Петушков, как только заиграла музыка знойных латиноамериканских танцев, снова как бы очнулся от оцепенения, в которое погружался время от времени, вспоминая утренние приключения, и почувствовал рядом с собой жаркое плечо и колено Гаи Мелитонян.

Теперь уже легкомысленный Петушков номер один и тот был готов обвинить во всех смертных грехах Петушкова номер два, наконец-то он как бы признал его интеллектуальное превосходство над собой и теперь причитал.

— Ну, Серега! Ну, Серега! Боже мой, как я в тебе ошибся! Неужели ты не мог вовремя удержать меня от встречи с этим Недобежкиным? Ведь я же тебе говорил, что это не тот человек. Говорил я тебе или не говорил? Сейчас бы, если бы все было по-хорошему, как бы я был счастлив сидеть с такой милой девушкой, откровенно беседовать, пусть даже и о твоей манной каше.

"Манной кашей" Петушков номер один называл беседы о истории церкви и житиях святых.

Он вдруг застонал, вспомнив разгром тюрьмы так явственно, что Гая удивленно на него обернулась.

— Сереженька, вам не нравятся бальные танцы?

— Очень, очень нравятся. Прекрасное зрелище для юных душ. Но, ах, Гаянэ, если бы вы знали, какие вопросы меня мучат!

Заинтригованная Гаянэ, которой Шелковников шепнул на ухо, что ее кавалер чокнутый на церковных книжках и что на это не нужно обращать внимания, прониклась к Петушкову сочувствием.

— Отвлекитесь от своих серьезных мыслей, Сережа.

Гаянэ взяла под руку адмирал-аскета, и тот затрепетал.

— Серега? Надо брать Гаю и бежать. Недобежкин дал нам десять тысяч за моральный ущерб. Надо бежать, пока не поздно.

— Что ты паникуешь, Сергей! Куда ты затеял бежать? Я знаю твои мысли. Ты хочешь соблазнить Гаянэ. Как ты всегда плоско мыслишь!

Петушков номер один был возмущен такими предположениями.

— Серега, где твое хваленое благоразумие? При чем тут Гаянэ? Тут вопрос жизни или смерти. От мафии еще можно ускользнуть, но от государства не спрячешься. За разгром тюрьмы, за освобождение особо опасного преступника знаешь, что бывает? Чума Зверев! Чума Зверев! Это ж надо придумать такое имя! Утром я хотел только похвастать Недобежкину, что у меня выходит книжка переводов и мне светит вступить в Союз писателей, и так влип.

— Сергей, перестань ныть! В тюрьме нас никто не видел. Бороду ты подстриг, а можно вообще сбрить. Ни одна собака нас не узнает, а мафия будет молчать.

На паркете разыгрывалась драма борьбы. Полуголая Завидчая и хищная Тигра вели ожесточеннейшее сражение в лучах прожекторов и волнах музыки, но Петушков, объятый страхом, метался в лабиринте своих проблем.

Шелковников блаженно улыбался рядом с Леночкой Шершневой, восторженно разглядывая танцующие пары. Проблемы Петушкова его не интересовали. Он вообще был агент правопорядка в стане преступного мира, так что к разгрому тюрьмы и преступлениям Недобежкина никакого отношения не имел, его дело было наблюдать и доносить обо всем Дюкову. Дюков подтвердит, что Шелковников действовал по его заданию. Кроме того, у юноши сложилось такое внутреннее убеждение, что между преступным миром, который для Вити олицетворял Недобежкин, и государством, представителем которого являлся Дюков, имеется прочное равновесие и ни одна из сторон другую не одолеет, и если он, Витя Шелковников, сдружится с обеими, то будет чувствовать себя распрекрасным образом. Надо только в ближайшее же время покаяться перед Недобежкиным и рассказать ему, что он агент, то есть связной между двумя противоборствующими сторонами, а при случае может стать и парламентарием или даже арбитром. Так что он ничем не рисковал. Пока все складывалось самым удачным образом: за отворотом капитанского мундира у него грелись две пачки сторублевок. С такими деньгами он мог навсегда исчезнуть хоть через пять минут, и никакая мафия и никакое государство его бы не нашли. У него было собственное место в лимузине. Леночка Шершнева сидела рядом, настоящая актриса, которая играла красавиц в нескольких фильмах, и с тех пор, как он появился перед ней в белом костюме, уже не называла его высокомерно "Витек", а ласково пела: "Витечка". Когда же в лимузине Недобежкин передал ему три пачки сторублевок, одну из которых, правда, он пустил веером по воздуху в кабинете директора рынка, это придало такой вес фигуре капитан-бомжа, что Леночка стала называть его "Витенька" и даже дважды аристократично произнесла со значением его полное имя, причем ударение делала не на последний, пренебрежительный, слог, а на первый — многообещающий.

