Итак, когда задача завоевать клиентуру, предпочитающую продукцию от-кутюр, была выполнена, весь Париж оказался у его ног. Его свита приобрела прямо-таки версальскую численность. Улица Вивьен была для него дворцом Марли. Король Готье решил переехать в третий раз. Между тем случилась еще одна удача: Жан-Луи Дюма принял Дональда, и был заключен невероятный контракт. Фирма «Эрмес» приобрела 35 процентов акций Дома моды «Жан-Поль Готье», став его партнером! Это оказалась неожиданная поддержка! Прогулка по столице продолжалась. Он всегда враждебно относился к левому берегу, вотчине интеллигенции, и оставался привязанным всем сердцем к пригородам, к Панаму на правом берегу Сены, ведущему сомнительный образ жизни и противостоящему респектабельным кварталам. Районы, которые всегда отвергались: Елисейские Поля, Марсово поле, район восемнадцатого века, принадлежавший high society. Его любимый правый берег был беден, пронырлив и насмешлив. Улицы там получили имена святых (Дениса – Сен-Дени, Мартина – Сен-Мартен, Антония – Сент-Антуан) и людей искусства (Глюка, Галеви, Дягилева, Фейдо). Улицы Мадлен и Трините вели к Гранд-опера, где посвященные были на «ты» с простаками, и вместе они становились одним целым во время театральных священнодействий. Это был центр богемной космополитической столицы, ее беспорядочной творческой жизни, дававший приют уличным торговкам и господам во фраках, ворам с Итальянского бульвара и мелким коммерсантам из предместья Пуассоньер. Это место, где можно было встретить кого угодно. Готье ближе Париж Золя, а не Париж Пруста. Он хотел составить счастье дам, а не девушек в цвету. Мальчишка из Аркёй чувствовал родственную близость с народом, с этими мостовыми, с этими праздниками, красочными и разгульными, с этой какофонией и сочным языком.

В его ДНК сохранились образы хорошеньких кокоток и уличных хулиганов, кокетливых петушков и курочек с бульваров. Воображаемые им «дети райка» фланировали по Парижу, открытому, обманчивому городу, где можно было найти все, что душа пожелает. Это была свободная столица. И Готье в течение тридцати лет создавал картину своего Парижа, вдохновенно вырисовывая фигуры ставших символами парижской жизни персонажей – барменов, флористок, помощниц парикмахера, торговцев, букинистов, рассыльных, которых его талант превратил в архетипы элегантности с городских улиц. Но для того, чтобы создать свой микрокосмос, человеку нужны асфальт, гудрон, толпы в метро, голоса зазывал и рыночный шум. Память сохраняет запахи табачного дыма, фиалок и сахарной ваты, которые чувствуешь, выходя из кинотеатра «Гранд-Рекс».

Поэтому он и выбрал «Будущее пролетариата». Это вовсе не гэг, а название нового места расположения модного дома имени Жан-Поля. Он его сам считает оксюмороном. Возведенное в 1912 году, это строение площадью пять тысяч квадратных метров получило статус «народного дворца» – патетическое определение, забавное и очень в стиле Прекрасной эпохи. Покупая это место, где люди сами добивались своих титулов, Жан-Поль становился императором двора чудес. «Будущее пролетариата» находится далеко от особняка по адресу: авеню Монтень, дом 30, который занимал Кристиан Диор, но для каждого владельца была характерна глубокая иррациональная уверенность в том, что он наконец нашел нужное место. «Только здесь и нигде более!» – в свое время твердо сказал будущий создатель стиля new look своим финансовым партнерам, убеждая их, что особняк под номером 30 на авеню Монтень должен перейти в его руки. Он утверждал, что «сразу полюбил его», и с ним никто не стал спорить, несмотря на высокую арендную плату. И если Диор обожал «скромные пропорции, элегантную строгость» своего нового гнезда и отсутствие у него «обременительного исторического прошлого», то Жан-Поль гордился гигантскими размерами и громкой историей своего «Rosebud». Именно об этом он так долго мечтал! Он ждал, сколько нужно, но в результате оказалось, что время работало на него. По сути, на бумаге был отражен только адрес: улица Сен-Мартен, 335. Это соответствовало главной идее модельера, его личной географии, его урбанистической социологии. Напротив располагалась Консерватория искусств и ремесел. Метро – в двух шагах. Вдали – ворота Сен-Мартен, своеобразное архитектурное напоминание об акведуке в Аркёй. И повсюду – лавчонки, бродячие торговцы, парижские мальчишки.

Главное, что интересовало гражданина Г., – связанные с этим местом легенды. Потому что у «Будущего пролетариата» была история. С конца девятнадцатого века «трудящемуся классу» запрещалось объединяться в союзы, так что найти форму для выражения солидарности рабочим было непросто. В начале двадцатого века Общество взаимопомощи пенсионеров перераспределило между своими членами сумму их капиталов, превратив деньги в недвижимость. Так в 1893 году Фердинанд Буар основал «Будущее пролетариата», гражданское общество пенсионеров обоих полов. 21 декабря 1912 года церемония открытия этого безумного пролетарского проекта привлекла весь Париж. Помпезное здание в стиле бозар, возведенное архитектором Бернаром-Габриэлем Белеста, начало процветать за счет обездоленных только в тридцатые годы. Затем утвердился режим обязательной социальной страховки, полностью уничтожив эту прекрасную общественную утопию.

