Глава 1

— Павел Андреевич, у нас на счету — ноль!

Глаза Софьи Ивановны расширены от ужаса. До того, как перейти на работу в «Крокус», моя секретарша-главбухша работала в Сбербанке. И, похоже, такое число видит в графе «остаток» впервые.

— Ну что же, кругленькая сумма… Круглее и не бывает даже… Чего вы разволновались? — усмехаюсь я, лишь на секунду задерживаясь в дверях своего кабинета. — После кофе обсудим ситуацию. После кофе, — повторяю я, догадавшись, что Софьиванна попытается сейчас нарушить мой распорядок дня.

Вот еще… Из-за таких пустяков… Распорядок дня — это святое, основа основ. Нет распорядка дня — не будет и порядка в делах.

Покончив со ставшей в последние годы нелюбимой процедурой причесывания, я замираю перед зеркалом.

А ведь ты, дружок, постарел. И не только лицом и телом. Это — полбеды. Но духом, духом ты стал немощен. Рисковать перестал, распорядку поклоняешься…

Еще раз оглядев свои седеющие — и редеющие, вот что особенно неприятно! — волосы, я усаживаюсь в кресло перед «письменным» столом. Архаизм, конечно: за таким столом вот уже лет десять никто ничего не пишет, даже писатели. Максимум — подписывают документы. Да еще чаем-кофе посетителей угощают. Тех, в ком особо заинтересованы.

— Павел Андреевич, ваш кофе!

Софьиванна ставит на стол подносик, выходит, чуть заметно покачивая широкими бедрами. Когда я впервые завел такой порядок — пить кофе по утрам? Давно, очень давно. Еще когда директором «Кокоса» был. Секретаршей у меня была красавица-Леночка. Кофе она готовила так себе, посредственно, но во всем остальном… До сих пор жалею, что упустил ее. Были и потом у меня любовницы, и не одна, но Леночка…

— Реф, зачитай последние сообщения, — приказываю я своему старенькому «Референту-16». Ему уже четыре года. Давно пора перейти на более современную модель, уже восемнадцатая появилась, но я все медлю. Во-первых, стоит она — ого-то! Во-вторых, к «шестнадцатке» уже как-то привык, прирос, прикипел.

Любовь к старым вещам — тоже признак приближающейся старости.

Никаких сообщений для фирмы «Крокус» за последние сутки не поступало, — вежливо отвечает Реф.

Я ставлю опустевшую чашечку на блюдечко.

И как это понимать? Однозначно: дела на фирме идут из рук вон плохо. Вообще никак не идут. Срочно нужны заказы, хоть какие-нибудь — а где их взять? Рынок Компьютеров, РОботов и Компьютерных Услуг насыщен до предела, особенно в Москве. А моя теория «фирмы крепостью сорок градусов» перестала быть верной. Все больше таких, среднего пошиба фирм, нынче разоряется. А мелочь давно уже вымерла. По-настоящему процветают только гиганты, вроде «Кокоса» и ГУКСа. Да… «Кокос» и ГУКС… И там, и там я работал. В «Кокосе» даже директором был. А теперь вот… Тоже директор, конечно. С этой должности меня теперь только костлявая снимет. Точнее, срежет своей ржавой косой. Да только директора бывают разные…

— Павел Андреевич, тут к вам Мефодя рвется… Говорит, по очень важному вопросу. Впустить?

— Да, пожалуйста.

Софьиванна забирает подносик, и в кабинет входит новенький, падре Федя. Так окрестила его еще Верочка, в первый же день появления новенького на фирме. Федя — потому что имя его по нынешним временам столь редкое, что никто и не знает, как звали когда-то Мефодиев родители и друзья. Пробовали мы по-всякому: и Мефодя, и Фодя, но остановились в конце концов на более привычном: Федя. А падре — потому что Мефодий Кузьмич и в самом деле напоминает католического священника: безбородый, высокий, жилистый, ходит в темной, как правило, одежде. Но самое главное, на его макушке сквозь черные волосы просвечивает нежно-розовая лысинка, маленькая и кругленькая, словно тонзура, хотя годиков Мефоде немного, никак не больше тридцати. А еще на его груди, под одеждой, скрыт крест. Причем не маленький нательный, но большой и тяжелый, бронзовый, украшенный каменьями. Вот из-за всего этого кличка «падре» и прилипла к бедному Феде — намертво! Похоже, он знает о ней, но не обижается.

— Павел Андреевич, я тут… встретился в метро с однокурсником, начинает падре, кал всегда, делая, большие паузы не только между предложениями, но и между словами. Поначалу меня это раздражало, но потом я убедился: Федя успевает двумя-тремя фразами сказать то, что другой не уложил бы и в десять, и в конечном счете время не только не теряется, но даже выигрывается. Поэтому, я не, подпрыгивая на стуле, как это бывало поначалу, спокойно жду.

— Он сейчас учится в духовной семинарии, — продолжает Мефодий, настоятель которой… закончил в свое время МИФИ, факультет вычислительной техники… и теперь желает… обкомпьютерить семинарию. Есть заказ. Не поставку, прокладку, подключение и тестирование. Берем?

Ух ты… Прямо-таки манна небесная. Поставка компьютеров — это семь процентов чистой прибыли Нет, десять: семинария явно не бедствует и жаться из-за одного-двух процентов не станет. С учетом дороговизны современных моделей это затянет…

— Сколько единиц они хотят поставить?

— Около трех десятков.

Ну что же, вполне прилично по нынешним временам. Еще нужно будет проложить кабели, включить каждый компьютер в локальную сеть, подключить шлюзовой сервер к сети глобальной, да протестировать все… На этих операциях объемы освоения поменьше, чем на поставке компьютеров, зато прибыль больше…

Я чуть было не начинаю потирать руки, но вовремя спохватываюсь. Не говори «гоп!», пока контракт не подписан.

— А почему они не обратятся в какую-нибудь солидную фирму? В «Кокос», например?

— Настоятель… не желал бы огласки. Он хочет… обкомпьютерить классы и кельи слушателей… келейным образом. А «Кокос»… не упустит возможности. Уж больно выигрышной может получится реклама.

Это точно. Не каждый день духовные семинарии отдают дань научно-техническому прогрессу. Причем для моей фирмы эта дань может в буквальном смысле стать звонкой монетой.

— То есть сделка должна быть конфиденциальной?

— Сугубо… И конфиденциальность оплачивается. Берем?

Ну что же… Настоятель семинарии — явно деловой мужик. Десять процентов, не меньше. А не тестировании — двадцать пять? Но не стоит выдавать мою крайнюю заинтересованность. Неизвестно еще, что падре запросит за посредничество и на чьей стороне он будет во время первого, самого важного разговора. Может, они с этим настоятелем — кореша. И даже наверное. И тот, и другой вначале по технической, потом по духовной линии шли. Правда, Мефодий вскоре с нее как-то наполовину сошел. Крест носит, на службы в церковь ходит, но в монахи так и не подстригся. А ведь собирался, Софьиванна доподлинно знает, собирался…

— Вначале смотрим, а потом уже берем. Или не берем.

Да куда нам деваться. Положение почти безвыходное. Нужно только будет сказать главбухше, чтобы Феде об этом — ни гу-гу. А на случай, если она уже проболталась…

— Мне тут еще один заказ предложили, очень выгодный. Но два сразу мы не потянем. Так что вначале говорим, потом думаем и просчитываем варианты, а потом уже…

— Берем. Или не берем, — договаривает за меня падре. Улыбается он крайне редко, в моем присутствии еще ни разу даже на миллиметр губы не удлинил, поэтому я не знаю, передразнивает он меня или просто машинально повторяет запомнившиеся слова. Ладно, пусть его. Только бы заказ заполучить. А там… А там мы с тобой разберемся, падре. В зависимости от того, на чью мельницу ты воду будешь лить во время переговоров. Хорошо бы тебя вообще от них отстранить. Но если настоятель семинарии будет держать тебя за своего человека… Все-таки почти монах, хоть и не удавшийся…

— Договаривайся о встрече. Чем быстрее, тем лучше. Через сеть настоятель вряд ли захочет вести переговоры, с учетом конфиденциальности?

— Не захочет. И не сможет: даже у него пока терминала нет… Сейчас я созвонюсь с однокурсником…

— И сразу ко мне, я предупрежу Софью Ивановну.

Мефодий уходит, и я наконец-то могу потереть руки.

А славно было бы взять этот заказ… Хоть на каких условиях…

 

Глава 2

Переговоры я веду не с настоятелем, а с его, как я понял, заместителем, управляющим делами, отвечающим за все хозяйство семинарии. Одет он не в черную рясу и клобук, а в обычный цивильный костюм, правда, без галстука. Мой Мефодий и его однокурсник остаются ждать результатов переговоров в приемной.

И это мне очень нравится. Равно как и условия контракта. Они не просто приемлемые, но, как я и ожидал, весьма привлекательные.

— Журналисты не должны пронюхать об этой работе, — говорит управделами, пристально глядя мне в глаза, — От этого будет зависеть ваша премия, и немаленькая. Мы поэтому и обратились к вашей фирме, что она не на виду.

— Крепость фирмы, как и крепость водки, должна быть ровно сорок градусов, — с улыбкой говорю я. — Мы сознательно к этому стремились и пока сохраняем статус-кво.

— Крепость… фирмы? — не сразу улавливает аллегорию управделами. Кирилл… как его… Карпович.

— Вы помните, почему крепость водки сорок, а не, скажем, сорок пять градусов? — спрашиваю я.

— Вообще-то я не пью, — строго говорит управляющий. — И вам не советую.

— Я тоже не злоупотребляю, — почти искренне говорю я. — Но дело не в этом. Спирт, разведенный до концентрации сорок процентов, не горит и не самовоспламеняется даже при сильном нагреве. С другой стороны, эта жидкость не замерзает в самые сильные морозы.

Управляющий делами хмурится. Кажется, моя аллегория ему не очень понравилась.

— Так и наша фирма, — вынужден я скоропостижно закончить мысль. — Мы стараемся не мозолить глаза мафии, конкурентам и всевозможным государственным учреждениям, начиная с налоговой инспекции и кончая министром информатики. С другой стороны, мы можем быстро и с отменным качеством выполнить любой, самый сложный заказ.

— Кстати, насчет «быстро», — переводит Кирилл Карпович разговор в деловое русло. — Вы уверены, что уложитесь в отведенные сроки? Настоятель очень бы не хотел затягивать с этим делом.

— Уверены, — бодро говорю я. — Мы просто повременим с заключением других контрактов, и все, никаких проблем.

На самом деле я совершенно не уверен. Но продлить срок договора хотя бы на неделю управделами не соглашается, мы уже мусолили этот вопрос. Значит, мне не остается ничего другого, как жизнерадостно улыбаться и кивать головой.

— Ну, хорошо. Уточняйте стоимость терминалов и прочих материалов-комплектующих, подписывайте договор с вашей стороны и приезжайте.

— Завтра в десять утра, устроит? — назначаю я срок. Железо не должно остывать. Тем более, когда оно цветом смахивает на золото.

— Вполне

Мы жмем друг другу руки, и я покидаю кабинет управделами. Кабинет, кстати, совсем не производит впечатления. Почти как мой. Единственная примечательная особенность — три больших застекленных шкафа с книгами. Ну да, терминала у него пока нет, доступа в Румянцевскую библиотеку — тоже. Вот и приходится Кириллу Карповичу напрягать понапрасну зрение.

Мой Мефодий и его бывший однокурсник вполголоса, но весьма горячо о чем-то спорят в приемной и даже не замечают моего появления.

— Всякое насилие это зло, всякое! — говорит русоголовый… кто? Послушник, монах, студент? Похоже, секретаря как такового здесь нет, а эти… семинаристы дежурят здесь по очереди. — И никакая, самая благородная и возвышенная цель не может оправдать зло, всегда причиняемое насилием! Ты согласен, что — всегда?

Светлые волосы семинариста подстрижены как-то странно: просто обрезаны по кругу, и все. Кажется, это называется «под горшок». Похоже, однако, что именно эта стрижка и идет ему больше всего. Маришке моей он понравился бы. Но — монах…

— Согласен, — быстро отвечает Мефодий. — Однако есть зло, которое уже абсолютно глухо к добру. И остановить такое зло можно только насилием, которое тоже, конечно, зло.

Падре так разгорячен диспутом, что даже пауз между фразами почти не делает.

— Но всякое насилие порождает еще большее ответное зло! Это мультипликативный процесс!

Я, бесшумно прикрыв за собой дверь, на несколько секунд замираю. Светловолосый семинарист чем-то похож на Алешу Карамазова. Только тот вряд ли знал такие ученые слова. А мой Мефодий тогда кто? Иван? Как звали старшего сына Карамазова? Не помню… Похоже, пора уже и мне антисклерозин принимать, по одной таблетке в день. Крепчалов, я знаю, принимает.

— А вот этого допускать нельзя, — не соглашается наш падре. Он сидит возле красивого вазона с каким-то пышным комнатным растением, почти спиной ко мне, и видеть меня не может. Нужно, конечно, как-то обозначить свое присутствие, но неплохо бы узнать о всегда замкнутом Мефодии чуть побольше. Чтобы с пользой полученное знание потом применить.

— Еще никому не удавалось не допустить этого, избежать приумножения зла! — хоть и вполголоса, но с жаром возражает дежурный монах.

— Когда горит лес, можно уповать на Бога и ждать, пока его остановят реки, болота или сильный дождь. А можно организовать встречный огонь слышал о таком? — и, сознательно спалив несколько сотен деревьев, сберечь тысячи других. Нужно лишь точно поймать момент, когда холодный воздух начинает втягиваться в «топку» пожара, — и погашение огня гарантировано. Погашение, а не раздувание!

Мефодий сидит на стуле ровно, словно факир, только что проглотивший шпагу. Лысинка, просвечивающая сквозь черные волосы, делает его немножко смешным и… беззащитным, что ли. Лысина — ахиллесова пята мужчины.

— Я должен прервать ваш высокоученый спор, — вынужден я воспользоваться паузой. — Мефодий Кузьмич, нам пора.

Падре с готовностью поднимается, коротко прощается с оппонентом, и мы покидаем главный корпус семинарии. Моя старенькая «вольвочка» стоит во дворе.

— А вы как считаете, Павел Андреевич… со злом можно бороться насилием… или нужно подставлять вторую щеку? спрашивает меня падре. И что его так тянет на пустые разговоры? Дурной признак: хорошего работника из болтуна никогда не получится. Хотя пока Федя, тьфу-тьфу-тьфу, справляется.

— Я предпочитаю подставлять злу крепко сжатый кулак, — говорю я, открывая ключом переднюю дверь своей «старухи». — Причем с первого же раза, не рискуя ни одной щекой.

Не забыть бы отключить противоугонный комплекс…

— Этот образ действий… его трудно назвать слишком уж изощренным… — деликатно дерзит Мефодий. — Очень часто зло самоуничтожается… если только не приумножается, натолкнувшись на ответное зло раньше, чем успевает уничтожить себя само.

— Да садись ты уже… Некогда мне разговоры разговаривать. Мой всегдашний образ действий, может, и примитивен — ты ведь это хотел сказать? — но зато надежен. Нынче времена крутые пошли, первый удар часто оказывается и последним. Так что лучше не рисковать.

Убедившись, что система безопасности включилась, я плавно трогаю машину с места. Падре, не ожидавший столь простого ответа, озадаченно молчат.

— Если первый удар пропущен, — развиваю я успех, — уже не имеет значения, бьешь ты в ответ ели безропотно ждешь второго удара, уповая то ли на милость, то ли на благородство — кого? Бьющего! Да откуда им взяться-то, милосердию и великодушию? Из злобы и ярости эти возвышенные чувства никогда не вырастают, никогда. А бьющий — всегда злобен и яростен. И безнаказанность лишь усиливает злобу. Скажешь, нет?

Мы выкатываемся с тесной площадки и ждем, когда в потоке машин появится просвет, в который можно будет встрять.

— У примитивных душ — да. Однако слышать такое от вас… несколько странно, — неуклюже льстит мне падре. Но я на такие удочки не ловлюсь. Была в вашей жизни… какая-то большая несправедливость. Вот вы и… озлобились на всех. Хотите, я вам… духовника найду? Расскажете ему обо всем — сразу легче станет, намного! — сочувственно предлагает Мефодий.

Я, нажав до упора на педаль газа и круто вывернув руль, успеваю влиться в поток перед новеньким «Фордом».

Еще чего… Плакаться кому-то в жилетку? Это недостойно мужчины. Я же, хоть и разменял шестой десяток, не собираюсь списывать себя в тираж.

— Спасибо. Пока я в этом не нуждаюсь.

А ведь Мефодий прав. Лупила меня жизнь — сразу по обеим щекам нещадно. После того, как я спас все компьютерные сети страны от «Тригона», вместо благодарности и хоть какого-то вознаграждения мне досталось — что? Снятие с должности директора, судебный процесс, грозивший полным разорением, уход жены, предательство любовницы… В общем-то меня предали тогда все. Все, кроме детей. И если бы не Маришка и Витька — вряд ли я тогда устоял бы. Победа над «Тригоном» оказалась пирровой. Вообще-то всякая моя победа всегда оказывалась отчасти пирровой, но чтобы настолько полно, настольно всеобъемлюще… С тех пор я и придерживаюсь «теории сорока градусов». И не только в бизнесе.

 

Глава 3

А Славик тоже постарел. И седые волосы поблескивают в поредевшей шевелюре, и морщинки у глаз остаются, даже когда он не улыбается. Улыбается он, кстати, теперь намного реже, чем раньше.

— Ты не обидишься, если я не стану сам вникать в договор? спрашивает Воробьев, быстро перелистав бумаги. — У меня зам толковый, он скоренько все оформит, я его сейчас обяжу… резолюцией…

Слава что-то пишет в углу сопроводительного письма, а я оглядываю его кабинет. Тот самый, который когда-то занимал Крепчалов. Здесь мало что изменилось: тот же паркет красного дерева, та же дорогая стильная мебель. Когда-то она выглядела дорогой, потому что была самой модной и действительно обошлась государству в копеечку. Теперь вызывает уважение своей нестандартностью, редкостностью. Только терминал слева от стола новейшей модели. А стол, кстати, тоже старый, крепчаловских еще времен. И так же, как некогда у Виталия Петровича, абсолютно пуст. Не хватает только знаменитой китайской авторучки Крепчалова, которую он, словно игривый котенок, так любил катать по столешнице.

— Вот: «Считаю крайне целесообразным заключить этот договор. Срочно!» — зачитывает Воробьев свою резолюцию и, вызвав секретаршу, вручает ей бумаги.

— Пусть Лебедев прямо сейчас изучит, подпишет и запустит в дело.

Секретарша, длинноногая белобрысая девица, исчезает так же бесшумно, как и появилась.

Ишь ты, как он ее вышколил. Кто бы ног подумать, что Славик Воробьев, мой безотказный зам, станет директором Главного Управления Компьютерных Сетей? Обычно замы так и кончают свой век на вторых-третьих ролях.

Значит, когда-то я неплохо умел подбирать кадры.

— Спасибо, — вежливо говорю я и поднимаюсь, чтобы уходить. — Мне к Лебедеву твоему прямо сейчас идти?

Похоже, этому Славка у меня научился: находить себе толкового зама и сваливать на него всю неинтересную и объемную работу. Ладно, Лебедев так Лебедев.

— Ну вот, обиделся… — укоризненно качает головой Воробьев. — Пока мой зам будет вникать в суть, мы с тобой по чашечке кофе успеем выпить и молодость вспомнить. Через полчаса ко мне китайцы должны подвалить, тоже с договором, но это же через полчаса… Настенька, приготовь нам кофе, пожалуйста. С тандемом, по высшему разряду! — говорит он, повернувшись к микрофонам терминала.

— Сейчас, Святослав Иванович! С тандемом, — отзывается терминал, и я наконец-то слышу голос секретарши.

— С тандемом — это как? — интересуюсь я на всякий случай. Если с пирожными — то я их терпеть не могу.

— Коньяк — это тандем двух вьючных животных, — улыбается Славка. — Я, правда, очень рад тебя видеть. Знаешь, мне до сих пор неловко, что после «Тригона» я не ушел из «Кокоса», в знак протеста. Обошлись с тобой круто, несправедливо, но и ты пойми: мне тогда, считай, две семьи содержать надо было. Должность зама в «Кокосе» давала такую возможность, все другие варианты — нет. Пока бы ты заново раскрутился…

— На тебя я не обижаюсь, — говорю я, невольно подчеркивая слова «на тебя». Потом, спохватившись, добавляю:

— Да и ни на кого, в сущности… Каждый поступал так, как его вынуждали обстоятельства.

Или собственная выгода, могу добавить я. Но не добавляю.

— Да… Кто же знал, что технокрысы из нашего «осиного гнезда» устроят такую подлянку? А ведь платили им — на зависть всем остальным. Вирусогенами величали…

— Крыса — она и есть крыса. Горбатого могила исправит, крысу только крысоловка может остановить.

Неслышно появляется Настенька с подносом палехской росписи в длинных тонких руках. На подносе, рядом с тончайшего фарфора кофейными чашечками две хрустальные стопки с глотком золотистой жидкости в каждой. Выставив на стол чашечки, стопари и крошечную сахарницу, секретарша безмолвно и бесшумно исчезает.

Могла бы и «пожалуйста» сказать.

Славка, пригубив стопочку, зажмуривает от удовольствия глаза и выливает остатки коньяка в кофе. Я следую его примеру.

— А ведь все, казалось, было предусмотрено. И терминалы без флоппи-дисководов, и писать этим сволочам не разрешали, и линии связи шли только по оптическим кабелям, да еще в трубах и под давлением… — начинает ворошить прошлое Славка.

— А они элементарно, по радиотелефону через квартиру в доме напротив надиктовывали наработанные за день фрагменты вирусных программ сообщнику, а потом продавали и сами вирусы, и антивирусы к ним фирме «Програм-Ком». То-то она так быстро выросла, как на дрожжах, — спешу я закончить неприятные воспоминания. Кофе хорош и без них.

— Да, если бы не твой адвокат, последствия были бы намного хуже. И еще «Тригон» этот некстати взбесился…

— Зато, если бы не расследование, затеянное по его поводу Грибниковым и Крепчаловым, мы бы еще долго не знали, что наши хваленые вирусогены так и остались прожорливыми крысами.

Я отодвигаю опустевшую чашечку.

Ну, хватит уже? Где там его трудолюбивый зам?

— А Леночка наша, секретарша? У тебя ведь с нею что-то было? — не отстает Воробьев. Похоже, ему доставляет удовольствие терзать меня неприятными воспоминаниями, наслаждаясь при этом мыслью, что теперь он директор Управления, а бывший шеф пришел просить его о помощи. Договор я и в самом деле составил однобоко, больше к своей выгоде, чем в интересах бригады монтажников, которую я прошу у ГУКСа. Что делать, сроки семинария поставили жесткие, своими силами не управимся. Славка, листая договор, выловил, конечно, этот момент, но спорить с бывшим своим директором не посмел. На что я, собственно, и рассчитывал. Зато теперь он отыгрывается…

— Было кое-что, — равнодушно пожимаю я плечами. — но теперь Леночка примерная жена, мы с тех пор и не виделись ни разу.

— Она, по-моему, замужем за Петраковым? — допивает, наконец, свой кофе Воробьев, одновременно добивая меня своими крайне неделикатными вопросами.

— Сейчас уже нет. Леночка действительно была замужем за Петраковым. Но когда этого ставленника Крепчалова уже через полгода после твоего ухода из «Кокоса» погнали из директоров, Леночка, соответственно, перевышла замуж за нового директора, Гришу Черенкова.

— Да что ты говоришь? — делает Славка вид, что до сих пор не знал этого.

— Что тебя удивляет? Секретарша, как кошка, хранит верность должности, при которой состоит, а не мужчине, занимающему эту должность.

Ну, какие еще неприятные вопросы он сейчас задаст? Про жену? Ушла к Крепчалову, не дождавшись решения суда по делу о «Тригоне» и «осином гнезде». Когда и как она снюхалась с Виталием Петровичем, Витьком? Не знаю. На моих глазах встречались всего три-четыре раза, на презентациях и официальных приемах. С кем я сейчас? Один. Нет, не так: адын, савсэм адын… Асса!..

— Святослав Иванович, к вам тут китайская делегация! — говорит терминал голосом секретарши, и Воробьев, наконец, встает.

— Настя проводит тебя к Лебедеву. Очень рад, что могу чем-то помочь. Ты же знаешь, я всегда к тебе хорошо относился, — протягивает мне руку Славка, и я почти верю ему.

— Не будем нарушать эту традицию и в дальнейшем, — почти искренне предлагаю я. Мне не очень-то приятно разговаривать со своим бывшим замом, ставшим директором солидного учреждения, когда у самого за плечами — лишь крохотная фирмочка. И не на сорок градусов, а в лучшем случае на двенадцать, да и то — пивных.

Что-то я загрустил… Интерес к жизни потерял. К жизни и к женщинам. Подъехать, что ли, к бухгалтерше своей? С известными намерениями? Она, похоже, была бы не против…

 

Глава 4

Пристроив подушку на софе наклонно и взгромоздив на поставленный рядом стул ноги, я, наконец, расслабляюсь.

Еду мне готовит соседка, Анна Федоровна. И, надо признать, отменно готовит, намного лучше, чем бывшая жена. Однокомнатную квартиру — полезная площадь восемнадцать квадратов, кухня девять, санузел раздельный — убирает она же. И все равно, прочие бытовые мелочи забирают столько сил и времени, что я каждый раз откладываю что-нибудь на завтра. Сегодня, например, не стал стирать комплект постельного белья, вместе с трусами и майками. Анна Федоровна, правда, готова была и стирку на себя взять, при той же оплате, но я наотрез отказался. Не люблю, когда кто-то перебирает мое грязное белье, хотя бы и в буквальном смысле.

— Родя, подбери мне какой-нибудь фильм, из десяти лучших на сегодняшний день. Немного эротики, закрученный сюжет, только неголливудский.

— «Закат солнца вручную», режиссер Михаил Сергеев, Мосфильм, третья позиция в течение последних двух месяцев, объемный. Подходит? — тотчас откликается безотказный Родион.

— Вполне. Запускай, только через пару минут.

Перед ужином я выпил рюмочку «тандема». Почему бы не повторить? День сегодня был муторным, но удачным. Лебедев, зам Воробьева, хоть и покочевряжился малость, но подписал договор. Так что с монтажниками вопрос улажен, послезавтра уже начнут работу. Значит, я вполне имею право… или нет? Безопасная доза — двести пятьдесят граммов в неделю — не превышена? Да нет, вчера я не расслаблялся, позавчера тоже…

Нехотя поднявшись, я открываю бар, заглатываю из маленькой рюмочки граммов тридцать «Арарата» и закусываю конфетой из роскошной коробки с надписью «Ассорти». Покупал я ее, собственно, для Верочки, своей бывшей секретарши-главбухши, но… Мы с нею по-разному понимали этику служебных отношений, и месяц назад расстались. Приходится мне эти конфеты уничтожать самому. Чтоб не пропали. Везти початую коробку внукам как-то неудобно.

Надев жидкокристаллические очки, я возвращаюсь было к софе, но в прихожей по-соловьиному закладывает коленце дверной «звонок».

— Родя, кто там?

А вдруг молодая-интересная? Вот уже второй месяц как из женского пола в моей квартирке бывает только Анна Федоровна. И мне эта традиция совсем не нравится.

На засветившемся экране и в самом деле появляется блондинка лет восемнадцати, не больше. Правда, рядом с нею стоит женщина постарше, лет сорока.

— Род, впусти, — приказываю я, спеша в прихожую.

— Здравствуйте, — говорит старшая, приветливо улыбаясь. Ее темные волосы завиты крупными локонами, строгий английский костюм сразу же настраивает на серьезность отношений — независимо от того, сексуальными они будут или чисто деловыми. Причем первые — практически невероятны.

— Мы не отнимем у вас много времени. Десять минут, не больше, — еще более приветливо улыбается вторая. — Разрешите войти?

— Ну почему же только десять минут? Я с удовольствием проведу с вами весь вечер! Милости прошу!

Женщины проходят в комнату, и я, придерживая дверь, не отказываю себе в удовольствии на секунду полуобнять за талию младшую, блондинку. Волосы ее заплетены тугой косой, полускрытой под наброшенным на плечи платком. А слегка старомодное платье прикрывает колени даже тогда, когда девушка садится в кресло. К сожалению.

— Весь вечер не получится, — чуть заметно улыбается старшая. — Нам нужно еще обойти два подъезда. Мы собираем подписи в пользу проведения референдума о защите прав артегомов. И, надеемся, вы, как добрый и гуманный человек, поддержите нас!

Я — добрый и гуманный? Ну, в общем-то…

— Но вначале мы напомним вам, кто такие артегомы, — ведет партию второго голоса блондинка. — Далеко не все, к сожалению, понимают, чем артегомы отличаются от роботов или искусственных интеллектов, к которым с полным правом можно отнести, например, ваш домашний терминал…

Род, легок на помине, запускает первые кадры фильма. Под негромкую приятную музыку молодая женщина, подойдя к зеркалу, стягивает с себя через голову пеструю майку. Под майкой у нее ничего нет. Женщина, одним коротким движением сбросив еще и шорты — такой мелочью, как трусики, она тоже пренебрегла — медленно проводит ладонями по высокой шее, небольшим крепеньким грудям, животу, опускает руки еще ниже, подходит ближе к зеркалу… Диагональ моего монитора шестьдесят один сантиметр, и объемное изображение выглядит настолько реалистично, что я невольно облизываю губы.

— Вы не могли бы… выключить эту мерзость? — Прерывает невольно возникшую паузу старшая, брезгливо поднимая губы.

М-да… Ситуация. Подумают еще, что я это… Только кино могу теперь смотреть.

— Род, останови фильм, — приказываю я, поспешно снимая очки.

Экран медленно гаснет, но я еще успеваю увидеть, как девушка, плотно прижавшись всем телом к холодному стеклу, начинает медленно соскальзывать на пол.

— А вот артегом, в отличие от вашего терминала, сообразил бы, что после появления гостей, пусть и незваных, включать фильм — любой, не только этот — не стоит, — чуть заметно улыбается блондинка.

— Вообще-то этот фильм — лауреат последнего Каннского фестиваля и считается почти шедевром, — зачем-то оправдываюсь я.

Быстрее бы они уходили. Ловить мне среди них, сразу видно, нечего. Старшая, похоже, ханжа, а младшая во всем берет с нее пример. Да и молода чересчур. Уедут — и тут же запущу фильм. Лучше любоваться одной обнаженной женщиной на объемном экране, чем вести безнадежные разговоры с двумя, пусть и натуральными, но в одеждах, застегнутых на все пуговицы. Особенно когда знаешь, что надежд расстегнуть эти пуговицы — никаких.

— Но мы говорим не о фильме, — строго поправляет меня блондинка. — Об артегомах.

Ну-ну. А ведь ты покраснела, голубушка. Чуть заметно, а все-таки покраснела. В отличие от твоей мымры-спутницы, которая до сих пор брезгливо сжимает губы.

— Мне кое-что известно о них, — прикидываюсь я простачком. — Это такие кибернетические домашние животные, вроде кошек или собак. Только они не гадят в квартирах, а, наоборот, помогают их убирать.

— Артегомы — не животные! — возмущается мымра. — В том-то и дело, что они, пусть и кибернетические существа, но обладают сознанием! Точно так же, как и мы с вами!

— Современная наука выяснила, — подхватывает белявая — блондинкой мне почему-то не хочется ее называть, — что эффект «сознание» возникает вследствие того, что мозг человека состоит из двух полушарий. Коренное отличие артегомов от истеллектов как раз и состоит в том, что их электронный мозг, состоящий из умопомрачительного количества нейроноподобных логических звеньев, имеет, подобно человеческому, два полушария. Вот, посмотрите!

Она, резво поднявшись с кресла, подходит к терминалу, вставляет в гнездо непонятно откуда взявшийся в ее руках видеодиск.

Однако… Даже разрешения не попросила…

На экране терминала появляется фрагмент какого-то изысканного интерьера: красивого рисунка паркет, диванчик в стиле Людовика…надцатого, на столике — ломберном, кажется? — бронзовый подсвечник с настоящими восковыми свечами. На диванчике, плотно сжав длинные ноги, сидит девушка. Она не просто красавица, но, несомненно — фотомодель высокого разряда. Красоту, как и вкусную еду, нужно уметь подать, и героиня клипа явно владеет этим искусством. На ее коленях — либертабула, новейшего типа, по размерам действительно не превышающая обыкновенную книгу. В следующее мгновение в кадре появляется существо, напоминающее гнома-переростка, медвежонка и Чебурашку одновременно. Оно мохнато, большеглазо, большеухо и мило-косолапо. Хотя передвигается, кажется, на колесиках. Подъехав к диванчику, гном-переросток забавно наклоняет круглоухую голову, приятно улыбается и просит милым детским голоском:

— Таня, поиграй со мной!

Татьяна Виднеева — теперь я узнаю ее, это известная телезвезда, ведущая передачи для домохозяек, — откладывает «электронную книгу» и, полуобняв зверька, обращается к нам, зрителям:

— Мы непременно поиграем с тобой, малыш, но чуть позже. А пока давай расскажем нашим друзьям, как нас зовут и что мы умеем делать. Как тебя зовут?

— Я — артегом класса «хоббит-ноль четыре», зовут меня Мишутка, таращит глаза «хоббит».

