Это был дождливый месяц май. Наверное, столько воды с неба лилось на Ноя и его зоопарк в дни Всемирного Потопа. Косые струи дождя хлестали то справа, то слева, то отвесно.

Соседи только что построили новый дом. Страшным порывом ветра задрало плохо прибитую крышу. И казалось, что она вот-вот порвётся, как бумага, под напором стихии. Что-то хрустело, звякало, чавкало, грохотало. Вода полилась по свежеоштукатуренным стенам комнат. Хозяин не выдержал. Накинул плащ, схватил молоток и шагнул в бурю.

Темнело, но белый остов лестницы одиноко смотрел в бушующее небо. Призывно заохали, закряхтели ступени: ходи-ходи-ходи. Сашко одним махом взлетел в открытое окошко чердака. Работал быстро, спешил. Железо, гвозди, молоток. Дома ждал ужин. Ох, как хочется есть. Настя уже нажарила картошки, достала из подвала фаршированных синеньких.

Струи воды замерли. Дёрнулся и затих стук молотка. Работа закончена, и Сашко шагнул на лестницу. Он, бывший моряк, любил шторм, «непогодь», как говорил его боцман. Когда непонятно, где верх, где низ, где небо, где земля, отсутствует чувство страха. Экстрим, адреналин. Как настоящий моряк, по лестнице Сашко ходил, не держась за поручни, гордо выпрямившись, как адмирал на параде.

Настя задремала. Дождь всегда действовал на неё убаюкивающе. Мальчишки разбежались по своим комнатам. Сегодня случилась неприятная ссора между мужем и сыновьями. Все трое вспыхивали как спички, но быстро перегорали. Сыновьям хотелось самостоятельности, отец, по их мнению, мешал им. Он любил их по-своему, воспитывал в строгости, но руки никогда не поднимал. Не бил.

«Бил, бил, бил», — это бьют часы. Она проснулась в каком-то странном оцепенении. Снился кошмар, сердце сковал ужас. Сейчас три часа. А дождь начинался вечером, когда шла программа «Время». На столе остывший нетронутый ужин.

— Сашко, — позвала Настя. Тишина. Никого. Вышел покурить?

Под кустами роз возле забора что-то белело. Дождь закончился. Подошла ближе. Муж лежал навзничь: брюки задрались, белели ноги, рядом валялся ботинок. Настя перевернула его на спину. Сашко лежал белый, суровый, торжественный. Дотронулась до лица, руки, почувствовала гладкий холод, как от резных украшений из моржового клыка.

Когда Настя очнулась, возле её постели сидела перепуганная соседка. В голове шум, всё плывёт перед глазами. Спать, спать, спать.

— Настя, — обратилась к ней соседка, — ты не волнуйся, но мальчиков забрали в милицию. Сашко погиб. Его убили заточкой прямо в сердце. Отверстие маленькое, сразу и не заметно. Или кто-то сидел на чердаке, или убил кто-то из семьи, так сказали следователи.

У Насти всё поплыло перед глазами.

Сашко похоронили через две недели. Две недели сыновья просидели в КПЗ. Сделали вскрытие, ничего необычного не обнаружено. Приехал ведущий эксперт из краевого центра. Он обнаружил в сердце Сашка шип розы. Выехали на место преступления, тщательно обследовали. На косо срезанном стебле розы, крепком и похожем на заточку, пристали ткани-кусочки сердца.

Сашко оступился, когда спускался в дождь по-матросски, спиной к лестнице, не держась за поручни. Упал на остриё, клинок розы. Дождь смыл все следы. Убийцы оказались известны: буря и роза. Розу Настя не вырубила. Наоборот, холила и лелеяла, и назвала её «Сердце Сашка».

А вот ещё одна правдивая история, которая потрясла городок.

Это была абсолютно приличная семья по меркам районного масштаба. Папа и мама трудились на выгодном производстве и имели небольшой навар с ворованной продукции. Строили дом, растили детей. Находились недобрые соседи, которые завидовали благополучной семье.

Хлеб да соль, да своё вино и чача, да вечные гости по праздникам. Потом по выходным, потом и каждый день. Поднятие градуса вошло в привычку.

Люди не агрессивные, но «скоропальные», как говорила моя бабушка, при каждой разборке между собой или гостями взрывались, как петарды. Шуму много, не страшно, но иногда могут и поранить. И вот однажды наступил этот «иногда».

Выпили, закусили, разговорились, попели, ещё выпили. И хозяин дома в процессе исполнения песни, видимо, жена ноту не ту взяла, ударил её по голове лопатой. Хозяйка не растерялась и приложила ломиком, лежащим рядом, по голове поющего соседа.

Так получилось.

Гость, и без того не крепко стоявший на ногах, неудачно упал, ударившись об угол беседки. Дело было осенью, в тёплые благодатные дни, и гостей принимали во дворе. Обнаружилось, что товарищ перестал дышать и даже не двигался. Дело тёмное, семейное.

— Не было гостей, — молвил слово хозяин. — А то, что раньше было гостем, сложим в канаву.

Канава была мелкая и проходила тут же во дворе; рабочие тянули новый водопровод. Землицей присыпали, утоптали, травы с кучи компостной накидали. Сели помянуть.

Подъехали и подошли другие гости. Чачи осталось много. Закусь дармовая, застолье продолжилось до утра. Запели петухи, заголосила горлинка, оплакивая всех и вся. И вдруг…

Зашевелилась свежая компостная куча, разверзлась земля. Из траншеи что-то выползло.

«Тостующие» перекрестились. «Оно» село с ними. Выпило. Запело. Рассмотрели, снова перекрестились. Оказалось, что это первоприбывший гость, ударенный ломиком по голове.

Когда все проспались, слегка протрезвели, «убитый гость» не спеша пошёл писать заяву в милицию. Весь в крови и в земле, с разбитым черепом, шёл, шатаясь и еле передвигая ноги, и до самой милиции пел «По Дону гуляет казак молодой».

Хозяйка сейчас в бегах. Казак молодой гуляет у других соседей, благо, что все хлебосольные в этом краю.

Соседи сочувствуют обеим сторонам. И пьют все дружно, не спеша за их и за своё здоровье. За взаимопонимание, за житницу России. И за длинный жизненный путь.