Дизайнер обложки Виктория Чебанова

© Людмила Гущина, 2018

© Виктория Чебанова, дизайн обложки, 2018

ISBN 978-5-4493-6341-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

 

От автора

Спасибо чудесным «гарикам» Игоря Губермана. Они подкрепляют и дополняют мои жизненные наблюдения.

Я прочёл твою книгу. Большая.

Ты вложил туда всю свою силу.

И цитаты её украшают,

Как цветы украшают могилу.

И. Губерман «Гарики на каждый день»

А это — моя благодарность ему:

 

Страшилка первая. Язык мой — враг мой

Дела давно минувших дней, преданья старины глубокой… Язык мой — враг мой.

Лёшка строил дом-красавец. Добротный дом, кирпичный, с деревянными полами, с дверьми в каждой комнате, а не с занавесками. С огромной печкой, и чтобы все стены кухни были в изразцах. Чтобы было в доме тепло, красиво, вольно. На окнах будут ставни, тоже деревянные, чтобы закрывать окна, когда подуют чёрные степные ветра Калмыкии или борá из Новороссийска. Наличники на окнах обязательно резные. Веранда ажурная, непременно деревянная.

Столько надо дерева, а на Кубани практически леса нет. Старые хаты делали из «турлука» — камыша с глиной. Лёшка с пренебрежением взглянул на старую дедовскую хату. На дом мечты почти накопил. Работал на целине как прóклятый. Спал по четыре часа в сутки. Летом адская жара, зимой адский холод. Зимники. Поломки на безлюдной трассе были равносильны смерти. Окоченеешь — и навечно целина твой дом. Отмотал своё, отпахал.

Завтра договорились с напарником ехать за лесом в Центральную Россию. И дом мечты уже близко-близко. Жена Евгения хотела обменять рубли на крупные, всё пачка будет поменьше. Мало ли что в пути может случиться.

— Мам, добегу до автохозяйства, а потом к Жене за деньгами. И в путь. Собери харчей в дорогу, куртку. Много не возьму. Обернёмся мигом.

В калитку требовательно постучали. Молодой здоровенный парень. Улыбается. Румба, кепка, туфли из парусины. Шофёр.

— Мать, Лёшка сказал, чтобы ты деньги на лес со мной передала. Я его новый напарник, Иван заболел.

Тихоновна привыкла подчиняться беспрекословно. Мигом сложила харчи на двоих, кожанку. А деньги? Подробно объяснила, где найти невестку, как зовут и сколько денег в пачках.

Невестку вызвали в проходную пищекомбината. Она работала начальником цеха, была задёргана текучкой. Молодой приятный парень сказал:

— Я от Лёхи. Иван приболел, а я новый напарник. Лёшка готовит автобус, а меня послал забрать деньги. Ничего, что не поменяли. Я с сумкой.

Женя принесла деньги, положила сливы, абрикосы в дорогу. Пожелала счастливого пути. Очень ждём. Вечером сели ужинать. На скорую руку собрали на стол, ужин без мужика. Открылась дверь в хату. На пороге Алексей.

— Мама, Женя, мы поехали. Застучал движок. Перебирали. Собирайте харчи, куртку, деньги. Иван ждёт.

Строительство дома затянулось на три года. Один уехал опять добровольцем на целину, две другие перестали между собой разговаривать, обвиняя друг друга в случившемся.

Годы пронеслись, не успели оглянуться. В шестьдесят пять лет Алексей попал на больничную койку. За свою жизнь он построил два дома, вырастил сына и дочку, посадил сад. Славная жизнь.

Сосед по палате был озлобленным старым мужиком. Жизнь его укатала, как Сивку крутые горки. По молодости были шальные деньги, красивая жизнь: крали, пьянки, машины. Обмывали радость: обул очередного лоха. Напился, сел за руль угнанной машины, авария, погубил кралю. И пошло-поехало. А виноваты в его неудачах лохи. Сидел на вокзале и услышал, как два шофёра обсуждали поездку за лесом. Запахло большими деньгами. Подошёл к кассирше. Тётка скучала.

— Друга вроде встретил. Служили вместе. Где живёт, я не знаю. Шофёр на пазике.

Так, с обаятельной улыбкой афериста, улыбкой, которая ему открыла всё: адреса, явки, пароли, подробности чужой семейной жизни, он получил большие деньги. Деньги, которые окончательно доломали покорёженную жизнь жулика.

— Да это ты меня обворовал, приятель.

— Так это ты тот лох с лесом? Из-за тебя мою жизнь перекосило?!

Оба лежали после инфарктов в реанимации. И всё, что сумели предпринять, так это плюнуть друг в друга. И оба получили запоздалое удовлетворение и по второму инфаркту.

 

Страшилка вторая. Не место красит человека, а человек место

Наш огород в пятьдесят соток вплотную примыкал к зданию милиции своим «задним периметром», как выражался мой умный брат. Роль забора с трёх сторон пограничной, так сказать, территории выполняли здоровенные в летние месяцы двухметровые стебли кукурузы и веники. Причём бабушка подсаживала к кукурузе и огурцы, и мочалки, которые вились по длинному нескончаемому стеблю, создавая своими лопушистыми листьями и плетями непроходимые заросли. Полную картину забора дополняли маленькие кусты терновника и тяжеловесные подсолнухи. Хилый плетень из лозы был даже не в счёт. Это была непроходимая «берлинская стена» по-кубански. Даже бродячие коты и собаки умудрялись застревать в этой волшебной стене.

Сейчас мы, будучи детьми, играли бы в «Хроники Нарнии». А в нашем безоблачном детстве мы играли в партизан и фашистов. Конечно, мы были молодогвардейцами, а здание городской милиции — фашисткой комендатурой. Иногда там слышались крики, топот ног и даже выстрелы. Это означало, что кто-то сбежал из милиции. Было неясно кто: арестованные или милиционеры. Беглеца практически нельзя было поймать, когда он убегал через огороды. Но наш забор оставался неприступным для побегов.

В тёплый летний вечер опять раздались хлопки, шум, крики. Бабушка, мелко крестясь, загнала меня и брата в дом, от греха подальше.

Наступило утро. Петух противным голосом, скрипучим, как несмазанный вороток колодца, известил о рассвете. Во дворе было тихо, не повизгивали собаки, не гремели цепями, не гомонили куры, не взлетали голуби, не били крыльями. И только горестная горлинка с большого ореха оплакивала чью-то несчастную судьбу. Утро казалось необычно тревожным. Не хватало жизни.

— Сдохли усе, сдохли усе, перемерли, — донёсся со двора плачущий голос бабушки.

Куры во главе с петухом валялись в курятнике. Расслабленные позы, безвольные гребни. Молодой петушок, пропевший побудку, повис на заборе вниз головой. Невдалеке голуби кверху лапами. Даже три соседские ондатры за забором валялись странной кучей, похожей на мокрую зимнюю шапку. Две дворовые злые собаки без признаков жизни тут же, у входа в подвал. Третья собака сгинула вообще со двора.

Глядя на встревоженных взрослых, мы с братом заревели во весь голос. Бабушка взяла папино ружьё и ушла в обход усадьбы. За ружьё бабушка бралась редко — когда папа был в рейсе и при чрезвычайных обстоятельствах.

Калитка на улицу оказалась закрытой изнутри на все запоры, никто не входил и не выходил. Бабушка дошла до подвала, спустилась. Подвал был громадный, двухуровневый. Стоял на отшибе вместе с хозяйственными постройками. Он всегда был полон припасов и запасов. Как говорил папа: «Сытно, сухо, тепло. Можно и нашествие инопланетян пережить».

В подвале лежал недвижимый человек.

— Покойник, — вздохнула бабушка и ткнула в него ружьём. Покойник лягнул ногой, мотнул головой и что-то невнятно пробормотал.

— Что сказал покойник? — спросила подошедшая мама.

Покойник требовал опохмелиться. Рядом стояла осушенная двадцатилитровая бутыль вина, аккуратно заткнутая кукурузным початком.

Покойник оказался знакомым цыганом Валетом. Его опознали все собравшиеся вокруг тела. Валет торговал на рынке цепями, вилами, лопатами. И говорили, был вором-карманником. В этот вечер Валет сбежал из милиции, как-то перебравшись через «берлинскую стену». И нашёл приют в нашем гостеприимном подвале.

Виноградом с забродившего вина он угостил кур, чтобы они не подняли переполох, когда он собирал яйца для ужина. Перепало и голубям, и даже соседским ондатрам, которые всегда подсматривали через сетку. Собаки цыгана не тронули. Видно, унюхали его широкую цыганскую хлебосольную душу. Он накормил их окороком, хранившимся в подвале, напоил их чачей. Это был пир на весь мир. Третья собака нашлась тут же, спала в обнимку с беглецом, а рядом на бочке с капустой лежал объевшийся пьяный кот, опустив хвост в рассол.

Бабушка всех отходила метёлкой, да так, что беглец сам рванул обратно в милицию. «Берлинская стена» опять не устояла перед цыганским напором и пропустила его назад, в объятия добрых милиционеров.

