Хорас потер родимое пятно на лбу и посмотрел в окно на падающий снег. Теперь валил настоящий снегопад; снег падал беззвучно, хотя между чердачных балок завывал ветер. Трубы, подумал Хорас. Ведь замерзнут же.
Нельс снова поднялся; он завел большие пальцы за ремни подтяжек и здоровым глазом заметил, что судья как будто дремлет, поддерживая тяжелую голову ладонью, — так он просидел все то время, пока Хорас давал показания. Нельс знал, что судья слушает: за утомленным видом скрывалась энергичная работа ума. Судья имел обыкновение размышлять в полудреме.
Нельс, превозмогая артрит в бедрах и коленях, прошел к месту дачи свидетельских показаний.
— Доброе утро, Хорас, — поздоровался он с Хорасом Уэйли.
— Доброе, Нельс, — ответил коронер.
— Вы тут столько порассказали, — заметил Нельс. — И о вскрытии покойного, и о своей работе судебно-медицинского эксперта, которая, конечно же, заслуживает всяческих похвал, о том, об этом… Я слушал вас вместе со всеми, Хорас. И, знаете… кое-что для меня осталось неясным.
Он замолчал, ущипнув себя за подбородок.
— Спрашивайте, — нарушил молчание Хорас.
— Ну вот, к примеру, эта самая пена… — начал Нельс. — Что-то я не все для себя уяснил.
— Пена?
— Вы рассказали, как надавили на грудную клетку покойного и через некоторое время изо рта и ноздрей пошла странная пена.
— Да, — ответил Хорас. — Так обычно и бывает. По первому времени пены может и не быть, но как только утопленника начнут раздевать или попытаются сделать ему искусственное дыхание, появляется пена, как правило, обильная.
— И какова же причина? — поинтересовался Нельс.
— Выходит пена в результате давления. А образуется в легких в процессе химической реакции, когда вода смешивается с воздухом и слюной.
— Вода, воздух и слюна, — повторил Нельс. — Но что заставляет их смешиваться, Хорас? Вы говорите о химической реакции… что это такое?
— Все дело в дыхании. Реакция проходит в момент дыхания. Это…
— Вот тут-то я и недопонял, — перебил Хораса Нельс. — В смысле, когда вы давали свидетельские показания. Вы говорите, что пена образуется тогда и только тогда, когда есть вода, слюна и воздух. Так?
— Так.
— Но человек утонувший дышать не может, — возразил Нельс. — И как же тогда эта пена… Ну, вы понимаете, что завело меня в тупик?
— Ах, это… Да, конечно, — ответил Хорас. — Попробую вам объяснить. Пена… она образуется на более ранней стадии. Человек погружается в воду и борется за свою жизнь. В конце концов вода неизбежно попадает в дыхательные пути… понимаете?.. И в результате воздух в легких под давлением воды вытесняется, что и приводит к выходу пены. Химическая реакция происходит в тот момент, когда тонущий перестает, именно перестает дышать. Или в момент последних вздохов.
— Понятно, — ответил Нельс. — Значит, по этой пене вы определили, что Карл Хайнэ утонул. Так?
— Видите ли…
— Пена говорит вам о том, что он, к примеру, не был сначала убит, скажем, на палубе своего судна, а потом выброшен за борт. Так? Потому что если бы был, то не было бы пены. Я прав? Правильно ли я понял ваше объяснение химической реакции? Она происходит только в том случае, если тонущий в момент погружения в воду дышит. Правильно ли я понял вас, Хорас?
— Правильно, — подтвердил Хорас. — Однако…
— Прошу прощения, — перебил его Нельс. — Одну минуту.
Он двинулся в сторону Элинор Доукс, которая сидела за стенотипом. Прошел мимо, кивнул судебному приставу Эду Сомсу, взял со стола с вещественными доказательствами документ и вернулся к свидетелю.
— А теперь посмотрите, Хорас, — обратился к нему Нельс. — Я прошу вас взглянуть на вещественное доказательство, о котором вы уже упоминали, ваш отчет о вскрытии, который, по вашим же словам, точно отражает ваши выводы и заключения. Будьте так любезны, возьмите отчет и прочтите про себя абзац четвертый на странице четыре; мы подождем.
Пока Хорас читал, Нельс вернулся к столу, где сидел подсудимый, и отпил из стакана воду. Его стало беспокоить горло — голос сделался сиплым и гнусавым.
— Прочитал, — сказал наконец Хорас.
— Хорошо, — отозвался Нельс. — Скажите, правильно ли я понял следующее: в абзаце четвертом на странице четвертой отчета вы пишете, что Карл Хайнэ утонул и именно это стало причиной смерти?
— Да, правильно.
— Значит, вы заключаете, что он утонул?
— Да.
— И у вас нет никаких сомнений?
— Конечно, есть. Сомнения всегда есть. Вы не…
— Одну минуту, Хорас, — перебил его Нельс. — Вы хотите сказать, что ваш отчет о вскрытии неточен? Вы это хотите сказать?
— Отчет точен, — возразил Хорас. — Просто я…
— Вы не могли бы прочесть вслух последнее предложение абзаца четвертого на странице четвертой вашего отчета? — попросил Нельс. — Абзаца, который вы только что читали про себя? Будьте любезны, прочтите.
— Хорошо, — ответил Хорас. — Тут говорится… цитирую: «Наличие пены в дыхательных путях и вокруг губ и носа покойного указывает на то, что тонувший, без сомнения, был жив в момент погружения в воду». Конец цитаты.
— …без сомнения, был жив в момент погружения в воду? Так, Хорас?
— Именно.
— Без сомнения, — повторил Нельс и повернулся к присяжным заседателям. — Благодарю вас, Хорас, это было важным уточнением. Однако у меня есть еще вопрос. Относительно одной детали в вашем отчете.
— Да, — ответил Хорас, снимая очки и закусывая дужку. — Да, пожалуйста, спрашивайте.
— В таком случае это страница вторая, — указал Нельс. — Вверху. Второй абзац, кажется.
Он подошел к столу, где сидел обвиняемый, и пролистал свой экземпляр отчета.
— Да, абзац второй, — уточнил он. — Второй, точно. Не прочтете ли для всех? Первой строки будет достаточно.
— Цитирую, — сухо начал Хорас. — «Вторая рваная рана, меньших размеров, тянется от складки между большим и указательным пальцами до внешней стороны запястья и имеет недавнее происхождение».
— Порез, — произнес Нельс. — Так? Карл Хайнэ порезал руку?
— Да.
— Есть какие-нибудь предположения насчет того как?
— Вообще-то нет. Однако можно предположить…
— В этом нет необходимости, — сказал Нельс. — И все же, Хорас, эта рана… В отчете вы указываете, что происхождение ее недавнее. Насколько?
— Я бы сказал, совсем недавнее.
— Совсем… — повторил Нельс. — А именно?
— Совсем недавнее, — повторил Хорас. — Я бы сказал, что он порезал руку в ночь гибели, за час-другой до смерти. Совсем недавно, согласитесь.
— За час-другой? — повторил Нельс. — То есть, возможно, и за два часа?
— Да.
— А за три? Или четыре? Как насчет двадцати четырех часов?
— Нет, только не за двадцать четыре. Рана была свежей. Четыре часа от силы. Но не больше, это точно.
— Хорошо, — сказал Нельс. — Ладно, он порезал руку. Не ранее, чем за четыре часа, прежде чем утонул.
— Так и есть, — подтвердил Хорас.
Нельс снова потянул кожу на подбородке.
— И последнее, Хорас, — сказал он. — Из ваших показаний я недопонял кое-что еще. Рана на голове покойного, о которой вы упомянули…
— Да, — отозвался Хорас. — Да, рана была.
— Не могли бы вы еще раз описать ее?
— Конечно, — ответил Хорас. — Это была рваная рана около двух с половиной дюймов в длину как раз над левым ухом. Кость оказалась проломлена на площади примерно в четыре дюйма. В отверстии раны просматривалась костная ткань. Судя по всему, рана оказалась результатом удара обо что-то узкое и плоское. Пожалуй, это все.
— Удар обо что-то узкое и плоское, — повторил Нельс. — Именно так вы и видели, Хорас? Или же это только догадка?
— Моя работа в том и заключается, чтобы строить догадки, — не сдавался Хорас. — Видите ли, если ночью, во время грабежа сторожа ударят по голове ломом, голова и будет выглядеть так, будто ее проломили ломом. Если ударят молотком с круглым бойком, то на голове останется рана серповидной формы. Рана после удара ломом выглядит как, скажем, прямые следы с V-образными концами. Одно дело удар прикладом оружия и другое дело удар бутылкой. Человек падает с мотоцикла на скорости сорок миль в час и ударяется головой о гравий — остаются характерные следы, которые не похожи ни на что другое. Так что да, вот моя догадка, основанная на осмотре покойного, — рана произошла от удара чем-то узким и плоским. Коронер тем и занимается, что строит догадки.
— Пример с мотоциклистом весьма любопытен, — отметил Нельс. — То есть вы имеете в виду, что совсем необязательно чем-то ударять человека, чтобы получилась столь красноречивая рана? То есть если человек натыкается на что-нибудь… скажем, его протаскивает по гравию… значит ли это, что результатом его самостоятельного движения вперед будет рана упомянутого характера?
— Да, возможно, — ответил Хорас. — Точно сказать нельзя.
— Значит, в нашем случае, — продолжал Нельс, — рана, вызывающая сомнения, та самая рана Карла Хайнэ, о которой вы говорили, может быть результатом либо удара по голове, либо столкновения покойного с чем-то. Так, Хорас? Выходит, оба варианта возможны?
— Нет никакого способа определить, каким образом был нанесен удар, — возразил Хорас. — Нельзя сказать, сам ли покойный ударился или получил удар. Ясно лишь одно — удар был нанесен чем-то плоским, узким и достаточно прочным, чтобы проломить череп.
— Чем-то плоским, узким и достаточно прочным, чтобы проломить череп. Например, планшир? А, Хорас? Как по-вашему, такое возможно?
— Да, возможно. Если только он двигался с достаточной скоростью по направлению к этому планширу. Хотя с трудом представляю себе такое.
— А роульс? Или киповая планка на корме? Они тоже плоские и узкие?
— Да, именно, достаточно плоские. Они…
— Мог он удариться о них головой? Возможно ли предположить такое?
— Конечно, возможно, — согласился Хорас. — Да любое…
— Позвольте спросить кое-что еще, — прервал его Нельс. — Может ли коронер определить, когда возникла такая рана — до смерти или после? Возвращаясь к вашему примеру… можно ли отравить сторожа, убедиться в его смерти и ударить бездыханное тело ломом по голове, оставив точь-в-точь такую же рану, как если бы никакого отравления не было?
— Вы имеете в виду рану Карла Хайнэ?
— Да. Меня интересует, располагаете ли вы какими-нибудь сведениями на этот счет. Получил ли он сначала удар и затем только умер? Или же рана на его голове появилась уже после смерти? То есть он получил ее или, правильнее сказать, его тело получило ее после того, как Карл Хайнэ утонул. Может, он ударился головой, пока его тащили шериф с помощником?
Хорас задумался. Снял очки, потер лоб, затем снова надел, зацепив дужки за ушами, и скрестил руки на груди.
— Не знаю, Нельс, — ответил он. — Чего не знаю, того не знаю.
— То есть вы не можете определить, была ли рана нанесена живому человеку или мертвому? Правильно ли я вас понял, Хорас?
— Да, именно так.
— Но причина смерти в том, что Карл Хайнэ утонул. И в этом нет никаких сомнений, так? Я правильно понял?
— Да.
— Значит, Карл Хайнэ умер не от черепной травмы, так?
— Так. Но…
— Вопросов больше нет, — объявил Нельс. — Благодарю вас, Хорас, у меня все.
Арт, сидевший на галерее, испытывал какое-то особенное удовлетворение, глядя на мучения Хораса. Он запомнил это оскорбление — Шерлок Холмс. Он помнил его, выходя из кабинета Хораса, пока медлил в нерешительности, прежде чем направиться вверх по Мельничному ручью к жене погибшего рыбака.
