный напротив дом. Он снес часть второго этажа. Я увидел, как из окна, выброшенная взрывной волной, вылетела женщина и упала на землю. Никто не пришел к ней на помощь, впрочем, скорей всего она была мертва, так как не шевелилась.

Отец Борис стоял рядом и тоже наблюдал за этой картиной.

— Ей же надо помочь! — воскликнул он.

— Ей уже нельзя помочь! — закричал я. — Сегодня тут умрут сотни людей. Вы помните, мы пришли сюда не для этого.

В комнату вошел Шамиль.

— Сулейман тут? — спросил я его.

— Сулейман далеко, — усмехнулся Шамиль. — Нам надо спешить освободить твою женщину, я не собираюсь задерживаться в этой мышеловке. Пока ты тут сладко спал, мы уже кое что сделали для ее освобождения.

— Как она? — встрепенулся я.

— Нормально. Сама ходит, значит силы есть. Ты готов?

— Да.

— Тогда пойдем.

Мы вышли из дома, во дворе нас поджидали пять боевиков. У меня было ощущение, что особняк покинул не только Сулейман, но и его хозяин. Его нигде не было видно.

Судя по доносившимся до нас звукам, основные события разворачивались на противоположной окраине города. Именно она подвергалась интенсивному обстрелу. В районе же, где находились мы, залетали только отдельные шальные снаряды.

Народу было немного, жители попрятались по подвалам, если кто и попадались нам навстречу, то группы боевиков, спешивших в направлении раздающейся канонады.

Мы подошли к довольно большому зданию. Его фасад опирался на торжественный ряд колонн. Я помнил это величественное сооружение еще с тех прежних времен. В далекие мирные годы здесь размещался Дворец культуры одного из заводов. Теперь же тут находился штаб отряда Газаева, прибышего на защиту города.

Дабы не привлекать к себе внимания, мы укрылись за углом.

— Почти весь отряд переместился туда, где идет бой. В штабе осталась охрана, человек десять, не больше, — сообщил Шамиль.

Шамиль отошел в сторону, достал портативную рацию и стал с кем-то переговариваться.

— Все в порядке, — сказал Шамиль, — они отдадут нам ее без боя.

— Почему вдруг?

— Там сейчас в штабе несколько наших человек. Ну они всем остальным сказали, что за женщиной придут люди Сулеймана. А с Сулейманом ссориться никто не хочет.

— А Газаев, он же не позволит ее отдать?

— Газаева тут нет, он спешно ушел отсюда еще вчера. И сейчас сидит в своих горах. Улизнул тут же как узнал про штурм. — Шамиль недобро усмехнулся. — Шакал есть шакал, он питается только падалью. Ну пошли.

Мы вошли в штаб Газаева. Когда-то Дворец культуры состоял из анфилады красивых мраморных залов. Каждый из них имел свой цвет. Мрамор остался, но все остальное производило жуткое впечатление. Пол был загажен экскрементами и лужами мочи, повсюду валялись объедки, обломки мебели, фрагменты некогда украшавших стены картин.

Нас встретили с десяток боевиков. Они заняли оборону и наблюдали за нами. Нас было примерно такое же количество, но если придеться брать помещения приступом, то все преимущества у наших противников. Но пока обе стороны лишь настороженно смотрели друг на друга.

— Булат, ты что меня не узнаешь, — громко проговорил Шамиль. — Отдайте нам вашу пленницу и разойдемся с миром.

— Арсен велел ее стеречь, — возразил Булат. — Сказал, если что случится, нам всем не сдобровать. А ты Арсена знаешь.

Я узнал этого боевика, он был одним из тех, кто истязал меня вместе с Газаевым. У меня возникло жжение в руках от нестерпимого желания всадить ему в живот целое месторождение свинца.

— Брось, ты знаешь, кто нас сюда послал. Он приказал отдать женщину вот ему, — кивнул Шамиль на меня. — Ты был когда-то в нашем отряде и тебе известно не хуже меня: Сулейман не прощает тех, кто идет против его воли. Я доложу о твоей лояльности к нему. Не тебе говорить, как он ценит таких людей.

Судя по лицу Булата, ему это было хорошо известно. Желание оказать услугу такому влиятельному человеку, как Сулейман, боролось в нем со страхом перед своим хозяином.

— Ладно, пойдемьте, — вдруг сказал он.

Я почувствовал волнение; даже не верилось, что сейчас я увижу Ванду.

— Булат, внезапно раздался чей-то голос, — Арсен не велел ее никому отдавать.

На мраморной лестнице, ведущей на второй этаж, стоял боевик с нацеленным на нас автоматом. Я видел, что его слова нашли отклик у части его товарищей. Спокойная ситуация мгновенно обострилась.

— Пусть они уйдут, — снова крикнул боевик.

Я заметил, что на лице Шамиля появилось сомнение. Желание подставлять свою шкуру под пули ради спасения какой-то женщины он явно не испытывал.

Я сделал шаг в сторону Павла.

— Приготовься к бою, — прошептал я ему.

Вмешательство боевика изменило позицию Булата и всю ситуацию в целом.

— Уходите, — сказал он нам.

Шамиль повернулся ко мне.

— Видишь, не получается. Они пожалеют об этом, но сейчас надо давать деру. Боевики Газаева все сумасшедшие им ничего не стоит нас перебить.

— Сулейман приказал тебе освободить ее. Я доложу ему о твоем поведении, — сквозь зубы процедил я. Но я понимал, что теперь от Шамиля и его группы толка не будет, если начнется пальба, они скорей всего просто смоются.

От Булата меня отделяло всего несколько метров. Я преодолел их одним прыжком и, оказавшись у него за спиной, наставил ему в голову автомат.

— Если кто сделает хоть один выстрел, я размажу ему тут же голову, — громко предупредил я всех. — А ты, если хочешь жить, веди меня к ней, — обратился к я Булату.

Вместе с Булатом мы направились по торжественной анфиладе. Павел прикрывал нас. Сперва все застыли на месте, но затем на некотором расстоянии за нами стала двигаться вся охрана штаба.

Мы спустились вниз, в подвал. Когда-то это помещение использовали в качестве котельной. Ванда сидела привязанная ремнями к трубе. Увидев меня, она встрепенулась, но встать ей не позволили путы.

Павел быстро перерезал ремни. Пленница получила долгожданную свободу, зато все мы оказались блокированными в подвале. Не будь с нами Булата, нас бы просто забросали гранатами. Но как выбраться из этой западни, я не представлял. На Шамиля я больше не рассчитывал, я даже не знал, остался ли его отряд в этом дворце или уже растворился в городе?

Так в неопределенности прошло несколько минут. Отдаленные звуки артобстрела внезапно приблизились к нам. Даже тут в подвале я слышал, как рвались рядом снаряды. Внезапно один из них ударил по штабу Газаева, затем последовало еще несколько попаданий. Я нисколько не сомневался, что бывший Дворец Культуры был одной из заранее намеченных целей федеральной артиллерии. Послышался страшный треск, где-то обвалился не то потолок, не то стена. Этот треск смешался криками покалеченных боевиков.

— Идем наверх! — сказал я. — Ты пойдешь вперед, — приказал я Булату.

Мы поднялись по лестнице и остановились возле дверей, ведущих из подвала. Я не знал, все ли боевики были уничтожены попаданием снарядов.

— Выходи, — приказал я Булату и дабы придать больший вес своим словам ткнул его в живот автоматом.

Булат сделал шаг вперед и в тот же миг раздалась автоматная трескотня. Булат по звериному закричал и упал. Угодившая в сердце пуля сделал его смерть почти моментальной.

— Ложись! — заорал я.

Мы все бросились на пол. Я достал гранату. Тоже самое догадался сделать и Павел.

— Давай вместе, — сказал я ему.

Одновременно мы привстали, бросили гранаты и вновь прижались к полу. Клин автоматных пуль пролетел над нашими головами.

Взрыв двух гранат в закрытом помещении всегда производит большой разрушительный эффект. Раздались громкие крики, вопли.

— Бежим! — приказал я.

Пробежав десять метров, я едва не споткнулся о телах двух боевиков. Они были еще живы, и я не без удовольствия угостил каждого свинцом из своего автомата. Я слишком хорошо помнил, как поступали с пленными в банде Газаева. В нее стекались со всей республики самые жестокие головорезы. И скорей всего эти тоже были из этой славной когорты.

Так что никакого сожалению о своем поступке я не испытывал.

Больше путь на свободу нам никто не преграждал. Мы выскочили на улицу и попали под обстрел. Артиллеристы перенесли огонь на другой конец квартала, но в любой момент они могли бабахнуть прямо по нам. Единственным спасением в этой ситуации — спрятаться в убежище.

Внезапно я увидел, как несколько человек вбежали в соседний двор.

— За ними! — скомандовал я наугад.

Это было самым настоящим бомбоубежищем, построенным в славные стародавние времена, когда страна в едином порыве готовилась к отражению ядерного удара и не жалела для этого средств. Его, несмотря на потраченные огромные средства, так тогда и не дождались, зато сейчас по городу беспощадно била своя артиллерия, его бомбили свои самолеты.

Бомбоубежище было большим, но сейчас в нем скопилось столько народу, что мы с огромным трудом мы нашли несколько свободных мест. Горели свечи и фонари, которые позволяли рассмотреть собравшуюся тут публику. Как оказалось, спасти свою жизнь хотели все: тут было немало как русских, так и местных жителей города, а также большое количество боевиков. Это вызвало во мне немалое опасение. Но здесь в убежище они вели себя несколько странно, они не обращали ни на кого внимания и лишь прислушивались к тому, что происходит наверху.

