Расставшись с Недобежкиным, Шелковников отбуксировал золотую карету с лошадьми на ипподром, где заложил ее Славе Жаркову, и устроил коней на государственный рацион, договорившись с тем же Славой Жарковым, что его лошади будут выступать на ближайших скачках, а Витя будет главным тренером-жокеем в команде, которую организует Слава. Потом, сжимая петуха под мышкой, поехал на такси в комиссионку на Арбат, где предложил оценить свадебный венец, шпагу и орден. Причем его хотели надуть сначала приемщица Лискова, потом сам директор Грубич. Они долго препирались и, наконец, договорились что ему дадут за шпагу и усыпанный бриллиантами орден десять тысяч долларов и двести пятьдесят тысяч советскими сторублевками.

— Я знаю Витю, он в КГБ не побежит, это солидный и надежный молодой человек! С ним можно рассчитываться долларами, — лестно отозвалась о нем Лискова.

После чего Витя два часа сидел с оценщицей в кабинете директора и играл с ней в карты, пока Грубич ездил за долларами. Все это время Витин петух ходил по столу, заглядывал к Лисковой в карты, клевал печенье, что-то подсказывал Вите на ухо и вообще действовал Людмиле Васильевне на нервы, помогая ей проигрывать в очко. К тому времени, как приехал Грубич, Витя выиграл у Лисковой сорок тысяч и решил продать только венец, а шпагу и орден оставить себе. После новых препирательств Витя набил долларами и рублями «дипломат» и распрощался с дирекцией комиссионки. Потом заехал в зоомагазин, купил клетку для петуха, снял номер в «России» с видом на Кремль, запер в нем петуха и уж только после этого наконец-то с легким сердцем отправился к «своим ребятам» в ДЭЗ номер шестнадцать по Спасоголядьевской улице.

Все произошло именно так, как он и мечтал. В культурном подвальчике как раз на закате рабочего дня собрались в грустном настроении сантехники, электрики и дворники ДЭЗа — человек пять или шесть. Всем хотелось культурно подразвлечься, но денег ни у кого не было. Еще час — и все магазины, торгующие спиртным, будут закрыты и тогда — вечер пропал. И тут Шелковников в американской кепочке, в белых ослепительно модных кроссовках, похожих формой на два танка «Шерман», скатился в подвал.

— Хэлло всей честной компании! С кинематографическим приветом!

Витя подошел к столу и положил цилиндрический футляр для чертежей, а рядом поставил новенький «дипломат», купленный у Лисковой, повертел наборными колесиками, подбирая секретный код, после чего лихо щелкнул замками и одну за другой начал выставлять на стол бутылки «Пшеничной».

— Шелковников, ну ты даешь, в натуре! — с восторгом закричал электрик Бархоткин. — Есть Бог на свете, а вы сидели, носы повесив, маловеры. Я же говорил вам, верьте — и приложится к вам. Ай да Шелковников!

Он хотел было тут же откупорить бутылку, но Витя отвел его руку.

— Момент! А где Четвериков, Петя Носов? Пети Носова я не вижу, потом закуски нет. Лидию Ивановну из диспетчерской, Таню Малову — я бы тоже желал пригласить на маленький ленч.

Будущий киноартист достал из кармана пачку сторублевок и, поплевав на пальцы, отсчитав пять штук, произнес:

— Бархоткин, будь другом, сходи с Павликом в гастроном к нашим ребятам, возьми сервелата, сырку там получше, окорока, буженинки, шейки, хочу отметить свое возвращение. По текущему курсу ты получишь… — вылезла у него кем-то когда-то сказанная фраза. Витя на секунду задумался и прибавил еще две бумажки. — За причиненный мной в прошлый раз моральный ущерб и за твои будущие заслуги — семьсот рублей. Без отдачи. И «Фанты», «Фанты» ящик возьмите.

— Откуда же ты, Шелковников? — почтительно спросил Геныч, пожилой любознательный сантехник. — Ты совсем как иностранец.

— Только что из-за границы, со съемок, — скромно покраснев, сообщил аристократ-бомж. — Дали вторую подзаглавную роль в их боевике «Убить убийцу», им нужен был наш типаж для советского разведчика-убийцы. Их Карло Самаранин как увидал меня возле «Националя», ткнул пальцем: «Вот, — говорит, — вижу его в этой роли. Простой, ничем не примечательный советский человек невинного возраста на поверку оказывается матерым агентом КГБ!.. Доллары не имеют значения, лишь бы дал согласие».

