1

Вечером 11 мая 1922 года в Читинскую уездную милицию явился крестьянин села Телембы Емельян Кислов и передал дежурному записку, адресованную инспектору милиции Забайкальской области Антонову. На обрывке листа из школьной тетради химическим карандашом были тесно нанизаны крупные буквы: «Товарищи по охоте убиты. Я ранен. Нахожусь в зимовье Внукова. Станислав».

В ту самую минуту, когда оробелый мужик суетливо доставал из–за подкладки треуха записку, чтобы вручить ее дежурному, в соседней комнате помощник начальника уездной милиции Никанор Васильев собирался домой. Радуясь, что еще один хлопотливый день службы наконец–то окончен, он запирал ящики стола и в уме прикидывал, что сегодня он успеет, пожалуй, до ужина заняться домашними хозяйственными делами и тем самым положит предел ежедневным попрекам жены.

Поэтому, когда дежурный принес записку и Васильев бегло прочитал ее, он вначале не придал ей особого значения. Лишь подосадовал, что из–за каких–то незадачливых, наверняка одуревших спьяну охотников завтра ему придется выезжать на место и во всем этом разбираться.

Потом он обратил внимание на адрес, на загадочно доверительную подпись, и через две–три минуты со все нарастающей тревогой уже допрашивал мужика, составляя протокол.

Крестьянин знал немногое.

Сегодня рано утром он проезжал по Витимскому тракту мимо зимовья Внукова на сорок первой версте к северу от Читы. Там встретился ему раненный в ногу человек, который назвался милиционером Станиславом и велел вручить записку начальнику Забайкальской областной милиции Антонову. При этом он сказал, что два его товарища, с которыми они вместе были на охоте, убиты на 33‑й версте от города неизвестными бандитами в масках.

— Ты сам видел убитых? — спросил Васильев.

— Видел. Лежат вдоль канавы.

— Подпиши протокол.

Отпустив мужика и велев ему покуда не отлучаться из города, Васильев позвонил на квартиру Антонову.

По тому, как испуганно, прямо в трубку, ахнул инспектор областной милиции, он понял, что дело его совсем не рядовое и сегодня ему навряд ли удастся попасть домой.

Вскоре один за другим посыпалась телефонные звонки. От начальника уголовного розыска Фоменко, от директора госполитохраны Дальневосточной республики Бельского, из министерства внутренних дел.

В девять часов вечера Васильев в сопровождении полувзвода конных курсантов милицейской школы, под командой Алексея Кибирева, уже держал путь к месту происшествия.

По городу ехали скорым шагом, а за рекой Читинкой перешли на рысь. Долгое время дорога пролегала по ровной открытой местности, потом плавно, почти незаметно потянулась вверх, в перевалу через Яблоновый хребет. Кусты по обочинам стали гуще, и Кибирев приказал отряду принять боевой походный порядок. Вперед был выслан дозор. Быстро смеркалось, и вскоре отряд уже ехал в полной темноте.

На двадцать пятой версте, справа от дороги, показался слабый огонек зимовья. Спешившиеся милиционеры оцепили жилье. Васильев и Кибирев вошли а избу, чуть ли не битком набитую людьми, в основном — женщинами и детьми. Как выяснилось, несколько бурятских семей держали путь из Читы в селение Мухор–Кондуй, но, прослышав, что на тракте лежат двое убитых, не решались ехать дальше. Тщательная проверка документов не выявила ничего подозрительного, и отряд направился дальше.

Кибирев и Васильев ехали стремя в стремя, но за всю дорогу не перекинулись и десятком слов. Они мало знали друг друга. До недавнего времени Кибирев служил начальником Акшинской уездной милиции, привык к независимости и направление на учебу в Центральную милицейскую школу считал для себя делом совершенно излишним. Служба в уезде учит похлеще любой школы. Там знай поворачивайся, да не зевай, а что касается этой самой теории или тактики, то — пожалуйста, мы можем и по теории, коль так нужно. Жизнь и этому научила. Назначение в опергруппу Кибирев понимал как учетную практику и командовал полувзводом с полной мерой требовательности. Пусть–ка посмотрят, что в Акше тоже не лыком шиты!