Арт облокотился о крыло машины Абеля, разглядывая руку, поцарапанную утром о пиллерс на судне Карла Хайнэ. Затем стал искать жвачку — сначала в карманах рубашки, потом, слегка раздосадованный, в брюках. Осталось всего две подушечки; восемь он уже сжевал. Арт бросил одну в рот, оставив последнюю, и сел за руль пикапа. Его собственная машина осталась возле доков; он бросил ее там, когда ходил в порт за катером. За рулем пикапа Абеля он чувствовал себя полным дураком — уж очень парень расстарался над своей машиной. Высокий «додж» был выкрашен в малиновый цвет, на нем были замысловатые полосы, а прямо за блестящим кузовом тянулись декоративные насадки. Словом, это была игрушка старшеклассника. На материке, в городах вроде Эверетта или Беллингема, парни гоняют на таких после футбола или по субботам поздно вечером. Арт подумал, что в старших классах Абель был парнем неугомонным, но потом изменился, и от прежних времен осталась только эта машина, с которой он никак не может расстаться. Расстанется, подумал Арт, и очень скоро. Жизнь заставит.
Ведя машину вверх по улице к дому Сьюзен Мари Хайнэ, Арт мучительно подыскивал слова и все раздумывал, как ему держаться во время разговора с вдовой. Он решил, что должен продемонстрировать военную выправку с намеком на принадлежность морской стихии. В речи должна слышаться скорбь, но в то же время и извечная стойкость к превратностям судьбы. «Прошу простить меня, миссис Хайнэ. Я с прискорбием сообщаю, что вчера ночью ваш муж, Карл Гюнтер Хайнэ, погиб в море при трагических обстоятельствах. Позвольте выразить вам соболезнования от жителей всего города и…»
Нет, не годится. Они ведь не чужие. Он каждое воскресенье видит ее в церкви — после службы она разливает в гостиной кофе и чай. Она всегда выглядит безупречно в роли хозяйки — шляпка-таблетка, костюм из твида и бежевые перчатки; Арту приятно было брать чашку кофе из ее уверенных рук. Светлые волосы она закалывала под шляпку; двойная нитка дешевеньких бус под жемчуг украшала шею, цветом напоминавшую ему алебастр. Словом, эта женщина двадцати восьми лет волновала его. Наливая кофе, она обращалась к нему «шериф Моран», после чего показывала указательным пальцем в перчатке на пирог и мятную карамель, стоявшие дальше на столе, как будто он мог не заметить. Потом она мило улыбалась и ставила кофейный сервиз на поднос, а он тем временем брал сахар.
Необходимость рассказать о смерти Карла очень тревожила Арта; сидя за рулем, он пытался подобрать нужные слова, чтобы не бормотать с жалким видом в присутствии этой женщины. Но так ничего и не придумал.
Прямо перед домом семейства Хайнэ дорога расширялась; в этом месте шериф собирал в августе ежевику. Он вдруг остановился у обочины, не готовый к исполнению своих обязанностей; оставив двигатель работать вхолостую, Арт сунул в рот последнюю подушечку жвачки и посмотрел вперед, туда, где стоял дом.
Арту подумалось, что именно такой дом и должен был построить Карл — со стесанными углами, аккуратный, мрачновато-солидный, не отталкивающий, но и не манящий к себе. Дом стоял в пятидесяти ярдах от дороги, построенный на участке в три акра, окруженный люцерной, клубникой, малиной и ухоженными огородными грядками. Карл сам, со свойственной ему быстротой и тщательностью, расчистил участок — древесину продал братьям Торсен, оставшиеся от вырубки сучья сжег, а за зиму успел целиком залить фундамент. К апрелю высадил ягоды и сколотил добротный сарай с двускатной крышей, а с наступлением лета стал возводить стены и скреплять раствором клинкерный кирпич. Он задумывал — так, по крайней мере, поговаривали на собраниях после церковной службы — обзавестись затейливым домом с верандой, вроде того, который много лет назад построил отец на семейной ферме в центральной части Сан-Пьедро. Поговаривали, что Карл собирается устроить камин с навесом, ниши, сделать встроенные сиденья у окон, обшить стены деревом, а основание крыльца и низкие стены вдоль главной дорожки выложить известняком. Но в процессе работы Карл понял, что такие затеи ему не плечу — он всего лишь старательный рабочий и талантами художника, как выразилась его жена, не обладает. О деревянной обшивке, к примеру, пришлось совсем забыть; дымоход же, который Карл думал выложить речным камнем, по примеру отцовского, пришлось сделать из клинкерного кирпича. Вот и вышел у него добротный, со стесанными углами дом, крытый кедровой щепой, свидетельство его сдержанной натуры.
