I. Кровавый путь (Несколько страничек из истории добровольческих погромов)
Август месяц 1919-го года прошел на Украине под знаком постепенного продвижения войск генерала Деникина, — так называемой добровольческой армии, — к Киеву. На путях к нему добровольческая армия приходила в непрестанное соприкосновение с большевиками, защищавшими Киев, и войсками Петлюры, так же устремлявшимися к Киеву. Селения, города, местечки переходили из рук в руки, но военное счастье оставляло их неизменно за добровольцами. Гнилые соки, подточившие старый государственный организм России, просачивались и во все новообразования, продолжая здесь свою разрушительную работу. Как бы мстя за погибший строй, или наивно мечтая о восстановлении его старыми знакомыми методами, они пропитали трупным запахом антисемитизма войска «самостийника» Петлюры, они заполнили большевистские учреждения и разлагали большевистские части, они окутали кровавым туманом добровольческую армию. Путь добровольческой армии к Киеву усеян кровавыми эксцессами — все над тем же козлом отпущения чужих исторических грехов, — еврейским народом.
1. Чучела
История местечка Макарова — история характерная для большинства местечек погромленной Киевщины.
Находится Макаров в 50 верстах от Киева по Киево-Житомирскому шоссе. В нем христианских семейств приблизительно 2000, еврейских около 900. За одно лето Макаров пережил 4 погрома.
С падением гетмана на Украине, Макаров попал под власть сотника Богатевича, который собрал с еврейского населения 300.000 рублей. В июне в Макаров явился народный учитель из соседнего села Матвеенко во главе 18-ти босых подростков, вооруженных винтовками.
Поставили в центре местечка пулеметы.
Открыли стрельбу.
Евреи попрятались, как мыши по норам — в погребах, на чердаках, а молодежь, повеселившись с пулеметами, во главе с учителем и сыном священника села Наливайковки, Радюком, занялись разгромом лавок на базарной площади. Макаровские крестьяне отнеслись к этому делу сочувственно: запаслись мешками и присоединились к грабителям, — «законность» такого деяния уже успела вкорениться в их мозги за этот год, всюду полный проповеди человеконенавистничества.
Евреи вступили в переговоры.
— 50.000 — сказал Матвеенко.
— Доставим.
— Через 2 часа, — хмуро добавил он.
Требование исполнили.
Матвеенко ушел со своим войском.
Но через несколько дней он вернулся опять, на этот раз с многочисленной, прекрасно вооруженной, бандой, увеличенной за счет окрестных крестьян, привлеченных легкостью добычи.
Начались грабежи, издевательства.
Ходили из дому в дом.
— Деньги.
Отбирали одежду и ценные вещи.
Пагубное влияние Матвеенка распространилось далеко вокруг. В окрестных деревнях было убито этой бандой — 21 еврей. Ее заставы караулили по житомирскому шоссе, останавливали прохожих и проезжих евреев, грабили и убивали.
5 недель продолжались эти налеты на Макаров.
Наконец Матвеенко потребовал заложников.
— За что? — удивились евреи.
— Коммунисты на станции Бородянке арестовали моего брата, а в деревне Забояни священника.
— Но при чем же тут евреи?
— Все равно. Все коммунисты — жиды, и все жиды — коммунисты.
Взял 6 заложников и увел их к себе в штаб, в село Забоян, а через 2 недели потребовал за них выкуп.
— 100.000.
Но заложники бежали.
Между тем, макаровские крестьяне вникли в суть дела, и решили к себе бандитов больше не пускать, а самим заняться разрешением еврейского вопроса. Они вооружили винтовками свою молодежь и 1-го августа потребовали на сход евреев.
— 50.000,— заявили они им.
Беспомощно смотрели евреи на винтовки.
— Доставим, — покорно отвечали они.
— И еще 20 пудов сахара.
— Доставим.
— И еще 8 заложников.
— За что же заложников?
— Для верности.
Отобрали 8 заложников и посадили под замок в волостном управлении.
Но в это время неожиданно вступили в Макаров большевики. Крестьяне разбежались и попрятались. Заложники бежали через окна.
Большевистские войска пробыли в Макарове до 10-го августа, и эти 10 дней царило спокойствие. Когда они уходили, за ними, опасаясь оставаться в местечке, потянулась по направлению на Киев до 400 евреев, оставив на произвол судьбы все свое имущество.
Вслед за ними пришел Матвеенко.
Убил 20 евреев.
Разграбил квартиры, магазины.
Сжег 2 десятка лавок.
…Наконец в понедельник 18-го августа вступили в Макаров первые добровольческие части. Евреи вышли к ним с хлебом и солью, — депутация в 17 человек.
Добровольцы убили депутацию.
Дело произошло так:
Еврейская делегация вышла одновременно с христианской. Она состояла исключительно из стариков 60–70 лет. Все они были в длинных парадных кафтанах.
Они робко встали поодаль.
Ждали своей очереди.
Офицер, подъехавший к христианской делегации, взглянул в их сторону и спросил:
— А что там за чучела стоят?
Узнав, что это делегация от евреев, он немедленно откомандировал к ней несколько своих солдат, которые стали избивать членов делегации шашками — сначала в ножнах, а потом наголо.
Все 17 человек были изрублены до смерти.
Затем стали ловить евреев отдельными группами на улицах…
И расстреливать.
В этот день было расстреляно около 50-ти пожилых мужчин.
По отношению к некоторым ограничивались избиением, но стаскивали с них сапоги и платье, и тут же продавали местным крестьянам. В следующие дни продолжали убийства евреев, по 5–6 человек в день, по мере нахождения. Бежать из местечка не было возможности, — пропусков не давали. Да кроме того и по дорогам убивали. Трупы убитых евреев валялись неубранными на улицах. Собаки и свиньи грызли им головы, крестьяне зарывали их потом в общей могиле, по 20–25 трупов. Около 80 свитков торы были уничтожены. В богадельне убиты содержавшиеся там 8 евреев.
В общем, убито около 100 человек.
Разграблено все имущество.
Все, кто мог, разбежались…
2. Приз за истребление
Местечко Корнин опустошали сначала петлюровцы, потом соколовцы. Петлюровцы преимущественно вымогали деньги и убили только 4 евреев. Соколовцы совершенно ограбили местечко. Они насиловали женщин и убили значительное количество людей.
В июле на местечко напал Ильиченко.
Он был родом из села Дубово, в трех верстах от Корнина. Он похозяйничал в Корнине на полном просторе, совершил несколько убийств, много грабежей, и поспешно ушел при приближении добровольческой армии. Но при добровольческой армии он снова вернулся в Корнин — теперь уже с целью истребить всю оставшуюся часть еврейского населения. Для поощрения убийств была назначена особая премия.
— 1.000 рублей за каждую еврейскую голову.
Было убито много пожилых людей.
Также женщин… и детей…
Трупы валялись подолгу неубранными, так как некому было убирать.
Остатки имущества разграблены проходящими частями.
Цель достигнута:
Теперь в Корнине — ни одного еврея.
3. Деяния Терской бригады
2-я Терская Пластунская Бригада, на путях своего следования к Киеву, произвела ряд погромов: в Черкассах, Смеле, Корсуне, Россаве, Василькове, Богуславе и в многих других местах.
В Черкассах казаки 2 дня занимались только грабежом. Они окружили дом Матусова с криком:
— Вы отсюда стреляли, пархатые жиды!
Обстреляли дом.
Сожгли его.
В огне погибло 18 человек.
После этого погром принял резкие формы: убито евреев свыше 100 человек, производились массовые изнасилования еврейских женщин.
Свыше 100 еврейских девушек казаки увели на фабрику Зарицкого и там над ними издевались. Многие из них лежат в больницах, некоторые умерли. Среди этих жертв много гимназисток, вообще малолетних.
В больницах врачебного ухода нет. Несколько врачей тяжело ранены.
Целых 5 дней Черкассы переживали этот сумасшедший бред.
В Смеле убито до 30 евреев.
…Изнасиловано несколько сот еврейских женщин… Казаки открыто продавали награбленное. Ходили по вагонам.
— Покупайте… по дешевой цене.
Этот разгром послужил поводом для специального приказа генерал-лейтенанта Май-Маевского, коим командир этой Пластунской Бригады генерал-майор Хазов был отчислен от должности «за непринятие соответствующих мер к поддержанию порядка в частях бригады, в результате чего произошел разгром пластунами еврейских лавок в Смеле», — приказ от 11-го августа за № 325.
Но эксцессы не прекратились.
В Россаве после прихода пластунов найдено 40 еврейских трупов.
В Корсуни еврейское население с нетерпением ждало прихода добровольческой армии и, когда ее войска стали приближаться, то к ним вышла навстречу депутация во главе с раввином.
Неожиданно в город ворвались большевики…
Узнали про депутацию.
Убили почти всех ее участников, в том числе и раввина.
Подожгли еврейские лавки.
Однако, когда в Корсунь вступила пластунская бригада, она все-таки обвинила в поджоге само еврейское население.
— Жиды-поджигатели,
Учинила сплошной разгром имущества.
Убила 16 человек.
…Дикой волной, в кровавом тумане грабежей и насилий, подступала бригада к Киеву. Мы еще встретимся с нею не раз…
В Гробенке (Гребенке? — Д.Т.) убито 7 евреев и сожжен ряд еврейских домов.
4. Душа бандита
В августе месяце, когда большевики стали эвакуироваться из Городищ, они потребовали у еврейского населения 100.000 рублей контрибуции. Контрибуция была полностью внесена. Уходя, большевики оставили для охраны местечка 70 винтовок. Тотчас была организована охрана из 20 христиан и 50 евреев, на обязанности которой лежало охранять население от налетов и нападений разных банд из окрестностей. Был организован также комитет общественной безопасности, который должен был представлять собою временную власть в местечке. Он состоял из 8 христиан и 1 еврея.
В таком положении прошла неделя.
В местечке было тихо и спокойно, никаких грабежей и налетов не было.
7-го августа прошел по местечку слух:
— Вступает добровольческая армия.
Прибыл первый бронепоезд.
Узнав об этом, представители комитета общественной безопасности выехали на вокзал и оказали прибывшим казакам радушный прием. Казаки разместились на станции в помещении вокзала и в зданиях сахарного завода, по соседству с вокзалом.
Наутро с вокзала прискакало 8 казаков.
Комитет общественной безопасности их встретил и предложил перенять у него власть.
В ответ казаки заявили:
— Христиане могут быть спокойны, их никто не тронет.
— А евреи?
— С ними мы рассчитаемся по-своему.
Тут же подъехали к дому местного богача Лещинского, в самом центре местечка.
Принялись его грабить.
По всему видно было, что погром подготовлен и организован по определенному, заранее разработанному плану. В местечке, с раннего утра, наехало много крестьян с мешками. На вопрос: зачем они приехали? — крестьяне уклончиво отвечали:
— Генерала ждем,
— Какого генерала?
— Да генерала…
Когда начался грабеж, они немедленно бросились с мешками на помощь.
Представители комитета стали звонить на вокзал.
— Скорее шлите помощь… идет погром. Комендант станции, казачий офицер Светский, ответил:
— Это не мои казаки грабят, а переодетые бандиты.
И повесил трубку.
Видя, что нечего ждать помощи от коменданта, вся охрана местечка высыпала на улицу и дала залп в воздух, Немедленно все съехавшиеся крестьяне и казаки разбежались.
Стало тихо.
Представители комитета поехали на вокзал, чтобы лично переговорить с комендантом и просить его не допускать погрома.
Комендант выслушал их.
И сказал:
— Разоружите охрану.
— Но…
— Никаких но. Только в том случае я даю свое офицерское честное слово, что в дальнейшем эксцессов не допущу.
Возразить было нечего.
Требование было исполнено, охрана разоружена. В исполнение своего честного слова офицер отправился в местечко, в сопровождении своих молодцов и…
Сам начал грабить.
Выбирал богатые еврейские дома.
Сам вывозил из квартир вещи.
На полном просторе.
А в то время, как офицер с казаками грабили в центре, зажиточную часть еврейского населения, местные бандиты рассыпались по глухим улицам, вымогали деньги и грабили население окраин.
Весь день продолжалась эта вакханалия грабежа.
Продолжалась она и 9-го августа.
В этот день комитет общественной безопасности снова обратился к коменданту с запросом:
— Когда же будет положен конец погрому?
На это последовал ответ:
— Казакам дана воля в течение 48 часов.
— Воля… для чего?
— Для наших целей.
Срок этот истек в воскресенье 10-го августа в 4 часа пополудни.
За эти дни было убито 8 человек.
Много раненых.
Были попытки поджечь все местечко, но они не удались, сгорело лишь 2 дома.
В воскресенье был созван волостной сход, на котором выбрали волостного старшину и начальника милиции, в руки которого отныне перешла вся местная власть. Начальник милиции набрал новый штат милиции из тех же самых местных бандитов, которые еще вчера грабили и убивали. Новая власть приказала евреям забрать трупы убитых и похоронить их.
3 дня прошли спокойно.
Были лишь отдельные случаи грабежа.
Комендант Светский в это время уехал и его сменил другой казачий офицер, который немедленно потребовал от еврейского населения прислать на вокзал для казаков воловьего мяса и цыплят на 10.000 рублей.
Евреи поспешно ответили:
— Доставим.
И немедленно прислали требуемое.
Мясо отвез еврейский мясник.
А в местечке стало вновь тревожно.
Бродили темные слухи.
Все евреи собрались в ночь на среду в доме мясника отвезшего днем мясо, все были почему-то уверены, что этот дом будет пощажен, и что им тут не угрожает никакой опасности. Но, видно предупрежденные о том, что евреи собрались в одном доме, казаки в эту ночь напали на дом мясника.
Убили двух евреев.
…Изнасиловали многих женщин…
В среду утром стало известно, что комендант с мясом и цыплятами куда то исчез.
В местечко ворвались казаки.
Рассыпались по квартирам.
Они были пьяны.
В одном доме, где они лезли на чердак, один из них упал с заряженной винтовкой в руке.
Раздался выстрел.
Казак был убит наповал.
Тотчас же на место происшествия сбежались казаки из соседних домов, где они грабили, и в один голос принялись кричать.
— Жиды казака убили.
Евреи плакали и уверяли:
— Не мы… не мы…
Но им в ответ несся вопль:
— Смерть жидам!
Сейчас же стали распоряжаться:
— Христиане уйдите… все отсюда уйдите, а проклятые жиды, останьтесь на местах!
Готовилась расправа.
Но тут вмешался Грицай.