Пожилой Васильев за два года службы в милиции тоже повидал всякого, научился ничему не удивляться и к каждому оперативному заданию, каким бы, на первый взгляд, значительным оно ни казалось, привык относиться как к рядовой работе. Он лишь добродушно усмехался в усы, слушая короткие, по–военному четкие команды Кибирева, который каждые полчаса менял дозорных и слишком уж заботился о бесшумности движения. Васильев был уверен, что нападения им опасаться не следует. Теперь все–таки не двадцатый год. Отряды Семенова и Унгерна давно уже вышвырнуты на территорию Китая и Монголии, а их организованные остатки, долгое время скрывавшиеся в лесах Западного Забайкалья, сейчас, слава богу, или повыловлены или сами вышли на милость властей после объявления амнистии. Конечно, судя по всему, убийство на 33‑й версте — дело рук белобандитов, но навряд ли в уезде есть сейчас сила, которая рискнет совершить нападение на отряд конной милиции.

Тракт спускался вниз, уже по другую сторону перевала. Кустарник на обочинах кончился. По обе стороны в темноте угадывался редкий, по преимуществу лиственный лес.

Чем ближе к цели — тем настороженнее Кибирев. Он считает километры и проверяет себя по каждому верстовому столбу. Васильева это начинает уже раздражать, но он сдерживается и послушно выполняет все команды, хотя и является в группе старшим. Он отлично понимает, что спешить все равно некуда — в такой кромешной тьме следствия не начнешь, а холодная ночь слишком длинна.

Было уже заполночь, когда лошади беспокойно запрядали ушами, потом, вытягивая вверх морды и слегка похрапывая, стали прижиматься к левому краю дороги.

Только что началась тридцать третья верста, и всем стало ясно, что отряд прибыл на место.

Убитые лежали в неглубокой канаве по правую сторону дороги. Посвечивая перед собой карманными фонариками, Васильев и Кибирев осторожно приблизились к ним и остановились в нескольких шагах.

Оба убитых были босы. Один, одетый в серый солдатский полушубок и черные суконные брюки, лежал на спине, головой на север. Второй лежал вниз лицом и был с головой укрыт простреленной романовской шубой. Неподалеку на дороге валялись две винтовочные гильзы и темно–синяя книжечка — удостоверение.

Кибирев хотел поднять документ, но Васильев остановил его:

— Нельзя! До подъема трупов нельзя!

Несколько минут прошли в молчании. Даже издали было видно, что убийство носило особенно зверский характер — множество шрамов, пулевых отверстий и запекшихся кровавых пятен. Убитых обыскивали. Все карманы у них вывернуты, ненужные преступникам вещи — носовые платки, портянки, расчески — в беспорядке разбросаны… Типичная картина уголовного бандитизма.

Васильев, не привыкший к поспешным выводам, уже готов был и считать ее таковой, как одна неожиданная деталь насторожила его. На левой руке Анохина (а Васильев уже понял, что вниз лицом лежит, вероятно, Анохин) в свете луча фонарика блеснули маленькие часики с металлическим браслетом. Неужели бандиты не заметили их? Возможно ли это? Не является ли вся эта картина заранее задуманной и не очень умелой подделкой под уголовное преступление?

Эта деталь не ускользнула и от внимания Кибирева.

— Как думаешь? — спросил он. — Уголовное или политическое?

— Рано гадать, — неохотно ответил Васильев. — Следствие покажет.

— Часы видишь?

— Вижу.

— Странные грабители! — в раздумье произнес Кибирев. — В карманах шарят, а часы на руке оставляют…

Васильев промолчал. Оставив возле места происшествия охрану из четырех милиционеров, он приказал отряду двигаться дальше.

 

2

Заимка Внукова на сорок первой версте — это небольшая в два оконца избушка, поставленная справа от тракта, посреди широкой безлесной лощины. Ее хозяин вместе с двадцатилетним сыном заготавливал для продажи дрова, сено, дичь, благо хватало вокруг и леса, и пойменных приозерных лугов, и удачливых мест для охоты. Приносила избушка и иную статью дохода. На многие версты вокруг она была единственным жильем, и всякий из путников, ехавших на Витим или обратно, считал нужным завернуть сюда, то ли на ночлег, то ли просто отдохнуть, лошадь покормить и самому попить чаю. Еще издали завидев спускавшуюся с хребта подводу, хозяин брался за самовар и редко его труды пропадали даром. Не в расчете ли на это так необычно прорубил он и низкие оконца, глядевшие на обе стороны тракта?

