В современном русском дискурсе термин «геополитика» понимается в нескольких пересекающихся значениях. Это не только фрагмент истории политической мысли первой половины XX века, но и политическая теория как идеологический инструмент пропаганды и контрпропаганды.

За сорок лет вектор понимания этого фрагмента менялся: в 1962 году геополитику определяли как «лженаучную фашистскую «теорию», призванную оправдать агрессивную политику империализма географическими факторами и возведенную в ранг государственной идеологии в Третьем Рейхе, а после войны — как идейное оружие западногерманских реваншистов.

В одном из самых либеральных изданий периода оттепели, «Философской энциклопедии» (1960), говорилось, что «современные американские геополитики […] пытаются перестроить немецко-фашистскую доктрину и использовать ее для обоснования агрессивных планов США. […] В последнее время наблюдается возрождение геополитики в Западной Германии. […] Новое в современных немецких геополитических теориях заключается в их „наднациональной“ космополитической окраске и в „гуманистической“ фразеологии. Немецкие геополитики требуют создания „единой Европы“, в которой Германия играла бы роль гегемона».

А в 1995 году геополитика — «политологическая концепция, согласно которой политика государства, в основном внешняя, предопределяется географическими факторами (положение страны, природные ресурсы, климат и др.)». Систематизацию географических факторов в политико-военных процессах геополитика осуществляет, рассматривая государства как надбиологические организмы, для существования которых требуются естественные границы и жизненное пространство.

Геополитический аспект был в той или иной мере присущ и советской политической теории. В соответствии с нею СССР являлся одновременно и продуктом естественно-географического развития (естественного прирастания государственной массы), и результатом сознательного продвижения идей нового общественного строя.

Противоречивость картины мира, которой оперировала официальная доктрина, состояла в необходимости сочетать естественно-научный детерминизм с иногда мистическим визионерством и вненаучным произволом оперирования с предметом (идеология).

Геополитика как публицистическая банальность

Геополитический подход представляет собой публицистический метод, с помощью которого определяется или стимулируется готовность большинства населения страны принять нынешнюю реальность государственного устройства и нынешнюю культурно-историческую фазу как результат естественно-исторического развития. С другой стороны, геополитика, продолженная в геостратегию и конспирологию, легитимирует возможную новую миссию для кардинально уменьшившейся в размерах страны.

Геополитический подход к стране и как «надбиологическому агенту», и как к естественно-научно определяемому и измеримому продукту не означает разрыва с идеологической картиной мира, сохраняя то же неустранимое противоречие между двумя претензиями идеологии — быть и наукой для объяснения конкретных причин всего сущего в материальном мире как единственной и неотменяемой реальности, и руководством для произвольного изменения этой самой реальности.

В этой точке всякая идеология граничит с мифологией, в которой законченная картина мира достигается тем, что нынешнее состояние мира объясняется в повествовании как последнее следствие предшествовавших метаморфоз (этиологические и генеалогические мифы). В идеологическом предписании противоречие между детерминизмом исторического процесса и идейно-политическим управлением этим процессом устраняется с помощью инструментализированных легенд (например, об истории формирования марксизма в России из «трех источников и трех составных частей»), мифологем (например, жертвенность и нравственная чистота чекиста) и даже тотемов (например, мертвые герои — от Ленина в мавзолее до Котовского, скачущего с «пробитым сердцем» в стихах М. Светлова).

Геополитика между идеологией и мифологией

Прежде чем анализировать мифологическую составляющую геополитики в постсоветский период, необходимо прояснить, как вообще соотносятся миф и идеология в политическом дискурсе.

Миф преобразует неясности, трудности, несовершенства мира в убедительные, хотя и не обязательно правдоподобные, но постоянно подтверждаемые в своей истинности смысловые единицы. Повествовательная природа мифа-слова обеспечивает необычайную гибкость, с какой один и тот же сюжет, образ или предмет может восприниматься и как явный вымысел (например, рождение Афродиты из семени оскопленного Урана), и как универсальный социальный закон (семейная жизнь богов, почитание родителей и т.п.), и как основа религиозного культа (например, Приапа).