Так что, если Петушков погружался в ад отчаяния, то Шелковников воспарял в рай надежд. Интересно было бы знать что чувствовал главный виновник счастья и несчастья своих друза!

На Недобежкина разгром восточного ресторана и Бутырской тюрьмы, а также спасение Чумы Зверева не произвело того страшного впечатления, которое оно произвело на Петушкова. Не то чтобы чувства его притупились из-за опрокинувшейся на него лавины происшествий или желание скорейшей близости с Завидчей подавляло все другие впечатления. Нет, причина его спокойствия была в другом. Петушков был беден и поэтому легко уязвим, он уже истратил свой эмоциональный запас и разрядил аккумуляторы воли, а кнута, который бы подзаряжал его энергией и приносил чувство безопасности, у него не было. Недобежкин, напротив, был несметно богат и петому защищен всеми теми, кому он при случае мог посулить вознаграждение. Недобежкин использовал не только силу своего кошелька, но и силу своего кнута. Петушков мог надеяться только на свои силы, а их было мало, он уже выдохся, израсходовав свой эмоциональный боекомплект. А ведь известно, что наше хорошее или плохое настроение — это всего лишь хорошее или плохое состояние органов тела. Солнечное сплетение — то место, где у человека помещается энергетическая батарея, у Недобежкина оно посылало сигнал "О'кей", а у Петушкова — "SOS". Даже пачка сторублевок не сумела заделать ту брешь в его душе, которую проделала в ней боязнь ответственности за их приключения в восточном ресторане и в Бутырской тюрьме. Может быть, у Недобежкина сейчас был бы полный разряд, но кнут, который был таинственным образом свернут у него на запястье, и оловянное кольцо Хрисогонова, что висело у него на веревочке, затянутой тем узелком, которому его научила мама, заряжали его такой энергией и уверенностью в своих возможностях, что никакого дискомфорта аспирант не чувствовал. Сердце у него, правда, замирало, но это оттого, что он чувствовал надежду на ответную любовь со стороны этой необыкновенной девушки Элеоноры Завидчей, у которой на паркете появилась конкурентка. Недобежкин даже привстал с места, когда ему показалось, что Элеонора в какой-то момент уступила девушке из Томска место в центре паркета, нарушив рисунок своего танца. Если бы Недобежкин видел при этом злорадство Джордано Мокроусова и восторг в глазах Людмилы Монаховой, явно симпатизировавшим паре номер двадцать один из Томска, он бы заволновался еде больше.

— Ты понимаешь? — многозначительно спросил Калюжный Жасминова.

— Неужели? — отозвался Жасминов, машинально поправляя повязку с надписью "Дежурный пожарный". — Точно! Инопланетяне. Причем с разных планет. Чуешь, как она ее рогом норовит? У нее там лазер.

— Не гложет быть? — ахнул Жасминов.

— Точно тебе говорю, лазер. Я их сквозь бинокль ночного видения разглядел. Обе лазерами друг в друга шпарят. После антракта, думаю, черная белую рубанет. Только тсс… Никому ни слова.

— Могила. Так, значит, они к нам меж собой воевать прилетели. А почему не в космосе? Почему на бальных танцах?

— Это и есть космос, Жасминов. Я же читал вам цикл лекций. Эх, Жасминов, имеющий уши да слышит. Бинокль ночного видения — стоящая штука. Это мне зять-майор подарил.

Объявили антракт, и уфологи смешались с толпой, повалившей в фойе захватывать места за буфетными столами, чтобы обсудить все нюансы искусства танцоров.