Я нашел руку Ванды и ощутил ее ответное пожатие.

— Как ты? — тихо спросил я.

— Очень есть хочется и спать. Я не делала ни того, ни другого не меньше двух суток.

Но я ничем ей не мог помочь; мы так поспешно покинули дом Джахара, что никто из нас не прихватил никакой еды.

— Неужели они тебя двое суток не кормили?

— Нет, давали только сырую воду.

— Сволочи! Но теперь эти крысы лежат там дохлыми.

Я задумался: что же делать, где раздобыть хоть какую-нибудь еду. Разумеется, просить ее у тех, кто сидит с нами в бомбоубежище, бессмысленно, они сами голодные. Жратва есть у боевиков, но обращаться к ним за помощью смертельно опасно.

— Подожди меня здесь, я что-нибудь поищу.

— Не надо, не уходи, я еще потерплю! — умоляюще воскликнула Ванда. Но я уже пробирался едва ли не по головам к выходу. Ко мне пришла мысль, что еда может быть в разгромленном штабе Газаева; не святым же духом питались эти бандюги. Тем более святой дух к таким людям не нисходит.

Я вышел на улицу. Снаряды и мины то и дело проносились, словно кометы, у меня над головой и взрывались в нескольких сот метрах.

Красивый и торжественный фасад Дома культуры был изуродован, одна колонна была разрушена полностью, другие получил сильные повреждения.

В стена, словно рваная рана, сиял пробитый снарядом разлом. В него-то я и вошел.

Я стал прикидывать: где они могли хранить припасы? В таких заведениях всегда есть буфет; скорей всего там они и держали продукты. На первом этаже буфета не было, я стал подниматься на второй. На мое счастье лестница не обрушилась.

От той поры осталась даже надпись: «Буфет». Я вошел в помещение; как и все тут оно было отделано мрамором. Сколько же средств вгрохали в это помпезное здание, сколько людей строили его. И что осталось от былого великолепия?

Я помчался в подсобное помещение. Я влетел в кладовую и резко затормозил, так как увидел человека. Судя по его виду это был боевик. На плече у него висел автомат.

У него была отличная реакция, он не стал ждать, когда я выстрелю в него, а прыгнул в сторону и укрылся за какими-то ящиками. Моя очередь прошла мимо и мне тоже пришлось прятаться. Рядом стояла батарея из огромных молочных фляг, за ними-то я и притаился. И очень своевременно, так как несколько выстрелов угодили прямо в них. Грохот был просто оглушительный.

Несколько минут мы лежали, словно покойники, неподвижно. Одно неверное движение и можно на самом деле превратиться в труп. Ко мне вдруг пришла простая мысль.

— Эй, — крикнул я, — тебе чего здесь надо?

— Того же что и тебе, продукты, — последовал ответ.

— Я так полагаю, тут хватит и тебе и мне. Давай все, что найдем, поделим поровну. Затем нам убивать друг друга.

— Согласен. Кто первый встает?

Это был сложный вопрос; риск был велик как никогда, так как этот человек становился беззащитной мишенью.

— Разыграем. Кто попадет вон в те висящие на стене кастрюльки, тот поднимется вторым.

Как ни странно эта идея понравилась ему, о чем свидетельствовала его бодрая интонация.

— Давай попробуем. Предупреждаю: я в отряде считаюсь самым метким стрелком.

— Стреляй первым, — предложил я.

Прозвучал выстрел, я увидел, как малюсенькая кастрюлька была пробита на сквозь. Я тоже прицелился и выстрелил. Мой выстрел оказался ничуть не хуже.

— Еще. — Его явно увлекло наше соревнование по стрельбе.

— Хорошо.

Мы стали стрелять по разным предметом и с неизменным результатам.

— А ты хороший парень, классно стреляешь, — вдруг похвалил он меня. Ты кто, разведчик у федералов?

— Нет. Мне очень нужна еда.

— Слушай, — предложил он, — а давай поверим друг другу. Затем нам друг друга убивать. Я смотрел, здесь жратвы и тебе и мне хватит.

— Согласен. Я считаю: на три выходим.

Мы одновременно вышли из своих укрытий. Несколько секунд мы рассматривали друг друга. Это был молодой парень, явно местный, с приятным лицом.

— Показывай, где тут продукты, — сказал я.

Это был самый настоящий продуктовый Клондайк. В то время как жители города буквально умирали от голода, бандиты Газаева могли каждый день закатывать Вальтасаровы пиры. Здесь даже была красная икра, баночку которой я тут же засунул в карман.

Я пожалел, что не взял с собой Павла, вдвоем мы бы уволокли вдвое больше. Но я решил унести отсюда столько провизии, сколько смогу поднять.

Я нашел на складе большой холщовый мешок и стал набивать его продуктами. И чего тут только не было: мясные и рыбные консервы, сгущенное молоко, головки сыра, копченные колбасы, от забытого аромата которых начинала кружиться голова сильнее, чем от голода.

Мы дружно работали. Я положил в мешок столько всего, что поднял его с большим трудом. Последнее, что я засунул в него, были несколько буханок хлеба.

— Ты заправился? — спросил меня боевик.

— Кажись да, больше не поднять, — отозвался я.

— Пора сматывать удочки.

Я был солидарен с ним, тем более пара снарядов разорвались в опасной близости.

Мы помогли друг другу взвалить мешки на спины. Это был единственный способ дотащить их до места назначения. Внезапно внизу послышалось громкое топанье ног и гортанные крики. Затем шаги сразу многих пар ног раздались на лестнице.

Мы дружно бросили мешки на пол и отступили назад. Но нас заметили и открыли огонь. Мы едва успели укрыться в буфете.

Я лежал на полу и чертыхался. Если бы мы ушли на пять минут раньше, то разминулись бы с боевиками. Но при виде несметных съестных сокровищ меня обуяла такая жадность, что я никак не мог остановиться. А вот теперь в наказании принимай бой с превосходящими силами противника. Да еще с такими страшными. Это были газаевцы, скорей всего вернувшиеся из зоны сражений. Им хочется есть и они будут нас выковыривать отсюда любой ценой.

Я украдкой взглянул на своего нового знакомого. Кто его знает, как поведет он себя в этой ситуации, не предпочтет ли перейти на сторону бандитов. И поймал на себе его взгляд, по которому я понял, что его посещают схожие опасения.

— Будем сражаться? — спросил я.

— А что еще делать, не отдавать же им продукты. Где еще их здесь раздобудешь. — Он улыбнулся. — У нас преимущество, стреляют они уж точно хуже нас.

Какая-то мысль вертелась у меня в голове, но я никак не мог ее поймать. Тем более постоянно мешали голодные бандиты, они не давали нам покоя, пытаясь достать нас очередями и гранатами. Одному из них почти удалось ее бросить, но мы с моим напарником выстрелили одновременно. И, разумеется, оба попали в цель. Граната разорвалась в ногах у ее хозяина, осыпав осколками боевиков.

— Неплохо, — сказал мой напарник и показал мне поднятый вверх большой палец. И я вдруг поймал, словно бабочку в сачок, мысль.

— Слушай, ты помнишь, в кладовой была еще одна дверь. Как ты думаешь, куда она может вести?

— Ты полагаешь…

Я кивнул головой.

— Я попробую, — сказал я. — Следи за тем, что происходит. Как услышишь, что внизу творится что-то веселое, приходи сразу на помощь.

— Не беспокойся, приду.

Я прошел в кладовку, дернул дверь. Она оказалась запертой. Я выстрелил в замок. Этот способ отпирания сработал. Я прошел вперед и увидел то, что искал; лестницу. Это был черный ход.

Я спустился вниз, прошел через всю туже мраморную анфиладу и оказался возле главного зала, в котором толпились боевики. Их было человек десять. Двое из них в луже крови лежали на полу; это был результат разрыва гранаты.

Боевики готовились к штурму второго этажа. Насколько я понял из их слов, задерживало их то, они никак не могли решить, кто должен идти в первых рядах. Я понимал важность этого вопроса: первые наверняка окажутся убитыми.

Я достал гранату. Только бы не подвел меня мой напарник. Я стоял, спрятавшись за толстой колонной, и ждал, когда эти ребята подойдут друг к другу поближе. Это заметно увеличит убойную силы моего снаряда. Бандиты наконец выстроились в два ряда и стали подниматься по беломраморной лестнице. Я вышел из своего укрытия и бросил гранату прямо в середину. И пока она летела, снова укрылся за колонной.

Все же взрывная волна вместе с осколками достигла и меня, несколько зазубренных металлических пластинок шлепнулись совсем рядом. Раздался второй взрыв — это уже разорвалась граната моего напарника.

Я вновь вышел из своего укрытия. Половина нападавших были выведено из строя. Вторая половина находилась в шоке. Я стал вести по ним прицельный огонь, сверху тоже самое делал мой напарник.

Через две минуты все было закончено. Я шагал между телами. Двое были еще живы. Я выстрелил им в голову.

— Здорово сработано, — сказал мой боевой напарник. — Где ты так научился воевать? Ты не федерал, они так не умеют.

— Нам надо срочно взять продукты, а то еще кто-нибудь пожалует, — сказал я.

— Это верно, — согласился он.

Мы снова проделали с мешками ту же операцию. На этот раз выйти из Дворца Культуры нам никто не помешал.