Эта обветшалая избушка сохранилась и в наши дни. Трижды переходила она из рук в руки, каждый раз теряя в цене, но старая традиция дорожного гостеприимства, хотя заметно и ослабевшая, все еще живет в ней.

В те далекие теперь годы зимовье Внукова было хорошо знакомо помощнику начальника уездной милиции. Съезжая на равнину, Васильев почти не сомневался, что расторопный и наблюдательный хозяин, если окажется на месте, сообщит ему немало важных для следствия сведений. Уж он–то, конечно, хорошо запомнил, кто и когда проезжал по тракту в день преступления. А главное, в заимке должен находиться уцелевший Станислав Козер…

Вновь, как и в первый раз, Кибирев провел оцепление избушки по всем правилам оперативного искусства. С карабинами наготове курсанты бесшумно приблизились к зимовью. Опять, как и на двадцать пятой версте, в заимке было полно народу. Но среди них не оказалось ни самого хозяина, ни Станислава Козера…

До рассвета Васильев и Кибирев опрашивали всех находившихся в заимке, проверяя документы и составляя протоколы. К утру выяснилась следующая картина. Сам хозяин зимовья болеет и более месяца живет в городе. Его сын Владимир Никанорович Внуков видел, как четыре охотника на двух «ходках» проехали в субботу в сторону Витима. Думая, что они сделают остановку, он сготовил для них самовар и вышел встречать. Но охотники проехали мимо. Через три дня они возвращались обратно, но уже втроем и на одной подводе. И опять они не зашли в зимовье, хотя, как видно, и собирались, так как у съезда к избушке остановились и о чем–то потолковали. За три дня никто из подозрительных по тракту не проезжал. Ездили все больше крестьяне. Правда, за день до приезда охотников, в субботу прикатил на велосипеде из города какой–то интеллигент, побегал по ближайшим озерам, добыл двух или трех уток и довольный укатил обратно.

Возвращались охотники на светло–серой лошади. Один кучерил, двое сидели в задке коробка. Видно, они торопились в город, так как кучер то и дело погонял лошадь.

Вечером, часов в девять, в зимовье неожиданно пришел раненный в ногу человек. Был он без сапог, в обмотанных вокруг ног изодранных портянках и сказал, что на них напали на тракте вооруженные люди. Свое ружье, обувь и шубу он бросил в лесу, чтоб было легче бежать, а о судьбе товарищей ничего не знал. Всю ночь он просидел в избе с наганом наготове и стонал от боли. Есть ничего не стал, только все время пил воду. Утром написал записку и послал ее в город с проезжим крестьянином, а сам направился на озеро Коморье, где, по его словам, остались два других его товарища.

В день убийства по тракту со стороны города и обратно в разное время проехало несколько крестьянских подвод. Поскольку все они останавливались в зимовье, молодой Внуков смог дать кое–какие о них сведения. Одних он знал по фамилии, других запомнил по названию деревни, по грузу на телеге или по масти лошади.

Особенно заинтересовал Васильева житель селения Мухор–Кондуй Николай Костиненко, который проезжал зимовье часов около семи–восьми вечера, то есть незадолго до появления раненого Козера. Ехал он на подводах вместе с Карболаем из Читы, которого молодой Внуков знал, так как жили они неподалеку, в Кузнечных рядах.

Когда начало светать, Васильев отправил на розыски Станислава Козера троих курсантов и попутно велел в Мухор–Кондуе найти и задержать для допроса Костиненко и Карболая. Сам он уже собирался вернуться к месту преступления, как из города на легковых автомобилях приехали товарищ министра внутренних дел Дальневосточной республики Иванов, директор госполитохраны Бельский, инспектор милиции Забайкальской области Антонов, военный врач Штейн и следователь по особо важным делам Фомин.

Васильев доложил обстановку. Антонов особенно нервничал и резко выругал его за то, что до сих пор не найден Станислав Козер. Он приказал немедленно же самому Васильеву отправиться на его поиски.

Однако на общем совещании было решено, что допрашивать Козера, Костиненко и Карболая целесообразней после тщательного осмотра места преступления.

В семь утра Фомин и Васильев приступили к расследованию на тридцать третьей версте.

Теперь, при свете дня все выглядело проще и бессмысленней. На убитых было обнаружено множество огнестрельных и холодных ран, нанесенных, по видимому, уже после их смерти. Темно–синяя книжечка, валявшаяся на дороге, оказалась пропуском для входа в здание госполитохраны. Никаких других документов у убитых найти не удалось. В лесу, слева от дороги, у обгорелых пней были обнаружены стреляные гильзы и обойма от японской винтовки, старый пиджак и пара рукавиц, принадлежавших злоумышленникам.

По другую сторону, на расстоянии восьмидесяти шагов, валялось двухствольное ружье с поднятым курком и выстреленным патроном в правом стволе. Потом, в глубине леса обнаружили серый солдатский полушубок с патронами в карманах и, наконец, в километре от тракта — ботинки.

Директор госполитохраны Лев Николаевич Бельский приехал на место происшествия мрачным и раздраженным.

Он близко знал погибших, был тесно связан с ними по делам службы, любил и уважал их. Убийство двух руководящих работников Дальбюро РКП(б), окажись оно политическим, накладывало прямую и непосредственную ответственность на госполитохрану. Но чем дальше шло следствие, тем как–то легче становилось на душе у Бельского. Он неторопливо и придирчиво осматривал каждую найденную вещь и все больше убеждался, что убийство, по внешним признакам, носит чисто уголовный характер, и совершено оно не политическими террористами, а грабителями. Он отлично сознавал, что до полного окончания следствия любые выводы могут оказаться преждевременными, но примитивно грабительский почерк происшествия не оставлял сомнений. Странным и настораживающим представлялось лишь поведение секретного сотрудника штаба Народно–революционной армии Станислава Козера, который по роду своей службы должен был бы заботиться в безопасности Анохина и Крылова. Допустим, ему удалось спастись… Но почему он, послав записку в Читу, не дождался приезда милиции и куда–то скрылся? Зачем ему при бегстве понадобилось бросать не только ружье и полушубок, но и легкие удобные ботинки? Неужели он так испугался? Надо как можно скорей проверить — не сделано ли все это с какой–либо иной целью?

Нельзя начисто отказываться и от такой версия, что убийство специально замаскировано под грабительское. У эсеров — легальных политических противников большевистской партии в ДВР — есть немалый террористический опыт, накопленный и в период борьбы с самодержавием, и в первые годы Советской власти в России. Подобный же прием могли избрать и члены какой либо тайной белогвардейской группы, связанной с остатками семеновских банд.

Возможен, наконец, и такой вариант, что убийство действительно совершалось уголовниками с целью грабежа, но было инспирировано и наведено хитрой рукой политических врагов.

Все это предстояло выверить, выяснить, исследовать и ничего не отвергать заранее…

Вот почему, когда на месте происшествия неожиданно для всех появился корреспондент Дальневосточного телеграфного агентства, Бельский, прежде чем ответить на его вопросы о целях злодейского убийства, надолго задумался.

Сложную гамму чувств пережил за это время инспектор областной милиции Антонов. В пятницу он дал Анохину и Крылову свою личную лошадь и повозку для поездки на охоту. Все эти дни жил в тревоге — так как подобные далекие отлучки ответственных людей были делом опасным. Когда Крылов пришел за лошадью, Антонов пытался намекнуть ему об этом, но тот лишь засмеялся в ответ: «До сих пор я думал, что бандиты должны бояться милиции, а оказывается, сама милиция считает по другому…» Охотники уехали. Антонов не успокоился и назавтра позвонил Бельскому в ГПО. Тот уже знал о поездке и лишь поинтересовался — тихо ли на Витимском тракте. Антонов ответил, что никаких происшествий там в последние месяцы не случалось.