Мы больше не играли в молодогвардейцев. Теперь мы играли в пьяных собак, кур, кота и беглеца. Вернее, играли в Валета, который был неуловимым мстителем. Милиция была штабом, младший брат — пьяной собакой, мелкота на улице — пьяными курами, а я — неуловимым цыганом. И когда к папе заходили приятели, он кричал бабушке: «Что тебе сказал покойник? Дай нам опохмелиться!».

И всем было смешно и весело, особенно когда вспоминали всеобщее похмелье. Куры повыклёвывали друг у друга перья, петухи дрались так, что от гребешков остались одни лохмотья, а собаки стали ласковыми котятами.

— Пьянству — бой, — подвела итог бабушка.

 

Страшилка третья. Собака Баскервилей

Папа трогательно по-мужски дружил с моим крёстным отцом Иваном. Когда он работал водителем пассажирского автобуса, дядя Ваня был его напарником. А партнерство для мужчин — это нечто большее, чем просто дружба или близкие родственные отношения.

Друзья одинаково стриглись под полубокс, носили одинаковые трикотажные «бобочки», вельветовые «румбы» и парусиновые туфли. Любили сигареты одной марки — «Беломор» — и имели общие увлечения — сторожевых собак и поросят.

Друзья никогда не ссорились, за исключением одного-единственного раза. И этот «единственный раз» чуть было не разрушил настоящую крепкую мужскую и человеческую дружбу. Стечение случайных обстоятельств…

На какой-то семейный праздник оба приняли на грудь домашней чачи, а затем и вина последнего урожая. И вот, после употребления нескольких литров нектара, настала очередь задушевных бесед и маленького хвастовства.

У нас на подворье, «во двору», как говорила бабушка, всегда было много животных — куры, утки, поросята, собаки всех пород и всех мастей. И конечно же, сторожевые собаки — папина гордость и отрада.

А недавно появилась новая гордость — сторожевой пес, огромная кавказская овчарка. Два крепких мужика вели её на цепи. По пути во двор она успела не на шутку переполошить соседей, напугать нескольких случайных прохожих и задавить пару голубей. Но папа ей всё простил.

Котов и дворовых собак она презирала как класс. А семью нового хозяина возненавидела с первых же минут. Мы ее очень боялись. Даже отец, который с завидной легкостью мог приласкать любого уличного пса, приближался к ней с опаской.

А бабушка, известная домашняя «дрессировщица», кормила её только с лопаты, как герой Евгения Леонова, буфетчик Шулейкин, кормил тигров в культовом советском кинофильме «Полосатый рейс». Она и кличку лютой псине придумала соответствующую — «Кабы-сдох». А я, под впечатлением от произведений классика детективного жанра Артура Конан Дойла о мистере Шерлоке Холмсе, называла ее не иначе как «собака Баскервилей».

Собаку ту держали в глубине двора в сажке, в домике для свиней, чтобы не слышать жалобы соседей и не пугать гостей дома. Поэтому крестный еще не знал о ней, все как-то удобного случая не было показать.

И вот случай представился.

— Пойдем, кум, покажу тебе новых породистых поросят. Купил по случаю, — предложил папа, который едва стоял на ногах и не мог мыслить здраво. И кумовья, бережно поддерживая друг друга, вышли во двор.

Не в силах совладать с любопытством, Иван первым приблизился к сажку, открыл ляду и заглянул вовнутрь, пытаясь разглядеть в глубине свинарника «свинячью радость».

И тут на него с жутким воем выпрыгнула «собака Баскервилей».

От вмешательства пластических хирургов дядю Ваню спасла короткая толстая цепь, купленная накануне у цыган. На ней водили медведя по базарам. А еще помогло молодое вино, которое мгновенно свалило его с ног и сгладило последствия пережитого ужаса.

На следующий день овчарка вместе с цыганской цепью и вилами, которые бабушка прихватила на всякий случай, была отправлена в колхозную бригаду сторожить овец. Несчастные овцы были приговорены, а следы этой овчарки затерялись в кубанских плавнях.

Так впервые и надолго поссорились лучшие друзья.

— Ладно собака-дура, но почему поросят не показал? — горячился дядя Ваня после размолвки. — Куда их дел? Обманул?

 

Страшилка четвертая. Леший

Мама очень боялась темноты. Сказалось военное лихолетье. Детство, испуганное войной.

Папу, напротив, военное детство закалило, но не ожесточило. Он в душе остался лихим пацаном, заводилой, первым драчуном и насмешником.

И вот однажды его посетила глупая и, как потом говорила мама, «преступная» мысль. Уже темнело, и он попросил маму принести водички.

Колодец был во дворе, двор огорожен высоким штакетником, по двору ходили собаки, и весь двор освещался ярким светом фонаря.

Мама «дворовой» темноты не боялась, боялась «уличной». Она взяла чистое ведро, вышла. И вдруг…

Леший!

Упали ведра, одно звонко стукнулось о порог, другое рухнуло в колодец; бешено завертелся ворот с цепью, заорали коты, заголосили собаки, проснулись соседи. А вопль ужаса носился в воздухе и не растворялся. Выбежала бабушка с папиным ружьём наперевес.

— Неужели война началась?! — не на шутку испугался младший брат. Он спрятался под кровать, и я решила составить ему компанию. До утра никто так и не смог уснуть.

Мама молчала неделю. Папа был необычайно смирным и выполнял все ее указания. Он подарил маме пудру в коробочке, капроновые чулки, духи «Красная Москва» и выглядел при этом очень виноватым.

Как потом рассказывала мама: она подошла к колодцу, выглянула луна, и во дворе горел свет. Ничего не предвещало. И вдруг на нее пошла «темная куча». «Туча?» «Нет, куча, она молча тряслась, скрипела и дрыгалась».

Это, как выяснилось при последующих разборках, папа присел на корточки, раскрыл зонт и начал прыгать вокруг колодца. Вначале молча, а потом, для полноты картины, встал на четвереньки, завыл и засвистел. Он ещё и старую шубу, принадлежавшую деду, наизнанку умудрился надеть. Шуба жутко воняла, и на ней частенько спали всевозможные приблудные коты.

«А еще это, ну, то, что прыгало, воняло псиной и козлом, — выдвигала главное обвинение мама. — Ладно бы серой, я бы подумала, что чёрт. После этого ужаса я теперь ничего не боюсь», — утверждала мама.

Но если где-то хлопала калитка или лаяли собаки, она бежала в дом и закрывала дверь на все замки. «Я не трус, но я боюсь».

А мне на всю жизнь запомнились хвастливые папины слова: «Я уже так пятерых от страха вылечил». Да где они теперь, эти излеченные от боязни темноты?

И потом еще на раз в моей жизни возникали «лешие»…

Студенты, лето, сбор арбузов. Забытый богом и людьми колхоз принимал рабочие руки хлебосольно. Стряпуха, дородная и сдобная, кормила от души: «Снидайте, диты, а то шклявые, як москали».

Второй этаж правления отдали «на поселение» девушкам и руководству, ребята заняли первый.

Особенно классными были вечера. Танцы, ром «Ямайка», бренди «Солнечный берег», арбузы. Сказать, что было весело, — ничего ни сказать. «Клёво, отпадно, феерично».

Однажды вечером после ничтожной размолвки парни решили напугать женскую половину. На втором этаже располагалась и уже уснула деканша химического факультета. Её послеобморочный рассказ потряс всех присутствующих. Она проснулась «от стука копыт». На неё «шли роем товарищи лешие. Ни черти, ни люди, а вот так, простые товарищи лешие. И дули в медные трубы».

Комсомольское собрание расставило все точки над «и» и поставило крест на всех леших. Обиженные кем-то студенты мужского пола надели грязные дежурные «овчинки» конюхов. Ложки, миски — аксессуары, они же медные трубы. Вот только окнами «обмишулились». И попали не туда.

— Товарищи лешие, сегодня зачёт. В копыта шпаргалки не прятать!

— Товарищи лешие, все на сбор макулатуры. Уши серой заложило?

Очередная встреча с лешим состоялась в альпинистском лагере Лагонаки в Адыгее. Крепкий моложавый инструктор днём учил девчат кататься на лыжах, а ночью пугал страшилками.

В один из морозных вечеров девчата расположились в большом зале возле камина.

— Здесь пристанище чёрного альпиниста, погибшего в горах. Как только заснёте, он придёт за вами, — замогильным голосом вещал инструктор. — А еще не так давно в наших краях видели лешего.

Не успел инструктор окончить страшный рассказ, как в печку, видимо, с крыши, свалился какой-то чёрт. Стройный чёрт, с бицепсами, спортивного телосложения. Более походящий на выступающего стриптизёра.

— А вот и он! Леший! — кинулись к незнакомцу, отталкивая друг друга, бесстрашные девушки химфака. — Хватай его!

— Какой смелый русский девушка, — восхищённо цокали языками адыгейские «мачо». — Кричат «леший», а сами шкуру с него снимают. Ничего не боятся.