Гримерная Завидчей утопала в цветах — это с Центрального рынка привезли тысячу роз. Как ни странно, среди конкуренток у нее нашлось очень много поклонниц. Уже вчера определился их круг, а именно все пары, не вошедшие в финал на классическом танце, вдруг прониклись к Завидчей и Раздрогину необыкновенной симпатией. Они сделались своими в огромной гримерной пары номер тринадцать и водили сюда своих домашних, как в музей или в храм.

— Я просто влюблена в эту пару! — закатывала глаза Юля Касаткина — Если бы у тебя, Вовик, была такая же твердая ступня, как у Артура, мы были бы в финале.

— Юленька, дело не в ступне, а в твоем повороте на три четверти. Ты не скользишь.

Завидчая с Артуром удалились в отдельные апартаменты, чтобы переодеться на финал, — но не столько для переодевания, сколько для совещания. Агафья уже была в гримерной, когда в нее вошла Элеонора. Хозяйка блеснула глазами на бабу-ягу.

— Ишь ты какой красавицей омолодилась — да еще рыжей, а цепь проворонила?!

— Каюсь, Хозяйка! — Агафья бросилась в ноги к Завидчей, через весь ковер ползя ей навстречу.

— Да встань ты! — раздраженно остановила ее полуголая танцорка. — Не до этого сейчас. Видела? Они уже на паркете со мной тягаются, и Тигра норовит меня задеть своим полумесяцем.

— Видела, Хозяйка — Рыжая красавица поднялась с колен и начала снимать с Завидчей крошечные детали костюмчика. Через несколько секунд та осталась стоять перед бабой-ягой совершенно голая, сверкая ослепительным телом и золотом волос. Грозно тыча в свою долговязую собеседницу пики длинных розовых сосков, она начала наступать на пятящуюся ведьму.

— Придумывай, старая карга, как мне их одолеть. Не могу же я быть второй, мое место всегда первое.

— Будешь, матушка-королевишна, всегда будешь первая. Я уже все придумала, они ведь кошка с собакой.

— Были!

— Нет, матушка-королевишна, у них еще все повадки три дня и три ночи сохраняются.

— Так ты их что, как кошку с собакой стравить хочешь?!

Завидчая несколько раз присела, разминая ноги, после чего подошла к старинному, специально для нее привезенному зеркалу от пола до потолка и повертелась перед ним, разглядывая себя.

— До чего же я хороша! Боже, неужели есть на земле хоть кто-нибудь краше меня?

— Нет, не было и не будет! — заверила ее рыжая баба-яга.

— Врешь ты все, дура льстивая. Так что с племянниками делать будем?

— Есть один план.

Агафья на ухо зашептала, прижав руку ладошкой ко рту, чтобы никто, даже Артур, не услышал ее слов. Завидчая прыснула от смеха.

— Так им и надо, наглецам. Со мной тягаться задумали! А когда они снова станут животными, сдери с них шкуру, Агафья, и выделай мне на муфту. Мех, правда, больно уж некрасивый, ну да ладно: если соболями да куницей отделать, никто и не заметит, что на муфту кошка с дворнягой пошли.

Агафья потянула воздух носом.

— Человечиной потянуло, Недобежкин пришел. Пора тебе выходить к гостям.

— А другие что, не люди? Как это ты Недобежкина особо учуяла?

— Вот именно, хозяюшка, что остальные — люди, а он — человек, поэтому я и говорю: "Человечиной потянуло".

— Давай костюм адамантовый. Раз Тигра со мной воевать решилась, то надену доспехи стальные, и щит на руку с Горгоной Медузой, и шлем Афины Паллады.

— Копье вашего дедушки доставать? — спросила Агафья, склонившись над сундуком.

— Много чести! Достань пару дротиков, я их на джайве, на последнем танце, брошу в нее незаметно.

Элеонора с помощью Агафьи облачилась в новый костюмчик, не менее бесстыдный, чем первый, но более воинственный: золоченый шелом слегка прикрыл гору ее волос, на ногах были поножи, а на плече — маленький щит с подобием головы горгоны Медузы. Дротики она, словно это были заколки, воткнула в пышную прическу. Правая грудь ее оказалась почти целиком, как у амазонки, открытой. Накинув пурпуровый плащ, она, сопровождаемая рыжей Агафьей, пошла к гостям.