Это известный местный бандит, организовавший первый погром в Городище. После падения гетманщины Грицай был арестован и его хотели казнить. Но по настоянию и мольбам местных евреев он был спасен. Он тогда же заявил, дал честное слово бандита, что никогда не забудет городищенских евреев, и сделает все возможное для них.
Теперь он за них заступился.
Он стал горячо защищать евреев и убеждать казаков, что выстрел произошел случайно и казак застрелен не евреями.
Он при этом сказал казакам.
— Если вы убьете невинных евреев, — убейте и меня. Это на казаков подействовало.
Они ушли…
5. Чеченцы
Местечко Рокитно находится в 30-ти верстах от Белой Церкви. Еврейского населения около 4000 человек при 7000 христианского населения. Отношения между евреями и христианами были доселе мирными. В 1905 году вспыхнул погром, учиненный рабочими железнодорожной станции, не местными крестьянами (?) был подавлен. Вообще христиане (?) не допускали никаких эксцессов над евреями.
Так было и во времена гетманства.
И Директории.
Но в феврале погромного года крестьяне синявские совершили налет на Ракитно, ограбили зажиточных граждан, и 3 евреев убили. Руководил нападением крестьянин села Синяки Коваль. В средине августа по уходе большевиков из Ракитно, туда явился во главе крестьян тот же Коваль, с ним бывший председатель волостного правления Вакула Сук, а также Ларион Ванченко.
Они объявили себя правителями.
Потребовали с еврейского населения контрибуции в размере 300.000 руб.
Евреи собрали и внесли.
На другой день их снова потребовали:
— Доставьте еще 40.000.
Евреи покорно ответили:
— Доставим.
Собрали и внесли.
В это время в Ракитно прибыл эшелон чеченцев. Новые правители местечка отправились на станцию для встречи эшелона. Часть чеченцев они угостили самогонкой, и в сопровождении их вернулись в Ракитно. Начался обход наиболее зажиточных евреев по определенному списку.
Заходили и требовали:
— Денег.
Евреи отдавали все, что могли. Но тех не всякие суммы удовлетворяли. Хаим Бендерский, 73 лет, отдал им 100.000 рублей, причем привел их в амбар, где и выкопал спрятанные деньги. Но они крикнули:
— Мало!
Он развел руками.
— Больше нет.
Они убили его.
Призвали жену убитого, Двойру, вместе с детьми и приказали доставить еще денег. Но она при виде убитого мужа подняла крик. На крик сбежались родственники убитого: Ицко, Ноник Цидильковские и Аврум Бендерский.
Их тут же расстреляли.
Увидали трех дочерей Ханы Очаковской, в возрасте от 13 до 19 лет.
Бросились, схватили.
Потащили.
Очаковская с криком стала отнимать дочерей.
Ее убили.
Двушек увели на вокзал.
Изнасиловали.
…Так, тем же темпом и в той же последовательности, в течение 15–18 дней беспрерывно днем и ночью шли грабежи, убийства, изнасилования.
Девушку Павлоцкую остановили на улице, вблизи волости.
Раздали донага.
И, невзирая на мольбы ее и истерические крики, тут же изнасиловали.
Трех дочерей Ройхмана изнасиловали на глазах родителей.
Заставляли смотреть.
— Смотри!
В общем, изнасиловано более 100 женщин, в возрасте от 12 до 60 лет.
В растлевании одной малолетней участвовало 10 человек.
…Грабежи носили опустошающий характер.
Забирали все ценное и не ценное, складывали на подводы, вывозили из местечка. Не оставляли ни горшка, ни стакана. Рамы из окон вынимали и двери разбивали.
Поджигали дома.
Ракитнинская хроника отмечает.
«Самое печальное состоит в том, что все эти бесчинства совершаются и поныне»
Открыто и безнаказанно.
Оставшееся еврейское население ходит голодным, раздетым, — даже без рубахи — и разутым. Со страшной силой развиваются болезни. Местные крестьяне, совместно с милиционерами, грабят остатки еврейского имущества. Евреи опасаются ночевать в своих квартирах и устраиваются на ночь в синагоге. Смельчаки же, ночующие у себя дома, подвергаются налетам милиции.
Оставшиеся в живых умоляют забрать их в более безопасное место.
А где оно?..
…Убитых 26, раненных 40.
6. Терцы
Город Белая Церковь уже четвертую неделю живет в атмосфере ужаснейшего кошмара: грабежи, истязания, убийства не прекращаются ни ночью, ни днем. Людей раздевают донага среди белого дня на улицах. Над проезжающими в Киев и из Киева евреями производятся на станции Установка невероятнейшие насилия: их вытаскивают из вагонов, убивают, грабят. Зарегистрировано масса случаев изнасилования еврейских девушек. Долгожданная добровольческая армия была радостно встречена белоцерковскими евреями, но, увы — она обманула их надежды: погром прекратился лишь на несколько часов, чтобы после вспыхнуть с новой силой.
Так пишут из Белой Церкви.
Вот краткая история этих 4-х недель.
23-го июля утром после неудачного боя у деревни Шамраевки большевики оставили Белую Церковь и отступили на Фастов, а в город вошли петлюровские части. Комендантом города они назначили полковника Маслова. Вечером того же дня прибывшие части начали расправляться со всеми, кто только имел несчастье попасться им под руку. Первыми были убиты: мальчик гимназист Шейнис и Райгородский. На следующий день вошли в город зеленовцы.
Они были в контакте с петлюровцами.
В течение трех суток они не переставали резать и громить еврейское население. Когда им предлагались для выкупа жизни деньги, они отвечали:
— Не треба денег, треба жида!
Официально власть в городе была в руках петлюровцев. 18 июля инспектор петлюровских войск полковник Стефани послал в штаб телеграмму: «в городе анархия, шлите указания и силу для прекращения». Следствием этой телеграммы было распоряжение заместить коменданта Маслова полковником Лисогором. Он издал приказ о недопущении грабежей и насилий.
Грабеж сразу прекратился.
Зеленовцам было предложено уйти из города, и они ушли, захватив с собою двух жителей, отца и сына Комаровских, которых затем нашли убитыми. Убито и ранено было за время их хозяйничанья несколько сот человек. Много жертв оставалось не убранными.
Между тем на город напали большевики.
Они ворвались небольшою группою, перебили прислугу у двух орудий петлюровской батареи, находившейся на площади, и затем рассыпались по городу. Петлюровцы вступили с ними в борьбу, и, когда большевики частью были переловлены, частью бежали, петлюровцы уже самостоятельно начали грабеж и резню еврейского населения, в чем им деятельно помогал и отряд Соколова, к этому времени явившийся в город. Было убито 157 человек евреев, и ограблено значительная часть еврейского населения.
Эта мука продолжалась 2 недели.
Наконец еврейское население с радостью услышало, что подходит добровольческая армия.
17-го августа петлюровцы ушли.
День прошел спокойно.
Вечером вступили в город терские казаки.
Наутро они приступили к сплошному грабежу магазинов, а на другой день и квартир.
Награбленное увозили на вокзал.
Ходили из дома в дом, забирали все, что можно было унести.
Устраивали аукционы тут же на улицах.
Шел шум купли-продажи на площадях.
Открыто, безнаказанно.
Пробивали пулеметным огнем железные шторы магазинов, когда их нельзя было выломать. Если запоры были слишком крепки и не хватало пулеметов, взламывали стены и проникали в магазин через пролом.
Грабеж продолжался 3-е суток.
20-го августа начальством был издан строгий приказ о прекращении грабежа, и на 2 дня в Белой Церкви наступило сравнительное спокойствие.
Затем погром возобновился.
На этот раз оцеплялись целые кварталы.
Опустошались до основания.
В один и тот же дом заходили по несколько раз. Забирали все, даже постельное белье из-под тифозных, которых много было в городе. Грабители главным образом ночью, но и днем останавливали прохожих:
— Снимай одежу!
Он снимал с себя все.
— Ему кричали:
— Сапоги снимай!
Насиловали женщин.
Девицу Матушанскую изнасиловали, бросили в колодец, где ее потом и нашли мертвой.
Поджигали дома.
На Юрьевской улице сгорело 3 дома, на Базарной площади 2.
Пытали, вымогая деньги.
Председателя еврейской общины подвесили, когда он не мог выплатить требуемой суммы.
Остановили женщину.
— Денег!
Она отдала все,
— Мало!
Она больше не могла дать. Тогда спичкой подожгли ей волосы. Таких случаев много. Убили 70-летнюю старуху, расстреливали малолетних.
Задушили 7-ми месячного ребенка при обыске его люльки.
…После базарных часов, город вымирает. Лишь смельчаки по утрам отваживаются выходить на улицу, чтобы запастись продуктами. Отмечают, что терцы грабили и убивали с разрешения взводного унтер-офицера и фельдфебеля воинской части. Для своего оправдания они распространяли слухи, будто евреи разъезжали по городу с пулеметами, что были расставлены пулеметы на здании синагоги, что евреи стреляли из своих домов по казакам.
…По позднейшим сведениям от половины сентября, конца такому порядку еще не наступило…
7. Нежинский погром
Христианин, уроженец города Нежина, был очевидцем последнего «ужаснейшего», как он выражается, погрома, учиненного добровольцами казаками, и описывает его так:
В конце августа прибыл на станцию Нежин первый добровольческий бронепоезд, и начал обстреливать город.
Большевикам пришлось покинуть город уже под обстрелом броневика. Первый день прошел спокойно, но с утра другого дня группа солдат из броневика стала хозяйничать в завоеванном городе Солдаты врывались в магазины, взламывали кассы, забирали товары.
В городе стало тревожно.
Евреи сновали и совещались, чувствовалось приближение неизбежного, что из других мест приходило, как зловещий слух.
Власти не было.
Спешно собралась Дума в своем старом составе, поставлен был на повестку вопрос об организации охраны города из местных отставных офицеров, большею частью довольно радикально настроенных. В заседании участвовали все гласные Думы, евреи и христиане.
Началось с тяжелого инцидента.
Представитель профессиональных союзов заявил:
— Я уполномочен от имени рабочих требовать, чтобы в организуемую городскую охрану не входили евреи.
Слова эти были встречены молчанием.
Повеяло кошмаром.
Кто-то скорбно и гневно проговорил:
— Стыдно.
В это время к городскому голове, человеку радикального образа мыслей, подошел солдат и сказал ему:
— Вас просит на минуту офицер.
— Зачем?
— Приказал сказать, что должен о чем-то переговорите с вами.
Голова вышел с солдатом. Публика застыла в ожидании.
Через несколько минут голова вернулся и нетвердым голосом сказал:
— К сожалению, я должен передать вам неприятнее требование, только что предъявленное мне представителем добрармии…
Он помолчал.
Провел рукою по лбу, опустив глаза.
Тихо докончил:
— Чтобы… евреев… не было на сегодняшнем заседании Думы.
Подавленным молчанием были встречены эти слова. Евреи гласные молчаливо поднялись и сейчас же удалились из залы заседания, а вместе с ними в знак протеста ушла и еврейская публика, и некоторые христиане.
Оставшиеся избрали комитет общественной безопасности, которому и было поручено сформировать охрану из местного офицерства.
Над городом нависла тяжелая туча ожидания.
Однако следующий день прошел спокойно.
В тот день вступил в город кавалерийский отряд. Местное население оказало радушный прием добровольцам. Навстречу им на вокзал вышла депутация от городской Думы и депутация от евреев с общественным раввином во главе. На соборной площади был отслужен молебен, на котором было и много евреев. Наутро 2-го сентября неожиданно начался обстрел города; со стороны предместья появился большевистский отряд и прорвался до самого центра. До 2-х часов дня продолжалась борьба. Жители спрятались по домам и боялись выходить во время стрельбы, так что никто не знал, что делается в городе. Потом распространился слух, что большевики выбиты. Потом забродили другие зловещие слухи: будто бы евреи бросали в казаков зажженные лампы, а из некоторых еврейских домов стреляли по казакам.
А в ночь начался погром.
Он сразу принял жестокие формы.
Разносили лавки, квартиры, грабили все сплошь и при этом массами убивали евреев. Убивали в квартирах, выводили во двор — расстреливали.
Погибло более 100 человек.
В их числе убит пользовавшийся в ортодоксальных еврейских массах юго-западного края большим авторитетом духовный раввин Хейн, убита и масса состоятельных лиц.
Очень много случаев изнасилования.
Насиловали старух.
Насиловали малолетних.
По всем дорогам вокруг убивали всех пассажиров-евреев, пытавшихся спастись бегством.
Вешали.
«Подробно описать все ужасы погрома не возьмусь, — говорит свидетель, — могу только рассказать о некоторых случаях, когда откупались от бандитов деньгами. Такой случай имел место с живущим поблизости от меня еврейским кооператором Капланом.
К нему пристал ингуш-офицер.
— Пойдем со мной!
— Куда… зачем?
— Ты большевик… я тебя убью.
Напрасно родные Каплана умоляли офицера, ничего не помогало, он тащил несчастного за собою. Тогда родные бросились к христианам и просили удостоверить перед офицером, что Каплан не большевик.
Но офицер не стал их слушать.
— Не вмешивайтесь не в свое дело, — прикрикнул он.
Христиане вынуждены были уйти.
Долго продолжалась эта пытка страхом казни и, наконец, офицер проговорил сквозь зубы:
— 15.000.
И оставил Каплана в покое.
В некоторых случаях христиане обращались к коменданту города, но он заявил, что сам беспомощен, солдаты его не слушают. Но когда однажды христиане-интеллигенты настойчиво потребовали у коменданта, чтобы он вмешался, он послал своего адъютанта на место происшествия, а когда тот вернулся ни с чем, он сам отправился и приостановил грабеж».
Насколько вздорны все слухи о выступлении евреев против добровольцев, стрельбе из окон и бросании ламп, говорить не приходится, — это просто обычный добровольческий прием в целях оправдания замышляемого погрома.
3-го сентября в Нежин вошли новые части.
Они были размещены по частным квартирам по всему городу, и немедленно же занялись грабежом еврейских лавок и кооператива «Общественная Польза», членами которого состоят и не евреи.
И опять убийства.
Опять насилие.
Надо отметить, что местное население не принимало участия в погроме, наоборот, всячески помогало евреям, оказывая им приют в своих домах. Даже некоторые из крайне правых священников скрывали у себя евреев, подчас целыми семействами. Во время грабежей солдаты выбрасывали товары в толпу, но их подхватывали преимущественно дети или хулиганы.
Погром длился до 9-го сентября.