Идеология приспосабливает те же многообразные внешние обстоятельства к определенной политической программе. Поскольку практическая политическая целесообразность является аналогом истинной картины мира, а настоящей реальностью идеолог считает лишь свою размещенную в более или менее неопределенном будущем социально-политическую цель, то характер пути к этой цели, или идеологический маршрут, имеет право меняться по мере изменения ландшафта.

Для того, чтобы эти изменения можно было представить как восстановление более «правильной», более «научной» картины мира, на основе которой была бы возможна рациональная, внятная политическая линия, политический мыслитель должен либо демонтировать идеологию, рационализировав весь наличный набор инструментов, либо обратиться к хорошо зарекомендовавшей себя в прошлом и настоящем мифологической картине мира.

Два пути эти не обязательно исключают друг друга в практической плоскости. Так, можно провозгласить деидеологизацию, на деле мифологизируя старые идеологические практики и выстраивая новые идеологические комплексы. Эта работа адресована не только узкому кругу политического класса, но и самому широкому кругу людей, которые пользуются СМИ. Авторы иной раз чрезвычайно экзотических концепций за последние несколько лет стали политическими советниками известных деятелей РФ, а административно-экономические решения нередко обосновываются именно геополитическими соображениями. Поэтому имеет смысл говорить о популярной геополитике.

Основные положения популярной геополитики

Прежде всего, популярная геополитика утверждает, что распад СССР был противоестественным. Судьба российского государства — предмет пограничной с геополитикой области, конспирологии, или эзотерического учения, реконструирующего историю как сеть заговоров для уничтожения этого государства. Особенно интересны три аспекта тривиального геополитического подхода к нынешнему статусу России: территориальный, популяционный и военный.

Популярная геополитика представляет нынешнее административно-территориальное устройство как источник опасности потому, что этно-конфессиональная неоднородность РФ, согласно распространенному мнению, подрывает укорененное в общественном сознании представление о ценности единства и однородности, или административный эгалитаризм.

Одна из главных забот популярных геополитиков — территориальные притязания сопредельных стран. Хотя на официальном уровне претензии к РФ имеют только дальневосточные соседи: Япония (четыре острова Курильской гряды) и Китай (три острова на Амуре и Аргуни), — однако популярная геополитика беспокоится обо всех проблемных областях, сложившихся в пограничье между Россией и другими странами. Часть этого пограничья лежит на территориях, которые в популяционном отношении воспринимаются как нуждающиеся в особой защите эксклавы России. Также страна переживает сложные миграционные процессы, политическое значение которых противоречиво, а в рамках популярной геополитики сводится к паре «утечка мозгов — натиск нежелательных мигрантов».

Эти представления можно рассматривать, либо проводя политологический анализ их компонентов, либо уходя к мифологическим процедурам обращения с предметом. Популярная геополитика позволяет двигаться в обоих направлениях.

Популярная геополитика: развилка политической науки и мифологии

По-видимому, даже самый сухой политологический анализ неизбежно будет содержать в себе мифологический субстрат: описание любого события как смены «начал», «рождений», «пробуждений» и «концов», «смертей», «распадов» с возможными «возвращениями», «возрождениями», «воскрешениями», а также принудительный характер сопоставления по многообразным осям сходства (мифологический изоморфизм), — одного этого достаточно, чтобы не требовать и от самого строгого научного анализа свободы от мифологических примесей.

В мифе средствами языка создается невидимая глазу сущность и наделяется признаками живого. Этой сущностью в геополитике является оживший образ страны. В тот момент, когда на место абстракции, территориально-государственного образования, подставляется сверхсубъект (ср. выше «надбиологический организм»), можно и нужно говорить о мифологии.

