За рекою в урочище Плакун выкладывали крады – прямоугольники берёзовых и дубовых поленниц высотою по плечи человека, сажени в три друг от друга, внутрь бросали множество сухих веток. На одну краду брали берёзовых поленьев в десять раз по весу больше веса человека. Верх крады был в виде ладьи, и нос смотрел на закат солнца, чтоб уходили души Даждьбожьих внуков вслед за солнцем.

Погибшие, обмытые и переодетые в белые одежды, лежали покрытые покрывалами с серебряными монетами на глазах. Три дня перед похоронами волхвы читали напутствие. Прощались родственники. Женщины поставили каждому в ноги по горшочку с едой.

От Рюрика принесли дорогой меч в отделанных золотом ножнах, его положили Вадиму на краду. Передал он и посуду всякую, амфору с греческим вином, много различной снеди, корчагу медовухи. На словах от его имени Дедила передал, что налог на дадожан отстаётся прежним.

Ладожане многие милодары положили в дорогу воинам.

Снежану – супругу Воислава и Метелицу – жену Домашки поддерживали под руки близкие.

Драган, Тешка и многие ладожане стояли с хмурым видом и недоброжелательно косились в сторону пришедших на похороны Веремида, Руальда и Олега, чтобы отдать дань уважения павшим воинам. Были у всех большие сомнения и в болезни Рюрика, якобы раненого Аскольдом. Особенно в том, что всё произошло без их на то ведома.

– Може и княже сам пожаловать, чести убиенным и сроднику оказати, – криво усмехнулся в сторону Дедилы могучий Колот.

Дедила обернул к нему худощавое лицо.

– Захворал дуже князь. Силов нету. Кровинушки многа патерял. Вон Олега Вящего прислал – сваго ближайше сподвижника. – Дедила указал головой в сторону Олега.

Колот снова горько усмехнулся, то ли от недоверия к словам княжеского посадника, то ли от горя, свалившегося на головы жителей Ладоги.

Дубрава, уже обессилевшая от горя, стояла молча возле крады с телом Нечая. Готовая по древнему обычаю уйти за своим любимым по следу катившегося к закату солнца, она всё же прислушалась к уговорам ставших ей близкими в горе Метелицы и Снежаны и отказалась от задуманного.

Смешок, несмотря на свалившуюся на сердце мальчика тяжесть, помогал Ярилко и Богухвалу собирать воинов в последний путь.

Ярилко кивнул мальчику на крады.

– Душа посля сожжения тела не томиться на земле. Сразу возносится в Ирий-рай.

Богухвал слегка склонился к Ярилко.

– Пора зачинати.

– Зачинай, – ответил он, возлогая обязанности по погребению воинов в это тяжёлое для него время на Богухвала.

Высокий волхв вознёс руки к небу и произнёс:

– Боже! О-о – Боже! Слава те Боже! – и далее нараспев выводил слова:

«Славься Перун – бог Огнекудрый! Он посылает стрелы в врагов, верных ведет по стезе. Он же воинам – честь и суд, праведен он – златорун, милосерд! Как умрешь, ко Сварожьим лугам отойдешь и слово Перуницы там обретешь: То никто иной – русский воин, вовсе он не варяг, не грек, он славянского славного рода, ……… вы совсем не такие, как греки, вы имеете славу иную. вы дошли до нашего Ирия, здесь цветы увидели чудные, и деревья, а также луга. Вы должны тут свивать снопы, на полях сих трудиться в жатву, и ячмень полоть, и пшено собирать в закрома Сварога небесного, Ибо то богатство иное! На Земле вы были во прахе, и в болезнях все, и в страданиях, ныне же будут мирные дни….».

Златогор передал ему зажжённый факел. Все смолкли. Богухвал поднёс факел к первой краде с Вадимом Храбрым. Пламя быстро охватило сухие ветки и потянулось кверху. Затем поднёс факел к другой краде – так поочерёдно он подходил и поджигал каждую. Через минуту огромный столб огня вознёсся над первой крадой.

– Отошёл князь к Сварогу небесному, – негромко произнёс кто-то из присутствующих, но так, что услышали почти все.

После обряда сожжения все расселись неподалёку за расставленные столы и приступили к тризне. Ковши с медовухой черпали из корчаг. Говорили о покойных только хорошее и доброе. Молодые люди в лёгком хмелю взялись состязаться на мечах. Потом снова садились к столам, уставленными яствами, чтобы ещё и ещё раз помянуть ушедших добрым словом и достойно проводить их души.