— Ты, Агафья, того! — Элеонора сделала приземляющий жест.

— Все поняла, госпожа! — Агафья скинула каблуки, чтобы не быть выше Завидчей, и, подхватив край ее плаща, босиком пошла вслед за Элеонорой, слегка сутулясь и пряча лицо в пол.

В маленьком зале, находящемся перед входом в гримерную, при появлении Завидчей раздался возглас восхищения. Недобежкин, стоящий почти напротив двери, откуда появилась королева танцев, сразу же встретился с ней глазами и бросился навстречу. Он молча, на правах уже старого знакомого и первого кавалера, которому нет конкурентов, проводил ее к золоченому креслу, поставленному на крашенный бронзовой краской рундук, отчего кресло казалось троном. Рядом с этим возвышением были поставлены полукругом несколько простых мягких стульев и одно кресло, на которое Завидчая указала Аркадию.

Седой, скрипя зубами, и его команда расположились на соседних стульях. Офицеры военного и торгового флота встали за их спинками. Конкурсантки, особенно те, кто узнали, что не прошли в финал, окружили Завидчую. За плечами танцорок встали их партнеры.

— Как вам нравится сегодняшний праздник?

В голосе Элеоноры не было ни вчерашнего высокомерия, ни вчерашней снисходительности. Это был голос влюбленной женщины, которая настолько потеряла голову, что уже не может скрывать своих чувств и на глазах у всех дарит свое сердце возлюбленному.

— Мне нравятся все пары, — в тон Элеоноре, изысканно ответил адмирал-кавалер, — они показывают, великолепное искусство. Костюмы просто ослепительны. Но то превосходство, которое вы демонстрируете паре номер двадцать один своим танцем, не оставляет им никаких шансов на победу, хотя судьи мечтают вас погубить.

— Да если они только посмеют засудить, мы всю Москву поставим вверх ногами! — взорвался тот самый моряк, который вчера преградил путь Недобежкину в гримерную к Завидчей. — От этих москвичей только и жди всякой подлости! — в сердцах воскликнул он.

— Друг мой! — ласково обернулась к нему Элеонора. — Не будем несправедливы к москвичам, среди них иногда попадаются очень порядочные люди.

— Не встречал, Эллочка! Не встречал! — слегка смягчаясь, но все еще очень неодобрительно глядя на Недобежкина, заявил моряк. — Может быть, мне фатально не везло.

Моряк скромно потупился, обрадованный, что ему удалось на глазах у всех произнести такую сакраментальную фразу, — особенно ему понравилось слово "фатально".

— Ну, ты даешь, Сашок? Фатально не везло ему! — засипел было шепотом кавторанг Друкаров в плечо своего друга, но кавторанг Кузярин недовольно пихнул его локтем под ложечку, чтобы тот не смазывал впечатление от его слов, и тот поперхнулся.

— Друзья, выпьем шампанского, за дружбу, за успех! Пусть всем сопутствует удача и пусть не будет побежденных! — Элеонора встала с кресла, беря бокал.

Шелковников, с трепетом ожидавший, какой бокал ему подсунут на этот раз, облегченно вздохнул, почувствовав в руке благородный хрусталь, н настолько обрадовался этому факту, что даже, вспомнив отчество Элеоноры, посмел крикнуть своим сахарным фальцетом:

— За нашу богиню Элеонору Константиновну! Ура!

Элеонора благосклонно взглянула на Витю, произнеся про себя: "А этот дурак мне нравился. Пожалуй, я его превращу во что-нибудь дурацкое — в кошачий бант, например, или в чайный свисток".

Шелковников, поймав на себе ласковый взгляд, зажмурился от удовольствия, поднес бокал к губам и сделал глоток. Он отпил еще и, не веря самому себе, сделал еще глоток. Сомнений не было, его, Шелковникова, какой-то шутник считал за человека второго сорта. Сегодня с ним поступили еще злее, чем вчера. Вчера ему подали треснутый стеклянный фужер, но зато с шампанским, сегодня же в настоящий хрустальный бокал налили обычного лимонада. Капитан-бомж придирчиво оглядел пьющих и, насколько можно было, залезая глазами, а не языком в бокалы присутствующих, убедился, что все пили шампанское.

