Утром я отправился не по своему привычному маршруту – в мэрию, а в камеру предварительного заключения. Не скрою, что я горел желанием пообщаться с Очаловым; впервые у меня появилась возможность поменяться с ним местами и ролями. Почему-то из множество негодяев, с которыми мне довелось повстречаться в последнее время, он вызывал во мне наибольшее отвращение и ненависть.
Несмотря на достаточно ранний час, Ермохин уже сидел в своем тесном кабинете. Вид у него был хмурый.
– Что-нибудь случилось, Иван Геннадиевич?
Тот посмотрел на меня, но ничего не сказал. Вместо этого сунул в рот сигарету и окатил меня дымом.
– Я приехал, чтобы поговорить с Очаловым.
– Невозможно, – не вынимая сигарету из рта, буркнул начальник отделения.
– Что значит невозможно, вы же понимаете, что Очалов – это клубок, от которого тянутся ниточки к наркодельцам.
– Я понимаю, что же из этого. Нет у меня Очалова.
– А где же он?
– Полчаса назад пришел приказ: немедленно его освободить под подписку о невыезде.
– И вы освободили?
Ермохин молча кивнул головой.
– Замечательно. И кто приказал?
– А вы как думаете? Клочков.
– Но вы же понимали…
– А что я могу сделать, если мне отдает приказ начальник УВД города. Не подчинюсь, окажусь сразу без погон. Я у него и так как кость в горле.
– Ладно, потом будем разбираться, у кого, чья кость в горле, А сейчас надо срочно найти Очалова. Где он может быть? Поехал к себе на работу в прокуратуру?
– Вряд ли.
– Тогда отправился домой?
– Это более вероятней.
– Вы поедете со мной или останетесь ждать новых приказов вашего начальника?
Ермохин выразительно взглянул на меня и взял со стола фуражку.
– Поехали.
Оказалось, что Очалов жил за городом, в небольшом поселке, который вырос в этой местности не так давно. Его построили люди, сумевшие за короткий срок сколотить неплохой капиталец. Здесь было тихо и уютно, по сравнению с городскими улицы просто блистали чистотой.
Мы подъехали к дому Очалова. Это был коттедж, правда, совсем небольшой, одноэтажный, но с мансардой. Но в любом случае не вызывало сомнений, что такой дом купить на зарплату старшего следователя невозможно. Впрочем, как теперь мне было твердо известно, у него были и другие источники доходов, несравненно более обильные.
Калитка была приоткрыта, поэтому мы прошли по асфальтированной тропинке прямо к дому. Я требовательно позвонил несколько раз. Но дверь открылась не сразу, хотя в окне я заметил чью-то тень.
– Достаньте на всякий случай пистолет, – сказал я Ермохину. – Неизвестно, кто находится в доме.
Дверь резко распахнулась, и на пороге показалась молодая женщина. Ее можно было бы назвать красивой, если бы не злое выражение лица, с которым она смотрела на нас.
– Нам нужен Очалов, – сказал Ермохин.
Женщина посмотрела на его пистолет и ничего не сказала.
– Вы одни в доме? – спросил я.
– Нет, – было ее первым словом.
– А кто еще?
– Мой сын.
– А Очалов?
– Его тут нет.
– Позвольте, мы посмотрим.
Но женщина вместо того, чтобы дать нам дорогу, заслонила собой весь проход.
– Я не пущу вас, вы не имеете права входить в мой дом. У вас есть санкция прокурора?
– Санкции у нас нет, но я прошу вас, позвольте мы войдем в дом.
Если Очалова, как вы говорите, в нем нет, чего вы боитесь. Вы же отлично знаете, кто мы. Я – Легкоступов Владислав Сергеевич, мэр города, а это начальник отделения милиции Иван Геннадьевич Ермохин.
– Мне все равно, кто вы есть. Я не пущу.
Мне совсем не хотелось сражаться с этой красивой фурией, и я чувствовал некоторую растерянность. Тем более формально она была права.
– Скажите, вы его жена?
– Да.
– Тогда вы должны понимать, что это в ваших интересах пустить нас в дом. Нам нужно встретиться с вашим мужем. Если вы будете нам мешать, то только навредите ему.
– А вы ему пришли помочь, – зло усмехнулась женщина. – Или вы думаете, что я не знаю, как вы его ненавидите, – в упор посмотрела она на меня.
