Глава 2. В которой Даша идет в гости и удостоверяется в том, что любая инициатива наказуема

Она подошла, стуча каблучками по влажному после дождя железу, глянула через ограждение крыши, слегка поежившись.

— Привет!

Кэльрэдин кивнул, стараясь не показать, как рад ее видеть, как трепещет его сердце. Если бы он мог, не просыпался бы никогда. Обрел бы здесь, в этом странном мире, свое место, приспособился бы, лишь бы быть рядом с возлюбленной, так скоропостижно его покинувшей.

Кэль потерял счет дням. И только ночи помнил, каждую, особенно ту, в которую приснился их первый общий на двоих сон. При дворе многие давно поговаривали о том, что Властитель тронулся умом. Со всех концов Ондигана съезжались знатоки сновидений. Кэль перепробовал десятки заклинаний, выпил сотни кубков с зельем, придающих снам явственность, сплел тысячи магических узлов.

Магиня Гвенд сдержала свое обещание и ушла. Никто не видел ее уже много месяцев. Кэльрэдин надеялся, что она жива.

Он попал в этот сон, когда жизнь стала совсем невыносимой. И встретил там… ее. Прекрасную, юную… живую. Другую, но ведь никто и не говорил, что в другом мире должна была она родиться той же. Девушка не помнила, кто она и как ее звали. Кэль сначала пытался пробудить ее воспоминания из прошлой жизни, затем бросил. Лучше начать все сначала.

Она села на каменный выступ, вздохнула, оглядывая просыпающийся город, вытянула ноги. У нее были узкие ступни с каплями краски на аккуратных ноготках. Эти яркие точки напомнили Кэльрэдину о наложницах в домах удовольствий в жаркой Аклидии. Он отвел взор.

— Здесь всегда тепло, — с удовольствием сказала она, щурясь от ярких лучей восходящего солнца. — Это, наверное, какой-то южный город. Никак не могу сосредоточиться и что-нибудь изменить, всегда оказываюсь у чердачной двери. И она всегда открыта. И ты всегда ждешь.

Кэльрэдин кивнул. Заснув, он попадал на крышу этого странного города без возможности спуститься; бродил среди слуховых окон и выступов, поджидая сон своей возлюбленной. Она говорила, что в ее мире нет магии, но в небе гудели железные птицы, а по улицам передвигались повозки без коней и волов. Сколько же искр требуется, чтобы поднять в небо кусок железа или провезти в огромном фургоне столько груза? Только десятки тысяч узлов с вплетенными в них могущественными артефактами могли управлять этим волшебством.

Сбежав от него, словно в издевку, она родилась вновь, в этом странном мире. Это было самое изощренное наказание — встречать ее только во снах, жить, понимая, что он, возможно, никогда не увидит любимую наяву. Они успевали лишь взглянуть друг на друга и переброситься парой слов.

— Как необычно, — сказала она с легким смешком, — что мне снятся такие сны. Я ведь совсем не романтична, — она бросила на него быстрый взгляд, — ты похож на эльфа, только волосы у тебя… как медь.

— Я и есть эльф, — в который раз терпеливо объяснил Властитель, улыбаясь кончиками губ, — Кэльрэдин, последний из рода Медновласых.

— Да, конечно! — сказала она, рассмеявшись. — А я принцесса драконов. Мы все, девчонки, любим истории про эльфов. Наверное, во мне это тоже есть — подсознательная тяга к романтике. Одна моя знакомая прочитала о вас сотни книг.

Кэльрэдин недоуменно покачал головой: что за странный мир. В нем пишут книги об эльфах и драконах, а все жители — хуми, слабые, живущие мало, но зато подчинившие себе природу, истребившие нечисть. Когда-то порталы были открыты, и через них проникали люди и мифы. Магии здесь нет, искры слабы, но маги так и не смогли найти в него проход. Почему?

— У драконов нет принцесс. Драконы огромные и безмозглые. Они подчиняются только Охотникам, лишенным магии.

— Да? — она удивленно сморщила носик. — Надо же. Я все это придумываю во сне. Значит, я все-таки не лишена воображения.

Кэльрэдин пожал плечами. Он не раз пытался убедить возлюбленную, что они оба находятся в магическом сновидении, вызываемом особыми зельями и заклинаниями. Она всегда парировала, что «ничего такого не курит, не хватало еще», словно, чтобы добиться волшебного сна, она должна обязательно быть колдуньей с Северных островов, с трубкой и в засаленных шкурах.

