Вова придумал план и решился приступить к конкретным действиям. А че, может и женюсь… ну, потом, – чуть опережая события, неуверенно мечтал он. Обычно нормальные люди на такой шаг решаются в том случае, если убеждены, что любят, и это взаимно. Насчет любви Вовы – вопрос был непростой. Во всяком случае, чувство это зарождалось не в груди слева, а где-то значительно ниже. А то, что варилось в сердце и в голове – это, скорее всего, было иррадиацией процесса, что изначально происходил внизу живота плюс материальный интерес и думы об этом. Периодически мешала правильным ощущениям водка. Как-то надо себя того – сдерживать, здоровье поправлять, – виновато рассуждал он с утра, чувствуя нежелательную слабость внизу и тошноту в верхней части живота. Вдобавок голова болела, а во рту была холера с чумой. В таком состоянии к порядочной даме лучше не подходить и не показываться даже за километр. Но ничего, не сегодня, так завтра. Кое-как попридержав себя и приведя в порядок внешний вид, Вова, наконец, решил, что вполне готов завладеть сердцем женщины из интеллигентного сословия.

Любовь Тимофеевна после смерти мужа не стала доказывать окружающим величие своей скорби какими-либо обетами вроде пожизненного ношения печальных нарядов известных траурных тонов. Во всяком случае, она не придавала особого значения традиционным внешним атрибутам, а скорбела просто сердцем своим, тихо и незаметно. Несколько преждевременное исчезновение черных тканей в ее туалетах было расценено Вовой как срочный сигнал к действию, ибо, как он подумал, хорошее место не залежится.

Любовь Тимофеевна боялась этого субботнего вечера – пустого и ненужного ей. Она искала работы, любой. В квартире и так было чисто. Трогать же вещи покойного мужа, его одежду, бумаги пока не могла себя заставить. Она принялась что-то печь, зная, что если и притронется к лакомству, то не заметит ни вкуса, ни запаха, ни внешнего кулинарного достоинства своей стряпни.

Пока готовила, руки ее не раз опускались, она садилась на кухонную табуретку и отрешенно смотрела на все то, что находилось в поле ее зрения. Звонку, прозвеневшему в прихожей, она даже обрадовалась, хотя не ждала гостей. Нет, к одиночеству так быстро не привыкнуть. Не снимая фартука, она бросилась открывать двери. Увидев на лестничной площадке соседа Володю, она удивилась и насторожилась. Как глупо быть такой вот деликатной и гостеприимной, хотя что-то подсказывало: поставь сразу на место этого ухажера, не давай ему приблизиться к себе ни на шаг, что бы он ни сказал и не предложил. Но, увы, не так давно она уже успела принять его услугу, когда он представился не только мебельщиком, но и гробовых дел мастером, и теперь как-то неудобно захлопывать дверь перед носом этого человека. Но тогда это было так кстати. Да, стояли времена дефицита услуг и товаров. Вроде бы теперь в долгу перед человеком.

– Извините, Любовь Тимофеевна, – с робкой застенчивостью начал Вова объяснять свое вторжение, скосил глаза на фартук соседки и зашевелил ноздрями, почуяв кухонные запахи, – у меня это… соль кончилась. Яишню хочу себе пожарить. Может у вас найдется?

– Ой, Володя, да вы наверно голодный? А у меня ведь как раз… Зайдите, я вас накормлю. Не стесняйтесь, – выдала Люба как-то автоматически, не думая, что творит – будто вот голодный студент пришел за конспектами, а она – добрая, гостеприимная преподавательница и не может отпустить его без угощения.

Володя чуть не обалдел от этих первых признаков своего успеха. Ну, теперь все, держись интеллигенция. Мигом забудешь своего инженеришку, – пронеслась по его скромным извилинам торжествующая победоносная мысль. Он смело шагнул вперед. Однако, вместо коврика соседской прихожей нога наступила на грабли, которые тотчас звезданули его по лбу. И звезды не замедлили появиться в его потемневшем поле зрения, закружились красиво и причудливо, словно цветные стекляшки в детском калейдоскопе. Володя вскрикнул матерно и остановился на месте, ища шишку на лбу.

– Что с вами, Володя? – испугалась Люба, не добежав до кухни.