Когда Антонов услышал вчера по телефону о записке Козера, с ним едва не случился удар. Черт его дернул ввязаться в эту историю, дать свою лошадь и повозку! Теперь, чего доброго, найдутся желающие припомнить, что он, Антонов, до 1919 года состоял в эсеровской партии… Все случившееся походило на какую–то мистификацию. Он сообщал по инстанциям, отдавал распоряжения, а сам беспрерывно думал о том, что подозрения против него обязательно возникнут, ибо он сам сказал Бельскому, что «на тракте все спокойно». Только дураку не придет в голову, что убийство таких политических деятелей, как Анохин и Крылов, не может быть делом простых бандитов. Тут наверняка должна быть замешана политика.

С таким тревожным, растерянным настроением и приехал Антонов на тридцать третью версту Витимского тракта. Тщательное обследование места происшествия обрадовало его и привело в немалое смущение. Действительно, все улики говорили за то, что убийство совершено с грабительской целью. Даже сохранившиеся на руке покойного Анохина маленькие часы–браслет, на которые прежде всего обратил его внимание Васильев, не показались Антонову достаточно веским доказательством противоположного.

С тревогой ждал он ответа директора госполитохраны на вопрос корреспондента.

Наконец Бельский произнес:

— Предварительные данные, которые имеются в нашем распоряжении, не дают пока возможности сделать каких–либо выводов о цели, с которой совершено убийство, а также о личности преступников.

— Даже предположительных? — удивился корреспондент.

— Даже предположительных…

Корреспондент был явно разочарован.

— Поймите, я проделал такой путь… Должен же я привезти хоть что–то… По–моему, ваш ответ поставит на страницах печати в весьма странное положение нашу милицию и госполитохрану.

Бельский пожал плечами.

— У меня, к сожалению, добавить нечего. Может быть, правительственный инспектор милиции, — повернулся он к Антонову, — захочет сказать что–то?

— Нет–нет. Говорить о чем–либо рано.

Через несколько минут неожиданная догадка осенила Антонова, и он поспешно отозвал Бельского в сторону.

— Лев Николаевич! Тебе часто приходилось встречаться с товарищем Анохиным?

— Да, конечно. А в чем дело?

— Одна любопытная вещь, если я не ошибаюсь… Да, да, теперь я отлично вспоминаю… У товарища Анохина были другие часы — золотые, карманные с дарственной надписью от Олонецкого губисполкома… Как это я не догадался сразу?!

— Ты считаешь, что эти часики не принадлежат ему?

— Вот именно! — воскликнул Антонов. — Теперь я уверен в этом.

— Ты не ошибся. Эти часы — не Анохина. Их мне доводилось видеть у его жены. Конечно, надо проверить. Но я почти уверен, что никакого подлога тут нет. Вероятно, на охоту он взял часы у жены.

— Но какой в этом смысл?

— Смысл есть. Во–первых, ручные часы удобнее. Во–вторых, золото всегда привлекает лишние взгляды. А в общем, в городе все сразу выяснится.

К десяти часам все было закончено. Местность обследована на значительном расстоянии, необходимые протоколы составлены и подписаны, убитые осторожно перенесены и размещены в автомобиле.

На коротком совещании было решено для выяснения новых обстоятельств направить в близлежащие селения и зимовья три оперативные милицейские группы. Дальнейшее ведение дела поручалось следователю по особо важным делам Фомину, а Васильеву Антонов приказал не возвращаться в город до тех пор, пока не будут разысканы и допрошены Козер, два других охотника и все крестьяне, проезжавшие 10 мая по Витимскому тракту.

 

3

Станислава Козера в селении Мухор–Кондуй не оказалось, но там ждали Васильева задержанные милицией Костиненко и Карболай, проезжавшие вечером в день убийства по Витимскому тракту.