Без комментариев, джигиты. Поправочка — «одинокий русский девушка», а замужним не положено водиться с лешими.

 

Страшилка пятая. Двум смертям не бывать, а одной не миновать

Это был дождливый месяц май. Наверное, столько воды с неба лилось на Ноя и его зоопарк в дни Всемирного Потопа. Косые струи дождя хлестали то справа, то слева, то отвесно.

Соседи только что построили новый дом. Страшным порывом ветра задрало плохо прибитую крышу. И казалось, что она вот-вот порвётся, как бумага, под напором стихии. Что-то хрустело, звякало, чавкало, грохотало. Вода полилась по свежеоштукатуренным стенам комнат. Хозяин не выдержал. Накинул плащ, схватил молоток и шагнул в бурю.

Темнело, но белый остов лестницы одиноко смотрел в бушующее небо. Призывно заохали, закряхтели ступени: ходи-ходи-ходи. Сашко одним махом взлетел в открытое окошко чердака. Работал быстро, спешил. Железо, гвозди, молоток. Дома ждал ужин. Ох, как хочется есть. Настя уже нажарила картошки, достала из подвала фаршированных синеньких.

Струи воды замерли. Дёрнулся и затих стук молотка. Работа закончена, и Сашко шагнул на лестницу. Он, бывший моряк, любил шторм, «непогодь», как говорил его боцман. Когда непонятно, где верх, где низ, где небо, где земля, отсутствует чувство страха. Экстрим, адреналин. Как настоящий моряк, по лестнице Сашко ходил, не держась за поручни, гордо выпрямившись, как адмирал на параде.

Настя задремала. Дождь всегда действовал на неё убаюкивающе. Мальчишки разбежались по своим комнатам. Сегодня случилась неприятная ссора между мужем и сыновьями. Все трое вспыхивали как спички, но быстро перегорали. Сыновьям хотелось самостоятельности, отец, по их мнению, мешал им. Он любил их по-своему, воспитывал в строгости, но руки никогда не поднимал. Не бил.

«Бил, бил, бил», — это бьют часы. Она проснулась в каком-то странном оцепенении. Снился кошмар, сердце сковал ужас. Сейчас три часа. А дождь начинался вечером, когда шла программа «Время». На столе остывший нетронутый ужин.

— Сашко, — позвала Настя. Тишина. Никого. Вышел покурить?

Под кустами роз возле забора что-то белело. Дождь закончился. Подошла ближе. Муж лежал навзничь: брюки задрались, белели ноги, рядом валялся ботинок. Настя перевернула его на спину. Сашко лежал белый, суровый, торжественный. Дотронулась до лица, руки, почувствовала гладкий холод, как от резных украшений из моржового клыка.

Когда Настя очнулась, возле её постели сидела перепуганная соседка. В голове шум, всё плывёт перед глазами. Спать, спать, спать.

— Настя, — обратилась к ней соседка, — ты не волнуйся, но мальчиков забрали в милицию. Сашко погиб. Его убили заточкой прямо в сердце. Отверстие маленькое, сразу и не заметно. Или кто-то сидел на чердаке, или убил кто-то из семьи, так сказали следователи.

У Насти всё поплыло перед глазами.

Сашко похоронили через две недели. Две недели сыновья просидели в КПЗ. Сделали вскрытие, ничего необычного не обнаружено. Приехал ведущий эксперт из краевого центра. Он обнаружил в сердце Сашка шип розы. Выехали на место преступления, тщательно обследовали. На косо срезанном стебле розы, крепком и похожем на заточку, пристали ткани-кусочки сердца.

Сашко оступился, когда спускался в дождь по-матросски, спиной к лестнице, не держась за поручни. Упал на остриё, клинок розы. Дождь смыл все следы. Убийцы оказались известны: буря и роза. Розу Настя не вырубила. Наоборот, холила и лелеяла, и назвала её «Сердце Сашка».

А вот ещё одна правдивая история, которая потрясла городок.

Это была абсолютно приличная семья по меркам районного масштаба. Папа и мама трудились на выгодном производстве и имели небольшой навар с ворованной продукции. Строили дом, растили детей. Находились недобрые соседи, которые завидовали благополучной семье.

Хлеб да соль, да своё вино и чача, да вечные гости по праздникам. Потом по выходным, потом и каждый день. Поднятие градуса вошло в привычку.

Люди не агрессивные, но «скоропальные», как говорила моя бабушка, при каждой разборке между собой или гостями взрывались, как петарды. Шуму много, не страшно, но иногда могут и поранить. И вот однажды наступил этот «иногда».

Выпили, закусили, разговорились, попели, ещё выпили. И хозяин дома в процессе исполнения песни, видимо, жена ноту не ту взяла, ударил её по голове лопатой. Хозяйка не растерялась и приложила ломиком, лежащим рядом, по голове поющего соседа.

Так получилось.

Гость, и без того не крепко стоявший на ногах, неудачно упал, ударившись об угол беседки. Дело было осенью, в тёплые благодатные дни, и гостей принимали во дворе. Обнаружилось, что товарищ перестал дышать и даже не двигался. Дело тёмное, семейное.

— Не было гостей, — молвил слово хозяин. — А то, что раньше было гостем, сложим в канаву.

Канава была мелкая и проходила тут же во дворе; рабочие тянули новый водопровод. Землицей присыпали, утоптали, травы с кучи компостной накидали. Сели помянуть.

Подъехали и подошли другие гости. Чачи осталось много. Закусь дармовая, застолье продолжилось до утра. Запели петухи, заголосила горлинка, оплакивая всех и вся. И вдруг…

Зашевелилась свежая компостная куча, разверзлась земля. Из траншеи что-то выползло.

«Тостующие» перекрестились. «Оно» село с ними. Выпило. Запело. Рассмотрели, снова перекрестились. Оказалось, что это первоприбывший гость, ударенный ломиком по голове.

Когда все проспались, слегка протрезвели, «убитый гость» не спеша пошёл писать заяву в милицию. Весь в крови и в земле, с разбитым черепом, шёл, шатаясь и еле передвигая ноги, и до самой милиции пел «По Дону гуляет казак молодой».

Хозяйка сейчас в бегах. Казак молодой гуляет у других соседей, благо, что все хлебосольные в этом краю.

Соседи сочувствуют обеим сторонам. И пьют все дружно, не спеша за их и за своё здоровье. За взаимопонимание, за житницу России. И за длинный жизненный путь.

 

Страшилка шестая. Не родись красивой, а родись счастливой

Это было необычное лето.

Первый раз сформировали в нашем институте отряд проводников для депо Н-ска. Красивые девочки в красивых формах, красивый город, морской порт. Новая жизнь, новые знакомства, новые впечатления и возможности. Правда, в старых составах поездов из серии дополнительных на летний сезон.

Неизведанные дали: Мурманск, Воркута, Новокузнецк, Москва. Да и зарплата во много раз выше стипендии. Работали на разрыв, с душой, за интерес и с желанием заработать. Особым шиком считалось работать без напарника, одной целыми сутками без сна. Да ещё взять последний вагон, ответственности больше и доплата выше.

Романтика большой дороги. Раскладывали салфетки, купленные на свои деньги, привозили из дома игрушки для детей, едущих в поезде, кассеты в радиорубку, создавали библиотечки, аптечки, уголки рукоделия.

Убогость старых дребезжащих вагонов, отсутствие вентиляции и поломанные титаны для горячей воды компенсировались душевной заботой проводниц, трогательными плакатами, взятыми из рекламных проспектов.

«На волне, вызванной течением времени, рождённой дерзким ветром или парадоксами мироздания. На гребне чувств, в приливе нежности и страсти, восторга и удивления, привязанности и свободы начинаешь глубоко ощущать истинный вкус жизни. Именно так и должно быть».

Проза жизни шла по пятам. Брали «зайцев», часто из жалости и неумения отказать, или подсаживали своего безденежного брата-студента. Посадила девочка симпатичного «зайчика», любовь-морковь, и пошли через год под венец. Весёлые студенческие свадьбы.

Дорога на Москву считалась коммерческой. Кофе, колбаса батонами, колготки, сапоги, а повезёт — и косметика из ГУМа-ЦУМа. Дорога на Мурманск — билет в сказку. Долгие непредвиденные остановки, маленькие озерца: Иван-озеро, Луна-озеро. Цветы по пояс, вокруг заросли ежевики, дикой малины, земляника, черника. Огромные букеты в купе проводниц — признательность за душевное тепло, душевный комфорт. А вам попадались такие проводники? Если нет, то вы многое потеряли.