– Да я на эти… на грабли наступил.

– Какие грабли? Откуда здесь?.. Володя, вы точно в порядке? – заволновалась Люба и тотчас поняла, какую оплошность совершила, впустив к себе этого ненормального. Скорее всего, это я на грабли наступила, – мрачно подумала она.

Неожиданно в комнате зазвонил телефон.

– Да вы проходите на кухню и садитесь за стол, я сейчас, еще не готово, – сказала поспешно Люба и бросилась на звонок в комнату, закрыв за собой двери.

Вова вошел в кухню, потирая лоб, и сел за стол. По понятным причинам внимание его сразу привлекла электроплита «Лысьва», вернее то, что было внутри. Небольшое, похожее на экран телевизора, застекленное оконце в дверце духовки позволяло следить за тем, что готовилось. Володя присмотрелся и вдруг увидел черно-белую телевизионную картинку с привычными помехами. Кажется, что и звук он тоже услышал. Начиналась программа «Время». Торжественно и оптимистично звучало музыкальное вступление. Чего так рано? – удивился Вова вовсе не тому, чему надо было бы удивиться – видно здорово его граблями огрело. Вел программу диктор Виктор Иванович Балашов. Он начал сообщать что-то о предстоящем заседании политбюро, как вдруг все понеслось – и картинка, и звук. Затем неожиданно опять замедлилась, и Виктор Балашов, покончив, наконец, с серьезными темами, в привычной манере – чуточку небрежно и с легкой, почти ироничной улыбкой – произнес свое знаменитое: «И о погоде». Вова настроился на прогноз погоды – дело важное, но тут вдруг понял, что Балашов уже не Балашов, а покойный муж хозяйки. Володя испугался изображения, ибо ни капли доброжелательности на лице покойника он не заметил. Как раз наоборот. О погоде пришлось забыть. Покойник в духовке хотел видимо что-то сказать Володе, которому тотчас стало не по себе, но тут вошла в кухню Люба, и изображение исчезло. Зато в духовке появилось то, что должно было быть – какое-то румяное блюдо, чуть окруженное ароматными парами. Физиологические потребности, еще несколько минут назад ощущаемые в ноздрях, исчезли у Володи напрочь и заменились другими, тоже, впрочем, физиологическими. Он вскочил и, к глубокому облегчению Любы, заторопился уходить, отказался от угощения, что-то еще мыча на ходу.

– Возьмите хоть соль, вы же просили, – предложила напоследок Люба.

– Не, я это… Я ее… Я яишню с песочком лучше буду…

– Как это? Сладкую, что ли? – удивилась Люба, но дверь уже закрылась, и Вова, не успев толком захлопнуть свою собственную входную дверь, уже влетал в родной туалет.

Через несколько минут на всю парадную эхом пронесся водопад рухнувшей из бачка в унитаз воды. И только после этого захлопнулась наружная дверь квартиры странного соседа. Люба глубоко вздохнула от облегчения и даже рассмеялась – первый раз за много дней. Она решила, что может у нее, наконец, появится аппетит.

Вова, слегка оклемавшись от пережитого, кое-как дотянул до вечера – помогли остатки Солнцедара из темной бутылки, что украшала телевизор за неимением слоников или других статуэток – прилег на диванчик и заснул перед экраном, где что-то мелькало. Проснулся он, а скорее подскочил на диване, когда зазвучала знакомая музыкальная заставка композитора Георгия Свиридова «Время, вперед» – теперь уж вовремя по программе. Вова сел и стал напряженно вглядываться в экран своего убогого ящика, пока не появился диктор – само собой, Виктор Балашов. Когда речь зашла о предстоящем заседании политбюро, Вова резко подпрыгнул и бросился на телевизор, как Александр Матросов на амбразуру. Выключив аппарат, Володя еще некоторое время не мог спокойно дышать, а сердце его сильно колотилось. Некоторое время он ходил по комнате и размышлял о том, что мир не так просто устроен, как казалось раньше. Может вообще стоит пойти в церковь и свечку поставить?

Больше мистических кошмаров, вроде удара по лбу невидимыми граблями, не было, но ночью ему приснилось, что рядом с ним в кровати лежит плачущий Буратино. Деревянный человечек лежал на спине, и длинный, умело выстроганный нос его смотрел в полумраке прямо в потолок.