Влиятельный мифологический образ порождается тогда, когда большие группы людей согласны насчет самых общих черт образа и думают, что этот образ переживает непредвиденную трансформацию. Пока базовые представления популярной геополитики не пришли в движение, мифологический образ неподвижен. Он — часть психической природы человека. Когда же изменения в жизни общества приводят к заметным миграциям и к перечерчиванию границ, самодовлеющий образ вступает в противоречие с чередой происходящих событий.

При этом новизна происходящего воспринимается как противоестественность, как неспровоцированное насилие против естественного порядка вещей. Поскольку единодушие в таких условиях находится легче единомыслия, наиболее активные из популярных геополитиков могут поддаться добросовестному искушению предъявить мифологический образ как альтернативу аналитической картине, а исполнение разработанного ими сценария, социального действия выдать за естественное развитие событий.

Структуру возникающего в рамках этой процедуры мифологического образа рассмотрим на двух примерах, российском и узбекском.

Противоестественность нынешнего положения вещей и война как способ его преодоления

Итак, популярная геополитика видит противоестественным нынешний статус Российской Федерации как государства, не до конца выяснившего, где именно лежат его границы. Один из первых советников нынешнего президента РФ Владимира Путина, президент Фонда эффективной политики Глеб Павловский, представляет одну из форм популярной геополитики — разновидность социал-дарвинизма. В инструктивном письме «Нужен субъект национального усиления» от 20 ноября 2002 года, Павловский, вспоминая 140-летний юбилей публикации «Происхождения видов» Чарльза Дарвина, отрицает возможность «спонтанного вырастания» политической линии, нужной стране. Предлагая рассматривать Россию как коллективный организм, или органическую среду, Павловский требует отказаться от «выстраивания наших стратегий от самих себя, от собственной идеологии, от собственных позиций, от собственного потенциала». Неважно, какая у вас идеология, — важно, что вы действуете, первым поднимаете лежащий на большой дороге мандат и начинаете операции над обществом, не спрашивая ни о чем бессильных членов этого общества.

Отталкиваясь от данности «среды», Павловский объявляет главными действующими лицами российской политики «инициативников». Само это слово Павловский, как он уверяет, впервые вычитал в мемуарах Путина. В интерпретации Павловского, «инициативник» — это человек, готовый быстро начать войну в отсутствие политических решений и структур для принятия таких решений. При этом образцом России («нашим образцом», по словам Павловского) должны выступить США, присвоившие себе мандат на проведение глобальной политики с единственной целью — чтобы проводить свои интересы во всем мире. «США, которые вечно оказываются не там, где мы хотели бы их видеть, первыми воспользовались мандатом. И воспользовались им со всей силой того потенциала, который и обнаружился-то только тогда, когда они стали действовать в рамках этого мандата», — пишет Павловский.

Сверхценной идеей Павловского является восстановление глобального поведенческого паритета с США. Поскольку времени и ресурсов для постепенного наращивания потенциала нет, необходимо сделать символическое усилие в этом направлении. Павловский утверждает, что у общества есть некий «силовой запрос», на который Путин ответил в 1999 году, фактически объявив Россию находящейся в состоянии войны. «Борьба идет на выживание, и война — это аспект мировой конкуренции сегодня», — рассуждает Павловский.

За прошедшие три года Россия, по признанию Павловского, не смогла «перестроить партийную систему в достаточной степени для того, чтобы она отвечала задачам конкурентоспособности России». Другими словами, сама Россия как единство общественных и государственных институтов до сих пор не сделалась полноценным политическим субъектом. Им по-прежнему являются только прорвавшиеся в Кремль «инициативники», остановившие формирование гражданского общества, начатое в первое постсоветское десятилетие.

Обращаясь к среде, которую он считает источником «субъекта национального усиления», Павловский предлагает ей «поставить и сформулировать политическое проектное задание и построить недостающее общественное лобби, недостающие инструменты и организации, которые смогут стать субъектами силы и помогут стать субъектами силы политическим организациям, объединениям предпринимателей и, в конечном счете, государству».

