Полковник в отставке А. Панов

ГЕРОИ ПРИГРАНИЧНЫХ СРАЖЕНИЙ

 

В сборнике документов и материалов «Пограничные войска СССР в Великой Отечественной войне» отмечено:

«Упорные бои вел на границе личный состав Кагульского пограничного отряда».

И там же:

«О размахе боевых действий на участке Кагульского пограничного отряда говорят общие потери противника, достигшие более 4 тысяч человек. За мужество и стойкость 74 пограничника были награждены орденами и медалями и 4 удостоены звания Героя Советского Союза».

Одиннадцать дней сдерживали воины отряда попытки немецко-фашистских и румынских войск форсировать реку Прут.

С января 1940 года я служил именно в Кагульском пограничном отряде на 11-й заставе сначала на Днестре, а после освобождения Бессарабии — близ уездного города Кагула. Это время, первые дни приграничных сражений и имена моих сослуживцев-пограничников для меня незабываемы на всю жизнь.

В отряде служили комбайнер из села Нижнее Санчелеево Ставропольского района сержант Иван Бузыцков, будущий артист Куйбышевского театра драмы Анатолий Кулагин, бывшие студенты Куйбышевского механического (приборостроительного) техникума Александр Дмитриев, Михаил Щеглов, Константин Петряев, рабочие и колхозники разных мест области: Александр Шманатов, Александр Комаров, Петр Шевелев, Николай Сидоров, Федор Мордяшев, Александр Исаев, Егор Желтоногов, Григорий и Федор Банновы, Алексей Кандалов и Алексей Новоженин, Валентин Гусев, Петр Утенков и мой двоюродный брат Петр Панов — все из села Печерского Сызранского района, кинельцы Василий Коржиманов и Павел Салманов, Василий Широчкин из Коноваловки Борского района, Иван Макагонов, Иван Серпокрылов, Константин Савельев (Чиликин) из Русской Борковки, Петр Теленков из Усолья. Многих из названных в те годы я не знал лично, установил с ними связь после почти тридцатилетней поисковой работы.

При защите Родины смертью храбрых в первые дни войны погибли Николай Наумов, Александр Зубов, Сергей Кудашев, Валентин Гусев, многие были ранены.

 

Форпост под Кагулом

После передислокации с Днестра на границу по реке Пруту 2 июля 1940 года 12-я застава отряда по командованием лейтенанта К. Ф. Ветчинкина разместилась на самом берегу Прута, в шести километрах от небольшого города Кагула. Несколькими днями позже туда же перебралась и наша 11-я застава. Начальником заставы был младший лейтенант Ф. Н. Подуст, помощником — лейтенант Н. П. Бондарев, участник боев с самураями у сопки Заозерная, награжденный за мужество орденом Красного Знамени.

Метрах в 200—250 от застав, в зоне ответственности 12-й заставы, через Прут был переброшен автогужевой мост, а к Кагулу через непролазные шестикилометровые плавни уходила узкая, 8—10 метров в ширину вместе с земляной насыпью, единственная дорога, связывающая небольшой пограничный гарнизон с большой землей. Против застав на той стороне Прута вытянулось вдоль берега довольно большое румынское село Оанча (Ивановка). Справа и слева от дороги тянулись бесконечные заболоченные непроходимые плавни.

Наш берег был низким и почти открытым. Румынский берег значительно выше. Заросший густыми лесами, он позволял румынам вести наблюдение и при необходимости скрытно подтянуть и укрыть любую боевую технику, разместить войска. В Оанче была каменная церковь с высокой колокольней, которая могла быть и действительно была использована для наблюдения и корректировки артогня.

Пограничники, пристально изучавшие сопредельную сторону, понимали, что там творится что-то недоброе: румыны укрепляли границу, строили доты и дзоты, на границу зачастили какие-то неизвестные лица, участились попытки переброски на советскую землю вражеских лазутчиков. Не было сомнений, что соседи готовятся к войне.

К середине июня 1941 года обстановка на границе накалилась донельзя. Пограничные наряды отмечали постоянный приток румынских и немецких войск к границе, из села Оанча началась эвакуация жителей. Командование заставы на каждом боевом расчете подчеркивало сложность и опасность обстановки, требовало повышения бдительности, принимало меры к повышению боевой готовности.

И все же, несмотря на это, жизнь на заставах шла своим чередом: после службы в личное время и в часы культурно-массовой работы пограничники собирались вместе, играли в волейбол, устраивали спортивные соревнования, пели, танцевали. И никто не знал, что это была последняя мирная неделя.

 

Бой у моста

Мост через Прут был особо важным объектом заботы лейтенанта Ветчинкина: если враг захватит мост, то сразу же двинет по нему танки и мотопехоту.

Придя к такому выводу и учитывая полученные вечером данные из разведотдела отряда, Ветчинкин принял решение в ночь с 21 на 22 июня направить на мост усиленный наряд из пяти человек под командованием старшины заставы Николая Наумова.

Старшина Наумов родился и вырос в крестьянской семье села Яблоневый Овраг Дубово-Уметского района, комсомолец. В пограничных войсках служил с осени 1938 года.

Николай, как говорится, был ладно скроен и крепко сшит. Он обладал незаурядной природной силой, а почти трехлетняя служба на границе выработала в нем умение мгновенно ориентироваться в обстановке, ловкость и легкость движений и постоянную готовность к действию. Он неоднократно встречался на узких дозорных тропах и вступал в схватки с вражескими лазутчиками, участвовал в поимке шпиона Сигуранцы (тайная политическая полиция Румынии) и фашистского абвера Будницкого.

В полночь Наумов и его товарищи, получив боевой приказ, вышли с заставы. Через несколько минут скрытного продвижения четверо из них достигли заранее определенного места, залегли и тщательно замаскировались, слившись с местностью. Пятый, рядовой Лунев, прошел к обычному месту часового на мосту.

Тишина… Глухая предутренняя тишина…

Вдруг ослепительные вспышки и гром… Оглушительный гром… Под его внезапными раскатами вдребезги разлетелась царствующая надо всем тишина…

С высокой насыпи предмостья пограничникам хорошо было видно, как с противоположного берега к нашей стороне на деревянных и надувных лодках, на заранее подготовленных плотах устремились фашистские солдаты, ведя на ходу беспрерывный массированный огонь из пулеметов, винтовок, автоматов. По заставе и по площади вокруг пограничники открыли ответный огонь. Лодки и плоты разлетались от метких попаданий их гранат, фашистские солдаты падали в воду, сраженные пулями пограничников, но врагов было слишком много, они упорно продвигались дальше и дальше. Вот уже несколько лодок достигли нашего берега, выпрыгнувшие из них румыны и немцы начали закрепляться и усиливать и без того яростный обстрел пограничников.

Постройки застав, дымясь и потрескивая, горели, с грохотом рушились деревянные стропила и перекрытия. Личный состав втянулся в бой, прикрываясь пылающими зданиями.

Бой разгорался. Вот на территорию застав ворвались чужаки и сразу забегали, зашарили в поисках поживы. О как не терпелось старшине Наумову броситься очертя голову на эту ораву мародеров и убийц, навалиться, ошеломить, смять и уничтожить, сбросить в волны Прута. Но этот успех был бы временным, ничтожно малым.

«Значит, — мысленно убеждал себя Наумов, — ударить нельзя, не имеем права. Если мы уйдем отсюда, обнаружим себя, враги увидят нашу малочисленность и немедленно начнут штурм моста».

Прошло более трех часов. Но вот Никулин заметил, что из-за крайних домов Оанчи выскочил и бросился бегом к мосту большой отряд румынских солдат во главе с офицером. Наумов тоже заметил бегущих и приказал подготовиться к отражению атаки, изготовить пулемет, снарядить гранаты. Фашисты уже на мосту, бегут к нашему берегу, достигли разграничительной перегородки, разбивают ее.

— Ну вот, друзья, и настал он, наш час, — тихо произнес Наумов.

Нападающие, может быть, от страха, сбились в плотную гурьбу и так мчатся по высокой насыпи предмостья.

— Огонь! — подал команду Наумов, первым выстрелив в рыжего верзилу, особенно ретиво рвавшегося вперед. И скороговоркой зататакал пулемет Никулина, быстро и отрывисто загремели выстрелы четырех винтовок. Вражеская группа заметно стала редеть, а вскоре, расстреливаемая в упор, залегла.

Прошло минут пятнадцать-двадцать, и враги бросились во вторую атаку. Она была более грозной: на пятерых пограничников набросилось более взвода. Снова подпустив захватчиков на предельно допустимую дистанцию, пограничники дружным и метким огнем расстреляли их.

Третья атака. Враги изменили тактику. Теперь они набегают волнами, одна группа за другой. Их живой нарастающий прибой, поддерживаемый массированным обстрелом позиции пограничников из-за реки, становится все мощнее и яростнее, грозя затопить бесстрашную пятерку. У пограничников появились первые потери: тихо, без вскрика и стона, ткнулся пробитой головой в пахучие травы рядовой Лунев. Резкой болью обожгло левую руку чуть выше локтя Никулину, но он продолжает стрелять.

Прошло полчаса, час, а бой продолжается, румыны никак не могут справиться с отважной четверкой. Но вот по какому-то сигналу все вдруг вскакивают и остервенело бросаются на пограничников. Те не менее яростно отбиваются, бросают последние гранаты, нанося жестокий урон фашистам. Начинается самое страшное дело войны: рукопашная.

Но уже упал, прошитый автоматной очередью в упор, рядовой Савин. Его убийца тут же падает от пули Никулина. Рукопашная продолжается.

Силы неравные: на троих пограничников со всех сторон лезут не менее 15—18 врагов. Резким и неожиданным выпадом Наумов с силой отбил штык румынского сержанта и тут же всадил свой в его отвислый живот. С нечеловеческим глухим рыком тот валится на землю, а старшина никак не может вытащить свой штык из его тела: по-видимому, он пропорол толстый ремень убитого. Это промедление стоило Наумову жизни: прогремел выстрел, и волжанин рухнул рядом с поверженным врагом.

Угланов и Никулин, теперь уже вдвоем, продолжали отчаянно драться, а потом сумели совершить, казалось, невероятное: вырвались из смертельных тисков, собрали оружие друзей, захватили в качестве трофея вражеский крупнокалиберный пулемет и вскоре присоединились к основным силам застав, где и продолжали сражаться.

К вечеру комсомолец ефрейтор Никулин принес младшему политруку Лепешкину заявление о приеме его в партию.

А мост противнику так и не удалось захватить. В ночь с 23 на 24 июня 1941 года он был взорван группой лейтенанта Бондарева.

 

«Слухач»

Так однажды повар Саша Сопин назвал радиста Геннадия Паушкина: Геннадий на слух принимал сигналы азбуки Морзе и сразу переводил их на привычный русский язык.

Вечером 21 июня он с одним из командиров отделений заставы был направлен на участок, возвратился оттуда около 24 часов, а пока почистил винтовку и попил чайку, стрелки добежали до часа ночи. Видимо, поэтому в жестокое утро 22 июня спал особенно крепко и проснулся после всех. Вскочив с койки, он схватил с тумбочки брюки и гимнастерку, натренированными автоматическими движениями натянул их на себя, недоумевая, что все ему вроде бы не по росту. Во дворе был кромешный ад: оглушительно ухали снаряды, горело, обдавая нестерпимым жаром, и трещало горящее дерево и железо застав, трассирующие пули противно жужжали, казалось, у самых ушей.

— Паушкин! На рацию! — услышал он.

— Передайте немедленно в штаб отряда о нападении на заставы, — приказал лейтенант Ветчинкин.

Путь до радиорубки он проделал по-пластунски. Вот он достиг двери радиорубки, открыл ее, ужом скользнул через порог внутрь, встал на ноги, вставил ключ в замочную скважину изнутри и повернул его. Включил питание, настроился на волну отрядной рации и быстро застучал ключом: «SOS! SOS! SOS!». Потом открытым текстом передал: «Застава в огне! Застава в огне! Застава в огне!» — и дальше о сути случившегося.

Передача окончена. Геннадий взглянул в окно рубки.

— Не может быть! Неужели они здесь?!

К сожалению, глаза не подводили его, он видел: румынские солдаты прорвались на территорию застав, бегали по двору.

Надо скорее уничтожить рацию и сжечь документы, и он торопливо запустил руку в карман брюк, в котором обычно носил спички. Но там их не оказалось. Он точно знал: спички всегда были у него, — они были непременным атрибутом его спецслужбы. Он суетливо обшаривает карманы, выворачивает их. Из карманов выпадали какие-то полуистершиеся бумажки.

В кармане оказалась красноармейская книжка соседа по койке Коли Суворова, который, проснувшись на несколько мгновений раньше, схватил его, Геннадия, обмундирование, а свое оставил на тумбочке. Сосед не курит, искать в его карманах спички бесполезно.

А враги не стояли на месте. Они уже рядом, вот загрохали прикладами винтовок и автоматов по двери. Надо что-то предпринять. Геннадий увидел широкую щель в полу. Он собрал кодовые и переговорные таблицы и опустил в щелочку. Теперь надо разделаться с рацией. Орудуя гранатой, как молотком, сбил лимбы, покрушил лампы.

И уж потом швырнул гранату в окно, прямо под ноги фашистам. Сам выскочил из этого же окна и обрушился на уцелевших после взрыва врагов, воспользовавшись замешательством, скатился в какой-то ров.

— Генка! Генка! — услышал он сразу несколько голосов. — К нам, быстрее к нам!

Еще несколько усилий, и Геннадий среди своих. Вместе с товарищами по заставе защищал границу, отступал с боями. Забегая вперед, скажу: Геннадий Александрович воевал до последнего дня войны.

 

Блуждающий пулемет

Командир отделения 11-й заставы сержант Александр Зубов, пробудившись от внезапного оглушительного грома, не сразу понял, что творится вокруг. Как и многие другие в это утро, он подумал, что началось землетрясение, как было несколько раз в прошлом, 1940 году.

В казарму влетел помощник дежурного по заставе и неестественно громко закричал:

— Застава, в ружье! Напали румыны!

— Отделение, в ружье, одеваться, захватить оружие и боеприпасы и быстро во двор! — отдал своим бойцам приказание отделенный.

Во дворе застав громыхали взрывы снарядов и мин, огромные языки пламени охватили оба здания застав, бушевал чудовищной силы пожар.

— Командиры отделений, ко мне! — услышал он голос начальника заставы младшего лейтенанта Подуста.

Несколько минут спустя, нагруженные до отказа ящиками с патронами и гранатами, снаряженными магазинами для ручных пулеметов, пограничники заставы занимали рубежи обороны.

По решению лейтенанта Ветчинкина, принявшего командование силами обеих застав, защитники границы постепенно оттянулись ко второй линии обороны, проходившей через развилку дорог, метрах в трехстах восточнее застав. Здесь и разыгрался жестокий и кровопролитный бой, длившийся весь день.

Наводчиком ручного пулемета в отделении Зубова был пограничник Николай Мирошников. Он открыл такую убийственную стрельбу из своего РПД, что многие фашисты улеглись замертво на первых метрах советской земли. Бойцы отделения дружно поддерживали его меткими выстрелами своих трехлинеек. Вот, выпустив из обессилевших рук винтовку, упал на дно окопа волжанин Сережа Кудашев, пуля крупнокалиберного вражеского пулемета попала ему в голову. Вскоре был тяжело ранен осколком мины в предплечье Мирошников. Наскоро перевязав его, сержант Зубов приказал добираться до медпункта, а сам залег за его пулемет. До боли сжав зубы, Александр открыл стрельбу по осмелевшим было румынам.

Враги наседали, и работы у пулеметчика было невпроворот. Александр перемещался со своим грозным оружием туда, где напор врагов был особенно силен. Наблюдатель отделения доложил сержанту, что слева появилась группа фашистов в 15—20 человек. Зубов выскочил за тыловую линию окопа, прикрываясь густыми зарослями тальника и чернобыльника, и, подпустив их на возможно близкое расстояние, открыл такой губительный огонь, что вскоре группа как боевая единица перестала существовать.

Избрав тактику «блуждающего пулемета», сержант Зубов в течение дня беспрерывно перемещался с места на место, пресекая огнем пулемета каждую попытку врага атаковать. Сам он был легко ранен в левую ногу, но, наскоро сделав перевязку, продолжал сражаться. Около 14 часов в непосредственной близости от Зубова ярко полыхнул разрыв снаряда, и герой пограничного сражения был сражен насмерть.

Бывший руководитель обороны 11-й и 12-й застав, ныне полковник в отставке Герой Советского Союза Кузьма Федорович Ветчинкин дал высокую оценку боевому мастерству и мужеству волжанина, назвав его настоящим героем. По его словам, за первый день боя сержант Зубов уничтожил не менее двух взводов солдат противника. Жизнь свою он отдал недешево. Отважный воин, бесстрашный комсомолец, большой труженик и простой волжский парень — таким Зубов остался в памяти своих боевых товарищей.

 

Засада в блокгаузе

Было около десяти часов 22 июня 1941 года. Уже почти шесть часов свирепствовал бой у расположения 11-й и 12-й застав Кагульского погранотряда.

С наблюдательного пункта лейтенант Ветчинкин и младший лейтенант Подуст заметили, как справа от застав из-за высоченных разлапистых вязов вынырнули и двинулись в направлении шоссе вражеские солдаты при двух пулеметах. Было решено перехватить их. Для этой цели более всего подходила дерево-земляная огневая точка, оборудованная у развилки дорог и хорошо обжитая пограничниками на учебно-боевых занятиях. Сейчас она находилась между сражающимися, на ничейной земле. Ветчинкин приказал Подусту подобрать и направить к этой точке двух пограничников для разведки, а затем, если она свободна, занять и использовать для разгрома врагов.

Выбор пал на пулеметчика ефрейтора Петра Панова и бойца, прибывшего с подкреплением из комендатуры. Условившись о сигнализации из блокгауза, бойцы поползли, прижимаясь к земле. Они скользили вдоль правой стороны дорожной насыпи и успешно достигли блокгауза. Он оказался пустым. Пограничники, непрерывно ведя наблюдение за местностью, установили пулемет, подготовили боеприпасы.

Петр решил подать командиру условный сигнал, что можно присылать подкрепление. Сигнал никто не принимал. Однако он был замечен своими: пуля в сантиметре от головы Петра ударилась в восточную стену дзота. Сигнализировать дальше не имело смысла. Бойцы поняли, что никакого подкрепления не будет, надо рассчитывать только на свои силы. Между тем, фашисты, заметив точку, видимо, в порядке страховки полоснули по ней длинной автоматной очередью. Защелкали пули, Петр и его товарищ не отвечали, продолжали выжидать. Враги совсем осмелели и пошли почти во весь рост. Расстояние продолжало уменьшаться. Вот осталось около 80 метров… Теперь пора! Петр удобнее изготовился, заметил в центре наступающих капрала и пулеметчика, тщательно прицелился и нажал спуск. Огненные строки срезали сразу 6—7 человек. Среди врагов началось замешательство. Они залегли. Мало-помалу вражеские солдаты оправились от страха. Все началось снова: гремел пулемет Петра, хлопали выстрелы винтовки его товарища…

Более полутора часов два бойца вели бой с румынскими солдатами и в конце концов взяли верх. Посидев в дзоте еще пятнадцать-двадцать минут, бойцы вернулись к своим.

 

Первые выстрелы

Живет в районном центре Шигоны Куйбышевской области ветеран войны Петр Дмитриевич Теленков. Мало кто знает, что, будучи бойцом 5-й заставы Кагульского пограничного отряда, он и его друг ефрейтор Александр Ильич Макаров ранним утром 22 июня 1941 года обнаружили вражеский десант, воровски пробиравшийся через реку Прут к нашему берегу за 30—40 минут до начала общего нападения, и, смело вступив в бой, разгромили его. Их выстрелы были первыми выстрелами, первым боем на участке отряда.

Дело было так. 21 июня в 22 часа повар заставы ефрейтор Макаров и пограничник Теленков вышли на охрану границы на левый фланг заставы.

Достигнув назначенного им района, пограничники заняли место, получившее на заставе название «Старый Дуб». Ничто не нарушало естественной для границы настороженной тишины. Медленно выплыли Стожары, предвестники близкого рассвета. Пора возвращаться на заставу. Друзья тихо отползли от своей «точки», поднялись, осторожно разминая онемевшие от долгой неподвижности ноги. Затем они направились к общей дозорной тропе, ведущей к заставе.

— Мне показалось, — рассказывал недавно Петр Дмитриевич, — что слева, под невысоким обрывистым берегом Прута, послышались какие-то необычные шорохи. Догнав старшего наряда, тронул его рукой за плечо и шепнул ему о своих наблюдениях.

— Нет… Ничего нет, — ответил Макаров, послушав немного. И добавил: — Это арба на той стороне едет.

Прошли еще немного, и Петр уже более явственно различил осторожные размеренные звуки, похожие на гребки весел.

— Слушай, Саша, по-моему кто-то плывет к нашему берегу на лодке. Давай посмотрим, проверим.

— Стой здесь, — приказал Макаров. — Я пойду к берегу.

Та-та-та — резкой отрывистой трелью протарахтела пулеметная очередь со стороны реки. Над головой Теленкова со свистом пронеслись пули. На глазах Петра Макаров, сложившись пополам, свалился наземь.

«Убили, — с ужасом пронеслось в голове бойца. — Убили!»

— Теленков, гранаты! — услышал он тут же команду Макарова.

У Петра отлегло от сердца. В несколько прыжков он преодолел расстояние до обрыва, на бегу доставая гранаты. Внизу раздался громкий взрыв и вслед за ним вопли раненых врагов. Это Макаров успел бросить первую гранату.

Теленков увидел метрах в 15—20 на нашем берегу 7—8 военных, только что высадившихся из лодки. А с той стороны торопились к нашей еще несколько десантных надувных лодок. На них румынские и немецкие солдаты. Они вели массированный, хотя и неприцельный, огонь из пулеметов, винтовок, автоматов.

Бросок Петра тоже был удачен: граната разорвалась в самой гуще солдат. Еще две гранаты Макаров и Теленков бросили в приблизившиеся к нашему берегу лодки. Надувные борта их от попадания осколков лопнули, и десантники попадали в поднятые взрывами волны. Все смешалось: мертвые фашисты тонули, раненые, выронив оружие, во все горло просили о помощи, барахтаясь в реке, оставшиеся в живых торопились выбраться на берег. А пограничники хладнокровно били из своих трехлинеек, и каждый их выстрел не пропадал даром. Над головами пограничников звенели и жужжали пулеметные, винтовочные и автоматные пули врагов, но они хорошо замаскировались и укрылись за стволами деревьев и были неуязвимы.

Минут через пятнадцать-двадцать на берегу остались лишь трупы поверженных врагов, с той стороны лодки больше не показывались. Кругом снова стало тихо, спокойно, как будто здесь всего несколько минут назад не гремели оглушительные взрывы и выстрелы.

Оба пограничника были довольны тем, что благополучно вышли из серьезного испытания, что они справились с вражеским десантом. Но они не знали, что эта наглая вылазка врагов была прелюдией большой войны и была рассчитана на то, чтобы тихой сапой проникнуть в тыл заставе, а потом, при начале общего нападения, коварно ударить ее защитникам в спину.

Весь день 22 июня Теленков, будучи станковым пулеметчиком в отделении своего земляка сержанта Бузыцкова, вел почти беспрерывную стрельбу по прорывающимся группам врага и нанес им большой урон. Особенно видны были потери врагов от метких очередей его «максима», когда те попытались овладеть деревянным мостом через Прут.

Все дни вплоть до 30 июня 1941 года, пока личный состав заставы сражался с фашистскими войсками, Теленков со своим пулеметом был постоянно в гуще боя.

В пору летнего отступления по степям Южной Украины Теленков в составе своей заставы еще неоднократно бывал в боевых стычках с немецко-фашистскими и румынскими войсками. Затем в составе артиллерийского полка НКВД СССР принимал участие в боях за Волоколамск, Медынь, Юхнов. Бывал ранен, отлеживался в госпиталях.

До сего времени Петр Дмитриевич с сердечным волнением вспоминает 22 февраля 1942 года. В тот день Всесоюзный староста Михаил Иванович Калинин вручил ему и группе других пограничников первую награду за бой на реке Прут. Фотокарточку, где вместе с пограничниками запечатлен и Михаил Иванович, в семье Теленковых хранят как самую дорогую реликвию.

24 июня 1945 года отважный воин участвовал в Параде Победы на Красной площади.

 

Командир «станкачей»

Командиром «станкачей» — отделения станковых пулеметчиков — 5-й заставы Кагульского погранотряда служил наш земляк, уроженец села Нижнее Санчелеево Ставропольского района, бывший комбайнер сержант Бузыцков Иван Дмитриевич, ставший первым из куйбышевцев Героем Советского Союза периода Великой Отечественной войны.

Автор этих заметок служил в Кагульском погранотряде в одно время с Бузыцковым, хотя до января 1941 года не знал о нем. После событий 5 января 1941 года на участке заставы, героем которых был Бузыцков, он прославился не только в отряде, но и во всем Молдавском пограничном округе. В тот воскресный день сержант и его напарник по наряду Петр Иванов подверглись наглому, заранее продуманному румынским командованием нападению: их обстреляли румынские пограничники, ранили в ногу бойца. За нападением наблюдали солдаты румынского пикета. Оно сопровождалось нарочито громким смехом и издевательскими выкриками. Советские пограничники смело приняли дерзкий вызов и крепко наказали наглецов. Они не спасовали перед тем, что на них потом набросились десятки вражеских солдат, подошедших к линии границы и криками угрожавших расправиться с «русскими Иванами». Инцидент длился три дня, после чего румынские власти признали свою вину, но попытались ее свалить на нижних чинов. По признанию румынского погранкомиссара, в результате этой стычки их сторона потеряла только убитыми 14 человек. Сержант Бузыцков и рядовой Иванов были поощрены командованием Молдавского пограничного округа.

Свой второй героический подвиг воспитанник Ставропольской комсомольской организации совершил в приграничном сражении на реке Прут, за что был удостоен звания Героя Советского Союза.

21 июня 1941 года сержант Бузыцков и боец его отделения Василий Денисов были назначены в наряд и в 22 часа вышли на правый фланг участка. Приграничье окутали темно-серые, быстро густеющие сумерки, дымящийся вечерними испарениями Прут заполнил легкими прозрачными волнами тумана близлежащие сады и виноградники, выровнял ложбины и впадины, создав видимость морского разлива. Вокруг стояла привычная пограничная тишина.

Иван знал, что тишина обманчива, она может прерваться нежданно-негаданно в любой момент, а в этой мгле каждое мгновение можно столкнуться с врагом. Вот буквально два-три дня назад повозочник Павел Соснов, возвращавшийся из Леово с продуктами для бойцов заставы, обнаружил с краю придорожных плавней лишнюю кочку, проверил ее штыком и «выудил» из-под нее вражеского лазутчика.

И. Д. Бузыцков. Снимок предвоенных лет.

Сержант да и все на заставе знали, что обстановка на границе была исключительно напряженной, в воздухе висела тяжелая грозовая военная туча. Но ни он, ни его напарник не могли предположить, что именно эта ночь на целых четыре года лишит землю мира.

Около трех часов без происшествий прибыли домой. После доклада дежурному, приставив винтовки к стене, уселись на лавочку рядом с казармой, закурили, сладко потягивая дымок козьих ножек.

Беседа была прервана неожиданными яркими сполохами, грохотом очереди чужого пулемета и взрывами ручных гранат на левом фланге заставы, после чего там открылась беспорядочная ружейно-пулеметная пальба…

— Застава, в ружье! — тут же скомандовал старший политрук Бойко.

Через десять-пятнадцать минут на левом фланге все замолкло. Снова возвратилась спугнутая на время тишина. Командиры и бойцы уже было поверили, что все их ранние треволнения кончились, что все это было не что иное, как маленькое ЧП, может быть, провокация.

Прошло еще несколько минут, и вот за рекой, в районе деревянного моста, вверх взвились две зеленые ракеты, и не успевшая утвердиться тишина была растерзана чудовищным шквалом артиллерийских снарядов, мин и пуль, обрушившихся на заставу. Огромным пламенем вспыхнуло здание заставы, конюшня, столовая.

— Тимушев, Михальков, Бузыцков, Филиппов, по местам! — крикнул лейтенант Тужлов. — Застава, к бою! Стоять насмерть!

И сразу вся застава пришла в движение. Каждый бежал, куда ему следовало, делал то, что полагалось. Бойцы отделений названных сержантов помчались к закрепленным за ними дзотам, а ефрейтор Филиппов со своими подчиненными — к окопам между дзотами Михалькова и Тимушева, с западной стороны заставы.

Через несколько минут, до отказа нагрузившись патронами, коробками со снаряженными лентами, ящиками гранат и волоча за собой три «максима», отделение Бузыцкова бежало к своему дзоту, что находился в 500 метрах восточнее заставы, на изгибе шоссе, идущего от моста к селу Стояновка. Огневая точка была так искусно вписана в местность, замаскирована кустарниками, что обнаружить ее можно было только в непосредственной близости. Издали прилегающая к ней местность казалась уютной зеленой полянкой. Однако она господствовала над округой, обеспечивала возможность кругового обстрела.

Бузыцков наметанным командирским глазом придирчиво осмотрел размещение и изготовку каждого, сделал кое-какие замечания и сам занял место наводчика одного из пулеметов.

В непосредственной близости лейтенант Тужлов, старшина Козлов, сержант Федотов, кавалеристы, повар и еще три-четыре пограничника вели трудный бой с прорвавшейся группой немецких и румынских солдат. Отчаянно бились бойцы отделения Михалькова. Атаки, одна ожесточеннее другой, отбивали пограничники сержанта Тимушева и ефрейтора Филиппова. У железнодорожного моста бойцы железнодорожных войск НКВД увязли в жестокой схватке с напиравшим противником. Пулеметчики Бузыцкова своим огнем поддерживали наших бойцов на всех этих участках. Но вот одна из прорвавшихся групп немцев атаковала непосредственно их блокгауз.

— Товарищи бойцы, — обращается Бузыцков к своим, — стрелять только по команде, подпустим фашистов поближе.

Враги приближаются. Все ближе и ближе их цепи. По всей вероятности, они еще не видят хорошо самой природой замаскированного дзота, почти не пригибаются, не осторожничают. Защитники дзота молчат…

— Пора, ребята. Огонь! Бей гадов! — командует Бузыцков и сам выпускает длинную очередь. Сразу же заработали второй и третий «максимы». Учащенной дробью защелкали винтовки. Вражеская группа моментально распалась и начала таять под меткими выстрелами пограничников. Оставшиеся в живых залегли.

К залегшим остаткам первой группы подошло подкрепление. И вот уже новая атака, поддерживаемая массированным обстрелом крупнокалиберных пулеметов противника. Но и в этот раз пулеметчики меткими очередями из трех «максимов» и выстрелами из винтовок вынудили фашистов снова залечь. Атака их захлебнулась, они понесли большие потери.

Фашисты обрушили на блокгауз шквал артиллерийских снарядов и мин. Взрывы их сотрясали все вокруг, вздымали целые тучи земли. Вражеские пули не щадили защитников. Вот один из них тихо, как бы нехотя, опустился на дно дзота, второй ухватился рукой за щеку.

Но дзот живет и крепко отвечает врагам. Сколько было отбито атак в этот день заставой и отделением сержанта Бузыцкова, никто сказать не сможет. Их было множество, огневых, опасных… Они нанесли большие потери немецко-румынским войскам. Но главным выигрышем было то, что они наглухо преградили врагу дорогу на Стояновку и на Леово.

Уже начало темнеть, когда в блокгауз пограничников попал неприятельский снаряд. Два пограничника были убиты, сержант Бузыцков вторично ранен в правое предплечье. Больше находиться на этой позиции было нельзя. Остатки отделения перебрались ближе к заставе, выполняя ту же задачу прикрытия шоссе.

До самой темноты грохотал бой, сержант сам продолжал громить врагов из пулемета. В это время к пулеметчикам пришло пополнение под командованием помощника начальника штаба комендатуры старшего лейтенанта Константинова. В этой же группе прибыл земляк и друг Бузыцкова сержант Федор Мордяшев.

На второй день практически повторялись все перипетии первого дня боев: враги нахально напирали со всех сторон, пограничники отважно отбивались. В один из боев рядом с Бузыцковым разорвался вражеский снаряд. Он потерял сознание: у сержанта были перебиты обе ноги. Его эвакуировали с поля боя в деревню, а затем в военный госпиталь.

После излечения по пути на фронт Бузыцков был в Москве, где ему Михаил Иванович Калинин вручил высшую награду государства — орден Ленина и Золотую Звезду Героя Советского Союза. На фронт вернулся лейтенантом.

Иван Дмитриевич успешно провоевал всю войну, а после нее продолжал службу во внутренних войсках МВД.

У самого Прута стоит дорогой для ветеранов-пограничников памятник героям приграничных сражений — остатки здания старой заставы, оплавленный неимоверным жаром и закопченный дымом пожарища кусок стены. На нем — мемориальная доска, по мрамору которой выбито:

«ЗДЕСЬ ЗАСТАВА ГЕРОЯ ЛЕЙТЕНАНТА ВЕТЧИНКИНА СТОЯЛА НАСМЕРТЬ, ЗАЩИЩАЯ РОДНУЮ ЗЕМЛЮ, 22 ИЮНЯ 1941 ГОДА».

Неподалеку от стены старой заставы возвышается холм братской могилы и четырехгранный, зауженный кверху высокий обелиск. Здесь покоится прах павших героев 11-й и 12-й застав.

 

П. Моторин

ШИФР НЕИЗВЕСТЕН…

 

В начале мая 1942 года в окрестностях города Сызрани зафиксирован выход в эфир неизвестной радиостанции. Несмотря на принятые меры, установить местонахождение и задержать передававшего радиограммы не удалось. Шифр перехваченных радиограмм неизвестен…

Из донесения Сызранского горотдела НКВД

 

1

Укромное место выбрали на берегу Волги, неподалеку от пристани, где деревья и заросли кустарника надежно укрывали от постороннего глаза. Корнев прошелся над обрывом, огляделся. Река в этот утренний час была пустынна, только на той стороне одиноко маячила рыбацкая лодка. Он сделал большой крюк по прибрежным зарослям и, не обнаружив ничего подозрительного, вернулся к радисту. Пока Анисин забрасывал на ветки антенну, колдовал над передатчиком, Корнев еще раз перечитал радиограмму, хотя составили ее накануне вечером и каждое слово в ней было продумано, взвешено, выверено.

— У меня все в ажуре, — приподнял голову Анисин.

Корнев надел наушники, протянул листок с шифровкой:

— Вызывай.

Разведцентр откликнулся сразу, на первый же позывной, словно находился не за сотни километров, под Варшавой, а где-то рядом, в окрестностях Сызрани. Едва Анисин отстучал свое традиционное «ATE», как в наушниках прозвучал перевернутый пароль, означавший, что разведцентр готов принять сообщение Провода.

«ATE.

Провод»

Вчера на Пензу с войсками проследовали 32 эшелона, из них 9 с танками, 7 с боеприпасами, 10 с продовольствием. На Инзу — с войсками 19 и 9 эшелонов смешанных.

Мое положение осложняется. Кончаются деньги, садятся батареи. Вынужден работать реже. В городе и в окрестностях усилено патрулирование, местность прочесывается. Уследить одному за ж.-д. узлом и Волгой невозможно. Прошу прислать помощника, с ним деньги, питание к рации. Живу на старой квартире.

Корнев вслушивался в морзянку. Передача прошла четко, только на злосчастной «щ» Анисин опять чуть не сбился с темпа. Буква эта с первого дня не давала ему покоя. Он боялся ее пропустить, поэтому Корнев старался не смотреть на него, ждал, что ответит разведцентр.

Через несколько секунд в наушниках запищало:

«ЕТА.

Р. Р.»

В эфире помехи. Повторите радиограмму. Повторите.

— Похоже, что-то замышляют, — забеспокоился Анисин. — Подвох какой-то готовят.

— Ладно, игрок, — усмехнулся Корнев. — Слушай начальство. Передавай, да спокойнее.

Анисин снова вышел в эфир. Но на половине текста Корнев оборвал передачу.

— Пока хватит. Позже отстучим полностью. А сейчас сворачиваемся.

— Может, искупаемся, Федор Викторович, раз уж мы в таком благодатном месте? — спросил Анисин, уложив рацию в противогазную сумку. И, ухмыльнувшись, добавил: — Денек-то, видать, будет жаркий.

Корнев кивнул:

— Резвись. Полчасика можем отдохнуть.

Нежась на теплом, еще не успевшем раскалиться песке, он сквозь веки наблюдал за фыркавшим от удовольствия в реке радистом: «Соображает, дьявол. Попариться сегодня действительно придется». В то, что разведцентр не смог сразу принять радиограмму, не верилось. Скорее всего, провокация, своего рода проверка. Ну и черт с ними. Пусть не думают, что тут райские условия и можно часами торчать в эфире.

Занятый своими мыслями, он не заметил, как Анисин в стремительном кроле пошел от берега. Корнев приподнялся на локте и махнул рукой:

— Пора. Вылазь!

Радист по-прежнему удалялся, энергично работая руками. «Не видит или… Черт. Знает же, что плаваю я как кочерга». Корнев встал и хотел уже подать более энергичный сигнал, но в этот момент Анисин повернул назад.

Через несколько минут, шумно дыша, он вышел на берег. По-ребячьи подпрыгивая на одной ноге, тряс головой — в уши попала вода. Рослая атлетическая его фигура воплощала безмятежность, спокойствие, и только в глазах бегали озорные огоньки. «Ну что, струхнули, старший лейтенант?»

Корнев молча одевался. Натягивая сапоги, равнодушно проговорил:

— Кажется, это Чехов писал, что телеграфисты — самый отчаянный народ.

— Извините, Федор Викторович… — В голосе Анисина зазвучали нотки раскаяния. — Засиделся, размяться захотелось. Да и люблю я Волгу. Как-никак родился на ней.

— Ладно. Доставай рацию. Передадим еще раз.

— Скажем: жарко было. Решили искупаться.

— Остроты отложим на вечер. Передашь, что спугнули. Ложная тревога.

Ответ на радиограмму пришел через несколько минут.

«ЕТА.

Р. Р.»

За информацию благодарю. Продержитесь еще немного. Усильте контроль за ж.-д. узлом, не упускайте из виду Волгу. Сообщайте обо всем дважды в сутки: 9.00 и 18.00 московского. Человек спустился 10 августа в вашем районе. Не понимаю, почему не встретились. Ждать и быть внимательным.

— Вот так номер, — растерянно протянул радист, расшифровав радиограмму. — Выходит, проморгали помощника. Походил, походил он вокруг, вынюхал тут все да и подался опять к немцам. А те теперь играют с нами, как кошка с мышкой. А, Федор Викторович?

— То бабка надвое еще сказала. Может, человек тот сам от немцев запрятался.

Корнев достал папиросу, не торопясь прикурил и затянулся дымом. Опасений радиста он, казалось, совсем не разделял.

— Чую, не доверяете, Федор Викторович, — уже спокойнее сказал Анисин. — Как говорится, знай сверчок свой шесток. Но все ж хочу предупредить: кого попало оттуда не пошлют. Подбирают из таких гадов, что жалить готовы до смерти.

— Будем делать свое дело, сержант. Человек не прибыл. Денег мало, батареи чуть живы. И как все повернется, посмотрим. Рацию, между прочим, надо убрать. Неровен час…

Анисин быстро свернул антенну, упрятал рацию снова в противогазную сумку. Отряхнув с голых коленей налипшую траву, щелкнул босыми пятками:

— Разрешите еще разок скупнуться, товарищ старший лейтенант?

— Давай. Только по-быстрому.

Радист едва успел зайти в воду, как сзади окликнули:

— Стой!

Из-за кустов бесшумно вышел патруль.

— Прошу предъявить документы, — козырнул молодой розовощекий лейтенант. Два бойца с автоматами на груди стояли рядом. Перелистав удостоверение Корнева, лейтенант повернулся к Анисину.

— Ваши документы.

Радист вылез из воды, улыбнулся патрульному и комически пожал плечами:

— Вот бдительный народ: в воде и то проверяют. А того не поймут, что не гоже шпиону быть голым. Он же и в баню до макушки вооруженный ходит.

Лейтенант не откликнулся на шутку, долго и внимательно изучал красноармейскую книжку Анисина.

— Что делаете в таком пустынном месте?

— Загораем. «Кольцова» ждем, — балаганил радист.

— Может, Пушкина?

— Нет, лейтенант. «А. В. Кольцова». — Корнев незаметно погрозил Анисину. — Пароход будет в одиннадцать ноль-ноль.

Когда патруль удалился, Анисин сказал, растягивая слова:

— А занятная была бы картина, если б увидел лейтенант, что у нас в сумке. Как думаете, Федор Викторович?

— Думаю, не о том у тебя сердце болит. — Корнев насмешливо посмотрел на радиста. — Не о сумке. Скорее о бдительности. Боишься, что проворонили твоего помощника.

— А вы не смейтесь, — обиделся Анисин. — Вспомните, как со мной было.

Корнев с трудом удерживал улыбку, припоминая подробности прошлого. После приземления, упрятав парашют и рацию, Анисин ранним утром заявился на железнодорожную станцию. Зашел в дежурку и растолкал дремавшего за столом старшину:

— Слышь, дядя, шпион я, доставь куда следует.

Он полагал, что одной этой фразы достаточно, чтобы усатый пожилой милиционер подпрыгнул от неожиданности. Не каждый же день шпионы сваливаются с неба в отделение милиции. Реакция оказалась иной. Старшина сладко зевнул, снова закрыл глаза и пробормотал:

— А, шагай ты до бабуси. Теж мени, шутник нашелся.

— Да шпион я! Шпион, понимаешь! — загорячился Анисин.

— Иды, сержант, иды. Водычки испей, помогае с похмелюги.

Пришлось Анисину подтвердить свое заявление фактами: достать пистолет, фальшивые паспорта, документы. Это убедило старшину, но все же ожидаемого впечатления не произвело. Он привел себя в порядок, отобрал у Анисина вещественные доказательства и сел писать обстоятельный протокол. Неторопливо закончив все формальности, взялся за телефон и доложил по службе о сдавшемся шпионе…

— Дискуссия откладывается, сержант Анисин. Пора домой. — Корнев перекинул через плечо противогазную сумку, поправил ремень.

До города они шли молча. У кинотеатра «Ударник» расстались. Корнев протянул радисту деньги и сказал:

— У меня свидание тут рядом назначено, а ты посмотри кино. Сейчас одиннадцать. Встречаемся без четверти час. Вопросы есть?

Вопросы у Анисина, наверно, были. Он стоял растерянный, ошарашенный неожиданным предложением. Овладев собой, кинул руку к пилотке.

— Все ясно, товарищ старший лейтенант. В двенадцать сорок пять буду здесь как штык.

 

2

В горотделе, куда он зашел, отпустив Анисина в кино, царило оживление. К дому подкатывали и с ревом уносились автомашины, мотоциклы, озабоченно сновали по коридору сотрудники. Корнев открыл дверь начальника отдела Соболева. Тот с недовольным видом ходил по кабинету.

— Неприятности, Сергей Петрович? — поздоровавшись, полюбопытствовал Корнев. Он снял противогазную сумку, приставил ее к стулу и расстегнул ворот гимнастерки. — Жарища. Печет, как в пустыне. Вспомянешь родную Беларусь, леса, озера…

— Тут с другого бока припекает, — не разделяя лирического настроя Корнева, сердито перебил его Соболев. — Шпион орудует в городе. Шпи-о-он. Понял?

— Понял, — в тон ответил Корнев. — Орудует — значит, поймать надо.

— Легко сказать. Сегодня вот опять шифровку перехватили. Подняли гарнизон, разослали патрули, и снова пустые сети. Ушел, мерзавец. Но ведь тут он, — стукнул Соболев по столу. — Ходит по Сызрани, выглядывает, передает.

— Чего же передает?

— А вот читай… — Начальник отдела протянул шифровку. Корнев подержал в руках свою утреннюю радиограмму, поморщился. Было неловко, что приходится доставлять немалые хлопоты, неприятности Соболеву, с которым успел подружиться, всем сызранским коллегам. Но что поделаешь. Есть вещи, которые выше такого рода деликатностей. Он вернул текст передачи, пожал плечами.

— Китайская грамота. Тут шифровальщикам надо поломать голову.

— Ломают, да толку мало. А содержание и школьнику понятно. Не о пейзажах сообщает.

— Где ж выход?

— Наметили кое-что, — замялся Соболев, очевидно, не желая откровенничать.

— Пойду к себе, — поднялся Конев. — Поговорю с начальством.

Он связался с Центром, доложил полковнику Светличному об утреннем радиосеансе.

— Мы слушали вас, — сказал полковник. — Ты правильно поступил, что прервал передачу. Надо подрабатывать у них мнение, что Анисину приходится туго. Кстати, как у него настроение? Опять он сбивается на контроле.

— Переживает. Говорит, что помощника проморгали. Опасается, как бы тот не раскрыл все карты. Сейчас в кино пошел.

— В кино? — удивился Светличный. — А ты, того… не перемудрил?

— Нет, товарищ полковник, — заверил Корнев. — Хочу, чтобы парень до конца убедился, что мы ему доверяем.

— Резонно, Берчевский, кстати, подтвердил все его показания. И о школе, и о диверсантах, что летели с Анисиным. Но об аресте помощника ему знать пока не следует. Естественнее держаться будет. А теперь о передаче. Вечером в эфир не выходить. Следующий сеанс послезавтра утром. — Полковник продиктовал радиограмму, перечислил количество эшелонов, характер грузов. Потом добавил: — Детали уточним завтра. Надо будет показать переброску войск под Сталинград. Там сейчас трудно. И еще. По нашему мнению, «гость» или «гости» могут к тебе нагрянуть с часу на час. Теперь, возможно, без предупреждения. Надо думать, немцы все-таки постараются проверить Анисина. Как готовность?

— «Гостей» ждем. — Корнев доложил о готовности группы, расстановке постов, сигнализации. — Только обстановка вот усложнилась, товарищ полковник. Гарнизон поднят на ноги, всюду патрули, засады. Сегодня нас едва не задержали.

— Понятно. — Полковник с минуту помолчал, очевидно, раздумывая над сказанным, потом добавил: — Ответственность всего дела ты, конечно, представляешь. И то, что головой за него отвечаешь, тоже. Помни: если будет совсем невмоготу, можешь раскрыться Соболеву. Но только в крайнем случае. Понял?

— Ясно, товарищ полковник. Разрешите еще один вопрос? Личный, по поводу моего последнего рапорта.

— Не трать зря бумагу, Корнев. Твой фронт в Сызрани.

 

3

Вечером он долго не ложился. Не хотелось спать, хотя минувшей ночью не отдохнул как следует: несколько раз поднимали для разговора с Москвой. Ходил по комнате, курил, бросая одну папиросу и зажигая другую. Мысли вертелись вокруг сегодняшнего разговора со Светличным, его категорического отказа. Рапорт с просьбой послать его на родную Витебщину он написал еще осенью прошлого года. И, как казалось, довольно обстоятельный: вырос и работал в тех местах, знает там каждую тропку, людей. Все бы это пригодилось для работы в подполье.

Была еще одна причина, о которой он умолчал. В семье, рано оставшейся без отца, он был старшим. Опорой и первым помощником матери. И когда работал в колхозе, и позже, в годы учебы в педтехникуме, и потом, когда пришел в органы ГПУ. Все эти годы он знал, чем живут в доме, кто как учится, какую дорогу выбирает в жизни. Теперь они одни. Там, под немцем. Мать, четверо младших братьев, пять сестер.

Наверно, он все-таки добился бы своего, но в апреле в Центре стало известно об Анисине. Корнева вызвал полковник Светличный и приказал с группой чекистов немедленно вылететь в Сызрань. Задание: использовать сдавшегося шпиона для дезинформации вражеской разведки. Работать в обстановке полной секретности, информировать только Центр. Почему выбор пал именно на него, Корнева, он понял позже, когда увидел Анисина. Сыграло роль сходство. А сначала решил, что причина — в знании радиодела, которое основательно изучил в разведшколе.

Эх, Анисин, Анисин. Знал бы ты, как помешал. Случись эта история позже, многое могло бы перемениться. А теперь нечего и думать, что отпустят. Слишком ответственное задание. Корнев присел к столу, раскрыл следственное дело. С фотографии смотрели серые глаза, в знакомой усмешке готовы были дрогнуть губы, выпирал такой же, как у него, Корнева, нос. На листках, заляпанных чернилами, написанная на первом же допросе автобиография.

«Ни отца, ни матери, ни фамилии своей настоящей я не помню. Эта — детдомовская. Зовут Александр — это точно. Отчество — Васильевич, тоже присвоенное. Отец умер, когда мне было лет, может, пять от роду. Мать вышла замуж. Помню, что жили мы тогда на Волге, в Батраках. При переезде я потерялся, а может, и нарочно меня потеряли — отчим не очень жаловал меня. Угодил я в приют. Сначала не то в Курске, не то в Харькове. Потом я много поменял детдомов. Чуть подрос — убегать стал. На лето. Зимой-то белые мухи под крышу загоняли. Мотался по всей стране, наловчился у одного шулера в карты, случалось — и воровал по мелочам. С годами стал прирабатывать подпаском, пастухом, раз даже молотобойцем, так рос лет до шестнадцати. А в Сумах старичок один, Ефремыч, мастер в детдомовской мастерской, заворожил меня радиоделом. Как колесом мою жизнь переехал. Собирали мы с ним, пацаны, приемник детекторный, что-то ремонтировали. Зиму прокопались, не заметил я, как стал радиолюбителем. Семилетку в детдоме кончил. Там и работать в мастерской остался. Ефремыча заменил. Таких же пацанов, как сам недавно был, учить стал. Потом монтером, надсмотрщиком телеграфных и телефонных линий работал. В комсомол вступил. А в 1939 в Красную Армию призвали. По своей специальности. В полковой школе настоящее радистское образование получил…»

Биография как биография. Ничего вроде сомнительного. Хотя немцы — мастера и не на такие легенды. Корнев снова закурил, перевернул страницу, прижатую скоросшивателем.

«…В свои двадцать с небольшим я только и умел толком в карты да отбивать морзянку. А в лагере это оказалось тем, что им надо. В плен попал я дуриком. Под Минском отбились от своих втроем. Ни патронов, ни жратвы. Подхарчились на одном хуторе, заснули как убитые. Сонных нас и повязали. Пригнали в лагерь. Житуха там была дикая. Прочитал бы где — не поверил. Осенью дожди, холод, а мы за колючкой под открытым небом. Больные, раненые гниют заживо. Побои, голод, собаками нас травили, хуже скотины. Мерла братва пачками. Без счету. Кто через это прошел, тот знает фашистам цену.

Допрашивал меня сначала один тип в штатском. Выпытывал, уговаривал. Сначала я упирался: предателем, мол, не стану. А потом нагляделся всего, наказнился на товарищей, решил: чего подыхать зря? Лучше уж отплатить им на всю катушку.

Они-то, понятно, тоже не дураки. Крутили, крутили меня и так и эдак, раз двадцать, наверно, на допросы таскали. Думали, поднапутаю где. А чего я мог напутать? В негеройскую биографию свою приплел самую малость: отец, мол, раскулачен, погиб. А остальное — как было. Только о комсомоле не сказал.

В конце октября привезли меня в школу ихнюю. Аж под Варшаву. Поговаривали, контрразведка генштаба рядом находилась. На даче Пилсудского. Дали мне кличку «Мамонт». Группа наша была под началом ротмистра Зарвица. То ли венгр, то ли серб, не знаю. С этим мы быстро снюхались. Ротмистр в картишки баловался. Даже не баловался, а болезнь это у него вроде. Как кончим занятия — за стол. И пошла. Со зла обдирал я их всех сначала как липку. И паек, и табак, и шнапс, и барахло — все ко мне валило. А потом стал потихоньку туфтовать, поддаваться ротмистру, обучил его карточным секретам. На том и сошлись.

По радиоделу, штучкам ихним всяким шел неплохо. Ну, Зарвиц и выставлял меня везде в передний ряд: «Мамонт — это класс. Мамонт еще себя покажет. Не каждый с ним может потягаться». С такой аттестацией меня и выпустили 7 апреля 1942 года. Сказали: доверяют большое дело. Обещали крест, деньги и все такое. Задание: выяснить наличие оборонных объектов в Сызрани, характер охраны на мосту через Волгу, продвижение грузов».

Через три дня после выброски и явки Анисина с повинной они передали первую радиограмму. Немцы не ответили. На вторые и третьи сутки повторилось то же самое. Уже тогда Корнев увидел, что радист искренне, откровенно переживает неудачу и больше всего боится, что немцы так и не ответят на вызов и тем самым не подтвердят его показания.

Они все-таки ответили. Поздравили с началом работы, уточнили задание. С 7 мая начались регулярные радиосеансы. И вот тогда Анисин повеселел. Словно сбросил с души тяготивший груз.

Помощник его, Берчевский, оказался другого поля ягодой. Когда взяли на улице, аж зубами заскрипел:

— Жаль, пистолет запрятал, перестрелял бы как собак.

О сотрудничестве с ним и речи не могло быть. Да и чего ожидать от такого. Кулацкий выродок. Отца осудили за поджог и кражу колхозного хлеба, а сынок жил местью. Рьяно помогал фашистам, в разведшколе заведовал складом имущества. На допросе бахвалился, что при приземлении убил четырех железнодорожников. Проверили — вранье. Когда Анисина попросили, не посвящая в суть, охарактеризовать сокурсника по разведшколе Берчевского, он усмехнулся:

— Да какой это убивец. Болтун! Того он удавил, того зарезал. Авторитет себе у немцев поднимал, как симулянт температуру. Но убить человека может. Шакалья натура. — И, не удержавшись, спросил: — А откуда вы о нем знаете?

Корнев улыбнулся, вспомнил этот наивный вопрос. Ответить на него он не смог бы и при желании. Центр регулярно присылал данные на возможных помощников Анисина. И чем меньше оставалось времени для визита «гостя», тем короче становился список шпионов. Можно было только представить, как нелегко давалась вся эта операция. Такие же «резиденты», как Анисин, наверняка сидят в Пензе, Рузаевке, Рязани. И нужно ежедневно, ежечасно координировать действия всей этой сети, не допускать малейшей оплошности, просчета и убедить, убедить немцев, что стратегические резервы скапливаются под Москвой. Потому такие фантастические цифры в радиограммах, потому еще так нужен Анисину помощник — «язык» оттуда, где вынашиваются большие планы.

Корнев погасил свет, поднял тяжелые шторы и распахнул окно. Дохнуло свежестью. Из сада пахло яблоками, цветами. Город спал. Затемненный, настороженный. Тыловой город, в котором проходил его фронт…

 

4

Постоянные мольбы Анисина о помощи не достигали цели. Батареи действительно сели, и сигналы теперь едва прослушивались в Москве. Радист слал полные отчаяния шифровки, умолял, плакался, что разведцентр толкает его на рискованный шаг — он вынужден будет либо украсть, либо купить эти злосчастные батареи, — и что такой неосторожный шаг может обернуться провалом.

Из-за линии фронта в ответ шли обнадеживающие радиограммы и настойчивые требования регулярно информировать о продвижении железнодорожных составов и грузов по Волге. Невнимание к «резиденту» раздражало и пугало Анисина. Он был уверен, что чекисты проморгали связного, тот раскусил их игру и наверняка сообщил в разведцентр. О том, что Берчевский взят, давно допрошен и отправлен в Москву, Анисин все еще не знал. Но тревога его была обоснована. Связь действительно могла вот-вот оборваться, и Корнев стал настойчиво предлагать центру план фиктивных акций, чтобы обеспечить рацию необходимыми батареями или аккумулятором. Можно было сослаться, что питание случайно раздобыто у работника автобазы, польстившегося на деньги железнодорожника и т. д.

Полковник Светличный внимательно выслушивал эти варианты и всякий раз отклонял их.

— Пойми, — убеждал он Корнева, — сейчас наступает самый решительный момент. И выиграет тот, у кого крепче нервы. Какой бы самый благонадежный, с точки зрения немцев, вариант мы ни нашли, он будет им на руку: даст время для оценки положения, для дополнительной проверки радиста. А в этом любая разведка старается быть уверенной. Но когда они станут перед фактом, что связь прекращается, то невольно будут вынуждены показать, нужен им Анисин или нет. Коль надобен — помогут. Обязательно помогут. Так что наша задача теперь ждать. Ждать вестей и гонцов оттуда.

В очередной радиограмме Анисин сообщил немцам, что жить ему не на что и он вынужден поступить на работу. Из-за линии фронта дали согласие. И «резидент» стал «монтером телефонной сети». В эфир теперь выходил раз в неделю, по воскресеньям. Информировал немцев о якобы подслушанных разговорах, сосредоточении крупных частей под Сызранью, росте военных перевозок на Пензу, и отчасти — на Сталинград.

А в небольшом доме по Интернациональной по-прежнему ждали «гостей». Днем и ночью. Круглые сутки. И было это нелегко.

В полуподвальной комнате — квартире Анисина — поселились двое молодых чекистов. Их жизнь ограничивалась стенами дома. И только в часы приема пищи Корнев приходил на подсмену. Один бежал в столовую, двое по-прежнему дежурили.

На улице, в доме действовала целая система сигнализации. Достаточно было подозрительному лицу появиться в нескольких кварталах от квартиры радиста, как о каждом его шаге сообщали сюда. Казалось, все было продумано, учтено. Даже поведение хозяйки дома в случае появления шпиона. И тем не менее…

Однажды вечером, когда до разговора с Центром оставалось очень мало времени, а появление шпиона казалось уже маловероятным, Корнев, вопреки правилу, отпустил на ужин сразу обоих сотрудников. «Гость» словно ожидал этого момента. Едва Корнев расположился за столом и попросил хозяйку принести чаю, как в дверь постучали и на пороге появился офицер. Смущенно улыбаясь, он извинился за беспокойство и стал расспрашивать Ольгу Ивановну о родственниках, которые были эвакуированы год назад, осенью сорок первого года, в Сызрань.

Все в поведении вошедшего капитана было естественным: и манера держаться, разговаривать, и вопрос, который его тревожил. Мало ли людей потерялось в эту лихую пору. Разметала война кого куда. Попробуй отыскать. Ладно, капитану повезло. В госпитале он получил письмо от родных, они сообщили ему адрес. А теперь вот по дороге на фронт выкроил часок, чтобы заскочить, наведать. Неужели он перепутал номер дома?

— Да вы садитесь, чего ж стоять-то, — растрогавшись, пригласила хозяйка. Муж ее тоже воевал, и она рада была помочь фронтовику. — Садитесь. Я чаю согрею. У меня-то Костровы не снимали. Может, в соседях…

Капитан присел на краешек стула. Лицо его было расстроено. Надо ведь такому случиться. Сколько времени ждал встречи, и такая незадача. Корнев посочувствовал ему:

— Бывает. Может, действительно, путаница с адресом.

Сомнения в том, что незнакомец действительно тот, кого они так терпеливо ждали, не было. Это был один из тех, о ком регулярно сообщал Центр. Сначала перечень сузился до трех человек. Этот — Силенко. Предатель и абверовский агент, учился в той же разведшколе, что и Анисин.

— А вы здесь живете? — поинтересовался капитан. Невинный вопрос был частью пароля.

— Да, с приятелем снимаем у Ольги Ивановны комнату, — как можно беззаботнее ответил Корнев. — Он вышел ненадолго.

Капитан был почти на голову выше его, шире в плечах, да и питался, наверно, не в скромной военной столовке. Откормлен, морда лоснится. Кобура пистолета предусмотрительно расстегнута. «Силен зверь, — раздумывал Корнев, — Как же мне взять его? В рукопашной придавит. И самбо не поможет. Приемчиками и он, конечно, владеет. Ну, чего ж ты молчишь? — подстегнул он себя. — Говори. Не то насторожится гад…»

Со двора вошла хозяйка и с шумом двинула ведро под скамью. Условный сигнал — гость пришел один, во дворе никого нет — подтолкнул Корнева.

— Давай закурим, капитан, — простецки предложил он. И, поднявшись, похлопал себя по карманам в поисках портсигара, демонстрируя, что оружия у него нет. — «Беломор» у нас с Сашкой отличный…

— Не-е. Спасибо. Я своего, армейского. — Капитан достал кисет, оторвал клочок газеты и принялся вертеть козью ножку.

— Руки! Руки вверх! — Воспользовавшись мгновением, Корнев выхватил из заднего кармана брюк пистолет и отскочил назад. — Двинешься — стреляю!

Капитан медленно поднял руки, зло прикусил губы.

— На колени! Вставай на колени! Теперь ложись, вытяни руки!

Незнакомец покорно распластался на полу. Из-под задравшейся полы шинели виднелся раздувшийся карман брюк, застегнуый на булавку. «Не граната ли? — Корнев подошел, ткнул носком сапога. — Нет, скорее деньги». Он вытащил из кобуры лежавшего пистолет и облегченно вытер со лба пот.

Сотрудники, появившиеся через несколько минут, увидев Корнева с пистолетом в руке, еще на пороге выхватили оружие. Шпиона связали, обыскали и усадили на стул. Корнев уселся напротив и спросил:

— Ну, как поживаете на гетмановской дачке? Зарвиц здорово обдирает вас в карты?

Капитан не ответил, попросил закурить. Затягиваясь папиросой, он, очевидно, оценивал положение, в котором оказался: то ли чекисты его взяли, то ли свои устроили проверку?

— Чего ж молчишь, Силенко? Иль забыл Зарвица?

— Не дури, Мамонт! Узнал же. — Капитан пошевелил связанными руками. — Развяжи. Ротмистр тебя вспоминает. А в картах он теперь ас.

— Один прилетел или с напарником?

— Один.

— Что просил я, привез?

— Привез. На вокзале, сдал в багаж. Да развяжите, наконец, — видимо, поверив, что он среди своих, разозлился Силенко.

— Это потом, — усмехнулся Корнев и распорядился, чтобы вызвали машину.

Утром из Москвы прилетел Светличный. Допросил шпиона. Сведения оказались, очевидно, настолько ценными, что обычно сдержанный полковник поблагодарил Корнева.

— Большого зверя поймал, Федор Викторович. Увезу его с собой. Можешь гордиться: операцию провел на пять. А о своих не беспокойся. Живы, здоровы. Братья твои партизанят. Эдик был ранен, сейчас снова воюет…

 

5

Через тридцать лет с городом надо знакомиться заново. С годами он вырос и помолодел, украсился новыми кварталами, зданиями, скверами. Но места, с которыми связано столько воспоминаний, память хранит надежно, и Федор Викторович находит их довольно быстро. Дом на Интернациональной, где была квартира «резидента» немецкой разведки; кинотеатр, горотдел НКВД…

У нас впереди целый день. Корнев человек теперь сугубо штатский, работает в Куйбышеве на одном из заводов, но сегодня отпущен начальством, и мы стараемся максимально использовать эту возможность.

Вспоминать о войне трудно. Я знаю, что нелегко сейчас и Федору Викторовичу. Здесь, в Сызрани, в сорок четвертом он получил трагическую весть из-за линии фронта. Братья Павел и Владимир погибли в бою с карателями. Эдуард вернулся домой инвалидом. Вскоре после войны умерла помощница Федора Викторовича, хозяйка квартиры на Интернациональной, когда ее дочке было всего пять лет.

Мы стоим у дома, и Федор Викторович рассказывает, какой замечательной души была эта простая русская женщина. Солдатка, мать. Как, рискуя собой, ребенком, она помогала чекистам. Мужественно и беззаветно.

Больше года существовала квартира «резидента». После того как был взят Силенко, радиосвязь с немецкой разведкой активизировалась. Анисин сообщил, что помощник наконец прибыл и они работают теперь вдвоем.

Под Сталинградом готовились к решительному перелому в войне, скапливалась сила для сокрушительного удара. А из Сызрани во вражеский тыл потоком шли радиограммы о том, что эшелоны, пароходы и баржи с живой силой и техникой в нарастающем количестве идут на Москву.

Осенью немцы стали проявлять особый интерес и к Сызрани. Они потребовали от резидентуры указать военные объекты, заводы оборонного значения для бомбежки. Чтобы отвлечь внимание, в ответ отправили радиограмму, в которой сообщали, что Анисину и Силенко удалось завязать связь с охраной железнодорожного моста через Волгу и есть реальная возможность взорвать его. Ответ пришел в тот же день. Немцы приказали немедленно ликвидировать связи с охраной. «Ваше дело — разведка. Мостом займется авиация», — подчеркивалось в радиограмме.

Косвенное сообщение о готовящейся бомбардировке моста помогло нашей авиации. Армада вражеских бомбардировщиков была встречена далеко от окрестностей Сызрани. К мосту удалось прорваться только одному самолету. Но и тот, встреченный зенитным огнем, сбросил бомбы далеко от цели, в волжскую пойму.

Когда версия с подготовкой к взрыву моста не прошла, внимание вражеской разведки от Сызрани попытались отвлечь другим путем. Ежедневно стали сообщать о резко возросшем потоке воинских грузов на железной дороге и Волге. Маршрут их в основном указывался тот же — московский. Немцы клюнули на эту удочку и настойчиво потребовали уточнения характера грузов: марки самолетов, танков, калибры артиллерии и т. д. Дезинформация из Сызрани росла с каждым днем и приобретала все большее значение.

Было естественно ожидать, что после Сталинградской битвы доверие к резидентуре в Сызрани у немцев упадет. Ведь буквально за несколько дней до начала исторического сражения фашистские главари были совершенно уверены, что на этом участке Восточного фронта им ничто не грозит, и считали дни и часы, когда падет Сталинград и наша страна будет обречена окончательно. Однако двусторонняя связь поддерживалась и дальше.

Центр принял решение разбомбить вражеское гнездо под Варшавой. Полковник Светличный вызвал Корнева, поручил ему уточнить у радиста местонахождение вражеской разведывательной школы и немецкого штаба. Такая информация в Москву немедленно была передана. Но буквально через час Корнева снова пригласили к телефону.

— Ты сам-то веришь в то, что передал? — недовольно спросил Светличный.

— Конечно, товарищ полковник.

— Тогда объясни, как твоему подопечному удалось с точностью до метра, повторяю, с точностью до метра указать расположение жилых корпусов, учебных зданий, столовой, складов и так далее? Он что, с рулеткой там бегал?

— Я верю Анисину, товарищ полковник.

Вынашивая мысль о переходе к своим, радист пользовался каждым случаем, чтобы собрать необходимую информацию. Расстояние между объектами в разведшколе измерял по нескольку раз, шагая в строю, прогуливаясь, направляясь в столовую, на занятия. Шаги скрупулезно переводились в метры, тщательно запоминались. Отсюда кажущаяся подозрительной точность.

Вражеский разведцентр подвергли бомбардировке. Но через несколько дней из-за линии фронта снова поступили радиограммы, запросы. Как установили, уже с запасной базы. Разбомбили и ее. Но связь немцы не прекращали.

Она действовала и в сорок третьем…

 

Подполковник в отставке И. Редькин

КОНТРРАЗВЕДЧИКИ НА ФРОНТЕ

Наши части ворвались в Киев. Танки гвардейского корпуса, в отделе контрразведки которого я тогда служил, добивали фашистов на окраинах города. Отдел наш только начал разгружать свой нехитрый багаж в отведенном помещении, а первый заявитель уже ждал у двери. Его привел офицер-политработник, которого этот пожилой киевлянин остановил на улице и начал рассказывать о скрывающемся в городе вражеском агенте. Начальника отдела на месте не оказалось, привели киевлянина ко мне. Сели мы на подоконник — стульев для отдела еще не раздобыли. Заявитель кратко и толково изложил суть дела.

В дни хозяйничания немцев у него в соседях поселился некий Шаповаленко, якобы приехавший из Одессы. В том доме раньше жил известный в городе ученый. Фашисты расстреляли ученого, уничтожили его семью, а хорошо обставленную квартиру отдали «одесситу». Одно это уже вызвало подозрение у соседей. Они начали к нему присматриваться. Жил Шаповаленко широко, устраивал гулянки. Непохоже было, чтобы он служил: бывал дома даже днем. Но насторожило другое: соседи несколько раз видели его при входе в отделение гестапо. Нередко приводил он к себе молодых ребят, которые потом вместе с ним куда-то уезжали. Сам он возвращался, а ребята эти больше не появлялись, приходили другие. По сообщению заявителя, Шаповаленко не успел уехать с гитлеровцами, хотя и готовился, в настоящее время скрывается у себя дома.

— Пожалуйста, проверьте: очень он подозрителен, я уверен — это враг, — повторял посетитель.

Я взял с собой автоматчиков и пошел по указанному адресу. Квартира оказалась запертой. На звонки и стук никто не отзывался. Пришлось открыть самим. В квартире все цело, но видно следы спешных сборов. В комнатах — ни души. На плите кофейник — остатки коричневой гущи еще теплые. Значит, хозяин где-то здесь, поблизости. Разыскали его в подвале — прятался в темном закутке под разным старьем. Сделал вид, что обрадовался нам, русским. Клялся и божился, что спрятался от фашистов, которые якобы его разыскивали, и он два дня не выходил из подвала. Назвался бывшим торговым работником из Одессы, при оккупантах занимался коммерцией. Говорил всякую чепуху о своей помощи нашему подполью, партизанам. Было ясно — врет, в чем-то он виноват. Не теряя времени, мы приступили к тщательному обыску квартиры. В библиотеке из-под многочисленных толстых томов книг вытащили пачку фотографий. Добротные, сияющие глянцем снимки, на большинстве — фирменные знаки берлинских фотографий и дарственные надписи. В другом тайнике обнаружили немецкие пропуска, письма.

Допрос я продолжил у себя в отделе. Пока мы ездили, комендант раздобыл стол, расставил стулья, протянули телефон. И вот сидит передо мной пятидесятилетний мужчина. Обрюзгшее лицо, блестит лысина. Одет немного старомодно, но во все добротное. Я не стал затягивать допрос общими вопросами — в освобожденном городе других дел было много — и начал с фотографий. На одной из них четверо в немецкой форме и рядом Шаповаленко в костюме. В середине — немецкий майор с железным крестом на груди.

— Это Вислов, — охотно пояснил задержанный. — Крест он получил за Францию. С 1941 года на Восточном фронте. Был начальником разведшколы, готовил русских для заброски в тыл Красной Армии. Последний раз встретились здесь, в Киеве. Это было три месяца тому назад. Сказал, что направляют на фронт. Знаю его давно. Принимали его в высших кругах военной разведки и гестапо. Хвастал, что бывал у Гиммлера и один раз на докладе у фюрера. Правда ли это — не уверен. Сам он бывший русский граф, служил в белой армии, эмигрировал в 1918 или 1919 году. Рядом с ним на снимке — обер-лейтенант — тоже русский, я его знаю плохо…

— А теперь расскажите о себе, — сказал я Шаповаленко, прервав его многословное показание о других.

— С чего начать? — спросил он изменившимся, охрипшим вдруг голосом. Хитрить ему не было смысла — изъятые документы разоблачали его.

— Начинайте с того, как стали работать на немецкую разведку, — предложил я.

— Извольте, — согласился Шаповаленко. — Я из мелких помещиков. В Воронежской губернии мы имели двести десятин земли. Собрав все ценное, в восемнадцатом я выехал за границу. Жил в Вене, потом в Праге. Как ни экономил, моих запасов хватило лишь на десять лет, я оказался на положении нищего, существовал на крохи, которые удавалось выпрашивать в русских эмигрантских организациях. Когда в Германии к власти пришел Гитлер, среди эмигрантов прошел слух, что там не отказываются от услуг белой эмиграции. Я выехал туда и оказался на службе в разведке. Пригодилось знание языков. В 1942 году меня послали в Киев и поручили подбирать молодых людей под видом посылки их в немецкие технические школы. На самом деле их посылали в разведшколы.

Далее Шаповаленко показал, что за все время ему удалось переправить пятьдесят человек, и назвал фамилии и приметы большинства из них. Он рассказал, что диверсанты и агенты, подготовленные из числа русских военнопленных и заброшенные в тыл, как правило, приходили в советские органы с повинной и немецкая разведка решила готовить более надежные кадры из числа добровольцев, вербуемых на оккупированной территории. Шаповаленко явно опасался, что мы его тут же расстреляем, и старался показать себя человеком знающим, который нам может пригодиться.

После первых допросов мы отправили Шаповаленко в особый отдел армии, и больше я с ним не встречался. Передавая дело, я обратил внимание руководства на Вислова, о котором мы до этого имели показания явившихся с повинной разведчиков, а теперь получили его фотокарточку.

Танки нашего корпуса продолжали развивать наступление, и мы из Киева выехали.

Одна из наших передовых «тридцатьчетверок» наскочила на мину. Порвана гусеница, и заглох двигатель. Командир батальона приказал экипажу заняться ремонтом, для прикрытия оставил еще один танк, а с остальными устремился дальше. Я об этом узнал от начальника штаба бригады, куда заезжал вечером. И когда на другой день рано утром поехал на передовую, решил побыть в деревне, на окраине которой застряли танки. Густой туман затруднял наше продвижение, и мы чуть не проскочили нужный пункт. Наконец увидели силуэты двух танков. Подъехали. На вопрос: «Где командир?» — часовой указал на избушку рядом. Через окно до нас донесся крик:

— Скажешь, где штаб танковой дивизии «Мертвая голова» или нет? Не скажешь — расстреляю на месте!..

Танкист, стоявший на часах у двери избы, увидев меня, вытянулся, приветствуя, и пропустил без слов. На лавке сидели два молодых лейтенанта — командиры танков. У одного из них в руке ТТ, и в такт своим словам он постукивал им по столу. Перед ними стоял немецкий майор и пытался ответить:

— Не знаю я, где штаб дивизии сейчас, с танкистами я не был связан. Три дня блуждаю и не знаю, где не только штабы, но и где мой собственный батальон. Прошу вас, доложите обо мне командованию.

— Сейчас я доложу… пулю тебе в лоб, — продолжал кричать лейтенант.

Немецкий майор говорил на чистом русском языке, без акцента. Пожилой, лет 55, с правильными чертами лица, холеный, волосы светлые, редкие, но ни одного седого. Чуть располневшую фигуру облегает добротная шинель.

— В чем дело, лейтенант Зеленов? — спрашиваю у танкиста. Он вскакивает и чуть сбивчиво, но довольно точно докладывает, как все было.

За ночь танкисты отремонтировали машину, но с рассветом видимость не улучшилась, все закрылось завесой густого тумана. Чтобы не заблудиться, экипажи решили переждать и легли отдыхать в ближайшей избе. Стрелок остался охранять, походил вокруг танков и прислонился к одному из них, чтобы закурить. Вдруг со стороны леса послышался шорох. «Возможно, опять коровы блуждают, вчера тут появлялись», — подумал часовой, но сам из предосторожности спрятался за танк и стал наблюдать. Ничего не было видно.

— Никак деревня какая-то, — услышал он полушепот.

«Неужели пехота наша подоспела», — предположил часовой. Стал прислушиваться. Шаги затихли где-то близко.

— Это же избушка, господин майор!

— Да, по карте здесь значится деревня. Значит, отдохнем. Надеюсь, русские еще далеко…

«Немцы, власовцы» — сообразил часовой и приготовился к бою. В это время показались они сами — три едва различимые фигуры.

«Надо поднять своих!» — решил часовой и, дав очередь из автомата, скомандовал:

— Руки вверх! Бросить оружие!

Из избушки выбежали товарищи. Опешившие вначале фашисты попытались сопротивляться, но двоих из них сразу уложили. Офицер сдался. У него-то и добивался лейтенант показаний. Документы, извлеченные из карманов и сумки майора, он протянул мне. Я сказал, что забираю майора. Зеленов не возражал.

Рассвело. Я сообщил танкистам о примерном местонахождении их батальона, они уехали, а сам приступил к допросу вражеского офицера.

Что-то мне показалось знакомым в чертах его лица, в широко открытых голубых глазах. Продолжая рассматривать, предложил ему снять шинель, присесть, предложил закурить.

— Фамилия? — спросил я.

— Вислов. Александр Дмитриевич Вислов.

Мне сразу вспомнился Киев, шикарно обставленная квартира и фотокарточки. Вот он какой, Вислов!

— Я вас знаю, Вислов.

— Да, я предполагал, что чекисты меня разыскивают. Отпираться нет смысла, мои документы в ваших руках. Да, я тот самый, о котором, видимо, донесли бывшие мои ученики из разведшколы.

В это время один из сопровождавших меня солдат доложил, что чай готов. Я приказал подать два стакана.

— Пейте, — предложил я пленному.

— Благодарю. Представьте себе, двадцать пять лет мотаюсь по Европе, а русский чай близок сердцу и сейчас. И обычаи русские, гостеприимство…

— Но все это вы добровольно сменили на все фашистское.

— Что мне оставалось делать? История выбросила меня за борт…

Я прервал майора и предложил сначала рассказать, что ему известно о дислокации немецких войск, и разложил карту. То, что рассказал майор, в основном подтверждалось нашими разведданными. Некоторые его сведения устарели — он сам оговаривал это, объясняя отсутствием у него свежей информации. Я позаботился, чтобы полученные данные были переданы в штаб, и продолжил допрос.

Записав вместе с приехавшим со мной следователем первые показания Вислова, я позвонил начальнику контрразведки армии и доложил о задержании известного по нашему списку вражеского разведчика. Телефон несколько минут молчал. Начальник, видимо, перелистывал список, в котором значился разведчик.

— Это правда? — переспросил он, возобновив разговор.

Я подтвердил.

— Немедленно доставить к нам. Обеспечьте усиленную охрану, — приказал полковник.

Я стал объяснять, что кругом, даже позади нас, фашисты, наша пехота еще не подошла, есть опасность наскочить на врага.

— Это уже ваша забота, как обеспечить доставку, но он к утру должен быть у нас, — услышал я в ответ.

С Висловым и несколькими автоматчиками я сел в бронетранспортер. Нас сопровождала охрана — пулеметчики и отделение солдат с автоматами и гранатами. До штаба доехали благополучно.

Познакомившись с нашим протоколом допроса, начальник контрразведки армии приказал привести Вислова. Обычно строгий и сухой, на этот раз он назвал меня по имени и отчеству и предложил согреться чаем. Однако, поблагодарив, я отказался, сказал, что спешу, задерживаться нельзя — могу отстать от своих танкистов. Полковник удерживать не стал.

В соседней комнате, служившей приемной, офицеры отдела горячо поздравили меня с удачей — задержанием опасного врага.

Перед уходом я взглянул на Вислова. Тот был спокоен, обернулся в мою сторону и негромко сказал:

— Полагаю, майор, меня сейчас не расстреляют: знаю я очень много…

Пожалуй, Вислов был прав. Действительно он должен был знать много. Должен помнить подлинные и вымышленные фамилии выпускников руководимой им разведшколы, знать, куда они были заброшены. Возможно, знает об осевшей в нашей стране немецкой агентуре. И выдаст он все это не сразу, а постепенно, малыми порциями.

Спустя недели две во время очередного доклада в штабе армии я спросил полковника, какие показания дал Вислов.

— Мы его и допросить-то толком не успели, забрали в отдел фронта, а там — в Москву.

Через год по окончании войны я вернулся на родную Волгу, стал работать начальником городского отдела государственной безопасности в Куйбышеве. И тут повстречал приехавшего откуда-то из-под Москвы молодого полковника. Мы с ним разговорились. Я вспомнил эпизод с задержанием Вислова.

— Позволь, позволь, — перебил меня полковник, — это какой Вислов?

Я рассказал. Оказывается, Вислов дал много ценных показаний, которые помогли следователям разоблачать немецких агентов — выпускников школы.

Но справедливая кара не миновала Вислова.

 

Генерал-майор в отставке К. Фирсанов

ШУМЕЛ СУРОВО БРЯНСКИЙ ЛЕС…

Тревожным было лето 1941 года. В Европе бушевала война. Она неумолимо приближалась к рубежам нашей Родины, ее грозовые тучи густо нависли над границей, угрожая каждую минуту обрушить на нее смертоносный ливень. Все мы понимали, что война близка, неминуема, и даже успокоительные сообщения ТАСС не могли заглушить нарастающего чувства тревоги.

Война застала меня в должности начальника управления Наркомата государственной безопасности по Орловской области. Но вскоре органы безопасности объединили в Наркомат внутренних дел и меня назначили начальником областного управления НКВД.

Вторгшаяся в нашу жизнь война изменила привычный уклад и, конечно же, стиль и методы всей чекистской работы. Борьба против вероломного врага, его разведывательной агентуры приобрела в этих условиях особую остроту, стала в нашей работе главным, но не единственным.

Директивы ЦК ВКП(б) и Совнаркома от 29 июня 1941 года и постановление ЦК ВКП(б) от 18 июля возлагали на органы безопасности большие задачи по оказанию помощи фронту и организации всенародной борьбы в тылу врага. Уже на второй день войны Советское правительство приняло решение о создании в прифронтовых областях истребительных батальонов для борьбы с диверсантами, парашютистами и агентурой фашистов, которые с началом боевых действий на территории нашей Родины особенно активизировали свою подрывную деятельность. В короткий срок мы сформировали в области семьдесят пять истребительных батальонов, в составе которых насчитывалось более десяти тысяч бойцов и командиров.

Эти батальоны были хорошо отмобилизованы, вооружены и действовали под оперативным руководством органов государственной безопасности. Население видело в них свою защиту, всячески помогало батальонам, называя их ласково «нашими ястребками». Из лучших людей этого подлинно народного войска мы позднее формировали разведывательно-диверсионные группы, которые сыграли важную роль в борьбе с гитлеровскими захватчиками. Многие из этих групп совершили поистине героические подвиги.

В августе 1941 года группа из двадцати бойцов под командованием чекиста А. Ю. Эглита, входившая в состав Брянского батальона, проникла в тыл немцев и развернула активные разведывательно-диверсионные действия. Она доставила командованию ценные сведения, вырезала попутно пять километров кабельной связи, подорвала на шоссе несколько военных машин. В одной из таких засад удалось захватить штабную машину, в которой ехали три офицера, охраняемые отделением солдат. В портфелях штабников оказались важные документы.

Такие боевые группы существовали в Бежицком, Людиновском и других батальонах.

В период формирования партизанских отрядов свыше четырех тысяч бойцов и командиров из истребительных батальонов стали партизанами. Такие батальоны, как правило, являлись костяком и опорой отрядов, их наиболее организованными и подготовленными частями. Некоторые батальоны почти в полном составе переходили на положение партизан.

Задолго до оккупации Брянска ушел в тыл врага истребительный батальон под командованием секретаря горкома партии Д. Е. Кравцова. Впоследствии батальон превратился в крупный партизанский отряд, а затем был сформирован в бригаду, в рядах которой насчитывалось около тысячи человек. Бригада уничтожила несколько тысяч фашистов.

Много славных боевых дел на счету бежицких партизан. На их боевом счету 2665 убитых гитлеровцев, 457 полицейских и власовцев, 127 пущенных под откос эшелонов с живой силой и военными грузами врага. А ведь этот сводный партизанский батальон был создан на базе Бежицкого истребительного батальона, ядро которого поначалу составляли 250 бойцов.

В ночь на 1 октября 1941 года вражеские войска, прорвав линию Брянского фронта, стремительно приближались к Орлу. Необходимых сил для защиты города не было, но сдать его без боя мы тоже не могли. Навстречу фашистам выступил отряд, спешно сформированный из истребительных батальонов и чекистов. Семьсот бойцов под командованием майора М. Н. Масанова и комиссара секретаря парткома УНКВД В. Т. Слюнина заняли между Орлом и Кромами рубеж и 3 октября вступили в неравную схватку с передовыми частями гитлеровцев.

Отряд мужественно сражался, бойцы подорвали несколько танков, уничтожили немало мотоциклов и ценою собственной жизни задержали продвижение врага. Время для организации обороны между Орлом и Мценском было выиграно. Прибывшие в этот район войска генерала Д. Д. Лелюшенко успели перегруппироваться, занять оборону и подготовиться к встрече противника.

В начале октября наши войска вели тяжелые бои на главном направлении ударных групп противника, преграждая, в частности, путь армии Гудериана на Тулу. Однако на других направлениях оборона была ослаблена или почти отсутствовала. Такое положение сложилось на рубеже Орел — Елец, где действовали подвижные части немецких войск. Подобное обстоятельство нельзя было не учитывать. В Ельце располагались многие областные организации, и надо было позаботиться о защите города.

На заседании обкома партии мы приняли решение: организовать оборону Ельца силами истребительных батальонов. Елецкие и орловские батальоны пополнились партийно-советским активом и чекистами. Командиром отряда был назначен чекист М. А. Забельский, комиссаром стал второй секретарь Орловского горкома партии Л. И. Семенихин.

Второй отряд возглавил чекист Колгушкин. Отряд был сформирован из батальонов тех районов, которые прилегали к Ельцу. Управление Народного комиссариата внутренних дел по Орловской области выдало отрядам все запасы оружия, облисполком обеспечил продовольствием. Итак, спешно отмобилизованные отряды выступили в район Новосиль-Богодуховки, создав как бы «малый фронт» на подступах к Ельцу.

Для общего руководства отрядами и координации их действий обком партии утвердил тройку в составе секретаря обкома партии И. Хрипунова, первого секретаря Елецкого горкома партии Ф. Маркова и автора этих строк. Итак, «военный совет малого фронта», ответственный за судьбу двухтысячного гражданского войска и оборону города, приступил к исполнению своих нелегких полномочий. Больше двадцати дней отряды вели бои и удерживали занятый рубеж, пока войска Брянского фронта не вышли из окружения и не взяли под защиту участок «малого фронта».

Эффективную борьбу истребительные батальоны вели с вражескими парашютистами и диверсантами. В первые дни войны Навлинский, Брасовский и Почелский батальоны ликвидировали крупный парашютный десант. Неожиданно через линию фронта прорвалась колонна гитлеровских танков. В бой вступили Погарский, Трубчевский и Унечский истребительные батальоны и немало сделали для уничтожения фашистских танков.

Немецкие разведывательные центры абвера, гестапо, службы безопасности, военно-полевой полиции стремились наводнить своей агентурой прифронтовые районы.

Это были хорошо обученные, опытные враги, и борьба с ними потребовала также особого умения, воинского искусства, высокой оперативности. Вот с этой тайной армией врага и вступили в поединок чекисты, постоянно чувствуя поддержку советских людей и их готовность к защите родной земли.

В одном из сел, примыкающих к железной дороге, поселилась эвакуированная женщина. Что ж, мало ли людей разбросала по белому свету война. Женщина как женщина. Но приходилось быть бдительными. Время! Чекисты собрали все данные об этой женщине. Оказалось, что она дочь кулака, была завербована немецкой разведкой и заброшена в советский тыл.

За шпионкой поручили следить помощникам чекистов из местных жителей. Они узнали, что Галина постоянно бывает в соседней деревеньке у другого фашистского лазутчика, скрывавшегося под видом работящего и смиренного крестьянина. Ночью лазутчик обычно прокрадывался в лес, настраивал рацию и передавал хозяевам сведения. Чекисты, разумеется, накрыли шпионов с поличным.

В начале зимы чекисты задержали пятерых советских военнослужащих, заподозрив их в дезертирстве. При допросе и проверке снаряжения задержанных обнаружили во фляжных и противогазных коробках взрывчатку и механизмы для осуществления взрывов. Диверсанты под видом красноармейцев пробирались к железнодорожной линии Елец — Верховье, Елец — Красное. Нетрудно себе представить, что бы могло случиться, если бы диверсанты дошли до железнодорожной магистрали, связывающей фронт с тылом.

Летом этого же года в районе Ельца работники госбезопасности выловили группу шпионов, имеющих радиостанцию. Радист и его напарник согласились участвовать в радиоигре с их разведцентром. Вместе с разведотделом фронта нам удалось дезинформировать противника, отвлечь его внимание от группы наших войск, готовившихся к крупной операции.

Орловская область в период оккупации явилась ареной массового партизанского и подпольного движения. Наиболее мощные партизанские силы сосредоточились в районах, ныне составляющих Брянскую область. Более сотни партизанских отрядов, насчитывающих в своих рядах свыше шестидесяти тысяч человек, вели борьбу с гитлеровскими оккупантами, вносили ощутимый вклад в дело разгрома врага.

Далеко за пределами нашей Родины известна боевая деятельность Сещинского подполья. Это им посвящен волнующий кинофильм «Вызываю огонь на себя». Мужественной борьбой, героическими подвигами прославились подпольщики-людиновцы под руководством сына потомственного рабочего Алексея Шумовцева, ставшего Героем Советского Союза.

Конечно, столь мощное партизанское и подпольное движение развивалось и крепло не стихийно. Его возглавляла областная партийная организация, его поддерживали и воодушевляли весь советский народ и правительство. Тысячи коммунистов и комсомольцев составляли цементирующую силу партизанских отрядов, являлись их боевым и надежным авангардом.

Большой вклад в организацию партизанской борьбы и подполья внесли чекисты. Под руководством обкома партии, с помощью райкомов они формировали партизанские отряды и создавали силы народного сопротивления. Для осуществления этой ответственной работы в составе управления Народного комиссариата внутренних дел по Орловской области был специально создан четвертый отдел, укомплектованный опытными чекистами. Отдел выполнил свою задачу. К моменту оккупации на территории области было сформировано 72 боеспособных партизанских отряда и 91 группа.

Сформировав и вооружив отряды, чекисты нередко становились их командирами и комиссарами. Партизанские отряды, а позднее бригады возглавляли чекисты B. И. Золотухин, П. М. Мартынов и Н. М. Сентюрин. Способными командирами отрядов оказались чекисты C. Т. Денисов и А. А. Месропов. Хорошо проявили себя в качестве комиссаров отрядов Д. А. Баздеркин и Ф. П. Каменев. Более трехсот чекистов различных подразделений органов госбезопасности находились с заданиями во вражеском тылу.

Высокие организаторские способности и воинское искусство показал в борьбе с фашистами чекист Дмитрий Васильевич Емлютин, командовавший Южной группой партизанских отрядов и бригад, насчитывавшей около тридцати тысяч бойцов и командиров. Партизанская армия, руководимая Д. В. Емлютиным и комиссаром А. Д. Бондаренко, очистила от оккупантов большую территорию и организовала в тылу врага партизанский край, площадь которого составляла около пятнадцати тысяч квадратных километров.

В партизанском крае проживало более двухсот тысяч человек, под защитой партизан находились сотни сел и деревень, в которых работали партийные и советские органы, колхозы и предприятия, учились в школах дети. Малая земля жила единым дыханием со всей страной. Партизанский край был отвоеван в тяжелых боях. В битвах за Малую землю партизаны истребили более тридцати тысяч фашистских оккупантов.

Как же могло случиться, что за спиной у врага существовала целая партизанская республика? Возможно ли такое в условиях столь беспощадной войны? Возможно! Если народ знает, за что он воюет и за кем идет. А советские люди шли за партией Ленина — испытанным в суровых боях авангардом рабоче-крестьянского государства.

В самые тяжелые для Отечества минуты коммунисты были с народом, не теряли присутствия духа, показывали примеры мужества и самопожертвования. Они находились на самых трудных участках партизанской и подпольной борьбы, несли правдивое слово партии народу и поднимали его на священную борьбу. К лету 1943 года в тылу врага работали три окружных, два городских и несколько районных подпольных комитетов партии.

К. Ф. Фирсанов (слева) и командир Брянского городского партизанского отряда Герой Советского Союза М. И. Дука. Август 1942 г., г. Елец.

Одним из беззаветно преданных и мужественных бойцов ленинской гвардии был чекист Герой Советского Союза Дмитрий Васильевич Емлютин. Война застала этого бесстрашного и волевого человека в Сураже, где он работал начальником межрайонного отдела НКГБ. Дмитрий Васильевич сразу же с головой окунулся в работу по созданию партизанских отрядов и подпольных групп.

А в начале октября 1941 года он уже находился в тылу немцев. