Поздним вечером тысяцкий Воислав, взяв с собою сына, направился к древнему капищу. Там они встретились с Ярилко. Высокий старик с длинной седой бородой приветливо приобнял старого знакомого:

– Здраве буде, Воислав!

– Здравия и тябе, Ярилко! – отвечал вновь утвержденный тысяцкий на приветствие старого волхва.

– Слыхал, новы княжич у нас объявилси?

– Была справа, – согласился Воислав, – седни поутру на вече Рюрика князем избирати. Супротив никаго не было.

– Я-то не смог притить, – старик закашлялся, – прихворнул малость. Ды нас волхвов усе мене слушають и спрашивають – все сами ведають. Ды и Святомир у Жданы в почете. А вскорости гляди и нова вера наступить. В Суроже кады жил, славны были времена, – вздохнул старый волхв, он устремил свой взгляд куда-то вдаль поверх головы Воислава в сторону реки.

– С князем Буревоем древни земли тада русские вои возвернули от града Корсуни до града Корчева и град Сурож знова от греков отвернули, владения воссталися от моря Варяжского до моря Русского. От полудня до полуночи. От восхода до заката. И венды, што возле готов обитали, коих долго ждали, тады явилися на поддержку. Славяне усе занове сплотилися. Ну, лады, – хотел он было закончить разговор, но взглянув на Воислава и, видя его заинтересованность, вернулся к прежней теме. – Дык тады и посадил воев сваих Буревой на ладьи и, повел на Цареград, две сотни ладей шло, а то и боле. Ты малой ишо тады в походе был.

Воспоминания перенесли старого волхва вместе с автором этой книги ко времени прежних побед.

…Молодой византийский император Михаил III в то время стал полновластным хозяином империи. Три года прошло, как он по совету родного дяди Варды заточил регентшу – свою собственную мать, своенравную и властолюбивую Феодору в монастырь. Сам Михаил вот уже несколько месяцев находился с основным войском для усмирения сарацинов в Малой Азии. Из воспоминаний о Феодоре он больше помнил не материнские ласки, а ненавистного ему логофета Феоктиста – хитрого и ловкого приближенного, от её и его имени управлявшего гражданскими делами империи и проявлявшего полное невнимание к нему. Однажды он внял совету все того же дяди Варды и с помощью наемного убийцы навеки убрал его из своей жизни. Теперь Михаил мог отыграться за прошлый недостаток власти, а более всего за недостаток материнской любви.

Его ближайший собутыльник и соратник Имерия Грила – худой с длинным крючковатым носом в привычной для себя роли шута возглавлял многочисленную свиту императора, обряженную в монашеские одежды и бродившую в поисках развлечений по прибрежному городку, где остановилось на ночлег войско. Сам Имерия накануне вечером, когда вся свита гуляла, сидя за столом и осушала бокалы с вином, отличился тем, что поднялся над столом и, испуская газы из заднего места, затушил сразу несколько свеч. Восхищённый император пожаловал ему за это сто литр золотом. И вот с раннего утра хмельная ватага, воодушевлённая новым развлечением, причащала всех без разбору из горшка, наполненного доверху перцем и горчицей. Михаил в длинной черной сутане подносил каждому встреченному на пути человеку ложечку жгучих приправ. Путник, видя перед собою угощавшего его императора, с готовностью принимал из его рук, называемое Имерией святое причастие. После того как человек начинал кривиться от жгучей боли, свита громко и дружно гоготала.

Всадник на белом коне на полном скаку остановился перед захмелевшею толпою, и тотчас оставив седло, подбежал к Варде, что-то быстро шепнул ему на ухо и, оседлав своего коня, быстро умчался.

– Варвары осадили Новый Рим! – громогласно провозгласил Варда. Молодой император оглядел хмельным взором свиту и вытянул руку по направлению к месту своей ставки. Все последовали за ним. В большой и просторной палатке Михаил подошел к столу, с приготовленными на нём блюдами из мяса пятимесячного ягненка, а также трехгодовалой откормленной особым способом курицы и ещё вымени молодой свиньи, вперемежку с множеством фруктов и сладостей. Рядом с мясными блюдами стояло множество кувшинов с вином и вазы с другими обильными яствами.

Он плеснул себе в кубок из кувшина темно-красной жидкости и залпом выпил. Бросил кубок на стол, отошел в угол палатки и, взгромоздившись на ложе, застеленном прошитым золотыми нитями покрывалом, мгновенно заснул.

Все с улыбками переглянулись, но дядя императора тут же взял руководство на себя. После короткого совещания он поручил стратигу – своему родному брату Петрону во главе конной фемы спешить на выручку в столицу.

В это время на виду жителей Константинополя возле бухты «Золотой Рог» у берега стояли сотни ладей, загружаемые добычей. Часть судов с большим трудом удалось перетащить по довольно крутому берегу в саму бухту. Ладьи с более мелкой посадкой самостоятельно преодолели цепь, преграждавшую вход в узкий изогнутый залив. К судам подносили простое и богато отделанное благородными металлами и драгоценными камнями оружие, ткани, посуду, провизию.

Со стен крепости за незваными гостями со страхом наблюдали воины гарнизона, возглавляемые эпархом Орихом, пожилым и осторожным градоначальником. Как и многие византийцы, он считал, что опыт и изучение проблемы излишни. Задача человека состоит не в том, чтобы развивать истину, а в том, чтобы ее усвоить, и усвоить на основе уже изложенных догм или указаний сверху. Истина на основе вывода авторитета была для него непоколебима. Поэтому решительных действий он не предпринимал, полагая, что извещенные им вышестоящие начальники должны вот-вот отдать ему необходимые распоряжения.

И в этом был свой резон, потому что город имел внушительные укрепления. Общая протяжённость крепостных стен была шестнадцать вёрст. По периметру стояли четыреста башен. Самыми мощными были стены Феодосия, пересекавшие Босфорский мыс от Мраморного моря до залива. Они были возведены в три ряда. Первый ряд защищал глубокий и широкий ров с водой. Второй ряд усиливали высокие пятнадцати саженные башни. Третий толщиною около семи сажень защищали башни высотой в сорок саженей. Башни имели устройства для метания камней и поливания неприятеля горячей смолой. Вдоль стены находились помещения для стражи. Основания стен Феодосия уходили глубоко под землю, что исключало возможность подкопа. Через ров были сделаны лёгкие деревянные мостики, легко убиравшиеся на ночь. Остальные стороны города окружала морская вода. В сочетании с высокой крепостною стеною на берегу она делала его почти неприступным.

Рядом с эпархом взирал на происходящее и патриарх Фотий, полчаса назад вернувшийся из собора Святой Софии, где он вознес не одну молитву от избавления столицы от варваров. Перед посещением собора ему доставили из монастырской библиотеки писанные на пергаменте записи Прокопия Кессарийского – знатного вельможи прошлых лет.

Городские жители: казначеи, привратники, портные, садовники, повара, притихли в домах своих хозяев и были готовы при первой возможности разбежаться, а торговцы захлопнули свои лавки. Гончары, сапожники, свечники и прочие мелкие ремесленники империи затворились в мастерских. Даже стражники, часто наведывавшиеся в заведения мелких собственников, чтобы поживиться чем бы то ни было и, считавшие видимо, именно поэтому себя оплотом справедливости, перестали бродить по улицам, а были заняты захоронением своих сбережений и объяты общим страхом. Участь сия не минула и сильных мира Византии: аристократов, землевладельцев, чиновников и богачей.

Патриарх тем временем, оглаживая кожаный переплет, углублялся в чтение записок Прокопия, водя линеечкой по строкам:

«Эти племена, славяне и анты, не управляются одним человеком, но издревле живут в народоправстве, и поэтому у них счастье и несчастье в жизни считается делом общим.