– Почему ты плачешь, дружище, – спросил осторожно Вова куклу, и во сне ему было жалко по-детски любимого когда-то героя сказки.

– Папа Карло умер – как же мне не плакать, – ответил Буратино и всхлипнул.

– О, Господи! Да что же случилось с ним, Буратино? – заволновался Вова, который почему-то почувствовал себя близким и родным деревянной кукле.

– Папа Карло наступил на грабли, получил удар по лбу и умер. Эх, уж лучше бы я наступил на них. Мне ведь хоть в лоб, хоть по лбу. Мозгов-то в моей голове совсем нет, и она такая крепкая.

– Печально. Мои соболезнования…

– Еще бы, ведь он мне был и отцом, и матерью – всем вместе.

– Да, я знаю. Читал когда-то в детстве… Теперь-то я книг почти не читаю. Все некогда. Да-с. Очень сожалею. Что же мне с тобой делать? – задумался на минуту Вова и вдруг вздрогнул, вспомнив про грабли в прихожей соседки. – Вот что, Буратино, а хочешь, я тебе заменю Папу Карло?

– Как же ты, Вова, можешь мне его заменить, ведь папа Карло – это папа Карло, а ты кто? Вот, смотри – колпачок мой полосатый. Чем пахнет? Потной ногой папы Карлы. Он чулок свой не постирал, когда сшил мне эту шапочку, и я никогда в жизни не буду его стирать в память о папе Карло. А ты, небось, и шить-то не умеешь. Да и носки у тебя – тьфу, дырявые, противные, даже не полосатые, серые какие-то, явно не импортные, – поморщился Буратино, насколько это возможно деревянным лицом, и еще больше расплакался.

– Ну и что, но зато… Зато… Это… Ну не плачь же ты, дурачок. А знаешь ли, Буратино, что я работаю., на мебельной фабрике? Тебе это о чем-нибудь говорит?

– Неужели? Я не знал., – удивился Буратино и даже перестал плакать.

– Вот, то-то и оно. Я ведь тоже строгать умею.

– Строгать – это очень важно, это многое меняет. Скажи, Вова, а мочиться ты умеешь?

– Конечно, умею.

– Тогда давай вместе пописаем?

На следующий день, кое-как справившись с мокрым бельем и нисколько не расстроившись по этому поводу, Володя взял пустую сумку, маленький топорик и решил отправиться на автобусе в ближайший лес. Было еще очень рано, часов шесть утра. Проходя мимо Любиной квартиры, он вздрогнул и остановился, чтобы проанализировать свои ощущения. Ему тотчас захотелось в туалет, и как только он отпрянул от двери, чтобы по этой причине вернуться домой, позыв исчез. Он повторил эксперимент и убедился, в наличие какой-то нечистой или иной породы силы, которая заставляет не задерживаться у дверей этой квартиры, а пробегать как можно скорей, чтобы не случилось неприятных вещей. Сейчас же, как он понял, не было надобности возвращаться домой. Володя поскорее рванул вниз по лестнице и таким образом избежал неприятностей. Он догадался, что планы насчет покорения сердца вдовы придется оставить. Странная, однако, реакция на нее и эту квартиру у него появилась. Фобия что ли, – неожиданно пришло в голову нужное иностранное слово. Ему стало легче, когда он вспомнил, что не успел вчера ничего конкретного предпринять, не сделал неприличного предложения соседке, пальцем не дотронулся и имеет возможность и дальше притворяться невинным соседом. Слава богу, не будет еще большего позора, а то рядом с ней можно, не дай бог, и того… До туалета точно не добежишь. Ладно, баба с возу – кобыле легче, – решил он, вспомнил плачущего во сне Буратино, и недра его тела, словно после выпитого без закусона стакана портвейна, наполнились приятным теплом.