Потом воинские части, находившиеся в городе, а также и охрана, были посланы на позиции за 12 верст от города. Но и оттуда доблестные добровольцы, особенно казаки дроздовского полка, продолжали наносить визиты городу. Но так как все уже было разграблено, они поджигали еврейские дома.
8. Истребление
Местечко Германовка находится в 50 верстах от Киева. В конце августа ворвалась в местечко банда под предводительством Дьякова. Он сейчас же созвал сход местных крестьян и произнес погромную речь. В конце ее он обратился к парням с призывом:
— Прогуляемся по местечку.
Те его поняли.
Сейчас же рассыпались по еврейским квартирам, ходили из дома в дом.
И резали саблями всех без разбору: женщин, мужчин, маленьких детей. Во многих случаях они насиловали женщин, а потом их убивали.
Многим отрубали головы.
«Прогулка» продолжалась 4 дня.
Многие еврейские дома были подожжены и сгорели.
Местные крестьяне пытались заступаться за евреев. Иные брали своих знакомых к себе на квартиру, под свою защиту. Но бандиты стали им угрожать, что расправятся и с ними. И крестьяне стали отказывать в защите.
Бандиты ушли.
Вслед за ними вошли регулярные войска Добрармии.
Грабежи и убийства продолжались.
Все евреи, оставшиеся в живых, разбежались кто куда мог. Положение их было отчаянное. Их не выпускали из местечка. Крестьяне боялись дать им приют, чтобы самим не пострадать, потому что некоторые за такое укрывательство были и сами ограблены. Показаться на улице еврею было рискованно: солдаты избивали всех встречных евреев. Солдаты ходили по еврейским квартирам.
Раскапывали землю.
Разбивали стены.
Разрушали печи.
Все это в поисках денег и ценностей.
Несчастным измученным людям некуда было деваться. Они прятались по лесам и полям, без пищи и крова, блуждали как живые тени в окрестностях местечка, и буквально обречены были на голодную смерть…
Вот выдержка из «Киевского Эха»:
«По словам крестьян, приехавших из местечка Германовна, все еврейское население местечка совершенно уничтожено. Успевшие скрыться несколько десятков человек, среди которых большинство детей подростков, были на пути застигнуты каким-то отрядом и перебиты. Уцелел лишь один еврейский мальчик, которого окрестные крестьяне приютили у себя».
9. «Единое, неделимое»
В конце августа на стекольный завод в селе Шибенном пришли 5 рот солдат, назвавшихся петлюровцами. По дороге они встретили еврея, заводского рабочего Акиву Голуба.
Накинули ему на шею веревку.
Привязали к возу и потащили на завод.
Их встретил мальчик, сын Голуба, и стал умолять их:
— Пощадите отца.
Но они, не внимая мольбам его, увели Акиву Голуба в сторону, и на глазах сына пристрелили.
Заслышав выстрелы, евреи, бывшие на заводе, начали убегать. В числе убегавших был студент Орадовский.
Его остановили.
— Ты жид!
— Да, — ответил он, — я еврей.
Его застрелили.
Вслед за этим начался грабеж: разбили заводскую кассу, взяли из нее 20.000 рублей, открыли заводскую лавку и забрали на громадную сумму мануфактуры, спичек, табаку. А потом приступили к грабежу еврейских квартир. Забрали все, что имело хоть какую-нибудь ценность. Громоздкие вещи ломали и разбивали.
Стали разыскивать евреев.
Один из рабочих указал, что евреи прячутся в огороде
Открыли по огороду стрельбу пачками.
В одном доме отыскали 3 девиц: 12, 16 и 18 лет. Оказавшую сопротивление 16-летнюю убили. Остальных изнасиловали. Задержали 2 молодых людей, увели с собой и по дороге одного из них убили. По пути застали у трупа убитого Орадовского мать покойного.
Спросили ее:
— Что ты здесь делаешь, жидовка?
Сквозь слезы она едва ответила.
— Это мой единственный сын.
Ее закололи кинжалом.
Судьба второго из арестованных была иная.
Вслед за ним бежала его мать.
Она предлагала конвойным выкуп за сына.
— Я вам дам 30.000… отпустите.
Обещала отдать им свою лошадь. Они согласились.
Взяли деньги и лошадь. Но сына все-таки не выпустили. Собирались увести с собою его дальше. Но тут послышались выстрелы со стороны вокзала и послышались крики!
— Добровольцы… добровольцы.
Петлюровцы пришли в замешательство, а арестованный воспользовался этим.
И убежал.
Бежали и петлюровцы.
Евреи вздохнули с облегчением, в Шибенное вступили передовые части долгожданной добровольческой армии.
Но…
«Грабежи и насилия продолжались тем же темпом», — сообщает шибенская хроника, вырезывали скот, расхищали последнее достояние. Евреи все бросили на произвол судьбы и разбежались.
10. «Хлеб и соль»
В местечке Борисполь еврейского населения 1000 человек на 20.000 христиан. По уходе большевиков, 9-го августа, местный Исполком, состоявший исключительно из христиан, переименовал себя в Комитет Общественной Безопасности, при нем все бывшие члены Исполкома остались на месте. Евреи решили устроить встречу вновь прибывающим военным властям и для обсуждения этого вопроса собрались на совещание. Но, не успев еще принять решения, они услыхали гул набата, созывавшего христиан на сход для той же цели.
Тогда евреи решили:
— Пойдем и обсудим это вместе.
Но их встретили на сходе недружелюбно.
— Что вам надо?
— Да мы пришли вместе с вами обсуждать, как организовать встречу, мы тоже хотим в этом участвовать.
Им сказали:
— Обойдемся без вас… уходите!
Тогда они собрались отдельно и, по обсуждении, решили встретить вступающие войска хлебом-солью.
Вступили первые разведчики добрармии.
Они хлеб приняли.
Приняла и вторая партия.
Но третья, самая значительная, с ругательствами прогнала евреев и насмешливо кричала им вслед:
— Сегодня ночью, жиды, мы придем к вам в гости, тогда и угостите.
Ночью они пришли.
Вместе с офицерами солдаты рассыпались по еврейским квартирам и начали творить свои насилия: грабить, избивать, издеваться над женщинами. Принимал в этом участие, между прочим, и врач Арсеньев. В эту ночь убили двух изнасилованных женщин. А на другой день зверски замучили 4 человек.
И потом повесили их.
Одного из них, Эльгарта, они со смехом катили по мостовой, подталкивая ногами и прикладами, а затем, не зная как еще потешиться над ним, отыскали где-то чайный ящик и засунули его туда.
Ящик перебрасывали.
Прокалывали штыками.
Когда, натешившись, вынули несчастного еврея, он еще дышал.
Они заглянули ему в лицо.
— Жив, жид. Живучая порода!..
Кто-то дико кричал:
— Рубай его!
Тут же 3-мя выстрелами его прикончили на глазах матери и сестры.
Евреи метались по местечку.
Но ни от кого не видели защиты.
Крестьяне опасались прятать их у себя, ибо им строго было приказано властями, под угрозой смерти и сожжения домов, не давать у себя никакого пристанища евреям. И евреи всюду находили наглухо запертые двери и мертвенно молчаливы были окна, в которые они стучали.
Зверства продолжались 4 дня.
Евреи разбежались по полям, огородам, болотам, питаясь подсолнухами и капустой, добываемыми на огородах украдкой. Но крестьяне стали прогонять их с огородов и полей, и на 5-й день они вынуждены были вернуться обратно в местечко. Все они разместились в 4–5 домах, продолжая подвергаться частым нападениям и издевательствам со стороны местного гарнизона.
Приходили одни и требовали:
— Денег!
Приходили другие, пьяные, и с тупою яростью кричали:
— Давайте девок… или всех перебьем!
С побоями снимали остатки одежды.
Евреи избрали делегацию из 5-ти человек, и делегация обратилась к начальнику гарнизона полковнику Карпову с просьбой о защите.
Но он грубо ответил:
— Вас мучают в течение недели, а вы нас мучили в течение года… пошли вон!
Все-таки вслед за этим последовал приказ о воспрещении обысков без ордера коменданта. Но приказ этот положения евреев не облегчил. Грабили по-прежнему, забирали все, что попадалось под руку. Обнищавшие, голодные евреи делали попытки вырваться из местечка, но их всюду ловили в поездах и выбрасывали из вагонов на всем ходу.
Иные пытались пробраться на лошадях или пешком.
Но их убивали дорогой.
11. Из рук в руки
Сестра председателя еврейской общины местечка Борзны, Раиса, рассказывает следующее о погроме в Борзне:
В субботу 23-го августа советская власть покинула город. В понедельник прибыла разведка, а к вечеру вошли более крупный силы добрармии. Сейчас же рассыпались по еврейским квартирам и начали грабить и громить.
Убили еврея за то, что сын коммунист.
Двух женщин изнасиловали.
Все они были очень злы:
— Не встретили хлебом-солью.
Не встречали же потому, что все боялись. Во вторник всех взволновал зловещий слух:
— Идет дикая дивизия.
Все пришли в ужас. Взволновались и христиане.
Городская Дума поспешила обратиться к командованию, и ей удалось добиться, чтобы дивизию в город не пускали. Ее придержали за рекой, и она через несколько часов ушла.
Потом пришел полк пехоты.
Снова начались грабежи исключительно евреев. По еврейским квартирам их водили вначале гимназистики, а потом они сами забирались в дома и спрашивали:
— Жид живет или православный?
И поступали соответственно.
Затем все воинские части ушли из города, и дней 10 было сравнительно спокойно. Во вторник 2-го сентября исчезли и власти.
А вечером вошли красноармейцы.
Это были деморализованные отступлением части украинских полков, почти лишенные командного состава и, кроме того, развращенные примером добровольческой армии, всюду оставлявшей на пути своем ужасающее следы разбоя. Устроили и вошедшие части поголовный погром, всех без исключения, и евреев, и христиан, и богатых, и бедных. Но к евреям, как и вообще это наблюдается в украинских частях, отношение было более враждебное.
Продержались они один день.
В четверг утром они внезапно ушли, на смену им явились добровольцы, — небольшой кавалерийский отряд. Пришла и пехота. Немедленно бросились грабить оставшееся и убили 2 евреев, — одного потому, что он бросился бежать, а другого за то, что он пытался отстоять свою корову.
Очень они удивлялись, что и большевики тоже грабили жидов.
Говорили:
— Странный город Борзна, в других этого не было.
Хвалили их:
— Молодцы!
Вечером, в пятницу 5-го сентября, и они необыкновенно быстро исчезли. До полуночи происходила отчаянная бомбардировка.
В полночь вошли красноармейцы.
Опять рассыпались по квартирам, таскали все, что оставалось, ломали и громили.
Продержались 10 дней.
Все время шло сплошное вымогательство.
В субботу 13-го сентября на рассвете они поднялись и в полном порядке ушли из города.
Вечером вошла добровольческая пехота.
…Грабежи, избиения…
Убийств, однако, не было.
Говорили:
— Жидов в Борзне немного, вырезать их недолго, но вот придет кавалерия, она это лучше сделает,
В понедельник 15-го пришла кавалерия.
У нее черное знамя с белым черепом на нем, — говорили, что это синие кирасиры, а другие называли их гусарами смерти. Их было много: 1500–2000. Вошли в 4 часа дня и уже через полчаса послышались пронзительные женские крики.
Все попрятались.
Я тоже спряталась у знакомых христиан.
Ворвались с дикими криками:
— Немедленно выдавайте жидов!
Хозяева отказались выдать.
Они выпустили нас незаметно в сад, и мы попрятались в кусты.
Всю ночь — отчаянные крики.
Насиловали женщин во множестве.
В нашем доме изнасиловали 13-летнюю девочку.
Утром прибежала моя мать, которая находилась в больнице при больном муже. Она рассказала, что ворвались в больницу и потребовали выдачи евреев. Доктора отказались это сделать, и им удалось уговорить солдат не трогать больных. Тогда они бросились в квартиры персонала, извлекли 5 евреев, мужчин убили, а женщин увели.
В синагоге убили 9 человек, в штабе — 4.
Всего убитых больше 20 человек.
Всех убивали на один манер: сносили шашкой полчерепа.
…На рассвете они ушли…
Это было счастьем для оставшихся, ибо иначе они вырезали бы всех до единого.
Однако некоторая часть войск осталась и продолжала грабежи. На улицу никто не выходил. Вспыхнул пожар, и выгорал весь центральный ряд лавок на базарной площади.
На следующее утро я с невесткой и 2-мя детьми, несмотря на страшный риск, бросилась на дорогу к станции Плиски. Бежала и масса христиан, потому что боялась возвращения большевиков. Нас они к себе не допускали. Мы шли пешком, без вещей, в одном только платье. Лишь одна интеллигентная христианская семья разрешила нам идти за их возом и даже посадила на воз детей. Встречные крестьяне в селах относились к нам очень сочувственно.
На станции Плиски я подошла к офицеру.
— Я еврейка, — сказала я ему. И объяснила свое положение.
Он принял в нас участие и устроил на броневике, с которым мы доехали до Нежина. Там удалось попасть на другой поезд. В Дарнице 2 партии солдат ходили по вагонам и спрашивали:
— Есть жиды?
Пассажиры им отвечали: Нет.
Они не поверили.
Зажгли спички и осмотрели физиономии.
— Да, — сказали, — не видать жидов.
…Так доехала до Киева благополучно…
12. Кровавые следы
Дикой лавиной приближалась добрармия к Киеву и всюду на пути своем оставляла кровавые следы…..Слезы и проклятия…
В Kонотопе ограблены все магазины и частные еврейские дома. Забрано все, что представляло малейшую ценность. Разгром продолжался 5 дней. Убитых насчитывается 5–6, раненных около 10, но зато очень большое число изнасилованных. В конотопской больнице находится сейчас 25 женщин, девушек и подростков на излечении.
В Василькове первый сводный гвардейский полк разгромил все еврейские квартиры и лавки. Многие еврейские женщины были обесчещены. Некоторые из них скончались в мучениях. Поджигались еврейские дома, совершались убийства.
В Игнатовке вошедший отряд разведки ограничился сначала требованием пищи и денег, привлек евреев на работы по исправлению моста, никого на первых порах не обижая. Но, когда появился офицер, он стал придираться к отдельным евреям, стоявшим на работе: одного ударил по щеке, у другого снял сапоги. Это послужило началом ограбления, что быстро перебросилось и в местечко, где к солдатам присоединились и местные крестьяне. Из боязни быть опознанными, крестьяне каждого из ограбляемых евреев убивали. Пришел еще новый отряд разведки и, по свежим следам, совершили 8 убийств и изорвали хранившиеся в синагоге свитки Торы. Трупы убитых долго лежали без погребения, покрытые клочьями свитков.