— Я и дал согласие! — блеснул Витя золотым зубом. — Месяц — съемки в Монте-Карло, месяц — в Лос-Анджелесе. У них не как у нас — ВГИКов кончать не надо, лишь бы талант был.

Сантехники разинули рты от такого неожиданного Витиного успеха.

Вскоре вернулись Бархоткин с Павликом, мгновенно отоварившись с черного хода через своих друзей-грузчиков. Расторопные ребята внесли ящик «Фанты» и разложили пакеты с дорогими вареностями и копченостями.

— Буженины не было, окорок взял, шейки не было, а бок свиной был с утра, да к вечеру кончился, зато Маргарита осетрину дала, вот, двух видов по килограмму, — оправдывался Бархоткин. — Икры красной не дала, дала черную, во, отвалила целую восьмисотграммовую банку — «Кавиар малосол!» Павлик ей вчера стояк в подсобке починил. Ты, видать, Павлик, ей вчера не стояк починил, а стояком вчинил, что она сегодня так раздобрилась.

— Га-га-га, — заржали сантехники и электрики, по достоинству оценив тонкий бархоткинский юмор и предчувствуя невиданное веселье и выпивку.

Кто-то сбегал за Четвериковым, за Петей Носовым. Появилась дебелая Лидия Ивановна в желтых кудряшках и инженер по зданию Таня Малова — стройная девушка лет тридцати шести с полным ртом золотых зубов. Они принесли вилки и несколько фужеров. Граненые стаканы, украденные в газировочных автоматах, уже стояли на столе.

— Как же это, постой, Виктор, получается? Если посчитать, ты месяц был в этом Карле и месяц в Анджелесе, а мы вроде месяц назад с тобой здесь сидели? Еще ты у меня два двадцать на портвейн занял… — удивлялся пожилой и не такой сообразительный на даты Геныч. — А может, я что-то путаю?

Все гневно зашикали на Фому неверующего.

Шелковников понимающе, как умственно отсталому, покивал Генычу и по-хозяйски налил всем «Пшеничной», потом сладко зажмурился. Все ждали, никто, как бывало раньше, не перебивал, наконец Витя настроился.

— Хотелось бы тепло отметить нашу встречу. Там, в Америке, мне не хватало вас, друзья. Мне довелось сыграть несколько ролей и, если бы не вы, конечно, мне бы не удалось достичь того успеха, который выпал на мою долю. Я вдохновлялся вашими характерами настоящих простых советских людей. Выпьем же за нашу встречу.

Все залпом опрокинули по полстакана.

— А когда же он успел роли-то сыграть, говорит, вроде бы роли играл в Америке, — не унимаясь, тихонько ныл недоверчивый сантехник Геныч на краю стола в плечо Лидии Ивановне.

Шелковников в эйфории успеха чутко проконтролировал этот комариный писк не то зависти к его фантастическим успехам на ниве американского кино, не то недоверия к его высказываниям.

— Прошу наполнить бокалы, господа!

Публика оторвалась от поедания осетрины, чтобы с благоговением выслушать второй спич каким-то чудом разбогатевшего бомжа, еще месяц назад исполнявшего в их подвале мелкие поручения.

— …Не забывайте дам! У всех налито? Хочу поделиться своими впечатлениями от американского кинематографа. Все присутствующие хорошо осведомлены, что я принимал участие в съемках многих отечественных фильмов. Не буду скрывать от вас, да это мне бы и не удалось, потому что вся моя жизнь происходила на глазах коллектива, снимался я в массовых сценах, — солидно, как все жулики высокого полета, выступал бывший бомж. — Однако американцы то ли в силу их глупости, то ли от великого ума — поручили мне, кроме роли советского агента, также роль в приключенческом фильме, где я играл вторую главную шлагу. Но мой тост не за это, а за то, чтобы как в Америке меня, так же на Родине, у нас, оценили всех, кто сегодня разделяет со мной мою удачу. За вас, дорогие друзья! За милых дам! Пейте, и я покажу вам сувенир и награды, которые привез из Америки.

Шелковников опрокинул в себя вторые полстакана. Оказывается, как просто быть счастливым, — для этого надо сделать счастливыми своих друзей. Веселье шло на подъем, лица заалели, голоса окрепли.