При первом же допросе начали выясняться важные обстоятельства. Суетливый, услужливый Костиненко давал показания первым. Он охотно и с подробностями рассказал, как 6 мая собирался по хозяйственным делам в город, как ехал туда, как удачно запродал на базаре привезенное сено и безуспешно в течение трех дней торговал у одного знакомого новый плуг. На обратную дорогу нашелся попутчик. Карболай собирался в Мухор–Кондуй, чтобы купить для перепродажи сена. Выехали с утра 10 мая. На двадцать пятой версте кормили лошадей и вечером проезжали зимовье Внукова. Действительно, где–то поближе к зимовью, версте на 47‑й навстречу им попалось трое охотников на серой лошади, но никакой стрельбы потом они не слыхали и о нападении на тракте узнали вчера, когда в Мухор–Кондуй утром явился раненый и уговорил за деньги отвезти его на озеро Коморье. Не очень–то хотелось Костиненко вновь гонять усталую лошадь, но раненый прямо–таки умолял его и пришлось согласиться. А вот сегодня рано утром приехали милиционеры и ни с того, ни с сего взяли их с Карболаем под стражу.

Девятнадцатилетний Карболай вел себя на допросе по–иному. Прежде всего он оказался вовсе и не Карболаем, а жителем Кузнечных рядов в Чите Соколовым Николаем Александровичем, занимающимся извозом на собственных лошадях.

— Карболай — это у меня прозвище, — виновато улыбаясь, пояснил он. — Мальчонкой прозвали, так и не отстает…

Карболай почти слово в слово повторил все только что услышанное от Костиненко, и это сразу же насторожило Васильева. Как ни казался Карболай казаться спокойным, но в его выпуклых светло–синих глазах был заметен испуг.

— Я уже предупреждал, — сурово произнес Васильев, — что за ложные показания вы будете нести строгую ответственность. Вам понятно это?

— Да, — тихо ответил Карболай, зачем–то оглянувшись на дверь.

— Значит, между зимовьями на двадцать пятой и сорок первой версте вы с Костиненко никого, кроме охотников, не встречали?

— Нет, не встречали…

— И вы, значит, — повысил тон Васильев, глядя прямо в оробелые глаза допрашиваемому, — никого не видели ни на дороге, ни в стороне от дороги?

Карболай уже был явно растерян. Открыв с перепугу рот, он долго молчал, потом еще раз оглянулся на дверь и торопливым полушепотом произнес:

— В стороне я не говорил… В стороне вы не спрашивали.

Васильев подошел к двери, поплотнее притворил ее и сел на место, к широкому, выскобленному добела столу.

— Рассказывай все!

Карболай поспешно и сбивчиво стал рассказывать, что когда они перевалили хребет и стали спускаться, то впереди на обочине тракта он заметил идущих гуськом людей. Ему показалось, что были они с оружием. Как только они с Костиненко стали нагонять их, то неизвестные свернули влево с дороги и скрылись в кустах.

— Что за люди? Какие из себя? — записывая показания в протокол, спросил Васильев.

Всех Карболай не разглядел — далеко было, а двоих вроде бы приметил. Один высокий, тонкий, в защитной шинели и зимней шапке. Второй — среднего роста. Он–то и заметил подводы, оглянулся, и Карболаю показалось, что у него вроде бы рыжая борода, а одет он, как будто, в серую солдатского сукна тужурку. Карболай так перепугался, что сделал вид, будто никого не видел, даже отвернулся в другую сторону. Потом подхлестнул лошадь и поехал быстрее, благо дорога шла под гору. Костиненко отстал от него чуть ли не на версту и даже на глаз пропал за поворотом. А еще версты через две–три он и встретил охотников.

— Ты сказал им, что видел вооруженных людей.

— Не-е. Молча разъехались…

— Почему?

— Перепугался я. Я и охотников–то боялся. Кто их знает, кто они такие… Да и Костиненко меня отговорил. Он догнал меня к тому времени. «Зачем, говорит, нам с тобой ввязываться. По нынешним временам молчать, говорит, лучше».

— Значит, и Костиненко видел четверых на обочине?

— Не знаю. Может и видел. Когда он догнал меня, я сказал ему, что видел

— Так! — поднялся Васильев, с трудом сдерживая негодование. — А знаешь ли ты, дубина стоеросовая, что тем самым ты сделал себя соучастником крупного государственного преступления! Что из–за твоей противной трусости погибли такие замечательные люди! А может, ты разыгрываешь идиота, и сам являешься участником этой банды?

— Товарищ начальник! — уже в голос взвыл Карболай и заплакал настоящими слезами. — Никакой я не участник!.. Никому я плохого не сделал! Испугался я! Крест святой, испугался!