В Дымере началось с разграбления казаками пластунами квартир и лавок. Евреи хотели спастись бегством в поле, но казаки грозили расстрелять их за это из пулеметов. Евреи на коленях умолили пощадить их. Казаки потребовали 100.000 керенками. Удалось собрать только 30.000. Казаки взяли заложником одного из жителей, Еврейская делегация обратилась в штаб полка с просьбой о заступничестве, которое и было обещано. Тем не менее, грабежи и избиения продолжались даже в более сильной степени.
Избивали даже стариков.
Христианам под угрозой самой строгой кары было запрещено укрывать у себя евреев и их добро.
Массами насиловали девушек на глазах у их родителей. Родители пытались оказывать сопротивление и защищать своих детей, но их отгоняли и избивали. Было больше 40 случаев изнасилования.
Бежать из местечка не было возможности: при попытке к бегству были раздеты донага и жестоко избиты 2 еврея.
Казаки получили уже 50.000.
Но все еще требуют: 100.000… керенскими.
В Степанцах громили лопаткинцы, струковцы, а потом передовые части добрармии. Громившие поочередно входили в местечко, окружали его со всех сторон и с зверской жестокостью творили свое злое дело. Полную картину погрома, вследствие оторванности, трудно составить, но по отдельным письмам пострадавших видно, что убитых 99 человек, раненых свыше 300. Часть местечка сожжена. Были случаи, когда люди загонялись в дома, и дома поджигались. Все оставшиеся в живых обобраны до рубашки; ходят голые, босые, голодные к крестьянам в село просить хлеба.
Весь уезд разорен.
13. У ворот Киева
Волна погромов докатилась до самого Киева и брызгами крови окропила его предместья.
Я живу, — рассказывает раввин Герцулин, — в слободке Никольской, предместье Киева, состою преподавателем тамошнего маленького ешибота. В воскресенье 31-го августа, с приходом добровольцев, двигавшихся на Киев, стало тревожно среди еврейского населения. Незначительные группы солдат в 10–20 человек отделялись от своих частей и рассыпались по еврейским квартирам. Они громили квартиры, вымогали деньги, осыпая евреев ругательствами и побоями. В этот день не было человеческих жертв, за исключением только одного Найдича, убитого добровольцами за то, что у него будто бы родственник красноармеец. К громившим крестьянам присоединились и местные крестьяне. Все еврейские квартиры были разгромлены до основания, вся домашняя обстановка, — столы, стулья, — расхищена. Еврейское население слободки начало покидать свои жилища и перебираться, кто куда мог, оставляя имущество на произвол судьбы. По уходе евреев, крестьяне стали поджигать оставшиеся пустыми дома.
В понедельник 1-го сентября я бежал из слободки, успев захватить с собою лишь свой тфилин. Я хотел пробраться как-нибудь в город к знакомым. На Печерске, возле одной из казарм, меня задержал солдат.
— Ты еврей? — спросил он меня.
Я ответил:
— Да.
Он повел меня во двор казармы.
Там были какие-то штатские, хлопотавшие за кого-то из задержанных. Эти незнакомые мне люди попытались просить солдат за меня.
Но им ответили:
— Не ваше дело.
Меня повели на вокзал.
По дороге солдат все время грозил мне, размахивал ружьем, требовал денег, но у меня их не было. А встречавшаяся публика громко выражала свою радость по поводу задержания жидовского комиссара.
Привели меня на платформу вокзала.
Ждали какого-то капитана.
Находившиеся на платформе солдаты не переставали угрожать мне саблями и ружьями, но все-таки не трогали меня.
Тут пришел капитан.
Солдат доложил:
— Вот привел вам еще одного жида.
Я начал было умолять капитана отпустить меня.
— Я не причастен к политике, — говорил я.
Показывал ему документ.
Но, не обращая внимания на мои слова, он повалил меня на землю, стал коленями мне на спину и начал бить кулаками и железными шпорами куда только попало.
Я был избит до полусмерти.
Кровь текла с меня ручьями.
Затем он приказал:
— Расстрелять!
Меня раздали до нижнего белья, талес-котена.
Но, внезапно, будто с неба свалился кто-то в военной форме, по-видимому, офицер, подошел к нам и своим вмешательством приостановил мой расстрел и спас мне жизнь.
— Ради Бога, — крикнул он капитану, — что вы делаете? Разве вы не видите, что этот человек не причастен ни к какой политике? Посмотрите, он носит талес-котен. Я ручаюсь за него, что он не имеет никакого отношения к коммунизму.
Эти слова возымели свое действие.
Жизнь моя спасена.
Раздевшие меня солдаты забрали мою одежду, документы и немного денег, бывших при мне, а тфилин они разбили вдребезги.
Я их молил:
— Не трогайте, это священная вещь.
Они на это отвечали:
— Вы тоже достаточно надругались над нашей церковью.
Мой спаситель, по фамилии Сахновский, как я узнал впоследствии, спросил меня:
— Нет ли у вас по близости знакомых?
Я назвал адрес на Кузнечной.
Он взял меня за руку и повел туда. По дороге я не мог удержаться и горько разрыдался, но мой спаситель все меня утешал и просил не плакать.
— Не сейте паники среди евреев, поменьше рассказывайте о случившемся. В чрезвычайке было куда хуже. С болью в сердце приходится признать, что и среди нас есть тоже немало рыцарей средневековья. Но уже не будет того, что было.
По всему видно было, что этот человек принимает близко к сердцу происходящие по отношению к евреям эксцессы.
По дороге нам встретился верховой офицер.
— Кого ведете, — спросил он, — коммуниста? Давайте его сюда, я его прикончу.
Сахновский ответил:
— Я сам расправлюсь.
Какой-то еврей обратился ко мне с вопросом:
— Не из членов ли вы еврейской самообороны?
— Нет, — отвечал я.
И спросил в свою очередь:
— А что за история с еврейской самообороной?
Тот рассказал, что в гостинице «Франсуа» по Жилянской арестовали многих членов еврейской самообороны.
— Ну, и что же с ними сделали?
— Расстреляли.
Сахновский вмешался в наш разговор и сказал:
— Это неправда.
Снова обратился ко мне:
— Нельзя сеять панику среди евреев.
Но еврей стал уверять, что история с самообороной сущая правда.
— Среди расстрелянных 2 моих брата, — сказал он.
Сахновский был страшно встревожен этим сообщением.
С поникшей головой пошел он со мною дальше. Так довел меня до знакомого, зашел со мною в квартиру и велел тотчас же оказать мне медицинскую помощь. Все бывшие в квартире не находили слов благодарности, просили его посидеть, но он извинился, что ему некогда, он спешит на службу.
И ушел.
14. Фастовский погром
Фастовский погром был как бы апофеозом на пути следования добрармии к Киеву. Он произошел уже тогда, как добрармия укрепилась в Киеве, и продолжался с 6-го сентября более недели. Он принял такие ужасающие формы, что даже «просвещенные» генералы растерялись и разрешили местной печати дать о нем некоторые сведения. Однако вслед за первыми сообщениями, напечатанными в местных газетах, последовало распоряжение ничего больше ни о каких погромах не писать,
Мы заимствуем сведения из «Киевского Эха»:
«В течение всей прошлой недели в Фастове происходили кровавые события. По своим необычайным размерам и исключительному зверству события эти являются небывалыми в истории еврейских погромов».
Еврейское население Фастова восторженно встретило добровольческую армию, — в лице 2-й Терской Пластунской Бригады. Но в первый же день прихода бригада эта начала погром. Грабеж был небывалый, взламывали даже полы, разворачивали печи. В первый же день было 8 случаев изнасилования женщин. Когда обратились за помощью к коменданту, он заявил еврейской депутации:
— Евреи должны платить караульным за охрану.
Евреи внесли 10.000 рублей.
Кроме того, в виде пожертвования добрармии доставили еще 25.000.
После этого начальник гарнизона, он же командир бригады, позвал раввина Клигмана и предложил ему внести к вечеру того же дня 200.000.
— На угощение казакам, — сказал он.
В следующие дни погром принял еще более ожесточенный характер. Одного из зажиточных евреев, Фельдмана, казаки несколько раз подвешивали, пока он не отдал им все свои деньги. Месиожек ранен смертельно в живот, другой, неизвестный, штыком в грудь.
«Врывались толпами в еврейские дома, грабя, убивая, насилуя женщин и подростков. Местное крестьянское население пыталось всячески защитить своих соседей-евреев, с которыми живут в большой дружбе, но громилы пригрозили им той же зверской расправой, и убийства, истязания и насилия продолжались с усиливающейся свирепостью.
Убитых насчитывается около 2000.
Они валяются на улицах неубранными, ибо убрать их некому. Среди пострадавших есть и тяжелораненые, корчащееся в предсмертных конвульсиях.
Киев наводнен беженцами из Фастова.
Они передают кошмарные подробности.
Убитых и раненых грызут на улицах собаки и свиньи. Насилия творились большею частью над подростками-детьми на глазах родителей. На ночь погром прекращался и с восходом солнца начинался вновь. Все жестокости и животные насилия совершались днем при ярком свети солнца. Особенно кошмарны были события на синагогальном дворе, где евреи пытались укрыться.
Весь двор усеян трупами.
…старики… женщины… дети…
…растленные подростки…
Многие сошли с ума.
Некоторые укрылись во дворе церкви.
Их было человек 60.
Громилы захватили их всех.
И убили.
Погром закончился поджогами.
Сгорело свыше 200 домов.
К концу 5-го дня погрома, когда пожар начал угрожать и христианским домам, местный ксендз посетил коменданта местечка и обратился к нему с увещеванием приостановить убийства и пожар, указав, что это противно христианскому разуму и чувству… особенно на 5-й день погрома, когда…
— Пожар, во всяком случае, необходимо локализовать, — сказал ксендз, — так как огонь не разбирает национальности и подбирается уже к домам и неевреев.
Комендант обещал принять меры.
Тоже обещало депутациям и киевское начальство…
…Вчера еще цветущее местечко Фастов, — заканчивает «Киевское Эхо», — представляет теперь собою кладбище…»
Глава II История киевского погрома
Со вступлением добровольческой армии в Киев, весь сентябрь месяц происходил в Киеве и его окрестностях «тихий погром». Таким именем можно назвать непрекращающиеся каждодневные эксцессы, ставшие обычным хроническим явлением и большею частью происходящее незаметно, хотя во всей своей совокупности они представляют собою потрясающую картину бесчеловечности и бесправия, как бы возведенных в систему.
Особенно многочисленны были нападения, разграбления и даже убийства в пригородах Пуща-Водица, Соломенке, Слободке и Демиевке. В пределах центральной части города также не прекращались эксцессы со стороны солдат по отношению к прохожим евреям, главным образом, в районе Дуловой улицы, Большой Васильковской, Жилянской и Тарасовской.
За время только с 1-го по 10-е сентября на Киевском еврейском кладбище похоронено:
146 убитых евреев.
Из них около 40 погибло в первый день от руки украинских солдат.
Остальные — от руки добровольцев.
Среди убитых много людей пожилых, даже стариков 70—72-летнего возраста.
…Вот показание одного из пострадавших:
«В воскресенье 21-го сентября я с братом своим Кацом отправился из Печерска в город. На Собачьей Тропе мы встретили 2-х солдат.
Они нас остановили:
— Документы!
К брату моему, купцу первой гильдии, придрались:
— Наверное, был комиссаром!
— Но вы же видите документ…
— Убил кого-нибудь и забрал документ убитого. Знаем мы вас, жидов…
Грубо приказали:
— Идем.
Меня отпустили, а брата забрали с собою.
Я страшно растерялся и не проследил, в какую сторону они его увели. Я был уверен, что он находится в одном из участков. Начал искать по всем участкам, но нигде его не оказалось. Лишь на 3-й день найден его труп в Печерске, возле одной из казарм. Он был совершенно раздет, в одних кальсонах и чулках. Рядом с ним лежал еще один неопознанный труп еврея.
Таких трагедий — сотни.
Они стали при добрармии бытовым явлением. Хотя справедливость требует отметить, что впоследствии, когда погром в Киеве разразился нагло и открыто перед лицом целого света, не стесняясь присутствием корреспондентов газет Антанты, власти стали в отдельных случаях привлекать убийц и грабителей к суду и даже приговаривать к смертной казни, но дело не в этом. Дело в общем тоне, в самой сущности этого исторического явления, — известного под именем добрармии.
Добрармия несла с собой погромы.
И иного не могла принести.
Погром открытый массовый разразился в Киеве в октябре месяце, после того, как город на сутки перешел в руки большевиков и снова был захвачен добрармией. Еще не смолк грохот канонады, как победители уже принялись за свою кровавую деятельность, факты которой приводятся ниже. Эта кровавая работа открыто оправдывалась газетами — «Киевлянином» и «Вечерними Огнями», приводившими факты «стрельбы из окон и бросания евреями зажженных ламп» в отступавшие добровольческие войска, факты, детально опровергнутые «Киевскою Мыслью». Эта газетная погромная агитация перекинулась и в другие города, на фронт — и с этого времени начинается ужасающий распад добрармии. Киевский погром производился, главным образом, офицерством.
Рассказы пострадавших
1. Гостиница «Марсель»
Я жил со своим отцом, — рассказывает Каган, — в гостинице «Марсель». Когда во вторник 1-го октября по городу стала распространяться тревога, все в гостинице в один голос начали говорить, что оставаться здесь нельзя. Сведущие в деле «переворотов» утверждали:
— Чуть что, сейчас же направляются в гостиницы.
Наша гостиница сплошь была заселена евреями купцами и беженцами из погромленных мест с их семьями. Независимо от той тревоги, какая невольно вселилась во всех в связи с надвигающимися политическими событиями, специфическая «еврейская» тревога сразу же пронизала всех жильцов словно электрическим током. И хотя никто об этом не говорил, каждый на лице соседа читал эту нашу специфическую тревогу.