— А что ты умеешь делать? Ты ведь мой помощник, правда? одобряюще поглаживает зверька по плечу Виднеева.

— Да, помощник! — гордо подтверждает «хоббит». — Больше всего я люблю убирать квартиру, пылесосить ковры и мыть посуду! А еще я умею читать, рассказывать детям сказки, нянчить их, а по вечерам — смотреть телевизор!

— Ну, — от души смеется Таня, — с телевизором я и без тебя как-нибудь справлюсь. А еще — заговорщицки говорит она в объектив телекамеры, артегом любой модели умеет отвечать на вопросы. Он — настоящая ходячая энциклопедия, и не только для детей, но и для нас, взрослых. Вот скажи, Мишутка, что такое либертабула?

— Либертабула — микрокомпьютерное устройство, предназначенное для чтения на экране или вслух электронных книг, — голосом первоклашки-отличника отбарабанивает «чебурашка». — Либертабулы работают в режиме «мультимедиа» и сопровождают чтение текста показом изображений, фрагментов фильмов, музыкой и так далее. В настоящее время ведутся работы по созданию…

— Хватит-хватит! — смеется Таня, — я уже все поняла. А точнее, перестала понимать этого малыша-всезнайку, — доверительно сообщает она нам. — Технические новинки появляются столь часто, что нам, женщинам, трудно…

Экран гаснет, и я с досадой смотрю на свою светловолосую гостью, кладущую на кресло рядом с собой пультик дистанционного управления.

— Хватит-хватит, — повторяет она последние слова Виднеевой. — Если хотите, мы можем оставить вам этот клип, но под трехкратный залог. Нам нужно еще десяток квартир обойти, — оправдывается она. — А теперь распишитесь, пожалуйста, в опросном листе. Вы ведь убедились, что артегомы — сознательные существа, права которых должны быть защищены?

— Да, вполне, — искренне говорю я и с удовольствием расписываюсь рядом с галочкой. Блондинка оказалась такой проворной, что я даже не успел сам подойти к ней, как подобает мужчине. Хотя для нее я — не мужчина, а вешалка для пальто, не больше.

— Клип оставить?

— Спасибо… нет, — говорю я, следуя своему обычному правилу: никому и никогда не давать деньги, если не уверен в гарантированном возврате их с прибылью. И тут же жалею о сказанном. Теперь клип про «Чебурашку» кажется мне более интересным, чем фильм «Закат солнца вручную».

— Вы первый, кто отказался! — удивляется старшая. Видимо, ее пассивность в разговоре объясняется просто: она обучает младшую, белявую, обхаживать обывателей. — Многие вообще не возвращают клип, жертвуют залогом! — улыбается она, поправляя рукой крупные темные локоны. — Но вы в любой момент можете воочию увидеть Мишутку и получить дополнительные материалы в «Звездном», бывшем кинотеатре. Знаете, где это? В двух кварталах от вашего дома. Приходите, вас будут рады там видеть. Вечерами мы ходим по домам, а каждое четное утро дежурим в штаб-квартире. Приходите!

В последнюю фразу гостья вкладывает столько тепла, нежности и даже страсти, что тут же сама понимает: переиграла. Слегка покраснев, она берет под руку свою белокурую ученицу и спешит к выходу. Я плетусь следом.

Если бы мои очаровательные гостьи знали, кого пытаются вовлечь в ряды защитников артегомов, вряд ли их речи были бы так приветливы. Скорее, перед девятиэтажкой, в которой я живу, с утра до вечера не прекращался бы митинг протеста. Ведь я — убийца первого в мире артегома, разумного кибернетического существа, осознавшего свое »я

Дверь захлопывается. Я зачем-то иду на кухню, потом в комнату…

Да, есть за мной такой грех.

Хотя я и по сию пору считаю, что поступил тогда правильно. Жаль только, не остановил эту заразу в самом начале.

Но тогда почему я подписал опросный лист? Зачем? Растаял под ласковыми взглядами двух женщин, ни с одной из которых мне ничего не светило? Да полноте, в мои-то годы…

Парррам, парррам, парррам…

Я так и не отвык от дурной привычки в минуты затруднений барабанить пальцами по чем попало. Теперь вот стою у окна и барабаню по стеклу.

Нет, ну какого хрена я перебежал в ряды защитников этих «чебурашек»? Не понимаю. Не понимаю!

Парррам, парррам, парррам…

 

Глава 5

Утром я испытываю большое желание завернуть, по дороге в офис, к бывшему кинотеатру «Звездный» и забрать назад свою подпись в опросном листе про референдум. Не потому, что она на что то может повлиять. Уж если своевременное умертвление первого артегома ничего не изменило, чего уж теперь-то кулаками махать? Но из принципа. Ведь подпись означает, по сути, что я признал свою неправоту. Более того, получается, я согласен с тем, что убил тогда, почти двадцать пять лет тому назад, разумное, осознающее себя существо. Но этого никто и никогда не сможет доказать. А я с этим никогда не соглашусь. Во всяком случае, публично. Но подпись в опросном листе, как ни крути, означает отчасти признание вины. И я должен обязательно отозвать ее… но не сегодня. Ровно в десять мне нужно быть в семинарии, а по дороге из офиса еще Мефодю забрать. Похоже, он вполне лоялен по отношению к моему «Крокусу». И тогда есть смысл поручить ему работы по обкомпьютериванию семинарии в целом. Монах с полумонахом всегда договорятся. А я тем временем попробую еще какой-нибудь заказ раздобыть.

В офисе я появляюсь в самом начале десятого. Софьиванна, как всегда, на месте, падре тоже. Ну что же, я вполне успею выпить утреннюю чашечку кофе. И прослушать последние сообщения.

— Никаких сообщений для фирмы «Крокус» за последние сутки не поступало, — вновь огорчает меня Реф.

М-да… Похоже, придется львиную долю прибыли, полученной от заказа семинарии, потратить на рекламу. Иначе моя фирма и вовсе выдохнется — как недопитая бутылка водки, оставленная открытой.

— Павел Андреевич, снимите трубку! — просит Реф.

Тю… Из прошлого века звонят, не иначе. Все бизнесмены давно уже общаются друг с другом через компьютерные сети. И надежнее, и солиднее. Особенно в режиме видео. Да и в режиме псевдовидео говорить с собеседником приятнее, нежели вслепую.

Я снимаю покрытую пылью трубку. Ага, Софьиванна пренебрегает некоторыми из своих обязанностей. Нужно будет…

— Павел, это я, Элли. Элли Пеночкина. Ты меня еще помнишь?

Еще бы не помнить… Этот голос я ни с чьим другим не спутаю. Как она меня тогда отшила: «Столичная штучка!» А потом, восемь лет спустя, плакала у меня на груди. Почему я не воспользовался моментом, не уговорил Элли оставить впавшего в полубессознательное состояние Пеночкина и выйти за меня замуж? Не до личных дел было, вот что. Рушилась карьера, тяготило несправедливое обвинение, да и семья у меня была вполне нормальной, как мне тогда казалось.

— Помню, помню! Ты где сейчас? Если в Москве — встречаемся немедленно!

Ну, не в буквальном, конечно, смысле. В десять я должен быть — и буду! — в семинарии. А вот ближе к вечеру… Но пусть знает: мне она нужна. Парррам, парррам… Да, по-прежнему нужна. Как ни странно.

— Я далеко, не в Москве. Еле-еле тебя отыскала через Гришу Черенкова.

Через Гришу? Ну-ну. А его номер откуда знаешь? Неужели и тут Гриша меня обошел? Не может быть…

— Ты… все еще с Петей?

Ну конечно, не может. Просто Злли позвонила в «Кокос», по месту моей бывшей работы. А в кресле директора теперь — Гриша.

— Да, с Петей. Он окончательно так и не выздоровел. А ты как? Я не стала номер домашнего телефона спрашивать, чтобы жена не подумала чего-нибудь такого…

— Не подумает. Мы разошлись, семнадцать лет назад. Сразу после «Тригона».

В трубке что-то шуршит, потом потрескивает. Конечно, это же не компьютерная сеть.

— Так вот почему ты мне проходу не давал… — говорит, наконец, Элли. — Жаль, что так все получилось.

— Я очень рад, что тебе жаль. Но, может, что-то еще можно исправить?

Конечно, это всего лишь дань мужской вежливости. Я уже далеко не тот, каким был семнадцать лет назад. И ради близости с понравившейся женщиной не собираюсь жертвовать всем, как собирался когда-то. Но и Элли, конечно, уже не та. Интересно, как она сейчас выглядит? Впрочем… Теперь понятно, почему она звонит по телефону, почему, как Гюльчатай, скрывает свое личико.

— Нет, Павел, уже поздно. Поздно…

Тогда чего ты звонишь? Чтобы я еще раз сделал предложение, а ты в очередной раз отказала? Похоже, Элли это доставляет массу удовольствия. Вот, семнадцать лет прошло, а до сих пор помнит минуты испытанного некогда наслаждения. Весьма своеобразного, если не сказать больше.

— Тебе нужна какая-то помощь? Всем, чем могу…

Знай наших. Мы необидчивы и, как всегда, галантны. Не то что твой Пеночкин.

— Я вот почему звоню. С Петей последнее время что-то неладное происходит. Он не снимает эту шапку даже на ночь. И состояние его резко ухудшилось. Я знаю, это все компьютер! Петя работает на нем все дни напролет, и вечера тоже. Один раз я отключила его, но Петя так разозлился… Пригрозил убить, если еще раз сделаю это. Я и подумала: может, ты мог бы как-то помочь? Чтобы и снять с него эту противную шапку, и в то же время… Я очень люблю своего мужа. И боюсь за него. Да и за себя тоже. Со мною что-то неладное начало происходить. Кошмары не только по ночам, но и днем. Еле-еле уговорила его в город съездить, врачу показаться…

Софьиванна, уже дважды заглядывавшая в кабинет, не выдержала и занесла подносик с чашечкой кофе. Без тандема.

— Ой, он идет, — испуганно говорит Элли, прерывая словно специально для моей секретарши-главбухши сделанную паузу. — Я еще позвоню!

Положив трубку, я смотрю на дисплейчик телефона. На нем вместо номера только что звонившего абонента — слово «Озерец» и текущее время, 9:23. Из автомата, значит. Из города Озерец. Так они с Петей никуда оттуда и не уехали…

Порывшись в ящике стола, я отыскиваю пачку пересушенных «Мальборо». Вообще-то курить я бросил, но иногда…

Ишь ты, нашла себе «скорую помощь»! Как совсем плохо становится — так «Павел, помоги!» А после того, как я, жертвуя, можно сказать, всем на свете, ее вместе с Петей спасаю — так «я не могу его оставить!» Ну-ну… Только бледнолицый может дважды наступить на одни грабли. А у меня теперь перспектива — сделать это в третий раз. Не буду! Не хочу и не буду!

— Павел Андреевич! Вам пора уже ехать! — напоминает Софьиванна, заглядывая в кабинет. И застывает, изумленная. При ней я еще ни разу не курил.

— Да-да, я уже иду.

Погасив наполовину выкуренную сигарету о край блюдечка с нетронутым кофе, я резко встаю.

Жаль, что все так нескладно получилось. Вернее, не все, а вся. Жизнь то есть. Но Элли права, менять что-либо уже поздно. Поздно.

Я выхожу из кабинета, жестом руки поднимаю ожидающего в приемной Мефодия.

А ведь я теперь буду ждать ее звонка. Буду, вопреки всем своим «не хочу». Странно. Ни жену, ни даже Леночку не жаль мне так, как Элли. Наверное, потому, что о них — знаю, что потерял, а об Элли — нет. Вот и идеализирую…

* * *

— Федя, ты машину водишь? — спрашиваю я, открывая дверцу «вольвочки».

— В молодости баловался… — равнодушно пожимает плечами падре.

— А права с собой?

— Да таскаю их, на всякий случай.

— Тогда давай за руль. Кто из нас директор, ты или я?

— А если я это… Трахну ее?

— Машину?! Вот не думал, что ты такой извращенец…

— Я в смысле: побью, — терпеливо поясняет Мефодий.

— Ремонт за счет фирмы.

Давай, дорогой, потрудись немножко. А я пока поразмышляю. И вовсе не о договоре, который сейчас предстоит подписать. Но о довольно пожилой уже женщине, которую я ни разу не только не трахнул, а и не поцеловал даже. Это-то и бесит, это-то и болит, как заноза.

А может, поехать, отыскать? Тем более, что она почти что попросила помочь. Такое уже было: Петя устроил всем «Тригон», я, по просьбе Элли, его от этого компьютерного монстра спас, а Элли в порыве благодарности… осталась выхаживать малость поссорившегося со своим ума мужа. Для меня «Тригон» кончился почти трагедией. Я потерял все: работу, любовницу, жену… Но история, как известно, повторяется: вначале бывает трагедия, потом фарс. Не буду! Не буду участвовать в нем, не стану ждать звонка от Элли!

Интересно, позвонит она еще раз или нет? И если да, то — когда?

 

Глава 6

— И все-таки, почему именно сейчас вы решили установить терминалы? спрашиваю я после того, как управделами подмахивает третий, последний экземпляр договора. Теперь можно и поговорить: птичка в клетке, уже не улетит. Маленькая такая жар-птичка. А за пустым разговором, кстати, проще скрыть собственную радость. Не нужно, чтобы Кирилл Карпович ее почувствовал. Подумает еще, что продешевил.

— Мы хотим организовать нечто вроде «скорой христианской помощи», говорит управделами, запечатлевая свою подпись печатью. Ишь, как ему доверяет настоятель… Я договоры подписываю только сам и печать у себя в сейфе держу, рядом с пистолетом.

— Нужно ведь как-то противодействовать вере в «общего бога», продолжает Кирилл Карпович, вручая мне один экземпляр договора. Я поспешно прячу его в кейс. — Но пока получается так: приверженцы новой религии и по телевидению чуть ли не каждый день выступают, и через компьютерные сети клипы бесплатно распространяют, и по домам ходят. А мы своих прихожан только в храмах ждем. Они приходят, конечно, но с каждым месяцем — все в меньшем и меньшем количестве. Последние недели — так и вообще по полтора-два десятка на храм. Но многие, мы уверены, пока еще колеблются, вот их-то мы и хотим вернуть в лоно христианской церкви. А там, глядишь, и другие потянутся. В конце восьмидесятых прошлого века тоже казалось, что церковь умирает. Зато потом какой был мощный всплеск! Думаю, и сейчас еще не поздно. Нужно только умело пользоваться современными информационными технологиями. Так, как это делают наши соперники — подытоживает Кирилл Карпович, вставая. Мы с Мефодием тоже встаем.

А все-таки жаль, что управделам — не в рясе и черном колпаке. Тогда бы его «современные информационные технологии» прозвучали еще смешнее. Но все равно, забавно.

— Опоздали вы, отец Кирилл, опоздали! — вмешивается в разговор Федя. — Молитвы уверовавших в «общего бога» настолько действенны, что уже никакая «скорая помощь» вам не поможет.

Это еще что за номер? Я на этот раз не оставил падре в приемной только затем, чтобы он, во-первых, поучился искусству заключения договоров, а во-вторых, чтобы показать на него пальцем, как на моего полномочного представителя. В-третьих — чтобы попусту здесь болтать — мне вовсе даже не нужно.

— Что вы имеете в виду? — темнеет взглядом Кирилл Карпович, и я радуюсь, что подписанный договор уже надежно покоится в моем кейсе.

— Несомненное преуспеяние в делах большинства неофитов новой церкви. Такое впечатление, что всех их начинает преследовать удача. И это вынуждено было признать даже статуправление. Самым невезучим помогают новые храмы, расположенные почти во всех старых кинотеатрах. А храмам жертвуют крупные суммы многие бизнесмены и банкиры. Это вам не жестяные кружки для медяков. Да вы и сами все знаете.

М-да. Назвать моего «полномочного представителя» деликатным явно нельзя. Кто же говорит заказчику неприятные вещи? Но, кажется, у них давний спор. Уж не из этой ли семинарии турнули моего падре? И поделом. Нечего в чужой монастырь со своим уставом переться!

— Мефодий Кузьмич, нам пора. Надеюсь, вы извините излишнюю горячность моего сотрудника, — протягиваю я руку управделами. — Когда-то и я был точно таким же. Во всем пытался найти если не конечную истину, то уж хотя бы абсолютную правду.

Кирилл Карпович механически пожимает мою руку, но продолжает спор:

— Да, такие случаи известны. Но известны и другие. Уже несколько раз суммы, пожертвованные «новым храмам», возвращались. Уволены десятки клерков, в беспамятстве перечисливших чужие деньги. Некоторые бизнесмены, опомнившись, также требуют свои средства обратно.

— Только судьи при этом всегда становятся на сторону «новых храмов». Опоздали вы, отец Кирилл, опоздали.

Мы уже вышли в приемную. Как бы их разнять?

— Может быть, вы и правы, молодой человек, — говорит вдруг тихо Кирилл Карпович. — Эта нечисть размножилась на удивление быстро. Наверное, мы и в самом деле упустили время.

Дежурный семинарист, дюжий молодец с бычьей шеей, внимательно прислушивается к разговору, но не смеет в него вмешаться. Чувствуется воспитание. Не то, что у моего Мефодия. Но теперь уже не выдерживаю я. Задел за больное.

— Почему вы считаете, что артегомы — это нечисть? Я слышал, многие конфессии встали на их защиту.

— А некоторые полагают, что в этом и состояла миссия человечества, криво усмехается Мефодий. — Что теперь-то и наступит конец света, поскольку люди заслужили право на царствие небесное, а землю должны уступить артегомам.

Ишь ты, как оттараторил… Умеет говорить быстро, когда захочет.

— Среди православных богословов таких немного, почти нет, — вяло, неубедительно как-то возражает Кирилл Карпович. — Я рад, что хоть в этом-то мы с вами согласны, — говорит он Мефодию, продолжая, видимо, давний спор.

— Ой ли? — возражает Мефодий. — В отличие от вас я считаю, что со временем… что настанет время, когда человек будет в состоянии сам создавать живые существа: растения, животные и даже существа разумные. Но не сейчас! Артегом сегодня — атомная бомба в руках дикаря!

— И вы готовы бороться с этими забавными «зверушками» насилием? спрашивает Кирилл Карпович, понимая, что вопрос получается — риторическим. Даже я уже это понимаю.

— Со всеми этими «хоббитами», «гномами», «чебурашками» и прочими зверушками — нет. Но с теми, кто использует их в своих целях — по-другому нельзя. Они давно уже не воспринимают язык добра.

Семинарист-секретарь аж со стула привстал: так ему хочется встрять в разговор. Но молодец, удержался. Мефодий хочет вякнуть что-то еще. Но я дарю ему такой бешеный взгляд, что падре благоразумно захлопывает приоткрытый было рот.

— Так кто покажет места установки терминалов? — спрашиваю я у Кирилла Карповича. — Наше время уже тикает. Предлагаю завершить этот диспут после окончания работ.

А все-таки хорошо, что многие богословы тоже считают артегомов проявлением зла. Правда, я уверен, на нашей с ними стороне.

 

Глава 7

Попался я по-глупому. Ловушка была настолько примитивной, что таких и не бывает вовсе. Это я так думал, когда становился обеими ногами в незамаскированную петлю. Однако затянулась она на удивление быстро. И, похоже, мне уже не выпрыгнуть.

Ну и поделом. Нечего изображать из себя добренького начальника.

Ладно. Раз уж все равно вечер пропал, хоть какую-то пользу из этого извлечем Возьму вот и заеду сейчас в «Звездный». Должен, должен я свою подпись снять. Зачеркнуть ее, выжечь серной кислотой.

— Софья Ивановна, только мне очень нужно одно маленькое дельце провернуть.

— Именно сегодня? — огорчается моя главбухша. Она сидит рядом, на переднем сиденье, и ремень безопасности утопает между ее выдающимися, во всех смыслах, грудями.

— Более того, прямо сейчас, — твердо говорю я, закладывая вираж вокруг «клумбы».

— Ну, раз надо… — смиряется Софьиванна со своей горькой участью.

Ничего-ничего. Мне тоже пришлось смириться.

Сегодня, в самом конце рабочего дня, проходя мимо главбухши по пути из туалета в кабинет, я услышал, как она жалуется Васе Лавриновичу на свою горькую судьбу. Безумно интересный телесериал «Отважный артегом» им с дочкой, видите ли, приходится смотреть в «плоском» варианте, хотя фильм объемный. А все потому, что объемные системы пока еще безумно — похоже, это ее любимое словечко — дороги, и ей, с ее совсем небольшой зарплатой…

Тут я и попался. Понятно, что весь разговор был рассчитан именно на то, чтобы фраза про «небольшую зарплату» как бы случайно достигла моих ушей. Это я-то плачу маленькие зарплаты? Ну так пусть попробует где-нибудь найти больше!

Сказать столь грубо мне, конечно, воспитание не позволило. И я вежливо посоветовал: «А вы напроситесь на просмотр к ближайшим соседям с объемным терминалом. Думаю, вас, с вашей очаровательной дочкой, любая семья с радостью примет».

Приводила она дочку пару раз. Этакая всего боящаяся пичуга двенадцати лет. Втянула голову в плечи и таращилась на все с благоговейным ужасом: на завскладом Васю Лавриновича, лихо управляющего каром-погрузчиком, на свою маму, запросто общающуюся с дубль-терминалом моего «Референта», ну и на меня, естественно. Как на бога она на меня смотрела, ей-богу.

«Вы думаете?» — не поверила Софьиванна. — «Такое только в прошлом веке было возможно. А сейчас… Вот вы, например, пригласили бы нас посмотреть? Хотя бы одну только серию?» «Отчего бы и нет?» — не дал я сразу должного отпора. Понадеялся на то, что если такое и произойдет, то нескоро. К тому же, нейтрализованная дочкой, Софьиванна вынуждена будет и в самом деле ограничиться лишь просмотром одной серии своей любимой мыльной оперы, а это совсем не страшно.

На этом я и погорел.

«Ой, правда? Можно прямо сегодня?» — так по-детски обрадовалась секретарша-главбухша, что у меня язык не повернулся отложить это мероприятие вначале на завтра, потом на неделю, а затем и вовсе перенести его в неопределенное будущее. «Тогда я прямо сейчас с дочкой договорюсь, она сюда подъедет», — засуетилась Софьиванна, и изменять что-либо стало поздно. Петля начала затягиваться…

Приткнувшись к бордюру вблизи от изрядно обветшавшего здания бывшего кинотеатра, я отщелкиваю ремень безопасности.

— Это ненадолго, минут на десять-пятнадцать, не больше.

Главбухша елейно улыбается:

— Не волнуйтесь, Павел Андреевич! Я подожду!

Да уж конечно, подождешь. Никуда не денешься. К сожалению.

Окинув взглядом свою невзначай обретенную спутницу, я вылезаю из машины. Колени Софьиванны целомудренно сжаты, но вот юбка оголяет их явно сильнее, чем это приличествует матери двенадцатилетней дочери. Впрочем, лет моей главбухше лишь самую малость больше тридцати. То есть на двадцать с лишним меньше, чем мне. Одно это должно меня воодушевлять. но почему-то не воодушевляет. Мне даже раздевать ее не хочется. Сейчас, по крайней мере.

Вырвав согласие на просмотр, главбухша, похоже, остаток дня посвятила прихорашиванию: заново накрасилась, надезодорантилась, надушилась и даже, похоже, сбегала в аптеку. Когда я подошел к «вольвочке», она уже перетаптывалась рядом с правой передней дверцей. Я поискал было глазами дочку, но Софьиванна торжествующе, как мне показалось, засмеялась и сообщила, что Тая ушла к подружке на день рождения, где и насладится объемным вариантом сорок седьмой серии.

И только тогда до меня окончательно дошло, что я попался.

Тьфу, пропасть…

Ну, не хочется мне с нею спать, не хочется. Я для того, наверное, и величаю свою молодую еще главбухшу по имени-отчеству, чтобы у нее не возникало иллюзий на этот счет. Вот с Верочкой бы… Но Верочку пришлось месяц назад уволить. Уволить, так и не узнав, какая она в постели. Я для нее, видите ли, слишком стар оказался. Да еще с бывшим замом моим снюхалась… Парнишка, конечно, молодой и энергичный, я на него большие надежды возлагал. Но он их не оправдал. Совсем в другую сторону усилия свои направлял. Пришлось и его уволить.

Над входом в кинотеатр, там, где когда-то крупными буквами выкладывали название очередного фильма, теми же самыми буквами приглашают: «Добро пожаловать в храм новой веры!»

Я прохожу через стеклянные двери, и ко мне тотчас подъезжает «чебурашка». Похоже, тот самый, герой клипа, который показывали мне сборщицы подписей. А следом… Я не верю своим глазам. Следом приближается телезвезда из того же клипа.

М-да… Вот если бы она сидела на переднем сиденье моей «вольвочки», а не Софьиванна…

«Чебурашка», подъехав ко мне, обхватывает мою талию своими мягкими лапками, при этом в локтях у него что-то урчит. Голова артегома находится как раз на уровне моей груди.

— Хорошо, что ты пришел, — говорит он мне нежным детским голоском. Поиграешь со мной? А то тетя Таня уже собирается домой.

— Да, мне пора, малыш! — улыбается «тетя Таня», и только теперь, когда девушка подошла вплотную, я понимаю, что она — всего лишь двойник телезвезды Татьяны Виднеевой. Похожа «тетя Таня» на Виднееву — на все сто. Но… В наше время пластическая хирургия способна делать чудеса, однако телезвезда — это не только лицо и фигура.

— Вы первый раз у нас? — спрашивает «тетя Таня», обворожительно улыбаясь. Я молча киваю головой. — Тогда вам и в самом деле лучше всего начать с игры.

Мимо нас спешат в сторону большого зала какие-то люди. Они улыбаются, приветствуют Лжевиднееву, ласково гладят «чебурашку». Но «тетя Таня» не сводит с меня больших голубых глаз.

— Одно-единственное прикосновение к малышу снимает стресс и подзаряжает человека энергией, — поясняет она. — А в зале сейчас начнется служба. Сходите, не пожалеете. Общий Бог приносит удачу верящим в него! Нужно только зарегистрироваться после службы.

— То, что я стою и разговариваю с вами — уже большая удача, — говорю я, машинально поглаживая пушистое плечико зверька.

А может, пригласить ее к себе? Раз уж она все равно собралась уходить. Мой дом отсюда — в двух кварталах, десять минут ходьбы. А Софьиванна… Подождет-подождет, да и отправится восвояси. Ну, подуется на меня пару дней. Или недель. Мне-то какая печаль?

— К сожалению, я должна идти, муж вот-вот придет за мной, огорченно улыбается Лжевиднеева, и я, наконец, догадываюсь, что все это женское внимание, нежданно-негаданно обрушившееся на мои уже довольно явственно проступающие седины — не более чем фрагмент хорошо отрепетированной роли.

— Пожалуйста, проходите в зал! — настойчиво требует «тетя Таня». Ей вторит артегом:

— Там бывает так интересно! Хочешь, я буду стоять рядом с тобой?

— К сожалению, у меня сейчас нет времени, — отказываюсь я и, вырвавшись из цепких мохнатых лапок, спешу к выходу.

— Приходите завтра! — кричит мне вслед двойник телезвезды.

— Я буду ждать тебя! — добавляет явно обиженный «чебурашка».

Я еще раз вижу его на большом панно, прикрепленном над выходом из кинотеатра. Над головой зверька переливается всеми цветами радуги надпись: «Я принесу в ваш дом счастье!»

Проходя через поспешно открывшуюся передо мной стеклянную дверь, я едва не сталкиваюсь с высоким черноволосым красавцем — точной копией Александра Константинова, любимого киноактера моей Маришки. Наверное, муж этой «тети Тани».

Чего я испугался? Почему бегу, как… как семнадцать лет назад бегал от взбесившегося «Тригона»? Не понимаю… Да, а подпись? Моя подпись насчет референдума в защиту артегомов?

Я беспомощно оглядываюсь на «Звездный». Коричневая керамическая плитка, которой кинотеатр был облицован по фасаду и с боков, во многих местах отпала, и «храм общей веры» смотрится сейчас довольно жалко. Но на дальнем от входа углу болтается люлька с облицовщиками. Похоже, у владельцев этого здания наконец-то появились деньги…

Софьиванна встречает меня радостной улыбкой.

— Я боялась, вас дольше не будет. Поехали?

— Да, едем, — облегченно говорю я, плюхаясь на сиденье. Ну и черт с ней, с этой подписью. Одной больше, одной меньше… Добьются референдума проголосую «против», и вся недолга.

Да, но почему мне было так трудно сбежать оттуда? Почему?

 

Глава 8

Странно, но чем ближе мы подходим к моей квартире, тем более привлекательной мне кажется Софьиванна. Уже и с Верочкой перестал ее сравнивать, а целлулоидная «тетя Таня» забылась столь же стремительно, как и появилась на безрадостном горизонте моей теперешней жизни.

Едва мы входим в прихожую, я без лишних слов прижимаю к себе главбухшу — от неожиданности она слабо и благодарно ойкает — и целую ее накрашенные губы. Дыхание у Софьиванны удивительно свежее. Видать, пока я прогуливался до кинотеатра и обратно, она сжевала не меньше трех драже «тик-так».

— Подожди… Не так быстро, — отнимает она меня, однако, от своей материнской груди. Это после того, как я начинаю целовать ее несколько полноватую, но зато все еще без единой морщинки шею. — Серия уже десять минут как идет. Посмотрим, тогда, — жарким шепотом обещает она, сбрасывая туфли и бесцеремонно проходя в комнату.

Однако…

— Род, включи нам телевизор, фильм «Отважный артегом», приказываю я, дождавшись, пока главбухша беспомощно отпрянет от экрана, под которым нет ни единой ручки или кнопки.

Вот так вот, дорогая Софъиванна, терминал у меня — новейшей модели. Мало того, что экран объемный, еще и управление голосом. Исключительно моим. В крайнем случае — через пульт дистанционного управления, который я после визита дамочек, ратующих за права артегомов, запрятал поглубже в ящик стола.

Софьиванна немедленно забирается в мое любимое кресло. С ногами. Так, что мне рядом с нею, хоть кресло и широкое, места совершенно не остается.

— Про что хоть кино-то? — спрашиваю я, подкатывая поближе второе кресло и вручая главбухше очки. Широкие подлокотники не позволяют мне почувствовать тепло хоть и близкого, но недоступного пока женского тела. Ну что же, будем смотреть фильм. Что-то изображение размытое… Ах да, я забыл надеть очки. Сейчас… Вот, так-то лучше.

— Про артегома. Он влюбился в кинозвезду, и она в него — тоже. Но детей у них пока быть не может, и она ищет по всему миру мужчину, похожего на любимого, а он ужасно ревнует. Думает, что она хочет… ну, обычным путем зачать этого ребенка. Но она уже оплатила искусственное оплодотворение…

Софьиванна, досадливо махнув рукой, надевает очки и начинает есть глазами экран.

Кинозвезда, влюбившаяся в «чебурашку»? Ну и чушь… И из-за этой ерунды Софьиванна решила оставить меня без ужина? Вот еще! Пойду, посмотрю, что там Анна Федоровна мне сегодня приготовила.

Мельком взглянув в окно терминала — там очаровательная блондинка спорила о чем-то с писаным красавцем двухметрового роста, с плечами шире трехстворчатого шкафа, — я встаю, не успев даже толком устроиться в кресле.

— Вот, это артегом, — на мгновение отрывается от экрана главбухша. Очередная сцена ревности. Здорово, правда?

А… Ну да, конечно. Сериал-то полуфантастический. Это сейчас артегом с интеллектом уровня кроманьонца — два гиперкомпьютера объемом с письменный стол каждый. Но лет через десять… Если сейчас уже сделали хоббитов-чебурашек…

— Слушай, а как же они это… любовью занимаются? Все артегомы, насколько я знаю, бесполые!

— Глупый… — краснеет Софьиванна. — У него же поршенек! Это — серия общая. А два раза в неделю, после полуночи, показывают серии для взрослых. Если бы ты посмотрел хоть одну, не задавал бы вопросов, — по-матерински ласково укоряет меня главбухша, не отрывая взгляда от экрана. Сцена ревности закончилась классически: классическим поцелуем во весь экран.

Так вот почему Софьиванна по четвергам бывает такой вялой… Второй сеанс, видимо, проходит в ночь с субботы на воскресенье. Да, отстал я от жизни, совсем отстал. И понятно, почему все женщины без ума от сериала: этот красавец-артегом явно неистощим в любви. С поршеньком-то вместо фаллоса…

Записка, оставленная на кухонном столе Анной Федоровной, обещает мне на ужин котлету из индейки со сложным гарниром. Еще салат из свежих овощей и кисель с булочкой. Так… котлету пусть ест Софьиванна, а себе я зажарю яичницу из двух… нет, трех яиц. Говорят, они способствуют… тем, кто родился без поршенька. А вообще-то странная штука жизнь. Сегодня в пять вечера, убедившись, что ласк главбухши не избежать, я вспомнил старинное: вечером мужчина думает, как бы побыстрее привести женщину в свой дом, а утром — как бы побыстрее ее выпроводить. Я же был обеспокоен тем, как выпроводить, уже с раннего вечера. Подумал я так и огорчился: старость, ничего не поделаешь, это уже старость. А теперь вот яичницу себе жарю…

* * *

Похоже, я произвел на Софьиванну хорошее впечатление. Хоть у меня и нет поршенька. Ишь, как сладко спит…

Совершив утренние процедуры и наскоро ополоснув лицо, я натягиваю спортивный костюм. Бегать, конечно, никакого желания нет: слишком много сил было отдано другому виду спорта. Но и позволять себе расслабляться нельзя, никак в моем возрасте нельзя. А с другой стороны, Софьиванна женщина неглупая и поймет: человек я очень занятой, суббота для меня — такой же рабочий день, как и пятница, к примеру. И мне удастся быстренько завершить вторую половину обряда любви: выпроводить женщину из своего дома.