– Речь идет не о наших отношениях, а о гораздо более серьезных вещах. – Я начал терять терпение и стал подумывать, каким образом с максимальной деликатности отпихнуть эту упрямую женщину и проникнуть в дом. Но в эту секунду планы мои резко изменились, так как я услышал какой-то шум. Я оглянулся и увидел, как Очалов бежит по дорожке к воротам.
– Стой! – закричали мы в один голос с Ермохиным.
Но, естественно, это не остановило беглеца; пока мы мило беседовали с женой, ее муж незаметно для нас преодолел почти все расстояние, отделяющие его от входной калитки. Правда около нее стояла машина, в котором находились двое милиционеров. Хотя им было приказано следить за домом, но они, по-видимому, потеряли бдительность, и, как и мы, заметили беглеца слишком поздно. Очалов выскочил на улицу и два раза выстрелил по колесам милицейского автомобиля, мгновенно сделав нас безлошадными. Сам же он сел в свой автомобиль и помчался в сторону выезда из поселка. Мощный «Форд» за считанные секунды набрал скорость и скрылся из вида. Нам лишь оставалось проводить его глазами.
– Упустили, – с горечью произнес Ермохин. – Ловко она нас провела.
Я был вынужден согласиться с этим утверждением.
– Что ж, пойдем, продолжим разговор с дамой, – сказал я.
Мы снова подошли к дому. Женщина казалось не обращала на нас внимание, она смотрела на дорогу, по которой минуту назад скрылся ее муж. Только теперь она была не одна, рядом с ней стоял и смотрел с ненавистью на нас мальчик лет десяти. Он был очень похож на Очалова, и у меня не было никаких сомнений, что это его сын.
– Пойдемте в дом, – жестко сказал я и взял ее за руку.
Она резко выдернула ее.
– Не трогайте меня! – вдруг истерично воскликнула она. – Вы не имеете право меня трогать.
– Успокойтесь, вас никто не трогает, – сказал я. – Идите в дом. – Случайно я взглянул на паренька и прочел в его глазах желание вцепиться в нас. Мне стало на секунду не по себе.
Мы прошли в дом. Это был весьма необычный дом. Его необычность заключалось в том, что я никогда не видел такого невероятного количества самых разных вещей. Это была посуда, статуэтки, книги, одежда, белье и еще бог весь знает что. Буквально не был ни одного свободного сантиметра, который бы не занимал какой-нибудь предмет. Теперь понятно, во что Очалов вкладывал свои деньги, полученные от торговли наркотиками, подумал я.
– Куда поехал вас муж? – спросил я.
– Спросите у него, мы не успели попрощаться, – огрызнулась женщина.
– Вам известно, чем занимался ваш муж?
– Известно, ловил бандитов и воров, а теперь его за это…
– А вы знаете, – прервал я ее очередной выпад, – что помимо прочего он еще и приторговывал наркотиками? Откуда у вас весь этот склад вещей? Вы не спрашивали его, на какие деньги все это куплено? Вам известна его зарплата? Так вы знали про второй вид деятельности вашего уважаемого супруга?
Она не отвечала, но по ее глазам я видел, что это занятие мужа не было для нее тайной за семью печатями. Я даже не исключал, что она сама могла принимать в этом его промысле деятельное участие.
– Ненавижу вас, – вдруг сказала она. – Как жаль, что он вас тогда не убил в лесу.
– В самом деле, – не мог не согласиться я с ней, – для вас и для него это действительно упущенный шанс. Пойдемте, – обратился я к Ермохину. Затем снова посмотрел на женщину. – Как бы вам этого не хотелось, но боюсь, нам еще придется свидеться. Не провожайте.
Мы направились к калитке.
– Ложитесь, – вдруг прокричал один из милиционеров, оставшийся в машине.
Мы бросились на землю. и одновременно прогремело два выстрела. Пули с противным визгом пронеслись над нами. Жена Очалова стояла на пороге дома, в руках у нее дымился пистолет. Она была явно раздосадована своим промахом и готовилась повторить свою попытку попасть в нас. Но не успела, кто-то из милиционеров опередил ее и нажал на курок первым.
Раздался душераздирающий крик, и тело женщины сначала осело, затем снопом повалилась на деревянный настил возле дверей дома. К лежащей матери подбежал мальчик, и его отчаянные вопли разнеслись над всей окрестностью.
Потрясенные случившимся, мы переглянись с Ермохиным, затем подошли к женщине. Она была мертва. Рядом с ней уже натекла большая лужа крови. Мальчик не отрывался от матери и бился в конвульсиях истерики, не переставая вопить. Я не представлял, что делать с ним; истерика была такой сильной, что я опасался, что с ребенком сейчас что-нибудь случится.