— До выяснения всех обстоятельств преступления я тебя арестовываю и немедля отправляю в город. Все! Подпиши протокол.

Снова в избу ввели Костиненко.

— Почему ты, гражданин Костиненко, скрыл от следствия, что видел на тракте вооруженных четверых людей?

— А я не видел их, гражданин начальник.

— Как это так — Карболай видел, а ты нет!

— Так уж вышло. И прямо скажу — не очень жалею.

— Почему?

— Мало радости по нынешним временам встретить людей с оружием на дороге. Который год ездишь как заяц — сердце в пятках. Грабят у нас.

— Как же так получилось, что ты не видел их?

— А я вторым ехал, Карболаю вслед…

— Ну и что?

— Ясное дело — что? Спал я. Ну, если не спал, так подремывал. Дорога дальняя, усыпляет она…

— Значит, поспать любишь, — недобро усмехнулся Васильев, поняв, что перед ним не такой простак, как Карболай, и ухо надо держать востро.

— А когда же и спать мужику, как не в дороге, да не в эту пору. Вот скоро земля подсохнет, тут не до сна будет.

— Сказал тебе Карболай, что он видел людей на тракте?

— Сказал.

— Почему же ты отговорил его сообщить об этом повстречавшимся вам охотникам?

— По тому же самому. Откуда знать — охотники они или не охотники? А вдруг из той же компании? По нынешним временам уж лучше в стороне быть… Вот ведь — что мной сделано? Проехал тихо–мирно по тракту, а и то вон хлопот сколько?! Вчера день потерял, сегодня… А мужик ведь не на должности, ему жалованья не платят.

— Из–за такой твоей политики теперь придется тебе еще не один день потерять! — сказал Васильев.

— Да уж понял я это, — удрученно покачал головой Костиненко. — Давно понял… Потому и не сказал сразу про ту самую банду. Авось пронесет, думаю… Нет уж, не будет, как видно, доли мужику и при нашей народной власти. Нет к нему сочувствия.

— Надо самому умней быть. Предупредил бы охотников, и люди не погибли бы, и никому хлопот никаких. Ты сказал слово «банда». Откуда знаешь, что это банда?

— Как не банда, коль грабят и убивают на дороге? Ясное дело — банда…

— Подпиши дополнительный протокол! До выяснения всех обстоятельств ты считаешься задержанным и сейчас будешь отправлен в город.

— Что ж тут поделать! — вздохнул Костиненко. — Уж скорей бы все это выяснили. Так вот и страдаешь без вины.

Когда подвода с Карболаем и Костиненко в сопровождении троих конных милиционеров уже готова была отправиться в город, с севера на двух лошадях в селение Мухор–Кондуй прибыли Станислав Козер, Роман Мациевский и Константин Гребнев, принимавшие участие в охоте вместе с Анохиным и Крыловым.

Костиненко провожала семья. Жена заливалась слезами, а два сына — десяти и восьми лет — с мальчишеским восторгом ходили вокруг рослых милицейских коней. Сам Костиненко покорно сидел на телеге и лишь изредка успокаивал жену:

— Будя тебе, будя…

Завидев Козера, он как–то оживился, и когда тот, хромая, проходил в избу, крикнул:

— Гражданин Станислав! Не забудь сказать начальнику милиции о том, кто вчерась не оставил тебя без помощи.

Измученный, весь сменившийся с лица Козер обернулся, странным отсутствующим взглядом поглядел на подводу и кивнул.

Через несколько минут он уже сидел в избе напротив Васильева и с нетерпением ждал начала допроса.

— Фамилия, имя, отчество?

— Козер Станислав Францевич.

— Год рождения?

— Тысяча восемьсот девяностый.

— Национальность?

— Поляк.

— Партийность?

— Член РКП (б).

— Специальность?

— Служу секретным сотрудником при штабе НРА.

— Место жительства?

— Чита, Татарская улица, дом13.

— Об ответственности за дачу ложных показаний вы знаете?

— Да, знаю.

— Я допрашиваю вас в качестве свидетеля. Расскажите подробно все, что вы знаете о том, что произошло 10 мая на Витимском тракте.