Держа ногу на педали тормозов, жуя жвачку и мучаясь, Арт сначала оглядел сад, потом парадное крыльцо с клиновидными подпорками и, наконец, нависающие стропила на двускатной крыше. Он увидел два мансардных окна с навесами, которые, несмотря на изначально задуманную асимметричность, были сделаны в формальном стиле и расположены одно за другим. Арт покачал головой, вспоминая, как однажды ему случилось увидеть дом изнутри: крыши еще не было, на верхнем этаже торчали стропила, а нижний был заставлен громоздкой мебелью Сьюзен Мари. Было это в октябре прошлого года, когда приходское собрание проводили у семьи Хайнэ. Теперь же Арт вдруг понял, что ни за что не войдет в дом. Остановится на крыльце, снимет шляпу, сообщит о гибели мужа и уйдет. Арт понимал, что так тоже нехорошо, но что еще ему оставалось? Он попросту не мог, не способен был войти. Потом он позвонит Элинор Доукс, попросит сообщить старшей сестре Сьюзен Мари. А сам что? Об этом Арт и думать не хотел. Ну не способен он на то, чтобы сидеть с ней и вместе переживать. Объяснит вдове, что у него дела… срочные дела по работе… сообщит о муже, выразит соболезнования, а там, как человек, знающий свое место, удалится.
Арт доехал до дома и свернул на подъездную аллею; он все еще держал рычаг на нейтральной передаче. Оттуда, поверх подвязанных кустов малины, за верхушками кедров вдоль холма виднелось море. Стояла замечательная сентябрьская погода, такая нечасто балует здешних жителей — на небе ни облачка, и если не стоять в тени, то тепло, как июне, а вдалеке на солнце поблескивают пенистые гребни волн. Теперь Арт увидел то, чего не замечал раньше: Карл выбрал место для дома не только ради солнца, но и ради вида, открывавшегося с северной и западной сторон. Возясь с малиной и клубникой, Карл краем глаза постоянно видел морскую гладь.
Арт поставил машину позади «шевроле» и заглушил двигатель. В это время из-за угла дома выбежали сыновья Карла: одному мальчику было года три-четыре, а другому, который прихрамывал, лет шесть. Они остановились возле куста рододендрона и уставились на него; мальчишки были в шортах, без рубашек и босые.
Арт вынул из кармана рубашки обертку и плюнул в нее жвачку. Не годится жевать перед вдовой.
— Эй, ребятня, — весело крикнул он через окно. — Мама-то дома?
Мальчишки не ответили, просто стояли и глазели. Из-за угла дома показалась немецкая овчарка; она шла крадучись, и мальчик постарше схватил ее за ошейник.
— Стоять! — скомандовал он собаке.
Арт приоткрыл дверцу, взял с сиденья шляпу и надел.
— Полицейский, — вырвалось у младшего, и он спрятался за старшего брата.
— Не, не полицейский, — возразил ему старший. — Это, наверно, шериф.
— Точно, — ответил Арт. — Я — шериф Моран, ребята. Так мама-то дома?
Старший подтолкнул младшего:
— Сбегай, позови маму.
Мальчики были похожи на отца. Видно, что вырастут такими же огромными. Крепкие, загорелые немецкие дети.
— Вы подите поиграйте, — сказал Арт ребятам. — Я постучу в дверь. А вы идите.