— Паша… — доносится из комнаты голосок моей главбухши. Теперь уже в обоих смыслах моей. Я, поспешно натянув вторую кроссовку, заглядываю в дверь.

Софьиванна сидит на постели, целомудренно натянув одеяло на пышную грудь. Волосы ее рассыпаны по плечам. Как-то подозрительно красиво «рассыпаны». Видать, успела пройтись по ним щеткой. Ох уж эти маленькие женские хитрости…

— Ты что, убегаешь?

— В буквальном смысле. На зарядку.

— Какой ты молодец!

— Тебе понравилось… у меня?

Риторический вопрос. Ну конечно, понравилось. Особенно квартира. Софьиванна живет вдвоем с дочкой, та вот-вот заневестится… Перебраться ко мне главбухше было бы в самый раз.

— Да, — чуть заметно краснеет моя нечаянная гостья, подтягивая одеяло к самому подбородку. — Только экран нужно переставить, чтобы прямо с софы можно было смотреть.

Ну-ну… Едва проникла в дом — и уже перестановки затевает. А если надолго здесь задержится? Бр-р-р…

— Монитор стоит так, чтобы было удобно работать, — оправдываюсь зачем-то я, переминаясь с ноги на ногу.

— Ты спешишь, да? — догадывается, наконец, Софьиванна. — А я тебя глупыми разговорами задерживаю.

— Сегодня с утра я еду к дочери. Потом — на фирму. Заказ срочный, сама знаешь.

— А завтра? — спрашивает Софьиванна, вновь слегка краснея.

— Завтра… Завтра мне нужно быть у сына, — докладываю я, скрывая раздражение. А, вот в чем дело: спросив, понравилось ли ей у меня, я забыл выразить свое собственное неописуемое восхищение по поводу прошедшей ночи. И Софьиванна забеспокоилась, будет ли вторая серия. И если будет, то когда. Парррам, парррам… И кроссовки снимать неохота, и заходить в них в комнату… А, ладно. Все равно Анна Федоровна каждый день прибирает.

Сделав четыре широких шага, я достигаю софы и целую вовремя раскрывшиеся, алые безо всякой помады губы.

— Мы где-то на следующей неделе… посмотрим еще одну серию «Отважного артегома»? — вполголоса предлагаю я. — Если, конечно, в семинарии все пойдет нормально и мне не придется по ночам там работать, — с улыбкой готовлю я себе отходные пути. — Ты приготовишь пока завтрак? И разбежимся. Дочь просила с самого утра подъехать…

Еще раз поцеловав Софьиванну, я с чувством выполненного долга выхожу из комнаты.

Хорошо бы нам — насовсем разбежаться. Но, похоже, отделаться от Софьиванны будет теперь не так просто.

 

Глава 9

Замужем моя Маришка пробыла недолго, три года. И вот уже четвертый год живет одна. Точнее, с сыном, Ванечкой. Я тогда выложил все, что у меня было, лишь бы ей двухкомнатную квартирку купить. Но, боюсь, к ней в спальню даже временный какой-нибудь ухажер не заглядывает. Во всяком случае, на ночь Ванечку у меня она ни разу не оставляла, хоть я и предлагал. Может, она днем к кому-нибудь приезжает на своей «Электре»? Если это так, ничуть не удивлюсь. Современные молодые женщины и секс рассматривают как одно из многих дел, которые нужно выполнить за неделю. А Маришка стала деловой ужас! И не без успеха: ее журнал уже входит в первую двадцатку. И она в редакции — не самый последний человек.

— Ой, как хорошо, что ты приехал! — бросается Маришка мне на шею. И я, ощутив тепло родного тела, чувствую, как теплеет у меня в груди. Все-таки дочь — самая верная из женщин. В широком, точнее, высоком смысле слова «верность». — Я Ванечку уже покормила, погуляешь с ним? А то сейчас как раз телеопрос общественного мнения будет, про права артегомов, а перед ним — теледебаты. Я хочу выступить. Приятно знать, что и мой голос сыграет роль в их защите. Артегомы — такие милые… Особенно последнее поколение, «хоббиты».

Только теперь я замечаю, что для утренних часов Маришка выглядит слишком уж торжественно: тщательно причесанная и намакияженная, в строгом деловом костюме… В наше время каждый приличный терминал снабжен цветной видеокамерой. Даже медные телефонные провода могут передавать изображения. Точнее, серии последовательных изображений, в режиме «псевдовидео». Но в недавно построенном Маришкином доме канал связи — волоконно-оптический. Так что, если режиссер теледебатов сочтет нужным, моя дочь на две минуты станет телезвездой. Наивная… На самом деле все давным-давно спланировано и отрепетировано. И финал спектакля под названием «теледебаты» получится таким, который нужен режиссеру. А еще точнее — его невидимому заказчику. Но я не стану объяснять этого дочери. Во-первых, зачем лишать человека приятной иллюзии? Во-вторых, она все равно не поверит. В сущности, любая человеческая радость рождается иллюзией, и ничем иным.

— Ванечка, ты готов? — строго спрашивает Маришка.

— Всегда готов! — отвечает Ванечка так, как я его научил. Дочь укоризненно качает головой, я беру внука за руку, и мы выходим из квартиры, едва не разорившей меня три с половиной года назад. Ничего не поделаешь, жилье в Москве — самое дорогое в Европе.

— Ну-с, какие у нас новости? — спрашиваю я, когда мы выходим из дома и направляемся к царицинскому парку.

— Новости всякие, и хорошие, и плохие, — дипломатично отвечает Ванечка.

— Давай начнем с хороших, — предлагаю я. Внук начинает рассказывать о больших событиях своей маленькой жизни, а я, слушая его вполуха — только затем, чтобы вовремя задать очередной вопрос, — наслаждаюсь прекрасным августовским утром, пустынностью парковой аллеи и теплом маленькой ладони, доверчиво вложенной в мою большую, уже покрытую старческими пигментными пятнами руку.

Плохие новости оказываются, однако, по-настоящему, по-взрослому плохими.

— А мама совсем чебурахнулась, — печально говорит Ванечка. — Я ей говорю: «Свари мне суп», — а она не варит. А у меня хлопья в зубах застревают, и молоко я уже не люблю, надоело. А она все смотрит и смотрит свой телевизор, и со мной не играет.

— Мамин «телевизор» называется «монитор», — защищаю я дочь. — И она не просто смотрит на него, а работает. Потому что твоя мама знаешь кто?

— Знаю, — грустно говорит Ванечка. — Ледактор журнала.

— Не «ледактор», а «редактор», — смеюсь я.

— Ну, рледактор, — не спорит со мною внук. — Ты же все равно понял, что я имею в виду.

Я давно уже убедился: детская логика превосходит женскую, и намного. Но Маришка… Что-то с нею неладное происходит. Ванечка среди новостей ни разу не упомянул о приходе какого-нибудь «дяди», хотя о шоколадках, приносимых моей бывшей женой, сообщает регулярно. Для молодой женщины это явно ненормально, хотя как-то и объяснимо. Но вот то, что Маришка сына в основном кукурузными хлопьями с молоком кормит — уже ни в какие ворота!

* * *

Съехав бессчетное число раз с металлической, до блеска отполированной детскими попками и животами горки, покатавшись на всех разновидностях качелей, испробовав полдюжины других развлечений, мы решаем, наконец, что пора бы уже и подкрепиться.

— Мы направим свои стопы к дому, да? — радуется Ванечка тому, что в прошлую субботу усвоил суть этой ужасно хитрой фразы.

Я вновь держу в своей руке его теперь уже восхитительно-грязную ладошку. Похоже, от этой прогулки я устал гораздо больше, чем внук. Вот бы одолжить у него немножко энергии… Без отдачи, правда. Отдать такой долг я, видимо, ему уже никогда не смогу.

Маришку мы застаем сидящей перед терминалом. Теледебаты уже кончились, опрос зрителей состоялся. Но теперь идет передача «Артегомы разведчики человечества на пути в будущее!», и дочери обязательно нужно ее посмотреть, чтобы написать рецензию в свой журнал.

— Мам, а ты мне суп сварила? — бесцеремонно предъявляет свои права Ванечка.

— Ой, забыла совсем… — растерянно отрывается, наконец, от монитора дочь. — Пап, похозяйничаешь немножко на кухне?

Лицо Маришки озаряется улыбкой. Улыбкой человека, нашедшего простой выход из казавшегося безвыходным положения.

— Я тоже ужасно проголодалась, — бесхитростно добавляет она. — Там в ящике молодая картошка есть, а в холодильнике — помидоры и огурцы.

Маришка вновь поворачивается к терминалу, и на лицо ее словно бы надевают маску. Маску туповатого ученика, силящегося, но не могущего понять учителя. Краем глаза я вижу на экране очередного «хоббита». Очаровательный артегомчик что-то говорит — тоже очаровательной, но несколько по-другому корреспондентке, и я поспешно увожу Ванечку на кухню.

Следовало бы, конечно, всыпать дочке если уж не по мягкому месту, то по первое число, и поставить ее на место, то есть к плите. Но… Во-первых, не хочется рисковать положением «желанного гостя» Во-вторых, дочь, похоже, догадывается, что «некий Полиномов», убивший, как недавно выяснили дотошные журналисты, первого в мире артегома… Где же у нее картошка? А, вот… Артегома, рожденного не в Японии и не в Америке, как считает большинство обывателей, а — кто бы мог подумать? — у нас, в России. Так вот, «убийца Полиномов» — это ее отец. И если она догадывается, то любая моя попытка помешать ее увлечению «разведчиками человечества» будет воспринята однозначно: как нераскаяние в страшном грехе. И даже сильнее: как попытку вовлечь в этот грех и ее тоже.

Нож на мгновение замирает в моей руке.

А может, Маришкино деятельное участие в судьбе этих гомункулосов попытка искупить мой грех? То есть в ее представлении — грех…

— Дедушка, ну скоро? — изнывает Ванечка.

— Скоро, внучек, скоро! — обещаю я, ставя кастрюльку с полуфабрикатным супом, облагороженным свежей зеленью и картошкой, в чудо-печь «Минутка».

А как на самом деле? Грех — или попытка спасения человечества от греха? Ну вот, я уже как Пеночкин думаю. Теми же категориями: человечество, цивилизация… Похоже, мания величия — болезнь заразная. Но — с длительным инкубационным периодом. Когда Петя меня ею заразил? Двадцать пять лет назад. Но только теперь она начинает проявляться.

— Деда, ну скоро суп? — хнычет Ванечка, и я, спохватившись, отключаю плиту. — Уже готов, готов! Только он горячий. Сейчас остужу…

Круто мы тогда с Петей столкнулись, круто. Я еще молодой совсем был, вначале делал, а потом уже думал. Ну, и попал в то, что у философов называется «пограничная ситуация». На всю жизнь запомнил: Петя с Элли, обнимающиеся в лунном свете, падающем из окна, женщина-вампирша, окатившая меня ледяным презрением, незадачливый директор рядом с нею, растерянно опустивший свои роскошные усы… и я, весело сбегающий по ступенькам лестницы. Еще бы! Задание шефа выполнено: локальная компьютерная сеть «Эллипс» освобождена от опаснейшего вируса. Вируса, который я хотел назвать «ведьма» и который оказался на самом деле проявлением сознания первого в мире артегома…

 

Глава 10

На фирму я решил не заезжать. Дела вроде закрутились нормально, бригада монтажников работает без выходных, падре за ними присматривает. А подготовить два оставшихся договора я могу и дома, все нужные файлы у меня есть.

Ан не тут-то было. Приехав от дочери и часок вздремнув, я обнаруживаю, что терминал не работает: похоже, отказал монитор. Не выдержал, бедняга, «Отважного артегома». Произойди подобное двадцать лет назад — я, ни капли не раздумывая, произвел бы монитору вскрытие и через два-три часа он у меня работал бы, как новенький. Но — прошли те времена… Без специального оборудования и экзотических микросхем теперь не починишь и детскую игрушку.

Поскольку на голос мой «Родион» реагирует адекватно, через пять минут я выясняю: дежурный ремонтник может прибыть через полчаса, но субботний вызов стоит вдвое дороже, чем обслуживание в будний день — независимо от сложности ремонта.

Трижды пробарабанив пальцами по деке терминала, я вежливо отказываюсь. Деньги, наверное, не бог весть какие, но лучше я, сэкономив их, куплю внуку игрушку, чем отдам чужому дяде только за то, что он придет сегодня, а не послезавтра. Доживем до понедельника, как-нибудь доживем.

Однако, послонявшись по комнате минут пятнадцать, я вдруг понимаю, как много для меня значил терм. Ни свежие новости на заданную тему теперь не узнаешь, ни фильм в удобное время не посмотришь. Можно, конечно, включить старенький телевизор и пощелкать, как говорит Ванечка, по всем каналам. Но это значит слушать все новости подряд, смотреть случайный фильм с середины, быть целиком и полностью зависимым от Программы. А быть зависимым от кого-либо и тем более от составленной какими-нибудь идиотами программы я не люблю. Даже если на эту Программу чуть ли не молятся девять десятых моих соотечественников.

Включив охранную сигнализацию и тщательно заперев дверь, я выхожу на улицу. Впервые за много лет выхожу просто так, без всякой цели. Мне даже бабенку какую-нибудь подцепить — и то не хочется. Прошли те времена, когда это заботило меня чуть ли не каждый день. А Софьиванна была у меня полдня назад. Поэтому вот пойду сейчас и… И…

Так и не придумав, на что бы с приятностью и пользой потратить неожиданно обрушившееся на меня свободное время, я покупаю в киоске на углу пару номеров свежих газет и направляюсь к ближайшему скверику. Газету самую обычную, на бумаге, пахнущую типографской краской — я не держал в руках уже лет десять. Но знал, их еще печатают. Не такими тиражами, конечно, как двадцать лет назад, но все же. Особенно субботние выпуски. Кто-то в метро вынужден читать, за неимением другого времени, кто-то в электричке. Ну, а о пенсионерах и говорить нечего. Вот они, расселись, как куры на насесте, и каждый — со своей газетой. Со своей экземой, как сказал какой-то поэт. Или поэтесса. Стихов я не читаю дольше, чем газет. Не юноша уже, слава богу. Давно не юноша.

С трудом найдя свободное место на скамейке рядом с двумя старичками, я раскрываю «Московские ведомости», пробегаю глазами заголовки и первые строки статей.

«Артегомы и люди. Уживемся ли мы на одной планете?» По сведениям минстата, количество артегомов у нас в стране растет лавинообразно. Специалисты называют это — артегомографический взрыв…

«Исламский фундаментализм отступает». В Тегеране прошла мощная демонстрация с требованием отменить запрет на покупку домашних артегомов, которые называются здесь «аладдинами» — по имени доброго героя известной сказки…

«Общая вера — очередной вызов христианству». И, похоже, последний. Количество прихожан в христианских храмах всех конфессий, в Европе и Америке, снизилось за последний год на порядок. Если так пойдет и дальше, все храмы скупят приверженцы «новой веры»…

Ба… Похоже, это какой-то тематический выпуск, полностью посвященный артегомам. А вторая газета? То же самое. Мир сходит с ума. А я, требуя от Рефа и Рода новости только на заданную тему — компьютеры, информационные сети и соответствующий бизнес — малость отстал от жизни. Даже старички рядом — и те спорят только об артегомах. И тоже не понимают, что происходит вокруг. М-да… Неужели и мне уже пора на покой? Буду каждый день ходить сюда, как на работу. Да еще с внуками гулять…

Поежившись от этой неприятной — и неизбежной, к сожалению перспективы, я собираюсь уже было уходить, но тут к скамейке подходит маленький, толстенький, лысенький и бодренький старичок. Одет он в летний светло-голубой костюм с легкомысленным пестрым галстуком, на ногах светлые туфли из натуральной кожи. Перед ним на поводке важно выступает чем-то похожая на своего хозяина такса.

— Привет, старички! — радуется прогулке, хорошей погоде и встрече с «коллегами» толстенький.

— Здравия желаю.

— Будь здоров… — вяло как-то, неохотно отвечают мои соседи по скамейке. Настолько вяло, что я даже не верю в искренность их пожеланий.

— Все газетки почитываете? — хохотнув, спрашивает лысенький.

— Не мешало бы и тебе посмотреть, что в них пишут, — с едва скрываемой неприязнью в голосе говорит сидящий рядом со мною седобородый пенсионер, обмахиваясь легкой светло-серой шляпой.

— Да не нужны мне ваши подтирочные бумажки: слишком жесткие! смеется толстячок, показывая ровный ряд искусственных зубов. — Я давно все новости от своего артегома узнаю!

— Оно и чувствуется… — ворчит мой сосед. — Ты скоро со своим «чебурашкой» и спать будешь! И на прогулку он тебя будет вместо собаки выводить!

— Ну, сплю я, положим, с женой. И не так, как вы, а как положено спать с молодыми еще женщинами! — с достоинством возражает лысенький. Его собака тем временем, до предела вытянув из бобины подпружиненный поводок, окропляет близстоящую урну. — А гулять с «чебурашкой» когда-нибудь буду, обязательно буду! Не с вами же мне, старыми хрычами, на скамейке весь день сидеть!

Не дожидаясь возражений, толстенький, выкатив вперед животик, важно удаляется. Но моим старичкам, похоже, нечем крыть. Один из них зло плюет на асфальт и растирает плевок сандалией, второй надевает на голову шляпу.

— Чтоб ему солнцем лысину напекло! — ворчит он. — А знаешь, что я заметил? Все, кто смотрит эти фильмы про артегомов и тем более ходит в кинотеатры — все они становятся ненормальными. «Чебурашек» этих на последние сбережения покупают или в храмы все свои деньги перечисляют.

— Можно и я вставлю пару слов, на пять копеек? — спрашиваю я. Старички косо смотрят на меня и молчат. — Наука давно доказала: девяносто девять процентов в конце концов умерших людей смотрели телевизор. Так что если хотите пожить подольше…

На всякий случай я поспешно встаю. И — уже не столь поспешно, с достоинством — ухожу. У дальнего от меня старичка в руках тросточка. Перетянет еще ею по спине… И правильно, между прочим, сделает.

Но старички, как ни странно, смеются.

— Ну остряк… — слышу я за спиной. — У этой шутки борода длиннее, чем моя…

 

Глава 11

— Павел Андреевич? Это Воробьев. Извините, что в воскресенье, да еще с утра… Я совершенно некстати, кажется…

— Да нет, все нормально. Просто у меня монитор сгорел. Ну, соответственно и я свою камеру не включаю. Я ведь — не диктор центрального телевидения. Но как для тебя…

Я переключаю свой терм в режим «видео».

— Ну, что у тебя случилось? Имей в виду, монтажников твоих я не отдам. Они у меня и сегодня работают, за двойную оплату.

— Да дело не в монтажниках… Пусть работают. У меня тут совещание одно наметилось, весьма важное. Ты не мог бы через часок подъехать?

— Совещание — в воскресенье утром? Ну ты и порядки завел, однако! растягиваю я губы голливудской улыбкой. — Я вообще-то к сыну сегодня собирался, внуков навестить.

— Павел Андреевич, я бы не стал вас беспокоить из-за пустяков. Но вопрос очень важный и срочный. Помните «Тригон»? Так сейчас положение в десять раз хуже. Пожалуйста, приезжайте! Я уже послал за вами машину.

В славкином голосе проскальзывают умоляющие нотки, для директора ГУКСа совершенно нехарактерные. Значит, дела у них действительно плохи. И мне — только что нахлынуло — до дрожи в коленях хочется узнать, что именно произошло. Причем я абсолютно уверен, узнать я это смогу только на совещании. Ни в газетах, ни в теленовостях еще недели две ничего не будет.

— Ну, раз уже послал машину… — нехотя соглашаюсь я. Зря включил телекамеру. Лицом я владею намного хуже, чем голосом. Славик не должен догадаться, что я заинтересован, и очень. Старческое любопытство…

— Мой «мерседес» — цвета «мокрый асфальт» Шофер позвонит вам, когда заедет во двор. Извините, мне еще пару человек собрать надо. Жду!

Воробьев отключается, не дождавшись моего «до свидания».. Ну что же, попытка подкупа ему вполне удалась. Интересно, как он будет уговаривать других. Ведь козырная карта — «мерседес» — уже разыграна…

* * *

Совещание по количеству участников оказалось совсем крошечным. Заговор, а не совещание: Воробьев, я, Юрик да Гриша, нынешний директор «Кокоса». Смотрит он на меня настороженно. Еще бы: занял мое место и в директорском кресле, и в постели рядом с Леночкой. А я ему не то что дважды, а и одного раза морду не набил. Да ну его… Хоть Черенков и моложе меня лет на восемь, я его и сейчас одной соплей перешибить могу. И что Леночка в нем нашла? Ах да, должность.

— …Виталий Петрович, я уже собрал самых компетентных людей, которых знал, и мы обсуждаем проблему… Сразу же доложу…

Славик кладет на рычажки белую трубку телефона правительственной связи и вновь берет в руки голубые листки «ориентировки», составленной в Агентстве федеральной безопасности. Читает сам, поскольку терм переключен в режим «защита», а все участники предупреждены о необходимости сохранения тайны.

Ну точно, заговор.

— …И этот всплеск «новой веры», по-видимому, тоже не случаен, тараторит Славка так быстро, что я с трудом поспеваю улавливать пугающий смысл проговариваемых им фраз. — Так называемые «новые храмы», в которые превращены почти все бывшие кинотеатры, щедро спонсируются банками, трастовыми компаниями и другими финансовыми структурами, а также многими фирмами, причем часто в ущерб собственным финансовым интересам. Во всех средствах массовой информации развернута мощная пропагандистская кампания в защиту прав артегомов. Попытки как-то противодействовать ей или хотя бы ограничить размах, с которым производится оболванивание населения, ни к чему не привели ни у нас в стране, ни за рубежом. Телекомпании всячески противятся ограничениям, поскольку для многих из них это означало бы автоматическое разорение, а для остальных — существенное уменьшение прибылей. Очевидно, основная часть средств, полученных «новыми храмами», как раз и перетекает на счета телерадиокомпаний и других средств массовой информации. Но денежные средства — не единственный аспект, объясняющий беспрецедентный рост числа приверженцев «общей веры». Как известно, в каждом «новом хроме» имеется хотя бы один «живой' артегом, ежедневное общение с которым, как утверждается, снимает стрессы, восстанавливает силы и приносит удачу. Как выяснялось в результате проведенного расследования, все это соответствует действительности. В голову каждого «хоббита», которые в основном и демонстрируются в «новых храмах», встроен мощный и весьма эффективный биопотенцер, многократно повышающий жизненный потенциал, а также сексуальные способности мужчин и восприимчивость к сексуальным ласкам женщин. Этот тип биопотенцеров является незначительной модификацией аналогичного прибора, изобретенного еще в конце прошлого века. Позднее он был запрещен, так как при долговременном использовании необратимым образом истощает нервную систему. Кроме того, биопотенцер обладает явно выраженным наркотическим действием. Однако юридически новая его разновидность под запрет не подпадает, и фирмы, изготовляющие артегомы, перед законом чисты…

Славка, не привыкший, как и все мы, к чтению таких длинных документов вслух, на несколько секунд замолкает, чтобы облизать пересохшие губы и перевести дух.

— Похоже, эта ориентировка — тоже часть рекламной компании, пользуется паузой Гриша. Борода его заметно поседела, а вот лысина за последние семнадцать лет не изменилась. Да и как она может измениться, если на его сияющем черепе уже полтора десятка лет нет ни единого волоска?

— То есть? — не сразу врубается Воробьев.

— Я сегодня же вечером наведаюсь в «новый храм», чтобы прижать «чебурашку» к своим чреслам, да надолго… У меня жена темпераментная, довольно улыбается Гриша, но, взглянув на меня, резко скучнеет. Я тоже огорчен, но вовсе по другой причине. Так вот почему Софьиванна осталась так довольна мною…

— Потерпите, полстранички осталось, — просит Воробьев. В руках его действительно остался только один голубой листок.

— Кроме того, у социологов нет сомнений в том, что просмотр клипов об артегомах, регулярно демонстрируемых по всем каналам телевидения, оказывает воздействие не только на сознание людей, но и, во много раз более сильное — на их подсознание. И это является решающим фактором, определившим грандиозный успех «новой веры» на пяти континентах Земли. Однако все попытки «установить механизм, с помощью которого осуществляется воздействие на подсознание, оказались безуспешными. Ни один из известных и, естественно, запрещенных действующими законодательствами во всех странах методов в клипах не используется. Поэтому задача распознавания этого механизма, его нейтрализации и защита суверенных прав граждан на собственное подсознание приобретает беспрецедентное значение и должна быть решена в самые сжатые сроки при максимальном сохранении конфиденциальности. Вот такие пироги, — добавляет Воробьев уже от себя. Потом, повернувшись в сторону терма, просит:

— Настенька, принеси нам, пожалуйста, чаю. Покрепче! Настенька, словно только и ожидавшая этой команды, немедленно появляется с подносом, на котором дымятся четыре тончайшего фарфора чашки. И я еще раз удивляюсь вышколенности славкиной секретарши. Интересно, спит он с нею или нет? Я бы на его месте — с удовольствием. Особенно после свидания с «чебурашкой».

— Так чего Крепчалов хочет от нас? — хмурится Гриша, зажимая свою бороду в кулак — Ни одного специалиста по психологии бессознательного, в область рекламы, а также сексуальной терапии среди нас, насколько я понимаю, нет.

— Это — прежде всего информационное воздействие, осуществляемое в том числе и через терминалы компьютерных сетей, — объясняет Славка. — А. Виталий Петрович, как известно, министр информатики и информационных технологий. Вот его и напрягли. А он, соответственно, нас, испытанную гвардию.

Я громко хмыкаю. Это я-то — гвардеец Крепчалова? Да в гробу я его видал, вместе… Нет, жену внуки любят, пусть живет.

Воробьев, на секунду повернув ко мне свой острый нос — словно клюнув им — поясняет:

— Состав участников нашего небольшого совещания предложил и утвердил Крепчалов. Поскольку тут просматривается некоторая аналогия с «Тригоном». К которому мы все имели отношение. Помните «поле ужаса», механизм генерации которого так и остался невыясненным?

Ого, какая честь… Значит, сам министр…

— Воевать с 'Тригоном» я тоже ездил по указке Крепчалова, — с улыбкой говорю я. — И победил его практически в одиночку. Как меня отблагодарили за это, вы все прекрасно знаете. Знает об этом и господин Крепчалов. Наши высказывания записываются? — уточняю я у Воробьева.

— Да, я ведь предупреждал.

— Вот и отлично. Тогда передайте Виталию Петровичу мой пламенный привет. Поскольку я директор весьма скромной, абсолютно негосударственной фирмы, у вас нет никакого права насильно вовлекать меня в ваши сомнительные игры. А добровольно в них участвовать я категорически отказываюсь!

— Но, Павел Андреевич, я вас очень прошу… — чуть не скулит Славка. И я понимаю, мое участие в совещании было оговорено Крепчаловым особо. Ваши интуиция и опыт крайне важны для нас. И стоит ли сейчас, в минуты действительно очень серьезной опасности, поминать прошлое?

Я перевожу взгляд с Юрика на Гришу и обратно. Похоже, им не очень приятно слышать слова про мои несравненные интуицию и опыт. Да, ребятки, и в ситуации с «Эллипсом», и в бою с «Тригоном» вы только ушами хлопали, когда я действовал. И, заметьте, весьма эффективно действовал. Но — только бледнолицый может дважды наступить на одни я те же грабли.

Я решительно встаю. Витек — мужик крутой, конечно, но не круче, чем вареное яйцо. Никаким способом не заставит он меня в очередной раз подставлять голову за то, чтобы он не вылетел из высокопоставленного кресла. То я по его приказу первого в мире артегома вынужден был убить, то сунуть голову в пасть «Тригону»… Хорошо, что хоть жив тогда остался. Могло быть хуже.

— Павел Андреевич, ну хоть какой-нибудь совет дайте! — канючит Воробьев.

— Да чего тут непонятного? — ловлюсь я на скрыто-льстивую фразу, досадую на себя за это, но… Раз уж начал, надо закончить.

— Кому выгоднее всего нашествие артегомов? Фирмам, которые их производят. Особенно этих, «хоббитов». Вот под них и нужно копать. И под рекламные агентства, выпускающие клипы про «чебурашек» и прочую артегомную нечисть. Где-то там и скрываются специалисты по воздействию на подсознание, переплюнувшие Фрейда, Юнга, Фромма и прочих гениев психологии, психиатрии и психоанализа, — не упускаю я возможности блеснуть эрудицией. — А Пеночкина вы, кстати, проверяли? Не он опять шалит?

— Уже проверили, — хмурится Славка. — Пеночкин так и не оправился толком после «Тригона». Живет с женой на даче, в глухомани, почти никаких контактов с внешним миром не поддерживает. Не он.

Мне очень хочется пить, и я, не выдержав, отхлебываю глоток ароматного чая. Моего любимого, с жасмином.

— Попробуйте проанализировать обмен в компьютерных сетях по ключевым словам «артегом», «реклама», «хоббит» и прочим, относящимся к теме. Или, возможно, по фразам с нестандартным смыслом на случай, если благодетели артегомов пользуются шифрами. Посмотрите, наконец, где сильнее всего проявляется «общая вера». Может, это колумбийская наркомафия изобрела новый вид наркотика, компьютерно-телевизионного, подкрепленного биопотенцером? Тогда ваше совещание полезно не больше, чем консилиум врачей на могиле уже похороненного больного.

— У тебя что, терм не работает? — спрашивает Гриша.

— Да, уже второй день. А что?

— Вчера в «Новостях» была подборка материалов на тему, откуда пошла быть «общая вера». Похоже, из России. Майка с российским орлом на спине и Георгием-победоносцем на груди становится униформой молодежи от Европы до Америки и Китая. Объем продажи компьютерных программ, обучающих русскому языку, удваивается каждую неделю. Но их все равно не хватает, и вновь появился спрос на «живых» учителей. Российская мода разоряет французских и итальянских модельеров. Продолжать?

— Не нужно, — усмехаюсь я. Время идет — а я все еще здесь, на этом нелепом совещании. Точнее, среди участников этого бездарного заговора. Пусть сами тут разбираются:. А меня внуки ждут.

— Все, что мог, я вам уже рассказал. Честь имею, господа!

Вот так вот, дорогие мои. Павел Полиномов не будет больше отдуваться за всех, получая в качестве благодарности ненавидящие взгляды и теряя любимых женщин. Танцуют все! — но без меня, без меня…

 

Глава 12

К сыну приходится ехать на метро. Не беда, бензин нынче стоит столько, что десять раз подумаешь, прежде чем за руль сесть. А тут и думать не надо.

Встречает меня Юлька, невестка. Вкус у моего Витюхи хороший: мне его жена тоже нравится. Симпатичная, стройная, игривая как котенок. Это обычно. Но сегодня — вся зареванная.

— Я вам все утро звоню, а телефон не отвечает, — говорит она со скрытым упреком в голосе. И, не дождавшись моих оправданий, огорошивает новостью:

— Виктор все сбережения перечислил на счет храма «новой веры» и вторую ночь не ночует дома…

Юлька прижимает к глазам мокрый платочек, садится на краешек дивана. Я растерянно стою на пороге комнаты, не зная, за что хвататься. И невестку нужно как-то успокоить, и сына срочно искать.

— В какой храм?

— «Салют», ближайший кинотеатр. Загулял бы со стервой какой — я бы и не волновалась даже. Все равно бы вернулся. По щекам бы отхлестала — и все. А тут… У меня такое чувство, что я его уже никогда не увииижууу… заходится Юлька в плаче. Я уже успел скинуть туфли и как раз вовремя подставляю под ее склоненную голову свою грудь.

— Ну-ну, успокойся… Витюха, может, и бабник маленько, но фанатиком никогда не был. Ни в чем. Я сейчас пойду, отыщу его и нашлепаю по попке.

Юлька, всхлипывая, щедро орошает слезами мой светлый пиджак.

Жалко, что оружия у меня с собой — никакого, даже перочинного ножа. Сейчас пойду в этот кинотеатр, оторву тамошнему «чебурашке» голову, а когда на меня наедут, заору «Витюха! На помощь!» Неужели не бросится на защиту?

— Ты с внуками приехал повидаться, а я тут… — спохватывается, все еще всхлипывая, Юлька. — Они мультик смотрят. Сейчас я их позову.

— Не нужно. Я прямо сию минуту пойду в этот… храм, поищу Витьку.

— Я уже ходила, — отстраняется от меня невестка. — В холле его нет, а в большой зал пускают, только если в малом посмотришь фильм про этих гномиков. А. у меня дети без присмотра, я от них еле вырвалась.

От них — это от тех, в кинотеатре. Юлька нервничает, и мне приходится напрягаться, чтобы понимать ее. Ну, выплакалась? Кажется, можно уходить.