Оставив на произвол судьбы все наши вещи в номере, мы пошли с отцом по направлению к Крещатику. По дороге встречались добровольцы, — офицеры и солдаты, пешком, на извозчиках и на лошадях. Если случайно рассеянный взгляд добровольца останавливался на нас, нам становилось жутко, — так выразителен и зловеще был этот взгляд. Мы зашли в контору одного сахарного завода, принадлежащего нашему земляку, с намерением провести тревожное время здесь. В конторе мы, к нашему удовольствию, застали группу евреев-коммерсантов, мирно обсуждающих какую-то крупную коммерческую сделку. Когда мы стали делиться с присутствующими нашей тревогой, нас стали успокаивать, ссылаясь на такие же успокаивающие объявления властей и вообще на прочность добровольческой армии, что следовало и из всех объявлений, расклеенных на всех перекрестках. Видимо, коммерсантам неприятно было, что мы внесли в их деловую атмосферу тревогу и смятение. Нарочито спокойный тон этих евреев повлиял успокаивающе.
Мы вскоре ушли из конторы.
Направились обратно к себе в гостиницу.
На улице нам представилась картина полной эвакуации, вернее бегства, — картина, знакомая Киеву лучше, чем всем другим городам: бесконечное, торопливое движение подвод, суетливые хлопоты властей, покидающих город, всюду рявкающие автомобили и прытко несущиеся извозчики с офицерскими вещами.
Вдали слышалась ружейная стрельба. Где-то трещали пулеметы. Встречные пугливо шептали:
— Входят… входят большевики.
Останавливали нас и говорили:
— Не ходите на Крещатик, там забирают студентов евреев.
— Кто, кто забирает? Добровольцы?
— Да добровольцы.
Другие сообщали:
— Не ходите на Лютеранскую, там только что убили старика еврея.
Мы шли, не глядя по сторонам.
Погруженные каждый в свои ужасные предчувствия, мы добрались, наконец, до гостиницы.
Она уже оказалась пустой.
Из всех номеров жильцы собрались в первом этаже, в ресторане. Каждый примостился в углу со своим семейством, свертком провизии для детей. Одиночки со зловещей мрачностью ходили из угла в угол, прислушиваясь к движению на улице.
Мы остались внизу со всеми.
Началось усиленное ухаживание за русской прислугой, — швейцаром, коридорными, управляющим. Каждое слово этих людей истолковывалось то в смысле крайнего юдофобства, то сейчас же наоборот, как юдофильство.
Наступил вечер.
Самые фантастические слухи доходили до нас о происходящем за окнами дома.
Дверь и окна гостиницы заколотили.
Потушили свет в комнатах, выходящих на улицу.
Мы все очутились как в норе, боясь произнести слово, пугаясь звука своих собственных шагов, голоса соседей, детского плача.
Тянулось медленно время.
…Две ночи… и два дня…
Не смолкала канонада.
Грохотали пушки.
Всюду слышались взрывы.
Нас было человек 50.
При всяком случайном стуке, движении, шорохе за стенами дома, за дверями, за окнами, мы все бежали на цыпочках, сгорбившись, вниз по лестнице в подвал, в кухню, к христианину повару. Всякое обычное в обыкновенное время движение всеми сообща истолковывалось как «их» приход, как «их» намерение ломать дверь.
— Это «они», — шептали все, прислушиваясь.
В обсуждении каждого шороха за дверью принимали участие наряду со взрослыми и дети. Какие только не делались предположения. Ведь здесь были большею частью люди, уже пережившие ужасы погромов в своих родных местах, и паника делала их почти безумными. Общее впечатление от всего происходящего и того, что каждый из нас ждал впереди, были одно:
— Западня.
Мы все казались себе запаянными в эту западню, обреченными, если не на гибель, то на позор, унижения, побои, на все то, что является атрибутами погромов. О «нем», погроме, никто из нас не говорил, но всеми чувствовалось, что самое страшное впереди, когда умолкнут пушки и явится победитель…
Ночью в среду канонада стихла.
Неизвестно, почему публика нашего ресторана стала вообще успокаиваться и даже расходиться по номерам. Мы втроем, — я, отец и наш приятель, — тоже пошли наверх к себе в номер и, не раздеваясь, в шапках и пальто, легли в постель.
Недолго длился наш сон.
Показавшийся подозрительным шум в коридоре заставил моего отца, нервного и подвижного человека, высунуться за дверь.
Он тотчас отскочил и запер дверь.
По лицу его мы поняли сейчас же, что там что-то неладно.
— Что, что там — бросились мы к нему.
Но уже отворилась дверь.
В комнату вошло несколько военных: —2 офицера и 1 солдат.
Одного из офицеров другие называли поручиком.
— Ты кто? — обратился поручик к моему отцу, фамилия? Откуда приехал? Чем занимаешься?
Зло скривил губы.
— Коммуну ждешь?
Каждый свой вопрос он сопровождал отборной площадной бранью. Такого же рода вопросы были обращены ко мне и нашему приятелю. Последнего поручик принял, по-видимому, сначала за русского, но по испуганному лицу его понял, что ошибся.
— Стреляете в нас?
И опять площадная брань.
— Коммуну устраиваете?
Кивнул своим спутникам.
— Обыскать надо.
Первым поручик обыскал меня, причем начал с бумажника.
— Позвольте, я вам достану документы, — сказал я.
Но документами ни поручик, ни его товарищ по боевой деятельности не интересовались.
Из бумажника высыпались деньги.
Не догадываясь еще о целях и намерениях господ офицеров, я стал подбирать деньги.
— Не трудитесь, — заявил поручик.
Он сам подобрал деньги и положил их торопливо в карман. Затем осмотрел подробно бумажник, забрал все оставшиеся там мои деньги, казенные и личные.
И обратился к отцу:
— Деньги давай, жидовская харя!
Отец высыпал ему всю имевшуюся у него наличность.
— Это все твои деньги?
И офицер замахнулся револьвером на отца.
Боясь, что он изобьет его, я стал выбрасывать из карманов всю имевшуюся у меня мелочь.
Он всю ее забрал.
По-видимому, у него составилось впечатление, что больше ни у меня, ни у отца взять нечего.
— Вы обыскали помещение? — обратился он к другому добровольцу.
— Здесь белье и костюмы, — последовал ответ.
— Отберите себе все, что вам нужно, и положите в кожаный чемодан.
И поручик обратился к нашему приятелю:
— А ты кто?
Тот назвал себя.
— Деньги!
— Денег нет у меня.
— Что-о?
Поручик приставил револьвер к его виску.
— Ну… деньги… Или застрелю!
Тот побелел, как стена. Дрожащими губами он пролепетал;
— Подождите… я схожу, достану.
— Далеко?
— Нет…
— Ну, иди.
И он отправил с ним солдата. Принялся укладывать наши вещи в чемодан. Набив его доверху, он вдруг заинтересовался моими документами.
— Вы адвокат? — обратился он ко мне.
Но тотчас спохватился и овладел собой.
— Я сам москвич, я это дело знаю… снимай свои лакированные ботинки.
Я снял.
Ботинки последовали в чемодан вслед за оставленными вещами. Молчаливый спутник поручика плотно увязал чемодан и вопросительно взглянул на поручика.
— Идем.
Господа офицеры поспешно оставили гостиницу.
После этого первого налета, который мы считали прелюдией к дальнейшему погромному действу, мы все оставили гостиницу и нашли приют тут же во дворе, в квартире своего знакомого. Здесь собралось человек 20 евреев, знакомых хозяина, людей различного общественного положения, различных воззрений и возрастов. Тут был адвокат, член кадетской партии, бывший товарищ министра при Временном Правительстве — правый эсер, холеный купеческий сынок, беженец из Слободки, лакей из ресторана. Мы жались вместе в этой квартире, усевшись рядком, подальше от дверей и окон.
Томительно шло время.
Вдруг в гостинице вновь поднялась тревога.
Как мы потом узнали, в гостиницу вошло несколько человек военных, — офицеры и солдаты, врач и сестры милосердия.
Во главе их был полковник.
Вошедшие начали с того, что успокоили прислугу, а также просили успокоиться и всех жильцов.
Заявили:
— В городе наступило успокоение, больше грабежей не будет, а в случае налетов мы сами будем охранять гостиницу.
Потребовали себе несколько комнат. Все это внесло успокоение среди евреев. Но продолжалось оно недолго.
Вскоре по всем комнатам побежала весть:
— 30.000… требуют 30.000.
Телеграф работал:
— Грабят по комнатам.
Вскоре из гостиницы во двор вышла группа солдат и офицеров.
Вышел и полковник.
— Открыть подвалы! — приказал он.
Он сначала обошел все подвалы, спокойно осмотрел всех бьющихся там в страхе евреев, потом приказал принести себе стул.
Сел посреди двора.
Отдал какие-то распоряжения.
Отдавши честь, офицеры и солдаты по его указанию пошли в одно из подвальных помещений, где хранились вещи хозяина гостиницы и там забрали все хранившееся имущество на миллионную сумму. Все это пропалывалось спокойно, организованно, видимо по заранее выработанному плану, по указаниям сведущих лиц.
— Все? — спросил полковник.
— Так точно.
Окончив этот ординарный, без погромных выкриков, без погромных эффектов, грабеж, полковник удалился со двора.
Вещи были собраны в один из номеров.
Вечером увезены.
Вечером же отряд занялся ограблением всех, оставленных жильцами, номеров.
2. Погром на Подоле
Я не буду, — рассказывает свидетель, — касаться общечеловеческого ужаса, пережитого жителями нашего двора от сильнейшей орудийной, пулеметной и ружейной канонады, когда оконные стекла дрожали, падали и разбивались; когда в течение почти 6-ти часов казалось ежеминутно, что дом всей его тяжестью обрушится на сжавшихся по углам людей. Я расскажу лишь о специфической погромной жути, в которой задыхались исключительно жители-евреи
Началось это в среду, в ночь.
Было часов 11.
Сначала откуда-то издалека, лишь как бы доносимые ветром обрывки вздохов, а потом все ближе и явственнее, все громче и чаще, стали доноситься пронзительные вопли и призывы о помощи.
Преобладали женские и детские голоса.
Они все громче просили о пощаде.
Слышны были уже отдельные, с хриплыми нотками безнадежной мольбы:
— Не убивай-й-те.
Грохали отдельные выстрелы.
Доносился гулкие звуки разбиваемых дверей, звон разбитых стекол.
Во тьме кто-то прошептал:
— Началось…
Тьма была ужасающая, город не освещался электричеством. Кое-где горели свечи, но и они потухли при первых звуках погрома.
Христиане покинули нас.
Не знаю, было ли это вызвано сочувствием к погрому или лишь один инстинкт самосохранения заговорил в них, но как бы то ни было они, все время канонады державшиеся вместе с нами, разбрелись по своим квартирам.
Крепко и прочно заперли за собою двери.
Часов в 5 утра постучались в ворота.
Никто из нас не отозвался.
Стали их выламывать.
Мы пробовали звонить по телефону в Городскую Думу, в Районное Управление, но должно быть провода были испорчены, никто не отозвался. Положение было безвыходное. Не к кому было обратиться за помощью, не было средств предотвратить надвигающиеся муки, а может быть и смерть.
Раздалось 3 залпа.
Обстреливали дом.
Во тьме свирепо-жестокие голоса кричали:
— Отворяй!
Насилу упросили мы нескольких жильцов-христиан вести переговоры с нападавшими. В результате переговоров ворота были открыты и во двор вошло человек 25 солдат, одетых в полную походную форму. Некоторые из них рассеялись по еврейским квартирам и, наскоро пограбив, стали выгонять всех мужчин:
— Во двор, во двор!
Там офицер приказал:
— Отделить евреев от христиан!
— Слушаюсь, господин капитан, — ответил один из солдат.
И, грубо командуя, стал отделять овец от козлищ.
А капитан распоряжался:
— Зарядить винтовки!
Защелкали затворы.
Женщины, следя за всей этой сценой из окон, не выдержали и побежали к своим мужьям и братьям, защищали их своим телом.
Молили капитана:
— Пощадите!
Но капитан, искусственно возбуждаясь, горячился и кричал:
— Из этого дома стреляли!
— Нет, нет, — плакали женщины.
— Отсюда жиды кричали «ура», когда мы отступили.
— Нет, нет…
— Тут живут коммунисты… тут хранятся пулеметы.
Винтовки звякали.
Капитан вдруг изменил тон и тихо сказал:
— Соберите 40.000, иначе расстреляю.
Все засновали, забегали, с всхлипыванием и вздохами. Передали груду шелестящих бумажек. Были забыты пулеметы, выстрелы и воинственное «ура», последовала команда солдатам удалиться. Ушли и скрылись в глубине улицы. Жители, таким образом, убедились, что город занят добрармией снова и стали надеяться, что через несколько часов прочная власть себя заявит и что происшедшее лишь печальный эпизод.
На этом успокоились.
Но прошло несколько часов и от шаткого спокойствия этого не осталось и следа. Прибывшие из города жильцы-христиане рассказали, что в городе идет повальная резня и грабежи еврейских квартир и лавок.
Тут опять стали доноситься вопли.
Грабили соседние дома.
Покинутые соседями-христианами, не имея к кому обратиться за помощью, евреи то метались из квартиры в квартиру, то таились по темным углам и закоулкам с тяжкими вздохами. Наконец, стало им так жутко оставаться в своих помещениях в одиночку, беспомощными, что более 100 человек, старых и молодых, женщин и детей, собрались в квартире проживающего в этом доме раввина Аронсона.
Теснились, жались, ждали…
Часов в 5 вечеря раздался шепот.
— Пришли.
Гулкий стук, треск досок
В квартиру ворвалось 15 человек вооруженных солдат, в новой, так называемой «английской» форме, некоторые с офицерскими погонами и шнурками вольноопределяющихся. Командовал молодой офицер, судя по внешности, манерам, оборотам речи, интеллигент.
Солдаты его величали:
— Господин поручик.
У дверей каждой комнаты расставили часовых. Часовые грозно командовали:
— Молчать… ни с места!
В комнате, где находился я, был оставлен для охраны молодой офицер, в погонах подпоручика. Он был своеобразно вежлив, в хорошо пригнанной шинели, с манерами светского человека, пересыпал речь французскими словечками. Дрожащих от ужаса девушек, когда он их особенно тщательно обыскивал, он успокаивал:
— Не беспокойтесь, мадмуазель.
Забирая из дрожащих рук протянутые ему кольца, серьги и другие драгоценности, говорил галантно:
— Мерси.
Когда, кончив свое дело, он присел, дожидаясь своих товарищей, «работавших» в других комнатах, он вынул из кармана прибор для маникюра и умело и тщательно стал полировать свои ногти, поговаривая лениво, растянуто:
— Дан нам приказ 3 дня резать и убивать жидов. Алор, ме се не рьен, пусть живут, среди жидовочек есть много хорошеньких.
