Ночь через несколько дней после отъезда волхва выдалась темная. Звёзд почти не было. Луны тоже не видно. Темно. Избы ладожан и без того погружённые в траур стояли еле видимыми силуэтами. За крепостной стеной у княжеского терема слышались разговоры и смех. Потом и там всё стихло.

В доме Снежаны скрипнула дверь, и, послышался её приглушённый голос:

Перун-перуношко, защити дитяти моё От стрелы калёной, от меча булатного, От копья вострого, от супостата усякого. Нощь – нощенька, скрой чадо от взоров ворожьих. Не рубити яго не резати ни каму не дозваляти.

Лёгкой поступью еле слышно от избы прошуршали чьи-то осторожные шаги. Дверь тихо прикрылась.

В избе ещё долго слышался негромкий женский голос:

«Беру три тавинки: чёрну, белу, красну. Красна лети за окиян-море, на остров Руян, иде меч кладенец, черну травинку понесу сама для чёрна ворона, што свил гнездо на семи дубах, во гнезде уздечка бранна со коня богатырского, белу травинку запахну за пояс, на поясе колчан с калену стрелою. Черна травинка, няси уздечку бранну, бела травинка колчан с калену стрелою, красна травинка, неси меч кладенец. Обратаю коня ретивого, каленою стрелою прогоню супостата, отобью мечом силу несметную».

Когда наступила полная ночная тишина, и время покатилось ещё невидимым солнечным колесом к рассвету, а на людей напал глубокий крепче, чем от воздействия самой жгучей медовой браги сон, из дремучего леса за княжеской крепостью вылетела огненная полоска и рассыпалась искрами по крыше главного терема. Потом вторая, третья. Описав дуги, огненные змейки впивались в деревянные строения за крепостной стеной. Всё то, что могло гореть, скоро было объято пламенем. Выскочившие полураздетые варяги спасали, что попадало под руку. Княжеская прислуга металась с узлами по двору. Стоял плач и вой.

На рассвете можно было увидеть масштабы постигшего бедствия. От прежней роскоши теремов уцелело немного. Пахло гарью и кое-где ещё дымились головёшки.

Рюрик метался по берегу. Несколько варягов его дружины стояли неподалёку. Княжеская челядь разместились в деревянных строениях, предназначенных для приезжих купцов. В отгороженном наспех уголке на сколоченных топчанах горевали Ждана, Дубрава и беременная Ефанда.

Когда Рюрик более-менее успокоился, к нему подошли Олег и Веремид. Веремид поинтересовался:

– Што деять будем, княже?

Рюрик оглядел его своими голубыми глазами, на этот раз потемневшими, как мутные воды Волхова:

– К Ильмень озеру пойдём. Новый град рубить думаю. Усё сызнова зачнём.

– Обидчиков не след найтити и покарати?

В разговор вмешался Олег:

– Кромя беды и усобицы енти поиски принесть ничаго не можуть.

– Будеть ишо случай отыграться, – усмехнулся Рюрик, указывая взглядом на избы ладожан, стоявшие по берегу реки.

– Верно слово княже молвить, – произнёс Олег.

Через неделю суда варягов, загруженные под завязку имуществом, инструментом и провиантом отплыли в сторону большого озера. Мнения жителей Ладоги по поводу отплытия княжеского семейства разделились. Одни приветствовали ожидаемую свободную жизнь. Другие делились слухами о неминуемом голоде из-за угасания торговли и малую защищённость без регулярной дружины князя. А кое-кто поплыл следом.