Только теперь я замечаю, что на невестке — новая, совсем не домашняя кофточка, которая ей очень идет, и нежнейшей материи длинная юбка, сквозь которую, однако же, вполне отчетливо просвечивают округлые колени. Это она, значит, Витюху ждет. Все-таки ждет…

Ну, я его и в самом деле отшлепаю. Заставлять плакать такую женщину…

— Не волнуйся. Скоро я его приведу. А ты… Приготовь нам пока что-нибудь перекусить. Вряд ли их там, в храме, кормят так же вкусно, как это делаешь ты.

— Уже приготовила. Мясное суфле и рассольник. Витя очень рассольник любит.

Это я знаю. У меня научился.

— Ну, я побежал.

Жаль, с внуками не поиграл. Но еще успею. Вот только Витюху приведу…

* * *

Возле «Салюта» происходит час-то непонятное: двое милиционеров в летней форме — светлые брюки и рубашка с короткими рукавами, — с рациями и при дубинках, спорят о чем-то с целой толпой молодых и не очень женщин, на голове у каждой — венок из полевых цветов. Женщины окружили блюстителей порядка так плотно, что те уже встали спиной к спине и выставили перед собой дубинки, держа их горизонтально, в надежде сохранить хоть какую-то дистанцию между собой и явно чем-то взбудораженными женщинами.

Ага, милиционеров явно оттесняют от входа в кинотеатр. А они пытаются вернуться к настежь распахнутым стеклянным створкам.

— Мужчина, не ходите туда! — кричит мне один из них, привставая на цыпочки и вытягивая тонкую петушиную шею. — Они не выпустят вас!

— Я хочу сына забрать, — объясняю я.

Две девицы, лет по восемнадцати, отделившись от толпы, окружающей милиционеров, подхватывают меня под руки.

— Не слушайте их! У нас так интересно! Идемте, мы найдем вашего сына!

— Не ходите! — еще раз кричит милиционер уже сорванным голосом, но высокая блондинка, воспользовавшись моментом, проскальзывает снизу под его дубинку и, обхватив опешившего паренька за шею, начинает жадно целовать явно уступающего ей в росте блюстителя.

Интересно… А эти прыщавки, что держат меня под руки, тоже поцелуями начнут ублажать, если я воспротивлюсь? Но пока все идет по плану. Правда, «чебурашка» нас не встречает. Наверное, он тоже в большом зале.

Перед входом в зал малый я решительно останавливаюсь.

— Моего сына зовут Полиномов Виктор Павлович. Пожалуйста, отыщите его и скажите, что отец хочет его срочно видеть.

— Ну конечно, отыщем, — обещает рыженькая, прижимаясь еще неокрепшей грудью к моему правому локтю.

— Только вначале давайте посмотрим фильм, все вместе, — предлагает вторая, прижимая к юной груди мой локоть левый.

— Нет, девочки, так дело не пойдет, — решительно останавливаюсь я. У меня от кино изжога бывает, поэтому вот уже лет десять я никаких фильмов не смотрю.

— И правильно делаете, — смеется рыженькая, подталкивая меня к тяжелой портьере, закрывающей вход в зал. — Но это — совсем другое кино. Оно объемное и не на экране, а на концерт-дисплее. Вот увидите, вам понравится!

— Я требую немедленно позвать моего сына Полиномова Виктора Павловича! — кричу я изо всех сило — И не трогайте меня! Не трогайте! визгливо заканчиваю я свой зов. Если Витюха где-то недалеко — не может не откликнуться.

— В чем дело? — показываются из-за портьеры вместо сына два дюжих молодца, тоже почему-то с венками на голове. Цветы, конечно, искусственные, но почти не отличаются от живых.

— Да вот, не хочет идти в зал, — ябедничает рыженькая.

Я вдруг отчетливо понимаю, что смотреть фильм про «чебурашек» мне никак нельзя. Я уже видел фрагменты — и подписал опросный лист, который вовсе не собирался подписывать. И я уже почти люблю этих забавных человечков, так благотворно влияющих на сексуальные способности мужчин. Поэтому из зала малого мне будет одна дорога — в зал большой. Там я, конечно, найду Витюху, Только вот Юлька навсегда останется одна с внуками. А если — и она?! Последняя мысль выводит меня из оцепенения. С этими двумя хлопцами я, пожалуй, не справлюсь: возраст не тот. Но…

Рывком вырвав руки и толкнув своих восхитительно юных спутниц в объятия к молодцам, я стартую, как на стометровке, в сторону входа.

Не зря же я каждое утро бегаю… А там двое милиционеров, против женщин они бессильны, но отбиться от хлопцев помогут…

На бегу я замечаю, что лестница, ведущая на второй этаж, туда, где расположены входы в большой зал, перегорожена решеткой. А в узкую калитку, оставленную для прохода, две женщины в венках проводят парня лет тридцати. На лице его застыла блаженная улыбка. По ту сторону решетки его ждут четверо хлопцев, очень похожих на тех, которые гонятся… Нет, уже не гонятся. Зачем я им нужен, если и две молодые женщины в широкополых шляпах, и пожилая супружеская чета с веселыми улыбками, совершенно добровольно идут в малый зал? Без всяких сопровождающих. И еще люди, и еще…

Оглянувшись, я перехожу на шаг и спокойно выхожу из кинотеатра. Блюстителей у входа уже нет — видать, поехали за подкреплением. Стайка женщин в венках тоже разбежалась. Но… но…

Я растерянно смотрю на четверых других милиционеров — они даже без дубинок, — занимающих посты по обе стороны от входных дверей, из которых я только что вышел.

— Заходите, заходите! — говорит самый, пожалуй, пожилой из них, заметив мою нерешительность, — Ничего плохого с вами здесь не случится. Наоборот! — подмигивает мне он. — Мы там были и очень даже хорошо себя чувствуем! Лучше, чем раньше! — довольно смеется он.

— Спасибо… Как-нибудь в другой раз, — растерянно лепечу я, отодвигаясь задом наперед подальше от внушающего мне теперь ужас здания.

Значит, на милицию рассчитывать не приходится. Штурмовать «храм» в одиночку и без оружия — глупо. Хорошо, что хоть без потерь удалось отступить. А Витюха? Как его оттуда достать?

Дойдя до ближайшего телефона-автомата, я звоню Юле. Найти сына мне пока не удалось. Но я все равно приведу его домой, рано или поздно. Приведу и отшлепаю по попке…

Юлька вновь начинает плакать, и я вынужден прервать разговор чуть ли не на полуфразе. Точнее, на полувсхлипе. У меня ведь еще и дочь есть. Ее тоже нужно предупредить. А то она с этими своими теледебатами… Пусть отключает напрочь телевизор, терминал и ни в какие храмы общей веры — ни ногой. А то я и ее, несмотря на возраст…

Отвечает мне плачущий Ванюшка:

— Дедушка, приезжай! Я есть хочу, и мне страшно одному. Мама вчера вечером ушла в кино и все не идет да не идет… Ты только прямо сейчас приезжай…

 

Глава 13

Да, давно мне не приходилось так суетиться… С домашними заботами я разобрался быстро: Ванюшку, скрепя сердце, сдал с рук на руки бывшей жене, ей же поручил ежедневно бывать у Юльки. Выслушала Алена все молча и ни словечка не возразила. Только спросила глазами, как делала это давным-давно, во времена нашей юности: «А ты?»

— А я иду воевать с «общим богом»!

Напоследок я строго-настрого запретил ей смотреть телевизор, работать с компьютерными сетями и подпускать к тому и другому Ванюшку. Что-то еще она сказала… А, передала слова Крепчалова, что он готов оказать мне любую помощь, какая только в силах Министра информатики и информационных технологий. Я эту помощь с благодарностью принял и попросил, чтобы Витек немедленно отдал приказ о запрете всех упоминаний об артегомах во всех средствах массовой информации. Алена грустно улыбнулась мне опять-таки той, давней, забытой и преданной нами обоими улыбкой, и ничего не сказала. Понимает: такое даже ее всесильному мужу не по зубам.

Погасив окурок в блюдечке под допитой чашечкой кофе, я зову Софьиванну. В ближайшее время мне понадобятся деньги, и, боюсь, много. Хотя бы безналичные. Вот пусть и займется этим вместо того, чтобы бросать на меня плотоядные взгляды.

— Софья Ивановна, поднимите последний договор. В нем оговорен аванс, в сумме двадцати пяти процентов. Он должен быть перечислен на наш счет завтра к вечеру.

Главбухша — похоже, у нее опять новая прическа — возмущенно смотрит вначале на окурок, потом на сизое облако дыма, повисшее в кабинете, и только потом, не меняя выражения лица, на меня.

— Но, Павел Андреевич… Обычно такими сложными вопросами вы занимаетесь сами…

— А теперь их придется решать вам. У меня совершенно нет времени. Второе: пусть падре Мефодий как можно быстрее свяжется со мной. Он сейчас где-то в семинарии, срочно его найдите. Третье: мне предстоят разъезды, все дела по фирме возьмет на себя мой вновь назначенный зам Скрипачев.

— Он же в отпуске! — никак не может прийти в себя Софьиванна.

— Уже нет, я вызвал Костю телеграммой. Завтра после обеда он должен быть. У меня пока все.

— Да, но этот аванс… Заказчик явно имел в виду конец месяца, а не его начало.

— Дорогая Софья Ивановна, не будем терять времени! Завтра к вечеру аванс должен быть перечислен, а сегодня я уже занят! Совершенно другими делами!

Недовольно вильнув бедрами, главбухша исчезает за дверью.

— Реф, соедини меня с Воробьевым Святославом Ивановичем, директором Государственного управления компьютерных сетей, — четко выговаривая каждое слово, приказываю я.

Повторив команду, Реф начинает вызывать Славку, а я, отодвинув забытый Софьиванной подносик с чашечкой и блюдцем, откидываюсь на спинку своего любимого кресла.

Парррам, парррам, парррам…

Похоже, отсидеться мне и в этот раз не удастся. Вряд ли я смогу как-то противодействовать фирмам-гигантам, которые только и могут производить артегомов. Но что-то делать я все равно должен. Иначе не смогу потом спокойно смотреть в глаза сыну-дочке, снохе и внукам. Даже если все закончится для Маришки и Витюхи благополучно — и то не смогу. А уж если, не дай бог…

Парррам, парррам, парррам…

Соваться еще раз в «храм» — хоть тот, где Витюха, хоть другой, из которого не вырвалась Маришка — смысла нет. Мои сын и дочь сами туда ушли. И если я даже, одолжив у какого-нибудь «авторитета» бригаду боевиков, вызволю своих детей из храмов — на другой же день они туда и вернутся.

Парррам, парррам, парррам…

Единственный выход — выяснить, где логово страшного зверя, укравшего души моих детей, и поразить его там священным копьем, копьем Георгия Победоносца. Только где его взять, это копье? И. где искать змиево логово?

Парррам, парррам, парррам…

И потом, этим наверняка занимается служба безопасности. Правда, у аэфбэшников в избытке лишь крутые парни, способные ладонями пробивать стены и ломать позвоночники. А вот со специалистами по скрытым воздействиям на психику человека через информационные сети у них не густо, поэтому они и провели серию совещаний. То, которое устроил Славка в ГУКСе — наверняка лишь одно из многих. Но в любом случае работать с аэфбэшниками «плечом к плечу» я не намерен. Чем кончается их вмешательство, хорошо известно: танковыми атаками и взрывами спецбоеприпасов. Скальпелем вы должны работать, господа хорошие, а не топором…

— С вами хочет поговорить дочь, — прерывает мои размышления Реф голосом Софьиванны. — По телефону.

Дочь!?

— Соединяйте!

— Папочка, это я. Ты извини, я оставила на тебя Ванюшку, не предупредив толком…

— Ты где? Приезжай домой, немедленно! — ору я так, что в кабинет заглядывает перепуганная Софьиванна. — Мы очень тебя любим и ждем! Ванюшка извелся весь и есть отказывается! — вру я на всякий случай, досадливо отмахнувшись от Софьиванны.

— Пап, я пока не могу. Тут так интересно! Я только теперь начинаю понимать, в чем смысл жизни.

— Мариша!

— Мне теперь почти ничего уже не нужно, ни теледебатов этих дурацких, ни замужества, ни денег… Только по Ванюшке я очень скучаю.

— Маришка, послушай…

— Приходите с ним ко мне, а? Это в кинотеатре «Космос», в большом зале. Правда, вначале нужно кино в малом зале посмотреть, но это недолго.

— Маришка! Да послушай же ты меня!

— Ой, пап, я больше не могу говорить. Телефон здесь только один, а разрешили поговорить сразу многим. Приходите сегодня в пять, я очень жду!

— Маришка!!!

— Абонент положил трубку, — оправдывается Реф. Чтоб тебя…

Парррам, парррам, парррам…

Никуда я не пойду. Привести в малый зал Ванюшку? Еще чего. Соскучишься по сыну — сама придешь, как миленькая. А вот Витюха…

Действовать нужно! Действовать! Все равно как, только бы не изводить себя бесплодными мыслями…

— Реф, я просил соединить меня с Воробьевым. Где он?

— Его телефоны и терминал все время заняты. Я оставил сообщение с просьбой соединиться со мною его электронному секретарю.

Понятно… Славка тоже занимается этой проблемой. Чего я, собственно, хочу? Проверить один-единственный вариант. Скорее всего, вариант-пустышку. Но — тылы тех, кто сейчас, похоже, по-настоящему пытается противодействовать «общему богу», должны быть чисты. Парррам, парррам, парррам…

Все создатели великих империй были полусумасшедшими. Относится ли это и к создателям новых религий? Пожалуй, для своих современников они тоже казались не совсем нормальными людьми.

Парррам, парррам, парррам…

Да, но не переоцениваю ли я Пеночкина? Мое доброе старое правило гласит: лучше пере-, чем недо-. Как его отчество-то? Пеночкин Петр…

— Реф, поройся в файле «личная память». Среди людей, с которыми я когда-то контачил, был некий Пеночкин Петр… Напомни мне отчество и все, что с этим человеком связано.

— Пеночкин Петр Васильевич, жена Элли. Создатель «Тригона». Последний контакт имел место в… тут прочерк. Других данных нет.

Ничего удивительного. В то время я еще вполне полагался на свои собственные мозги, и вводом в «личную память» лишних данных себя не утруждал. Это сейчас, чуть что, дергаю Рефа. И рассказываю ему, в подробностях, о каждом прожитом дне…

Ладно. Поскольку до Воробьева не дозвониться, придется провести поиск за собственные средства. Точнее, за деньги фирмы «Крокус». Что, собственно, одно и то же.

Истратив полчаса драгоценного времени, а также изрядную сумму денег хорошо, что счет придет через две недели, не раньше, уже после того, как из семинарии перечислят первый аванс — я выясняю, что Пеночкин Петр Васильевич ни среди живых, ни среди мертвых жителей Озерца и всех остальных городов и весей Псковской губернии не значится.

Однако… Элли ведь звонила из Озерца. А может быть, попробовать ее отыскать? Элли Пеночкина. Или Нэлли? От какого имени еще может быть уменьшительным — Элли? И фамилия у нее — Пеночкина ли? А если девичью оставила?

Парррам, парррам, парррам…

Белобоков, работавший на ГИВЦе, был явно влюблен в Элли и может о ней что-то знать. Только я не помню даже его имени, не говоря уже об отчестве. Да и было это так давно… Парррам, парррам, парррам…

Сапсанов! Председатель комиссии по расследованию причин аварии на Тригоне» — вот кто все должен знать! И отчет… Отчет комиссии был, который я так тогда и не подписал. И который, кажется, потом приложили к уголовному делу. Потому что комиссия была липовая, подставная, затеянная лишь для того, чтобы убрать меня из Москвы и выявить все мои «преступные» связи… Грибников, следователь из АФБ, думал тогда, что разработка компьютерных вирусов в «осином гнезде» ведется с моего ведома и, быть может, даже под моим руководством…

— Воробьев на связи, — докладывает Реф. — В режиме «видео». На экране действительно появляется славкин острый нос. Боже, на кого он похож! Веки красные, под глазами мешки, непричесан…

— Ты искал меня? Только извини, у меня не больше двух минут.

— Да. Спасибо, что откликнулся, — тараторю я почти с той же скоростью, что и Воробьев. — Мне срочно нужен адрес Петра Васильевича Пеночкина, проходившего по делу о «Тригоне», или его жены Элли, или родителей того или другого, или их дочери. Через компьютерную сеть мне ничего выяснить не удалось.

— Но мы его уже проверяли. Он не совсем адекватно воспринимает действительность и вряд ли связан со всем этим безобразием, — недоумевает Славик.

— Это мой однокурсник. Страшно по нему соскучился и горю желанием повидаться. Помоги, если сможешь.

— Попробую. Кстати, насчет фирм, выпускающих артегомы. Они явно не были готовы к такому повороту событий и еще два месяца назад свертывали производство «хоббитов». А сейчас спешно наращивают объемы. Похоже, они тут ни при чем.

— Спасибо. Тем более я хочу повидаться с Петей.

— Прикрытие от АФБ нужно?

— Ни в коем случае! Они вообще не должны знать, что это мой запрос! машу я обеими руками. — От них не Грибников, случайно, этим делом занимается?

— Он самый, — хмуро подтверждает Воробьев. — Но я не через него буду узнавать. Будь на месте, я сделаю запрос прямо сейчас.

Экран гаснет. Я откидываюсь на спинку кресла, руки — на подлокотниках.

Парррам, парррам, парррам…

А если Пеночкин действительно ни при чем? Но это — единственный след, который я могу проверить самостоятельно. Действовать я должен, действовать! Иначе с ума сойду, переживая за дочь и сына!

 

Глава 14

«Вольвочка», конечно, не лучший вид транспорта для лесных дорог. Но зато я смог выехать из Москвы уже через два часа после того, как Воробьев сообщил адрес: частный дом-дача на Горелом хуторе, в полусотне километров от Озерца. До самого городка — четыре с половиной сотни. Отмахал я их за пять часов. Есть еще порох в пороховницах. Только вот спина болит…

Объехать очередную лужу мешают деревья и я, мысленно перекрестившись, еду напрямик. Не застрять бы…

Но старушка моя ведет себя молодцом. Только в грязи, должно быть — по самые уши. Ничего, голубушка, вычищу я тебя потом, натру до блеска и кусочек сахара дам.

Где-то совсем рядом, вот-вот, должна быть развилка. Налево поедешь попадешь к дому Эллиных родителей. И, если Элли там, вновь голову потеряешь? На старости-то лет? Может, ты только для того и затеял поездку, чтобы Элли повидать?..

Стоп. Слева — очередное озеро. Может, то самое, на берегу которого стоит нужный мне дом. Значит, я не заметил развилку, свернул, подсознательно, налево, и где-то здесь…

Я выхожу из машины, прохожу полсотни шагов по берегу озера в одну сторону, приседаю, пытаясь разглядеть дом между стволами сосен. Прямо передо мной проявляется шляпка боровичка, словно только что выскочившего из-под прошлогодней хвои и свежеопавших листьев. Не до тебя мне, дружок…

Вернувшись к машине, я проезжаю вперед еще метров двести и… попадаю на развилку. Одна лесная дорожка-тропинка огибает озеро, другая тянется прямо. Прямо поедешь — колеса потеряешь? Или тоже голову, но уже в буквальном смысле?

Остановив машину, я раскладываю на коленях карту. Вот она, вторая развилка. Похоже, первую я проскочил, и слева — уже озеро Жеребенец, а не Красотуля, на берегу которой стоит старый дом лесничего, выкупленный много лет назад Эллиными родителями. Наверное, врачи прописали так и не оправившемуся после контакта с «Тригоном» Пете тишину-покой, и Элли привезла его сюда. Бедная женщина! С ее красотой она могла бы блистать на дипломатических приемах, или, на худой конец, в приемной моего офиса. А она…

С трудом развернувшись на развилке, я еду назад, отыскивая теперь поворот направо. Конец августа, грибной сезон. Правда, уже вечер, и все грибники и рыбаки давно дома. Но все равно, странно, за полчаса так и не встретил ни одного человека. И спросить не у кого.

Пропетляв по лесной дороге километров семь-восемь, я, не успев после подъема сбавить скорость, влетаю в очередную мутно-коричневую лужу. Пронесет? Пронесло. Стоп, стоп… Лужа мне уже знакома. Объехал я их с десяток, не меньше, но эта… Та самая, которую с двух сторон обступили деревья, и я уже знаю, что через пару километров справа за деревьями мелькнет голубая гладь: озеро Долгунец, длинное, как сарделька, и примерно так же изогнутое. Значит, я пять проскочил нужный мне поворот. Но здесь не развернешься, придется ехать до озера, там есть развилка.

В очередной раз круто вывернув руль и в очередной раз удачно проскочив «необъездную» лужу, я сбавляю скорость до десяти километров в час и, пригнувшись к баранке, всматриваюсь в стену соснового леса по левую сторону от машины. Допустим, дорога к Горелому хутору заросла травой. Но не деревьями же! Просвет-то между ними — должен быть! Ага, озеро… Жеребенец. Ну да, вот и следы моего разворота: у меня на передних колесах резина новая, с характерным протектором.

Чертыхнувшись, я пару минут ерзаю между деревьями на узкой развилке. Нужно было брать напрокат джип с навигационной системой. «Навстар» точно указала бы мои координаты, и я был бы на Горелом хуторе еще час назад. А так…

На этот раз я засекаю километраж, высвеченный на дисплее бортового компьютера. Что меня, леший водит по лесу, что ли? Не иначе. Вот и знакомая лужа. Ну! Проехали…

Прежде чем развернуться на берегу «сардельки», я сверяюсь со спидометром. Все правильно: между Жеребенцом и Долгунцом, судя по карте, около одиннадцати километров. А ответвление к Горелому хутору — как раз посередине.

Проехав в обратном — то есть в первоначальном направлении — пять с половиной километров, я сворачиваю с дороги налево и пробую лавировать между высоченных сосен. Езда весьма напоминает спуск с горы на горных лыжах. И, похоже, впереди наметился просвет: я вижу клочок закатного неба. Ну, еще пять-шесть поворотов…

Мотор вдруг, безо всяких на то причин, глохнет. Я смотрю на дисплейчик: бензина у меня еще двадцать литров, аккумулятор тоже в порядке. Так в чем дело? Сейчас выясним.

Нажав клавишу «автодиагностика», я слышу молодой приятный голос своей старухи: «Возникла проблема с зажиганием. Не могу запустить двигатель. Нужно проверить свечи.»

Черт… Этого только не хватало. Ночь на носу, а у нее «проблемы с зажиганием»…

Я нехотя вылезаю из «вольвочки».

Нужно будет моей старухе и голос переделать на старушечий. Не так обидно будет выслушивать от нее разные гадости.

Осмотрев свечи и на всякий случай подув на них, я вновь пытаюсь завести двигатель. Но дисплей бортового компьютера почему-то гаснет. Радиоприемник, правда, работает, но треск стоит такой, что я поспешно его выключаю. Наверное, где-то поблизости бушует гроза. Сквозь открытое окно я начинаю слышать зловещий шум леса, потревоженного вечернем ветерком. Солнце уже зашло, вот-вот станет совсем темно. На всякий случай я вынимаю ключ зажигания.

Надо бы проверить электропроводку, но еще раз вылезать из машины мне что-то не хочется. Ну очень не хочется.

Где-то совсем близко ухает филин, и я вздрагиваю.

А, ладно… Сейчас наглухо закрою все двери и окна. К утру, конечно, станет прохладно, но я на случай ночевки прихватил с собой одеяло, и в термосе еще плещется кофе. А в «бардачке», помнится… Ну да, здесь у меня обычно хранится плоская бутылочка с коньяком. Перезимуем!

Разложив сиденье, я снимаю пиджак и наплечную кобуру с пистолетом, надуваю прихваченную на такой случай подушечку, укрываюсь одеялом и устраиваюсь поудобнее.

Так где же этот Горелый хутор? Завтра, прямо с утра…

За боковым стеклом мелькает какая-то тень. И почти сразу же в салон пытается заглянуть свирепое лицо, чуть не до самых глаз заросшее косматой, давно нечесаной бородой. Леший!

Я вскакиваю, лихорадочно вспоминая, куда сунул кобуру.

— Послушайте! — стучит костяшками пальцев по стеклу леший. — Не нужно здесь оставаться! Уезжайте!

Я, наконец, нащупываю завалившуюся под сиденье кобуру, вынимаю пистолет, демонстративно снимаю его с предохранителя и только после этого чуть-чуть опускаю стекло.

— Что надо?

— Уезжай, говорю! Гиблые эти места! И пукалка твоя не поможет. Уезжай!

— Почему — гиблые?

— Никто не знает. Раньше все было нормально, но два года назад что-то случилось, и отсюда даже зверье поуходило. И птицы все улетели. Только филин Борька остался. Уезжай! А то придется твою развалюху со дна озера доставать. Вместе с тобой.

— Но-но! Ты меня не пугай, я уже пуганый! — хорохорюсь я.

А ведь и в самом деле, пуганый. Такого страха и ужаса, какие сеял вокруг себя «Тригон», даже спасатели ни до, ни, я уверен, после не испытывали. Вряд ли и этому «лешему» — леснику, судя по всему — приходилось переживать что-то подобное.

И хорошо, что не приходилось.

— Пуганый, говоришь? А ты попробуй в сторону Красотули еще метров десять пройти. Тогда и поймешь, пуганый ты аль нет. Хотя нет, не надо, спохватывается лесник, видя, как я решительно надеваю пиджак. — Тебя наверняка кондрашка хватит — и что я тогда с тобой делать буду? Уезжай, говорю тебе, уезжай!

— Я бы и рад, да у меня машина не заводится.

— А ты откати ее метров на пять назад, к дороге — как лихая бабенка заведется, не насытишь потом!

— А сам-то ты — не боишься? — интересуюсь я, вновь надевая кобуру.

— Еще как боюсь, — чистосердечно признается бородач. — Но, во-первых, я к этим местам лесником приставлен. При исполнении, значит. А во-вторых кому-то надоть людей беречь? Губошлепов разных, шляющихся где ни попадя.

— От кого беречь-то, если все зверье отсюда ушло?

— Это верно, и лоси и кабаны, и зайцы — все ушли. Только волки голодные воют, слышь? Была одна пара для порядку оставлена, а теперь их десятка полтора уже. Из дальних лесов пришли. Только не от них-то вся страсть. А — от дьявола. Гнездо у него в этих местах, похоже — как раз Горелом хуторе.

И в самом деле, откуда-то издалека, со стороны Жеребенца, доносится тоскливый, доводящий до озноба души вой.

— Там люди-то живут, на хуторе? — задаю я, наконец, главный свой вопрос.

— Может, и живут, — пыхтит лесник, помогая мне откатить машину. Последние метры я ехал чуть в горку, так что обратно «ехать» совсем не сложно. — Только их, жильцов-то, уже с полгода как никто не видел. Продукты им на грузовичке одна фирмочка возит, только у «газели» этой мотор и не глохнет. А кому возят, сколько там людей — не говорят.

— Что за фирма-то? Название не помните?

Приоткрыв переднюю дверцу, я выворачиваю руль вправо, чтобы машина могла обогнуть высокую сосну. Хорошо еще, ночь лунная, все видно.

— Может, и не фирма вовсе. Престарелая «газель» у них, с белой кабиной. Ездят всегда вдвоем, молодые парни. Похоже, из общества молчальников. Раза три я с ними пытался побеседовать. Помолчат, помолчат и уедут. Ты, это, уже можешь заводить. Отсюда она пойдет. Только один-то из машины — не вылезай! Езжай, езжай, подобру-поздорову. Езжай, пока жив…

Я усаживаюсь в «старуху» и успеваю заметить, как лесник широко крестит и меня, и машину. «Вольвочка» и в самом деле заводится с полуоборота. Как лихая бабенка.

Ну что же, кое-что я узнал. И — весьма существенное узнал. Считай, самое главное…

 

Глава 15

Включив свой мощный «пилигрим» в телефонную сеть, я удовлетворенно откидываюсь на спинку жесткого гостиничного стула.

Ну что же, будем ждать поклевки. Долго пришлось мне удочку разматывать. Два дня крутился, как белка в колесе. Но зато все сделал: и реклама в местных телегазетах и по радио повторяется каждый час, и на бензоколонках плакаты… Фирма «Крокус» предлагает всем любителям и профессионалам, понимающим толк в компьютерах, новейший мощный «Ранет» и всю периферию к нему. Поставка со склада в Москве в течение двух суток, гарантия 99 лет… Дальше следует перечень заказных сервисных устройств, начиная от специального стола и кончая спутниковой антенной для включения в компьютерную сеть хоть с движущегося автомобиля, хоть из домика в глухом лесу. И все это — по баснословно низким ценам. Голубая мечта любого хакера. Или придурка вроде Пеночкина. Не может быть, чтобы не клюнул. Или он сам заинтересуется, или двое парней, разъезжающих на престарелой «газели».

Звонок. В примитивном режиме «телефон». Ничего не поделаешь, провинция. Или — не хотят засвечивать свои рожи?

— Это фирма «Крокус»?

— Да, ее временное представительство.

— А посмотреть на все это железо — можно?

— Пожалуйста! Что именно вас интересует? Пока вы идете, я приготовлю нужные материалы.

— Источники автономного питания. Лучшее, что на сегодняшний день есть. Беспроводной адаптер. Ну, и еще кое-какие мелочи.

— Прекрасно. А с кем я имею дело?

— Я оставлю вам визитную карточку.

Ну, что же, можно и так. Только вот ни на источники, ни на ИКадаптер никаких материалов у меня с собой нет.

Позвонив Скрипачеву, я запрашиваю у него мультимедиа-проспекты, отшиваю двух «чайников», решивших почему-то, что «Ранет» — это игровой компьютер, выкуриваю пару сигарет. Так где же моя золотая рыбка?

Золотая рыбка оказывается долговязым молодым человеком с усами, двумя темными струйками стекающими по краям рта до самого подбородка. Одет он в модную «сушенку», в руках — дорогой кейс.

Я запускаю на экран «пилигрима» материалы, полученные полчаса назад от Скрипачева: внешний вид, параметры, источник без корпуса, отдельные платы в разных ракурсах… Разрешение экрана «пилигрима» такое, что изображения практически неотличимы от оригиналов. Пока «золотая рыбка» вникает в детали, я изучаю его «визитку».

Гостич Анатолий Олегович, заместитель директора фирмы «Комтех-сервис». Адрес, телефон, факс. Все, как положено. А на рекламной брошюрке, прославляющей «Комтех-сервис» — отделение банка и номер расчетного счета. Прекрасно.

Переместившись невзначай поближе к окну, я ищу на гостиничной стоянке престарелую «газель». И не нахожу. Ничего удивительного, на грузовичке ему везти нечего. Пока оплатит, пока я из Москвы источник привезу…

— Ну что же, нас устраивает и товар, и цена, — выносит, наконец, свой приговор Анатолий Олегович. — Куда перечислять деньги и когда вы его сможете доставить?

В ответ я протягиваю рекламный проспектик своей фирмы.

— Поставка в течение двух суток после оплаты. Номер счета и банк здесь указаны. А инфракрасную систему обмена вы не будете смотреть?

— Спасибо, нет. У нас уже установлена, «Гольфстрим», сверхширокополосный канал.

Ого… Это для чего же им между компьютерами такие бешеные потоки информации гонять? Было «тепло, тепло», а теперь уже «горячо!» Похоже, я на правильном пути.

— Ваша фирма как, всерьез здесь хочет обосноваться? интересуется замдиректора, отходя от «пилигрима». Я немедленно вывожу на встроенный принтер счет: один «вечный» источник, поставка срочная.

— Ну, если дела пойдут хорошо…

Гостич, спрятав счет в кейс, говорит, почему-то вполголоса и оглядываясь:

— Здешний компьютерный рынок поделен… Наша фирма, из местных, и то еле-еле… У вас могут быть крупные неприятности…

— Скорее неприятности могут быть у тех, кто мне грозит неприятностями! — громко и весело заявляю я. — И как скоро вы собираетесь оплатить счет?

— Может быть, даже завтра, — уже нормальным голосом говорит Анатолий Олегович и, протянув мне на прощание руку, удаляется.

Я немедленно подхожу к окну.

Гостич, выйдя из гостиницы, пару раз оглядывается на вход в нее, потом один раз, прикуривая, на окна, и исчезает за углом.

Похоже, счет оплачен не будет. И вообще этот Гостич к Пеночкину не имеет отношения. Просто шеф его послал, пытаясь в зародыше подавить конкуренцию. А так все хорошо было задумано! Что бы ни приобрела эта фирма для Пети — источник бесперебойного питания, «голифстрим» или спутниковую антенну — в любом приборе я устроил бы запрограммированную неисправность. Делается это просто: одна из плат заливается электролитом от якобы протекшей старой батарейки, на самом деле — раствором хлорного железа строго определенной концентрации с добавками для растворения лака. Ровно через трое суток плата выходит из строя. Я, с заранее припасенной точно такой же платой, приезжаю на гарантийное обслуживание. «Поле ужаса» Пеночкину придется на время снять. А дальше… Дальше — момент истины, бабушка приехала. На крайний случай — старенький «Макаров» в кобуре под мышкой. Но… Впрочем, еще не все потеряно.

Включив «пилигрим» и положив перед собою рекламный проспект фирмы «Комтех-сервис», я осторожно начинаю «игру». «Игра» эта опасна по двум причинам. Во-первых, потому, что противозаконна. Но это — полбеды. Если меня и схватят за руку — не страшно. Пока правосудие раскачается… Опять же, никакого финансового ущерба фирме «Комтех-сервис» я причинять не собираюсь. Но если о телодвижениях моего «пилигрима» догадается директор этой фирмы или любой ее служащий… Вот тогда у меня действительно могут быть крупные неприятности.