Прибежала какая-то женщина, по-видимому, соседка. Ей с большим трудом удалось оторвать мальчика от тела матери. Я подошел к ней.
– Я вас прошу, уведите куда-нибудь мальчика. Вряд ли ему стоит смотреть на то, что тут происходит. А потом мы решим, что делать с ним. Вас не затруднит, если он побудет у вас какое-то время.
– Нет, конечно, – ответила соседка. – Я живу вон в том доме, за забором. Мы, правда, почти не общались. Они старались обходить всех стороной. Мне зовут Зинаида Николаевна Воробьева, – сообщила она.
– Так мы договорились, Зинаида Николаевна. Если у вас возникнут какие-либо затруднения, звоните прямо ко мне.
Та кивнула головой, затем подошла к мальчику и взяла его за руку. Вопреки опасениям он дал себя увести.
Приехали «Скорая помощь», наряд милиции, жену Очалова погрузили в автомобиль. Все это время я сидел на каком-то пне в десяти метрах от мертвого тела и не двигался. Мною овладело оцепенение. Я впервые увидел эту женщину меньше полчаса назад, успел проникнуться к ней почти что ненавистью, но ее убийство меня потрясло. Я не был готов к такому исходу нашего знакомства, это была еще одна жертва затеянной мною борьбы. Когда же придет им конец?
Ермохин подошел ко мне, тронул меня за плечо и показал головой на милицейскую машину. Я кивнул; делать тут было больше нечего, и пора уезжать с этого проклятого места. Я встал и, чувствуя дрожь в коленях, направился к автомобилю.
За весь обратный путь я задал Ермохину только один вопрос: а что будет с мальчиком? Тот пожал плечами.
– Я тебя прошу, займись его судьбой. Наверное, у него есть родственники.
– Наверное, есть, – согласился Ермохин.
– Мы даже не знаем, как его зовут. И имя матери мы тоже так и не узнали, – с некоторым удивлением произнес я.
Приехав в мэрию, я первым делом попросил связать себя с Клочковым.
– Как вы поживаете, Владислав Сергеевич? – мягко, даже добродушно спросил он. Но у меня было совсем иное настроение.
– Вы знаете, что произошло в доме Очалова?
– Да, мне только что доложили.
– Это ваша вина, зачем вы приказали освободить Очалова? Если бы он сейчас сидел в камере, ничего бы не случилось.
– Он не был ни в чем виноват.
– Я обнаружил его в наркопритоне, в кармане у него были наркотики.
– Вы не знали, но он выполнял задание. Мы давно ведем расследование по поводу транспортировки в город наркотиков, и он был один из главных его участников.
Я засмеялся. Это была наглая ложь, но ложь хитрая, которой можно прикрыться.
– Я вам не верю, вам придется доказывать, что он выполнял задание. Если есть дело, то должны быть его материалы. И не пытайтесь его сейчас фальсифицировать.
– Как вы заблуждаетесь, Владислав Сергеевич, как вы все время трагически заблуждаетесь. Вместо того, чтобы объединить наши усилия, между нами – стена непонимания.
– Между нами полное понимание. Мы так понимаем хорошо друг друга, что нам не надо даже звонить по телефону. Итак все ясно.
Я прервал связь и стал звонить Ермохину. Мы договорились, что он организует силами своего отделения поиски Очалова. Тот сказал, что Очалова ищут, но пока безрезультатно. Я понимал, что у меня мало времени, Клочков без всякого сомнения сейчас готовит материалы, из которых будет явствовать, что Очалов в самом деле выполнял спецзадание. А значит он не преступник, а герой. Может быть, он как раз сейчас сидит в кабинете у Клочкова, и они обсуждают детали этого грандиозного служебного обмана. В конце концов черт с этим Очаловым, хотя тюрьма по нему давно плачет и без него трудно распутать все нарконити, которыми окутан город. Он явно не последнее лицо в этом бизнесе. Но далеко не главное. Я почти не сомневался, что в этой торговле замешан и его шеф.