Старые профессионалы учили уму-разуму. Не букетами, деньгами берите. Добавьте немного фантазии. Берите деньги за лишний багаж, за передачку посылок из города в город. Покупайте фрукты, везите на Север. Везде есть скупщики. Вот Михалков в «Вокзале для двоих». Наш человек. А какой пассажир всего ночь поспал, то бельё сложить, сбрызнуть водой, прошить, да и под матрац. Вот тебе и новый нетронутый спальный комплект под названием «китаец». Если попадётся особо занозистый пассажир, не покупает вафли, печенье, которое тебе надо сторговать по плану, и пьёт только пустой чай, так и сделай ему этот чай. Кинь в заварку жжёной пробки, и чай будет чернее южной ночи. И сладкая месть, и туалет до конца поездки ему обеспечен. Остальные пассажиры, пожалуйста, в соседний вагон за санитарными удобствами. А ежели особо ненормальные просят чай с пенкой, так можно и плюнуть в стакан. Такса для контролёров не обсуждалась. Попался с «зайцем» — три рубля контролёру, один бригадиру. Для науки. А что навару у тебя только букет цветов или спасибо, то это твои проблемы.

И вот расчёт. К дележу зарплаты подошли романтично и глупо. Каждый взял аванс. Остальные деньги в «общий котёл». Его роль выполняла клеёнчатая сумка, которую я таскала целый день за собой, даже на прощальный пляж. После приезда всего отряда надо «общак» поделить. Взяты все вещи в камере хранения, сданы все деповские. Последняя ночь в вагончике на краю территории депо. Без матрацев, на голых полках. Занавески с окон тоже сданы. Полная луна заглядывает в окна. Покой, сон перед дорогой, радость встреч. Дома не были три месяца. Спи глазок, спи другой.

Под головой у меня клеёнчатая сумка, полная хрустящих денег. Мешает спать. Да ещё шикарное атласное платье, в котором сплю, невозможно блестит в лунном свете. Мешает спать. Кто-то ещё и тянет меня за платье. Мешает спать.

— Отстань, козёл, — забормотала я со сна привидевшемуся козлу.

Козлов оказалось несколько. Весь вагон спал, закрывшись на все задвижки в плацкартном вагоне, как спят, видимо, безгрешные младенцы. «Вороватые умельцы» открыли отмычками двери, тихо колыхаясь, как приведения, выставили весь имеющийся в вагоне багаж ничего не подозревающих спящих гражданок. И если бы не моё блестящее платье, которое привлекло внимание какого-то козла, нас бы обнесли дочиста. Вместе с кассой.

Мой крик разбудил всех спящих. Те, у кого нервы были покрепче, легли досыпать, узнав, что касса цела. Что теперь поделаешь, хоть выспимся. Остальные хотели видеть милицию. Мнения разделились: идти сейчас или дождаться утра.

Молодость беспечна и глупа. Пошли вдвоём, а третьей была денежная сумка. За составами, стоящими на приколе в депо, что-то шуршало, стучало и грюкало. Крались, метались какие-то тени, и, думаю, решалась наша судьба. От страха заледенела спина и вспотели ладони. Мы запели «Смело, товарищи, в ногу. Духом окрепнем в борьбе».

Бог миловал. Вот и вокзал. Дошли до родных защитников. Опросили. Допросили. До утра просидели вдвоём на одном стуле и в тысячный раз описывали приметы неуловимых невидимых преступников.

Днём милиционер кавказской национальности предложил мне руку и сердце. Он любил «такой отчаянный русский девушка, что просто дурочка».

Клеёнчатая сумка валялась у нас в ногах и, переглянувшись, мы обе решили о ней и её содержимом смолчать. Такую сумму любому захочется оставить себе как вещественное доказательство. Неучтённое.

Повестку для дальнейшей беседы в милиции мне выписали и на следующий день. Отъезд отряда состоялся без багажа, но с деньгами. Улов грабителей был неплох, но мог быть и больше. А бравый милиционер срочно привёз с гор своего дедушку аксакала. Сватать. Дедушка был в папахе, без кинжала. Поднимал руки, восклицая ломано и гортанно: «Вах, какой смелый девушка, какой толстый хороший девушка».

Всё милицейское руководство обещало найти преступников, поймать, заковать, засудить, отправить по этапу. И даже на эшафот. Но мне надо было ежедневно приходить за информацией к кавказскому моему защитнику. Утром, в обед и вечером. Я обещала. Но не выполнила обещания и позорно сбежала. Взошла моя счастливая звезда…

 

Страшилка седьмая. Родительский дом (роддом), начало начал

Это была моя вторая беременность. Первая закончилась неудачно, и со второй меня положили на сохранение в городской родильный дом. Моя медицина меня бережёт.

В палате уже лежало шесть человек. Пятеро беременных и одна старушка божий одуванчик. В силу возраста она находилась на особом счету. Девочки приносили ей обед в палату, делились банными принадлежностями. Её опекала старшая медсестра Анфиса.

Бабуля утром и в обед молилась солнышку и весь оставшийся от молитв день причитала: «Ой, колет, режет, щиплет». Она жила на кордоне. Муж был егерем и семнадцать лет как помер. И Анфиса, яростная грибница, свой ежегодный отпуск проводила у неё.

Бабулька ходила в белой вышитой косынке, надвинутой на лоб. Виднелся только нос, да из-под халата выглядывали костлявые конечности. Она была похожа и на Бабу-ягу, и на какую-то истеричную кликушу одновременно.

Меня почему-то невзлюбила сразу и, проходя мимо моей кровати, выкрикивала какие-то странные приветствия. Мне было некомфортно находиться с ней в одной палате. Тем более что Анфиса в выходной день, в силу своего характера, выполняла роль и главного врача родильного дома, и жандарма. «Если не нравится в палате кому, быстро выпишу, чтобы тут морды не кривили».

Морды пришлось кривить всем через день-два. В палату вошли двое верзил-санитаров. Взяли бабульку в платочке в охапку, свернули матрац, вытащили кровать. Бабка выла и кусалась. Платочек упал. Она была абсолютно лысая, без бровей и ресниц.

Лечащий врач, молодой и зелёный, нам с грустью объявил, что у божьего одуванчика оказался давний многолетний сифилис в запущенной форме. Подарок от бравого и давно помершего мужа-егеря. И нам, и медицинскому персоналу, и даже ему, несчастному, прописано профилактическое лечение.

Стоит ли говорить, что эту беременность никто из «осчастливленных» в нашей палате не доходил. Да ещё и на учёт бывших беременных поставили как потенциальных сифилитиков.

А медсестра Анфиса ещё долго продолжала работать. Конечно, никто даже не извинился, не огорчился и не посочувствовал. Моя медицина меня бережёт. И среди медицинского персонала ещё долго ходила присказка: «Ну что, беременные, где колет, режет, щиплет?». Видимо, когда принимали клятву Гиппократа, эти медики проходили мимо.

 

Страшилка восьмая. Медицина бессильна, если человек захочет жить

Девочка родилась хрупкой и болезненной, но очень долгожданной. На помощь новоиспечённой маме вылетела бабушка. Самолёт приземлился в Чебоксарах. Погода зимняя, декабрьская, предновогодняя. Круговерть. Папа поехал встречать бабушку и тоже пропал в непогоде.

Девочка всё время плакала, маму почему-то не учили, что делать с родившейся болезненной малюткой. Только строго наказали кипятить пелёнки, в роддоме свирепствовал стафилококк. И вот мама, потная, несчастная, невыспавшаяся после каждого «пописа», бросалась кипятить, стирать, развешивать по квартире пелёнки. Потом гладила их с плачущим ребёнком на руках. Девочка уже даже не плакала, а истошно выла на одной ноте.

И вдруг всё разом смолкло. Приехала бабушка, и мама с удивлением узнала, что грудничков тоже надо поить водой. И они настоящие люди, хотя и маленькие. Что после каждого «пописа» пелёнки кипятить необязательно, а стоит лечь и как следует выспаться, пока малышка задремала. Не надо закрашивать йодом родничок на голове ребёнка, не надо следовать дурным советам некомпетентной медсестры. Всё встало на свои места.

А когда бабушка уехала, снова возникли проблемы.

Под Новый год у девочки начался жар. Мама бросилась к соседям за помощью. Они единственные в подъезде имели телефон. В соседской квартире проживала известный корреспондент, гуру радиоэфира.

— Умоляю, у малышки сорок. Пожалуйста, дайте мне вызвать скорую!

— Для меня жизнь радиожурнала важнее жизни вашего ребёнка. Пока не закончу диктовать, не подходите. А лучше вообще больше не приходите. Не до вас! Моя работа нужна каждому советскому человеку, в том числе и вам. Всего хорошего!

Сегодня проходила мимо дома, в котором несколько лет прожила бок о бок с известным корреспондентом. Дорогу преградила похоронная процессия. Гримаса судьбы, но хоронили именно её. Венки, цветы, прощальные речи. Говорили о её человеколюбии, о бесценном вкладе и т. д.

«И память, которая, как луч света, озаряет и наполняет наши сердца, живёт во всём: в маленьких радостях, в буднях и выходных, в звонком смехе ребёнка, в улыбающихся глазах мамы. И эта память у каждого человека своя».

Да, память, безусловно, у каждого человека своя. Спи спокойно, вечная тебе память. А вклад, наверное, был. Бесценный.

Девочка доросла до трёх лет. Заболела. Новый детский педиатр при очередном посещении поинтересовалась у мамы: «Сколько у вас детей? Двое? Погодки? Ну, ничего, не страшно. Хоть один да останется. Раньше по десять детей в семье умирало, и ничего».

Девочка выжила всем назло. Где ты теперь, добрый терапевт? Есть ли у тебя дети?

Материнские страхи превращаются в психоз. Дочку положили в детскую больницу на обследование. Карантин. Ни свиданий, ни передач, ни информации, ни встреч с врачом. Проснулась ночью от крика дочери, от громкого рвущего душу плача. Но она же в больнице. За окном минус тридцать. Бегом в больницу. Коробка конфет и пачка чая открыла двери палаты.

— Ой, вы знаете, приключилась смешная история. Вашу дочку положили в палату к старшим девочкам. Они играли в дочки-матери. Её раздели, вещи постирали. И забыли про нее до утра. Она всю ночь пролежала раздетая возле окна, и теперь у неё пневмония.

Кто больше болеет? Дочки, сыновья? Или душа матери?

— У вашего сына менингит. Может и не выжить. С ним нельзя в больницу, уже большой, семь лет. Об исходе сообщим. Мамаша, не надо плакать, у меня самой проблем куча, и от них голова болит. А тут вы ещё со своими проблемами.

Родная наша медицина, бесплатная, профилактическая, платная, я, мать, тебя ненавижу. Тебя, наглую, бедную, безжалостную… Ты же можешь быть другой!

Сын и дочка выжили не благодаря, а вопреки. Болячки, болезни, травмы — всё как у всех. Без этого не бывает детей.

Начала просыпаться от присутствия кого-то постороннего в комнате. Бродят какие-то эфемерные тени. Схожу с ума? Родители прислали письмо. «Постоянно думаем о вас. Мерещится всякое. Тени какие-то. Наверное, сходим с ума».

Пошла к знакомому врачу, другу семьи. «Знаешь, это нормальное явление — тревога, забота, думы. Вот когда тебе станут мерещиться зелёные черти, приходи, лечить будем».

Черти не появились. Жизнь прожить, не поле перейти. И память, которая, как луч света, озаряет и наполняет наши сердца, живет во всем.

 

Страшилка девятая. Если стресс тебя достал, не поможет и «Фестал»

Недавно произошла страшная трагедия. Разбился самолёт. Погибли девяносто два человека. Среди них участники военного ансамбля песни и пляски имени Александрова. Не первая и не последняя воздушная трагедия, к великому сожалению.

Сегодня встретила знакомую. Радостную. Она долго молилась, чтобы исполнилась мечта сына, и была услышана на небесах. Наконец его возьмут в этот ансамбль на теперь уже вакантные места. Да, мой ангел, ты всегда со мной…

Вспомнился один из моих полётов. Я ведь тоже могла кого-то порадовать, уступить своё место в этой жизни.

Жизнь в который раз била ключом — и всё неординарно, по голове. Согласилась с маминым предложением оставить детей-погодков на месяц-два у неё. Лето, фрукты, Кубань. Решение всех проблем. Любящие и родные дедушка и бабушка — это из плюсов. Впервые разлучаюсь со своими карапузиками. Между нами будет две тысячи километров страхов, переживаний, волнений, слёз — это из минусов.

Ночи напролёт не спала. Снился падающий самолёт, пожар, взрывы на борту, детский плач. Смотрела в последний вечер с родными «Экипаж». Да, странный способ привести нервы в порядок. Утром слёзное прощание, краткое завещание на случай, если меня не станет в этой жизни.

— Тю, сдурела зовсим дивчина. Беду не ладно кликать, сама откуда ни визмис приходить. Усе думки нехай об житейском, абы мужик ни загуляв, да краса, дивонька, ни пропала, — осушила мои слёзы бабушка.

Аэропорт. Сдан багаж. В самолёт с собой ручная кладь — ведро слив белых, наливных, как мёд, и тёрн. От одного взгляда на него сводит скулы и вяжет во рту. Тёрн для наливки. Есть рецепт от бабушки. Фирмá. Называется «спотыкач». Брать не хотела, особую любовь к сливам не питаю, но и обидеть родню нельзя.

Несмотря на лето и южный рейс, самолёт был не загружен. Стюардесса попросила всех пассажиров, хаотично разместившихся на борту, переместиться в нос лайнера. Не читалось, не спалось. Самолёт летел ровно, ни ям, ни рывков. По расписанию. Чистое небо, весёлые облака-барашки, заходящее солнце.

Вышла ожидаемая стюардесса. Наш рейс окончен. Экипаж благодарит… Температура за бортом. Всё буднично, без эмоций.

Заходим на посадку — раз, другой, третий. С чего бы наматывать круги? Опять стюардесса как с рекламы «Аэрофлота». «Спокойно, не волнуйтесь. Нештатная ситуация. Заклинило шасси. Будем сжигать горючее. Убрать колющие, острые предметы, сгруппироваться…» Будничный голос, даже леденцы разнесла. Подумалось, что, видимо, это учения. Слава богу, что нет со мной детей.

Думай о житейском, думай. Чтобы муж не загулял, один круг. Чтобы краса не пропала. Ещё круг, и ещё…

Вся жизнь перед глазами не мелькала, плакать или молиться тоже не хотелось. Оглянулась назад. Как другие горемыки восприняли нерадостную весть?!

Две женщины, сидящие за мной, методично и очень быстро поедали плитки шоколада. Так, будто выполняли привычную работу. Обстоятельно разглаживали обёртки и складывали их в сумку. Шоколада было много, видно, везли в подарок этот дефицитный продукт и теперь поедали его на скорость.

Семья, сидящая за ними, из необъятной сумки вытаскивала пакет за пакетом. Аромат жареной курицы, малосольных огурцов разлился по салону. Я сглотнула слюну. Перед смертью надо бы поесть, когда ещё придётся.

Рядом сгорбленная старушка лихорадочно запихивала в беззубый рот чебурек за чебуреком, не жуя. Она кидала их в рот, как дрова в топку паровоза, не останавливаясь ни на минуту. Её пакет стремительно пустел, и она уже открывала другой.

Двое военных методично жевали леденцы. По одной конфетке синхронно доставали из планшетов, закрывали планшеты так, как будто везли какую-то военную тайну, и она могла выпрыгнуть оттуда. Дожевав леденец, складывали в планшет фантик, и всё повторяли сначала.

Весь пассажирский состав самолёта поглощал еду так, как будто от скорости поедания и количества съеденного зависела удачная посадка. Женщина кормила детей котлетами. Они сопротивлялись, смеялись, бросались котлетами. Она доставала новые и новые порции, ныряя вниз под сиденье. Жевали все, и все на скорость. Молча, яростно, фанатично. Только детишки не вписывались в общую истерию.

Думай о житейском, думай!

Вспомнились книги, от которых в свое время не могла оторваться. На ум пришло только сравнение с «Пышкой» Ги де Мопассана. Обед в дилижансе. Запасы продуктов, поглощение, насыщение, пожирание. Буду думать о книгах. На ум приходит: «Ешь ананасы, рябчиков жуй, день твой последний приходит…».

О нет. Я вздохнула и машинально взялась за сливы. Вначале вытирала каждую носовым платком, а потом они стали просто исчезать из ведра.

Думай о житейском, думай!

Как доем все сливы, так выйдет шасси. Ну, быстрей, быстрей!

Вокруг шелестело, шуршало, пахло, чавкало и хрустело. Насыщения, похоже, ни у кого не было. Мой организм никак не реагировал на всеобщий голод. Вышла стюардесса. Не бледная, не красная. Обычная. Попросила обложиться мягкими вещами. Возможна посадка.

Когда я доела белые сливы, настала очередь тёрна. Его глотала уже с косточками. Быстрей, быстрей. И неожиданно самолёт дёрнулся, наверно, выпустил всё, что было положено выпустить, затрясся и встал. Все продолжали есть.

Прошло ещё какое-то время. Вежливая, абсолютно спокойная стюардесса пригласила всех на выход. Пожелала всем дальнейшего счастливого пути и с достоинством удалилась. Все продолжали есть. Экипаж не выходил. Возможно, в кабине тоже заедали стресс. А может, мы летели только со стюардессой, похожей на робота?

На ватных ногах, не толкаясь и уступая друг другу очередь, спускались по откуда-то появившемуся трапу. Сидя, как на детской горке. Трап был аварийный, узкий, грязный наощупь и какой-то резиново-клеёнчатый, короткий. Внизу ждали какие-то люди. Подхватывали под руки, ставили на ноги, провожали всех до автобуса. Представители милиции наблюдали, заложив руки за спину и маршируя вдоль трапа. Осмысливали донесение о нестандартной ситуации? Потом нас долго пересчитывали по головам и по билетам. У кого-то билетов не оказалось. Съели?