— Какое издевательство, ну, подожди, ты мне попадешься! Кто же наливает здесь вино? — Шелковников, глубоко оскорбленный за честь своего мундира, взял из рук Леночки Шершневой бокал и отпил. В нем было настоящее Абрау-Дюрсо! Леночке эта манипуляция капитан-бомжа показалась подозрительной, она отпила из его бокала глоток и рассмеялась:

— Витек, а тебя разоблачили, в твоем бокале лимонад. Кто не рискует, тот не пьет шампанское. Ты, значит, ничем не рискуешь, а хотел пить шампанское. Ну, ты хитер, а кто- то оказался хитрее.

— Я рискую, Леночка. Ты тоже рискуешь! Тут все рискуют.

— Я уже поняла это, мопсик. Пойдем, я налью тебе вина. — Леночка снова начала относиться к капитан-бомжу ласково-пренебрежительно.

Артур, окруженный плотным кольцом щебечущих поклонниц, краем глаза наблюдал за гостями. Само собой, что больше всего не нравился ему Недобежкин, но, кроме Недобежкина, особенно насторожил его высокий, похожий на фоторепортера молодой человек с большой спортивной сумкой на плече. Артуру не понравились ни его темные очки, ни бородка, ни белые кроссовки, ни то, как он слепыми стеклами черных очков оценивающе разглядывал каждого из присутствующих, что-то анализируя и высчитывая. Седому этот молодой человек, которого он условно назвал "фоторепортер", тоже очень не понравился. Он многозначительно указал на него Лому, тот понимающе кивнул.

— Аркадий, — шепнула Завидчая Недобежкину. — Вы — волшебник, что вы сделали со мной? Я поняла, что танцую для вас. Я думала о вас всю ночь. Зовите меня просто Норой.

— Элла, нам пора! Нас зовут на паркет, — позвал сестру Артур.

— Аркадий! — горячо и многозначительно прошептала Завидчая. После соревнований я приглашаю вас ехать с нами кутить в загородный ресторан.

Она встала с кресла и провозгласила:

— Друзья! Я приглашаю всех моих друзей в "Русскую избу" в Ильинское. Мы будем обмывать мою победу или поражение.

— Победу! Победу! — закричали гости.

Петушкову, стоящему с Гаянэ около самых дверей, это предложение понравилось. Рядом с "Русской избой" помещалась дача его патрона Нилыча, на которой он надеялся укрыться с Гаянэ, чтобы отсидеться там, спасаясь от мести восточной мафии за разгром ресторана на Лесной и от преследования МУРа за погром в Бутырской тюрьме.

"Фоторепортер", оценив ситуацию, за минуту или две до того, как прозвучал третий звонок, вышел из гримерной и быстро попытался раствориться в толпе занимающих свои места зрителей, но, когда понял, что от Лома ему так просто отделаться не удастся, скользнул по одной из лестниц наверх, на чердак. Толкнув дверь с грозной надписью "Служебное помещение. Вход строго воспрещен", он, ловко маневрируя по железным переходам колосников, присел возле центрального софита и, бесшумно расстегнув "молнию" своей сумки, достал маленький баллончик с аэрозолем. Как только он заметил, что бегущие ноги Лома поравнялись с ним, он резко привстал и разрядил часть баллончика в лицо злосчастного молодого человека. Хоть Лом и ожидал от "фоторепортера" всяческих подлостей, но действия того были так скоры и неожиданны, что он не успел отвернуть лицо от аэрозоля и, приняв на себя заряд нервно-паралитического газа, опрокинулся на услужливо подставленную руку "репортера". Молодой человек помог ему поудобнее улечься вдоль переходного мостика колосников и, перешагнув через безжизненное тело, быстро заскользил к выходу с чердака. Прошу читателей запомнить этого молодого человека по кличке "фоторепортер", хотя больше в этой части наших повествований мы с ним не встретимся.