Тем более кое-какая информация об этом у меня имелась давно. Но меня волновал не только этот вопрос, думал я и о совсем других вещах. Пару дней назад в моей памяти всплыла одна заметка, на которую я как-то наткнулся несколько лет назад в каком-то журнале. Речь там шла о колумбийском городе Кали – местном центре наркомафии. Как и у нас, власть там полностью принадлежала преступным кланам, насилие, убийства стали неотъемлемой части городского образа жизни. И тогда население избрало мэра, поставившего во главе своей программы задачу борьбы с преступностью. Но в отличии от меня основной акцент он сделал не на искоренение самих преступных синдикатов, а на то, чтобы создать у себя в городе такие условия, чтобы они больше бы не могли появляться. Мой колумбийский коллега взялся за реорганизацию правоохранительных органов; для офицеров полиции были организованы специальные программы по повышению профессионального и культурного уровня, улучшены их бытовые условия. Была развернута деятельность по созданию рабочих мест, прежде всего для молодежи; увеличилось число школ, улучшились системы водоснабжения, канализации. Иными словами, делалось все, чтобы в этом неизвестном мне Кали была бы налажена нормальная человеческая жизнь.
Тогда я, прочитав статью, просто отложил ее в дальний отсек своей памяти, как откладывают на полку газету с бесполезной, но интересной информацией. Но сейчас пример мэра из далекого города привлекал меня все сильнее; в отличии от меня он боролся не только с самой преступностью, но с причинами, ее порождающими. Конечно, в моей предвыборной программе тоже были похожие меры, но в глубине души я скорей воспринимал их как непременную риторику. Но теперь я понял, что такое отношение к ним было может быть моей самой большой ошибкой; главное я принимал за второстепенное, а второстепенное – за главное. Ведь не надо иметь семи пядей во лбу, чтобы понять простую истину: даже если мне удастся искоренить существующий в городе криминальный синдикат, то пройдет совсем немного времени и на место одних бойцов преступного фронта придут другие. Ведь большинство нынешних членов местных банд вовсе незакоренелые преступники, а люди, потерявшие все другие надежды зажить на достойном человека уровне. И если им открыть совсем иную перспективу, то ряды преступной рати могут существенно поредеть.
Я вызвал Андрея, дабы поделиться с ним своими размышления и наметить план действий. Я уже убедился, что приобрел в его лице квалифицированного, инициативного и вдобавок влюбленного в меня, если этот глагол можно употребить в отношении мужчины, пресс-секретаря. Правда последнее обстоятельство вызвало во мне скорей тяжелые чувства, но к тому делу, который я сейчас хотел с ним обсудить, они не имели никакого отношения.
Я рассказал ему о мэре в далеком, расположенном на другом континенте, городе и своих задумках в том городе, где мэром являюсь я. И увидел, как загорелись его глаза.
– Это то, что многие ждут здесь от власти много лет. Мэрия должна взять на себя инициативу для того, чтобы город вновь ожил. Если будут развернуты все эти работы, это коренным образом изменит всю ситуацию.
– Но под все эти программы надо еще найти средства. И немалые. А у нас в бюджете их нет даже на зарплату дворникам.
– Я знаю, в городе деньги есть. Но только они используются не на те нужды. Люди не знают, куда потратить свои капиталы и просто их проматывают. Я уверен, что многое из того, о чем вы говорите, профинансирует частный бизнес. Но только если он вам поверит.
– Это нелегко добиться.
– Но прежде всего, необходимо, чтобы все бы узнали о ваших планах. Я подготовлю от вашего имени статьи в газеты, но лучше всего вам самому выступить по телевидению. В программе Ксении. Обратится к правоохранительным органам, не все же там такие, как Клочков и Очалов.
– Это хорошая идея, по телевидению нужно непременно выступить.
– Тогда почему бы нам не посоветоваться с Ксенией.
– Прямо сейчас?
– А зачем откладывать?
– В самом деле, зачем.
Андрей подкатил на коляске к телефону и через несколько секунд уже беседовал с Ксенией. Я делал вид, что не слушаю их разговор.
– Она будет здесь через полчаса, – объявил Андрей.
Ксения восприняла мои мысли с не меньшим энтузиазмом и заявила, что я должен выступить в ближайшей передаче. Я не возражал, только сказал, что необходимо набросать хотя бы какие-нибудь тезисы. Андрей высказал желание их немедленно составить, и укатил в свой кабинет. Он просто светился от охватившего его энтузиазма. Мы остались одни. И сразу же ощутили неловкость, хотя до этой минуты горячо обсуждали мое выступление.
Мы сидели и молчали.
– Вы изменились, – вдруг сказала она, – похудели. Нет, скорей осунулись.
– Слишком много всего происходит. Вы слышали о сегодняшней трагедии?
– О гибели жены этого следователя, кажется Очалова. Но она чуть не убила вас.
– Вы уже все знаете?