— Спасибо за помощь, — сказал я ему.

— Тебе тоже спасибо. Все было классно сработано, — улыбнулся он.

— Хоть сегодня нажрусь. — В его голосе звучала откровенная радость животного, захватившего богатую добычу.

Я посмотрел ему в след. Хотя мешок был тяжелый, нес он его легко, почти не сгибаясь. Я подумал, что так и не спросил, как его зовут. И не исключено, что встретившись при других обстоятельствах, как знает к чему привело бы это знакомство. Может, один из нас убил бы другого, а может, он стал бы меня истязать.

Я спустился в бомбоубежище. Народу там еще прибавилось. С большим трудом я присел рядом с Вандой. И сразу же стал доставать из мешка продукты.

Она ела, засовывая большие куски в рот. Вдруг Ванда остановилась, смущенно посмотрела на меня и стала есть как едят обычно, не торопясь, добросовестно пережевывая пищу. Я улыбнулся про себя, она не догадывается, что когда она жадно заглатывала пищу, то приносила тем самым мне несказанную радость; значит я не зря рисковал, добывая эту провизию.

Ванда, утолив первый прилив голода, отодвинула банку тушенки от себя и поцеловала меня в губы. Я понимал: то было высшее проявление благодарности, которое она могла засвидетельствовать мне в данных условиях.

Внезапно у меня возникло ощущение, как что-то изменилось вокруг. Я сконцентрировал внимание и все же не сразу догадался; в бомбоубежище царила непривычная тишина. Я поднял голову и увидел, что все смотрят на нас. Даже в царящей полутьме здесь я заметил голодный блеск десятка глаз, настолько он был силен.

— У нас есть немножко продуктов, подходите, кое-что дадим, — громко сказал я.

И в ту же секунду на нас двинулась могучая людская волна, едва не опрокинувшая нас. Мы с большим трудом устояли на ногах, в противном случае нас могли просто затоптать. Десятки рук потянулись к нам.

Раздачу продуктов взял на себя отец Борис. Было видно, что в этом деле он имеет опыт. Ему даже удалось образовать нечто вроде очереди. Но большой мешок, который я дотащил с таким трудом, истощился за считанные минуты. Не все получили бесплатный продовольственный паек и выражали сильное недовольство. Я даже подумал: не сходить ли еще раз по известному мне адресу. Но в это время федералы перенесли обстрел как раз в район бомбоубежища и вылезать из него было равносильно самоубийству.

Мы сидели в бомбоубежище, прислушивались к тому, что происходит наверху. Ванда мне рассказывала о своих злоключениях. Ее изнасиловали всего лишь раз и всего лишь пятеро, но потом Газаев запретил ее трогать, решив приберечь для себя. Но не успел, так как бандиты срочно снялись с места и направились в Столицу. Газаев взял ее с собой; в штабе ее приковали к трубе, и она просидела так двое суток. Ее отвязывали лишь для того, чтобы она сходила по нужде. Не кормили, лишь иногда давали воды.

Ванда продолжала свой рассказ, я слушал ее и не слушал. Я представлял бандитов, вломившихся в комнату молодой женщины… Мои руки сами сжимались в кулаки, хотелось взять автомат и стрелять, стрелять…

— Я тебе обещаю, — сказал я, когда она замолчала, — они получат сполна за все то, что сделали.

Ванда серьезно взглянула на меня и кивнула головой. Я прижал ее к своей груди и стал гладить по волосам. Внезапно я почувствовал, как трясутся ее плечи. Я не старался ее успокоить, я всегда считал, что в таких случаях лучше выплеснуть скопившуюся внутри всю горечь эмоций наружу.

Вечером канонада стихла. Люди стали покидать бомбоубежище. Мы потянулись со всеми.

— Надо смазывать пятки отсюда, — сказал я, — больше в этом городе нам делать нечего. Из города мы вышли тем же путем, что и вошли в него. Мы тщательно замаскировали секретный лаз; а вдруг он еще пригодится.

— Куда теперь? — спросил отец Борис.

— Направимся в сторону расположения Умара.

В самом деле, куда нам еще идти.

 

Глава девятнадцатая

Мы пробирались целый день, прятались от федералов. Это было нелегким занятием, так как их нагнали сюда очень много; все дороги были забиты машинами, танками, другой техникой. К вечеру мы вышли к Степному. Куда направляться дальше, я не представлял, так как узнать, где находится отряд Султанова не было никакой возможности. Поэтому я решил снова воспользоваться гостеприимством Мухаммеда.

Мы проникли в село тем самым путем, которым водил нас Мухаммед. Соблюдая меры предосторожности, добрались до его дома. Меня удивило и насторожило то, что калитка, ведущая на участок, была распахнута. Раньше он такого себе не позволял.

Я показал на эту тревожную примету Павлу. Тот понимающе кивнул головой и снял автомат с плеча. Мы вошли внутрь участка и, стараясь не шуметь, направились к дому.

Дверь оказалась незапертой. Мы шагнули в комнату и увидели безрадостную картину. На полу валялись вещи, осколки разбитого стекла. Посреди этого разгрома сидела жена Мухаммеда и прижимали к себе детей.

Все трое испуганно смотрели на вошедших, то есть на нас.

Я понял, что надо разрядить ситуацию, освободить женщину от страха.

— Это мы снова пришли к вам, не бойтесь.

С лица женщины исчезло выражение страха, она в самом деле узнала своих гостей. На ее губах даже появилась нечто отдаленно напоминающее улыбку. Но она быстро испарилась, словно капля воды, попавшая на раскаленную плиту.

Я подошел к ней и сел напротив.

— Скажите, что случилось?

Большие темные глаза женщины вдруг превратились в озера слез.

— Его арестовали.

— Кто?

— Ваши, — чуть помедлив, ответила она.

Под «вашими» она явно имела в виду федералов.

— Когда это случилось?

— Днем. Они ворвались, все перевернули и увели Мухаммеда.

— А почему? Они что-то объяснили?

Женщина опустила глаза к низу.

— Да. они сказали, что из-за вас. Кто-то сказал, что он помогал вам прятаться.

Это была крайне неприятная новость, получается, что мы виноваты в аресте Мухаммеда.

— Тебе известно, где он содержится?

Она кивнула головой.

— В бывшей школе. Там ваши оборудовали карцер.

Я чертыхнулся; хорошенькое место выбрал этот остолоп Майоров для тюрьмы. Любой местный житель сделает соответствующий вывод о том, какой порядок несет им федеральная власть.

— Я подумаю, что делать, — обнадежил я и притронулся в качестве поддержки к ее локтю.

Опять судьба вовлекает меня в новую опасную авантюру. Но не помочь Мухаммеду я не мог, такой поступок изводил бы угрызениями мою совесть до конца моих дней.

Внезапно жена Мухаммеда встрепенулась.

— Я совсем забыла, вы же хотите есть.

— Нас еще двое, — предупредил я.

— Отец Борис и Ванда! — обрадовалась она.

Мы сидели за столом. Ужин был что ни на есть самый скромный; по несколько картофелин на каждого да по кусочку хлеба. Еще совсем недавно эта семья питалась совсем не так. Ванда и жена Мухаммеда постоянно о чем-то говорили, отец Борис занимался с детьми. Павел как всегда молча ел и ни на кого не обращал внимания. Я же размышлял над тем, что следует предпринять, дабы спасти Мухаммеда. Зная Майорова, я не был уверен в его безопасности.

Но после ужина мы посвятили время совсем другим делам. Жена Мухаммеда, почуяв идущих от нас запах, предложила принять баню. Мы с радостью приняли это предложение. Первыми мыться пошли отец Борис и Павел, затем на их смену пришли мы с Вандой.

Что происходило в бане в течение этого часа, описывать я не стану, это навсегда останется между нами двоими, сохранится в моей памяти как одно из самых захватывающее воспоминаний в жизни.

Мы вернулись в дом, где нас ждали не только чашки с чаем, но и тревожные глаза жены Мухаммеда. Я посмотрел в них и понял: пора снова браться за дело. Дорога каждая минута, ибо в любой момент может случиться непоправимое.

Я решил пойти один, не стал брать даже Павла. И к своему удивлению увидел на его лице обиду. Это было так невероятно, что я даже не поверил своим глазам. Но выяснять этот вопрос не было времени. Я поцеловал Ванду, открыл дверь и нырнул в ночную тьму.

В эти ночные часы по селению старались не ходить как местные жители, так и федералы. Мухаммед мне рассказывал, что уже для нескольких человек такие вылазки закончились печально. Причем, погибали и федералы и те, охотился на эту дичь. Разумеется, виновных не только не находили, но и не искали. Поэтому я пробирался крайне осторожно, всякий раз падал на землю или прятался за углом, если слышал подозрительный шум. Но все обошлось и через десять минут я стучался в дверь дома Мусы — брата Мухаммеда.

Он открыл дверь почти сразу. Я полагал, что он удивится моему визиту, но Муса встретил меня так, словно ждал. Он пояснил:

— Нам сказали, что вы пришли, поэтому я знал, что вы пожалуете ко мне.

Кто сказал, он не уточнил, я не стал спрашивать. Мы прошли в комнату. Муса тяжело вдохнул.

— Вам известно, что его избивали?

— Нет. Почему?

— Все спрашивали, где вы, когда придете? Хотите посмотреть его записку?

— Конечно.