Субъект усиления, по его словам, «не может быть выстроен в бюрократическом пространстве, а также в сегодняшней конфигурации деловой среды». Где же находит Павловский субъекта усиления? Оказывается, таковым может быть только «гражданское общество, которое теперь, как черта с рогами, все бросились отрицать».

Мифологическое ядро популярной геополитики

Текст Глеба Павловского содержит лишь два образа, представляющие собой растолковываемые метафоры общественного процесса. В первом случае автор, поправляя «кого-то из политиков, кажется, Явлинского», говорит, что не так опасно устанавливать на старый автомобиль авиационный двигатель, как авиационные тормоза, да еще «такие, как на «Шаттле». После катастрофы американского корабля в феврале 2003 года метафора Павловского приобрела новую выразительность.

Однако сама по себе эта техническая метафорика не более мифологична по своей сути, чем в случае с уподоблением гражданского общества черту с рогами, само существование которого все бросились отрицать: здесь мы имеем дело даже с отрицанием такой образности как неуместной в политологическом разговоре. Иначе говоря, Глеб Павловский сделал все возможное для того, чтобы памфлет «Нужен субъект национального усиления» воспринимался как сугубо рациональный, научно-практический документ.

Между тем, этому документу присущи все основополагающие признаки мифологического трактата. Субъектом высшего порядка должна выступить «конкурентоспособная Россия», которой необходимо напрячь все силы, дабы встать вровень с главным геополитическим конкурентом, Соединенными Штатами Америки. Для этого нужно одно: взять мандат на войну, — подобно тому, как это делают во всем мире американцы. Этот волевой акт за Россию три года назад совершили заговорившие от ее имени «инициативники». Сделано это было в ожидании чудесного мифологического эффекта: «инициативники» должны были заставить «Россию» породить подобных им деятелей «в бюрократическом пространстве, а также в сегодняшней конфигурации деловой среды».

На практике «инициативники» ввергли страну в войну с пока не подсчитанными даже приблизительно людскими, моральными и материальными потерями. В своем нерасчлененном мифологическом пространстве Павловский предъявляет претензии за это не существующему пока, по его словам, гражданскому обществу и дает указание никак не определяемым «общественным организациям», «общественным субъектам» найти не существующего «субъекта национального усиления».

Миф открывает возможность для социального действия без обращения к политии

Опасность мифологического подхода к социальным процессам состоит не в том, что миф — менее точная оптика для изучения общества и государства, чем политическая наука. Наглядность, быстрая усвояемость мифологического образа, проницаемость для него всех общественных слоев, — это такой ресурс, которым политические активисты, называющие себя политтехнологами, воспользовались именно потому, что он обеспечивает возможность социального действия без какого бы то ни было обращения к политии. Миф о внеположном общественным структурам «субъекте усиления» — это альтернатива политического субъекта.

В конце 1980-х годов Глеб Павловский полагал, что альтернативой однопартийному государству могут стать миллионы субъектов самодеятельного хозяйствования, из которых сам собой вырастет сильный политический субъект. Когда выяснилось, что политическая субъектность в России зависит от «одного сильного человека», харизматически репрезентирующего политику, активисты заняли позиции на подступах к занимаемому сильным человеком месту. При этом общество, признавшее такой порядок вещей и принявшее мифологический образ за адекватное описание своего государственно-политического бытия, легко стало объектом манипуляции: отождествив харизматического лидера с «Россией», оно потом легко объявило его же «продавцом» и «предателем» России.

Несмотря на рациональное позиционирование, «субъект национального усиления» из меморандума Павловского оказывается в гораздо большей мере мифологическим персонажем, чем политическим концептом. В конце 1990-х Глеб Павловский думал, что альтернативой мощному политическому субъекту могут стать силовые ведомства, силовая бюрократия, из недр которой сам собой, по праву перехваченного у всех остальных мандата, в чудесном блеске встанет «сильная Россия». Мифологический элемент — гипостазирование страны как «надбиологического организма» — едва ли устранимая вспомогательная часть любой политической технологии, которая должна в простой и пластичной форме мобилизовать слабо рефлексирующее общество. Миф невозможен без сильного действующего сверх-лица. И «субъект национального усиления», откуда бы он ни пришел, чтобы налечь на нерасчлененное и деполитизированное общество, — это чистый продукт мифологии.

Новый Узбекистан, или что общего между Тимуром, Иоанном Безземельным и Бенджамином Франклином?

Другой пример практического применения мифологической геополитической модели на постсоветском пространстве — элементы новой политической доктрины в одной из южных стран-наследниц СССР. Основу учебника истории Узбекистана с древнейших времен до V в. нашей эры, вышедшего на русском языке в Ташкенте в 2001 году, составляют многочисленные сведения по археологии и древней истории той территории, на которой с 1991 года существует современный независимый Узбекистан. Механизм построения новой идентичности Узбекистана выглядит следующим образом:

«31 августа 1991 года Узбекистан провозгласил свою независимость. 1 сентября объявлено Днем независимости Республики Узбекистан. 18 ноября 1991 г. в республике принят закон „О Государственном Флаге“, а 2 июля 1992 г. — закон „О Государственном Гербе“. 29 декабря 1991 г. был избран первый Президент независимой Республики Узбекистан — Ислам Абдуганиевич Каримов. 8 декабря 1992 г. была принята Конституция нашего государства, а 10 декабря 1992 г. — закон „О Государственном Гимне“. Все это стало первыми шагами нашей независимой родины. Откуда же мы знаем о самой древней истории нашего края? Ведь письменности в те далекие времена еще не было. Самым распространенным источником по истории края древнего периода являются материалы, добытые при раскопках археологами. С появлением письменных источников становится намного легче восстанавливать события прошедших тысячелетий…».

Итак, основная задача учебника — сделать незаметным шов в той точке, где история современного Узбекистана, отсчитываемая от нескольких конкретных дат 1991—1992 года, сшивается с тысячелетней историей территории, объявляемой историей «наших предков»:

«Сегодня это страна с 22-миллионным населением, в которой проживают люди многих национальностей. Население Узбекистана прошло долгий и славный исторический путь. Люди осваивали пустыни, строили города и сражались с многочисленными врагами, возводили прекрасные здания и раскрывали тайны звездного неба… Изучая историю нашей республики, вы убедитесь, что народы Узбекистана оказали заметное влияние на всю мировую историю и внесли много нового и самобытного в общую историю народов всей планеты. Традиции и мечты наших предков воплощаются сегодня в реальные дела».

Итак, с самого начала уклоняясь от простейших вопросов, например, о том, независимость от кого или от чего обрел Узбекистан в 1991 году, авторы учебника внушают подросткам представление о поступательном историческом движении, о том, что нынешнее состояние и нынешний статус государства, в котором те живут, есть результат многих столетий борьбы «людей» с «многочисленными врагами».

Эмоциональная суггестия (мы — прямые наследники людей древности, наши предки — массагеты, саки и др. — успешно сражались с врагами) — вступает в противоречие с каждой следующей главой, а в центр повествования выдвигаются отдельные легендарные эпизоды (Томарис, засунувшая в бурдюк с кровью отрубленную голову Кира, пастух Ширак, казненный Дарием и т.п.). Ключевая тенденция при этом — как отрицательные оцениваются походы, в ходе которых та или иная область современного Узбекистана включалась в качестве провинции в состав большой империи, как положительные — формирование в том или ином регионе самостоятельного государственного образования. Соответствующим образом названы и разделы: «Развитие ранней государственности на территории Узбекистана», «Борьба народов Средней Азии против Александра Македонского», «Образование самостоятельных государств на территории Средней Азии».

С другой стороны, с удовлетворением указывается на достоинства воинов из числа саков, массагетов, хорезмийцев или бактрийцев, сражавшихся в составе персидского войска во время греко-персидских войн. Необычайная гетерогенность среднеазиатского региона и тот факт, что Узбекистан как государственное образование — это продукт прежде всего советской истории, вытесняются из поля зрения школьника двумя рядами символов, представленных как в тексте, так и в цветной вклейке в книгу. Первый ряд — символика современного Узбекистана, герб и флаг, затем следуют такие изображения: «На заре человечества», «Войско А. Македонского (sic!) в походе», «Спитамен», «Томарис», «Саки и массагеты перед боем», «Гончар за работой», «Кир Второй».

Таким образом, визиотипически история Узбекистана предстает как череда сменяющих друг друга правителей. В учебном пособии для 5 класса «Путешествие в мир Конституции» флаг республики, представленный на вклейке учебника истории, объясняется так: «Символика Государственного флага Республики Узбекистан продолжает лучшие традиции, свойственные флагам могущественных держав, существовавших на территории нашей страны. Небесно-голубой цвет на флаге — символ голубого неба, чистой воды. Лазурный цвет почитаем на Востоке, его избрал когда-то для своего знамени и Сахибкиран Амир Темур. Белый цвет — символ мира и чистоты и т.д.».

Имеющий место в Республике Узбекистан политический культ Тамерлана (1336—1405), основавшего в Самарканде, по-видимому, самое могущественное и опасное для всех своих соседей государство на территории Средней Азии, становится понятен именно в контексте геополитической концепции учебника истории. Не только скрепляющим государственное единство символом политической субъектности, но и закрепляющим статус Узбекистана как региональной сверхдержавы в бывшей советской Средней Азии, не могли бы стать ни Авиценна, ни Алишер Навои. Грузило государственнической легитимации ныне действующего руководства Узбекистана должно быть заброшено как можно глубже в историю — в те времена, когда Россия даже отдаленно не приблизилась еще даже к низовьям Волги и Кавказу, тогда как владыка Самарканда успел разорить Багдад, Дамаск и Алеппо.

Миф о прародителе нынешнего государственного устройства подан в «Путешествии в мир Конституции» не без изящества:

«В средние века в законодательстве некоторых европейских стран появляется новое понятие — «основной закон». […] В XIII веке английский король Иоанн Безземельный подписал «Великую хартию вольностей», которая утверждала, что власть должна опираться только на закон… И это происходит не только в Европе. В Средней Азии выдающийся полководец и государственный деятель Амир Темур в XV веке издает свое знаменитое «Уложение». […] Однако, это все еще были только сборники законов и правил. Первая конституция, написанная в виде единого основного закона, появилась в конце XVIII века в Соединенных Штатах Америки […], одним из создателей которой был американский государственный деятель и ученый Бенджамин Франклин (1706—1790)».

Следует сказать, что «Путешествие в мир Конституции» является в высшей степени полезным, хорошо написанным и приводящим рациональные аргументы в пользу законопослушного поведения пособием. Лишь там, где абстрактные рассуждения уступают место конкретным историческим лицам и событиям, становится ясно, что подмалевком картины мира является здесь новая политическая мифология.

Итак, учебные пособия Республики Узбекистан, формируют у школьников новую картину мира, в которой их страна должна быть центром политического мироздания. Эта картина содержит два мифологических в своей основе конструкта — телеологический и тотемический: уложенный в территориально-хронологическое русло поступательный путь развития увенчался созданием нового государства, завещанного «нашими предками»; мифическим прародителем современного Узбекистана объявлен Тамерлан. Отсылка к этому имени выводит государственность Узбекистана из российско-советского круга влияния и помещает в контекст англо-саксонских правовых ценностей. Таким образом, замещение советского мифа о происхождении СССР происходит с помощью другой мифологической конструкции, становление которой еще не закончилось.