— У нас осталось всего несколько минут, — сказал Кэльрэдин. — Солнце почти встало.

— Да, — печально откликнулась она. — Опять ждать, засыпать с надеждой, а просыпаться с тоской.

Над крышей пронесся ветер. Крошечный смерчик закружил мелкий сор, кинул его на теплый металл. Девушка стряхнула с колен пожелтевший лист, поймала пальцами яркую бумажку, машинально развернула и с улыбкой показала спутнику:

— Чай со слоном. Я не знала, что его еще выпускают.

Свернутый в комочек рисунок с носатым чудовищем упал под ноги.

— Мы обязательно встретимся, — как обычно, пообещал он.

Она моргнула, протянула к нему тонкую руку с крупным серебряным кольцом на среднем пальце. Кольцо было великовато для ее тонких пальчиков. В плоском агате тонкие зеленые нити были похожи на веточки мха.

Они никогда не касались друг друга во сне: любая попытка приводила к обрыву сновидений. Но сон и так таял. Кэльрэдин протянул руку навстречу…

Он проснулся в своей комнате с горящей жаровней, отчетливо помня, как успел поднять кусочек бумаги и запечатлеть в памяти изображение зверя с длинным носом. Он уже видел однажды это изображение. Такие звери, алефанты, водились в Аклидии, но только в одной лавке в Туннице можно купить «чай со слоном». Стражник дремал у двери, склонив на грудь голову. Кэльрэдин встал, подошел к молодому эльфу, коснулся его плеча. Тот тут же открыл глаза и посмотрел на Властителя бодрым и ясным взглядом.

— Я напишу письмо, — сказал Кэльрэдин. — Отнесешь его троллю по имени Буушган. Обязательно выспись и поешь как следует. Путь неблизкий и опасный. У тебя будет Особый пропуск и много золота, но будь осторожен.

… Утром ко мне забежала Нина. Она собиралась в центр и надеялась, что мы вместе пройдемся по магазинам. Я же увлеченно отдраивала дом и следила за тестом. Объяснила подруге, что на каникулах занимаюсь с учеником и негоже являть оному хаос и беспорядок. Нина фыркнула и унеслась. Ничего, в следующий раз погуляем. Мы с Ниной дружим с детства, живем по соседству. Сколько раз она меня выручала, то деньгами, то советом, уж и не сосчитать.

Пришел Борис. Он был зажат, нервно оглядывался по углам, заикался. Я же никак не могла сконцентрироваться на учебном материале, пропускала мимо ушей ошибки. Мальчик, наконец, расслабился. В духовке подрумянивался пирог, а в голове моей вертелись обрывки сна.

— Ладно, — сказала я после того, как Бадынов битых полчаса делал разбор предложения. — Прервемся на чай, потом почитаешь вслух.

Боря напряженно следил за тем, как я накрываю на стол. Видимо, не предполагал, что к запланированному уроку получит незапланированное угощение.

— Твоя мама подарила мне чудесный чай. Будешь?

Боря нерешительно кивнул, потом спросил:

— Дарья Васильевна, разве мне можно у вас… кушать?

— Лучше говорить «есть или обедать», — машинально поправила его я, слизывая каплю варенья с ложечки. — Сейчас пирог будем есть. С яблоками и корицей.

Боря съел сначала один кусочек, потом второй, потом протянул руку за третьим, и я подвинула к нему все блюдо. Мы закончили урок гораздо веселее, чем начали. Боря ушел. Через несколько минут позвонила его мама.

— Учительница Васильевна, большая честь. Бадын кушал. Очень хороший еда, много специй. Приглашение. Горечь и сладость. Большая честь.

— На здоровье, — сказала я. — Роза Бадыновна, можно мне завтра к вам зайти на разговор? По поводу Бори.

— Бадын не учился? Балывался? — всполошилась Борина мама.

— Нет, нет, что вы… Это по поводу его… общения в классе. Я как классный руководитель…

— Заходи, заходи! Мы рады. Завтра Теклак большой праздник.

— День рождения? Ой, простите. Тогда в другой день. Неудобно. У вас торжество, а я…

— Нет! — закричала Бадынова в трубку. — Приходи! Не рождений! Уход! Беженцы мы.

Я ничего не поняла, но обещала прийти. На всякий случай испекла еще один пирог.