Вокзал. Все пассажиры бросились в туалет, как по команде. Женский был закрыт на уборку, все набились в мужской. Напрасно выкрикивала туалетная кассирша, что вначале платим, а потом услуги, напрасно дёргала ручки в кабинках. Испуг и стресс искали выход. Мне показалось, что прошло несколько часов.

Самолёт кружил в небе всего полчаса. Встречающим объявили, что самолёт задерживается по метеоусловиям. Они не волновались. Появившиеся на лётном поле машины скорой помощи, пожарные, милиция с мигалками и воющими сиренами никого не заинтересовали.

Дома обнаружился сплошной синяк на нижней части тела. Может, трап был не такой уж надувной и не такой уж резиновый. Желудочно-кишечным трактом мне пришлось основательно заниматься. Я думаю, что и другим пассажирам этого рейса тоже.

К сливам я отношусь хорошо. Сливовое повидло, а также бабушкин «спотыкач» — это вещь. Самолётами летаю, только продукты с собой в салон больше не беру. На всякий непредвиденный случай.

Если встречаю фанатично жующих людей, думаю: «А может, они летели со мной тем рейсом, и теперь этот страх, страх не успеть доесть, остался в крови?»

И ещё, спасибо, мой ангел, что ты оказался в нужное время в нужном месте и распростёр надо мной свои крылья.

Думай о житейском, думай…

 

Страшилка десятая. От сумы да от тюрьмы не зарекайся!

Этот год был ознаменован небывалым воровством шапок. Казалось, воруют все и вся, не исключая грудных младенцев и немощных стариков.

Моя коллега Наталия прибежала ко мне в лютый мороз с распущенными волосами, сломанным каблуком и, неожиданно, без шапки. Шапка её была удивительной красоты из чёрнобурой лисицы с какими-то висюльками, и она носила её с ранней осени до поздней весны. Шапку нельзя было отделить от образа Наташки.

Сквозь слёзы и всхлипы удалось разобрать, что её обворовали среди бела дня. Удивительного банально. Проход-арка между подъездами длиннющего дома. Гололёд. Скользко. Мужской голос окликнул: «Девушка, это не вы уронили? Это не ваше?».

Оглянулась на призывный мужской голос. Шли два парня. Один театрально упал на колени. Проехался по скользкой дорожке, подсёк Наташку и сбил с неё шапку. Второй мужичок подхватил шапку: «Девушка, теперь это уже не ваше».

— И оба исчезли за углом в метели. И оба без особых примет, что особенно обидно, — плакала и билась в истерике Наташка. Ладно, волосы длинные и густые, укуталась ими, как леди Годива, не простыла.

Милиция подшила заявление в толстую папку, Наташка купила новую шапку. Хулиганов нет, преступников не нашли. Преступление без наказания.

Вспоминая поздним вечером в непогоду Наталью с её фатальным невезением, я спешила на избирательный участок дежурить. На голове восседал предмет моей гордости — моя новая шапка из неизвестного зверька.

Летом тётушка по большому блату, был период тотального дефицита, купила мне одёжку в магазине «Для больших людей». Всё на вырост, на несколько размеров больше, но ведь от хорошей жизни люди только поправляются. Жизнь впереди ожидалась хорошая. Известно всё было из лозунгов: «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме», «Экономика должна быть экономной», «Будет хлеб — будет и песня», а хлеб был…

Заворачиваю за угол. Безлюдно, пустынно. Редкие качающиеся фонари. Навстречу идёт солидный мужчина в высокой ондатровой шапке и в богатой дублёнке.

«Путь чист, иди смело, уж если такое богатство не сняли», — с облегчением вздохнула я. И в этот же миг получаю от него удар в лицо и по моей шапке. Прилетело неожиданно, откуда не ждала. Свет померк, стало темно и трудно дышать.

«Наверно, душит, прощай, жизнь», — подумалось запоздало. Делаю последний рывок, какие-то хватательные бессознательные движения руками. И рванула вперёд. Живая, погони нет, только полная темнота.

Провела рукой по глазам. Ба, да это моя шапка надета мне по самые плечи. Ну да, размер-то большой.

Поднять шапку, оценить потери.

В руках ощущаю ещё одну шапку и мохеровый шарф. Мужчина летел от меня со скоростью выпущенной пули. Это я его нечаянно сгоряча раздела. Сильно испугалась. Но дублёнка была при нём. Не догнать мне его, не одеть бедного.

Куда девать трофеи? Хороша буду я, председатель избиркома, если сознаюсь в милиции в нечаянном ограблении. Могут разобраться не в мою пользу. Пришьют дело. Да все городские висяки будут мои. Надо быть скромнее.

Сдала вахтёру в школе, где находился избирком, нечаянно награбленное добро.

— Вот, подобрала на улице, может, кто спросит, потребуйте документы, — попросила вахтёра, виновато пряча глаза.

— Э, зажрался народ, чуть моль подъела — уже выкидают, — загундела бабулька.

Выборы прошли на уровне. О судьбе чужих вещей я больше не задумывалась, и в школу не было необходимости заходить. А мужчину того встречала. В вязаной шапочке и с вязаным шарфом. Модненько, скромненько. По-молодёжному. Грабит студентов?

Вообще-то, это был не единственный случай, когда я умыкнула чужую шапку.

Шла домой после работы, да ещё и попутчиков в этот день, вернее, в ночь, не было. Одна. Завод напротив кладбища, у чёрта на куличках, полночь. Почти добежала до железнодорожного вокзала, озираясь и дрожа.

И вдруг на меня из кустов выскочили два захватчика. Ухватили за шикарный воротник нового зимнего пальто. Вытряхнули меня из него. Головной убор, старый пуховой платок, их не привлёк. А в это время надо мной пролетал мой ясный ангел-хранитель.

Неожиданно светом фар осветилось всё вокруг. Милицейская машина. Какая внезапная встреча! Милиция здесь, в этом богом и людьми забытом углу?!

— Гражданка, что случилось?

— Женщина упала, мы ей помогли, — заголосили оба несостоявшихся грабителя. Они спешно просовывали мои одеревеневшие руки в рукава пальто, лихорадочно завязывали на шее морским узлом платок. Я, онемевшая от бурного натиска налётчиков, растерялась окончательно. Мой ангел нашептал милицейским товарищам, что меня надо довезти до дома.

— А где шапка у этой гражданки? — донёсся грозный окрик из уазика.

Один из горе-грабителей сорвал со своей головы облезлую кошку и со вздохом напялил мне на голову.

Зашла в свой подъезд, сняла неожиданный подарок с головы. И мне показалось, что он сам запрыгал вниз по ступенькам.

Прощай, шапка! Я тебя украла не со зла. Скачи к своему хозяину. Прощай навсегда!

 

Страшилка одиннадцатая. В человеке всё должно быть прекрасно: и лицо, и мысли, и одежда…

День выдался на редкость неудачным. От птицы удачи не было ни весточки, ни пуха, ни пера. Впереди маячит череда новогодних праздников, ребячьи радости — ёлки, подарки от Деда Мороза.

Но как выяснилось, и Дед Мороз заводской покупает подарки за деньги. Правда, вместо денег на подарки этот Дед выдал своей профсоюзной Снегурочке пару некомплектных велосипедов и несколько банок… солидола, нет, судя наличию этикеток, — горошка в томатном соусе. По цене птичьего молока.

Бартер. Знакомое дорогим россиянам нерусское слово. Рынок. Скупщики перекупают велосипеды. Прячу глаза: недокомплект ведь.

— А мы их загоним лохам как перекомплект. А это у вас банки с чем? Солидол?

— Горох. Правда, срок реализации оказался перебит.

— А у вас эта гадость в комплект входит?

— Эта гадость тоже для детской радости, для новогодних подарков.

— Где ж тебе, милая, такого г… дали? Спасём тебя, горемыка. Купим недорого. Приложим как солидол.

Ладно, сделка состоялась, и покупка подарков реально приближается. Это плюс. Мои порванные сапоги — это минус. Да еще после акции «сам гружу — сам вожу» настроение испортилось капитально.

Прочитала в рекламном проспекте: «Ничто не заставляет так глубоко проникаться жизнью, как её обратная сторона. В такие моменты особенно понимаешь, что мы родились на этот свет для того, чтобы жить и нести благо, радоваться жизни и радовать других».

Хорошо, понесу благо. Деньги на руках. Покупка подарков — невеликая проблема. Торговля бойкая. У соседки на глазах всего честного народа вытаскивают кошелёк. Машинально проверяю свой. Иду на другой конец рынка, может, там честнее народ.

Женщина, стоящая впереди меня, закупает в детский дом конфеты. Ставит свою сумку-портфель на прилавок, и портфель разваливается на части. Порезали с двух сторон. Плач, крики. Нет денег, нет подарков, нет детского смеха и радости. «Радоваться жизни и радовать других».

Пусть на рынке дешевле, я пойду в магазин. Там камеры наблюдают за всеми, товарные чеки, камера хранения, бдительный персонал.