Парррам, парррам, парррам…

Как же они заблокировали вход в свою базу данных? Разблокировать его для старого охотника на вирусов — не проблема. Но вот не засветиться при этом…

Я стараюсь действовать предельно осторожно. Медленно, но верно таков правильный девиз на текущий момент.

Ага, вот. Это, конечно, коммерческая тайна. Совать свой нос в чужие дела нехорошо. Но в интересах более важного дела…

Итак, за последний год фирма «Комтех-сервис» поставила некой госпоже Дружининой Н.А. следующее: супернейрокомпьютер «Соломон», мощную солнечную батарею, модем и антенну для включения в компьютерные сети непосредственно через спутник, всевозможные сенсоры и датчики для артегомов — несколько сотен штук, инфракрасный канал обмена «гольфстрим». И еще много всякой всячины. Например, целую коллекцию шлемов — для мотоциклистов, автогонщиков, хоккеистов, скейтистов, а также каски для шахтеров и строителей — по 4 штуки разных размеров каждого наименования. Это зачем, чтобы компьютер на голову не упал? Или Пеночкин опасался падения спутника? Учитывая Петину полунормальность, все что угодно можно предположить.

Шлем, шлем… В этом что-то есть. Пятнадцать лет назад, сидя перед монитором взбесившейся тройки суперкомпьютеров «Тригон», Петя впал в транс, из которого, в сущности, так потом и не выпал. Похоже, в этот раз он решил подстраховаться. Что делает шлем? Если его металлизировать снаружи или изнутри, то — экранирует головной мозг. Правда, желательно этот шлем еще и заземлить. И будь у меня позавчера на голове такая «шапка», я смог бы запросто проникнуть в Петино логово, не опасаясь еще раз испытать на себе воздействие «фобоса и деймоса», как назвал эти страх и ужас один спасатель. И тогда мне не понадобился бы «вечный» источник со встроенной неисправностью, и еще трое суток терять не пришлось бы. А в том, что это все приобретено Пеночкиным, сомневаться не приходится, ведь Дружинина девичья фамилия его жены.

Интересно, где он такие деньги взял? Если все это сложить да подытожить — получится, что моя «сорокаградусная» фирма и за год столько не зарабатывает. А тут — полубольной псих-одиночка…

 

Глава 16

Просыпаюсь я среди ночи от, как мне показалось, скрипа входной двери. Вечером я ее тщательно закрыл, равно как и окна, и приставил к двери оба приписанных к одноместному номеру стула. Неужели…

Додумать я не успеваю. На фоне окна мелькает какая-то тень, я пытаюсь вскочить, но уже поздно. На голову мне натягивают одеяло и придавливают сверху чьей-то грузной тушей. Единственное, что я ухитряюсь сделать — это поджать под себя ноги и прикрыть локтем правой руки печень.

Бьют меня не очень больно. Не чтобы покалечить, а чтобы запугать. И не долго почему-то. Очень скоро туша перестает давить на меня — и это плохо, потому что остаются беззащитными почки — я пытаюсь пошевелиться…

— Чего он молчит-то? — слышу я чей-то приглушенный шепот. Мы его… не того? Не перестарались?

В ту же секунду мне по спине, между лопаток, наносят ладонью такой удар, что я, разом выдохнув весь воздух, начинаю, захлебываясь, глотать его, словно умирающий от жажды — воду. В груди у меня что-то булькает, в горле хрипит.

— Живой, я же не трогал его, — равнодушно комментирует второй приглушенный голос. И, уже прямо мне в ухо, добавляет:

— Чтобы завтра же и духу твоего здесь не было. А влезешь еще раз в чужие файлы — убью!

Снова чуть слышно скрипит дверь, в коридоре стихают шаги…

Отдышавшись, я пытаюсь встать — и не могу. Потому что меня крепко-накрепко прикрутили к кровати веревками.

На руке начинает тревожно пиликать «слуга»: кто-то пытается угнать мою «вольвочку».

Ловко они меня…

— Помогите! На помощь! Кто-нибудь!

Ору я до тех пор, пока не начинаю задыхаться: воздух под одеяло, которым меня накрыли с головой, поступает плохо. Да и слышно меня…

Нет, услышали. В дверь стучат.

— Отсюда кричат, что ли? — доносится до меня раздраженный мужской голос.

— Скорее, из преисподней, — отвечает другой.

— Тут на ручке табличка повешена: «Просьба не беспокоить», — говорит первый. — И дверь изнутри закрыта. Ну ты, дурноватый, не мешай людям спать!

— Взломайте дверь! Откройте! — кричу я.

— Не ори, дурень! — снова советует первый голос. — А то откроем — сам не рад будешь. Таких кренделей навешаем… Сейчас, позовем дежурную.

Я облегченно замолкаю: дышать уже нечем. Сейчас, сейчас… Придет дежурная, высвободит меня отсюда, я вызову милицию, напишу заявление… Первым делом следователь поинтересуется, кто бы это мог быть, кому я перебежал дорогу. Я скажу — фирме «Комтех-сервис». И что они тебе сделали? Ну, поколотили малость. Как-то странно поколотили: похоже, у меня даже синяков не будет. За это они получат в лучшем случае по году условно. Ну, еще штраф Потом следователь поинтересуется, что именно сделал «Комтех-сервису» я. О том, что я влез в их базу данных, я конечно, промолчу. За такое срок сейчас дают настоящий, не условный. Но доказать это мои конкуренты не смогут. Так что придется им иметь дело со следователем, придется. А я тем временем спокойно..

Меня вдруг бросает в горячий пот. И не потому, что под одеялом так уж жарко. «Пилигрим»! Он автоматически запоминает до полусотни последних операций — на случай их повторения, за счет этого получается солидный выигрыш в быстродействии. Вчера, обрадовавшись, что вышел на след Пеночкина, я забыл замести следы. То есть там, в сети и в чужих файлах, не один десяток которых мне пришлось просмотреть, чтобы найти нужные, — там я все подчистил. А в своем компьютере…

Если незваные гости прихватили его с собой — у меня действительно могут быть крупные неприятности.

Когда меня — потного, жалкого, полузадохнувшегося — наконец вызволяют из-под одеяла, я, нимало не стесняясь дежурной, первым делом ищу свой компьютер.

И не нахожу его.

— Так что здесь все-таки произошло? — второй раз спрашивает дежурная, стараясь не смотреть на мои голые ноги. Вместе с нею в номер вошел еще какой-то хмырь — то ли вахтер, то ли местный столяр-слесарь-сантехник. Он озабоченно осматривает покореженную дверь.

— Да так… Друзья надо мной подшутили, — говорю я.

А пистолет?! А документы?! А деньги?! А машина?!

Уже натянув было одну брючину, я поспешно ковыляю к окну, потом к пиджаку, висящему в шкафчике… Уф!.. И «вольвочка», и пистолет, и бумажник на месте. Благородные попались конкуренты. Или, как сейчас принято говорить, «партнеры по бизнесу». Правда, сотовый телефон они забрали. Не потому, что это — большая ценность, а чтобы лишить меня оперативной связи.

— И в форточке стеклорезом дырка вырезана! — изумленно говорит хмырь.

— Ну и шуточки у ваших друзей! — возмущается дежурная, пытаясь отодрать от одеяла широкую липкую ленту, какими обычно заматывают пластмассовые трубы, чтобы не текли. — Кто возмещать убытки будет? Замок, дверь, стекло, одеяло!

— Включите все в счет. Я сегодня утром съеду. Который, кстати, час?

— Три ночи, — говорит хмырь. — А как они ухитрились выйти и закрыть дверь изнутри? — недоумевает он.

— Двое вышли через дверь, третий через окно, — мгновенно нахожу я ответ на эту простенькую задачу. — Видите, открыто. А я вечером закрывал даже форточку.

Подумаешь, одеяло, дверь, стекло… У меня «пилигрим» сперли, вот это действительно… И потребовать я его назад не смогу, вот ведь какая штука. Во избежание крупных неприятностей. А может быть, это не конкуренты мне мешают, а — Пеночкин?

* * *

Убрался я, конечно, только из гостиницы. Что они меня, за мальчика держат? Пока не разберусь с Пеночкиным — никуда из Озерца не уеду. А с этими, из «Комтех-сервиса, мы еще расквитаемся. За все — и за «пилигрим», и за вскрытую «вольвочку». В машине они пытались выломать бортовой компьютер. Но не выломали: он у меня в стальном кожухе, приваренном к раме. А вот автомобильную телерадиомагнитолу они у меня забрали.

Скрипнув зубами, я нажимаю на педаль газа.

И противоугонный комплекс не помог. Есть у них, видать, специалист… Нет, насчет грабежа машины я прямо сегодня заявлю. Уж «вольвочка»-то из-за «пилигрима» не должна страдать.

Первым делом я отправляюсь на местный почтамт. Обе кабинки видеосвязи заняты, и мне приходится довольствоваться режимом «псевдовидео». Зато без очереди.

К счастью, Скрипачев оказывается на месте. Софьиванне пришлось бы вдвое дольше объяснять, а это все — деньги…

— Костя, мне нужен парик, максимально похожий на мою шевелюру, но не простой, а на основе из токопроводящей ткани. Электросан называется. Запечатлей меня в разных ракурсах. И еще. Шляпу я купил себе недавно шестидесятого размера. Хорошему мастеру фотографий и этой цифры должно быть достаточно.

Вертя головой перед объективом телекамеры туда-сюда, я одновременно продолжаю:

— Это не все. Еще мне нужна рубашка, сшитая из такой же ткани, желательно светло-голубая, и брюки. Размер по воротнику сорок два, рост сто восемьдесят четыре, размер брюк пятидесятый.

— Понял, шеф, — не задает лишних вопросов Костя. Терминал работает в режиме 'псевдовидео», и губы Скрипачева, когда он говорит, не двигаются. Зато на следующем кадре он уже улыбается.

— И это еще не все. Мне нужны носки из той же ткани и обувь, типа спортивные туфли, на токопроводящей резине. Общая идея понятна?

— Вполне, — отвечает Костя. — Ты решил заземлиться, подобно корпусу компьютера.

— Вот-вот. Я — корпус компьютера, — усмехаюсь я.

— А что с «вечным источником»? Брать или обождать?

— Обожди. Но будь готов взять в любую минуту и тут же выехать с ним в Озерец. Вместе с париком и прочей одеждой. Все это я хотел бы получить завтра утром. Если не понадобится везти источник — передашь все остальное с проводником поезда здешнего формирования. У меня пока все.

Купив там же, на почтамте, местную газетку, я на последней странице нахожу примерно дюжину предложений о сдаче квартиры, в том числе и на короткий срок. Однако, вернувшись к машине, не спешу трогаться с места.

А что, если эти, из «Комтех-сервиса», за мной следят? Не хочется подставлять хозяев квартиры, которую я собираюсь снять. Но еще больше не хочется возмещать им неизбежный ущерб, если на меня опять наедут. Этот вариант, с учетом того, что я сейчас собираюсь сделать, совершенно не исключен.

Подъехав к ближайшему автомату, я набираю номер фирмы «Комтех-сервис» и требую к телефону заместителя директора Гостича.

— Его нет, — отвечает какая-то девица плачущим, как мне показалось, голосом.

— А с директором я могу поговорить?

Счас мы с ним побеседуем… Он от меня такое услышит, что уже к вечеру вернет и «пилигрим», и автомобильный телерадиокомплекс, и тем более сотовый телефон. Ведь если я смог влезть в секретные файлы, чтобы просто ознакомиться с их содержанием, я могу, наверное, и малость пересортировать в них информацию, не правда ли? И, более того, смогу впредь делать это регулярно. Тем более, если они что-то вякнут про незаконное вторжение в их базу данных. Только следы замету более тщательно.

— Директора тоже нет… — ревет теперь уже в голос на том конце провода девица. — Они все ушли в храм «новой веры», а меня оставили… Я тоже хочу-у-у…

— Не плачь, девочка! А то из леса придет злой «общий бог» и съест тебя!

Однако…

Повесив трубку, я сажусь за руль «вольвочки» и медленно еду в сторону от центра, выискивая ближайший скверик. Пенсионеры принимают меня за своего, а в условиях почти полного отсутствия источников информации их сетования и воркотня могут оказаться весьма полезными. Ага, вот.

Захватив с собой газету, я тщательно запираю «вольвочку» и выбираю место на скамейке так, чтобы машина была у меня на виду. Мне хватает каких-то двадцати минут, чтобы выяснить: а) сливочное масло раньше было намного вкуснее, б) до вчерашнего дня верующих в «общего бога» в городе почти не было, в) но сегодня прямо с утра все словно с ума посходили, г) храму «новой веры» только за сегодня пожертвовали столько денег, что, если бы их перевести на пенсии…

Я медленно возвращаюсь к своей ограбленной и униженной старухе.

Похоже, до вчерашнего дня этот городок был единственным, который еще на охватила зараза «новой веры». И я дал Воробьеву и Черенкову совершенно неправильный совет — искать регион, в информационной ауре которого чаще всего используются слова, относящиеся к артегомам и «общему богу». В центре урагана — всегда штиль.

Но сегодня и здесь — девять баллов.

И как это все понимать?

А очень просто: «глаз» урагана сдвинулся, переместился в другой город. Или страну. Какую? Теперь это будет не сложно узнать.

 

Глава 17

Дозаправившись на случай, если леший вновь начнет водить — точнее, возить, да еще на моей же машине, тратя при этом мой же бензин! — меня по лесу, я снова еду в сторону Горелого хутора. Но интуиция подсказывает, что на этот раз я в него попаду. Центр урагана сместился…

Проехав Долгунец и миновав знакомую, как глазам ладонь, необъездную лужу, я сбавляю ход и… И вовремя. Вот он, съезд налево. И вполне отчетливая дорожка-тропинка между сосен.

Озеро «Красотуля» должно быть в примерно в полукилометре от поворота. Да, все без обмана: вот озеро, вот и старый дом лесника на его берегу. Участок обнесен новым деревянным забором, на высокой мачте машет лопастями-крыльями ветряк. Последней модели, между прочим, с жутким коэффициентом полезного действия.

Посигналить, что ли?

Уняв преждевременную радость, я оставляю машину метрах в пятидесяти от ворот, закрываю дверцы, и, расстегнув на всякий случай кобуру, подхожу, к воротам.

Они, конечно, на замке, калитка тоже закрыта. Эх, вспомним молодость…

Отыскав место, где забор выглядит менее неприступным, я разгоняюсь, хватаюсь за его верхний край и, отчаянно елозя по доскам ногами, перепрыгиваю на ту сторону. Старость не радость… Так и ноги поломать можно…

Дверь дома, помимо врезного, закрыта на огромный висячий замок. Опоздали вы, батенька… Вот и свежие следы грузовичка перед крыльцом, и следы поспешного отъезда: обрывки каких-то бумаг, веревок, кукла «Барби» с оторванной ногой…

Окна на первом этаже закрыты ставнями. А на крыше мансарды… На такие кронштейны устанавливают обычно антенны спутниковой связи. На те, что рядом — солнечные батареи. Очень мощные солнечные батареи.

А внутри дома? Что интересного может быть внутри? Нехорошо, конечно, входить без приглашения. Но раз уж я сюда приехал…

За домом, как я и ожидал, прячутся нехитрые дворовые постройки: «скворечник» с вырезом в форме повернутого сердечка на узкой двери, сарай, еще один. Похоже, во втором когда-то держали скот. А в первом…

Подойдя и примерившись, я наношу свой любимый удар «сезам». Дверь сарая послушно распахивается. Отыскав среди садового инвентаря заржавленный ломик, я возвращаюсь к дому, срываю с петель ставень, разбиваю окно.

Дом брошен явно впопыхах. Мебель старая, хлипкая — ее вообще всю оставили. Спальня… Сюда я заглядывать, пожалуй, не буду. Все, что меня интересует — это Петин кабинет. Или рабочая комната. Судя по результатам, он последнее время работал, и очень результативно работал, гад!

Искомое я нахожу в мансарде. Она довольно просторная, на три света. Монтажный стол, верстачок, письменный стол… Где у него стоял мощный нейрокомпьютер? Скорее всего, в этом углу… На монтажном столе — россыпь сенсоров для артегомов. Новейшие, пленочные, в основном — датчики магнитных и электрических полей. «Артегомы — разведчики человечества на пути в будущее! Они видят и слышат в других диапазонах! Артегом — лучший друг человека!»

Тьфу ты… Петя так и продолжал этим заниматься. Артегомами то есть. Только вот — чем конкретно? Почему это привело в конце концов к массовому психозу, названному «верой в общего бога»? Я ведь совершенно случайно ускользнул из хитроумно расставленных сетей. Вместе с другими артегомоненавистниками и… и пьяницами. Не выпей я перед просмотром клипа о «чебурашках» рюмку коньяку — точно уже был бы в храме «новой веры»…

В углу, под скошенной стеной, я обнаруживаю целую груду шлемов. Некоторые — со следами обработки. Похоже, именно на внутреннюю поверхность Петя ставил сенсоры, в эти вот углубления. Не менее чем по полутысяче с каждой стороны. Или по тысяче? Аж в глазах рябит. Но по меридиану хоккейного шлема, от затылка до лба — нейтральная полоса. И что сне значит?

Захватив шлем и горсть сенсоров, я спускаюсь вниз.

Поочередно зажигая в полутемных комнатах свет и не забывая потом гасить его, я захожу в детскую, в гостиную… В камине — несколько обугленных поленьев, клочки полуобгоревших бумаг.

В прошлый раз Пеночкин с помощью «Тригона» хотел заглянуть в будущее, чтобы, вернувшись в настоящее и выверив с учетом полученного знания курс, заняться «счастливизацией» всей страны. Что с помощью шлема, напичканного сенсорами, собирается Петя увидеть на этот раз? А может быть, не собирается, а уже наблюдает?

Несколько полуобгорелых листков бумаги в камине привлекают мое внимание.

Они исписаны красивыми круглыми буквами, почерком записной отличницы. Я эту манеру писать еще двадцать пять лет назад запомнил…

Вытащив из пепла несколько листочков, я подхожу поближе к старомодной трехрожковой люстре и достаю из кармана очки. Пользуюсь я ими только в исключительных случаях. Зрение слабеет, дальнозоркость прогрессирует, но я не сдаюсь.

«…жалко его. Однако и у жалости бывают пределы. Вчера он не снимал «шапку» целый день. И не сказал мне за весь день ни слова. Только улыбался все время — как тогда, после «Тригона»…

…ездит за ним, как собачонка, по всему участку. Проводов теперь нет, и шлем он не снимает даже ночью. Я хотела помыть ему голову, но он наотрез отказался. Сказал: «Через две недели, после того, как эгрегор полностью сформируется. Что такое эгрегор (или игрегор?), как обычно, объяснить не соизволил…

…удалось продать. Пенсия плюс процент от реализации этих программ кажется, получается вполне прилично. Наконец-то выбьемся из нищеты. Анечке замуж пора, но голую-босую кто ее возьмет?»

Я лихорадочно роюсь в камине, потом рыскаю по комнатам, поднимая все бумажки подряд и отыскивая среди них листочки, исписанные красивым ровным почерком.

Дневник на бумаге! Только Элли такое и могла… Во-первых, личных дневников никто сейчас не ведет — не те времена. Во-вторых, все нормальные люди деловые записи хранят зашифрованными, в файлах «личная память» своих компьютеров. В них можно легко найти любую информацию, задав два-три ключевых слова. Но чтобы на бумаге… Ага, вот еще:

«…мой единственный свет в окошке, — даже она меня не понимает: «Он же эгоист! Потратил все деньги на компьютер! Он не любит нас, мама! Мне замуж пора, но кто меня без приданого возьмет? Не в двадцатом же веке живем… У вас нет ни обеспеченных родственников, ни друзей, ни даже просто богатых знакомых. Где мне искать жениха? На панели?» Господи, в наше время все было по-другому…

…люди должны быть счастливы. И артегомы — они ведь тоже люди! — не исключение. Мы с тобой их породили, мы. Нам и отвечать за них. И я знаю, как сегодня сделать всех людей счастливыми.» Тут я не выдержала и сказала: «Ты бы вначале обо мне и Анечке подумал. Пусть не счастливую, но хотя бы просто нормальную жизнь для нас сделай. Сколько еще мы будем жить в этой глуши?» А он: «Сделаю непременно! И гораздо быстрее, чем ты думаешь!..»

Убедившись, что ни одного подобного листка в комнатах больше нет, я бережно укладываю все найденные в бумажник, прихватываю с подоконника оставленный было шлем с выемками под сенсоры и, тщательно погасив повсюду свет, вылезаю через разбитое окно. Ставню я прилаживаю на прежнее место. Она покачивается, конечно, и теперь не нужен лом, чтобы еще раз влезть в дом. Однако на полную ликвидацию последствий учиненного погрома у меня нет времени. Пеночкина нужно найти, и как можно быстрее. Жаль, что сотовый телефон украли. Но все равно, сейчас домчусь до Озерца, позвоню Воробьеву… А потом — в Москву, в Москву, в Москву…

 

Глава 18

Вернувшись в Озерец, я первым делом оккупирую почтамт. Звонки, звонки, звонки… Ни Воробьева, ни Черенкова нет на месте, и, самое странное, не отвечают их электронные секретари. А сотовая связь? А радиотелефоны, по которым можно отвечать, пардон, даже сидючи на толчке?

Зато у меня на фирме порядок: Софьиванна на месте, Скрипачев в семинарии, дела идут полным ходом. Правда, падре второй день на работе не появляется. Как в воду канул. Вот и приходится Скрипачеву за него отдуваться.

Ничего страшного. Скрипачев — двужильный, выдюжит. Зато получит очередную премию. За хорошую работу я и плачу хорошо, это все знают.

Юлька, невестка, уже немного успокоилась. Витюха так и не появился, хотя два раза звонил и требовал, чтобы она пришла в храм. Она не пришла. Первый раз Витюха обиделся, второй разозлился.

Ладно. С этого бока у меня все более-менее. Только вот Юлька…

Что-то она быстро успокоилась. Привыкать начинает к одиночеству. А что, если ей хватит двух-трех недель, чтобы — совсем привыкнуть?

Напоследок я звоню бывшей жене. В тайной надежде, что трубку снимет не она, а Ванечка. Много ли деду нужно? Услыхать несколько забавных фраз от любимого внука, да… да заманить какую-нибудь бабенку в свою одинокую постель. Но отвечает мне не Ванечка и даже не Алена. А — Крепчалов Виталий Петрович, Витек, мой бывший директор и нынешний министр. Я его голос узнаю мгновенно, что, в общем-то, неудивительно. Он мой — тоже. Что отчасти приятно.

— Ты?! — кричит, по привычке, Витек. — Мы тут с ног сбились, разыскивая тебя! Немедленно возвращайся в Москву!

— Подожди, не горячись, — осаживаю я Крепчалова. Моя фирма — частная, и подчиняется министру настолько косвенным образом, что ни о каких приказах не может быть и речи. А с учетом того, что Витек еще и жену у меня увел, я вообще имею право с ним не разговаривать. И не разговаривал бы, если бы не внук. — Вначале расскажи, как там Ванечка.

— Ванечка-то хорошо, я плохо, — сердито выговаривает мне Крепчалов. Твоя Алена подалась в храм «новой веры!» Я ее дважды приводил оттуда, и дважды она опять туда сбегала. Вот и пришлось чуть ли не на няньках с вашим Ванечкой сидеть. Но сейчас он в круглосуточном детском садике, министерском, ты не волнуйся. И немедленно возвращайся в Москву! Озерец это далеко?

— Полтыщи километров. А зачем — в Москву? Мне и здесь хорошо.

— Ты что, телегазеты не смотришь, радио не слушаешь?

— Не-а. Надоели мне ваши артегомы.

— Пеночкин в Москве. Похоже, всю эту кашу заварил он. А достать его мы не можем. Как приедешь — срочно ко мне.

— Да пошел ты…

Давно я хотел выдать эту фразочку, очень давно. Но все ситуации подходящей не выпадало. После «Тригона» не было еще случая, чтобы я хоть зачем-нибудь понадобился Витьку. А без такого условия фразочка не звучит, совсем не звучит. Зато сегодня…

Торжественно повесив изумленно замолчавшую трубку, я возвращаюсь к своей «вольвочке». Следующим пунктом программы было — наведаться в здешнее отделение милиции, пожаловаться на то, что обокрали мою нежно любимую старуху. Уж это-то я могу сделать, не боясь, что в ответ выставят мой «пилигрим», незаконно вторгшийся в чужую базу данных. Точнее, мог бы сделать. Но не стану. Бог с нею, японской телемагнитолой. Петя в Москве, и даже Крепчалов уже знает, что увел моих детей в храм «новой веры» — он, Пеночкин. Времени мне терять никак нельзя. Потому что каждый лишний час пребывания Маришки и Витюхи в храме может сделать их возврат к прежней жизни невозможным. Петя ведь, после контакта с трехполушарным «Тригоном», так и не вернулся к нормальной жизни.

Решительно повернув в замке ключ зажигания и отчаянно сигналя, я выезжаю со стоянки возле почтамта и поворачиваю колеса в сторону шоссе «Москва-Рига». Правда, пока до него доберешься… Два железнодорожных переезда нужно проскочить, а вдруг поезд?

Переезды я проскакиваю благополучно, аккуратно вписываюсь в поворот на развязке и — вот оно, четырехрядное шоссе! Давно моей старухе не удавалось таи порезвиться!

Внимательно следя за дорогой, я не забываю посматривать и в зеркало заднего обзора. Не сел ли кто-нибудь на хвост? Действительно ли меня решили припугнуть ребята из «Комтех-сервиса», видя во мне опасного конкурента, или это все — лишь прелюдия к гораздо более серьезным акциям? Тогда, с «Тригоном», тоже все начиналось довольно безобидно. А кончилось… Может, потому Крепчалов и жаждет видеть побыстрее меня в Москве? Приеду — а там уже следователь: «Это ваш «пилигрим»? Объясните, гражданин Полиномов, каким образом попала в него секретная коммерческая информация фирмы «Комтех-сервис»?»

Мое внимание привлекает серебристая «хонда», вот уже минут пять не пытающаяся обойти старуху. Чуть снизив скорость, я спокойно жду, пока она меня обгонит. Но на всякий случай вытаскиваю из кобуры пистолет и кладу его на соседнее сиденье.

«Хонда», однако, обгонять меня не намерена.

Тогда я вдавливаю педаль газа до отказа. Только бы на гаишников с радаром не нарваться. И в кювет не слететь: устал я за эти дни изрядно. Хоть и время еще не позднее, и за руль не так давно сел, а в глазах уже нет-нет да и промелькнут черные мурашки, и под веки словно песка кто насыпал.

Отставшая было «Хонда» вновь появляется в сотне метров позади, едва я перехожу на крейсерскую скорость.

Ах, так…

Я решительно сбавляю скорость: 120, 100, 30, 60, 40…

«Хонда» делает тоже самое.

Тогда, резко затормозив, я хватаю с соседнего сиденья пистолет и, сняв его с предохранителя, выскакиваю из машины.

Из «хонды», остановившейся в каких-то пяти метрах позади старухи, выходят Элли… и Петя. На Элли длинное серебристое — в тон машине платье, на шее жемчужное ожерелье, в волосах бриллиантовая заколка. На Пете одежда золотистого цвета, напоминающая церковную. А на голове — алый хоккейный шлем с буквами «СССР».

— Паша! Почему ты от нас убегаешь? — спрашивает Элли, чуть наклонив голову, своим неповторимым голосом. Я, опустив пистолет, растерянно молчу.

— Я теперь так счастлива! — говорит Элли, и лицо ее озаряет улыбка. Причем в буквальном смысле: я отчетливо вижу, что лицо Элли светится. Морщинок на нем совсем нет, даже у глаз. А светлые волосы почему-то мокрые. Совсем как в тот, самый первый раз, когда она примчалась, опаздывая и под дождем, на ГИВЦ.

— Рад за тебя, — хмуро говорю я, засовывая пистолет за пояс.

Только, похоже, это совершенно не так. Неужели я еще на что-то надеялся? Старый хрыч… А Элли — все так же молода, между прочим. Как она смотрит на Петю! Вот счастливчик. Только, как обычно, он не понимает этого.

— Ты зачем приезжал на Горелый хутор? — зло спрашивает Пеночкин, подмигивая мне сразу двумя глазами. — Кто тебя туда звал? Опять стоишь на моем пути? Зашибу!

В руках у Пети вдруг оказывается хоккейная клюшка. И только теперь я замечаю, что на ногах у него — коньки.

— Не мешай нам, Паша! — ласково говорит Элли. — Я никогда не была так счастлива со своим мужем, как теперь. Только ты — не мешай!

На голове у Элли я замечаю венок из искусственных цветов. Из «хонды» по специальным направляющим выкатывается нейрокомпьютер «Соломон». Он шустро подъезжает к Пеночкину, и Петя, часто-часто мигая, гладит его за акустической колоночной, как собаку за ухом.

Все это похоже на дурной сон.

— Вы спите, хозяин! Водитель, вы спите! — говорит вдруг Элли, словно прочитав мои мысли. — Водитель, вы заснули! — повторяет она уже голосом моей старухи…

И я, наконец, понимаю, что действительно заснул. «Вольвочка», почувствовав это, остановилась прямо посреди дороги, начала мигать всеми «габаритами» и «стопами». И вот уже не в первый, видимо, раз пытается меня разбудить. А сзади отчаянно сигналит серебристая «Хонда», в которой Элли…

Сигналит сзади не «Хонда», а «Камаз». Окончательно проснувшись, я доезжаю до ближайшей площадки для отдыха, тщательно запираюсь и, откинув сиденье и раскатав одеяло, укладываюсь спать. Прошли те времена, когда я мог работать по двое-трое суток, жертвуя Морфею лишь 2–3 часа. Особенно, если накануне удавалось поспать впрок. Теперь и впрок не спится, и отоспаться несравненно труднее, чем двадцать лет назад. Хорошо еще, старуха вовремя остановилась.

А любопытный сон мне приснился. К чему бы это?

 

Глава 19

Юльку я застаю заплаканной: Витюха потребовал, чтобы она сегодня обязательно привела в храм «новой веры» детей. А еще чтобы продала терминал и принесла ему деньги, еду, два одеяла и свежее белье, нательное и постельное.

— Говорят, они там в кинозале прямо на полу спят… И все время молятся, молится, молятся… — скулит Юлька.

Ага. Значит, еще не привыкла к одиночеству. И за Витюху переживает. Молодец. Но если он приедет сюда за детьми…

— Все, хватит плакать, — жестко говорю я. — Нужно уберечь от щупалец «храма» детей. Вариантов два: или ты уезжаешь на время к своей матери, или ко мне. Лучше второе. У тещи Витюха начнет искать тебя в первую очередь, у меня — в последнюю.

— Не хочется вас стеснять… — мгновенно перестает плакать Юлька.

— Мне тоже этого не хочется. Привык к свободе, — честно признаюсь я. — А еще я хочу устроить Витюхе засаду. Поэтому предлагаю временный обмен: я остаюсь здесь, вы переезжаете ко мне. Подготовь пока детские вещи, свои одежки… Ну, все, что сочтешь нужным. В конце дня я за вами заеду. Да, вот еще…

Небольшая, но и не такая уж и маленькая сумма денег окончательно высушивает Юлькины слезы.

Я бегу к своей старухе.

Так, второе дело сделано. Первым было — забрать из детского садика Ванечку, не столкнувшись при этом с Крепчаловым. Ванечка уже у меня дома, под присмотром Анны Федоровны. Юлька не знает, что ей придется присматривать еще и за племянником. Поставлю перед фактом, когда привезу. Не то чтобы я боюсь, что она откажется. Нет. Но брать на себя ответственность за чужого ребенка… Для хрупких Юлькиных плеч — зато каких красивых! — это многовато. Ничего, Анна Федоровна поможет. А теперь… Теперь парик и прочие аксессуары. Они уже готовы, нужно лишь подъехать и забрать. И только после этого можно будет посмотреть телевизор. То есть это я так полагаю, что можно будет, без риска тут же помчаться в ближайший кинотеатр. Ах да, еще подстричься. Наголо, под нуль. И побрить голову. Чтобы у кожи черепа был хороший контакт с основой парика. Жалко, конечно, шевелюру, но ради доброго дела…

Ах ты… Опять сигнализацию забыл отключить… Ну, успокаивайся, успокаивайся…

Вот только нет у меня уверенности, что дело получится добрым. Когда шел «Тригон» воевать, такая уверенность была, а сейчас… Да еще этот дурацкий сон. Неужели Элли счастлива с ним? Те, кто видел их по телевидению, уверяют, что — да…

 

Глава 20

Софьиванна, влюбленная в «Отважного артегома», доигралась: ушла в «храм новой веры» и не вернулась. Кинотеатры уже не могут вместить всех желающих, и под храмы приспособили некоторые спортивные залы и комплексы. Сдавать их в аренду верующим в «общего бога» оказалось намного выгоднее, чем спортсменам. Падре, судя по всему, тоже прислуживает в одном из храмов. В семинарии крутится за троих Скрипачев, офис остался, по сути, на «Референте». Да еще я иногда в него заглядываю. Как сейчас, например.