Муса достал из шкатулки записку брата и протянул его мне. Она была совсем коротенькая и гласила: «Меня избивает сам комендант, хочет узнать, где Командир. Даже если бы знал, им бы не сказал. И ты не говори, если что узнаешь. Помоги жене. Здесь творятся страшные дела. Мне отсюда уже не выбраться. Прощай.»

Я почувствовал, как сжал комок горло. Я поднял голову и встретился с внимательным взглядом Мусы.

— Надо его спасать, после того, как его избивал Майоров, они не выпустят его живым. Он теперь становится опасным свидетелем его самоуправства. Если Мухаммед сообщит об этом куда следует, с его плеч могут слететь погоны. А то случится и что похуже.

— Так-то оно так, да как добраться до Мухаммеда? — тоскливо протянул Муса.

— Ход цел?

— Что же ему будет.

— Тогда пойду потолкую с вашим комендантом.

— Там сейчас стало еще больше охраны.

— Ничего другого мы все равно не придумаем. Это единственный шанс.

— Да поможет вам Аллах, — молитвенно сложил руки Муса.

Я подумал, что до сих пор может Аллах, может Зевс с Посейдоном, может еще кто-то из небожителей, но в самом деле помогали мне. Иначе как объяснить, что я еще жив и даже относительно невредим. Хорошо если бы божественная длань простерлась надо мной и этой ночью.

Дорога мне уже была знакома, я довольно проворно продвигался по лазу. Я подошел к люку, который вел в комнату Майорову, и стал прислушиваться что там происходит. Я услышал разговор. Сначала я ничего не мог разобрать, но вскоре мой слух адаптировался, и я вполне явственно начать различать речь. Более того, я узнал голоса, так как они мне были хорошо знакомы. Один принадлежал Майорову, другой — в это трудно было поверить, но так было так на самом деле — Газаеву.

Это было невероятно; самый страшный террорист, объявленный во всероссийском розыске, беседует с комендантом района. Но еще более поразительным было содержание этой милой беседы.

Газаеев и Майоров договаривались о совместной операции против отряда Султанова. Вернее речь шла о том, чтобы пропустить боевиков Газаева через перевал, который контролировали посты федералов. Если же быть еще точнее, то тема разговора было другая; Газааев и Майоров торговались о сумме. Майоров наставил на получение 50 тысяч долларов, Газаев предлагал только десять тысяч.

Судя по тому, как они разговаривали друг с другом, спор этот был далеко не первым, а являлся продолжением предыдущего раунда переговоров, когда стороны не смогли достичь соглашения. Однако на этот раз после весьма горячих дискуссий им удалось это сделать, они сошлись на двадцати пяти тысячах.

Завершив первый и главный вопрос, Газаев и Майоров стали обсуждать план предстоящей операции. Я внимательно слушал его, стараясь не пропустить не то что слова, но даже знака препинания. Завершив обсуждение, они перешли к третьему пункту своей повестки. В ней значился Мухаммед.

Газааев потребовал отдать ему Мухаммеда за то, что он проявил нелояльность к нему и стал помогать злейшему его врагу, то есть мне.

Майоров не возражал, так как, по его словам, Мухаммед все равно не знает место моего пребывания. Получив согласие коменданта, Газаев стал его благодарить. Я услышал радостные нотки в голосе садиста.

Я полагал, что на этом их встреча будет закончена, так как они обо всем договорились. Но, как истинно гостеприимный хозяин, Майоров не мог отпустить, не накормив, своего дорогого гостя. Доносившиеся до меня звуки говорили о том, что у них переговоры плавно перешли в трапезу. Я же мрачный сидел в своем подземелье. То, что я услышал, отбирало у меня последнюю надежду выручить Мухаммеда. Газаев увезет его сейчас с собой. А потом ищи его в этих горах. Раньше в таких случаях мне помогал Умар. Но теперь ему самому грозит смертельная опасность. И его тоже надо спасать; если Газаев объединиться с федералами для уничтожения Султанова, тому не уцелеть.

На мое счастье пир продолжался недолго, но судя по довольным возгласам и кряхтенью еда была вкусной и обильной. Я услышал, как оба сотрапезника встали изо стола, и их ноги прошли почти над моей головой.

Я решил подождать, что будет дальше, не удастся ли мне все же побеседовать по-приятельски со старым другом. Но в эту ночь боги отвернулись от меня; я услышал, как Майоров что-то крикнул, и по комнате затопало сразу множество ног. Я окончательно понял: на этот раз увидеться с Валентином мне не удастся.

Я вернулся в дом Мусы. Брат Мухаммеда с нетерпением ждал меня.

— Плохие новости, — сказал я ему, — комендант передает Мухаммеда в руки Газаева.

Я увидел, как побелел он, а его руки затряслись, как у старика.

— Он же сделает с Мухаммедом… — У него даже не хватило смелости произнести до конца фразу.

— Да, и боюсь, что сейчас ваш брат уже находится в его руках.

— Если нам не поможет Аллах, нам никто не поможет, — грустно произнес Муса.

Внезапно он упал на колени и стал неистово молиться. Я молча наблюдал за ним. Я вдруг поймал себя на том, что в какой-то миг мне захотелось присоединиться к нему. Кто еще кроме Бога мог помочь нам в этой отчаянной ситуации.

Муса поднялся с колен и сел на стул. Я заметил, что молитва пошла ему на пользу, он выглядел чуть поспокойней. Но мрачней.

— Я прошу вас, не говорите его жене, что Мухаммед у Газаева. Она это не выдержит.

— Хорошо, не скажу. Я сам так думал. Скажите, Муса, вам что-нибудь известно об Умаре Султанове? Где его отряд?

Муса отрицательно покачал головой.

— Вчера был довольно серьезный бой, Умар напал на колонну. Погибло несколько федералов. После чего он ушел. А куда, мне не известно. Думаю, в нашем селе никто не знает. А кто знает, все равно не скажет.

Я вздохнул, ситуация осложнялась с каждой минутой. Я распрощался с Мусой и направился к дому Мухаммеда. По дороге мне не встретился ни один человек. Но радости я от этого не испытывал, я знал, что сейчас мне предстоит грустный разговор.

В глазах жены Мухаммеда горел огонек надежды. Она молча смотрела на меня.

— Я ничего не смог сделать, — сказал я.

Огонек надежды погас. Она отвернулась.

— Но я постараюсь освободить вашего мужа, — произнес я, сам не веря своим словам.

Она кивнула головой, но не взглянула на меня. Говорить больше было не о чем, я пошел в соседнюю комнату, где вповалку спала моя команда. Я тоже присоединился к ним. На сон мне оставалась не больше двух часов.

Я всех разбудил на рассвете. Мы покинули село, когда оно досыпало свои последние минуты. Мы спешили, так как быстро светало и нас могли заметить. Я заставлял всех ускорять шаг, так как хотел как можно скорей углубиться в лес. Не исключено, что где-то рядом находился Газаев или кто-то из его банды.

Через час мы сделали привал. Я пересказал подслушанный разговор в доме Майорова.

— Нам нужно как можно скорей отыскать Умара, — заметил я в заключении.

— А где он? — спросил Павел.

— Понятие не имею.

— Где же мы будем его искать?

— Он не иголка в стоге сена, где-то же он находится. Без его помощи нам не вытащить Мухаммеда из лап Газаева. Нам надо идти к перевалу. Раз Газаев просит, чтобы его пропустили через него, значит, Умар где-то в той стороне.

— А как же Мухаммед? — вдруг встрепенулся отец Борис. — Получается, что мы его бросаем.

— В таком составе мы не можем ему помочь. Мы не имеем понятия, где Газаев его прячет. Мы находимся в полной неизвестности; не знаем, где Умар, где Газаев, где Мухаммед? И мы должны найти всех троих.

— Надо идти к Темному ущелью, — вдруг подала голос Ванда. Я с удивлением взглянул на нее: обычно она не принимала активного участия в наших военных советах. — Это самый ближний путь.

— Куда? — поинтересовался я.

— В Столицу. Разве не туда направляется Умар.

В самом деле, как я мог не подумать о такой естественной вещи, ведь эта мысль напрашивалась сама собой. Сейчас, когда решается судьба их главного города, куда еще мог направляться Султанов со своим отрядом. Только на помощь защитникам Столицы.

Я благодарно посмотрел на нее. Она умница, я это замечал уже не первый раз.

— Ты права, — сказал я, — пойдем к Темному ущелью. Только надо быть вдвойне осторожными, там могут оказаться и газаевцы и федералы. А нам нельзя попадать в руки ни к тем, ни к другим.

Темное ущелье получило свое название по тому, что было глубоким и узким; там даже днем в ясный солнечный день было довольно сумрачно.

Никто из нас точно не знал, где оно расположено. По моим прикидкам оно находилось в километрах пятнадцати от того места, где расположились мы.

Это был опасный переход. Несколько раз мы едва не столкнулись с группами боевиков. Кто были они, из отряда Газаеева или Султанова или еще какого-нибудь полевого командира мы не знали. Поэтому решили не рисковать и не вступать с ними в контакт.

К ущелью мы подошли к ночи. Лес тут был очень густой, и он почти совсем не пропускал света. К тому же спряталась луна, так что мы ничего не различали уже на расстоянии в несколько метров. Казалось, что здесь никого нет. По крайней мере до нас не доносились никакие звуки, которые бы свидетельствовали о пребывании поблизости людей. Мы подошли к самому краю ущелья. В этот момент на короткий срок выглянула луна, и я увидел в метрах ста от себя перекинутый через зияющую пустоту мост. Я подумал о том, что если здесь суждено случиться сражению, то самый жаркий и ожесточенный бой разгорится именно тут. Кто завладеет этой переправой, тот и победит.