Покончив с ногтями, он занялся сортированием и перекладыванием из кармана в карман толстых пачек денег, считал их; любовался, рассматривая, разными ювелирными изделиями, очевидно наспех где-то захваченными.
Около часа продолжался грабеж.
Были открыты век шкафы, комоды, ящики. Были выворочены все карманы.
Все ценное, все что понравилось, что только не попалось на глаза в закоулках квартиры, было забрано, расквартировано по карманам, сакам и походным мешкам. Руководивший всеми этими операциями старший офицер все время горячился и говорил о коммунистах, бомбах, каких-то выстрелах из окон.
— Жиды губят Россию, — кричал он.
И старательно укладывал в карманы драгоценные вещи из комода.
Рылся в шкафу и негодующе говорил:
— Всех жидов надо уничтожить!
Остальные работали молчаливо. А поручик все возмущался.
— Перевешать всех… перестрелять… как собак.
Возмущение его достигло высшей точки, когда выяснилось, что у присутствующих не хватает 10.000 рублей, что бы округлить собранные им около 50.000.
Был поставлен ультиматум.
— Через 10 минут — 10.000 рублей… или 10 молодых жиденят будут расстреляны здесь же.
Несколько молодых людей были загнаны в отдельную комнату в качестве заложников.
Требуемая сумма была доставлена.
Заложники освобождены, кроме одного из них — Перлиса. Неизвестно чем бы кончился этот визит, так как, уже не предвидя денежной добычи, начались со стороны гостей самые замысловатые придирки то к одному, то к другому еврею или еврейке.
Но с улицы раздалось:
— Семеновцы… соберитесь!
Группа быстро оставила квартиру.
И, невзирая на плач и мольбы, ничем не мотивируя, она забрала с собою упомянутого Перлиса.
…Труп его был найден потом среди других жертв около Собора на Подоле…
Не успели еще закрыть двери за ушедшими, как опять вошло 4 военных. Один из них, в золотых капитанских погонах, с красным пьяным лицом, страшно озверелый, вломился с ручной гранатой в руке.
И заорал:
— Вот они жиды!
Махал рукою на своих.
— Уйдите, ребята… взорву их бомбой.
Но тотчас передумал и приказал всех согнать в одну комнату.
Разбойничье поведете солдат, грубо и зверски толкавших людей, пьяный рев капитана, отсутствие денег, — все предвещало неминуемую гибель.
Пронесся еле внятный шепот:
— Эти убьют.
Женщины, вконец изведенные, стали рыдать. Все кричали в смертном смятении.
— Нас только что окончательно обобрали… денег нет… берите вещи… все, все берите, что осталось…
Иные уверяли:
— Мы честные люди… мы не коммунисты.
Раздалась команда:
— Раздавайтесь!
Мужчины стали раздаваться и складывать в общую кучу вещи.
Но капитан крикнул:
— Я не за деньгами пришел, денег хватит мне на всю жизнь… я офицер русской армии должен исполнить свой долг. Отдан приказ резать жидов, я его должен исполнить.
Ревел к солдатам:
— Ребята… начинай!
Шашки обнажились.
Сверкнули в воздухе, никого не задавая.
— Котлет наделаем достаточно, — хвастнул один.
И, чтобы показать степень остроты своей шашки, ударил ею о тумбу и расколол пополам.
Еще сверкали и свистели шашки над склоненными головами обезумевших людей, разрезая воздух. Должно быть, это и была та пытка страхом, о которой впоследствии так сочувственно писал «благородный» Шульгин. Проделав еще несколько раз эти упражнения с шашками, и насытившись, по-видимому, вдоволь произведенным впечатлением, капитан вдруг изменил тон.
Он уже ухмылялся.
— Я тоже человек, — бормотал он, — зачем еще убивать. Отдавайте все, что имеете.
Все были обысканы до голого тела.
Все, что солдаты нашли для себя подходящим, было забрано, снята обувь, одежда. Было также найдено немного денег.
Солдаты удалились.
Истомленные смертной пыткой, евреи долго перебывали в неподвижности там, где их оставили; сидели с остановившимся взглядом, полуголые… босые.
Все понимали:
— Но и это еще не конец.
…Прошло несколько часов тягостного мучительного ожидания. Эти страшные «3 дня воли», о которых говорили все солдаты и их начальники, впивались в душу, как жала змей. Всем ясно было, что существование многих из нас лишь временное. Никто не защитит, денег для выкупа нет. Тек в безнадежном, предсмертном томлении ждали.
И пришло самое страшное.
Наступил уже поздний вечер.
Вошел тот же, уже знакомый, капитан с дюжиной солдат. Большинство из них полупьяные, иные с обнаженными шашками, иные с винтовками в руках.
Нечеловечески разъяренный, заорал капитан:
— Теперь вам конец!
Площадная ругань взбороздила воздух. Капитан орал:
— Стреляйте! Солдаты выстрелили.
Все упали на пол, истерически рыдая.
Капитан распоряжался:
— Встать, жидовские морды… немедленно встать! Вставать, вам говорят!
Все поднимались как автоматы.
А капитан орал о жидах-коммунистах, о том, что жиды стреляли из окон, бросали горящие лампы.
— Спасение России, — орал он, — требует уничтожения всех жидов!
И логически неминуемый вывод:
— 50.000.
— Но у нас нет, — стонали несчастные евреи, — у нас ничего нет, все уже забрали.
Багровое лицо капитана принимало радужные оттенки от искусственной ярости.
— Что? Нет? Даю вам 15 минут, чтобы собрать, в противном случае все будете изрублены и расстреляны.
Стали просить разрешения пойти к соседям-христианам — одолжить у них эту сумму. Капитан сначала отказал, так как у христиан брать не приказано, однако убедившись, что иным путем ему денег не получить, согласился.
2 еврея пошли за деньгами.
Их сопровождали солдаты.
А в ожидании их возвращения над оставшимися начались издевательства. То капитану, то солдатам приходили на ум разные капризы, которые должны были немедленно исполняться под угрозой смерти. Капитан потребовал, что бы молодая девушка сняла ему сапоги.
— У меня ноги запотели, потри-ка их, жидовка, свежими портянками.
А в это время солдат, размахивая шашкой над головами и цинично ругаясь, требовал, что бы были доставлены лакированные дамские ботинки на высоких каблуках.
Сыпались угрозы:
— Вот… сейчас приступаем кромсать… ну!
И звериная ругань:
— Так… так… так…
И все это заканчиваюсь неожиданным требованием:
— Давай подтяжки… у кого хорошие.
Требовали и забирали, — и все это под страхом расстрела и во имя спасения России, — карманные зеркальца, расчески, перчатки, серебряные карандаши…
Так до сбора 50.000 нас продержали в атмосфере смерти около часа.
Получили 50.000.
Забрали с собою на чердак молодую девушку.
Ранили одного из присутствующих очередным прощальным выстрелом.
Ушли.
…Но и это еще не было концом…
Еще около 10 налетов пришлось нам пережить, со стрельбой и угрозами обнаженными шашками, причем все грабители говорили одно и то же, — о приказе резать жидов, о том, что стреляли из окон и т. д. В результате этих налетов, некоторые жильцы остались в одном лишь нижнем белье, а от накопленного годами труда имущества не осталось и следа.
Об ужасе, пережитом жителями этого дома, можно судить хотя бы по тому, что у двоих помутилось сознание.
Между прочим, сошла с ума женщина.
Был налет чеченцев.
Выстрелы, истерические крики юных девушек, грубая ругань, угрозы смертью.
— Вы губите Росою… давайте десять… сто тысяч… белье давайте — наливку… девок…
Женщина была средних лет, с высшим образованием, муж ее известен в городе, как один из виднейших общественных деятелей.
Она выбежала во двор.
С горящими глазами, пеной у рта, разметавшимися волосами, произнося непонятные звуки, она стала бешено отплясывать перед солдатами.
Тем это пришлось по вкусу.
Они ей хлопали от удовольствия.
Кричали:
— А ну, еще… жарь… ай да танцорка!
Это, однако, не помешало им потом снять с ее плеч теплую кофту и угостить нагайками при общем хохоте верховых и пеших.
…А соседи-христиане в это время мечтательно разглядывали небо…
3. На Жилянке
Наш дом, — рассказывает одна из пострадавших, — хорошо выкрашенный, с изящно оштукатуренным фасадом, не избег участи и всех прочих домов с густым еврейским населением этого района.
…Плач, рыдания, вопли…
Стоголосый вой отчаяния и жути смерти перемешивался с треском разбиваемых дверей, мебели, циничными выкриками, отдельными выстрелами. Партия громил и разбойников сменялась другой, все в военной форме, все с одинаковой программой действий с теми же зазубренными фразами о кипятке, бомбах, приказе резать жидов, с неминуемыми грабежами, насилиями, угрозами, избиениями.
В среду 2-го октября многие квартиры были уже основательно разгромлены, много мебели превращено в щепки, многие вчерашние богачи оголели до нижнего белья. Но все это мне кажется ничтожной мелочью в сравнении с тем, что предстояло пережить нам впоследствии.
Было часов 8 вечера.
Тьма.
К дому подкатил автомобиль.
В нем помещалось человек 15 военных.
Ворота и двери парадных подъездов уже давно были выломаны и разбиты, так что автомобиль беспрепятственно въехал во двор. Военные, среди которых, судя по погонам, было несколько офицеров, рассеялись по еврейским квартирам.
Начался обычный грабеж.
Угрозы… выстрелы.
Недолго пришлось этой группе работать в нашем доме, уже не над чем было.
Собрались уходить
Один из солдат обратился к офицеру, руководившему всей этой операцией.
— Убивать нужно?
Последовал лаконический ответ:
— Обойдемся без того.
Но, о чем-то подумав, офицер прибавил:
— Подождите, сейчас двинем.
Он указал солдатам на двух молодых девушек.
— Посадить их в автомобиль.
Бросились матери на помощь.
Но не помогали их слезы.
Не тронули мольбы бившихся у ног разбойников девушек. Приказ офицера в русской военной форме царских времен был приведен в исполнение.
Девушек увезли.
На следующий день в конце Жилянской улицы был найден изуродованный до неузнаваемости труп одной из девушек.
Нос был совершенно отрезан.
На всем теле масса рубцов от шашек, на некоторых мускулах — следы человеческих зубов.
…Вернулась вторая…
Со страшно изменившимся, побледневшим, исцарапанным лицом… состарившаяся, сутулая… угрюмо молчаливая, с опущенным мутным взглядом поблекших очей. О том, что с нею произошло, каким образом она вырвалась, правда полуживой, из когтей зверей, — она не рассказывает, да и не хватает ни у кого жестокости ее о том расспрашивать.
…Лишь изредка выдают ее мрачную тайну нервные припадки…
4. Элегантный грабитель
Фабрикант К. жил по Крещатику в доме № 25.
Группа офицеров во главе со штабс-капитаном, в сопровождении нескольких солдат, явилась к К. с ордером от контрразведки на арест.
Встретившая их сестра его заявила:
— Брат мой болен.
Один из офицеров ответил, что против болезни у них есть прекраснейшее средство!
— 4 стены… и пуля.
Фабрикант был взят.
Его повезли с Крещатика на Фундуклеевскую улицу в помещение контрразведки. По дороге штабс-капитан говорил, что К. арестован по обвинению в коммунизме, и что из его квартиры стреляли в войска.
К. пожал плечами.
— Ведь я же фабрикант и капиталист, к тому же член партии народной свободы… я не могу сочувствовать коммунизму.
Офицер улыбнулся.
Когда же К. был уже приведен к дому, где помещается контрразведка, офицер совсем смягчился.
— У вас есть свидетели? — спросил он.
— Какие?
— Чтобы подтвердить вашу лояльность.
— Сколько угодно, только отведите меня в мою контору.
— Ну, идемте.
К. был препровожден с Фундуклеевской на Пушкинскую, где помещалась его контора. Он тотчас же вызвал многих жильцов дома, хорошо его знающих, и те подтвердили его полную лояльность.
Но господ офицеров это не удовлетворило.
— Все это для нас не убедительно.
— Так что же вы хотите?
— Мы арестуем вас.
Тотчас же К. был заперт в одной из комнат своей конторы, и к нему были приставлены 2 солдата. Все это время штабс-капитан суетился, кричал, распоряжался. В полном недоумении от всего происходящего, К., как коммерчески человек, начал уже смутно догадываться, к чему клонится вся эта упорная и неуклонная борьба с коммунизмом. Между тем, штабс-капитан, кончив свои хлопоты и распоряжения, всполошившие весь дом, вывел солдат из комнаты.
И остался наедине с К.
— Вы мне нравитесь, сударь, — обратился он к нему, — вы, я слышал, окончили Льежский Политехникум?
— Да.
— Вы инженер?
— Да.
Штабс-капитан сел и закурил.
— Я тоже был в Льеже.
Дальнейший разговор он продолжал по-французски.
— Вент е сен миль, — закончил он.
На этом и сошлись.
Инженер и не пробовал торговаться.
— Но здесь у меня нет этой суммы… и вообще ее у меня нет, придется искать.
У офицера заискрились глаза.
— Се клер, — засмеялся он, — поищем.
Офицеры, теперь уже без солдат, вышли с К. за поисками суммы. Подошли к одному дому, К. зашел в квартиру. Штабс-капитан остался ждать у подъезда.
К. вышел через несколько минут.
— Вот удалось собрать только 20 000,—сказал он, вручая деньги.
Штабс-капитан галантно раскланялся,
— Итак, 5.000 рублей за вами. Я зайду за ними завтра, часа в 3.
Сделал под козырек.
— Оревуар.
Назавтра в назначенный час он явился за деньгами…В городе в это время было уже объявлено об установившемся успокоении…
5. Убийство Либермана
Либерман — известный миллионер.
Старик 65 лет, скупой, озлобленный, он жил в комнате по Мало-Васильковской улице. Там он скрывался в свое время от большевиков, а затем вообще от грабителей. Немногим, только в кругу близких, было известно местонахождение Либермана.
4-го октября, перед вечером, в квартиру постучали.
Потребовали немедленно открыть.
Вошли 2 офицера и штатский, назвавший себя агентом розыска.
— Что вам угодно? — спросила дочь Либермана, проживавшая вместе с ним.
— Здесь живет Рабинович, он коммунист, мы пришли его арестовать.
— Но здесь нет никакого Рабиновича, вы ошиблись.
— Мы имеем точные сведения.
— Если угодно, обыщите все помещение.
Но пришедшие, не приступая даже к обыску, обратились к Либерману:
— Потрудитесь следовать за нами.
— Я? — всколыхнулся старик, — но я не Рабинович.
