На рассвете молодежь расходилась по избам. Все шли босыми, чтобы впиталась роса, в эту ночь имевшая целебную силу. Искорка шла одна. Она нагнулась три раза, каждый раз со словами: «Умоюсь святою росою, со златою зарею согреюся, цветами ее покроюся. Посули Боже честь девичью, уважение обще». Ей сегодня не выпало найти суженого, а это значило, что все еще впереди. Доброшка был чересчур настойчив, и пришлось его оставить. Ничего, если захочет серьезных отношений – значит свататься придёт или вено родителям передаст. Под утро она с подругами пускала по течению небольшой реки, впадавшей в озеро, венки. Если веночек плыл дальше, значит, будет случай выйти замуж, если пристанет к берегу, то в этом году придётся быть одной, а вот если утонет, готовься к несчастью какому-нибудь. Она долго бежала за своим, а он плыл и плыл, до самого озера – получается, что ещё улыбнётся и ей счастье. А любовь творить без замужества с испокон веков грех и позор, потом сраму не оберёшься. Скажут, слаба к сластолюбию и уж никогда никому не будешь больше нужна.
По пути к дому она громко делилась впечатлениями о своей встрече с Доброшкой:
– Токо остались наедине, набросился и враз за пельки мяне хватати зачал. Куды с таким охальником справу иметь.
Она чуть подала грудь вперед показывая, какие у неё налившиеся девичьими соками груди.
– А ты што жа, утекла? – спросила одна из подруг, в этот вечер, как и она оставшаяся без жениха.
– Да оходила, што под руку подвернулося.
– Штобы ведал пошто девичью честь замарати! – со смехом высказалась ещё одна подружка.
– А як жа инакаше, – рассудительно подтвердила Искорка.
Ратибор и Славна распрощались на околице. Осмелев, он склонился и поцеловал ее в губы.
– Я заутра приду, вено отчию тваму принесу.
Славна улыбнулась и, кивнув на прощание, поспешила к своей избе.
Молодой воин, пропуская Ратибора через калитку, сделанную в крепостных воротах, как то грустно улыбнулся. Княжич быстро вбежал по широкой лестнице на крыльцо, поднялся на второй этаж и, ступив за порог, услышал из глубины через открытую дверь в другой горнице голос матери: «Сорву я для лады три былинки, черну былинку паложу ворону в гнездо, свитое у семи дубов, иде конь пасется богатырский, червлену былинку пошлю за море, иде меч кладенец дожидаится, а белу былинку на лугу найду, иде колчан с каленою стрелою. Черна былинка, дари яму коня богатырского, червлена – неси яму меч кладенец, бела – отвори колчан с каленою стрелою. Победи ты ворогов лютых и вернися домой, иде усе тябе дожидаюца…».
Ратибор прошел в горницу, где прямо возле оконницы стоял небольшой деревянный столик, на нем лежали серебряное писало, две чистые и одна небольшая дощечка, искрещенная вырезанными на ней буквами. Он склонился над нею:
«челом бьет тябе друже воислав с чадом сваим шлю тябе сие послание и закликаю о помощи пришли на землю нашу неведомо кем званый новы князь рюрик со варягами и хоча обкласть нас данию непомерною надежа токмо на тябе на веце решилися тябе князем выбирати не остави нас друже вадим сотвори добро надежа наша будь ласка скора приезжай»
Ратибор оглянулся в сторону лежни, из нее вышла мать подвязанная темным платком.
– Мама…, – начал он говорить, вопросительно смотря в ее грустные глаза.
Она остановила его жестом руки и тихо произнесла:
– Отче уехал в Ладогу, тябе не дождалси.
– Мужье справа, чай не в первой такое, – видя печаль на ее лице, уверенным тоном, пытаясь придать своему голосу уверенность, пробасил сын.
– Токмо ноне сердечко заходится, – отвечала ему Милена. – Вороны усе утро граяли, не к добру сие. Он жа не дал на дорогу заговор начитати, отмахнулси и съехал. – Она смахнула выступившие на глазах слезы.
– Обойдетси, мама, – ответил сын и, вздохнув полной грудью, робко проговорил. – Я жа хачу за дочку Бобреца Славну свататься.
Милена в ответ проговорила.
– Ишо не легше. В Белоозере у князя Остомира красавица дщерь Млада, и ровня тебе. Або иноземную принцессу якую сыщем, а на што тябе из простых людишек-то?
– Я сам за сябе ужо магу ответ держати, – строго отвечал Ратибор. – Люба она мяне и будеть со мною.
Его мать покорно склонила голову.
– Подожди хоть отче возвернетси.
– Дождемси, – согласился с ней сын.
Проходя в лежню, где вместе с ним на полатях у другой стены спал младший брат, добавил:
– Усе одно не отступлюся.