Надо было найти место для ночлега. Мы соорудили его в небольшом овраге. Из веток сделали спальные ложе. Затем с Павлом разыграли, кому из нас первому стоять на посту. Выпало мне.

Я нашел удобное место и лег на землю. Я не боялся уснуть, так как сна не было ни в одном глазу. Я прислушивался к звуковой симфонии леса. Но никаких диссонирующих звуков по-прежнему не доносились до моего слуха.

Внезапно рядом со мной раздался какой-то шум. Я поднял автомат и одновременно увидел, как на меня надвигается человеческий силуэт. Еще бы одна секунда, и я бы выстрелил.

— Это я, — вдруг услышал я голос Ванды.

— Я едва тебя не застрелил, — зло проговорил я.

Она поцеловала меня в щеку.

— Ну прости, мне стало так тоскливо без тебя, и я решила немного посидеть рядом с тобой. Ты не против?

— Против.

— Мне уйти?

Я смягчился.

— Останься. Но больше так не поступай. Нервы натянуты, как струны гитары, я, как зверь, чувствую, что мы в этом лесу не одни. Может, ты что-нибудь услышишь?

Несколько минут мы молчали.

— Нет, — сказала Ванда. — Тихо. Но ты прав.

— Почему ты так думаешь?

— Я тоже ощущаю чужое присутствие.

— Тебе не страшно?

— Когда я с тобой, нет. У меня такое ощущение, что пока ты рядом, со мной ничего не случится. Ты меня убережешь от всех бед.

Я вдруг почувствовал волнение.

— Я тебе хочу сказать одну вещь. Честно говоря, я не собирался говорить это тебе сейчас, но раз мы с тобой тут сидим… — Я замолчал.

Мною овладела нерешительность. В самом деле, для такого важного признания я выбрал самый неподходящий момент. Но я уже не мог остановиться.

— Я хочу тебя спросить: а почему бы после того, как мы выберемся из этих джунглей, нам не пожениться?

Несколько секунд было так тихо, что мне показалось, что в ожидании ответа замерла вся природа. Внезапно раздался смех.

— Ты здорово это придумал. Мы оба с тобой бездомные, где же мы будем жить?

— Не знаю, но что-нибудь придумаем. Не на улице же. А может и на улице, мы уже привыкли.

Я вдруг подумал о тех долларах, что лежат в чемодане в особняке Сулеймана и ждут меня, когда я их возьму. Если убью Умара.

— Я согласна, — вдруг абсолютно серьезно произнесла она.

Наши губы, не сговариваясь, встретились. Впрочем, поцелуй был совсем коротким, так как нужно было следить за обстановкой вокруг. Мне вдруг невероятно захотелось вернуться в Москву, начать совершенно новую, но обязательно полностью мирную жизнь. Я столько лет был лишен нормального человеческого счастья и самых обычных человеческих радостей.

Внезапно ко мне пришла идея, которая на первый взгляд выглядела просто безумной.

— А зачем нам откладывать бракосочетание, давай это сделаем прямо сейчас. С нами священник — вот пусть нас он и обвенчает. Будить отца Бориса?

— Буди, — не задумываясь, ответила она.

— Следи за ситуацией, — сказал я, — а я пойду за отцом Борисом.

Отец Борис спал мертвым сном. После того, как я разбудил его, мне пришлось минут пять объяснять ему, что от него требуется. Но когда он понял, то он к большому моему удивлению почти не стал противиться, а быстро согласился.

— Хочу вас предупредить: такой брак не будет считаться действительным, у меня ничего нет для совершения таинства бракосочетания.

— Когда мы вернемся в Москву, то вы совершите это таинство еще раз, как положено, — пообещал я. — А сейчас сделайте нас мужем и женой. Поймите, отец Борис, так надо. Есть вещи поважней, чем некоторые формальности. Кто знает, что с нами случится завтра, поэтому мы хотим стать супругами прямо сейчас.

Этот аргумент оказал решающее воздействие, и отец Борис согласился. Затем мы стали будить Павла, так как требовался хотя бы один свидетель. Ему пришлось объяснять, что от него требуется, гораздо дольше.

Он долго смотрел на нас вытаращенными от изумления глазами и никак не мог уяснить, о чей свадьбе мы говорим, не разыгрываем ли его.

Здесь в лесу, почти в кромешной тьме, состоялось венчание раба божия Константина и рабы божьей Ванды. Как и положено, мы скрепили брачную церемонию поцелуем.

— Будьте счастливы, дети мои, — промолвил отец Борис. — Вот не думал, что мне придеться здесь совершать обряд венчания. Я рад, что отныне вы не будете жить во грехе. Все это время я переживал за вас.

— Почему же вы ничего нам не говорили? — спросила Ванда.

— Не хотел мешать вам. Но я молился за вас, просил Господа помочь вам принять правильное решение. И он смилостивился над нами, подсказал вам его.

После отца Бориса пришла очередь поздравлять нас Павлу. Он подошел ко мне, и мы впервые обнялись. Я вдруг почувствовал, что привязался к этому молчаливому полусонному парню.

— Поздравляю вас, желаю счастья, — сказал он.

— Спасибо. Надеюсь, ты позовешь меня на свою свадьбу, — проговорил я.

— Обязательно позову. — Его голос прозвучал неожиданно грустно. — Вы идите, а я постою тут вместо вас, — сделал он нам по истине королевский подарок.

Отец Борис перенес свою постель на несколько десятков метров в сторону, и у нас началась бурная брачная ночь на свежем воздухе. Я целовал ее тело и ощущал, что эти поцелуи были совсем другие, чем те, что мы дарили друг друга даже полчаса назад. Тогда мы были по сути дела чужие люди, а теперь — муж и жена. Отныне мы семья, и хотя у нас нет ни своего дома, ни общего хозяйства, даже наше брачное ложе — ветки деревьев, нас преследуют, чтобы уничтожить, мы отныне составляем единое целое. И это целое меняет каждого из нас.

— Я давно не была так счастлива, как сегодня, — услышал я шепот жены.

— Я тоже счастлив. Я люблю тебя.

— И я люблю тебя. Ты самый отважный мужчина, которого я когда-либо встречала. Ты — Командир.

— Я не хочу быть командиром, я хочу быть твоим мужем. Эта роль мне более приятна. Я не желаю больше убивать. Ты родишь мне ребенка?

— Рожу. Если захочешь, не одного.

— Думаю, что захочу. Хотя пока точно не знаю.

Мы одновременно засмеялись, затем наши губы в какой уж раз встретились друг с другом, начав долгую беседу на понятном только им языке.

Из состояния сна меня вырвал какой-то резкий звук. Я мгновенно вскочил, одновременно хватая с земли автомат. И в этот самый момент я увидел, как на меня ногами вперед летит человек. Я лишь успел сгруппироваться, и этот мой маневр немного ослабил удар. Я отлетел в сторону, но каким-то чудом удержался на ногах, и это спасло меня от второго нападения. Появившийся из-за толстого дерева боевик попытался проткнуть меня огромным тесаком. Но я ударил прикладом автомата по его руке. Тот взвыл, но мой второй удар в шею опрокинул его на землю.

Я перехватил автомат для стрельбы. Но не успел сделать ни одного выстрела, так как сзади мне на спину прыгнули сразу двое. Одного из них мне удалось стряхнуть, но он, падая, выбил оружие из моих рук. Другой же схватил меня мертвой хваткой за горло. Мои попытки вырваться ни к чему не привели, вместо этого я стал задыхаться. Нападавший, что оказался с моей помощью на земле, встал и ударил несколько раз меня в живот и в пах. Страшная боль парализовало все тело. Я упал не в силах больше сопротивляться.

Мои руки стянули ремнем. Тоже самое сделали и с моими спутниками. Я поймал на себе виноватый взгляд Павла, который поведал мне о том, как все случилось. Он явно заснул на посту, и боевики беспрепятственно подошли к нам.

Я взглянул на Ванду; она тоже смотрела на меня. Я ободряюще кивнул ей головой. Но мысли в ней у меня были самые мрачные. Сейчас больше всего меня интересовал вопрос: кому подчиняются боевики? Если они из банды Газаева, то нам каюк. Он быстро расчленит нас, и куски наших тел сбросит в пропасть. Пожалуй, таким вот образом не завершалась еще ни одна свадьба.

Боевики явно торопились, каждый из них пристегнул одного из нас и стал тянуть за собой. Мне достался тот самый, что сжал мое горло мертвой хваткой. Теперь я мог оценить его; это был могучий экземпляр человеческой породы, выше меня на целую голову, а его руки напоминали железные канаты. Это частично реабилитировало меня в собственных глазах; с таким бугаем справиться было почти невозможно.

Бугай же между тем то и дело посматривал на меня и скалил свои большие желтые зубы. Я не мог отогнать от себя мысль, что он со мной сделает, если меня отдадут в качестве приза за поимку ему на растерзание.

Наш путь был недолог; не прошло и пятнадцати минут, как я понял, что мы пришли. Нам навстречу вышли несколько боевиков. Мое сердце отчаянно билось; кто их командир?

Я увидел, как ко мне быстро направляется Умар. Не доходя пару шагов, он остановился и стал смотреть на меня.