Когда я подошла к воротам дома Бадыновых, Боря уже ждал меня, сидя на ступеньках. В руках у него был тонкий кожаный ремешок с вплетенными в него камешками, металлическими колечками и перышками.

— Красиво, — сказала я. — Наши девочки научили?

— Нет, — Боря почему-то смутился и спрятал поделку в карман (точно, девочки научили, наверное, Вика Метель, она заметно симпатизирует новенькому). — Идемте, мама вас очень ждет. У нас гости. Родня собралась на юбилей.

Дом у Бадыновых был очень большой по моим меркам: три этажа и мансарда. Забор отгораживал значительный участок леса. Помню, что бабушка запрещала мне ходить сюда в детстве. Где-то здесь в древности было то ли капище языческих богов, то ли еще что-то непонятное. Теперь тут живут люди, а древние боги, видно, потеснились.

Увидев хозяйку дома, я пожалела, что оделась так скромно и из украшений выбрала только любимое кольцо с большим агатом. Роза Бадыновна, в необъятном фартуке и с унизанной золотом шеей, охая и ахая, приняла у меня блюдо с пирогом. В столовой стоял длинный стол, за которым располагались гости — родственники Бадыновых, те самые многочисленные дяди и братья, о которых говорил Боря. Даже если бы мне не сказали, что все они родня, я бы в этом ни на секунду не усомнилась. Мужчины сидели, упираясь друг в друга аршинными плечами, обратив на меня взгляд из-под крутых надбровных дуг. У некоторых руки были покрыты разноцветными татуировками. Во главе стола восседал папа Бори, Теклак Бадынович. Я растерянно окинула взглядом собравшихся и не увидела ни одной женщины. Родственники дружно поднялись, задвигав стульями, как только Роза Бадыновна громко произнесла:

— Оот! Учительница Васильевна!

— Оот! Оот! — степенно откликнулись гости, закивав круглыми бритыми головами.

— «Оот», — это по-нашему «уважение», — шепнул мне на ухо Боря. — Так у нас приветствуют уважаемых людей.

— Оот, — сказала я, ежась от неловкости под внимательными взглядами родни Бадыновых.

— Жена Теклака, — сказал один из гостей, по виду самый старый, обращаясь к Розе Бадыновне, — сади Василна за наш стол. Мы с ней кушать и пить. Шебо. Гулум. Бадын сиди сам к Василна кормить, помогать.

Боря уже притащил откуда-то мягкий стул и стоял с ним в руках. Родичи Бадыновых потеснились, освободив нам два места с краю. На столе передо мной появилась тарелка, а на нее щедро посыпалась еда — все острое, пряное, с изобилием кисло-сладких соусов. Неловко как-то — напросилась на угощение. Я украдкой провела пальцем по тарелке темного металла с патиной и витиеватым клеймом. Нож, вилка, ложка, узкий кубок с золоченной каемкой, блюда — вся посуда на столе Бадыновых была серебряной.

— Спасибо, — пискнула я. — Поздравляю.

Гости удовлетворенно заскрипели вилками, вернувшись к застольным разговорам. Один из родственников, точная копия Теклака Бадыновича, только светловолосая, поднялся из-за стола и заговорил. Боря, слегка покраснев, стал переводить.

— Ну, он говорит, короче, что все очень рады, что… ну, что я здесь и не умер. Короче, все меня хвалят.

— Так это твой праздник?

— Нет, — Боря энергично помотал головой, — это год с того дня, как мы покинули… нашу страну.

Родственник продолжал говорить, выразительно поглядывая на моего ученика.

— Что еще? — с любопытством поинтересовалась я.

— Да ничего особенно, — прошептал Боря с досадой. — То же самое. А вот теперь вас хвалит.

Точно. Вся семья глядела на меня.

— Скажите что-нибудь, — сказал Боря, мучительно краснея. — Только честно. Не надо говорить обо мне только хорошее. Я знаю, что у меня все плохо.

Я встала и сказала:

— Боря… Бадын… очень хороший ученик. Он не балуется и делает все уроки. Он обязательно выучится на… ученого.

Несколько подростков, чуть постарше Бори, видимо, переводили тем, кто не знал русского. Родственники одобрительно зашумели, переглядываясь.

— Бадын, — сказал Теклак Бадынович, приподнимаясь. — Я тратил много твоей школе, много ходил наш род менять золота, опасность. Ты должен показать нашим родичам, чему учился. Вот книга, читай.