Равным образом и во всем остальном, можно сказать, у обоих этих вышеназванных варварских племен вся жизнь и узаконения одинаковы. Они считают, что один только бог, творец молний, является владыкой над всем, и ему приносят в жертву быков и совершают другие священные обряды. Судьбы они не знают и вообще не признают, что она по отношению к людям имеет какую-либо силу, и когда им вот-вот грозит смерть, охваченным ли болезнью или на войне попавшим в опасное положение, то они дают обещания, если спасутся, тотчас же принести богу жертву за свою душу, и, избегнув смерти, они приносят в жертву то, что обещали, и думают, что спасение ими куплено ценой этой жертвы. Они почитают и реки, и нимф, и всяких других демонов, приносят жертвы всем им и при помощи этих жертв производят и гадания. Живут они в жалких хижинах, на большом расстоянии друг от друга, и все они по большей части меняют места жительства. Вступая в битву, большинство из них идут на врагов со щитами и дротиками в руках, панцирей же они никогда не надевают; иные не носят ни рубашек, ни плащей, а одни только штаны, и в таком виде идут на сражение с врагами. У тех и других один и тот же язык, довольно варварский, и по внешнему виду они не отличаются друг от друга. Они очень высокого роста и огромной силы. Цвет кожи и волос у них не очень белый или золотистый и не совсем черный, но все же они темно-красные. Образ жизни у них, как и у массагетов, грубый, безо всяких удобств, вечно они покрыты грязью, но по существу они неплохие люди и совсем незлобные, но во всей чистоте сохраняют гуннские нравы. И некогда даже имя у славян и антов было одно и то же. В древности оба эти племени называли спорами («рассеянными»), думаю, потому, что они жили, занимая страну «спораден», «рассеянно», отдельными поселками. Поэтому-то им и земли приходится занимать много. Они живут на большой части берега Истра, по ту сторону реки. Считаю достаточным сказанное об этом народе».

Патриарх отожил одну книгу в сторону и, поразмышляв, открыл следующую, вместе с первой поднесенной к нему монахом. Это были труды императора Маврикия «Стратегикон», написанные позже записок Прокопия Кессарийского:

«Славяне и анты сходны по образу жизни любови к свободе; их никоим образом нельзя склонить к рабству или подчинению тем паче в своей стране. Они многочисленны, выносливы, легко переносят жар, холод, дождь, наготу. У каждого два небольших копья, есть и щиты, прочные, но большие. Они пользуют деревянные луки и стрелы, омоченные ядом. До захвата добычи не жадные. Пленных своих они у себя вечно не держат в рабстве, как прочие племена, а лишь только время определенное. Целомудрие женщин оных превышает всякую природу, многия смерть мужа почитают своею и добровольно удушают себя. Победу над ними можно приобрести, пользуя раздоры между ними. Грабежи их поселений надо производить, разбивая войско на две части одна грабит, вторая охрану несет…».

На этом Фотий прикрыл вторую книгу, не дочитав до конца ни одну, ни вторую и поспешил на крепостные стены, чтобы воочию разглядеть пришельцев. Прочитанное внезапно натолкнуло его на мысль, что если удастся спасти себя и царствие и все на этот раз обойдется, непременно нужно будет переманить славян под свою руку.

У невысоких со стороны бухты крепостных стен прохаживались рослые большей частью светловолосые воины с открытыми лицами. Греческие лучники, боясь разозлить незваных гостей, придерживали стрелы в колчанах. Впрочем, в руках у славян были щиты, и они могли ими легко укрыться и, быстрее чем ожидалось пойти на штурм. Многие русы в отличие от тех, что описывались в записках, были одеты в хитоны и вооружены мечами, а на некоторых были даже металлические доспехи.

«Видно так скоро время меняет людей», – про себя думал патриарх Фотий.

Казалось, совсем недавно несколько судов империи с войском высадились у Корсуни и привели под свою руку многие города славян, основательно перед этим разграбив. Но вот пришел и неожиданный ответ оттуда.