Усталые, но счастливые, они возвращались домой. Это клише про меня сейчас. Подарки в надёжной камере хранения, чеки в сумке, совесть чиста, кошелёк пуст. Вот только спина мокрая, порванные сапоги собирают грязь, кругом снег и холод.

А ещё я сегодня вырядилась в свой любимый костюм: шерстяное вязаное платье с таким же шерстяным вязаным пиджаком. Особенно люблю этот пиджак. Глянули друг на друга и влюбились сразу, бесповоротно, навсегда. Не захотели расставаться. На спине уже его подштопала, карман зашила-вышила, но всё равно как новенький. Штопка достаточно креативная. Напоминает мне мой костюм о человеческой слабости. Купила я его на неожиданно полученное детское пособие, и совесть иногда шевелилась во мне и стонала.

Подхожу к своему подъезду. Пытаюсь найти ключи. В сумке чёрт ногу сломит. И пиджак, и документы, и чеки кондитерские, и булка хлеба. Объёмно для дамской сумочки. Настроение радостное, хочется обнять весь мир и признаться ему в любви.

Снег кружится, летает, летает… Вот по дорожке бежит навстречу мне мальчишечка. Осторожней, не поскользнись. И тебя на Новый год ждут подарки, малыш. Снег кружится, звёзды такие яркие, запах Нового года…

Удар в живот. В солнечное сплетение. Искры из глаз. Толчок. Упала на дорогу. Что это со мной? Впереди, уже далече, мелькает мальчишечка с моей пузатой аппетитной сумкой. Что кричать? Помогите? Стой, негодяй? Давлюсь слезами и смехом: «Эй, ты, стой! Верни документы!».

В квартире пришлось менять дверные замки, выслушивать проповеди от мужа, мазать ссадины зеленкой и пить пустырник. А на следующий день заниматься непыльной работой: собирать квитанции и чеки. Освежать память продавцов. Та еще работёнка!

Но больше всего я тосковала по своему креативному пиджаку. Платье без него осиротело, поблекло. Зачем я положила тебя, любимый, в сумку? «Я тебя никогда ни увижу, я тебя никогда ни забуду»…

И вдруг увидела. На остановке, возле аптеки. На маленькой женщине. Ей он великоват, мой родной.

— Откуда на вас мой пиджак? — Рука сама потянулась к потере. — Вот и рукав залатан, и карман заштопан, как меня бабушка учила.

Удар в живот. В солнечное сплетение. Искры из глаз. Толчок. Упала на дорогу. Что это со мной? Уезжает троллейбус. На его ступеньке, как старуха Шапокляк, висит маленькая женщина в моём пиджаке и мне же машет кулаком. Что кричать? Помогите? Стой, негодяйка? Машу в ответ кулаком ей и уходящему вдаль троллейбусу.

А осенью меня выбрали в родительский комитет. Лучшие родители лучших учеников школы. Наша гордость и слава!

— А вот и председатель нашего школьного комитета. Работает несколько лет, на хорошем счету, отзывы о её работе исключительно положительные. Золотой человек! Правда, имеет троих «сложных» сыновей, неслухов. Но мама справляется. У неё своя твёрдая программа воспитания. Она и вашим детям поможет найти себя в этом мире, наставит, так сказать, всех заблудших овец на путь истинный.

И вот со стула поднимается «мой пиджак» и берет слово. Опять удар в живот. В солнечное сплетение. Искры из глаз…

— Я желаю вам от всей души наполнять жизнь каждый день маленькими, яркими чувствами и незабываемым теплом, — говорит гордость школы, она же мама «неслухов», она же старуха Шапокляк.

Да-да, в том числе и теплом моего пиджака…

Она и нашим детям поможет найти себя в этом мире, наставит их на путь истинный!

 

Страшилка двенадцатая. Отдыхать надо уметь, тоже надо попотеть

В тяжёлые времена тотального дефицита и бартера дорогие россияне выживали, кто как мог. Местные заводчане, давно не получавшие зарплату, были абсолютно счастливы, если удавалось урвать хоть что-то из еды или одежды. Они соглашались абсолютно на всё: консервы-сардины с морской капустой и галькой внутри, гранатовый сок в бутылях, на деле оказавшийся напитком «Юппи», по цене хорошего коньяка. И даже были рады «Осеннему саду» — стеклоочистителю, который по утрам считался «опохмельным» напитком.

Государство обманывало, обманывала администрация завода, директор заводского магазина, продавцы-товароведы. Обстановка переставала быть томной.

Директор принял решение смягчить ситуацию, «перевести в мирное русло». Отдых на природе — это беспроигрышно. Коллективный договор вытащили на божий свет, отряхнули от пыли.

«В сфере постоянного внимания — участие в решении социально-экономических задач предприятия, оздоровление и отдых работников. Профсоюзные активисты ответственные, активные, порядочные, бережно хранящие и поддерживающие традиции, яркий пример молодым заводчанам». И т. д. и т. п.

Активный отдых решили провести в соседней республике, в чудесном пансионате на Волге. Река, лес, свежий воздух, экскурсии в столицу на катере — отличная развлекательная программа.

Заводская конференция. Призыв к молодому поколению: неизменно поддерживать и укреплять солидарность членов профсоюза. Напутствие: отрадно, что в составе не только работники со стажем, но и молодёжь — творческая, инициативная.

И вот два заводских автобуса самых инициативных, творческих, со стажем и «без» приехали на берега Волги.

Дом отдыха оказался самым что ни на есть «буржуйским», в понимании рабочего класса. Отдельные номера на двоих со всеми санитарными удобствами были выше всяких похвал. Столовая — огромный белый зал с музыкой и кондиционерами, с официантами и поварами в нарядной форме, поражала своей монументальностью, какой-то английской «киношной» классикой. Тележки, мельхиор, крахмальные скатерти. Очередей с подносами нет, комплексного обеда нет, мата и ругани тоже нет.

Пресный отдых. Захотелось чего-то остренького, привнести какой-то простой человеческой романтики, чтобы было о чём вспоминать в курилках.

На берегу Волги разбили пляжный бивуак. Матрацы, подушки из номеров, скатерти. Столик-каталку угнали из столовой, да и не есть же на песке голыми руками. Столовые приборы, фарфоровые супники и хрустальные фужеры органично смотрятся под кустами на мокром песке, так же, как и весь буржуйский мельхиор.

Карты. На деньги и интерес. Гости с Кавказа оплатили первый свой проигрыш: ящик водки, ящик пива, ящик шампанского.

Вечером все на дискотеку. Гулять так гулять, открывай шампанское, поливай из горла всех танцующих. Дискотека так дискотека. Ансамбль весь за борт, сами умеем стучать и дудеть. Ах, они ещё и сопротивляются, тогда пойдём стенка на стенку, родные россияне.

Милиция? Зачем нам милиция?! А давайте дёру на пляж, купаться и культурно отдыхать.

Остались только самые интеллигентные и любознательные. Они запускали с седьмого этажа бутылки с пивом и водкой. Необходимо было определить: с одинаковой ли скоростью они долетают до земли. Внизу стоял наводчик, который руководил процессом до той поры, пока бутылка, запущенная из познавательных целей, не сломала ему ключицу.

Самое интересное случилось на следующее утро. В столовой отдыхающие, которым посчастливилось попасть в одну смену с дорогими заводчанами, не обнаружили накрытых столов. По столам прошёл ураган и смёл всё, включая их завтраки, хлеб, соль и даже горчицу. Этот демарш вызвал непонимание со стороны администрации.

— Пролетарии. «Собачье сердце» какое-то. Проявление неуважения к коллективу санатория и другим отдыхающим, — возмущалась заведующая столовой.

— «Собачье сердце» читали, грамотные. Только там подлые людишки собак резали, а мы ваших бродячих вчера шашлыками кормили, — достойно отвечали профсоюзные активисты.

— Да, они свой шашлык жарили на альпийской горке. Лучшего места для мангала не нашли, пролетарии! — вторили заведующей повара.

— Шашлыки были классные. А лучший отдых — это перемена рода занятий. Так написано на плакате у нас в курилке!

Инцидент был исчерпан, а на следующий день отдых продолжился с новой силой. Ныряли пьяной гурьбой, веселились. Нырнули трое, вынырнули трое. А сейчас нырнули двое, а вынырнул один. Здорово! Раз, два, три, четыре, пять, мы тебя пойдем искать! Вот только шашлык дожарим и стаканы осушим.

В последний день отдыха подсчитывали боевые потери: пара — тройка фингалов, десяток выбитых зубов, сломанная ключица, один утонувший, пережаренный шашлык, пожар на альпийской горке… Вот и сборы домой.

Шустрая охрана перетряхнула заботливо собранный в путь багаж. Вот подушки, вот матрацы, вот ваш мельхиор, а мы думали, что серебро. Не больно-то и хотелось!

Отдохнули, оттянулись. Теперь можно с новыми силами приступить к работе. Правда, предстоят похороны утонувшего товарища, но что делать, жизнь недолговечна.