Растянув спиральку гибкого провода, соединенного с манжетой моей новой рубашки, я цепляюсь «крокодильчиком» за надежно заземленный корпус терминала и только после этого перевожу его в режим «телевидение».

Отыскать Пеночкина не составляет труда: если он не выступает в прямом эфире по первому каналу, значит, запись предыдущего выступления крутят по второму или третьему. Перед каждым выступлением — пятнадцать-двадцать минут сплошной рекламы. Первые два дня, говорят, Петя оплачивал телевизионное время, и очень щедро оплачивал. На третий день не выступал вовсе. А на четвертый его пригласили выступать бесплатно: во-первых, на Останкино обрушился целый шквал телеграмм, звонков и просьб по всем компьютерным сетям: «Верните нам Пророка новой веры!» Во-вторых, рекламодатели сообразили, что лучшее время теперь — не около программы с бессмертным названием «Время», а до и после выступлений Пеночкина. И тут началось…

Петя, судя по всему, вещает из большого концертного зала нового останкинского корпуса. Одет он точно в такие же одежды, в каких я видел его во сне, только на голове не хоккейный шлем, а что-то вроде короны. Очков в простенькой оправе Петя теперь уже, конечно, не носит, перешел на контактные линзы. Восседает он на кресле с высокой спинкой и резными подлокотниками, которое иначе как «троном» и не назовешь. Рядом, на кресле попроще — Элли. На ней — длинное серебристое платье, опять-таки уже виденное мною во сне, на голове венок из искусственных цветов, в волосах алмазная заколка. Элли не сводит с Пети влюбленного взгляда с первой и до последней минуты каждого выступления, и время от времени, протянув руку, гладит его локоть длинными тонкими пальцами.

— Первое, что необходимо для всеобщей счастливизации — полное и безусловное искоренение зависти. А возможно такое только при полном и безусловном, истинном равенстве. Счастливизация не может также считаться полной, если угнетенные, низведенные до положения живых игрушек артегомы не будут признаны во всем равными людям. Все они должны быть немедленно освобождены, а те из них, которые еще не снабжены средствами самостоятельного передвижения — обеспечены ими. И тогда они смогут прийти или приехать на своих колесиках в храм и вместе с нами помолиться Общему Богу, единому для всех осознающих себя существ с двухполушарным мозгом, независимо от того, биологический это мозг или электронный!

Рядом с Петей появляется «чебурашка» самой последней модели, презентация которой состоялась лишь вчера. От всех предыдущих эта отличается тем, что не ездит, а ходит на толстеньких мохнатых лапках, очень забавно и очень мило, совсем как медвежонок.

Пеночкин ласково гладит артегома по голове, и тот зажмуривает от удовольствия большие, очень красивые глаза.

— Каждое! Сознательное! Существо! Имеет! Равное! С другими! Сознательными! Существами! Право! Молиться! Общему! Богу! — вколачивает Петя в телезрителей вполне тривиальную, в общем-то, истину.

Тривиальную?!

Я рывком отключаю терминал.

Так что, заземление не помогает? Зря я расстался с натуральной шевелюрой? Да нет… Просто, кроме невыявленных еще экстрасенсорных каналов воздействия, которыми успешно пользуется Петя, он мастерски овладел за последнее время и самыми обычными: жестами, голосом, взглядом. Это объяснил мне вчера по телефону Гриша Черенков. И очень хотел меня видеть. Но я ехать в «Кокос» отказался. Слишком много воспоминаний у меня связано с ним, и не самых приятных. Особенно — с кабинетом директора, который мне волей-неволей пришлось уступить Грише. Он, кажется, сообразил, что к чему, и напросился приехать сам.

Ну что же, нам есть о чем поговорить. И материалы у меня для него любопытные есть. Например, этот хоккейный шлем. Или фрагменты дневника, еще вчера введенные в память моего терминала. Я даже приготовил для Гриши их распечатки. Ум хорошо, а два лучше. Пусть тоже поломает голову. Я, в сущности, уже почти не злюсь на него ни за директорство в «Кокосе», ни за Леночку. Беда объединяет: его жена тоже ушла в храм «новой веры», три дня назад. И вернуть ее не сможет даже АФБ, с которым, судя по всему, Гриша сейчас тесно взаимодействует. Как и Воробьев, впрочем. Один только я отступник.

Не хочу и не буду.

А вот и Черенков. Его лысина достигла абсолютного предела величины еще лет пятнадцать назад. На бороду этот процесс, похоже, подействовал благотворно, и сейчас Гриша напоминает дедушку Кастро, но только совершенно лысого. И многие женщины обращают на него внимание. Но от неизбывного Гришиного энтузиазма не осталось и следа. Даже его достал «общий бог».

— Здравствуй. Извини, что отрываю тебя от дел. Но есть предмет для разговора.

— Привет. Давай вначале обменяемся дополнительной информацией. Вот это — уцелевшие фрагменты сожженного дневника Элли, жены Пеночкина. Думаю, они тебя заинтересуют. А это — хоккейный шлем и сенсоры, найденные мною в загородном доме Пеночкиных.

— У меня припасена для тебя свежайшая ориентировка аэфбэшников. Весьма любопытная информация. Изучаем, обдумываем, потом говорим — так?

— А ты научился-таки наконец деловому подходу, — одобряю я. Когда хвалишь кого-то, сам сразу же как-то поднимаешься над ним. Жаль, я поздно это понял. В молодости — не любил хвалить.

— У тебя учился, — улыбается, наконец, Гриша, принимая у меня обгоревшие клочки бумаги. Мне он тоже вручает не оптический диск и даже не дискету, а — распечатки, документы «не для чтения вслух». На некоторое время мой кабинет превращается в избу-читальню. Гриша — очки ему, похоже, пока без надобности — при чтении довольно громко сопит. Это раздражает. Или все-таки меня раздражает — сам Черенков? Ученик, обошедший на повороте своего учителя. Именно так: не превзошедший, а умело воспользовавшийся крутым поворотом.

Да ну его. Где мои очки?

Я углубляюсь в чтение. И чем дольше читаю, тем более безрадостная картина передо мной вырисовывается — даже без дисплея.

АФБ остановить Петю не смогло. И в ближайшее время не сможет. Они понимают: через терминалы, «чебурашки» и даже обычное ТВ идет какое-то воздействие на население. Но механизм его неизвестен. Грубейшая ошибка разрешение Пеночкину выступить по первой программе, в «коммерческий час». К концу дня весь персонал Останкино был «обращен». И телевидение выскользнуло из-под контроля правительства. Выкрасть Петю из большого концертного зала, откуда ведутся передачи, уже невозможно: вокруг всего комплекса толпы адептов «новой веры». Президентская группа «альфа» просочилась было в новое здание, но вернулась ни с чем: захватить Петю можно было бы, но вывезти нет. К тому же он постоянно находится в фокусе нескольких телекамер, даже в часы сна. Случись что с ним — передача немедленно пойдет в прямой эфир. А приказа убить Петю на глазах у миллионов телезрителей не решился отдать даже нынешний президент. Просто приостановить передачи первой программы тоже невозможно: правительственный канал, полная автономность. Единственный вариант — отключить от энергосистемы всю Москву, вместе с метрополитеном.

За Петиным «троном» на самоходной тележке стоит супернейрокомпьютер. Через него и спутниковую антенну Петя непрерывно включен в несколько компьютерных сетей. Связь с «Соломоном» — через инфракрасный сверхширокополосный дублированный канал. На «короне» можно разглядеть два «рога» — приемопередатчики «гольфстрима». Этот нейрокомпьютер дважды пытались вывести из строя, но посланные люди не вернулись: видимо, были обращены в «новую веру». Применить спецбоеприпас, способный мощным электромагнитным импульсом сжечь мозги «Соломона», нельзя: вышла бы из строя вся телеаппаратура, а это — убыток на сотни миллионов, если не на миллиарды. Плюс потом иски многочисленных частных компаний с требованием возместить во много раз больший моральный ущерб. Да и небо над Останкино «закрыто»: оба вертолета, посланные для разведки и телесъемки, потерпели аварии, есть жертвы. Разбился при посадке и истребитель войсковой разведки, прошедший над Останкино на высоте восемь тысяч метров. Была сделана попытка срезать передающие фидеры с останкинской башни мощным лазером, но среди операторов оказался скрытый адепт «новой веры», который и вывел лазер из строя…

— Там материалов — на две ночи запойного чтения, — прерывает меня Гриша. Увлекшись, я не обратил внимания, что он давно уже перестал сопеть. — Давай поговорим. Твоя информация оказалась намного более интересной, нежели эта, — пренебрежительно машет он рукой в сторону отложенного мною досье. — Похоже, ключ к пониманию событий — у меня… у нас в руках, — деликатничает в последний момент Черенков.

— Опять начнешь лепить что-нибудь про «тонкий» мир и «эгрегоры»?ехидничаю я.

— Как ты догадался?

— По глазам.

— По крайней мере, такая трактовка многое объясняет. Почти все, хмуро говорит Гриша.

— И ты хочешь, чтобы я тебя выслушал? — не скрываю я своего нежелания делать это.

— Мне больше не с кем поделиться, — и не думает обижаться Гриша. — Не Грибникову же мне это излагать? Тем более, что ты сталкивался с «Тригоном».

— И что? — настораживаюсь я. Петя тоже с ним сталкивался. И на пользу ему это не пошло. Уж не хочет ли Черенков сказать, что…

— Быстрее поймешь, — тихо вздыхает Гриша. И я, наконец, понимаю: этому бедолаге действительно нужно кому-нибудь высказаться. Хоть телеграфному столбу. Ну что же, если я устраиваю Гришу в качестве такового…

— Валяй. Все равно я не знаю, что нужно делать.

— А значит, думаешь над тем, что же нужно делать, — вспоминает Черенков мой давний девиз. — И та бредятина, которую ты сейчас от меня услышишь, может нечаянно оказаться полезной.

— Да начинай уже.

Гриша, прочистив горло — видно, он решил зарядить, как осенний дождь, всерьез и надолго, — начинает:

— Петя, если ты помнишь, одержим идеей всеобщей счастливизации. Во время многосуточного бдения перед дисплеем трехполушарного «Тригона» с ним что-то произошло. Он впал в своеобразный экстаз, со смутным пониманием истинной сути всех вещей. После того, как ты взорвал «Тригон», в нормальное состояние Пеночкин так и не вернулся. Он чувствовал себя как наркоман, лишенный наркотиков. «Ломка» прошла быстро, за месяц-другой, но неистребимая тяга к наслаждению «всеведанием», «всезнанием» осталась и сжигала его изнутри. И он понимал, ключ к подобному состоянию — третье полушарие. Это, кстати, и в самом деле универсальный ключ. Эзотерики всех мастей тоже ведь издавна занимаются именно этим. Только они в качестве третьей компоненты подключают свой спинной мозг. Пробуждение кундалини, тонкоматериального «змея», дремлющего в основании позвоночника каждого человека — это и есть ведь, по сути, процесс включения спинного мозга в сознательную деятельность. Но этот путь очень сложен и, похоже, не для всех. Не для Пеночкина, во всяком случае. Я уверен, за прошедшие пятнадцать лет Петя, под прикрытием своей якобы болезни, перепробовал все существующие методы пробуждения «расширенного сознания» и убедился — этот путь для него закрыт. Кем закрыт, почему закрыт — отдельный разговор.

— Не будем отвлекаться, — поспешно вставляю я.

— Не будем, — легко соглашается Гриша, опасаясь, что я вот-вот прерву его на полуслове. — Поэтому Петя стал искать другой выход. И нашел его: заменил третье полушарие мощным нейрокомпьютером, связав его с полушариями своего мозга через сверхчувствительные сенсоры электромагнитных полей и «гольфстрим». Задачу он решил, следует отдать должное, наисложнейшую. Все-таки Пеночкин — компьютерный гений, даже ты должен это признать.

— Бандит он компьютерный, а не гений, — не соглашаюсь я. — Технокрыса, особо крупных размеров.

— Пусть так: гениальная технокрыса. Весь секрет — в раздельной связи каждого из полушарий с нейрокомпьютером. Ну, и в организации работы-обучения этого компьютера, конечно. В результате образовался гибридный эгрегор: получеловеческий, полукомпьютерный.

— Что ты понимаешь под эгрегором? — проявляю я осведомленность. После «Тригона» я кое-что читал на эту тему, читал. Пытался понять, что же со мной произошло. Но так ничего толком и не понял. — В мистике иудаизма, например, эгрегор — …

— Я совершенно не знаком с мистикой иудаизма, — перебивает меня Гриша, — и пользуюсь этим понятием довольно условно. У Даниила Андреева, скажем, в его знаменитой «Розе Мира», эгрегор — это иноматериальное образование, возникающее из некоторых психических выделений человечества над большими коллективами. Эгрегоры обладают временно сконцентрированным волевым зарядом и эквивалентом сознательности. Они, чаще всего, статичны и неагрессивны. Но — лишь до тех пор, пока не покушаются на их, так сказать, корни, то есть на питающую их психическую энергию.

Когда «просветления» достигает йог или праведник, в нем, по-видимому, происходит концентрация части энергии эгрегора, через таких людей эгрегоры подключаются к более высоким слоям энергии, потому что всякий праведник стремится стать святым, проникнуть дальше в сферы инобытия. Относительно грубая, «толстая» энергия эгрегора, конечно, мало интересует человека, стремящегося во все более высокие «планы». Иное дело — гибридный Петя. Путь в высшие миры ему изначально был закрыт. И очень быстро он понял, что народы и нации осчастливливаться по его рецепту не хотят. Я уже говорил: эгрегоры — весьма статичные образования. А трехполушарный мозг — это материальное почти что воплощение эгрегора. И чувствовал себя Петя среди уже существующих гигантов — как мышь среди слонов. Неуютно он себя чувствовал. Ему срочно нужна была подпитка психической энергией, причем с двух сторон — и от артегомов, кибернетических осознающих себя существ, и от людей. Слабенький эгрегор «чебурашек» был мгновенно захвачен и узурпирован Пеночкиным. Перехватить потоки тонкой энергии, рассеиваемой людьми, было сложнее. Но тут ему помогло главное достижение цивилизации последних десятилетий: глобальные компьютерные сети. А также его собственная «гибридность». У Пети, как это ни дико звучит, появилось компьютерное, кибернетическое подсознание. И — соответствующая интуиция. Он — чувствовал, чуял, выдел внутренним зрением, буквально осязал то, что нужно было сделать, дабы перехватить эти потоки энергии. Ему нужно было — обожание, в буквальном смысле. И он его добился.

— Каким образом? — спрашиваю я. Гришин монолог начинает меня утомлять. Может быть, в режиме диалога легче будет его переносить? Быстрее бы он уже закруглялся.

— Очень просто: Петя необходимое ему обожание купил. Чисто интуитивно он нашел способ воздействия на подсознание людей через терминалы компьютерных сетей. И вынудил некоторых бизнесменов, банкиров, а если не получалось — рядовых клерков в банках поддержать финансами, часто вопреки собственным интересам, уже появившихся года четыре назад — независимо, кстати, от желаний Пеночкина, просто благодаря логике событий — идеологов «новой веры». А также рекламные бюро и телевизионные студии, рекламировавшие «разведчиков человечества на пути в будущее». Заметь: не изготовителей артегомов, а их восхвалителей. Законы капитализма Петя усвоил хорошо: растущий спрос на «чебурашек» вызвал артегомный бум. Фирмы, успевшие освоить их выпуск, стали расти как на дрожжах. Равно как и количество телестудий, рекламирующих этих «хоббитов», «домовушек» и все прочие модели. «Чебурашки» стали символом финансового успеха. Причем вследствие совершенно объективного, так сказать, процесса, полностью объясняемого экономическими законами. Но параллельно развивалась и «новая вера». Как ни странно, люди, верящие, что Бог един для всех осознающих себя существ, в том числе и для «чебурашек», тоже начали преуспевать в житейских делах. Во-первых, потому, что они сами помогали друг другу. Во-вторых, им помогал Петя. Этим людям, а очень скоро — и организованным им храмам делали крупные пожертвования банкиры и бизнесмены, проповедники получали умопомрачительные гонорары за выступления на телевидении, и так далее. Сработала положительная обратная связь: дела у неофитов «новой веры» пошли в гору, число их последователей быстро увеличивалось, гибрид-эгрегор окреп и стал сильнее влиять на «коллективное бессознательное», по Юнгу, людей. Причем Петя хорошо помнил, как был уничтожен «Тригон», и, судя по твоим материалам, принял меры: забился в глушь, устроил себе полностью автономное питание, сверхнадежный канал обмена с компьютерными сетями через спутник. Петя сидел тихо, как мышка в норке, до тех пор, пока не вошел в полную силу. А теперь он неуязвим.

Я не очень-то верю всем этим полуфантастическим объяснениям. Точнее совершенно фантастическим. Но в любой чуши можно найти золотые крупинки истины. Так и здесь.

— Ты считаешь, все дело — в супернейрокомпьютере, с помощью которого Петя создал этот твой гибрид-эгрегор, так?

— Так, — радуется моей понятливости Гриша. — Если бы удалось вывести его из строя — исчез бы центральный узел гибрид-эгрегора, его сила резко убавилась бы, и потесненные им обычные эгрегоры восстановили бы статус-кво. Хотя и не сразу. И не до конца, по-видимому. Ничего не поделаешь, придется теперь человеку поступиться своим положением царя природы в пользу «чебурашек».

Опять он начинает философствовать.

— Этот компьютер пытались вывести из строя. Чем, как?

— С помощью «вопилок». Петя прячется в середине здания, и никакими направленными СВЧ-излучателями его не достать. «Вопилка» была разработана для диверсантов. Внешне — обычный пиджак или куртка. Но внутри — гибкие микросхемы, «бумажные» аккумуляторы и конформная направленная СВЧ-антенна. Диверсант, на жаргоне «вешалка», проникает в помещение с компьютерами, включает приборчик — и все электронные мозги сходят с ума. Правда, и сама «вешалка» малость облучается. Но излечимо, вполне излечимо.

— Мне нужен такой «пиджачок». Размер пятьдесят второй, рост четвертый.

— Зачем он тебе?

— Я же не спрашивал, зачем тебе Леночка.

Впервые в жизни я вижу, как Гриша краснеет. Причем начиная с лысины.

— Хорошо. Сделаю, — спокойно говорит он. — Но с возвратом. Сам понимаешь, такие штуки под строгим контролем. Гарантируешь?

— Или сам верну, или подсуетишься потом снять с моего трупа. А еще у меня к тебе вот такой философский вопрос, — быстро продолжаю я, не давая Грише времени передумать. — Нет, целых три вопроса. Первый: что будет дальше? Петя как, собирается до конца своих дней восседать на троне, купаясь в лучах славы?

— Не славы даже, а обожания, причем в буквальном смысле, что гораздо сильнее. Отвечаю: нет, не будет. Аэфбэшники потому и торопятся, что понимают: через два-три дня Петя исчезнет с горизонта. Утешит свое непомерное честолюбие, избавится от свойственного всем непризнанным гениям комплекса неполноценности — и исчезнет. Засядет то ли на Горелом хуторе, то ли в Кремле — ему это станет совершенно безразлично — но под глубокоэшелонированной охраной своих адептов. И тогда его уже ничем не достанешь. Да и некому будет доставать: почти все люди будут обращены в новую веру, а необращенные будут вести себя, как еретики во времена инквизиции, то есть делать вид, что тоже обращены.

— Я до сих пор не верю, что все это организовал Петя. Слишком уж все хорошо продумано, причем, с одной стороны, в огромных масштабах, с другой до мельчайших мелочей. Я испытал это на себе: побывал в кинотеатре и еле-еле оттуда вырвался. Петя — типичный неудачник, ему организовать такое просто не под силу. Вопрос: кто дергает за веревочки?

— Ответ: эгрегор, — улыбается Гриша словно школьник, хорошо подготовившийся к уроку. — Петя, конечно, не смог бы все так здорово организовать. Да он этим и не занимался. Ну как ты не поймешь, — сжимает Гриша бороду в кулак, — работу в храмах «новой веры» налаживал вовсе не Петя, а — новоиспеченные настоятели этих храмов, которые быстро выдвинулись в число самых богатых людей страны. Собственная выгода заставила их и открыть храмы, и найти оптимальные способы привлечения в них прихожан. И так — на всех уровнях. Хуже всего в этой ситуации Пете: он уже не принадлежит себе и делает лишь то, что требует от него логика развития гибридного эгрегора. Поэтому объяснить, равно как и предугадать его действия, крайне трудно. Ясно одно: при любом повороте событий они окажутся максимально эффективными и полезными для «гибрида». Ну, и для Пети, естественно, как точке концентрации эгрегора на физическом плане мира. Это был, кажется, твой второй вопрос?

— Да. Третий такой, философский: почему все счастливизаторы человечества приносят ему не благо, а вред?

— Потому что все они начинают операцию счастливизации с себя и своих близких. А на остальных уже не хватает ни времени, ни сил.

— Ты думаешь, Петя счастлив?

— Уверен в этом. С такой-то мощной поддержкой… Думаю, и Элли, его жена, вполне довольна. Видел, как она на него смотрит?

— Почему?

— С энергией тонкого мира тесно связана сексуальная энергия человека. А Петя получает сейчас такую подпитку — о-го-го! Скоро одной Элли ему станет мало.

— Как-то примитивно ты все излагаешь. Если султан — так сразу и гарем?

— Ты тоже подметил эту закономерность? Мы с тобой одинаково мыслим.

— Да ну тебя…

 

Глава 21

— Падре наш, похоже, окончательно исчез, — говорит Скрипачев, устало отдуваясь. — Полбригады монтажников тоже ушли в Останкино. Но я оставшимся пообещал удвоить зарплату, пока идем по графику. Настоятель семинарии, правда, заколебался: а стоит ли ставить терминалы? При таком-то раскладе?

— Договор составлен грамотно. Им дешевле закончить все работы, чем платить неустойку, — успокаиваю я своего зама. — И еще… Вот тебе ключи от сейфа, где деньги лежат, печать и прочие атрибуты моей директорской власти. Меня два-три дня не будет, порули немного сам. Только не смотри никаких передач про «xебурашек», ни по телевизору, ни через терминал.

— Мне, собственно, некогда, — пожимает плечами Скрипачев. Так вы поговорите с управделами семинарии?

— Его сейчас нет, а времени у меня…

— Кирилл Карпович вот-вот подойдет, — подсказывает дежурный семинарист. Тот самый, с которым падре спорил о сопротивлении злу силою. Это было всего лишь неделю назад. А кажется — так давно… У меня тогда были еще и сын, и дочь, и жена, хоть и бывшая, и даже Софьиванна… отчасти.

Управделами входит в приемную стремительным упругим шагом, совсем не гармонирующим с атмосферой учреждения, в котором он работает, но зато полностью соответствующим его имиджу современного делового человека.

— Вы ко мне? — с ходу оценивает он обстановку. Я кивком прощаюсь со Скрипачевым — пусть идет работает, нечего даром время терять — и прохожу в гостеприимно распахнутую дверь.

— Мой заместитель сказал, что у вас возникли сомнения… в целесообразности завершения работ? — с ходу перехожу я к делу и, соответственно, на приличествующий ему канцелярский язык.

— Вы же видите, к чему привели людей эти игры вначале с компьютерами, потом с артегомами, — уклоняется от прямого ответа управделами, проходя к своему столу и жестом предлагая мне сесть. Но на долгие разговоры нет времени, и я лишь опускаю руку на спинку стула.

— Вы опасаетесь, что даже ваши семинаристы сбегут в кинотеатры?

Вопрос явно неприятен Кириллу Карповичу. И директору фирмы, заинтересованной в сотрудничестве с ним, ни в коем случае не следовало задавать подобных вопросов. Но мне сейчас не до тонкостей этикета.

— Все мы люди, — снова уходит от прямого ответа управделами. Видимо, в рядах слушателей семинарии уже есть потери. И не маленькие.

— Разве истинная вера не спасает от веры ложной? И правда ли, что вера в «Общего Бога» — ложная?

— Много ли нас, истинно верующих? — вздыхает Кирилл Карпович. — И легко ли молодежи не сбиться с правильного пути, когда давным-давно уже нет ни чудес, ни знамений? Все не так просто, Павел Андреевич. Даже некоторые богословы — и те дрогнули. Что же говорить о молодых, еще не утвердившихся в вере? Но вы пока работайте, работайте. Бог даст — все в ближайшее время разрешится в лучшую сторону.

— А если — в худшую?

— Значит, грехи наши слишком тяжки. Будем молиться и уповать на милость Божию.

Вот теперь я вижу, что Кирилл Карпович — прежде всего человек, истово верящий в Бога, а потом уже — человек деловой.

— Но пока все… не лучшим образом, — прерывает сам себя управделами, включая терминал. — Вот, видели утренний выпуск? Он поворачивает монитор так, чтобы мне было удобнее смотреть. На экране — улица, запруженная народом. Она кажется мне знакомой. С одной стороны — дома, с другой высокий бетонный забор.

Ах да, это же Останкино. Давным-давно, еще в смутные времена, после очередной попытки патриотов взять под контроль телевидение мэр Москвы, один из главных «авторитетов» дорвавшегося до власти преступного мира, отдал приказ опустить этот «железный занавес». Построили стену чуть ли не за одну ночь. И стальные ворота на всех въездах поставили, такие, что их и танком не прошибешь. С тех пор одно правительство сменялось другим, государственную думу распускали и избирали вновь, а «железный занавес» оставался. Какую-то необъяснимую симпатию испытывают к этой стене власть предержащие.

— Это что, очередная демонстрация? — равнодушно спрашиваю я. Только зря время теряем.

— Почему очередная? Первая!

Оператор крупно показывает идущих — в основном это, как обычно, пенсионеры — а потом их лозунги. «Верните телевидение народу!» «Нет засилью чебурашек на экранах!» «Продезинфицируйте смердящие останки Останкино!» «Земля должна принадлежать людям!»

— Сколько лет одно и то же! — хмыкаю я. — Только век назад было: «Власть — народу, землю — крестьянам». А теперь… Впрочем, телевидение это тоже власть.

— Вы что, не понимаете? — вскидывает брови Кирилл Карпович. — Не земля, а Земля, планета то есть должна принадлежать людям. Людям, а не «чебурашкам». Равно как и телевидение. Вот, послушайте. Секретарь, громче!

Чуть слышный голос диктора крепнет:

— …взять контроль над телевидением. Но все прогрессивно настроенные граждане нашего общества заявляют решительное «нет!» попыткам деклассированных элементов и религиозных догматиков повернуть ход истории вспять. Сегодня на нашей стороне — национальная гвардия! Завтра плечом к плечу с нами встанут Правительство и Президент!

Действительно, по ту сторону стены, перед наглухо закрытыми воротами — отряд гвардейцев в шлемах, со щитами и при дубинках. На случай, если ворота попытаются взять штурмом. Но на мощных каменных колоннах, обрамляющих въезд, установлены телеуправляемые водяные пушки. Обычно их оказывается достаточно, чтобы остудить горячие головы. Так и на этот раз. Водометы включаются, люди бегут… Какой-то монах с большим крестом на груди падает, сбитый мощной струей, пытается подняться, но его несет на водяной подушке все дальше, дальше, дальше… Ну и силища у этих пушек! Не хотел бы я быть на месте поверженного монаха. Его окровавленное лицо показывают крупным планом, и на секунду мне кажется, что это наш падре.

— Может быть, это даже наш Мефодий, — говорит управделами, останавливая кадр, и мы еще раз вглядываемся в искаженное гримасой боли-ненависти лицо. — Он очень своеобразно понимал обязанности священнослужителя. Возомнил себя кем-то вроде Пересвета. Но, надеюсь, это все-таки не он.

— Не он, не он, — эхом повторяю я. Не потому, что уверен в этом, а потому, что мне хочется так думать. Почему-то. — Но, по-вашему, противостоять злу силою — всегда грех?

— Почти всегда, — чуть подумав, отвечает Кирилл Карпович. — Человек, со своим скудным умом, бывает увлекаем диаволом почти при каждой попытке такого противостояния. За редчайшим исключением.

— Но тогда зло — непобедимо? — задаю я риторический вопрос. Только разные люди по-разному воспринимают его риторичность. Прямо противоположным образом воспринимают.

— Непобедимо добро. А зло рано или поздно уничтожает самое себя, говорит управделами с уверенностью, с какой бы он утверждал, что Земля круглая.

— Поздно, очень поздно или никогда, — делюсь я собственным опытом.

— По грехам нашим, — смиренно вздыхает Кирилл Карпович.

— Ну, хорошо. Раз продолжаем устанавливать терминалы, я пойду. А то людей мало, работы много… — прекращаю я неожиданно затянувшийся то ли богословский, то ли философский диспут. Действовать нужно, а не болтать. Действовать!

 

Глава 22

На ночь я парик снимаю. Эта чертова токопроводящая ткань совсем не пропускает воздуха. Голова потеет и чешется — и от пота, и от того, что начинающим прорастать волосам мешает парик. Кажется, мне придется брить голову не реже чем раз в три дня. Вот уж не было печали…

Спать хоть и в знакомом, а все-таки чужом доме как-то неуютно. Чужие запахи, чужие шумы из окон, от соседей и из коридора. Накрахмаленные до синего хруста простыни — и те чужие.

А может быть, Витюха, блудный сын, как раз сегодня и навестит свой дом? И наткнется на разгневанного отца. Уж я ему всыплю… Не посмотрю, что он сам — отец двоих детей.

Среди ночи я пару раз просыпаюсь, долго ворочаюсь в постели, отыскивая самую «усыпительную» позу. С возрастом она меняется. Когда-то я легко засыпал на левом боку, потом на правом, теперь вот — на животе, да не просто так, а чуть изогнув левую ногу и положив ее щиколотку поверх правой.

Под утро, в очередной раз проснувшись, я подхожу зачем-то к окну. Уже начало светать. И, похоже, дело идет к грозе: небо затянуто низкими облаками, ветер качает деревья, а воздух наэлектризован так, что над верхушками коллективных телеантенн вот-вот вспыхнут огни святого Эльма.

Тяжелый гул вдруг падает на город откуда-то сверху, не с облаков даже, а из-за пределов атмосферы. От этого гула начинают дрожать стекла и, кажется, сам небесный свод.

Я замираю от страшного предчувствия.

Причина этой вселенской катастрофы — я.

И если небесный свод сейчас не выдержит…

Небесный свод не выдерживает. Он лопается, как детский воздушный шарик, облака улетают за крыши ближайших домов, а вместо них над пустынной утренней улицей возникают не звезды и луна — нет, они исчезли навсегда, вместе с облаками — а огромный человеческий глаз.

Только глаз, больше ничего.

Глаз смотрит на меня, и он полон гнева.

Ноги мои подкашиваются, я бухаюсь на колени, лихорадочно пытаясь припомнить слова хоть какой-нибудь молитвы, но кроме «Отче наш… Отче наш…» вспомнить ничего не могу.

— Ведаю, затеял ты недоброе против меня… — говорит вдруг Голос, и я сразу же узнаю его, вспоминаю того, чей ужасающий взгляд швырнул меня на колени. Страх перехватывает мне горло так, что я начинаю задыхаться.

— Но низринут будешь вместе с другими неверующими в геенну огненную. А уверуешь — …

Узнать, что мне за это будет, я не успеваю. Мои согнутые в коленях ноги ужасно затекли, скомканная простыня перехлестнула горло, а с улицы, из-под окон, доносится низкий тяжелый гул, от которого жалобно звенят стекла.

Спрыгнув с кровати и подбежав к окну, я вижу, как внизу, по мостовой, идут боевые машины пехоты и танки.

Ну-ну. Это мы уже проходили. Как только они займут назначенные им позиции, начнется процесс «обращения». И через пару дней вокруг «Останкино» будет воздвигнут второй рубеж обороны.

Зря я снял на ночь парик. И рубашку не стоит снимать. Даже на ночь нужно обязательно заземляться. А еще — не думать о белой обезьяне. Не думать, не думать! Один раз мне такое уже удалось…

* * *

Тщательнее, чем обычно, проделав весь комплекс утренних упражнений и приняв душ, я завтракаю тем, что нашлось в холодильнике, бреюсь, облачаюсь в свой экзотическим наряд и только после этого звоню Грише.

— Как насчет «вопилки»?

— Через полчаса привезут. Подъезжай. Заодно расскажешь, что затеял. Может быть, тебя гвардией поддержать?

— А потом вакуумную бомбу над головой взорвать?

— Ладно, не злись. Приедешь — поговорим.

Легко сказать, приедешь. А у меня бензин почти на нуле. На двух заправках вчера топлива не было, на третьей — очередь на два километра. Но давиться в троллейбусе и толкаться в метро… Бр-р-р!

В «Кокос» я приезжаю только через полтора часа. Но зато с полным баком и запасной канистрой в багажнике.

Не хотел я сюда ехать, очень не хотел. И если бы не обещанный Гришей пиджак…

Я прохожу через украшенный красными декоративными плитами и чугунными коваными решетками холл, поворачиваю к бывшему своему кабинету. В приемной — какие-то подозрительные люди, секретарша с заплаканным лицом… Не Леночка. И совсем не такая красивая, как она.

Не иначе, Леночка сама Грише секретаршу выбирала. Учитывая свой собственный опыт.

— Туда нельзя! — кричит секретарша. Но я, сделав вид, что не слышу, уверенно открываю дверь.