Осада продлилась около месяца. Высланное императором войско было предупредительно встречено другой частью русов и спешно ретировалось. Стратиг Петрон напасть не решился и, отдалившись на безопасное для себя расстояние, послал к императору гонца за подкреплением. Князь русов Буревой, не желая тратить силы и время, а главное жизни своих воинов, посчитав наказание для греков достаточным, посадил соплеменников в ладьи и отплыл к родным берегам.

– Полное поражение нанесли мы тады грекам-ромеям, – продолжил волхв, как бы возвращаясь из прошлого в настоящее, – тута силы нашей испугавшися явилися к нам в Корсунь посланцы от императора константинопольского и патриарха Фотия. Поначалу прятались в домах наших. Штоб мы не проведали, пошто наши письмена вучат оне и, выведывають яким Богам мы славу воздаем и дитей наших хотяши учить. Письмо нашенское и грамоту тайком познавали. Посля них засуха была, и голод великий, чрез то греки ромейские Русь знова топтать зачали. Сюды я перебралси и князь умер наш от ран…, – после короткой паузы он произнёс. – Гляди, и тута они окажутся. Не сами дык чрез веру под императора ихнего деланную, глядишь, и в подданство загонють. Данью обложат. А кады путь нам силою навязывають, то чернобожие исть.

– Гэтаму не бывати, – твердо возразил Воислав.

– Усе предопределено свыше, не многая мы може поменяти. Тверда воля надобна. Дабы на сваём стояти, – возразил ему Ярилко, и переводя разговор в другое русло, он обратился к нему, глядя на его сына, внимательно вслушавшегося в разговор. – У мяне к тябе будеть наказ, – он помолчал немного. – Не отдашь ли мяне в вучение Смешка свагоо. Чай десять годов яму, пора вызнать будуще. Мой-то Лад, тому хоч и пятнадцатый пошел, не пригож для науки Божеской, усе боле к оружью склонность иметь, и звезды супротив таки дороги глаголють. Твой боле подходить для ентаго. Златогором наречен будить коли согласье дашь. Он и сам к Божеским наукам тянитси.

Воислав задумался и спустя время произнес. – Решати мяне, токо и яго след проведати. – Он с высоты своего роста посмотрел на Смешка:

– Што кажишь сынку?

– Соглашуся, отче, – рассудительно ответил мальчик.

– На том и порешим, – подвел итог его словам Воислав.

Ярилко канул в сгустившейся темноте. С восточной стороны окруженного неглубоким рвом в форме восьми лепестков святилища на возвышенности пылал костер. Языки пламени взлетали кверху, озаряя близлежащие окрестности и отражаясь в текущих внизу черных водах Волхова. Посредине капища возвышалась высокая деревянная статуя с ликами Божьими на каждую сторону света. У ее подножия лежал большой и гладкий камень-жертвенник. Воислав с сыном и еще несколько человек, пришедшие позже них, подошли к нему и положили на отполированную поверхность принесенные дары: хлеб, овощи, мед.

Внезапно вспыхнули ещё семь костров по разным сторонам на каждом очерченном неглубоким рвом лепестке. Сразу стало светлее, но темнота вокруг святилища сгустилась и почернела.

Из темноты появился высокого роста молодой волхв, он встал напротив статуи и воздел руки к небу:

– О-о! Боже! Слава Богам! Слава!

После его воззвания зазвучал твердый напевный голос старого волхва. Он стоял напротив собравшихся людей. И куда делась недавняя слабость в голосе – Ярилко заговорил нараспев:

Несколько минут все стояли молча и слушали прославления Богов. Каждый наедине со своими мыслями, вглядываясь в горевшие ярким пламенем костры. Но вот стихла песня волхва и медленно потухли семь костров за исключением восьмого, пламеневшего кровавыми отблесками на востоке и днём, и ночью. Люди поклонились низко статуе и стали медленно расходиться. Что им готовил новый день, трудно было предугадать. Воислав со Смешком неспешными шагами направились к своей избе.