Боря, с тоской оглянувшись на меня, подошел к стулу отца и, взяв в руки яркий журнал с надписью «Специи и пряности» на обложке, громко зачитал:

— Корица. Ее используют в приготовлении блюд во всех странах Востока. Из нее готовят приправу карри. Корица прекрасно ароматизирует пиво. Также корицу кладут в горячий шоколад и кофе…

— Есть обшибка, Васильевна? — строго спросил Теклак Бадынович.

— Нет, — сказала я. — Бадын все правильно прочитал.

— Оот! Оот! — загомонили родичи Бадыновых, стуча бокалами по столу.

Боря уселся рядом, тяжело дыша.

— Почему за столом одни мужчины? — украдкой спросила я. — У вас что, женщины едят отдельно?

— Нет, — ответил ученик, — но сегодня родичи обсуждают войну. Женщинам нельзя про войну, все родственницы на кухне, говорят о… ну как это… колечки, сережки, золото…

— Побрякушки?

— Ага.

— А я? Почему меня пустили?

— Вы учительница. Учителя дают совет, говорят, как надо. Все равно, женщины или мужчины. У нас большой почет учителям, оот.

— Не могу сказать, что мне это неприятно, — пробормотала я, чувствую себя просветительницей, несущей знания необразованному населению.

Я отказалась от вина. То ли от шума, то ли от напряжения разболелась голова. Перед глазами прыгали темные точки. Давление упало? Пожаловалась Боре, и тот вызывался отвести меня в ванную. Сидящий по левую руку от меня высокий, очень пожилой мужчина с длинной белой бородой, единственный из всех Бадыновых худощавый и субтильный, явно прислушивался. Когда я вставала, услышала, как он говорит отцу Бори:

— Учитель! Маган!

Теклак Бадынович пристально поглядел на меня и спросил:

— Вы здоровы, учительница Васильевна?

— Да, — ответила я как можно небрежнее, хотя от вспышек боли у меня уже сводило зубы. — Немного голова разболелась, перед глазами все плывет. Магнитные бури, наверное.

Подростки негромко перевели мои слова. Разговоры смолкли. Все родственники Бадыновых разом повернули головы и проводили меня взглядами. За мной из столовой выскользнуло несколько молодых парней. Парни юркнули куда-то под лестницу и исчезли. Стукнула входная дверь.

Боря показал мне санузел на втором этаже. В аптечке нашелся «нурофен». Я стояла, наклонившись над раковиной и ждала, когда прекратится мучительная пульсация в висках. Постепенно боль стала проходить. За дверью зашуршало. Вдруг кому-то приспичило, а я занимаю удобства, пялясь в зеркало. Дверь толкнули.

— Сейчас! — крикнула я. — Одну минутку!

Я плеснула в лицо ледяной воды, потянулась к рулону бумажных полотенец, и в этом момент дверь с грохотом раскрылась настежь, хрустнув выбитой щеколдой. Меня не задело, ванная комната у Бадыновых была большая. Оторопело застыв, я взглянула на того, кому НАСТОЛЬКО приспичило. Передо мной возвышался громила, напоминавший родичей Бори лишь отдаленно. Если бы встретила подобного субъекта на улице, решила бы, что это тщательно загримированный участник комикона. Громила был одет в кожаные… доспехи, из-под которых выпирала сероватая плоть. Одеяние было расшито металлическими бляхами. В кулаке он сжимал огромный кривой нож. Но самым примечательным было лицо великана. Брови казались двумя серыми кустами, а толстый нос был словно вдавлен в череп между скулами-каменюками. Шея субъекта была увешана ожерельями из странного вида сушеных плодов, напоминающих маковые коробочки. Пока мы разглядывали друг друга, на лице громилы расползалась улыбочка, обещающая мне мало хорошего.

— Аххххааа, — пророкотал субъект, облизнувшись.

— Вы кто? — выдохнула я, все еще наивно надеясь, что появление жуткого вида чудика в туалете дома Бадыновых можно объяснить каким-нибудь оригинальным, но понятным мне способом.

Мои надежды не оправдались. Громила сорвал с ожерелья одну из коробочек, сжал ее в кулаке до хруста, тряхнул рукой, поднес свою огромную длань ко рту и вдруг дунул мне в лицо сероватой крошкой. Я вдохнула едкую пыль, закашлялась, чувствуя, как сознание покидает меня. Последнее, что я помню, это то, что мир перевернулся вверх ногами.