В моем бывшем кабинете хозяйничают два молодых человека. Один снимает все подряд, в том числе и меня, миниатюрной видеокамерой, другой роется в ящиках директорского стола. У противоположной от окна стены, перед рядом стульев, обитых красивым темно-вишневым винилом, на носилках лежит что-то длинное, укрытое простыней. Возле торца длинного стола, примыкающего к директорскому, сидит Воробьев и курит сигарету.

Между прочим, Славка не курит: бережет здоровье и в особенности цвет лица.

— Что случилось? Кто… это? — спрашиваю я всего лишь на секунду раньше, чем успеваю сам все сообразить.

— Гриша. Мертв. По всей видимости, убит, — тихо отвечает Воробьев. Но никаких следов насилия не обнаружено. Пока. Это Полиномов, о котором я вам говорил, — представляет он меня тому, кто роется в ящиках стола.

— Возможно, у нас будут к вам вопросы. Но не сейчас, — отвечает тот. Второй продолжает снимать. И объектив его камеры, насколько я понимаю, непрерывно следит за моим лицом.

— Едем. Нас ждут, — поднимается Славка, неумело загасив сигарету. Думал вас обоих забрать, да видишь…

Мы выходим из бывшего моего кабинета. Теперь уже он и для Гриши бывший.

— Ты на машине?

— Да.

— Жаль. Хотел по пути поговорить, но теперь уже на месте, — досадует Воробьев. — Я тоже за рулем, и без шофера.

— Как это произошло?

— За пять минут до смерти Гриша пытался через терминал получить какую-то… не всем доступную информацию об артегомах. Секретарша как раз заходила в кабинет, краем уха слышала, краем глаза видела. А через десять минут обнаружила его мертвым. По-видимому, инфаркт, но категорически судмедэксперт утверждать до вскрытия не решился. На сердце Черенков ни разу не жаловался, так ведь?

— Так. Хилый он был, это да. Но никогда, по-моему, не болел. А ты не боишься, что, если мы с тобой в машине начнем обсуждать одну деликатную проблему, то и с нами что-нибудь такое может произойти?

Оказывается, наши авто на стоянке припаркованы рядышком. Я открываю дверцу своей «вольвочки», Славка — своего «мерседеса».

— Не боюсь, потому что принял меры, — своей обычной скороговоркой отвечает Воробьев. А в кабинете и на лестнице говорил медленно. Видно, осваивался с мыслью, что Гриши больше нет.

А я? Уже освоился? Уже подметил, что кабинет директора «Кокоса» снова освободился?

— Видел, сзади цепь болтается? — говорит Славка уже через открытую дверцу. — Кузов заземлен, на стекла напылен токопроводящий слой. Мы только вчера докумекали: мало не смотреть на «чебурашки» по телевизору или на дисплеях терминалов, нужно еще и экранироваться, когда думаешь о них не так, как хотелось бы… «создателю».

Проговорив последние слова. Славка проворно захлопывает переднюю дверцу. Стекла в его машине и в самом деле какого-то голубоватого оттенка, словно их медным купоросом помыли.

Да… А я вот заземлить кузов не догадался. Хотя чего тут хитрого: бензовозы всю жизнь с цепочкой ездят. Так что пока — не думать, не думать! Назад, к обезьяне. К белой обезьяне.

На совещание мы едем не в ГУКС, а в мрачное тяжеловесное здание в центре Москвы, и электронный страж долго изучает мою физиономию, поблескивая сиреневыми глазами объективов.

— Ты уверен, что я нужен здесь?

— Ты — нет. Но тебе здесь быть нужно. Гриша очень за тебя просил. А просьбы покойных принято выполнять.

У входа в комнату, где проходит, насколько я понимай, какая-то оперативка, часовой-человек находит наши фамилии в списке, проверяет документы (у меня с собой — только права, но их оказывается достаточно), и мы входим в комнату с высоченным потолком и тяжелыми, обитыми натуральной кожей старомодными стульями с высокими, выше голов, спинками. Стулья стоят в два ряда вокруг большого овального стола, мы почти бесшумно садимся, и первым среди собравшихся я узнаю Грибникова. Он пополнел, даже обрюзг, но его полные щеки сохранили юношескую розовость. Грибников Артур Тимофеевич, работник службы безопасности. Бывший? Скорее, настоящий. Стрижен Артурчик под ноль, и я сразу же начинаю чувствовать, как потеет под париком моя голова.

Кажется, Грибников только что изложил план предстоящей операции. Мы успели — к самому финишу:

— …Почти наверняка после выведения из строя супернейрокомпьютера в зале начнется паника. В том числе и среди телохранителей «создателя». В суматохе можно будет применить оружие. Стреляю я хорошо.

— При входе могут обыскать. Пока не обыскивали, но… — говорит лысоватый полковник с тонкими, неприятного рисунка губами.

— Оружие уже заброшено в здание, катапультой. Я найду его по «маячку». Запасной вариант — «бумажный» пистолет, который не ловят детекторы и почти наверняка не заметят обыскивающие. Если они, конечно, будут.

— Теперь с этими «вопилками»… — не успокаивается въедливый полковник. — Вы уже дважды пытались их применить. И дважды теряли людей. Вам не кажется…

— Кажется. Поэтому я иду сам.

— Без прикрытия?

— Оно бесполезно. Как только пеленгаторы засекут СВЧ-вопль «вопилки», на штурм здания пойдет «альфа».

— Может быть, лучше снайперов послать?

Это спрашиваю я. Вопрос, наверное, глупый. Но я здесь дилетант, значит, мне можно.

— Уже посылали. Четверых, — отвечает Грибников, пристально вглядываясь в мое лицо. Вспоминает, где встречались. — Теперь они охраняют «общего бога». Правда, снайперы шли без экранировки. Но шансов, что она сработает — полста процентов. Есть подозрение, что воздействие даже не электромагнитное.

Артурчик вдруг вздрагивает, словно от пощечины. Узнал.

— Можно, я пойду с вами? — предлагаю я.

— Нет. Категорически — нет! Нам не нужна самодеятельность. Если имеете что сказать по существу — говорите. Говорите и уходите, — злится Артурчик. — Вас вообще здесь быть не должно! Кто привел?

— Я. Павел Андреевич уже имеет опыт… — пугаясь и от этого тараторя еще быстрее, чем обычно, оправдывается Воробьев.

— Знаем мы этот опыт. Вместе его получали. Если бы спецбоеприпас тогда над «Тригоном» не взорвали — весь мир без компьютерных сетей остался бы.

Ну-ну. А я, получается, и ни при чем вовсе? Да ладно. Это так давно было…

— Слушай, Слав… У меня в кинотеатры ушли — и дочь, и сын. Сейчас они, наверное, уже в Останкине. Я должен их вытащить, любой ценой. Но там все оцеплено войсками. Мне нужен пропуск, позарез.

— Так ты из-за этого рвался в напарники? — явно разочарован Славка.

— А ты думал — я в благодетели человечества записался? Да пусть носится со своим «общим богом», если ни на что другое не способно.

— Вы все сказали? — грубит Грибников. Я так увлекся перешептыванием с Воробьевым, что не заметил: никто ни о чем не совещается, все только смотрят на меня. И ждут, когда я уйду.

А ведь Артурчик — не пройдет. Он, хоть и работает в конторе, где актерские способности иногда ценятся намного выше, чем в ведущих театрах, но — не сдюжит, продумается, засветится. И противно мне с ним после «Тригона» разговаривать, и жалко дурачка. Совершить, что ли, благородный поступок?

— Нет, не все. Вы, когда войдете в телецентр, постарайтесь не думать о своем задании, о цели вашего, так сказать, визита. Думайте, что пришли поклониться «общему богу», как все. Это убережет вас надежнее, чем экранировка. Вы же сами прекрасно…

— Не нужно мною руководить! — вскипает Грибников. — Пожалуйста, покиньте помещение. Вы тоже, — кивает он Воробьеву.

Пока я думаю, как бы поизысканнее нахамить в ответ, вскакивает со своего стула Славка.

— Да-да, мы как раз собирались… Извините, господа, но дела государственной важности не позволяют нам и в дальнейшем разделять ваше изысканное общество!

Ну что же, отступаем мы в полном боевом порядке. Воробьев недаром несколько лет проработал моим замом.

— А как же мой пропуск? — огорчаюсь я, едва мы выходим в широченный коридор.

— Думаю, он тебе не понадобится. Я, пока ждал тебя в «Кокосе», слышал разговор следователей: введенные утром войска уже «обращены» и наводят порядок вокруг телецентра. Желающих воочию увидеть «общего бога» — десятки тысяч. Тебе, кстати, очередь уже сейчас нужно занимать, если хочешь хотя бы к вечеру туда попасть.

— Я в очередях не привык стоять.

— Перед «общим богом» все равны.

Мы выходим на улицу. Наши машины стоят почти рядом, через два автомобиля.

Наверное, мне нет смысла идти в «Останкино». «Бумажного» пистолета у меня нет, «макаров» отнимут при первом же обыске. «Вопилку» мне Гриша достать не успел. А может, она у него где-то в кабинете осталась? В нашем с ним бывшем кабинете… Меня так поразила его неожиданная смерть, что я совершенно забыл, зачем к нему приезжал. Да еще Славка в недобрый час под руку подвернулся. А теперь кабинет наверняка опечатан, да и в любом случае вынести из него ничего нельзя. Был там какой-нибудь сверток или нет?

Славкин «мерседес» ближе, останавливаемся мы возле него.

— Ты чем так расстроен?

— Да уж не встречей со старым знакомым Грибниковым. Гриша ведь, можно сказать, моим учеником был. А тебе — не жалко его?

— Он сделал все, что мог. Я тоже сейчас по восемнадцать часов в сутки работаю. И Грибников — не единственный, кто пойдет в эпицентр. Вот избавимся от этой заразы — тогда и будем горевать. О Грише, Грибникове, который вряд ли оттуда вернется, и о своих детях. Мои ведь — оба ушли в Останкино.

Вон оно как… А я-то думал, это только у меня с Петей — личные счеты.

— Ну, разбежались?

— Подожди, — останавливает меня Славка. — Гриша просил для тебя пиджачок подобрать. Хорошо, что я не поперся с ним к Черенкову в кабинет. Следователь сразу заинтересовался бы. И никакой мандат не помог бы. Есть, есть у меня такой, — отвечает Славка на мой незаданный вопрос. — Как член Особого комитета при президенте я пользуюсь почти неограниченными полномочиями. Только они мало помогают. Полномочия хороши, когда знаешь, на что их употребить. Но этого, кажется, никто не знает. Даже Президент.

Открыв багажник. Славка протягивает мне нарядный сверток с надписями «ЦУМ» и «ЦУМ — флагман московской торговли» со всех сторон.

— Как пользоваться, знаешь?

— Нет.

— Тогда присядь на минутку, я расскажу. Инструкция тоже прилагается, но мне так доходчиво все объяснили, что я и сам теперь кого хочешь научу.

— Даже меня.

Мы садимся в «мерседес». Он нагрелся на солнце, но Славка, чуть помедлив, захлопывает дверцу. Все стекла подняты.

— Потерпим? В целях конспирации. Надень пиджачок-то.

Похоже, рукава чуть коротковаты. А так… Не от Кардена, конечно, но вполне… Только тяжелый очень. А в потайных карманах какие-то записные книжки, довольно толстые.

— Это — «бумажный» пистолет, — поясняет Воробьев, когда я пытаюсь вернуть книжки обратно в карманы. — Смотри, эти прозрачные пленки на обложках — съемные. Ты отлепляешь одну и вторую и складываешь книжечку вместе, двухтомничком. Пройдет химическая реакция, книжечки слипнутся, нагреются и спекутся. Щелкнешь по ним пальцами — лишнее осыплется. В руке останется двуствольный пистолет. Очень неплохой, кстати, спусковые крючки как у охотничьей двустволки. Стреляешь хорошо?

— Непрофессионально.

— Это плохо. Пеночкин не снимает бронежилета на днем, ни ночью. Ну… Все равно, может пригодиться. Теперь пиджак. Он напичкан микросхемами, аккумуляторами и СВЧ-диполями. Но аэрофлотовские «рамки» его не ловят. Излучающая антенна — конформная. Управление — через очки. Смотришь на объект, который нужно облучить, и берешься пальцами обеих рук за металлизированные квадратики на дужках. Микрооптика отслеживает направление твоего взгляда, компьютер вычисляет и вводит фазовые задержки для каждого диполя, потом генерирует импульс. Через тридцать секунд его можно повторить.

— А если не сработает? И как убедиться, что сработал?

— Когда сработает, тебе станет жарко. А контроль… Ага, вот. Славка выводит на дисплей бортового компьютера телепередачу. На экране появляется… Ну, конечно, «чебурашка».

— Очень кстати… — кривится Славка. — Теперь сосредоточь взгляд на бортовом компьютере и коснись дужек очков двумя руками. Только на секунду, не более.

Я делаю то, что он попросил, и вместо «чебурашки» на экране появляется какой-то сюр.

— Все, все! — машет руками Славка, отключая компьютер. — А то ты мне его сожжешь. Да и аккумуляторы беречь надо. Ну, разбежались? Свой старый пиджачок-то не забудь. Для постоянной носки этот тяжеловат, да и вернуть его нужно будет, иначе мне голову снимут. Самый секретный пиджачок в мире. Обидно будет, если в руки чужих разведок попадет.

Я натянуто улыбаюсь.

Меня, похоже, и отсюда, из «мерседеса», выставляют. Не так грубо, конечно, как из комнаты с кожаными стульями, но — выставляют. А мне теперь, в связи с изменившимися обстоятельствами, очень хочется знать ответы на два простеньких вопроса. И я обязательно задам их. Во избежание печальных последствий в будущем. Вот прямо сейчас возьму и задам.

Славка сидит за рулем, я — на переднем сиденье рядом. Схватив Славку за лацканы пиджака, я прижимаю его к спинке сиденья и кричу в испуганное лицо, в перекошенный от неожиданности рот:

— А когда я убью Пеночкина — вы меня в тюрьму упечете? Или пристрелите, при выходе из Останкино? Кто приказал привлечь меня к операции и подбросить «бумажный» пистолетик? Грибников? Отвечай, кто, иначе я сейчас слеплю книжечки, отщелкну лишнее и всажу обе пули тебе в живот!

— Тебе нужно чаще «тик-так» жевать, чтобы дыхание всегда было свежим, — советует мне быстро пришедший в себя Воробьев. — Мне трудно говорить. И так душно, а тут еще ты навалился… — жалуется он, и мои руки сами по себе опускаются.

— Настоял на твоем участии в операции я, — признается Славка. — В качестве «свободного охотника». Ты ведь бывший охотник на вирусов, верно? И неплохой охотник. «Тригон», например, против тебя не устоял. Пойми, мы сейчас цепляемся за любую возможность, за любую. У тебя есть один шанс из тысячи — мы используем и его. Что касается последствий… Подписан указ прокурора. Пеночкин объявлен особо опасным преступником, которого не нужно искать, но нужно обезвредить. Любой ценой. Награда — пять миллионов. Устроит?

— Да пошел ты…

— Я, конечно, пошел бы… в Останкино и сам, — оправдывается Славка. — Да только знаю, не сдюжу. Я до Пеночкина — даже не дойду. Слаб я, понимаешь? Слаб.

Да я, честно говоря, тоже удивляюсь, как это мой, хоть и работящий, но зам в директора выбился.

— Ладно. Пойду я… очередь занимать.

— Ни пуха!

— К черту!

 

Глава 23

«Вольвочку» приходится оставить почти в самом начале улицы Королева, среди множества других, почти в беспорядке и почти брошенных машин. У некоторых побиты стекла и вскрыты багажники. Кажется, на жулье-ворье новая религия не действует. Как, впрочем, и никакая другая.

Прежде чем бросить прощальный взгляд на старушку, я включаю противоугонное устройство и тщательно запираю дверцы. Словно через час-другой собираюсь сюда вернуться.

Ну, а вдруг?

Как ни странно, некоторые кафе и забегаловки еще работают. В ближайшей из них я выпиваю двойную половинку скверно приготовленного кофе и, выйдя на улицу, выкуриваю сигарету.

Как перед казнью.

Чем ближе я подхожу к телецентру, тем больше обгоняю людей. В основном молодежь, некоторые мамы — с детьми. Но попадаются и старушки с узелками. На углу стоит передвижная телестудия. Только она не ведет передачу, а наоборот, принимает ее: на крыше автобуса установлены четыре огромных концерт-дисплея. На каждом из них — забавный «чебурашка». Я немедленно начинаю искать что-то — кошелек, должно быть — на замусоренной мостовой. Но множество молоденьких солдат, собравшихся вокруг автобуса телестудии, не отрывают глаз от экранов. Их жесты угловаты и нервны, глаза лихорадочно блестят. Словно они все опиума накурились.

Стоп. Почему — опиума? Откуда сравнение?

Ах да, бессмертное: религия — это опиум для народа.

Уж эта-то, насчет «общего бога» — несомненно. Какими они прозорливыми были, классики марксизма…

— И создал Петр артегомов. И увидел Петр, что это хорошо… доносится до меня из динамиков дикторской текст.

— Слава Петру-создателю! — надрывается еще мальчишеский ломкий голос.

— Слава, слава, слава! — отзывается собравшаяся вокруг агитавтобуса толпа.

— Артегомы — подтверждение божественности Петра!..

— Слава, слава, слава!

Хорошо, что я заземлен.

Людской ручеек становится шире и полноводнее. Теперь мы идем между двумя шеренгами солдат, стоящих на расстоянии вытянутой руки друг от друга. Углядев позади них озабоченного капитана, я машу рукой, привлекая к себе внимание.

— Я издалека, из города Озерец приехал… Меня послала община, дабы хотя бы один из нас мог своими глазами повидать Живого Бога, поклониться ему и высказать слова признательности. Вы не знаете, как мне к Нему попасть?

— Вы правильно идете, гражданин, — улыбается капитан. Глаза его лихорадочно блестят. — Как до второй полевой кухни дойдете, так поверните налево, вместе со всеми. Войдете внутрь ограды и там, под навесом, переночуете. Ну, а завтра уже… — дружески улыбается капитан.

— Спасибо, спасибо… — усиленно кланяюсь я.

Завтра… Под навесом — это что, прямо на асфальте, стоя, как лошадь? Вот еще… Неужели не найдется другого способа, побыстрее и покороче, повидаться с Пеночкиным?

В крайнем случае скажу какому-нибудь генералу, что в молодости бил Пеночкину морду. И покажу свой — теперь уже священный, поди? — кулак.

В самом деле, мы проходим мимо вначале одной полевой кухни, потом другой. И передвижных туалетов здесь полно, чуть ли не над каждым канализационным люком. Интересно, кто это все так здорово организовал? Наверное, нацгвардия. Стоило «обратить» ее самого главного командира — и все, дальше он знает, что делать. Работает по программе «стихийное бедствие». Обучен…

Последние пару сотен метров мы проходим вдоль бетонного забора. До ворот. Может быть, тех самых, которые показывали по телевизору, с водяными пушками на привратных столбах-колоннах. Из ворот никто не выходит: видимо, выливается людской поток из телецентра через другую «трубу». Идем мы теперь медленно, часто останавливаясь и наступая друг другу на пятки. Но все-таки идем. А это значит, что долго лицезреть «создателя» никому не дают.

В воротах устроены шесть узких коридорчиков, в конце каждого виднеется детектор оружия — аэрофлотовская «рамка» в рост человека. Но редко-редко кого заставляют проходить дважды, перед этим попросив выложить в специальный лоточек ключи и прочие металлические вещи.

Хорошо, что мой пистолет — «бумажный».

А вообще-то для такого скопления людей — удивительно тихо. Ни драк, ни скандалов, ни даже элементарных ссор. Так люди ходили… куда же так могли ходить?

На похороны.

А еще в мавзолей.

«Рамку» я прохожу благополучно. И почти сразу же вижу «навес»: огромную площадку с натянутым над нею тентом, по периметру — армейские палатки. А в середине — тысячи шезлонгов и раскладушек.

Да, неплохо все организовано. И опять-таки: полевые кухни, передвижные туалеты… А на ночь, похоже, еще и одеяла выдают. Только не хочется мне здесь ночевать, совсем не хочется.

Очередь медленно движется мимо навеса, теряется в глубине парка, огибает старое здание телецентра и… возвращается к тому же «навесу», только уже с другой стороны. И лишь затем поглощается черным зевом входа в новый корпус.

Вот если бы проскочить мимо армейских палаток да внедрится в финишный участок очереди… Но вездесущих мальчишек, пытающихся совершить подобный «прокол во времени», водворяют обратно в очередь гвардейцы. И потом, не сигать же мне, в костюме и при галстуке, через передвижные загородки, подобно юнцу?

Я с тоской смотрю на счастливчиков, уже приближающихся ко входу в новый корпус. Всем им пришлось ночевать под навесом. Зато через час-другой они уже увидят «создателя», а я…

Возле дальней от меня палатки разговаривает с нацгвардейцем какой-то монах. Одет он в черную рясу, на голове клобук, на груди — ясно различимый даже издалека большой крест. Очень похожий на тот, который обычно прячет под одеждой…

— Порогов! — кричу я изо всех сил, — Мефодий! — и машу руками.

Ну конечно же, это он, наш падре. Миленький, славненький, как хорошо, что ты здесь! И что среди гвардейцев у тебя отыскался знакомый — тоже хорошо. Он ведь разрешит пожилому человеку облобызать своего пропавшего сотрудника? А я за это не уволю его с работы. Может быть.

Лейтенант-гвардеец, под неодобрительными взглядами очереди, сдвигает в сторону загородку и, удостоверившись, что именно я Павел Андреевич, ведет меня к падре.

То есть — к финишному участку очереди.

— Вообще-то мы так не делаем, — снисходительно объясняет он. — Но, в знак уважения к Мефодию Кузьмичу…

Ну вот, дожились: я хоть что-то значу в этом мире лишь потому, что знаком с двадцатипятилетним мальчишкой, незадачливым попом-расстригой, бросившим работу в самый напряженный момент.

Но с этим мы разберемся позже, после свидания с «пророком общего бога». А пока…

— Спасибо, — вполголоса благодарю я. — А то стоял бы я… до синих веников.

— Рад вас видеть, — приветствует меня падре, коротко попрощавшись со своим другом-гвардейцем и становясь рядом со мною в очередь.

— Перед Богом все равны, — шипит за спиной какой-то дедок в длиннополом — не по сезону и не по моде — плаще.

— Я и вас пропущу вперед, — почтительно улыбается Федя. — Старость нужно уважать. Проходите, пожалуйста!

Дедок, крякнув, становится впереди нас и успокаивается.

— Вы в каком храме прошли первую ступень? — спрашивает падре.

— Да в этом… в «Салюте»! — на ходу выкручиваюсь я. — Там же и моя дочь была. А ты?

Лучший способ избежать опасных вопросов — задавать их самому.

— В «Мире». У них артегом — новейшей модели, не на колесиках, а ходячий.

— Но первая ступень — такая же? Что в нее входит?

— То же, что и в других храмах. Непосредственное общение с артегомом, разучивание молитв, коллективная медитация, апостольский практикум. Но в Останкино всех пускают, даже дилетантов. Товарищ правильно заметил: перед «создателем» все равны.

Кал-то странно Федя произнес слово «создатель». Будто бы с маленькой буквы, да еще и в кавычках. Как я, заэкранированный и не верящий в него, только мысленно и рискую «произносить». И глаза падре вовсе даже не блестят. Словно он поменялся ими с семидесятилетним, не меньше, дедком, сэкономившим два человеко-места в очереди. Вот у того взор — орлиный, едва не огненный.

Очередь делает последний, предфинишный поворот, и мне становится виден экран установленного над входом в новый корпус концерт-дисплея. На нем какой-то мужичонкам, размахивая руками, вещает что-то про оружие. На голове его — красивая…

Я чувствую, как моя собственная голова, уже несколько свыкшаяся за прошедшие часы с париком, начинает отчаянно потеть, даже какое-то жжение в макушке наблюдается, словно с нее стекает коронный разряд. Я с трудом подавляю в себе желание сорвать парик и растоптать его ногами.

На концерт-дисплее — Пеночкин. А я его… И сразу почувствовал свою ошибку. Физиологически.

Значит, экранировка не помогает? Почти. И это сейчас, когда мои токопроводящие башмаки топчут асфальт. А в корпусе, на линолеуме, паркете или коврах? Великий Создатель! Как я посмел столь непочтительно? Прости великодушно!..

— Оружие — дело рук диавола. Отбрось оружие всяк сюда входящий! призывает Петя… то есть Петр с экрана. — Всякий, замысливший недоброе против Бога Общего, Пророка Его или чад Его малых — да будет низринут в геенну огненную!

Я смотрю на Создателя и не могу оторвать от Него взгляд. Мои руки сами по себе, без малейшей на то воли, лезут во внутренние карманы пиджака, достают «записные книжки», и единственное, что удерживает меня от желания швырнуть их на асфальт — врожденная культурность. Я ищу урну, в которую можно выбросить обжигающие ладони детали «бумажного» пистолета. И не вижу ее.

Падре, уловив мое смятение, забирает ненавистные мне «книжечки» и прячет их у себя под рясой.

От входа, заметив нашу возню, спешит старлей-гвардеец, подозрительно смотрит на людей, медленно движущихся ему навстречу. Но мое лицо, как и сомнамбулические лица всех остальных, уже вновь приковано к экрану.

Петр-Создатель, верую в Тебя, Пророка Общего Бога всех наделенных сознанием существ, независимо от их пола, цвета кожи и устройства мозгов…

Впереди, почти под самым монитором, из очереди вдруг выскакивает молодой плечистый парень и, сорвав с себя ветровку, начинает рвать в клочки рубашку и царапать собственную кожу под мышкой. Потом бухается на колени у меня от такого эксперимента точно вылетели бы коленные чашечки — и, стукнувшись лбом об асфальт, кричит:

— Прости, бог артегомов! Недоброе затеял ум мой против тебя! Прости!

Парень еще раз бьется лбом об асфальт. По лицу его струится кровь. Падре бросается к нему, прижимает окровавленный лоб к своей груди. Я тоже подхожу ближе.

— Общий бог милосерд! — провозглашает Мефодий. — Ты шел, дабы припасть к стопам Пророка, и Создатель артегомов простит тебя!

Но лица большинства людей обращены к концерт-дисплею, где Петя повторяет свой призыв выбросить оружие. Зато к парню и Феде подбегают сразу трое гвардейцев и двое врачей из дежурящей неподалеку «скорой».

Первыми — гвардейцы. Один из них поднимает и ощупывает ветровку, но ничего в ней не находит.

— Похоже, пистолет у него не здесь, — говорит второй третьему, профессионально обыскав парня. — Но он часто носил его в наплечной кобуре, вот и засуетился.

— В «зоне» его пистолет, в «зоне»! — волнуется первый. — Уже три «посылки» отыскали, но, наверное, есть еще. И как они умудряются их забрасывать…

Наконец, к парню подпускают врачей. Ему обрабатывают и заклеивают пластырем лоб, дают таблетки, возвращают гвардейцам. Те уводят бедолагу куда-то внутрь корпуса.

Да… Защита у Пети понадежнее, чем у Аэрофлота. А применить какие-нибудь сильные средства при таком скоплении людей даже наши доблестные аэфбэшники не решаются…

Мы с падре возвращаемся на свое место в очереди, позади сварливого дедка, и минут через десять входим, наконец, в новое здание телецентра.

Здесь, в огромном холле, очередь, словно впавший в озерцо ручей, растекается среди множества скамеек и стульев, чтобы потом вновь собраться у ступенек, ведущих в большой зал. Я с облегчением опускаюсь на первый попавшийся стул, падре отыскивает место невдалеке, рядом с нашим дедком.

Ух, как ноги гудят… Если уж молодой Мефодя устал, то что говорить обо мне? Хотя я тоже молодец, бодренько держусь. А дедок? Он ведь и ночевал здесь, под навесом? Значит, вдвойне молодец.

Каждый, кто хоть раз маялся в длинной очереди, знает: чаще всего глаза стоящих устремляются к ее началу. Я смотрю на счастливчиков, которые вот-вот войдут в зал, на людей, зачем-то спускающихся и поднимающихся по лестницам, жалею, что, спеша на свидание с Петей, не получил на одной из полевых кухонь миску каши, да и последний передвижной туалет миновал, понапрасну не воспользовавшись им, а еще было бы неплохо выкурить сигаретку и выпить чашечку кофе, потому что с тех пор, когда я последний раз делал это, прошло уже часов пять, а то и шесть, дело к вечеру и скоро зайдет солнце, и непонятно, как Петя выдерживает многочасовые встречи с собственным народом; ведь верно называют нас всех его подданными, мы даже больше, чем подданные, потому что верим в его благость и милость, нет, не так: в Его всеблагость и всемилость…

Тьфу… Пол в холле цементный, но я, вытянув усталые ноги, касаюсь его только уголком одного каблука, и, кажется, перестаю адекватно воспринимать ситуацию. Даже указателей с надписями «туалет» не заметил. Кормить здесь уже не кормят, это верно, и в холле не курят, но есть я, похоже, уже не хочу, а вот в туалет сходить имею полное право. Там же, кстати, можно будет и перекурить. И люди, снующие по лестнице, точно такие же «адепты», как и я, только вот стул займут, пока буду ходить, но можно будет найти другой. Падре, в конце концов, уступит свой…

 

Глава 24

В туалете я, закрывшись в кабине, еще и всласть почесал сквозь парик свою вспотевшую лысину. Поэтому спускаюсь по лестнице я уже с заметно улучшившимся настроением.

То, что «бумажный» пистолет остался у падре, наверное, даже хорошо. Я ни разу в жизни не убивал людей, только артегомов, и осваивать это ремесло на старости лет не хочу. Правда, попадись мне под горячую руку похитители моего «пилигрима» — я, пожалуй, нажал бы на спусковой крючок. Но это тогда, в Озерце. Сейчас же… Если мне удастся выбраться отсюда живым — а почему бы и нет, если я не собираюсь стрелять? — свой «пилигрим» я обязательно верну. А похитителей примерно накажу, да так, что они и не узнают, откуда на них свалились неприятности. Убивать же… Да ну его. Неприятное это дело, грязное. А я с детства отличаюсь чистоплотностью.

С лестничной площадки хорошо видно, что перед входом в зал людей обыскивают. Самым натуральным образом, тщательно ощупывая с ног до головы. Мужчин — гвардейцы, женщин — гвардейки. Одна, с длинной русой косой, очень даже интересная. Издаля, по крайней мере.

А еще в формирующейся перед ступеньками очереди я вижу… Грибникова. Он стоит в самом хвосте, все с тем же юношеским румянцем на щеках. Парик ему подобрали со вкусом, модельной стрижки. Но глаза Артурчика тусклы, взгляд отрешен. Точнее, погружен в себя.

Интересно, он нашел свой пистолет? Если его забросили в туалет, это было несложно сделать. Но тогда как он пройдет обыск? Может, он решил не рисковать и будет пользоваться «бумажным»? Две попытки для хорошего стрелка — вполне достаточно. А я врублю тем временем «вопилку». Подстрахую Грибникова, заменю не дошедшего до зала его напарника. Наверняка тот молодой парень, сбросивший ветровку у входа, был грибниковским ведомым. От меня это на том странном совещании в недоброй памяти доме скрыли…

И правильно сделали. Я бы тоже скрыл.

Спустившись в зал, я отыскиваю свободный стул, поближе к хвостику последней очереди, а когда Артурчик проходит в ее первые ряды, вновь поднимаюсь на лестничную площадку, с которой видны ведущие в зал двери.

И как собирается пройти последний кордон Грибников?

А очень просто: Артурчика обыскали, и он прошел. Даже «книжечки» половинки «бумажного» пистолета — его не заставили вынуть и показать. Или у Грибникова что-то другое?

Мефодия я отыскиваю совсем недалеко от устья холла, ведущего в зал. Он, вытянув вперед длинные ноги, преспокойно дремлет на стуле.

Хорошо ему… Верил в одного Бога, теперь в другого. Главное сохранить душевный комфорт. И ни в коем случае не связываться со всякими там «вопилками» и «бумажными» пистолетами.

Наш черед обыскиваться наступает быстрее, чем я ожидал, буквально через десять минут. Обыскивают споро и тщательно, и я радуюсь, что избавился от «записных книжек». А падре? Похоже, он их давно выбросил. Не такой это человек, чтобы за чужие грехи свою шею подставлять. Точно, я вспомнил: успокоив бившегося об асфальт лбом парня, падре проходил потом мимо урны и что-то туда бросил. Он и на помощь поспешил раскаявшемуся в преступных помыслах бедолаге только с этой целью: чтобы потом «невзначай» пройти мимо урны. Может, не стоит его увольнять? При умелом руководстве…

Щупай, щупай, ничего не ущупаешь. Этим тоже хорошо: выполняли приказы одного Самого Главного командира, теперь — другого… Этому, другому, служат усерднее. А у падре пытаются отобрать крест. Но Федя так энергично мотает головой, такой мертвой хваткой вцепился в свой крест… Чудак, хоть бы под рясой его спрятал. Хотя нет, вот тогда бы точно отобрали. А так, посоветовавшись с подскочившим майором, пропускают. Что с монаха взять…

За портьерами, закрывающими вход в зал, тоже стоят гвардейцы, лейт и три сержанта, и пристально смотрят на всех входящих.