И улыбнулся младшему.
Но мальчики не уходили. Они стояли у куста рододендрона и глядели, как шериф поднимается на крыльцо со шляпой в руке и стучит костяшками пальцев по распахнутой входной двери, через которую видна гостиная. Ожидая ответа, Арт заглядывает в дом. Стены обиты сосновыми планками, покрытыми лаком и блестящими в местах распила сучков; занавески ярко-желтого цвета накрахмалены, аккуратно подвязанны к кольцам, присборенны и с балдахином вверху. Шерстяной коврик, связанный косичкой вкруговую, почти полностью покрывает дощатый пол. В глубине комнаты поблескивает пианино и стоит стол с раздвижной крышкой. В комнате два одинаковых кресла-качалки из дуба с вышитыми подушечками, одинаковые столики из ореха по обеим сторонам видавшего виды дивана и обтянутое плюшем мягкое кресло рядом с торшером из позолоченной меди. Кресло пододвинуто к огромному камину, сооруженному Карлом, внутрь которого были вделаны высокие, с пазами железные подставки для дров. Шериф поразился порядку, царившему в комнате, спокойному, тягуче-бронзовому отсвету, от которого веяло чем-то сентиментальным, фотографиям на стене с изображениями членов семейств Хайнэ и Вариг, живших еще до появления на свет Карла и Сьюзен Мари, — внушительных, дородных немцев с грубо вытесанными лицами, никогда не улыбавшихся в объектив.
Гостиная была образцовой — чистой и уютной. Арт мысленно похвалил Сьюзен Мари, как недавно похвалил Карла за печь и мансардные окна. И пока Арт стоял, восхищаясь всем тем, к чему Сьюзен Мари приложила руку, на верхних ступеньках лестницы появилась сама хозяйка дома.
— Добрый день, шериф Моран, — поприветствовала она его.
Арт понял, что Сьюзен Мари еще ничего не знает и что именно ему придется рассказать ей. Но пока он не мог, никак не мог решиться и стоял со шляпой в руке, потирая губы большим пальцем и щурясь; Сьюзен Мари тем временем спустилась.
— Здравствуйте, миссис Хайнэ, — ответил Арт.
— Я как раз укладывала маленькую, — сказала Сьюзен Мари.
Теперь это была совсем другая женщина, непохожая на привлекательную жену рыбака, угощавшую чаем и кофе после церковной службы. Сьюзен Мари спустилась в простенькой юбке, босиком и без косметики, с давно не мытыми волосами; на плече у нее висела пеленка в пятнах от слюней, а в руках была бутылочка.
— Вы к нам по делу, шериф? — спросила она. — Карл пока еще не пришел.
— Потому-то я и здесь, — ответил Арт. — Дело в том, что… у меня для вас плохие известия, миссис Хайнэ. Самые плохие, какие только могут быть.
Казалось, поначалу она не поняла. И смотрела на него так, будто он несет какую-то тарабарщину. Потом стянула с плеча пеленку и улыбнулась. Арту пришлось говорить предельно ясно.
— Карл мертв, — произнес Арт. — Это случилось прошлой ночью, на море. Мы обнаружили его утром, в заливе Белые пески. Он утонул, запутавшись в собственной сети.
— Карл? — переспросила Сьюзен Мари Хайнэ. — Нет, не может быть.
— Понимаю, мне бы тоже не хотелось верить. Однако это так. Я пришел сообщить вам.
Странно было видеть ее внезапную реакцию. Сьюзен Мари попятилась, заморгав, тяжело опустилась на нижнюю ступеньку лестницы и поставила бутылочку на пол у ног. Она согнулась, спрятав руки на коленях, и начала раскачиваться; в руках у нее была пеленка, она мяла ее.
— Я знала, что это случится, — прошептала Сьюзен Мари. Потом перестала раскачиваться и уставилась в пустоту.
— Мне очень жаль, — сказал Арт. — Я… я позвоню вашей сестре, попрошу ее приехать. Вы согласны, миссис Хайнэ?
Но так и не дождался ответа. Еще раз повторив, что ему очень жаль, он прошел к телефону.