– Конечно, слухи у нас расходятся быстро. Тем более о вас, за всем, что вы делаете, следит весь город. Я это сужу по своей передаче, почти все звонки прямо или косвенно касаются имеют отношение к вам. Вы даже не представляете, до чего ж вы популярны. И что любопытно, – Ксения как-то странно посмотрела на меня, – 80 процентов звонков от женщин и в основном молодых. Они просто захлебываются от восторга, когда говорят о вас.
– Вот не знал, – слукавил я. – Это, конечно, приятно. Но знаете, Ксения, если бы мне сказали об этом, когда мне было двадцать лет, я, наверное бы, взлетел на небо от счастья. А сейчас воспринимаешь это поклонение без всякой радости. А все дело в том, что это совсем не то, что нужно.
– А что же нужно?
– Любовь всего одной женщины, но той, которую любишь ты сам. И это неизмеримо больше, чем восторженное поклонение целой сотни поклонниц. Для них я нечто вроде кумира, а кумира нельзя любить, им можно только восторгаться, ему можно поклоняться. Любить же можно лишь человека, грешного человека.
Ксения молчала, но потому как подрагивали ее пальцы, я чувствовал, что она волнуется.
– Я вчера разговаривал с Борисом Эдмондовичем.
– Как он, я не видела его недели две.
– У него проблемы с сыном, я слишком поздно узнал, что он наркоман и торговец наркотиками.
– Да, он всегда это скрывал. Это самое тяжелое, что есть в его жизни.
– Да, это тяжелое, но мне показалось, что у него есть еще одна причина для подавленности его духа. Не догадываетесь?
– Не буду обманывать, что не догадываюсь. Полагаю, вы говорили обо мне. – Ксения посмотрела мне прямо в глаза.
– Он волнуется по поводу вашего предстоящего брака. Ему кажется, что вы будете не так счастливы, как ему бы этого хотелось.
Мне показалось, что эти слова сильно задели Ксению.
– Я открою вам маленький секрет, однажды мы уже говорили на эту тему, и я ему сказала все, что я об этом думаю. Он не имеет право вмешиваться в мою жизнь.
– А есть кто-нибудь, кто имеет?
– Нет, и не будет никогда – сказала она, но не так твердо, как ей хотелось бы. – Чего же он добивался от вас? Чтобы вы помогли отговорить меня от этого шага?
– Нет, этого он не просил, он просил помогать вам, если вам будет трудно.
– И вы обещали помогать?
– В общем – да.
– Полагаю, что это не обдуманное решение с вашей стороны.
– И все же давайте договоримся: если у вас возникнут какие-либо затруднения, если понадобится помощь, вы обратитесь ко мне без всякого стеснения. Этим вы окажете мне услугу, потому что помочь вам – для меня самая большая радость.
Ксения несколько минут молчала. Я видел, что пару раз она уже собиралась что-то произнести, но в последний момент передумывала. Вместо этого она внезапно встала.
– Я жду вас в 7 часов в студии.
Потом мне говорили, что это было лучшее мое выступление. Мне трудно что-то сказать по этому поводу, у меня было такое чувство, что я и слова, которые я произносил, были совершенно отделены друг от друга. Я испытывал такое волнение, что даже не видел лица ведущей и плохо понимал вопросы, которые она мне задавала. Но, как мне сказали те, кто меня слушал, отвечал я на них просто блестяще. Особенно удалось мне обращение к работникам милиции и прокуратуры, в котором я призывал их прислушаться к голосу своей совести и встать на сторону закона.
Почему-то мое не слишком длительное перевоплощение в образ звезды телеэкрана так утомило меня, что когда закончилась передача, я вдруг почувствовал себя очень измотанным. Но я не уходил из телестудии в надежде поговорить с Ксенией и может быть даже проводить ее домой. Но она куда-то исчезла и я тщетно прождал ее почти полчаса в вестибюли.
После чего я отправился на ее поиски, но Ксении нигде не было, и никто не мог сказать, где она. Наконец мне пришлось с грустью признать тот факт, что она не захотела общаться со мной без нацеленных на нас камер и скрылась в неизвестном направлении.
Я приехал домой в надежде выспаться. Зазвонил телефон, я поднял трубку почти уверенный в том, что звонит Ермохин с последними сведениями о поиске Очалова.
– Кореш, да ты оказывается великий оратор, так здорово говорил по ящику. Я просто не мог оторваться. А какие перспективы обрисовывал, у меня дух аж захватывал. Ничего не скажу, молодец, братва от тебя в восторге. И «мусор» весь дрожит от нетерпения доказать тебя преданность. Но это я так попутно, не мог удержаться, что не выразить свой восторг. А вообще-то я по другому поводу звоню. Дела наши с тобой совсем плохие, больно уж неугомонным ты стал. Буквально проходу не даешь. Вот скажи, зачем приют разгромил, знаешь, в какой убыток ты нас ввел? Э, да ты чего молчишь, ты слушаешь меня?
– Я тебя слушаю, подонок.
– Ругаешься, это ты напрасно, кореш. Ты пожалеешь, что так не учтив со мной. Все невежливые люди – мои враги. Я чего хочу сообщить, я тут одну штуку придумал, как тебя ударить в самое больное место, да так, чтобы ты от боли завизжал. Классный будет наезд. Я тебе гарантирую, будешь ты у меня как шелковый. Но уж извини, пощады не жди; как ты нас, так и мы тебя. А пока погадай, помучайся, куда же я нацелил свой удар? Жди его каждый день, в любую минуту и погоду. Ни дня теперь не будет у тебя покоя, мой дорогой кореш. Так что пока прощай.
Если пять минут назад я валился с ног от желания спать, то теперь сна не было ни в одном глазу. Монахову не откажешь в уме, он знает, как заставить человека потерять покой. Что же за удар он готовит? И когда он его нанесет? Судя по всему он хочет насладиться моими мучениями, поэтому вряд ли сегодня что-то произойдет. И все же.
Я набрал номер квартиры, где жила моя мать и Оксана. К телефону долго не подходили, и я стал уже беспокоиться. Но наконец трубку сняли и мне ответила недовольным голосом человека, которого разбудили, Оксана.
– Это я, Владислав.
– Я рада, что ты позвонил. – Голос Оксаны изменился, в нем действительно зазвучали тихие аккорды радости. – Как у тебя дела?
– По-моему о моих делах известно всему городу. Разве не так?
– Ты прав, мы очень внимательно следим за тобой.
– Ты имеешь в виду и мать?
– Да, она сильно переживает за тебя.
– Это на нее не похоже.
– Мне кажется, она меняется. На нее сильно влияет отец Анатолий. Он довольно часто заходит к нам.
– Не знал.
– Разве? – удивилась Оксана.
– Слушай, я звоню по другой причине. Скажи, у вас все спокойно?
– Да. спокойно.
– Я тебя прошу, закройся по лучше и никому не открывай. И если возникнет какая-либо опасность или вообще что-то необычное – немедленно звони мне. Ты меня поняла?
– Да, а что случилось?
– А как раз звоню тебе для того, чтобы ничего не случилось. И прошу, не пускай никуда детей одних. Завтра вы все уедете на некоторое время из города. Готовься.
– Но у меня дела, работа.
– Речь идет о твоей жизни, о жизни твоих детей. А с работой мы как-нибудь договоримся. Ты меня поняла?
– Да.
– Молодец. И прежде чем снова лечь спать, проверь еще раз все запоры. Хорошо?
– Хорошо.
Я немного успокоился. Если это то самое направление удара Монаха, то здесь у него ничего не выйдет. Завтра я увезу их куда-нибудь подальше. И все же я не был до конца уверен, что разгадал намерение бандита.
Я стал раздеваться, когда с вахты мне позвонил охранник и сказал, что ко мне просится какая-то дама.
Неужели Ксения, радостно пронеслось в голове. Но ее хорошо знала охрана и пропускала свободно в дом, без звонка ко мне.
– Что за дама?
– Ее зовут Ирина Григор.
– Ирина Григор?!
– Да, Ирина Владимировна Григор. Так по паспорту, – сказал охранник.
Я сел на кровать. Наверное, я бы меньше удивился, если бы мне сообщили, что ко мне рвется пройти папа римский.
– Пропустите посетительницу.
– Нам ее обыскать?
– Не надо, – после небольшого колебания сказал я.
Я не то, что волновался, скорей я испытывал замешательство, смешанное с любопытством. Какая она стала, ведь мы не виделись более пятнадцати лет.
И вот она вошла, моя первая большая любовь. Выглядела она великолепно, по крайней мере, одета была шикарно. Я не великий знаток высокой моды, хотя моя жена и пыталась меня приучить к ней, так как больше всего на свете обожала одеваться, но я сразу понял, что костюм Ирины пошит у какого-нибудь известного кутюрье. Впрочем, гораздо больший интерес представляло выражение ее лица, а вот оно не очень гармонировало с великолепным нарядом, было скорей растерянным и неуверенным в том, что здесь ее доброжелательно примут. И надо сказать, для таких опасений основания у нее было достаточно.
Мы стояли друг против друга, испытывая смущение и нерешительность.
– Ты не против, если я сяду, – сказала она.
– Садись, коли не боишься память свой шикарный костюм.
Она взглянула на меня и ответила тем, что села на стул, плотно приставив колени друг к другу, которые безуспешно пыталась прикрыть короткая юбка.
– Я понимаю, ты удивлен моим приходом.
– Честно говоря, да. И когда узнал, что ты стала женой Григора, был удивлен не меньше. И если до того у меня было желание повидаться с тобой, то затем оно сразу пропало.
– Я понимаю.
– Вот как. А я не понимаю, как ты могла так поступить.
– Это сложно объяснить даже самой себе. А уж другому человеку… Так вышло; ты не представляешь, до чего он был настойчив и обходителен. И я не устояла.
– В конце концов, это твоя жизнь, вряд ли нам стоит обсуждать эту деликатную тему. Зачем ты пришла? Тебя прислал Григор?
– Ты, наверное, не поверишь, но я пришла по своей инициативе.
– И что ты хочешь мне предложить?
– Ничего. Мне хотелось тебя увидеть. С того самого момента, когда я узнала, что ты вернулся в город.
– И когда ты это узнала?
Ирина посмотрела на меня.
– На следующий день после того, как ты приехал.
– Ты очень терпеливая, если решила это сделать только теперь.
– Я надеялась, что ты сам захочешь меня увидеть. Я долгое время вспоминала о тебе.
– Я все понимаю, но сейчас ей богу не та ситуация, когда можно предаваться воспоминаниям. Между мною и твоим благоверным идет самая настоящая война. Почти каждый день кто-нибудь на ней гибнет. Ты что-нибудь слышала об этом?
– Это ужасно, – прошептала Ирина. Ее лицо вдруг стало красным, как панцирь сваренного рака.
– Я разделяю с тобой это мнение. Но тогда я не понимаю, как ты можешь оставаться с ним?
– Это нелегко объяснить.
– Опять нелегко. Так все можно оправдать: я убил человека, но почему, не могу объяснить. Я вышла за муж за подонка, за уголовного преступника, но почему я сама не пойму. Тебе не кажется, что это немного даже забавно. В конце концов нам уже не по восемнадцать лет.
– Ты, наверное, прав, но для меня это в самом деле так. У нас двое мальчиков, и они оба обожают отца. Ты не знаешь, какой Герман хороший отец.
Я тяжело вздохнул.
– А ты не задумалась, сколько детей из-за него остались сиротами? Ты знаешь, что все городские детские дома переполнены. Недавно я подписал постановление о создании еще одного сиротского приюта. Не знаю только, где для этого найти деньги. У тебя нет?
Ирина грустно покачала головой.
– У меня нет ни копейки, все деньги у Германа.
– Так ты выходит нищая. Может, тебе подать на пропитание?
– Прошу тебя, не надо, я не за этим пришла.
– А зачем? Вспоминать прошлое? Не знаю, как ты, я не в том настроение. Я так устаю от настоящего, что на это занятие не остается ни сил, ни желания. А совместного будущего у нас, думаю, не будет.
Внезапно Ирина закрыла лицо руками и затряслась в рыданиях.
– Я не знаю, что делать, ты не представляешь, что у нас сейчас творится.
– И что творится?
– Герман пребывает в постоянном страхе. При одном упоминании твоего имени он начинает бешено ругаться. Я не знала, что можно так кого-то ненавидеть. И он все время упрекает меня.
– Тебя-то в чем упрекать. Разве ты неверная жена, не желающая бросить своего мужа-бандита?
– Пока тебя не было, у нас было все нормально.
– Я значит виноват. Ты живешь в великолепном доме, а что дом построен не на фундаменте, а на крови – тебе наплевать.
– Да, я знаю, так все и есть. Хотя долго я не представляла об истинных масштабов его деятельности. Потом когда узнала, было поздно, я как раз была беременна вторым ребенком.
– Ты помнишь Анатолия, моего лучшего друга?
Ирина кивнула головой.
– Мы встречались с ним недавно.
– Он, кажется, встречается со всеми. Ну, так вот, он бы скорей всего привел бы евангелическую притчу о блуднице, в которую бросали камень. Я тоже не без греха, и мне не хочется бросать в тебя камни. Но это все, что я могу для тебя сделать.
