Скорей всего здесь можно было бы вообще не спать, но привычка… Тем более сон после богатого на события дня – одно из приятнейших наслаждений. Бывают, правда, бессонницы или сны с кошмарами, но это все осталось там. А нынче я, зарывшись в чудно пахнущем стогу, переживал наиприятнейшие ощущения, слетевшиеся, словно птички, из разных периодов моей жизни, начиная с раннего детства, когда нас, детдомовских детей, возили помогать колхозам во время сенокосов, и кончая случайными поездками в деревню в последние годы моей земной жизни. Я наслаждался этим райским аттракционом столько, сколько мне хотелось. Просто лежал, вдыхал аромат сухих и пряных трав, любовался на дивные звезды, рассматривал кратеры на огромной луне. Где-то неподалеку паслись несколько тихих лошадок. Какие-то птицы пели, издавали странные звуки. Слабо шелестели от нежного ночного ветра редкие кусты и деревья. И чего мы так держимся за то голубое дерьмо, которое осталось крутиться там за чертой? Какие ж вы, ребята, все глупые. Впрочем, я и сам не так давно был… одним из них – тех нескольких миллиардов идиотов, которые добровольно прилипли к глобусу, словно мухи к липучке, – размышлял я. Чьи-то шаги стали приближаться где-то сзади.

– Толя, ты? – спросил я осторожно, но никто не ответил.

Не успел я что-либо предпринять, ну хотя бы приподняться и посмотреть, что за зверь приближается, как вдруг почувствовал рядом с собой чье-то дыхание и тепло, и как будто даже расслышал стук сердца. (Опять же, можно было бы и не дышать вовсе в этом странном мире – не умрешь же, и без стуков, всяких там сердечных, можно было бы тоже спокойно обойтись, но почему-то хочется кому-то, никак не уйти от этого, не избавиться). Чья-то тонкая женская рука пробежала по моей груди и потянулась к щеке. Другая щека почувствовала странное фантомное прикосновение чьих-то нежных губ. Нет, это не была Ли – я понял сразу. И, тем более, не Толя – еще чего не хватало.

– Сашка, мой Сашенька, наконец-то…

– Валюша? Ты, что ли? – сообразил я сходу.

– А кто ж еще, миленький? Боже, какая радость снова быть вместе. Пусть здесь так хорошо, тихо, красиво, спокойно, но с тобой-то все равно несравнимо лучше. Всего-то и осталось – слиться с любимым в одну душу и радоваться. Ведь правда?

– Наверно… Ты же лучше знаешь, а я новичок, – уклонился я от прямого ответа, вспомнив Золушку Ли.

– Да, там, в прошлой нашей жизни несуразной, все как-то поперек. Найди хоть одну счастливую семью. У всех что-то да не так, лишь только делают вид благополучия. А мы с тобой даже женаты не были, только успели поцеловаться, до постели толком не дошло, и – раз тебе… Не суждено было – я здесь оказалась. Одна. Хотя, нет, лукавлю. Многие из моих родных здесь рядом, и это очень радует. Но, конечно, у каждого свой рай.

– И ты, я догадываюсь, нынче тоже небесной красоты?

– Ну, конечно, Сашка, какой же дурак будет здесь ходить таким страшилой, как там? Тьфу, даже вспоминать не хочется.

– Что-то я не могу разглядеть тебя в темноте, и звезды толком не освещают.