Шелковников, пока компания окончательно не осоловела, благоговейно достал из длинного чертежного тубуса золотую скьявону и, встав посередине между трубами отоплении и паровым котлом, вытащил шпагу из ножен и, к своему удивлению, проделал несколько таких артистичных выпадов, что не только доверчивая Лидия Ивановна, но даже недоверчивая Таня Малова окончательно поверили, что Шелковников вернулся со съемок в Америке, даже Геныч заколебался, стал загибать пальцы, считая дежурства и рабочие смены, но, махнув рукой, сдался, тем более, что Шелковников предъявил ему, достав из-за пазухи, орден.

— Большой Кинематографический крест американского кино, — сказал он поборнику истины.

Что было дальше, ни поборник истины, ни Лидия Ивановна, ни сантехник Бархоткин, ни сам Шелковников точно вспомнить, не могли. Он только запомнил, как электрик Бархоткин, осмелев от выпивки и демократических веяний, докатившихся и до подвала ДЭЗа номер 16, вдруг заявил:

— А я бы всех коммунистов повесил! Всех до одного. Нет, одного бы оставил!

— Вешай уж всех! — насмешливо взвизгнула Таня Малова, неравнодушная к Бархоткину.

— Нет, всех нельзя, хоть одного надо оставить, чтобы в зоопарке показывать, какие они жулики и проходимцы.

— Как раз один и останется, ты же у нас парторг! Тебя и будем показывать! — согласился с Маловой Геныч.

Таня Малова истерически захихикала. Бархоткин полез в драку.

Шелковников, угрожая шпагой, разнял скандалистов. Спрятав скьявону в тубус, он мертвой хваткой вцепился в него левой рукой, после чего поднимал бокал и орудовал вилкой исключительно правой. Потом Геныч повел его на экскурсию показывать свое сантехническое хозяйство, потом Геныча вырвало, потом вырвало Шелковникова…

Вот так, на вторые, а может быть, на третьи сутки, Витя очнулся в вентиляционном коробе аферийского посольства и, когда со страшной головной болью окончательно пришел в себя, стал свидетелем, как в зале для приемов появилась Завидчая со своей свитой. Несколько раз аристократ-бомж порывался выхватить из чертежного футляра шпагу и броситься на помощь закованной в цепи Агафье, когда она сражалась с Артуром и четырьмя железными рыцарями, но понимал, что пока окольными путями проползет по всем воздуховодам и вентиляционным коробам, бой уже закончится.

— Сильна, сильна баба, а мускулы так и играют, так и играют, вот бы с ней сняться в сериале «Гладиатор и его стальная леди». Проклятый ВГИК, если бы не он… — Витя с облегчением вздохнул, когда Агафья пригвоздила последние рыцарские доспехи к полу.

Меж тем Полоз распорядился, чтобы доспехи убрали и расторопные служители быстро собрали трех рыцарей по их составным частям, причем к мусульманскому рыцарю, было, приставили флорентийскую голову, но тот воспротивился и отнял ее, а точнее свой шлем, у служителя и надел себе на плечи. Флорентийцу тоже приставили недостающую часть. Рыцари, кряхтя и опираясь на руки челяди, пошли к коням и кое-как взобравшись на них, замерли еще, может быть, на столетия.

Только аугсбургские доспехи, положив на носилки, почему-то накрыли американским флагом и с траурным видом унесли из зала. Белый в яблоках конь этого рыцаря остался в одиночестве, однако не выглядел подавленным, как будто что-то затаил, во всяком случае мог пребольно лягнуть ту же Агафью, которая в костюме от Диора снова вошла в зал. Маленькая треугольная шапочка с пером придавала ей лихой вид. Было видно, что коня она не боится.

Гости расселись по своим местам. Роз Бертен села рядом с Завидчей. Шелковников обрадовался, заметив среди публики Катарину Миланези, которая любезничала с герром Тауфелем и тотчас приревновал ее к этому немцу с кровавыми белками глаз. Впрочем, скорее Тауфель любезничал с Миланези, она же только благосклонно кивала ему.

— Итак, дорогие гости! — Завидчая встала. — Прежде чем начать наш ужин и обсуждение интересов Аферии в России, мы должны исполнить маленькую формальность. Мы не боимся разных подслушивающих устройств, скрытых телекамер и тайных репортеров — это исключено. Однако лучше перестраховаться. Сегодня мы ждем с неофициальным визитом нашего главного друга в этой стране, который широко открыл нам двери сюда и возобновил дипломатические отношения с нашим государством. Поэтому мы должны проверить, нет ли среди нас шпионов. Чечиров! — звонко позвала Элеонора. — Что ты чувствуешь? Все, все нюхайте. Есть ли человечий дух среди нас? Не прокрался ли кто из людей, в наше посольство?