— Что ты тут делаешь? — недовольно спросил он.

— Ищу тебя.

— Меня? Зачем я тебе понадобился?

— Хочу предупредить тебя кое о чем. Думаю, для тебя это важно.

— Говори.

— Комендант района вступил в сговор с Газаевым. Они хотят организовать в этом месте ловушку для твоего отряда. Я так полагаю, что они уже совсем рядом. Я был прав, посмотри, вон они.

Из того места, где мы находились, был виден мост. И по этому мосту двигалась колонна боевиков. Их было много, человек пятьдесят, не меньше.

Умар резко обернулся и стал смотреть на передвижение людей.

— Кто-то предал меня, сообщил Арсену мой маршрут, — мрачно проговорил он.

— Почему ты оказался один, без отряда? — спросил я.

Умар посмотрел на меня.

— Мне стало известно, что готовится похищение моей семьи. Я отправил отряд в столицу, а сам был вынужден отвезти жену и детей в новое убежище.

— Не исключено, что эти слухи они распространили нарочно, чтобы загнать тебя в ловушку. Я так полагаю, что внизу находятся федералы.

Мы их скоро тоже увидим. У тебя много людей?

Умар отрицательно покачал головой.

— Здесь только моя охрана, весь мой отряд в Столице. Я шел туда, чтобы присоединиться к своим людям.

— У тебя случайно не появилось желание нас развязать? — спросил я.

Умар кивнул головой. Один из боевиков ножом перерезал наши путы.

— Верните им автоматы, — приказал он.

Ощутив рукой гладкий ствол автомата, я почувствовал себя уверенней.

— Что ты собираешься делать? — поинтересовался я.

Умар пожал плечами.

— Пробиваться. Будем сражаться, пока хватит боеприпасов. Пойдем посмотрим, где занять позицию. Ты же был офицером, — он усмехнулся, понимаешь толк в таких делах.

Мы вместе с Умаром двинулись в сторону ущелья. С нами, чуть поотстав, шла Ванда.

Я то и дело поглядывал на нее. Что-то странное было в ее поведении; едва она увидела Умара, как ее лицо приняло совсем непривычное выражение. Я еще не видел на нем такого сосредоточения.

Мы подошли к краю ущелья. Отряд Газаева все еще переправлялся по мосту. Уже на нашу сторону перешло не меньше ста боевиков.

— Сколько у тебя человек? — спросил я.

— Пятнадцать, — мрачно ответил Умар.

— Да, дела, — протянул я. И в туже секунду я резко оттолкнул Умара. Раздался громкий щелчок пистолетного выстрела, и пуля высекла осколки в скале, в том самом месте, где мгновение назад стоял Султанов.

Ванда попыталась выстрелить второй раз, но я прыгнул в ее сторону и ногой выбил пистолет из рук женщины. Затем повалил на землю. Нас тут же окружили боевики, нацелив на нас сразу с десяток автоматов.

К нам приблизился Умар.

— Встаньте, — приказал он.

Первым встал я, затем помог встать Ванде. Я смотрел на нее и не мог понять, зачем она это сделала.

Умар вплотную подошел к ней.

— Говори! — Его голос прозвучал непривычно для него зловеще. — Кто ты?

— Ванда, говори правду, — попросил я. — Я тоже хочу ее знать.

Она повернула в ко мне голову, и я увидел в ее глазах слезы.

— Я офицер ФСБ, — тихо произнесла она. — У меня задание — убить Султанова.

— Это ты навела на меня Арсена? — спросил Умар.

— Клянусь, я к этому не имею никакого отношения.

— Это правда, — сказал я, — она никак не могла знать о твоих передвижениях. Все последнее время мы были вместе.

— Хорошо, — мрачно сказал Умар. — Расстреляйте ее, — приказал он своей охране.

Я поймал отчаянный взгляд Ванды.

— Постой, Умар! — воскликнул я. — Ты кое что не знаешь. Я хочу сказать, что она моя жена. Мы поженились вчера вечером. Это правда, — сказал я, поймав недоверчивый взгляд Султанова. — Отец Борис нас обвенчал. Он подтвердит.

— Именем господа моего клянусь, они законные муж и жена, — громко произнес священник.

— Что же ты хочешь? — посмотрел на меня Умар.

— Поверь, я ничего не знал об ее задании и что она работает на спецслужбу. Мы просто любим друг друга. Я спас тебя. По всем вашим обычаям ты мой должник. Я прошу тебя только об одном: не убивай ее.

Умар раздумывал.

— Ладно, я возвращаю тебе свой долг. Она уйдет одна, прямо сейчас. А вы останетесь с нами. Вы будете сражаться. У меня слишком мало штыков. В том числе возьмет в руки оружие и отец Борис. Тебе подходит такое решение?

— Да. — Я посмотрел на отца Бориса. — Вы возьмете оружие, иначе…

Священник молчал. Слабый ветерок развивал его густые темные длинные кудри. Внезапно он упал на колени, молитвенно сложил руки на груди.

— Господи, прости меня, я вынужден нарушить свою клятву тебе. Прошу тебя, освободи меня на короткое время от нее. Я понимаю, грех мой не знает предела, но не гневайся, лучше накажи. Я приму любое твое наказание, самое страшное. Господи, помилуй твоего раба грешного.

Все молча наблюдали за ним. Отец Борис перекрестился, встал с колен, затем поднял с земли автомат. Он держал его так, как будто не расставался с ним ни на день.

— Вот видишь, — сказал я, — мы выполняем твои условия.

— Она может уходить, — повторил Умар. — Больше у меня нет перед тобой обязательств, — сказал он мне.

— Последняя просьба, дай нам несколько минут на прощание.

— Хорошо, но времени у нас совсем мало.

Он мог и не говорить, я понимал это не хуже него. Умар и все остальные сделали несколько шагов назад, тактично оставив нас одних.

— Нам придеться расстаться, любимая, — сказал я. — Другого выхода нет.

Она прижалась к моей груди.

— Я не могла по-другому, понимаешь? — услышал я ее шепот.

— Я понимаю. Я тоже получал задания и не мог их не выполнять. Даже если был с ними внутренне не согласен. Не стоит об этом. Где мы встретимся?

— Я не знаю. Я не знаю, куда я сейчас пойду.

— Иди к федералам, они тут совсем близко. Объясни им, кто ты есть. Только про меня ничего не говори.

— Не скажу.

— Все, хватит, — услышал я резкий голос Умара.

Мы поспешно поцеловались, затем разорвали наши объятия.

Ванда пошла вниз. Она сделала несколько шагов, остановилась, помахала мне рукой.

— Я люблю тебя, я хочу тебя обязательно увидеть. Береги себя.

— Я люблю тебя, — крикнул я. — Найди меня!

Она махнула рукой в последний раз и быстро пошла вниз. Через несколько минут густой лес поглотил ее фигуру. Но на сантименты времени не было, пора было приступать к другим, не менее важным делам.

 

Глава двадцатая

Мы лежали с Умаром на голых камнях и смотрели в бинокль на то, как готовятся к бою боевики Газаева. Они находились в полукилометре от нас и не подозревали, что мы наблюдаем за всеми их перемещениями. Я искал среди этой толпы их командира, но пока он не попадался в окуляр.

Внезапно я вздрогнул, я увидел Арсена. Он появился в окружении своих ближайших сподвижников.

Я сказал о том, что вижу Газаева, Умару.

— Однажды он мне сказал, что больше всего на свете хотел бы поглядеть на мой труп. Кажется, он близок к выполнению своего заветного желания как никогда.

Умар произнес эти слова абсолютно спокойно, как будто речь шла о предстоящем обеде. Я бросил на него быстрый взгляд; его лицо было в самом деле невозмутимым.

Пришли разведчики. Они доложили, что внизу все проходы плотно перекрыты частями федералов.

— Мы в ловушке, — констатировал очевидный факт Султанов. — Как по-твоему, что нам делать?

— Я всегда придерживался принципа: если нет возможности уклониться от драки, то шанс победить появляется тогда, если ты нападаешь первым. Нет смысла ждать, пока нас зажмут в капкан, лучше ударить самим.

— Я тоже так думаю. Арсен дорого заплатит за предательство, — зловеще проговорил Умар. — Пора приступать к работе.

По нашим подсчетам отряд Газаева насчитывал около сто пятьдесят боевиков. К тому же внизу находились федералы. Правда, насколько я понимал ситуацию, они лишь прикрывали возможные пути отхода отряда Султанова и не собирались вмешиваться в местные разборки. У Умара было пятнадцать бойцов, плюс трое прибившихся к небу бродяг.

Я подошел к лежащему на земле ручному пулемету.

— Я хочу взять эту штуку себе, — сказал я. — Я неплохо владею этой игрушкой.

— Ладно, — согласился Умар. — Всем ко мне, — приказал он.

Умар коротко, но удивительно четко описал стоящую перед нами задачу. Мы с Умаром предворительно наметили план предстоящей операции.

Надо было спешить, Пока боевики Газаева не разбежались по лесу в поисках нашего отряда, следовало ударить по ним. Именно об этом и говорил сейчас своим людям Султанов.

Инструктаж закончился, отряд быстро построился в шеренгу. В полном молчании мы двинулись вперед. Успех операции зависел от того, удастся ли нам бесшумно приблизиться к бандитам Газаева на близкое расстояние.

Идущий впереди боевик поднял руку, и мы все замерли в полной неподвижности. Умар что-то тихо приказал нескольким своим охранникам, те отделились от нас и исчезли в густой листве. Возвратились они через несколько минут.