В это раннее воскресное утро он часа полтора бродил по лесу и выискивал подходящий кусок дерева. Вся древесина, что валялась вокруг, была какой-то неживой, трухлявой, не пищала, когда он стучал по ней топориком. Наконец ему показалось, что несильный удар по куску дерева, похожего на полено, вызвал какой-то неопределенный ответ – то ли звук, то ли странное движение. Володя улыбнулся, нежно взял полено в руки и аккуратно положил в сумку. Тотчас он вернулся с драгоценным грузом к себе домой. На обратном пути он опять чуть приостановился у двери соседки и убедился еще раз, что вдовушку эту лучше обходить стороной, а мимо квартиры пробегать как можно шибче. Тем более появились вещи более возвышенные и светлые, какие-то новые инстинкты стали пробуждаться в душе Володи и даже нежное, сродни материнскому, тепло разливалось внутри. Дома, не поев, не отдохнув, Вова принялся на кухне вырезать из полена своего будущего Буратино. Жизнь озарилась новым смыслом. Новоиспеченного папу Карло не смущало и не тревожило то обстоятельство, что с каждым прикосновением ножа или топора полено не жаловалось на щекотку или боль и не материлось, не вырывалось из рук мастера. Работа, однако, требовала многих дней. Это ведь только в кино и в книжке все происходит поминутно, а в жизни – все не так, тут свои законы.

В тот момент, когда Вова уже сидел с поленом на кухне и орудовал ножом, где-то по ту сторону входной двери тихонько открылась и захлопнулась дверь соседской квартиры. Это была Люба. Она собралась идти на кладбище. Нужно было пройти около километра до ближайшей остановки нужного автобуса. Осень была в разгаре, несильный ветер все равно срывал желтые листья, но, к счастью, дождя не ожидалось. Почти рядом с остановкой припарковался старенький москвич. Что-то было не в порядке, и водитель пытался устранить неисправность. Больше никого на остановке не было. В воскресное утро люди не торопились выходить из дома, за исключением Вовы. Автобуса все не было, и Люба не знала, что предпринять. Она подошла к москвичу и спросила у водителя, что склонился под открытым капотом над мотором своей машины:

– Извините, отвлекаю… Вы не заметили случайно, здесь автобус уже останавливался?

Хозяин машины оторвался от своих дел и высунулся из-под капота. Это был молодой человек приблизительно возраста Любы. Кого-то водитель ей напоминал, но его нос был перепачкан чем– то черным, и это вызвало невольную улыбку женщины. Прежде чем ответить, он как-то странно и внимательно взглянул на Любу.

– Ушел ваш автобус, проехал мимо, опоздали вы. А что вам так весело?

– Вообще-то причин для веселья нет, я на кладбище собралась… Но у вас кончик носа в мазуте.

– Ой, прошу прощения, – засмущался водитель и стал искать по карманам носовой платок, которого не оказалось.

– Да возьмите мой, вот, не надо рукавом, – достала из кармана пальто белый платочек Люба.

– Ну зачем же, может вам на кладбище понадобится… Извините, я ведь не знаю. У вас кто-то близкий там, наверно?

– Да, мужа совсем недавно… А платков у меня два., даже три с собой.

– Ну, тогда я обязан вас подвезти, – сказал водитель и, сняв перчатки, взял платочек из рук Любы. – Я ведь уже готов, исправил свою старушку.

– Не беспокойтесь, я следующего автобуса дождусь, – испугалась Люба и почему-то вспомнила вчерашний визит соседа Вовы. Впрочем, сразу было понятно, что человек, с которым она сейчас общается, это не Вова, который наступает на невидимые грабли и ест дома яичницу, посыпая ее сахарным песочком.

– Боюсь, не дождетесь. Не отказывайтесь, садитесь… А мы ведь, кажется, в одной школе учились, только вы в параллельном классе? Да, точно. Вы наверно удивитесь, но я вас вспоминаю иногда. Ведь я же был тогда чуть-чуть. Ну, это ладно.

– Точно, теперь и я вас тоже вспомнила, особенно без черного носа, – удивилась и облегченно воскликнула Люба. – Мы и правда, не общались, но и вы мне почему-то запомнились. Ладно уж, везите. Или может быть вас дома ждут, и вы торопитесь?

– Нет, нет, теперь я свободен. Теперь я один… Была супруга, но она… То есть живу с родителями – вот в том доме, – махнул он рукой. – Андреем меня зовут, но вы, наверно, не помните. А вы ведь Люба, да?

– Удивительно, не забыли…

– Да, почему-то помню и имя очень хорошо.