Маркелыч с Волохиным ни живы ни мертвы замерли под столом. Гости начали с шумом втягивать воздух носами, ушами, присосками и щупальцами, вынюхивая шпионов.

— Ничего не чувствую, матушка-государыня, — веско произнес Чечиров, произведя красным носом экспертизу воздуха, — только из вентилятора малость человечиной пахнет, а так человеческого духа нет среди нас. Почему-то подводным царством да потусторонним духом по ногам ткнет.

У Шелковникова, сидящего за вентиляционной ранеткой, при этих словах вурдалака слегка отлегло от сердца.

Чечиров, страшно завращав белками глаз, еще раз с шумом втянул воздух вывороченными ноздрями и пошел по направлению центрального стола, во главе которого сидела Завидчая.

— Ну-ка, ну-ка, — ноздри его как иерихонские трубы шумели, втягивая воздух.

По залу пробежал ветер.

— Бежим! — прошептал Волохин и потянул Маркелыча ко второму люку, ведущему в укромный проходной дворик по Спасоголядьевской улице.

— Подожди! — отсевался майор. — Рано, Саша, позицию сдавать.

Маркелыч, как в дзоте, приник к кружевным амбразурам скатерти, на всякий случай нащупав одной рукой партбилет, а второй сжав клюку. Осетра еще раньше он аккуратно, чтобы тот не развернулся в газете, положил на пол.

— Чувствую, матушка, букет, большой букет! — Чечиров, впав в сомнамбулическое состояние, начал перечислять все, что выпили двое друзей-громовцев у Филиппа Филипповича: —Водка «Золотой осьминог», водка «Старый мельник», коньяк «Семь водяных», настойка «Золотая рыбка».

— Да вот же эти бутылки стоят откупоренные, — сладким голосом пропела Катарина Миланези. — Только что-то я «Золотого осьминога» не вижу. Где «Осьминог»? Мне бабушка все уши прожужжала про этот напиток, а я его ни разу не пила.

— Здесь, здесь «Осьминог», — радостно проблеял атташе по культуре нового посольства.

Он восторженно тряс профессорской бородкой и, желая услужить самой богатой итальянке, поднял бутылку «Золотого осьминога».

— Значит, нет среди нас людского племени? — спросила Завидчая.

— Нет, государыня, нету, ни одного нету! — завопили гости, каждый открещиваясь даже от намека, чтобы кого-нибудь из них не признали за человека, хотя почти все гости, за исключением нескольких ярко выраженных аферийцев, имели совершенно человеческий вид.

— Тогда прошу пожаловать дорогого гостя. Артур, позови Вия.

Волохин и Побожий много слышали и читали у Гоголя о Вие, но, конечно, не верили в его существование, тем более свободно мыслящий Шелковников, но теперь все трое, затаив дыхание, разглядывали, как в залу на тележке вкатили поросшую бородавками и длинными желто-зелеными волосами огромную голову. Омерзительные, похожие на старушечьи сморщенные груди, отвисшие веки закрывали глаза.

— Поднимите мне веки, я буду говорить! — из глубины головы донесся замогильный голос.

Двоесоветников благоговейно подняли веки и завязали их бантиком на его макушке, и Вий, оглядев зал необыкновенно живыми масляными глазками, причмокивая, произнес целую речь:

— Радуйтесь, аферийцы, с Советским Союзом будет покончено в самое ближайшее время. Чернобыль нам не совсем удался. Но теперь я осуществлю придуманный мною гениальный план. Мы по-настоящему взорвем одну из атомных электростанций, находящуюся в самом сердце России. Люди освободят для нас зараженный радиацией район АЭС, и мы, подзарядившись атомной энергией, хорошо питаясь радиоактивными овощами и фруктами, сможем пробить защиту Московской кольцевой дороги. Таким образом, мы сначала утвердимся в Москве, а потом и в других столицах мира.

Пузырь с завязанными на макушке веками по-фюрерски расхвастался:

— Мной все учтено. Успех обеспечен: техника безопасности, пожарная безопасность и правила гигиены в Советском Союзе не соблюдаются. Личная гигиена женщины на низком уровне. Вместо того, чтобы спиртом протирать контакты, его принимают внутрь. Все это позволяет мне утверждать: СССР обречен, вслед за СССР наступит черед России, а потом и всего мира.

Голова встала на тоненькие лягушачьи лапки и трясущимися шажками подошла к Завидчей. Побожий с омерзением разглядел, что на его гражданском костюме был приколот значок члена Верховного Совета СССР.