Ладья Вадима с дружинниками и опытным Ставро, высоко задрав разукрашенный нос, легко рассекала волну. Плыли по течению, да еще попутный ветерок наполнил небольшое ветрило-парус, так что Смешок, пристроившийся на корме возле рулевого Нечая, с удовольствием любопытного подростка оглядывал проплывавшие мимо них высокие дерева и лесистые холмы.
Прежняя дорога была куда тяжелее, тогда ему приходилось, видя нелёгкий труд гребцов, самому подсоблять им, да и мелких поручений было немало: то водички подать, то тряпицу, чтобы обтереться от пота.
Ставро подошёл к Вадиму.
– Немало ли мы воев с дружины прихватили?
– Ды чай ко сваим идем, – ответил ему князь. – Патома Изборск без абароны не оставишь, таго гляди тать-разбойная нагрянить, хто защищать жен и чад наших будить?
– Тожа добре, – согласился с ним Ставро.
Смешок по еле приметным для памяти меткам осознал, что они подплывают к местам, где пропали Лад и Жирочка. Вот они миновали место прежней стоянки – это была небольшая полянка возле самого берега. Снова потянулись ряды лиственниц. Прибрежные воды были словно затянуты зелёным ковром с яркими желтыми кувшинками и белыми цветками сказочных лилий.
Неожиданно раздался голос князя:
– Нечай, повертай к берегу!
Ладья замедлила ход и, развернувшись под сильными гребками, воткнулась носом в невысокий песчаный берег. Рядом с нею на небольшой отмели образовавшей что-то вроде небольшого островка они увидели распухшее тело утопленника.
Вадим и Ставро легко перепрыгнули с ладьи на песчаный островок.
Князь склонился и острым сеченем срезал с погибшего холщовую сумку. Он вытряхнул содержимое прямо на песок. Это была завёрнутая в кусок кожи берестяная грамота с нацарапанными буквами, размокшая рубашка и короткий ножичек в кожаных ножнах, на её деревянной рукояти был выжжен знак Коловрата.
Смешок с приличного расстояния сумел разглядеть рукоятку ножа.
– Это Лада нож-засапожник!? – воскликнул он, испуганным голосом узнавая нож своего товарища, который тот носил за голенищем сапога.
Вадим взял в руки берестяное письмо:
«незыбываемый мой нечаюшка трижды слала тябе послания да видно не одно не дошло зло якое супротив нас творитися приезжай за мною уйду я от княгини за табою куды позовешь пусть разгорится серце твае и тело твае и душа твая страстью ко мне а я без тябе свету белого не мыслю забери мяне отсель до поскорее любяща дубрава»
– Нечай, эта не тябе ли послание? – спросил князь кормчего. Тот в это время приподнялся со своего места и наблюдал за происходящим. – У тябе с девицею видать крепко любовь завязалося – продолжал князь, – ты тады ишо княгиню срамным словом назвал? Чуть с тябе оне пять десятков гривен за то не узяла. Або казала: «Иде туды, не ведаю куды, прынеси то, не ведаю што».
Нечай спрыгнул к ним и взял в руки письмо. Он внимательно прочитал послание и произнес:
– Видати мне отписано.
Сидевшие в лодке дружинники усмехнулись.
– Иде смерть, тама и любовь бродить, – произнес Ставро.
– Заночуем тута! – распорядился Вадим. – Человека схороним, да и следы пошукаем.
Скоро на берегу был разбит лагерь.
Князь порасспросил Смешка о событиях последних дней, происходивших в Ладоге и про его путешествие с купцами. Мальчик рассказал, как незадолго до отплытия с ними увязался Жирочка. Дубрава отдала своё письмо Ярилко, а тот при всех передал его Ладу, выдавая за послание князю Вадиму. Но письмо князю ещё до этого он вручил Смешку, чтобы из остальных никто не мог и предположить, что такое дело могли поручить мальчику. Видимо отец Лада надеялся, что его более взрослый сын в случае непредвиденных обстоятельств сможет за себя постоять и настоящее письмо всё одно не попадёт в чужие руки, и послание князю в любом случае дойдет.
Вадим, ласково глядя на мальчика, произнес:
– Тябе стало быть повезло, а може и сжалилися над тобою вороги, – он немного помолчал. – Рюрик из роду Рарогов – соколов и радня мне. Птаха видать высакародна, а суть у кажнага разна.
Смешок поплакал по своему старшему другу тайком, скрывая от остальных воинов слезы, и вместе со всеми принялся складывать краду – погребальный костер, чтобы по обычаю предать тело друга огню. Пепел погибшего решили матери земле – Макоши не предавать, а отвезти в горшочке отцу.
Утром ладья с трудом оторвалась от берега и, развернувшись по течению, подталкиваемая ударами вёсел, продолжила свой путь.