— Мы это знаем.
— Моя фамилия Либерман.
— И это нам известно.
— Куда же вы хотите вести меня?
— В контрразведку.
— Но я же… я крупный сахарозаводчик… я известен многим… к коммунистам я не имею и не могу иметь отношения. Я сидел в чрезвычайке… пострадал от большевиков…
Офицеры только улыбались в ответ.
— Вы жид… этого достаточно.
Либерман был уведен.
Все хлопоты близких и родных по розыску местонахождения уведенного, были тщетны. В контрразведке не удивились исчезновению Либермана, но рекомендовали обратиться в уголовный розыск.
Там с улыбкой ответили:
— Здесь Либермана нет.
Через 2 дня в Анатомическом театре был найден труп Либермана, — как выяснилось, он был убит на углу Фундуклеевской и Нестеровской улиц выстрелом в висок.
6. «Жид»
В понедельник 7-го октября, когда уже казалось, что кровавые страсти в городе немного улеглись, и евреи, скрепя сердце, уязвленные вечным страхом, пугливо озираясь, стали показываться на улицах. Помощник контролера Комитета помощи пострадавшим от погромов, Бичуч, отправился на службу в канцелярию Комитета, помещавшуюся на Театральной площади в доме № 48. Работы в канцелярии было много, великое несчастье, поразившее город, требовало интенсивного напряженного труда.
Бичуч работал до 3-х часов.
После службы, захватив с собою пачку со счетами, он собрался уходить домой, как заместитель председателя предложил ему зайти к брату-врачу, состоящему на службе Комитета, и передать, чтобы на следующий день он зашел в Комитет.
Но Бичуч заколебался.
— Я боюсь ходить по улицам, — сказал он.
— Но ведь вы живете в двух шагах, по Пушкинской.
Бичуч все же просил освободить его.
— Дело в том, что два дня тому назад я был у себя на квартире ограблен и чуть не убит, и потому как-то особенно напуган.
Со службы он вышел вместе со своей невестой, молодой девушкой. На Рейтерской улице, уже недалеко от их квартиры, их обогнал извозчик с 3-мя военными. Судя по исправности и даже некоторому изяществу обмундирования их, — это были офицеры.
Проезжая, они взглянули Бичучу в лицо.
Тотчас остановили извозчика.
Один из них сказал:
— Жид, пойди сюда!
Побледневший Бичуч подошел.
— Садись, — приказал офицер.
Забрав его с собою на извозчике, они уехали.
Тщетно за ними бежала невеста.
Истерически рыдая и убиваясь, она молила их отпустить жениха ее, но они только с злорадной усмешкой оглядывались.
Она молила прохожих о помощи.
Обращалась к христианам.
Безучастно проходили они мимо.
А те, что заинтересовались необычным зрелищем, узнав, что речь идет о еврее, говорили с негодованием.
— За жида заступаться?
Отплевывались.
А иные злобно говорили:
— Так и следует.
Часов в 6 вечера автомобиль с 8-ю военными, среди которых были и задержавшие Бичуча на Рейтерской улице, подкатил с изменившимся до неузнаваемости Бичучем к дому, в котором проживал брат Бичуча, врач, на Пушкинской улице. Не предъявляя никакого обвинения Бичучу и ничем не мотивируя свой необычайный поступок, они предложили брату дать выкуп за Бичуча.
— Сколько же вы хотите?
— 30.000 рублей.
Разорив себя буквально до последней копейки и собрав, сколько было возможно у соседей, брату-врачу удалось дать бандитам лишь 17.000 рублей. Отдал он им и имевшиеся у него и у жены, а также у некоторых соседей — драгоценности. Получив выкуп, они, однако, сказали несчастному пленнику:
— Идем!
Он было пытался указать им, что они получили выкуп за его свободу.
— Без разговоров… идем, идем! Потащили его.
За несчастного заступился председатель домового комитета — русский, и некоторые жильцы христиане, между прочим, в их числе был врач Красного Креста при добровольческой армии, — всем им не по нервам была эта возмутительная сцена.
Но военные их брезгливо отстранили.
— Как, — негодовали они, — вы в такое время заступаетесь за паршивого жида?
А один крикнул:
— Знаете о приказе?
Автомобиль с жертвой укатил.
Все хлопоты и старания, предпринятые в городе для его освобождения, ни к чему не привели.
След его пропал.
…Только 10 октября труп его был найден в Анатомическом театре…
7. Зарубленный
На дом № 44 по Мало-Васильковской было произведено несколько налетов. В налетах принимали участие солдаты чеченцы. В квартире свидетельницы М. Финкельштейн были ограблены все живущие.
Забирали решительно все и кричали:
— Мало. Давай… где спрятал?
И жестоко избивали.
У одного из квартирантов после двух налетов абсолютно нечего было взять.
Солдаты не верили ему.
Шарили, искали.
И, обозленные неудачей, дико крикнули:
— Жид!
Зарубили его шашкой.
8. Струковцы
По Ярославской улице грабежи носили крайне ожесточенный характер Вымогательство денег и ценностей сопровождалось побоями и истязаниями.
Громили солдаты.
Громили офицеры.
Погромщики говорили с гордостью.
— Мы струковцы.
Многих евреев, не имевших возможности откупиться, они увели в штаб Струка, перешедшего в это время со своими «молодцами», после погромной деятельности в уезде, на службу добрармии. Его приняли с распростертыми объятиями, простили все его погромные «грехи» с весьма большой поспешностью и охотою; он устраивал на Софийской площади парады своим войскам, а во время погрома, как рассказывали, он произносил на пристани зажигательные погромные речи на старую свою привычную тему:
— Бей проклятых жидов и спасай Россию!
Судьба уведенных в штаб евреев неизвестна.
9. Убийство
В гостинице «Петроград», — рассказывает очевидец, — поместился штаб одной роты. В первый же день своего пребывания в гостинице, офицеры и солдаты штаба занялись грабежом евреев-жильцов. Из номера в номер ходили грабители и обирали евреев, перед жильцами же христианами, если такие попадались, офицеры вежливо и галантно извинялись.
В одном номере жило семейство Каган.
Несколько военных ворвалось к ним.
— Жиды?
— Да… мы евреи.
Принялись грабить.
У жены Кагана отобрали драгоценности, бриллианты на очень крупную сумму.
Когда военные закончили свое дело и ушли, обезумевшая госпожа Каган подняла крик:
— Помогите, помогите, — звала несчастная, полагая, что есть еще на свете люди, которые могут помочь ей.
Она выбежала из своего номера в соседний и там, не помня себя от отчаяния, стала рыдать.
На крик ее прибежали вновь военные.
— Замолчи, жидовка!
Но истерические вопли продолжались.
Тогда один из военных выстрелил в упор в несчастную женщину. Обливаясь кровью, тяжелораненая, она упала тут же, на полу, в чужом номере. Но, совершив это страшное дело, военные не ушли. Они стали обирать присутствующих.
От мужа несчастной женщины, лежавшей тут же в крови, они потребовали:
— Снимай костюм!
Он покорно и поспешно снял.
— Ботинки!
Снял и ботинки.
Тогда они принялись грабить раненую.
…Потом спокойно удалились…
Всю эту ночь метался по гостинице муж несчастной женщины в бесплодных поисках спасения. Истекая кровью, не получив помощи, госпожа Каган к утру скончалась.
10. На привязи
В пятницу 11-го октября утром, на Подоле, г-на Ш. обогнал на Александровской площади артиллерийский обоз. Ехавшие в хвосте обоза 3-е верховых, задержали его. Они приказали ему следовать за ними, и указать им дорогу в какую-то деревушку. Ш. объяснил им, что он беженец из Радомышля и Киев с его окрестностями ему почти незнаком.
В ответ его ударили нагайкой.
— Иди вперед перед лошадью!
Ему пришлось подчиниться.
На Межигорской улице те же верховые задержали еще одного шедшего по улице еврея, пожилого, полного, прилично одетого, и приказали идти вместе с Ш.
Но тот категорически отказался.
— Согласно распоряжению коменданта, — сказал он, — людей на улице задерживать нельзя ни для работы, ни для других военных надобностей.
— Ладно, — сказал один из всадников, — я покажу тебе, жид, распоряжение.
Он слез с лошади.
Привязал руку еврея к нагайке.
Вскочил обратно на лошадь и потащил еврея за собою на привязи. Так проехал обоз несколько улиц, полных прохожими. И никто из попадавшихся военных не обратил внимания на странность этого шествия. На улице Нижний Вал таким же способом был задержан и следовал за обозом третий еврей.
Так гнали их по всему Подолу.
Этот обоз с привязанными к лошадям евреями ужасал многих прохожих, а иных это зрелище забавляло до хохота.
Лишь на самом конце Кирилловской улицы верховые были остановлены проезжавшим офицером.
Он распорядился немедленно освободить евреев.
На вопрос его:
— Как ты смеешь задерживать и так поступать с людьми?
Один из солдат добродушно ответил:
— Мы не здешние, дороги не знаем.
— Так что же?
— Да начальник обоза, который остался еще на несколько часов в городе, сказал: — Задержите пару жидов, они вам укажут дорогу.
11. Миска с кровью
События в этом доме, на Кузнечной 59,— рассказывает Гуревич, — кажется превосходят все, что происходило в эти страшные дни в Киеве. По 10, по 20 человек чеченцев, по преимуществу из Волчанского отряда, несколько раз производили налеты на этот дом.
Грабили, вымогали, — как водится.
Если сумма не удовлетворяла, утонченно пытали, били, истязали.
Сам Гуревич, оставшись без денег, без вещей, без белья, одежды и ботинок, — боясь расправы в случае нового налета, выбежал из своей квартиры во двор.
Спрятался в клозет.
В квартирах, коридорах творилось нечто ужасное, до Гуревича доносились крики избиваемых людей, звериный вой грабителей-убийц, плач детей. Как потом выяснилось, в квартире, где проживал свидетель, творились кошмары.
Волчанцы грабили, ломали, рвали.
Смертно били — у кого ничего не было.
Хозяина мучили.
— Деньги, деньги! — вопили озверело.
Рубили его шашками до тех пор, пока он в беспамятстве не свалился на пол в лужу своей крови.
Там жила девушка- курсистка.
Схватили ее, чтобы изнасиловать.
Насильник все пытался совершить насилие тут же — возле валяющегося в крови хозяина. Завязавшаяся борьба, сопротивление жертвы, не давали ему возможности выполнить все с желательным для него эффектом.
Тогда он оттащил свою жертву в соседнюю комнату.
Ему на помощь пришли другие.
…и насилие было совершено на глазах у обезумевших квартирантов…
Сестра свидетеля была избита до беспамятства.
Избиты были и все оказавшиеся в квартире евреи: мужчины, женщины и дети. Над детьми издевались не менее, чем над взрослыми.
Все достигало слуха свидетеля.
Из всех квартир.
Стоны, крики, ругательства, выстрелы, вопли детей, звуки ударов, — целый адский хаос звуков достигал его страшного убежища.
Каждую минуту он ждал, что его откроют.
Несколько раз уже пьяный от крови и вина солдат рвал дверь клозета, полагая, что там сидит кто-то из товарищей.
— Отворяй, черт!..
И отборно ругался.
В промежутках между стонами раненых и избиваемых людей до свидетеля доносилась…
…песня…
Это офицер, стоявший во главе отряда, расхаживал по двору в сопровождении сестры милосердия и мирно беседовал с нею о Кавказе. Беседу он сопровождал пением «Яблочка». Эта псенка — самое страшное впечатление свидетеля…
Ее он не может забыть.
Он сходит он нее с ума, ночью она не дает ему спать, звенит в ночной тьме.
Когда стоны и крики стали стихать, оборвалась и песня офицера.
Свидетель услышал команду:
— Принесите миску воды, пусть молодцы обмоют руки.
Принесли миску воды.
Вышли во двор солдаты и стали смывать руки.
Еще один выстрел… для страха.
Они ушли.
Перед уходом офицер распорядился:
— Никто не смеет из этого дома звать на помощь раненым или сообщать в охрану. А то вернемся… со всеми расправимся!
И еще прибавил:
— Не сметь выходить до 6 часов утра!
После двухчасового сидения в ужасном месте свидетель вышел. Во дворе ему прежде всего бросилась в глаза миска с кровью.
Вошел в квартиру.
…Все разрушено…
В луже крови стонет хозяин.
В соседней комнате лежит с остановившимся взглядом девушка-курсистка.
Всю ночь промучился хозяин.
Утром умер.
12. 3 дня
…Передать все пережитое в эти страшные дни, — говорит свидетель, — сейчас, когда раны еще сочатся кровью, и кошмар пережитого давит душу, — нелегко. Тем не менее, попытаюсь вкратце изложить все то, что довелось пережить. Дом наш находится на углу Большой Васильковской и Жилянской улиц. Почти весь этот громадный дом, за исключением нескольких квартир, заселен евреями. Все магазины, помещающиеся в первом этаже, как по Васильковской, так и по Жилянской, за исключением бакалейной лавки и парикмахерской, принадлежат евреям. Немногие христиане, живущие в доме, обычно ничем не проявляли своей неприязни, были даже в дружеских отношениях с евреями. Но я уверен, что при искреннем их желании защитить своих соседей от погрома, они могли бы это сделать, — как это имело место в других домах. Но наши соседи-христиане даже как будто проявляли скрытое злорадство по поводу всего на их глазах происходившего.
1-го октября началась канонада.
Многие стали прятаться в подвал, чтобы спастись от снарядов, все время свистевших над городом.
Мы находились в сфере огня.
Мимо нашего дома, находившегося по пути следования войск на вокзал и в сторону Демиевки, то и дело проходили солдаты отрядами и в одиночку. Снаряды так и жужжали над нашими головами. И по проходившим военным мы гадали о происходящем в городе:
— В чьих руках город… кто побеждает в этой кровавой распре?
В таком полном неведении мы находились все время, пока большевики не были вытеснены из города добровольцами. В четверг вечером мы увидали первых верховых с кокардами на фуражках, скакавших взад и вперед мимо наших окон. Мы все были уверены, что наступление отбито, и что теперь жизнь скоро войдет в свою колею.
Однако полного ощущения безопасности не было.
Ночь на пятницу мы провели в тревоге.
На тротуарах видны были дозоры, с опаской проскакивавшие по улице.
В пятницу утром уже было достоверно известно, что большевики выбиты из города. Публика успокоилась, начала вылезать из подвальных помещений, собираться кучками и обсуждать положение.
И тут впервые прошел зловещий слух.
Бледными тенями пробегали по улице евреи.
— Грабят, — сообщали они.
— Кто?.. где?
— Войска… добровольцы… офицеры… не знаем.
Поспешно убегали.
Мы заколотили парадный ход дома глухо-наглухо и крепко заперли ворота.
И в то время, как прежде — только что пережитая канонада, гул орудий и свист снарядов, не знающих различия национальностей, объединили всех жильцов дома, жутко прислушивавшихся к грохоту орудий, — теперь новые события, ожидание погрома, сразу провело резкую грань между евреями и христианами.
Они заперлись в своих квартирах.
Они крепко заперлись.
На стук глухо отвечали:
— Мы христиане.
Они… христиане.
Какой самообман!
Они стали настолько чуждаться своих соседей евреев, с которыми жили как будто в дружбе, что не отвечали на обращенные к ним вопросы, делая вид, что не слышат.
А евреи тем больше сближались.
Мы собирались группами.
Ждали беду свою вместе.
И вот, когда несколько человек нас сидело в лавочке, вдруг, к великому изумлению нашему, мы увидели несколько человек военных, вооруженных винтовками, прорвавшихся к нам через парикмахерскую, хозяином которой был христианин.
Они бросились к нам.
— Оружие есть?
Один из них принялся обшаривать мои карманы и вынул бумажник с деньгами. Документы и всякие другие бумажки отдал мне, а бумажник с 4.000 денег положил в свой карман.
Тоже проделали и с остальными.
Делали они все это молча и спешно.
Затем отправились в другие квартиры.
Брали больше денег и драгоценности: кольца, часы, серьги, браслеты, цепочки… Только в квартире 13 они обобрали до нитки хозяина, сняв с него все до голого тела.
Дали залп.
И выбежали на улицу.
По всему видно было, что они торопились.
Почти следом за ними начали выламывать парадные двери. Взломали и ворвались.
Было человек 15. Они пошли по квартирам. Из первой квартиры, где живет домохозяин-еврей, кто-то вышел к ним и сказал:
Здесь живут русские.
Они этим удовлетворились.
— А кто живет напротив?
— Тут живет врач.
Они постучали к нам. Их сейчас же впустили.
Первое слово, произнесенное ими, было:
— Деньги давай!
Посыпались угрозы.
— Сейчас доставай… не то всех перебьем!
Нас было в квартире 3-ое: я, мой шурин-врач и квартирант.
Мне приставили к груди револьвер.
— Деньги!
Я объяснил:
— Меня только что обобрали.
— Часы давай!
— И часов у меня нет.
Тогда они рассвирепели, начали хлестать меня нагайками и бить кулаками по лицу.
Шурин пробовал их уговорить. Они спросили:
— Ты русский?
— Я еврей, — отвечал он.
Они накинулись на него, сняли золотые часы и кольцо.
Повалили на землю.
Но тут произошел следующий инцидент. В квартире у нас были 2 русские женщины, и вот одна из них бросилась к ним и начала умолять не трогать нас. Офицер обратился к ней с вопросом:
— А ты кто такая?
— Я русская, — ответила она.
— Так будь же русской, — закричал он, — тебе нечего делать в жидовском доме… вон отсюда!
И тут же прибавил:
— Ведь знаешь, какая это подлая нация!
Надо заметить, что руководил шайкой офицер, выражающийся весьма интеллигентно. И когда женщина с негодованием сказала ему:
— Ведь здесь живет врач, который лечит вашего же брата, как не стыдно?
Он как-то с сожалением взглянул вокруг на обстановку квартиры.
И махнул своим спутникам рукой.
— Идем.
В других квартирах они были менее деликатны. Ломали мебель, пианино, били посуду. Всюду спрашивали:
— Из этого дома стреляли… кто стрелял отсюда?
…Погром в нашем районе разрастался.
Мы слышали треск разбиваемых стекол, — это взламывали ближайшие магазины. По треску стекол мы старались установить, в какой стороне от нашего дома происходит погром. Из наших окон видно было, как большие толпы народа, в особенности баб и детворы, мешками тащат награбленное добро. Из дома № 6 было вытащено все, вплоть до мелочей.
…даже детская мебель…
Возле Троицкого Народного Дома гуляла пестрая, расфранченная христианская толпа и любовалась приятным зрелищем, — как солдаты взламывали двери, врывались в квартиры и делали там свое сатанинское дело.
Мы организовали постоянное дежурство.
День прошел спокойно.
Пытались несколько раз угрозами и увещеваниями заставить нас открыть ворота, но это не удалось.
Но вот наступила ночь.
О сне никто и не думал.
Все мужчины дежурили во дворе. Малейший шорох приводил всех в смертельный ужас. С различных сторон доносились душераздирающие крики. Порой человеческие вопли смешивались с собачьим лаем.
Снова ломились бандиты.
Снова мы их не пустили.
Но рано утром большая группа их стала решительно напирать на ворота. Они действовали с таким упорством, что дежурные жильцы потеряли всякую надежду отстоять ворота, и разбежались по своим квартирам.
Бандитам помог мальчик.
Он протиснулся под ворота.
И открыл их.
Надо заметить, что эти «мальчики» сыграли большую роль в погроме, — они указывали еврейские квартиры.
Бандиты ворвались, и с бранью и угрозами рассыпались по квартирам. Пришли и к нам. Нас было только 2-е: я и еще Л.
Снова угрожающее требование.
— Деньги!
Но, ни у меня, ни у Л., их не оказалось. Тогда они сказали:
— Идем за нами.
Они уже вывели нас на площадку, но нам удалось с большим трудом уговорить их оставить нас и взять себе из вещей все, что им понравится. Они перерыли все вещи, кое-что забрали и ушли. Они были еще во дворе, когда явилась государственная стража, кем-то извещенная.
Но она на грабителей не обратила внимания.
Она занялась расспросами:
— Кто звонил, из этого жидовского дома?
Вообще надо сказать, что на вызовы по телефону чаще всего отвечали:
— Помочь не можем, справляйтесь сами.
Иногда справлялись:
— Кто грабит, — чеченцы… кавказцы?
Давали понять, что с ними ничего нельзя сделать.
Были и издевательские ответы.
…Следующая ночь была особенно страшна.
К нам настойчиво стучались.
Угрожали:
— Лучше отворите… а то ворвемся… перережем всех.
Вот слышим: громят какой-то магазин.
Посылаем разведку в один из парадных подъездов узнать, где грабят магазин: в нашем фасаде или нет. Оказывается в соседнем.
В эту ночь были налеты на многие дома вокруг: Васильковская 62, Жилянская 3, Кузнечная 33…
Распространилась молва, что казакам дана воля только на 3 дня, срок исполнится в воскресенье.
В воскресенье немного успокоилось…
13. «Волчий отряд»
3-го октября утром, у дома на углу Большой Васильковской и малой Благовещенской улиц остановился какой-то конный отряд под командой нескольких офицеров, во главе которой был офицер в серой николаевской шинели, с рукой на белой перевязи. Отряд был под двумя знаменами: трехцветным и белым. В отряде лошадей было больше, чем людей. Отряд спешился у дома № 50 по команде офицера с рукой на перевязи. Так как мы все время находились у окон, выходящих на улицу, то ясно видели и слышали все происходящее. Еще приближаясь к углу, офицеры, находившиеся во главе отряда, глядели на наш дом и чему-то смеялись. Когда отряд спешился, то после какого-то разговора группы солдат с офицерами, один из офицеров махнул солдатам рукой.
И солдаты рассыпались по улице.
Одна из групп вошла в № 50.
Оттуда спустя минуты 3, солдаты вышли обратно с какими-то тюками и тут же на месте их поделили. По виду то была мануфактура.
При дележе присутствовал офицер.
Другая группа остановила проходящего юношу в студенческой форме, причем после минутной беседы студент снял пальто, снял и отдал солдатам тужурку, а пальто одел на рубаху, подобрал выпавшие из кармана бумаги и пошел дальше.
Солдаты все еще носили тюки из № 50.
Другие подбегали к следующим домам.
Часть же, числом до 30, принялась неистово стучать в парадную дверь дома № 43. Все это происходило на глазах спокойно стоявших и сидевших на лошадях офицеров. Так как парадная дверь № 43 в этот день была уже поломана, то один из жильцов вынужден был открыть ее. Произошел следующий быстрый разговор:
— Жид?.. русский?
— Русский.
— Все равно жид или русский.
В одну минуту у стоявшего в дверях были обшарены карманы. Затем грабители приставили револьвер к его виску и потребовали:
— Указывай, где жидовские квартиры!
Помчались вверх по лестнице. Начался грабеж.
Все это происходило в атмосфере крайней поспешности, так как лошади все время ждали седоков, и время было дано для грабежа краткое. Ограблены были квартиры врачей, адвокатов, техников и людей других, большею частью свободных, профессий. Всюду солдаты врывались, ломая двери, требовали денег, обшаривали карманы, срывали с рук кольца, с ушей серьги, с шеи медальоны и часы.
Забирали все, что попадалось на глаза.
Так как поспешность солдат была необычайна, то если шкаф или ящик были заперты, они его ломали шашками или прикладами.
Все это проделывалось почти бегом.
Одна группа вбегала за другой.
Переворачивала все вверх дном.
Бежала дальше.
Так ограблено было 11 квартир.
В каждой грабили минут 5–6, не больше.
При этом в квартире № 8 был шашкой в голову ранен Вайнштейн и шашками же в грудь избита его жена; в квартире № 7 избит Райзман, а на площадке избит сын Вайнштейна.
Пока грабили дом, другая группа громила гастрономический магазин и мастерскую портного. Из магазина ворвались во двор и спешно ограбили нескольких человек. Часть солдат ломилась во вторую парадную дверь нашего дома, но случайно проходивший помощник начальника милицейского района Нечович отогнал их.
Между тем, находившийся во главе отряда офицер, держа часы на руках, стал нервничать.
Он дал какой-то сигнал.
Тотчас все солдаты из разных мест начали кидаться к лошадям.
Отряд построился.
Медленным шагом двинулся дальше.
Уже на ходу его догоняли отдельные солдаты с узлами и вскакивали на коней. Солдаты эти бежали с разных концов Большой-Васильковской улицы.
Когда отряд скрылся, мы стали спрашивать у проходивших русских:
— Что это были за люди?
Нам отвечали:
— «Волчий отряд».
Мы уже знали, что так назывались волчанцы.
Нас уверяли, что население должно почитать себя счастливым, что все это происходило в атмосфере такой поспешности.
— Иначе нитки бы не оставили.
И сообщили нам еще, что в одном из домов неподалеку волчанцы убили студента-еврея за то, что он долго не отворял им. Имели эти солдаты вид необыкновенно дикий и дерзкий, и большею частью были кавказского типа.
14. Апофеоз
Уже неделя погрома закончилась, наступило официальное успокоение, но преследования евреев продолжались. Их травил «Киевлянин» по всякому поводу, травили «Вечерние Огни», снова продолжая печатать сказки о стрельбе из окон, бросания ламп. Шульгин писал свои знаменитые статьи о «пытке страхом». Наконец стали появляться сообщения в военной сводке о стрельбе евреев по уходящим войскам в прифронтовых городах.
Словом политика определилась,
Маски спали.
Неясное стало ясным.
Но так как «просвещенные» генералы в Киеве стояли все-таки перед лицом Европы и Антанты, то соблюдались некоторая видимость приличия. Была назначена специальная комиссия для расследования правильности сообщений «Вечерних Огней» о стрельбе из окон, с таким позором опровергнутых «Киевской Мыслью». Комиссия работала долго, долго, но так и не окончила своей работы.
А пока что происходило следующее:
По всем дорогам евреев выбрасывали из вагонов.
Их вешали на придорожных столбах.
Расстреливали у заборов станций.
Ни один еврей не осмеливался выехать из Киева, вся торговля, вся промышленность замерла. Киев остался на зиму без дров. Создалась своеобразная военная «промышленность»: некоторые искусные офицеры, штабс-капитаны, полковники «спекулировали на жидах». За громадные деньги, за десятки тысяч рублей, они провозили в своих специальных служебных вагонах и теплушках евреев, которых необходимость принуждала ехать из Киева.
Шел разврат армии.
Развал ее.
Вскоре эта «армия» в триумфальном шествии на Москву для создания великой, единой, неделимой России, дойдя до Орла, быстрым аллюром, дикой ордой понеслась обратно, в задонские и кубанские степи, увозя с собою добро, награбленное в русских городах.
Тень убитых и замученных евреев преследовала ее.
А в это время в Киеве еще делали политику.
Шел разгром еврейских организаций.
Травили Комитет Помощи.
Официально этот Комитет назывался: «Комитет Помощи пострадавшим от погромов при Российском Обществе Красного Креста».
В помещение Комитета явились офицеры.
— Потрудитесь очистить помещение.
— Но здесь помещается Комитет помощи…
— Знаем. Нам необходимо это помещение для походной кавалерии. Потрудитесь очистить его в 24 часа.
— Но…
— Никаких разговоров!
Бросились искать защиты. Вступился священник Аггеев.
Но его заступничество только взбеленило офицеров.
— Мы выбросим вещи ваши на улицу, если вы по доброй воле не потрудитесь удалиться.
Вещи уже были сложены.
Занимались как на бивуаке, так как срочной работы оставить было нельзя: Киев был переполнен беженцами из погромных мест, раздетыми голодными, больницы были переполнены тысячами сыпнотифозных, всем требовалась срочная и постоянная помощь. Представители Комитета сбились с ног в поисках помещения. Наконец, была отыскана квартира в несколько больших и удобных комнат.
Предложили офицерам:
— Займите то помещение, оно гораздо удобнее.
— Нет, нам удобнее здесь.
— Ведь вы даже не видали еще того помещена?
— И смотреть не желаем.
— Но ведь вам же помещение нужно только на несколько дней, как вы сказали, а тут целое учреждение должно переезжать?
Офицеры стояли на своем.
— Потрудитесь очистить немедленно.
И пришлось Комитету Помощи переехать.
Это обошлось ему в несколько десятков тысяч рублей. Но всего противнее было чувство беспомощности перед нахальным, ничего не боящимся самоуправством и сознания всей зловещей угрозы, таящейся в этом факте.
И «угроза» сбылась.
Политика продолжалась.
Из Ростова пришла бумага от Главного Управления Красного Креста, что отныне флаг Красного Креста снят с Комитета Помощи пострадавшим от погромов, он предоставляется его собственной судьбе.
И он остался как бы вне закона.
…Без средств…
…Без прав…
КОНЕЦ