С тех пор теплоход на улице Сен-Мартен менял капитана каждые десять лет в такой последовательности: магазин веревок и лент, потом районный кинотеатр, порнокинотеатр, боксерский зал и ночной клуб «Шаривари». Здание переходило из рук в руки, и никто не мог найти ему толкового применения. Именно Готье предложил удивительный выкуп за это удивительное место: он сдал дворец в аренду Лионелю Жоспену, который провел там свою политическую кампанию. В 2002 году модельер вновь соткал, практически из воздуха, политическую вуаль, которая когда-то окутывала это знаменитое здание, делая его символом левого движения. Что-то такое носилось в воздухе, отчего казалось, что наступление «левацкой» моды неизбежно. Это напоминало возрождение тех лет, когда Жак Ланг в галстуке от Мюглера и модельеры встречались в министерстве культуры с актерами и писателями, создавая тот творческий хаос, который иногда называют «поражением мысли». И разве Коммунистическая партия Франции, чья штаб-квартира находилась совсем недалеко, не нашла общего языка с властью моды? Компания «Прада», производитель изысканных изделий, арендовала помещение, где располагался штаб КПФ, на время незабываемого праздника, состоявшегося 12 октября 2000 года. Всего лишь one shot, зато какой! Ракета «Скад», гламурный рейв, который сделал все левое модной тенденцией на заре второго тысячелетия. Только вообразите… Робер Ю и Катрин Денёв, объединенные одним движением, плечом к плечу с Лиз Херли и Жан-Шарлем де Кастельбажаком, подчиняются воле семи диджеев. Роскошный итальянский павильон словно парил над старой площадью Колонель-Фабьен. Недосягаемый, поддерживающий элитарную систему потребительский постмодернизм на несколько часов воцарился под защитой охраняющей его тени Мориса Тореза, лишенный комплексов капитализм заигрывал с марксизмом под звуки техно. Стала бы мода политикой, дочерью трудящихся классов?

В любом случае в этом покинутом народном дворце, в этом разоренном улье Готье собирался делать свой мед, поселить там своих рабочих пчел, трудящихся фей, свои маленькие руки и большие идеи. Так же как существуют Миттераны великого труда, должен был появиться Готье «Будущего пролетариата», получивший семилетний мандат на правление в мире от-кутюр. В то же время стартовал конкурс на проект переделки здания на улице Сен-Мартен, которое время превратило в невзрачную бетонную конструкцию, усыпанную старой гипсовой крошкой.

Восстановление здания было доверено архитекторам Алену Моатти и Анри Ривьеру. Этому тандему удалось сохранить величественные арки в главном зале. Результатом стал восхитительный наряд Арлекина. Первоначальное общее, «народное», пространство исчезло, уступив место интерьерам, словно перенесенным сюда из фильмов Висконти. Обновленное здание на улице Сен-Мартен стало напоминать одновременно дворец и роскошную гостиницу, театр и оперу, воплощать эстетику рококо и стиль «Баухауз». Оно соответствовало образу Готье и двадцать первому веку: одновременно безумное и сдержанное, поражающее огромными площадями и строгостью структуры. Это был дом моды в том смысле, в каком Барт определял моду как область «слишком серьезную и слишком суетную». Это было нечто среднее между торжественностью, которую подчеркивала монументальная лестница золотого века, сразу бросавшаяся в глаза, и игривой добродушной практичностью. Для того чтобы сохранить воспоминания о прошлом дворца, там оставили несколько кресел, обитых красным бархатом: ностальгическая нотка, напоминавшая о временах, когда здесь располагался кинотеатр. Окна как в османовских домах и новейшие материалы – белые мозаики в стиле парижского метро, черный пол из литого асфальта, линолеум, сополимер, алюминий, металл и стекло – сосуществовали в полной гармонии. На втором этаже располагались салоны от-кутюр, примерочные с трехчастными зеркалами.

На первом этаже проходили дефиле. Все пьесы должны были разыгрываться здесь, в этих стенах. Известный любитель old school, Готье снова обратился к традиции «в кругу своих». Особенно он старался избегать импровизированных экскурсий, когда модницы, сжимая в обтянутой перчаткой ручке карту, бродят в поисках старого склада, заброшенной мясной лавки, муниципальной гимназии или разрушенного вокзала в округе 9–3, – это они-то, которые никогда не пересекали границы периферии (возможно, требовалась виза?). Стараясь уйти от все растущего спроса на забаву, уничтожая тенденцию расширять географию подиума, которую он сам и создал, Готье незаметно поднимал планку. С фольклором покончено. Он уже на другом уровне, он сосредоточен. Теперь спектакль призван сделать моду областью привилегированной, строгой и серьезной.

Единство времени, места и пространства: здесь подчиняются законам классического театра. Работники коммерческого отдела и творческих мастерских, пресс-секретари и ассистенты – вся команда совместно создавала мечту Готье. На верхних этажах дворца, воцарившись над двумя нижними частями ателье, где работали швеи, располагались творческие студии. Что же касается хозяина, то из пяти тысяч квадратных метров своего «Бутона» он оставил себе лишь тридцать. Небольшое, скромно обставленное помещение с раздвижными стенами и окнами, выходящими на крыши Парижа, стало его кабинетом. Лежбище кота, который гуляет сам по себе… Под открытым небом третьего тысячелетия.