– Ну, это… Это я сейчас…

Валя оторвалась от моей призрачной персоны и встала во весь рост, рискуя грохнуться со стога вниз, но ничего такого не произошло, даже не провалилась. Зато вдруг вокруг нее появился какой-то круг света или волшебная аура, и я увидел ее – стройную и божественную, сияющую, словно от радиации. Она предстала передо мной в том же платье, в котором я ее запомнил – белое с голубыми цветами, только сейчас оно не выглядело таким простым и жалким советским, а приобрело какие-то новые элементы, и как-то сидело по-иному на стройном теле Валечки. Сама же девушка, ее личико, было не только таким, каким я его помнил в тот самый пик своей юношеской влюбленности, когда любовь абсолютно слепа и видит больше сердцем и еще низом живота, чем глазами, не замечая даже явных недостатков, например, непропорциональных форм фигуры и прочих. Нет, Валечка, как и Ли, тоже превратилась в стройное неземное существо и там внизу смогла бы сразить своим совершенством любого какого-нибудь пожилого директора варьете, уставшего от окружения подчиненных ему красавиц, а не то что глупого и слепого от неопытности своей юнца, вроде меня в том ранимом возрасте. Ой, Голливуд бы ее точно вывез контрабандой из СССР. Странно, подумал я, а ведь в Толином раю все эти пастушки и пастухи, а также простые крестьяне и виноделы – все они были какими-то просторожими и корявыми, хоть и в общем симпатичными. Может Толик насмотрелся еще и картин Босха в детстве? Да и сам он… Мог бы собственный имидж придумать поинтересней. Или ему все равно – лишь бы крылья болтались сзади? Пока я отвлекался на Толика, Валино платье вдруг оказалось в ее ногах, и она продемонстрировала себя всю, какая она есть. Надобности носить трусы и лифчики в раю, по всей видимости, не было никакой. А зачем? Хотя Толя носит трусы. Но это его личное дело. Я же, не смотря на эту пленительную божественную картину и чувство восторга, убедился в правильности утренних своих подозрений, что о низших физиологических потребностях придется забыть. Это, однако, не вызвало во мне никакого разочарования или нежелательных фобий и комплексов, ибо доминировали более высокие чувства, иного уровня восприятие совершенства и красоты. Я парил от восторга – того, что не спускается в низ живота, а тянет за собой летать. Интересно, но в этот момент я как-то уже не думал о весьма похожих ощущениях вчерашнего вечера в таверне, когда встретился с Ли – другой своей возлюбленной. Естественно, я не вспомнил и о ныне вдовствующей Любушке своей, пребывающей пока в материальном мире. Интересно, а как она будет выглядеть, когда переберется на эту сторону? А если старухой? Нет, большинство баб – они такие, что задолго до своих похорон готовятся и подыскивают самые лучшие фотографии 40–50 летней давности для своих могильных памятников. Люба, точно, из старухи обратится в подобное Ли и Вали существо, а может переплюнет ту и другую, даже если появится здесь, прожив лет 90 на грешной нашей голубой планетке. Хотя внуки таких бабушек хотят их видеть в раю привычными бабушками, но этот вопрос тоже как-то решается здесь.

Потом, зарывшись в стогу, мы с Валечкой долго нежились, наслаждаясь близостью или, возможно, это было проникновением наших фантомных тел друг в друга, и уж, конечно, не таким примитивным образом, как это пошло практиковалось в том мире, то есть отдельными ограниченными местами соприкосновения специально для этих целей приспособленных органов мочеполовой системы. Тьфу, действительно, как это было все глупо, смешно и противно, особенно вспоминая отсюда, из рая. Назвать нынешнюю нашу близость грязно по-русски или современным продвинутым иностранным словечком из трех букв, которое почему-то Толик знал, я решительно не мог. Но, как мне показалось, это уже был один из важных уроков новой жизни, и медленно, но верно, моя душа развивалась в нужном направлении. Наверно, скоро смогу летать, как Толя, изучать свою бывшую планету, ее историю, культуру и прочее, а потом другие планеты.

Неожиданно я понял, что Вали давно уже рядом нет, она пропала, и я не мог понять, когда и как это произошло – не провалилась же в стог. Но было уже как бы утро. Петухи запели, розовый рассвет заиграл на всем белом, что можно увидеть вокруг, какие-то картинные крестьяне уже трудились неподалеку в поле, пастух, играющий на ходу на свирели, вел по дороге свое коровье стадо на пастбище, пританцовывая, как Леонид Утесов в Веселых ребятах, а рядом бежали две не менее веселые собаки. Скрипели телеги, везущие сено. Воздух искрился не поддающимися описанию красками и светом, наполняя этот кусочек рая радостью потустороннего бытия. Боже, какое чудное утро! Как хорошо, какое волшебное спокойствие на душе, гармония и радость от всего происходящего вокруг. Ни машин, ни милиционеров, ни транспарантов и портретов политбюро, никакой ненужной суеты и спешки. Я еще некоторое время наблюдал за этим утренним спектаклем, не чувствуя ни усталости, ни лени или какого-либо беспокойства по поводу грядущего дня.