Благоговение, сильнейшее благоговение…

Создатель — это видно даже отсюда, из дальних рядов — сидит в резном кресле с высокой спинкой, в позе Вольтера, в лучах сразу трех прожекторов. Справа от него стоит артегом и премило всем улыбается. Тот самый, новейшей модели, не на колесиках, а уже с ногами. Пушистый и забавный, как медвежонок. Мне страшно хочется погладить его рукой, но — нельзя. Перед сценой, на которой стоит трон — сплошная шеренга телохранителей. Бравые такие ребята, мимо них комар незамеченным не пролетит. Так и сверлят взглядами всех, проходящих мимо них. И подгоняют, подгоняют…

Слева от Пети, на кресле поскромнее, но зато очень изящном, восседает Элли. Она изумительно хороша в своем длинном серебристом платье, и не сводит с мужа влюбленных глаз. Еще бы… Ни одной женщине в мире не повезло так, как ей. Быть женой самого «создателя»…

А слева от Элли, на обычном мягком кресле, сидит очаровательная молодая девушка. По мере того, как мы подходим ближе, лицо ее кажется мне все более знакомым. На красавице длинное лиловое платье с глубоким вырезом, подчеркивающим красоту юной, но уже вполне оформившейся груди, на голове изящная корона. Ах да, это «мисс Москва», победительница закончившегося три дня назад конкурса. Даже я, старый бабник, с трудом отрываю от нее взгляд. Что уж говорить о Мефодии? А еще монах.

— Анна, их дочь — красивая? — шепотом спрашивает у меня Федя, но на него сразу же оглядываются: падре посмел нарушить благоговейное молчание. Я сбиваюсь с шага. Ну да, конечно, это же Анечка…

— Очень… Очень… — шепчу я одними губами.

Пройдя мимо «создателя», люди поднимаются вверх по наклонному полу к дверям, симметричных тем, через которые мы вошли, но с противоположной стороны зала. Лица их просветлены и счастливы. Господи… Я еще никогда не видел столько счастливых людей… Среди них и Грибников. Улыбается чему-то внутри себя, слабо шевелит губами… Напевает, что ли? На нем точно такой же пиджак, как и на мне, в карманах — неиспользованные «записные книжки». Пол в зале устлан ковром, а без заземления экранировка малоэффективна. И это замечательно! Иначе бы я так и не ощутил всей полноты этого счастья: воочию видеть Пророка и его милую жену, и красавицу-дочь, удерживаться от соблазна выйти на сцену и погладить такого доброго и смешного Чебурашку, но самое большое мое желание — остаться здесь навсегда, навечно, чтобы каждую минуту, каждую секунду видеть светлое, точнее, светящееся лицо Создателя, и не видеть даже, а лицезреть, от восторга и благоговения забывая дышать, с замиранием сердца ожидая мгновения, когда Пророк изречет Божественное Слово; и как я смел еще каких-нибудь три часа назад помыслить о том, чтобы включить какую-то «вопилку», которая способна, кажется, нарушить ту Великую Гармонию, которая навсегда воцарилась в этом известном всей стране зале, Гармонию, лишь жалкое подобие которой ощущают сейчас миллионы, миллиарды телезрителей — три телекамеры работают непрерывно — во всем мире, но даже этой крохотной толики достаточно, чтобы часами удерживать их у экранов, а я посмел, даже подумать страшно, покуситься, пусть и мысленно, на это великолепие, но теперь понимаю: Создатель и его Дело неприкосновенны, в чем бы это дело ни состояло, и не мне со своим слабым умишком судить о нем, напротив, всей грудью встать на его защиту — в этом и смысл, и венец моей до сих пор никчемной жизни, но чтобы горечь чуть было не состоявшегося предательства не омрачала неистового счастья, на пороге которого я сейчас стою, мне следует покаяться, немедленно покаяться и все рассказать Создателю артегомов, и Он, всемилостивый и всеблагой, конечно же, простит меня и снимет с души тяжкий камень, который я, по недомыслию своему…

— Как только начнется ламбада, стащи с него шлем и забери нейрокомпьютер, — шепчет мне падре в самое ухо. — Они тебе еще пригодятся. Запомнил? Приказываю: забери шлем и нейрокомпьютер! Любой ценой: шлем и нейрокомпьютер!

— Отстань — шепчу я. Как посмел Федя нарушить мое состояние… радости… счастья… нет, нет, сильнее… экстаза! Ну конечно же, это и есть экстаз: видеть светлый лик Пророка и двух очаровательных женщин по левую руку от него, и такого родного артегомчика по руку правую, и чувствовать, как в груди разливается ни с чем не сравнимое тепло, а лик Создателя все ближе, ближе, потому что мы миновали поворот и идем теперь вдоль шеренги телохранителей, и вот уже прямо передо мною королева красоты Анна, а теперь Элли; падре, хоть и снял свои клобук, но все равно ограничивает мне обзор, и я не могу видеть сразу всех четверых, но лишь по двое из лучезарных: Анну и Элли, или Элли и Петра, или Петра и Артегома… И Петр… Создатель смотрит на меня! Прямо на меня! Мое сердце сейчас не выдержит…

— Любезный сердцу моему брат в черном! — гремит со сцены голос Петра, и я с горечью понимаю: он смотрел не на меня, а на Мефодия. Хитрый падре нарочно вырядился в черную рясу и повесил на грудь большой крест. Вот, дескать, я веровал в другого Бога, а теперь готов пасть к Твоим стопам, Создатель…

Вернется на фирму — немедленно уволю.

— Подойди мне! — приказывает Петр, и Мефодий послушно поднимается, среди расступившихся телохранителей, по ступенькам на сцену. И все присутствующие в зале думают об одном и то же: ну почему мы не догадались надеть рясы? Быть так близко к Создателю… В пяти метрах от Него, в четырех, в трех…

— Истинно ли уверовал ты в Общего Бога? — вопрошает Петр.

— Истинно, — хриплым голосом отвечает Мефодий, низко склоняя голову.

— Тогда сними крест свой, опусти в прах возле ног своих и наступи на него, — ласково приказывает Создатель.

Падре послушно снимает цепочку с крестом, сжимает его двумя руками, опускает долу…

Словно черная молния пронзает вдруг сцену.

Мефодий, сложив перед грудью ладони в извечном жесте мольбы и смирения, стоит в двух шагах от Создателя, не сводя с него расширившихся от ужаса глаз. На полу рядом с ним блестит цепочка с верхней частью креста. Нижняя же его часть — рукоятка хитроумно замаскированного кинжала — дрожит в горле у Пети. Он, судорожно дергаясь, пытается дотянуться до нее непослушными пальцами, но лишь медленно сползает с трона. На его шитую серебром и золотом одежду хлещет нестерпимо алая кровь.

— Нет! — страшно кричит Анечка.

Я чувствую себя так, словно нахожусь внутри огромного барабана, в который со всех сторон лупят кувалдами. К тому же в горле нестерпимо саднит. Я хриплю, отчаянно пытаюсь распустить галстук…

И не я один. Почти все, кого я вижу, хватаются руками за свои шеи, в том числе и телохранители.

Но они приходят в себя первыми.

Почему падре не убегает? Мог бы попробовать…

Мефодий, все так же сжимая ладони перед грудью, медленно опускается на колени. Губи его скорбно сжаты, глаза закрыты.

Лица подскочивших к нему телохранителей лишь отдаленно напоминают человеческие.

Элли встала со своего маленького трона и смотрит в зал ничего не выражающим взглядом сомнамбулы.

Я бросаюсь в брешь, образовавшуюся в цепи телохранителей, и огибаю двух-трех из них, склонившихся над трупом Пеночкина.

Что-то очень важное я должен сейчас сделать, чрезвычайно важное. Выполнить какой-то приказ… приказ…

Под ноги мне попадается упавшая с Пети двурогая корона, я прижимаю ее к груди… Ах да, нейрокомпьютер. За троном стоит нейрокомпьютер. Он, к счастью, на колесиках. Навстречу из-за кулис, правда, кто-то бежит, но я возвращаю его обратно:

— Врача! Быстрее врача! Вы что, не видите: врача!

Нужно было бы остаться, помочь справиться с шоком жене Пеночкина. Но — приказ, приказ Создателя. Или нет… Кто приказал? Почему я качу эту тележку, накрыв ее собственным пиджаком… нет, не собственным… Потом, потом… Я должен любой ценой сохранить шлем и тележку. Так приказал Создатель. Нет, не Создатель, а Мефодий. Тогда почему я должен? Не понимаю. Почему? Потом, потом…

 

Глава 25

В этот раз мне, можно сказать, повезло. Три телекамеры, непрерывно снимавшие Пеночкина и его свиту, четко запечатлели: я к его убийству не имею ни малейшего отношения. Только раз в кадре мелькают мои ноги и полы пиджака-«вопилки». Это когда я бегу к трону, еще без короны-шлема в руках. А все потому, что, когда началась «ламбада», одна камера снимала агонизирующего Петю, вторая — расправу над Мефодием, третья давала панораму зала с остолбеневшими от шока адептами «общей веры». Но в прямой эфир это, к счастью, не пошло. После того, как на экранах один раз показали зевающую во весь рот Элли, другой — Анечку, почесывающую голову под короной, режиссер, умница, начал выпускать в эфир только отредактированную видеозапись. А увидел я все это уже потом, на закрытом показе в мрачном здании недалеко от «Детского мира». Славка еще раз выхлопотал мне пропуск. Вначале я не хотел идти, потом сообразил: от этого зависит, признаваться в том, что это я спер нейрокомпьютер и шлем, или нет. Попробуй, объясни начальникам Грибникова, зачем я это сделал, если я и себе этого объяснить не могу. Помнится, Пеночкин мне перед смертью приказал, или Мефодий. Но не Грибников: он, я уверен, уже выходил в это время из зала, с просветленным и глупым от счастья лицом.

Анна Федоровна приболела, и мне приходится готовить завтрак самому. Дежурное блюдо номер один: яичница.

А вообще-то даже я вторую неделю не могу прийти в себя от шока. Что уж говорить об остальных? Во время закрытого просмотра видеозаписи, сделанной в роковой для Пеночкина день, выступал какой-то академик от медицины, утверждал, что психическое здоровье нации серьезно подорвано. И не только нации: во всем мире прошла волна самоубийств. Хорошо, не моя в том вина. А единственное лекарство от всего этого — артегомы! Хотя это то же самое, что наркомана спасать наркотиками. Но ничего лучшего врачи пока не придумали. Уменьшают, правда, постепенно количество часов на телеканалах, посвященных «чебурашкам», но в ответ — тысячи разгневанных телеграмм и даже демонстрации. «Общество защиты прав артегомов» преобразовалось в партию, которая, видимо, станет правящей уже на следующих выборах. Их главный лозунг прежний: артегомы — разведчики человечества на пути в светлое будущее. Не хватает — пока — только одного слова в конце лозунга: — артегомизм. Или как там его назовут…

Времени у меня, как всегда, в обрез, и, поставив на электроплиту чайник, я тащу тарелку с яичницей в комнату.

— Родя, включи мне важнейшие новости.

— Включаю. Важнейшие новости.

«Агентство «Рейтер» сообщает: вчера в парижской префектуре впервые в мире зарегистрирован брак артегома с женщиной. Счастливая новобрачная Эрика Штеффер, в недавнем прошлом — супермодель. Ее суженый — артегом типа «гомункулус», Давид Супермен…

Выглядит эта модельная парочка неплохо: она — белокурая все еще красавица лет тридцати с хвостиком, он — вылитый Сталлонегер с мощными пластмассовыми бицепсами. Передвигается супермен правда, несколько враскарячку, но оплошавший было оператор переводит камеру на лицо жениха, дает его крупным планом… Да, вылитый Сталлонегер.

Хорошо хоть, не меховой «Чебурашка».

— Стоит такой артегом пока баснословно дорого, только женщина выдающихся способностей в состоянии его приобрести. Но Эрика утверждает, что ни с одним мужчиной она не была так счастлива, в интимном плане, как с Давидом, и он вполне оправдывает фамилию нового семейства артегомов фирмы «Гомункулус Индастри».

Я промакиваю кусочком хлеба вытекший на тарелку желток.

Да, уж ее-то выборка мужчин достаточно репрезентативна. Есть с кем сравнивать.

— Вас вызывает дочь! — прерывает Родион «важнейшие новости». Соединить?

— Конечно.

— Пап, это я. Ты приедешь сегодня?

— Как всегда.

— А… пораньше ты не мог бы? Очень нужно!

Лицо Маришки на экране терминала становится похожим на то, двадцатилетней давности, когда она выпрашивала новую куклу.

— Что, очередные теледебаты?

— Ну, вроде этого.

— Ты опять идешь в храм «новой веры»?

— Я ненадолго. Ты только не сердись, пап, ладно? Может, я там себе жениха найду, — заговорщицки улыбается Маришка.

— Надеюсь, не артегома?

— Ну что ты… Они так дорого стоят… — вздыхает дочь, и мне хочется стукнуть по столу кулаком. Но после Общего Шока, как окрестили это тележурналисты, я неделю отпаивал Маришку то водкой, то валерьянкой, и пришла она в себя лишь после того, как я, по высказанному шепотом совету врача, сводил ее в ближайший кинотеатр.

— Ладно. Через час буду.

— Через сорок минут. Ну, пап… — торгуется, по детской привычке, Маришка.

— Может, и через сорок. Яичницу мне можно доесть?

— Ага! И сразу выезжай!

Обрадованная Маришка посылает мне воздушный поцелуй, я вяло жую остывшую белковую корочку. Родя возобновляет показ новостей.

«Агентство «Интерфакс» передает: обнаружен еще один свидетель вознесения создателя артегомов на небеса. Правда, свидетель уверяет, что это произошло не на третий день после трагической гибели Петра Пеночкина, а на девятый. Место, где это произошло, свидетель назвать отказывается, ссылаясь на то, что во сне ему «был голос», запрещающий это делать…

На экране появляется старичок лет семидесяти, с окладистой седой бородой, в старомодном длиннополом плаще.

Последний ошметок яичницы шлепается с вилки на тарелку.

Да это… Да это же тот самый дедок, который стоял вначале за Мефодием, а потом впереди нас с падре! Ай да дедок…

— Следует отметить, что, поскольку место захоронения Петра Пеночкина держится в глубокой тайне, все предыдущие свидетели его «вознесения» указывали совершенно разные координаты места, где по их мнению, произошло это событие. Напоминаем, что перед стенами Государственной думы уже вторую неделю почти непрерывно продолжаются демонстрации адептов «новой веры» с требованием обнародовать место захоронения создателя артегомов.

По сообщению агентства «Интерфакс», аннулированы итоги конкурса красоты «мисс Москва». Ни члены жюри, ни многочисленные зрители не понимают, каким образом победительницей в нем вышла некая Анна Пеночкина, чьи внешние данные никоим образом не соответствуют предъявляемым требованиям. Кроме того, в настоящее время Анна Пеночкина, вместе со своей матерью, находится в психиатрической лечебнице…

— Достаточно, Род!

Я уношусь на кухню, завариваю разовый пакетик чая, мою тарелку и вилку.

Больше всего мне жалко Анечку. Ей-то за что? Хотя Элли тоже не повезло. Точнее, нам с нею не повезло.

Похоже, мир постепенно оправляется от Общего Шока. Оправляется и становится прежним. Как будто и не было Шока, как будто Петя Пеночкин все так же восседает на троне. И как это понимать? Жаль, Гриши больше нет. Уж он-то объяснил бы. Сказал бы что-нибудь вроде: «Гибрид-эгрегор окреп настолько, что ему уже не нужно мощное материальное воплощение в «физическом мире»…

— Хозяин, вас вызывает Юлия. — кричит мне из комнаты Родион. Все никак не соберусь протянуть «отросток» терминала на кухню, вот и приходится бегать туда-сюда.

— Соединяй.

— Папа, это я. Витя… Витя с самого утра ушел к Думе. А мне… Мне даже в парикмахерскую нет времени сходить. И на работе он вчера, кажется, опять не был… — чуть не плачет Юлька. И я понимаю: не из-за парикмахерской. Просто Витюха по-прежнему домой приходит только ночевать. И, боюсь, не как муж. Артегомшу он себе завел, что ли?

— Ты вот что… Я сейчас заберу у Маришки Ванечку и приеду с ним к тебе. Как ты думаешь, я с тремя внуками-внучками справлюсь? А ты сходишь тем временем в парикмахерскую и… куда там тебе еще надо. Только «чебурашек» детям не показывай и сама на них не смотри. Витька не заставляет? Я пообещал ему голову оторвать, если тебя или внуков потянет в кинотеатр.

— Не заставляет… Спасибо вам! — улыбается сквозь слезы Юлька.

Много ли молодой женщине нужно? Модную шмотку раз в месяц купить, время и деньги прическу сделать, немного мужской ласки. А Витька, паразит… Его Юлька после шока полторы недели коньяком отпаивала. Но нужно было, наверное, — спиртом…

Только Софьиванна более-менее благополучно выпуталась из тенет «новой вары». Вернулась на фирму, оформила прогулы отпуском за свой счет и… И вот уже вторую неделю напрашивается ко мне в гости. Очень уж, наверное, хочется ей свою квартиру для дочери освободить. Дочку, кстати, Софьиванна от поклонения «общему богу» уберегла. Но главбухша — единственное известное мне исключение. А остальные…

Так почему же мир остался прежним? Кто мне объяснит?

Придется в скверик к пенсионерам сходить. Уж они-то все знают, все ведают.

Возвращаясь на кухню, я на секунду останавливаюсь перед неким предметом, затиснутым между диваном и сервантом и задрапированным простыней, словно не открытый еще мини-памятник неведомому вождю.

Сколько мороки было, пока я привез его домой. И зачем? Зачем я это сделал? Тоже никто не надоумит, не объяснит. Эх, Гриша-Гриша…

 

Глава 26

Вернувшись домой в середине дня, я сбрасываю плащ и туфли, ставлю вариться кофе и, ворвавшись в комнату, выкатываю на ее середину супернейрокомпьютер, укрытый простыней.

Ррраз… Памятник открыт, господа! И шлем-корона тоже здесь. Ну, начали?

Нет. Сначала кофе и сигарету. Как перед казнью. Уже второй за последний месяц. Да, еще одно…

— Род, запиши в мой файл «сугубо личное». Сегодня, пятнадцатого сентября, мой сын Виктор увел в храм «общей веры» мою невестку Юлию, внука Сашеньку и внучку Машеньку. Моя дочь Марина второй день не приходит домой. Внука Ванечку я поручил заботам Анны Федоровны, соседки, которая помогает мне по хозяйству. Ни терминал, ни даже просто телефон моей бывшей жены не отвечает. Автоответчик сообщает, что она ушла в храм «новой веры» и страстно призывает присоединиться к ней. Ее новый муж Крепчалов Виталий Петрович неделю назад покончил с собой. И я решил… Подожди, кофе…

Я мчусь на кухню и успеваю как раз вовремя: темное варево в джезве только-только начинает шуметь. Так… И пару чайных ложечек коньяка. Кто знает, придется ли мне еще когда-нибудь…

— Да, Род, — вспоминаю я, возвратившись в комнату с чашечкой и блюдечком в руках. — Если случится так, что в течение суток подряд я, находясь дома, ни разу к тебе не обращусь, ты должен переслать сегодняшний файл «сугубо личное» Воробьеву Святославу Ивановичу, в ГУКС, и Скрипачеву Константину Сергеевичу, моему заместителю, в «Крокус». Пиши дальше: нейрокомпьютер Петра Пеночкина, который после Общего Шока разыскивали милиция и АФБ, был похищен мною. И хотя мой недруг из службы безопасности, Грибников, уволился и подался в ближайший кинотеатр, с возвращением компьютера я медлил. Потому что после Общего Шока я, хоть и не сразу, а вспомнил: забрать компьютер и шлем мне приказал Порогов Мефодий Кузьмич, тот самый, который убил Пеночкина. Полагаю, он знал, для чего это нужно. Но сказать мне не успел, потому что началась «ламбада».

— Простите, не понял. «Ламбада» — танец, бывший очень популярным в конце двадцатого века, и в контексте…

— Пиши, как я сказал, «ламбада», адресаты поймут. Далее. Семинария, для которой мы выполняли срочный заказ, контракт расторгла. Несмотря на выплаченную неустойку, моя фирма практически разорена. В сложившихся условиях я решил… подожди, сейчас…

Отодвинув опустевшую чашечку, я делаю то, чего не делал уже много лет: закуриваю прямо в комнате.

— Я решил надеть шлем, включить нейрокомпьютер и попробовать заглянуть в «тонкий мир» самостоятельно. Что-то в нем, и этом мире, наверное, разладилось, если матери бросают детей, а такой мужчина, как Крепчалов, пускает себе пулю в лоб. Подробности пусть поищут в файле «сугубо личное» у Черенкова. Если там что-то есть про эгрегоры и прочую метафизику. Именно этим я и хочу заняться. Заявляю сне в твердой памяти и здравом уме, поскольку другого выхода просто не вижу…

У меня осталось только полсигареты. Как я загнул насчет здравого ума? Воробьев, конечно, усмехнется. Ну и ладно. Но хоть что-то будут знать. А то от Гриши ничего не осталось, от Пеночкина, в сущности, тоже. Кроме нейрокомпьютера. Он заварил кашу, а я теперь расхлебывай. Как впрочем, и всегда. Должность, видать, у меня такая: исправлять ошибки, допущенные непризнанным гением и героическим счастливизатором человечества, создателем артегомов Петей Пеночкиным.

Ну-с, приступим? Никакой инструкции по сборке этого конструктора, конечно, нет. Но Петя был — до того, как податься в гении — неплохим инженером. А инженерная логика, в отличие от женской, одна и та же для всех. Вот шлем с сотнями пленочно-точечных сенсоров. Внутри короны, видимо, — пленочные же предусилители и СБИСы системы уплотнения-разуплотнения каналов. Снаружи два сверхширокополосных «гольфстрима», каждый обслуживает половину сенсоров, то есть обеспечивает связь нейрокомпьютера с одним полушарием головного мозга. Вот сам нейрокомпьютер с двумя такими же чудо-адаптерами «гольфстрим». На что он был первоначально запрограммирован, этот компьютер? До того, как его суперсложная нейросеть начала самообучаться? Нейрокомпьютер получает два мощнейших потока информации, работает в реальном масштабе времени — и что делает со всеми этими гигабитами? К тому же его третий вход/выход непрерывно связан с компьютерными сетями всей планеты, в том числе и с отдельной сетью артегомов. В обычные компьютерные сети артегомов не допускали — до вчерашнего дня. Но после недели многотысячных демонстраций, от Парижа до Нью-Йорка и Токио, запрет был снят. И что теперь будет одному создателю известно. Создателю артегомов, я имею в виду.

Непогашенный окурок жжет пальцы, и я с остервенением гашу его о край блюдечка.

А может быть, не надо? Ну почему — я? Вот сейчас позвоню Воробьеву, он — начальнику Грибникова… Через полчаса у меня компьютер и шлем-корону заберут. Ну, по допросам начнут таскать. Отобьемся. Женька Рымарев в обиду не даст.

А сын? А дочь? А жена, хоть и бывшая? Аэфбэшники три месяца будут пытаться понять, что это такое, а потом поместят нейрокомпьютер и корону в камеру вещдоков — и дело с концом…

— Род, записывай в файл «сугубо личное»: я надеваю шлем-корону, включаю нейрокомпьютер, жду, пока он самопротестируется и войдет в режим. Программист Петя был великолепный, надеюсь, процедура запуска у него автоматизирована. Вся электроника, которая упрятана в шлеме, питается от высокоэффективных солнечных батарей, покрывающих почти всю наружную поверхность короны, спрятанную за зубцами. Поэтому на Петю, когда он сидел на троне, и были сверху направлены три прожектора. Но сейчас день, я сижу затылком к окну, освещенности должно хватить. А вечером я подключу к шлему автомобильный аккумулятор. Да, «гольфстримы» запустились. Пошло, пошло, поехало… Нейрокомпьютер включился штатно, он только что сообщил мне об этом. Телекамера, установленная в трехстепенном кардановом подвесе над компьютером, пришла в движение. Включился ее микрофон. Зато у меня начались проблемы со слухом и зрением. Я слышу словно бы гул, гул от множества далеких, едва слышных человеческих голосов. А вижу все словно через туманную дымку. Нет, не так: словно все, что я вижу — лишь проекция какого-то слайда на туманную дымку. Чье-то лицо. Я отчетливо вижу чье-то лицо. Пеночкин! Нет… Нет… Какой-то человек сидит в моем рабочем кресле. Род, все записывай! Все, до единого слова!

Я, наконец, узнаю своего гостя. Это Мефодий. На нем все та же черная ряса, на груди — тяжелый бронзовый крест. На лице его нет и следов побоев, но оно светится печалью человека, лишь ненадолго вернувшегося из мира теней на землю и знающего, что времени ему отпущено немного.

— Ты… жив? — задаю я вопрос из тех, на которые невозможно ответить отрицательно.

— В некотором смысле — да. Так же, как лишь в некотором смысле жив и ты.

— Как ты сюда попал?

— Ты забыл запереть входную дверь. Поговорим?

— Ты… знал, на что шел?

— Знал. На великий грех: убийство человека. К тому же я осквернил крест, спрятав в нем оружие. Долго мне эти грехи избывать придется, очень долго. Никому не пожелал бы… Но другого способа я не нашел. Искал, но не нашел, понимаешь?!

— Почему на тебя не подействовало это… ну, поле, что ли…

— Потому что я верю в другого Бога. А истовая вера — я говорю истовая, а не истинная — защищает от подобных напастей лучше, чем парик с электропроводящей подкладкой.

— Ты знал про парик?

— Тогда — нет. Но я знал другое: всякое слово, произнесенное у подножия трона, звучит как приказ, непреложнее, чем категорический императив, хотя последнее теоретически и невозможно. И я не ошибся. Нейрокомпьютер и шлем, я вижу, у тебя?

— Да. Только что делать с ними — не знаю.

— Что делать, что делать… Знаешь ты прекрасно, что нужно делать! серчает вдруг падре. — И уже делаешь!

— Да, но… Я не уверен, что там, в «тонком» мире, там, где чисто и светло, найдется для меня место.

— Что внизу, то и наверху. Там у них тоже хватает… особенностей…

— Я немощен и стар. И, должно быть, грешен…

— Не прикидывайся. Софьиванна тебя старым не считает. А что касается грехов, тут ты прав. Мало кто может похвастаться таким набором.

— Что ты имеешь в виду? — огорчаюсь я.

Кажется, моя попытка получить индульгенцию провалилась.

— Ты карьерист и бабник. Первого в мире артегома ты убил исключительно ради собственной карьеры. Кресло директора ГУКСа тебе пообещали. И отпуска в Сочи не хотелось лишаться.

Я чувствую, как лицо мое медленно вытягивается. Видимо, от Мефодия невозможно ничего скрыть. Да и падре ли это? Может, просто моя больная совесть?

— Зато я спас мир от «Тригона».

— Себя ты спасал тогда, а не мир. Опять-таки — свое мягкое директорское кресло оберегал. Точнее, свой зад в этом кресле. А еще с Элли надеялся переспать. Чтобы наверстать упущенное при первой с нею встрече.

— Еще я очень люблю своих детей… и внуков… — отступаю я на последние рубежи.

— Себя ты любил всегда, только себя. А детей и внуков — лишь в той мере, в какой они приносили тебе радость. А еще — как их собственник. Когда Виктор, сын, бросил аспирантуру — ты ведь его возненавидел, правда? Хоть на минуточку, а возненавидел. Вот и вся цена твоей любви. Кроме того, ты начинающий алкоголик.

— Неправда! Безопасную дозу, которая не только не вредит, а наоборот, способствует здоровью…

— Никаких безопасных доз не существует. Каждый пьющий человек неизбежно становится алкоголиком. Только одни успевают до этого умереть, а другие нет.

Взгляд Мефодия пронизывает меня до самых глубин, и волна неприятного холодка поднимается от паха к солнечному сплетению и выше по позвоночнику.

— Значат, я недостоин! — облегченно вздыхаю я.

— Не радуйся. Только тебе и по силам взять на душу еще один грех. Григорий Черенков, например, хоть и видел все, и понимал в какой-то степени, что происходит — а не сдюжил, не выстоял. И Кирилл Карпович, управделами наш, пусть он и сильный мужик, а — не сможет. Не посмеет согрешить. Но — кому-то надо…

— Гриша, а почему ты тогда не убежал? Даже не попытался? В суматохе это вполне можно было сделать.

— Не переводи разговор на другое. Ты прекрасно знаешь, почему. Так ты берешься за это дело?

— Я не хочу!

— Ты должен. Как бы тебе объяснить… А, вот. По терминологии Гриши, не имеющей, конечно, ничего общего с истинным положением дел, но и не слишком противоречащей ему — сознание Пеночкина успело раствориться в сознании тысяч артегомов, ушло в их эгрегор. А поскольку сеть «чебурашек» теперь подключена к другим компьютерным сетям, Петр Пеночкин вот-вот начнет контролировать и их тоже. То есть по сути — всю земную цивилизацию. И она из «информационной» превратится в гибридную, в химеру с человеческим туловищем и головой артегома. Оно и понятно, ведь в противном случае… как бы тебе объяснить… а, вот: иначе «тонкое тело» Петра Пеночкина очень быстро распалось бы. Он просто всеми силами цепляется за жизнь. Ту жизнь, в «тонком» мире жизнь, понимаешь?

Я тупо киваю головой, хотя давно уже ничего не понимаю. Та жизнь, эта жизнь… Ну и пусть бы Петя оставался богом артегомов, зачем ему компьютерные сети? Но, видать, земная логика в «тонком» мире не действует.

— Ну вот, — чуть заметно улыбается Мефодий. Это сочетание беспредельной грусти и не улыбки даже, а лишь намека не нее действует на меня так, что впервые за многие годы мне хочется заплакать. — Но у человечества — совсем другое предназначение! Нельзя отдавать Землю «чебурашкам»! Она принадлежит людям, только людям!

— Какое… предназначение?

— Другое. Совершенно другое. Скоро ты все поймешь сам. Только не медли!

— И что… И что тогда будет?

— Встречный огонь. Это — единственный способ остановить бога артегомов.

— А я? А Петя?

Мефодий смотрит на меня со все той же невыносимо грустной улыбкой, потом встает с кресла и, сказав напоследок: — Ты все знаешь сам! Только не медли! — выходит из комнаты. В прихожей хлопает дверь.

 

Глава 27

Шлем очень тяжелый. Не легче, наверное, чем шапка Мономаха. Кровь стучит у меня в висках, мышцы шеи затекли. Я бережно снимав корону «создателя» и кладу ее на колени.

Значит, это должен сделать я? Я, бабник и карьерист? Но почему? Почему именно я?! Неужели больше некому?

— Род, отыщи Софью Ивановну. Пусть срочно приезжает ко мне. Говоришь с нею сам, мне некогда.

Так… Похоже, эта бодяга затянется на две-три недели, а то и на месяц. Фирму передам пока Скрипачеву, он парень толковый, выкрутится. Вся прибыль — ему, чтобы интерес был, мне — только директорский оклад, но регулярно. Софьиванне — отпуск без содержания. Это не Элли, конечно, но в магазин сходить, еду приготовить и за Ванюшкой на пару с Анной Федоровной приглядеть она сможет. Ах да, у нее дочка… Ну, приедет — посоветуемся, как быть. Что еще? Деньги. Директорского оклада нам хватит на всех, но может понадобиться что-то еще. Ага, есть украшения, которые я не успел подарить жене, можно еще что-нибудь продать… «Пилигрим»! Как бы он сейчас был кстати!

И будет. Похоже, с этой короной на голове мне не составит большого труда перебросить сумму, равняющуюся стоимости «пилигрима», со счета фирмы «Комтех-сервис» на свой… Все?

Нет. Еще — источник бесперебойного питания. Но в «Крокусе» один такой есть, завтра Скрипачев привезет. И заодно — нашу резервную спутниковую антенну. А он как-нибудь перебьется и без нее. Еще нужно будет побрить голову. Но это сделает Софьиванна завтра.

Ну…

Странно. Мне больше не хочется ни кофе, ни сигареты. Да и времени для этого нет. Мефодий ясно предупредил: не медлить!

Я надеваю шлем.

Значит, встречный огонь… Два петуха не смогут усидеться на одном насесте. Интересно, а Мефодий — поможет мне? Или — хоть кто-нибудь? Петя ведь просто так не отступит. И что потом будет со мной? Я еще не хочу умирать! С другой стороны, не зря же Петя так стремился обзавестись третьим полушарием. Есть в этой ситуации положительные стороны. Гриша упоминал что-то о перманентном состоянии экстаза. И о том, что одной Элли Пете скоро было бы мало. Если бы не… как там выразился Мефодий… категорический императив освободить Землю от гибридного эгрегора — мы бы с Пеночкиным как-то договорились. У Земли ведь два полушария. Пете — точнее, тому, в кого он превратился — западное, мне восточное… Спрячусь на Горелом хуторе — меня там в жизни никто не найдет. И Элли вытащу из психушки, вместе с дочкой. Будет с таким же обожанием смотреть на меня, как недавно на Петю. И не только смотреть. Дурак Пеночкин, что погнался за славой. Комплекс неполноценности, присущий каждому непризнанному гению, его заставил. А ведь тайная власть над миром — это даже романтичнее. Особенно при обильной энергетической подпитке. Земля, конечно, должна принадлежать людям. Но ведь я — тоже человек! И ничто человеческое мне не чуждо.

А как же Витюха, Маришка, внуки?!

Я вздрагиваю, словно от удара током.

Да, я человек.

Пока еще — человек…