«Коллектив завода выражает глубокую благодарность администрации санаторного комплекса за конструктивное сотрудничество и помощь в решении социально-бытовых вопросов. Желаем вашему коллективу удачи в достижении поставленных целей, новых трудовых побед, стабильности, процветания. До скорых встреч. С уважением, администрация завода и профсоюзный комитет».

Отдых состоялся. Отдых на природе — это беспроигрышно. До скорых встреч…

 

Страшилка тринадцатая. Моя милиция меня бережёт, за мной наблюдает и стережёт

Как-то нам не очень везло с соседями по площадке.

За двадцать один год в однокомнатной квартире рядом сменился двадцать один хозяин. Мало кто из этой квартиры ушёл живым. Травились, вешались, стрелялись, тонули. Квартирка ещё та, пожалуй, даст фору небезызвестной квартире №50 в доме 320-бис…

И вот, наконец, появился двадцать второй, буйный алкоголик младых лет с ватагой не прописанных на жилплощади приятелей.

Несколько раз возмущенные соседи вызывали участковых милиционеров, которые сменяли друг друга, как картинки в калейдоскопе. На меня особое впечатление произвёл номер первый. Позвонил бесцеремонно в пять утра, пожевал жвачку, выплюнул на ковёр. Растёр ботинком. Пытаясь выяснить причину отсутствия пьяного соседа, несколько раз хватался за несуществующий наган. Требовал предъявить документы на малолетних детей. Характеристики с места работы, школы, детского сада. Да, лезвие бритвы. С одной стороны правонарушители, с другой правоохранители. Шаг вправо, шаг влево, и ты уже в стане неприятеля.

Участковый номер два был донельзя трогательным и деликатным. Приходил часов в десять вечера, когда алкоголик уже катался по лестничной площадке с криками: «Всех замочу!». Представитель закона пытался достучаться до буйного соседа, говорить с ним о морали, о «честном и праведном житие». Но алкоголик внимал доводам милиционера-миссионера слабо.

И вот, миссионера сменил театрал.

— Может, мне в гражданском приходить? Или тоже прикинуться пьяным? Может, мне форму переодеть? Тогда он будет открывать дверь и ничего не заподозрит.

Ну да, ещё надень форму наизнанку, а фуражку задом наперёд. Тогда он точно ничего не заподозрит!

Был на моей памяти ещё и грозный участковый. Он сразу вызвал бригаду здоровенных мужиков с автоматами, которые в могучих руках смотрелись, словно игрушечные. Сосед и его собутыльники сразу упаковали всю честнýю компанию. И уже через пару минут крутые мачо (крутые с бабушками) тихо повизгивали в луже собственной мочи. А их игрушечные автоматы валялись рядом.

А в квартире напротив после смены хозяев и вовсе начались небывалые чудеса. Сперва поселились гостеприимные таджики, гуляющие по подъезду в расписных халатах и предлагающие «Ощень нужный шашлык-машлык». Затем дружелюбные узбеки, выбрасывающие из окон на головы терпеливых соседей объедки арбузов и дынь. Узбеков сменил весёлый хоровод Наташ, а на двери чудной квартиры то и дело появлялось и вновь пропадало объявление: «Сдаётся внаём. Оплата почасовая».

Не единожды представители закона навещали квартирку и её обитателей. Обещали всех разогнать и прикрыть лавочку. Но чудная квартира продолжала жить своей развесёлой жизнью.

Но однажды появились представители более серьёзной организации. Задали вопрос, больше походящий на утверждение: «Можно ранним утром устроить засаду в вашей квартире?! Для вашей же пользы. Нам поступил сигнал, что в квартире напротив живут и трудятся наркодиллеры». Это было похоже на правду. День и ночь к хозяевам приходили и уходили разные люди. Шторы на окнах были завязаны то одним, то двумя узлами, цветок в стиле профессора Плешнера то появлялся, то исчезал с подоконника. Регулярные изменения в интерьерах комнат можно было увидеть невооруженным глазом прямо с улицы.

— Не надо, товарищи, играть в Шерлока Холмса и мисс Марпл. Идите со своей интуицией в самодеятельность. А то прямо по Бабелю — «помрём за кислый огурец и мировую революцию», — возмущался очередной участковый, когда соседи в который раз жаловались ему на странную квартирку.

Но суровые мужчины на эти обстоятельства посмотрели под другим углом. Непоколебимо заняли позиции в прихожей нашей квартиры, находящейся прямо напротив «вражеской» двери. Дисциплинированно смотрели в глазок, не посещая никакие блага цивилизации. Крепкие мочевые пузыри. И вдруг, по прошествии нескольких часов, с криками «ложись!» сорвали с петель дверь, за которой до этого прятались, вырубили свет на площадке и ворвались к соседям-невидимкам.

К подъезду подлетел автобус. На улицу вывели несколько групп мелковатых «подозреваемых», в большинстве своём в очках. И вынесли много компьютеров.

Эти подопечные нашего очередного участкового, любителя мировой литературы, оказались компьютерными брачными аферистами. Разводили на бабки иностранцев мужского пола, желающих познакомиться в сети с «настоящими русскими красавицами». Когда потенциальный жених заводил разговор о живой встрече, виртуальная красавица отвечала: «Утром деньги на билет до Рио-де-Жанейро, вечером — стулья». Но сколько верёвочке не виться… И крутые хакеры становятся лузерами, потому что моя милиция меня бережёт. Правда, свою дверь, сорванную с петель суровыми мужчинами, нам пришлось чинить самим.

Агония и этой квартиры продолжалась ещё довольно долго, пока она не попала в приличные руки добропорядочных пенсионеров.

Примерно в это же время произошёл налёт и на нашу дачу. Подозревалось сотоварищество досрочно освобождённых бывших воров-налётчиков.

Железные двери, несокрушимые окна и рамы, монументальная печь были окончательно покорёжены и порушены. Всё, что осталось от них, валялось во дворе, привлекая внимание жалостливых прохожих. Повсюду обломки, по всему участку бегают бродячие и хозяйские дачные собаки, «облагораживая» их. Радости соседей не было предела — «не по нашим хатам проехались». Незаряженное ружьё в последнем акте пьесы все-таки выстрелило, но не в них.

Приехали специально вызванные активисты-криминалисты. Анализы, соскобы, пробы. Нюхали, измеряли, фотографировали, качали головами, опрашивали, делали выводы.

Через длительное время ознакомили с заключением: «На обломках деталей садового дома обнаружены волосы нечеловеческого происхождения. И сила „выброса“ была направлена из дома наружу».

По горячим следам нашли и негодяя-грабителя. Он же оказался и единственным подозреваемым и исполнителем чудовищного погрома. Пятнадцатилетний пацанёнок из соседней деревни. Костлявый, как свиные рёбрышки в магазине, он выглядел лет на десять.

— Сознался! — обрадовал дородный, стокилограммовый дяденька-милиционер. — Он ещё у вас и газовые баллоны утащил, и сковороду, и бочки. Много бочек.

— Но у нас на участке ничего этого не было.

— Значит, сам принёс и оттуда же сам и утащил?! А если не он, то кто? Он на учёте состоит, у соседа насос с велосипеда украл. Матерый рецидивист!

«Нечеловеческие волосы, видимо, от обезьяны-напарника или подельника — снежного человека», решили мы тогда. Забрали заявление и благополучно забыли об этом происшествии.

А когда у дочки в институте украли сумку с документами, мы и вовсе полюбили наших Шерлоков.

Ей позвонили, предложили встретиться на рынке для передачи документов за небольшое вознаграждение. Был составлен милицейский план-перехват, включающий множество деталей. Кто куда идёт, кто и где не должен маячить, кто и как должен сдвинуть шапку на затылок. Представители закона хорошо знали классику: «А вы, мамаша, не бегайте тут в своём широком плаще, как кормилица Джульетты».

Блестящий, до мелочей продуманный план нелепо сорвался. Бравых полисменов выдали громоздкие рации и одинаковые чёрные ботинки с тупыми носами.

Сумку с документами выбросили в урну на рынке. Враг так и не был разоблачён. Прошло время.

И вдруг…

Была проведена очередная рядовая облава на вокзале. Девочка, бывшая студентка. После отчисления из университета домой в деревню не вернулась. Воровала и жила по студенческим документам, которые почему-то не отобрали в деканате. Да-да. Моя милиция меня бережёт.

Сразу вспоминается пьяный мужичок, которого наш очередной участковый заботливо заталкивал в «воронок».

— Я туфлю обронил! Отдайте туфлю, мздоимцы! Несдобровать вам! — грозился подать в европейский суд правдолюб, едва стоящий на ногах.

Туфлю нашли, и даже две пары. Кто-то из жильцов выбросил к мусорному баку «прощай молодость».

— Ну, вот! Обуйте этого козла, и в машину! Поехали!

Главное, права Человека соблюдены.

Граждане мы законопослушные и в полной мере уважаем не только Закон, но и его представителей. А с ними за свою долгую жизнь не раз приходилось встречаться лоб в лоб. Моя милиция меня бережёт…

Продолжение следует…