– Ты не можешь быть таким бессердечным ко мне. Ты не понимаешь, что с тех пор, как ты здесь, наша жизнь постепенно стала превращаться в ад. Я тебя умоляю, сделай что-нибудь, чтобы все успокоилось.
– И что я, по-твоему могу сделать? – спросил я, заинтересовавшись.
– Но почему бы тебе не уехать. Я знаю людей, которые за это готовы заплатить тебе огромную сумму.
– Интересно. И во сколько же оценивают мой приход на вокзал с моим стареньким чемоданом в руках?
– Десять миллионов долларов.
Я присвистнул.
– Есть о чем поразмыслить.
Я вдруг поймал брошенный на меня украдкой взгляд Ирины, и мне показалось, что в нем затаилась надежда на то, что я приму столь щедрое предложение.
– Видно здорово я кому-то насолил раз от меня так дорого откупаются.
– Так что ты об этом думаешь? – спросила Ирина. – Мне сказали, что ты можешь получить деньги уже завтра.
– Завтра у меня уже могут быть десять миллионов долларов, – мечтательно произнес я. – Никогда даже близко не держал такой уймы баксов. И ты мне их принесешь?
– Если ты хочешь? – Глаза Ирины все больше и больше наполнялись надеждой.
– Нет, – сказал я, – этого мало. Я стою больше.
– Сколько?
– Один миллиард долларов, – торжественно произнес я.
Ирина посмотрела на меня и вдруг истерично засмеялась.
– Да у нас во всем городе, если собрать все имеющиеся деньги, не наберется такой суммы.
– Что делать, – притворно вздохнул я, – значит сделки не бывать.
Только теперь до нее дошел подлинный смысл этого торга. И сразу с ней произошла разительная перемена; она вдруг как-то погасла, плечи опустились вниз. И я понял, что она действительно всерьез надеялась склонить меня принять эти деньги. Ей, в самом деле, кажется, что лишь избавившись таким образом от меня, она спасет свое личное благополучие. Неужели она не понимает, что в любом случае оно не может долго продолжаться; богатство, собранное на крови, рано или поздно убивает своего владельца.
– Я надеялась, что ты все же не забыл наше прошлое.
– Прошлое не должно управлять будущим, – сказал я. – Лучше бы нам вообще не встречаться. По крайней мере у меня бы остались о тебе совсем другие воспоминания.
– Ты очень непримиримый и жестокий человек. Тебя даже не останавливает, что благодаря тебе двое совсем маленьких мальчиков могут остаться сиротами.
– Если им суждено стать, как ты говоришь, сиротами, то виноват в этом не я. Когда Герман вступил на свой путь, он думал о том, чем это однажды для него может кончиться? Теперь он трясется от страха, он подсылает ко мне тебя и жертвует десятью миллионами долларов, чтобы только отделаться от меня. Это ли не признание того, что он занимается преступной деятельностью.
Кажется, мы оба одновременно поняли, что продолжать разговор – занятие не только для нас обоих бессмысленное, но и крайне утомительное, способное только еще больше отдалить нас друг от друга. Какие бы не были отношения между нами сейчас, нас все же крепко связывала нить прошлого. И перерезать ее было не так-то просто. И все же Ирина не уходила, словно еще на что-то надеялась или чего-то ждала. Я смотрел на нее и с удивлением думал, что когда-то я был чуть ли не до безумия влюблен в нее, мучился, совершал какие-то нелепые и дерзкие поступки и был готов буквально на все, чтобы завоевать ее благосклонность, поймать один нежный взгляд. Что осталось от всего этого мощного урагана чувств, в какую-то даль они умчались? Я невольно вздохнул, и этот вздох словно бы послужил сигналом для ее ухода. Ирина встала.
– Прости, что нарушила твой отдых. Наверное, ты сильно устаешь. Столько работы.
– Работы много и я сильно устаю. Но это приятная усталость. Я напоминаю себе дворника, с каждым махом метлы которого в городе становится меньше грязи.
Ирина посмотрела на меня, но ничего не сказала. Я проводил ее до выхода.
– Прощай, – сказала она.
– Прощай, – ответил я. Я был почему-то уверен, что больше мы никогда не встретимся хотя бы по той простой причине, что в этом нет никакой необходимости.
Я закрыл дверь, быстро разделся и нырнул под одеяло. Как хорошо, что тот, кто нас однажды зачем-то создал, придумал нам в утешении сон, позволяющий хотя бы на несколько часов забывать о том кошмарном и страшном мире, в котором он нас поселил.