— Благословите меня на подвиг в Вашу честь.

Урод на лягушачьих лапках галантно приложился слюнявым ртищем к точеной дебелой руке красавицы и прошамкал:

— Удачи Вам, красавица. Человечки без их святых никуда не годятся, а на земле осталось только три праведника христианских, да два мусульманских, один китайский праведник, два брамина и еще пять-шесть святых старцев других религий. Погубим их, а дальше вы станете полновластной Вселенской царицей.

— Ну уж, вы мне льстите, Гуго Карлович! И кроме меня есть достойные принцессы. А никак нельзя не взрывать этой АЭС?

— Никак нельзя! — вздохнул Вий. — С Союзом справимся, а с Россией без помощи оттуда не сладим. Силен святой дух в России, не одолеть нам иначе. Только помни, Элеонора, если не вернешь кольца к тому времени, как я взорву атомный реактор, все может рухнуть и расколдуют вас, и произойдет самое страшное, самое ужасное — превратитесь вы все в человечков и смертью умрете. И не быть тебе королевой тогда, Элеонора, и не властвовать над миром.

— Типун тебе на язык, Гуго Карлович, что ты такое говоришь, добуду я свое кольцо. Так какую ты АЭС решил взорвать?

Вий, чтобы никто не услышал, наклонил Элеонору под стол и возле самой скатерти жарко прошептал ей на ухо несколько слов.

Маркелыч с Волохиным, приставив уши к скатерти, явственно расслышали эти страшные слова.

Завидчая поднялась на ноги и усадила Вия в кресло-каталку. Служители развязали бантик на макушке из его сморщенных век и опустили их на глаза. Гуго Карлович послал всей нечисти несколько слепых воздушных поцелуев и укатил из зала.

— Все слышали? — обратилась Элеонора к публике. — Все узнали Гуго Карловича, теперь знаете, какой человек в правительстве СССР нам помогает и что он вовсе не человек, хоть и член их Верховного Совета? А теперь пейте, ешьте, веселитесь, будьте, как дома, говорите и делайте глупости. Не стесняйтесь меня, дорогие друзья. Сегодня каждый делает, что хочет, а завтра все делают то, что хочу я.

И тут пошла такая карусель, такая мерзопакостная свистопляска, настолько эти твари потеряли остатки человеческого облика и вышли за грань приличия, такая началась кутерьма, крики, вой и дикие оргии, что Маркелыч с Волошиным, отплевываясь, вылезли из-под стола и, осеняя себя крестными знамениями, провалились в люк, ведущий из этого поганого места.

Сладко выспавшись в арестантской камере под непрекращающуюся даже ночью возню, вскрики, храп, ругань и драки тридцати арестованных, Недобежкин проснулся снова полный сил и желания действовать. Оглядев камеру и встретившись глазами с услужливым Шнифтом, он подмигнул ему, переведя взгляд на тройку хмурых паханов, уже чинно пивших чай из термоса.

— Позови-ка мне вон того иерарха, дело есть.

Шнифт по указке Аркадия боязливо подошел к Чусову, тот хмуро выслушал его и прошествовал к Недобежкину, хотя их нары разделяло не более семи шагов.

— Слухаю вас, уважаемый, — вместо приветствия обратился он к аспиранту.

— Надо бы отодвинуть публику — дело важное, — улыбнулся Недобежкин Чусову.

Тот мотнул головой и все арестанты сдвинулись к нарам, ближним к параше.

— Я так понимаю, что вы человек серьезный, — качал Недобежкин. — Как нас звать?

— Чусов Алексей Петрович, — внушительно отозвался пожилой.

Недобежкин кивнул.

— Меня зовут Аркадий Михайлович. Один мой знакомый, Чума Зверев, обещал, если со мной случится маленькая неприятность, помочь мне. Организуйте ему весточку, пусть он исполнят свое обещание, так и передайте: «Долг платежом красен».

Недобежкин некоторое время разглядывал арестанта, прикидывая, как лучше продолжить с ним разговор, чтобы не уронить свое достоинство и не обидеть пожилого человека.

— Садись, отец, — доверительно, на «ты» начал Недобежкин, подвигаясь. — Вот, думаешь, свалился на нашу голову пижон, свернуть бы ему шею, а он еще выкобенивается и поручения дает, гоголь-моголь. Ты ведь знаешь — в тюрьму сам никто не лезет, в нее все случайно попадают. Вот я и угодил. А за то, что морально поддержали меня, так как я тюремных порядков не знаю, вам спасибо. Возьмите на память, — снова переходя на «вы» продолжил аспирант-арестант. — Шнифт не ошибся, насколько я понимаю, эти пряжки золотые и камни настоящие.

Недобежкин наклонился и оторвал одну пряжку с туфель, он хотел было оторвать и вторую, но Чусов остановил его.

— Не надо, Аркадий Михайлович, одной хватит. Может, еще кого облагодетельствуете. По слухам срок вам большой вырисовывается. Болтают, что на вас чуть ли не дюжину трупов хотят повесить.

— Все врут, — весело встрепенулся Аркадий. — И то верно, с одной пряжкой, пожалуй, оригинальнее. Значит, договорились?

Недобежкин отпустил Чусова и включился в тюремный распорядок, с аппетитом откушав бутырской баланды с черным хлебом и выпив компота, как вдруг раздался приказ: «Недобежкин! В спецчасть!»

В комнату вошли два здоровенных прапорщика и направились к аспиранту, еще два сержанта-сверхсрочника встали у дверей.

— Руки за спину! — приказал белобрысый прапорщик.

— Зачем это? — спросил аспирант.

— Не разговаривать, руки за спину! — угрожающе повторил белобрысый, позвякивая наручниками.

Недобежкин понял, что если у него защелкнут на запястьях наручники, то, возможно, он в критической ситуации не сможет воспользоваться кнутом, и решил сопротивляться.

— Ребятки, а нельзя без наручников? Тут ведь тюрьма, я не убегу. Даю слово джентльмена, что в ближайшие сутки не собираюсь покидать вашу богадельню.

— Во дает! «Не собираюсь покидать богадельню». Слово джентельмена. Ну, аристократ! — лихо хихикнул Шнифт.

— Руки за спину! — процедил белобрысый верзила.

И, вдруг слегка взмахнув рукой, хотел нанести аспиранту короткий удар по печени. Все остальное произошло молниеносно. Что сделал Недобежкин, никто не разобрал, но двое прапорщиков, как подкошенные, упали на колени. Сержанты-сверхсрочники с дубинками ворвались в камеру, чтобы как следует вздуть непокорного арестанта, но тот как-то исхитрился схватить их за грудки и ударил лбами так, что они опрокинулись навзничь.

Стоявший на пороге капитан, увидев эту сцену, захлопнул стальную дверь и побежал за подмогой.

— Придурок, — запричитал Фонарь, — ты знаешь, что они теперь с тобой сделают? Всю камеру сейчас разнесут, еще и из автомата прострочат. Во, псих навязался на нашу голову. Из-за одного придурка всех изрешетят.

Недобежкин помог прапорщикам подняться, потом усадил на нары сержантов-сверхсрочников.

— Ребята, — наставительно начал он поучать охранников, — заключенный, пока ему суд не вынес приговор, это такой же советский гражданин, как и вы, он требует к себе нежного уважения и индивидуального подхода. Я ведь не оказывал сопротивления, зачем же меня было в наручники совать, может быть, у меня фобия на наручники, а вы «руки за спину».

— Майор Горохов приказал вас, как особо опасного преступника, доставить на допрос в наручниках. Все равно вам наручники наденут, хоть газ в камеру пустят, а наручники наденут. Не вы первый.

— Видали, газ будут пускать из-за него. Всех газом травить из-за одного! — завопил Фонарь. — Фомич, скажи ему, чтоб не выкобенивался.

Чусов неторопливо подошел к Фонарю и профессиональным боксерским ударом сначала под ложечку, а потом в подбородок утихомирил его.

— Тихо ты, гад. Не твоего ума дело выступать, когда постарше есть. Сначала переговоры начнутся, прежде, чем газ пустят. Понял, дурак?

Из-за двери донеслось:

— Недобежкин, бросьте свои каратистские штучки. Брюс Ли выискался. Вас на допрос вызывают. Отвечайте, будете подчиняться тюремному распорядку, или мы применим против вас все, что полагается по инструкции.

— Если без наручников, я готов идти на допрос, куда угодно. Меня сюда без наручников привезли. Идите, посоветуйтесь с начальством. Без наручников согласен подчиняться.

— Хорошо, Недобежкин, мы уже посоветовались. Выходите без наручников. Корсаков, Светлов — вы живы?

— Живы! — виновато отозвались прапорщики.

— Выходите сначала вы, потом Недобежкин, потом Гостев с Ирисовым.

— Слушаюсь! — разом вскочили прапорщики.