— Идем дальше, проход свободен, — радуясь чему-то своему, сказал мне Умар. Сейчас он был совсем не такой, как пятнадцать минут назад; тогда он был хмурый, полный мрачных предчувствий, теперь же в нем все сильнее разгорался такой мне знакомый огонек ажиотажа. Предстоящий бой явно возбуждал его чувства.

Я едва не наступил на скрытое травой тело. Человек лежал на спине, из груди торчала рукоять кинжала.

Умар сделал жест рукой, и мы вновь остановились. Я подошел к нему.

— Дальше идти невозможно, — тихо проговорил он, — они обнаружат нас.

— Ты прав. Придеться вести огонь отсюда.

Мы оба понимали, что диспозиция далеко не самая выгодная, до боевиков Газаева было далековато. А значит прицельной стрельбы не получится. Это серьезно ослабляло эффект внезапного нападения. Но ничего другого в этих условиях придумать было невозможно.

— Сейчас начнем, — сказал Умар. — Я вдруг заметил, что он медлил, даже его движения всегда четкие и резкие приобрели непривычную плавность.

По правую от меня руку расположился Павел, по левую — отец Борис. Видеть его с автоматом в руках было непривычно, хотя обращался он с ним абсолютно профессионально. Священник что-то шептал; я прислушался — это была молитва. Правда весьма странная.

— Господи, прости меня грешного за каждую убиенную мною душу. Ты знаешь, как я не хотел это делать, но ты сам так велел может быть даже против своего желания. Но ты узрел, что ни у тебя, ни у меня не было другого выхода.

— Отец Борис, — наклонился я к нему, — сейчас начинаем. Каждый патрон на счету, все они должны лечь точно в цель.

— Не беспокойтесь за меня, я умею стрелять. В армии я считался хорошим стрелком, — неожиданно с обидой ответил отец Борис.

Я поглядел за него и подумал, что во истину человек неисчерпаем и непознаваем, никогда не поймешь, какой на самом деле черт прячется у каждого из нас в душе. Я смотрел на отца Бориса и ясно видел, что он с нетерпением ждет начала боя, что его автомат в самом деле готов убивать.

Я сделал шаг к Павлу. Сам не знаю, почему я произнес слова, в которых был далеко не уверен:

— Это наш последний бой, уцелеем, поедем домой.

Павел серьезно посмотрел на меня, хотел что-то сказать, но передумал.

— Береги патроны, — дал я ему последнее напутствие.

— Огонь! — что есть силы закричал Умар.

Я поднял пулемет и дал длинную очередь прямо в большую группу боевиков.

Мы уже несколько минут поливали их огнем сверху. Я видел, что мои плохие предчувствия оправдываются; наша атака не достигла тех результатов, на которые мы надеялись. Из-за большого расстояния поражающая сила огня оказалась не такой высокой. Хотя нам удалось вывести из строя пару десятков бандитов Газаева, большинство из них после первых мгновений растерянности пришли в себя и стали прятаться в укрытия. Оттуда они обстреливали нас с каждой секундной все интенсивнее. Один из охранников Умара получил ранение. Но вопреки принятым у них правилам, никто даже не попытался оказать ему помощь, так как огонь с той стороны настолько усилился, что единственным спасением для нас было поспешное отступление.

— Бежим все вверх! — приказал Умар.

Мы начали карабкаться вверх по скале, одновременно становясь прекрасными мишенями для их снайперов. В нескольких метрах от меня вскрикнул тот самый охранник, что сжал мою шею мертвой схваткой. Он пытался удержаться на голых камнях, но ему не удалось, и он полетел вниз. Взбирающийся рядом со мной Умар на мгновение замер на месте.

— Это был лучший мой охранник! — крикнул он мне.

Единственный шанс на наше спасение — успеть взобраться на скалу и занять господствующую высоту. По времени мы имели преимущество, вопрос заключался в другом: сколько из нас доползут до вершины.

Я остановился на узенькой, как тамбур электричке площадке, развернулся и дал очередь вниз. Несколько преследователей покатились по камням и сорвались вниз в пропасть. Ко мне подполз отец Борис. Его борода была всколочена, в ней застрял, словно в метле, мусор.

Я помог ему забраться на площадку. Внезапно он вскинул автомат и произвел несколько выстрелов. Боевик, который выполз в десяти метров от нас, покатился вниз. Священник быстро перекрестился.

— Господь, упокой его душу, — прошептал он.

— Ползите быстрей вверх, — крикнул я ему. — Вы спасли себе и мне жизнь.

Умар с несколькими охранниками уже был на самом верху, откуда они вели стрельбу, прикрывая наше подъем. Я поискал глазами Павла; он полз гораздо ниже нас, но слава богу был пока невредим.

Только бы у них не было бы минометов, думал я. Если есть минометы, никакая высота нас не спасет. И словно в ответ на мои мысли я услышал характерный звук полета мины. Она упала в стороне, но мне сделалось тоскливо — пара удачных попаданий — и от нас останутся одни ошметки.

Умар и его охранники великолепно вели огонь, пресекая все попытки боевиков пойти на штурм высоты. У ее подножия чернело не меньше десятка тел. С отцом Борисом мы наконец достигли вершины. Я удобно установил пулемет и стал наблюдать за происходящем. На данный момент больше всего меня волновал Павел. Он полз очень медленно; флегматичный житель равнины, в горах он чувствовал себя неуверенно. И находящиеся внизу боевики сосредоточили по нему пальбу.

Она стала настолько плотной, что Павел перестал дальше продвигаться, так как пространство возле самой вершины простреливалась лучше всего. У подножия скалы засел пулеметчик, который не давал рязанцу двигаться дальше. Павла спасало то, что он находился в мертвой зоне, но сколько времени он сможет там продержаться?

— Дай снайперское ружье, — попросил я у лежащего рядом боевика.

Тот протянул мне ружье. Я поймал в прицел пулемет, однако сам пулеметчик был прикрыт камнями. Я ждал, не покажется ли он.

Мне помог Павел. Ему надоело лежать неподвижно. И он возобновил движение. Но пополз он не вверх, а вниз. Пулеметчику пришлось немного перенести пулемет в другое место. На пару мгновений его голова появилась в моем прицеле. Я нажал на курок.

Пуля влетела ему точно в череп, снеся полголовы.

— Павел, — что есть силы закричал я, — давай быстрее сюда.

Павел услышал мои слова и стал быстро карабкаться вверх. И через пару минут присоединился к нам.

Несколько мин, издавая противный вой, пронеслись над головами.

Минометчики у бандитов были никудышные. Но имея большой запас снарядов, они рано или поздно пристреляются.

Умар проводил полет мин глазами.

— Зачем ты пошел в Столицу? — спросил я его, пользуясь передышкой. — Будешь ты там, не будешь, федералы все равно ее возьмут.

— Я знаю, — сказал Умар. — Но я не мог не пойти. Ты же ведь тоже многое делаешь из того, что мог бы не делать. Но не можешь не делать.

Я усмехнулся.

— Ты говоришь, как мудрец. Если бы ты еще придумал, как выбраться из этой мышеловки.

— Вряд ли мы выберемся отсюда. Их слишком много, а у нас патронов на хороший получасовой бой. Они сейчас попытаются зайти к нам в тыл и затем полезут со всех сторон. Нам не просочиться.

— Ты стал пессимистом. Вон даже отец Борис взялся за оружие.

Сколько бандитов вы убили? — спросил я священника.

— Не меньше троих, это те, которых я видел. А сколько так…

Отец Борис предоставил нам этот устный отчет спокойно, без всякого столь характерного для него раньше надлома в голосе. Сейчас он явно забыл, что является священником, призванным спасать души, а не уничтожать тела, в которых они временно находятся.

— Очень хочется отправить на тот свет Газаева, — признался я. — Но что-то его не видно. А мог бы возглавить атаку своих головорезов.

— Ты его не знаешь, он зря не рискует, — сказал Умар. — Он слишком бережет свою задницу и…

Протяжный вой мин заглушил его последние слова. Все они дали перелет, но одна из них разорвалась угрожающе неподалеку, легко ранив в руку одного из охранников Умара. Это был плохой для нас признак, они начинают пристреливаться.

— Сейчас пойдут, — сказал Умар.

— Скажи, почему все же Газаев решил тебя уничтожить. Это же против обычаев.

Умар взглянул на меня.

— Мне стало точно известно, что Арсен спелся с комендантом. Он сдал ему нескольких наших, которые разыскивали федералы. Неделю назад он попал в окружении, и федералы могли его уничтожить без всякого труда. Одной артиллерией. Но он вышел из окружения без потерь. За это он отдал тех двоих. Я узнал об этих его гнусных делах. Каким образом, этого я тебе никогда не скажу. Я предупредил через посредника Арсена, что расскажу об его поступке всем. А для него это смертный приговор.

Вот он и решил меня уничтожить первым. Началось, — показал Умар рукой.

Я посмотрел вниз. Все подножие скалы было занято боевиками. Прячась за камнями, выступами они медленно поднимались вверх. Судя по количеству наступающих, они двинулись на свой решающий штурм.

— Умар, надо не спускать глаз с того, что происходит у нас в в тылу, — сказал я.

Султанов кивнул головой и отдал приказ. Я же снова занял свою позицию. Нападавшие двигались медленно, трупы, которые попадались им на пути, показывали к чему приводит неоправданная спешка.

Внезапно я увидел Газаева. Он находился позади цепочки своих боевиков. Я прицелился и ударил по нему очередью. Но она не дошла до него несколько десятков метров, уйдя в скалистый грунт.

Моя сольная партия оказалась своеобразным сигналом, так как сразу же с обеих сторон почти синхронно заговорили автоматы, пулеметы. Я стрелял короткими очередями, стараясь каждую положить точно в цель.

Склон скалы был устелен телами штурмующих, но боевики, словно лишившись страха перед смертью, упрямо лезли вперед. Скорей всего перед тем как идти в бой, они кололись.

Однако даже наркотики помогали не всем. Я видел как Газаев самолично расстрелял двоих боевиков за то, что они оставили свои позиции.

Я положил перед собой несколько гранат; уже через несколько минут противник мог приблизиться на расстояние броска.

В этот момент случилось то, чего мы так боялись. Боевикам удалось обойти скалу, для чего им пришлось сделать немалый крюк, и теперь они появились у нас в тылу. Наш отряд занял круговую оборону, но это крайне ослабляло нашу огневую мощь.

Несмотря на огонь моего пулемета, который не смолкал ни на секунду, боевики Газаева постепенно приближались к нам. Я швырнул пару гранат; оставив весь первый ряд наступавших истекать кровью на камнях, они подались назад. Я обернулся и увидел, что бандиты наседают и сзади. Несколько охранников Умара были ранены, двое убиты. Нас оставалось совсем горстка. В Древней Греции перевал от персов защищали двести спартанцев, а нас же обороняются более чем в десять раз меньше.

Я вставил новый диск; предпоследний. И сразу начал его расстреливать, так как отступившие было боевики, снова набрались мужества и полезли вперед. Ко мне подполз Умар.

— Надо прорываться, другого выхода нет. Иначе все тут подохнем, боеприпасы на исходе. Береги для прорыва патроны.

— Кто-то должен остаться тут, прикрывать нас.

— Да, я знаю. Они останутся, — показал он на двух своих бойцов. Отдай им пулемет.

Два охранника с пулеметами заняли свои позиции. Все остальные немного спустились вниз и дружно ударили по тем, кто нападал на нас с тыла. Столь мощная атака стала для них полной неожиданностью, они, теряя людей, отступили.

Настал решающий момент.

— Вперед, — громко закричал Умар. — За мной!

Мы бежали под шквальным огнем противника. Рядом со мной почти одновременно упали два охранника Умара. Не было даже секунды, чтобы посмотреть: ранены они или убиты. Внезапно я увидел в двадцати метров от себя боевика, который нацелил на меня автомат. Я выстрелил, даже не целясь; тот упал.

До спасительного леса оставалось совсем близко. Впереди меня бежал Умар в окружении нескольких своих охранников. Наш путь пролегал мимо небольшого холмика. Внезапно оттуда показалось два боевика и открыли огонь по этой группе.

Я увидел, как охранники в считанные мгновения были скошены автоматной косой. Упал и Умар. Я бросил в боевиков последнюю гранату и их накрыл взрыв.

Я подбежал к Умару. Он был был единственный живой из этой группы; пуля попала ему в живот.

Берите его! — крикнул я Павлу и отцу Бориса. Это было поразительно, но мы все трое пока были невредимыми.

К нам присоединились охранники Умара; их осталось всего трое. Мы понесли его к лесу.

Боевиков поблизости больше не было. Это было поразительно, но нам удалось их всех уничтожить. Но от нашего отряда осталось лишь пятая часть. Мы углубились в лес и положили Умара на землю. Его живот был пробит сразу несколькими пулями. Но он почти не стонал, только был очень бледным. Его глаза были закрыты и сперва мне показалось, что он без сознания. Но он открыл их и посмотрел на меня.

— Ну вот и отвоевался, — довольно отчетливо произнес он.

Я склонился над ним. У меня не было сомнений, что его минуты сочтены. Кажется, у него тоже.

— Я умираю, — спокойно сказал он. — Послушай, что я тебе скажу. Я знаю все про тебя и Сулеймана, я знаю, что он обещал тебе деньги и грозил убить твоего сына, если ты не убьешь меня. Поэтому-то я тебя и простил после первого покушения; у меня тоже есть сын. И ради него я готов на все. Я хочу, чтобы ты сейчас это сделал, пристрелил бы меня.

— Нет!

— Прекрати, иначе ты не успеешь, и я умру сам. И тогда ты ничего не получишь, а твоему сыну будет грозить опасность. Я знаю Сулеймана, он жестокий человек. Газаев всегда выполнял его приказы.

— Не может быть!

— Это так. Я это знаю точно. А теперь достань пистолет и убей меня. К тому же ты освободишь меня от этой нестерпимой боли. Ну же!

— Нет!

— Ты не понимаешь, — уже с заметным трудом поговорил Умар. — Я хочу помочь твоему сыну во имя своего сына, пусть ничего ему не угрожает. Ты не можешь мне отказать в этой последней просьбе. Достань пистолет.

Я колебался.

— Я умираю, достань пистолет.

Я достал пистолет.

— Теперь поднеси к виску и стреляй!

Я поднес пистолет к виску Умара, но мой палец отказывался нажать на курок.

— Ну же давай!

Я зажмурился и нажал. Когда через мгновение я открыл глаза, то увидел, что все лицо Умара залито кровью. Его зрачки неподвижно смотрели в небо. Я почувствовал, что меня покачивает и я вот-вот упаду.

— Упокой его душу, — сказал отец Борис и перекрестил Умара.

Я невольно подумал, что вряд ли мусульманину Умару понравился бы этот обряд.

Внезапно до нас донеслись возгласы боевиков; они прочесывали в поисках нас лес.

— Идем! — сказал я.

Я не имел понятие куда идти, со всех сторон нас все плотнее сжимало кольцо из злейших врагов. И я не видел никакой возможности избежать этой крайне неприятной встречи. Хотя мы шли по лесу насколько могли быстро, голоса тех, кто нас искал, чтобы убить, были все слышней.

Неожиданно передо мной вырос боевик. Для него наше появление было столь же внезапным, как и для нас. Поспешно он дернул вверх автомат, но я опередил его буквально на полсекунды. Это хватило на то, чтобы мне пока остаться в живых, а ему отправиться к праотцам. Однако выстрел обнаружил наше местонахождение. По голосам я слышал, что боевики устремились прямо в направлении к тому месту, где мы находились.

Идти дальше в лес было уже нельзя, мы сразу же оказались бы легкой добычей наших противников. А потому повернули в противоположном направлении. И совершенно неожиданно для меня вышли к ущелью как раз в том место, где через него был перекинут мост. Его охранял небольшой отряд боевиков, не больше десяти человек. Они явно не ожидали нашего появление и находились в расслабленном состоянии. Я понял: атаковать нужно немедленно, не дав им ни одного мгновения на то, чтобы прийти в себя.

— Огонь! — закричал я. — Не жалеть патронов.

Мы открыли ураганную стрельбу, хотя патронов оставалось мало. У меня был последний рожок. Но зато плотный огонь в зародыше погасило у боевиков стремление к сопротивлению, с их стороны раздались лишь несколько ответных очередей. И одна из них, к несчастью, задела Павла.

Парень находился в трех-четырех метрах от меня, и я увидел, как он схватился за плечо и громко закричал от боли.

Одновременно с отцом Борисом мы бросились к нему. Мы обхватили его с двух сторон.

— Бежим на мост, — приказал я.

Мы подхватили Павла под мышки и потащили за собой. Такое грубое обращение еще больше усиливало у него боль, и он орал так, что его крик летал по всему ущелью. Но обращаться с ним по другому мы не могли, любое промедление грозило нам смертью.

Мы были на середине моста, когда из леса появился отряд боевиков. И сразу же открыли по нас огонь. Двое из людей Умара, которые прикрывали наш отход, были убиты, и их тела полетели на каменистое дно ущелья. Я на секунду остановился, прицелился и дал короткую очередь.

Она срезала двух наших преследователей.

Это охладило наступательный пыл боевиков, и они отошли на десяток метров назад. И все же я понимал, что на другую сторону перейти нам не позволят. И тут произошло то, чего никто не ожидал. На вершине скалы появился один из тех двух охранников Умара, которых мы оставили прикрывать наш отход. Его лицо было залито кровью, однако в руках он держал гранатомет.

Граната упала очень точно, прямо в центр кругу, в котором располагались боевики, равномерно обсыпав своими гостинцами каждого из них. Охранник бросил гранатомет и поднял с земли пулемет. Тех, кто еще оставался жить после взрыва, уничтожил прицельный пулеметный огонь.

Чья-то пуля заставила покатиться вниз нашего спасителя. Но мы были уже на противоположном краю моста. Новый отряд вышедших из леса боевиков бросился за нами вдогонку. Один из двух оставшихся с нами охранников Умара достал из мешка шашку тротила.

— Сейчас они получат, — пробормотал он.

Он поджег ее и положил на мост. Мы же со всех ног устремились подальше от этого места. Грянул взрыв — и часть моста просто провалилось вниз. Находящиеся на нем боевики полетели на дно ущелья.

Теперь нас и наших врагов отделяло непреодолимая пропасть глубокого каньона. Мы смотрели друг на друга. В одном из них я узнал Газаева. Я пожалел, что у меня нет снайперской винтовки. Я бы не промахнулся.

Громко застонал Павел. Теперь у нас была возможность заняться его раной.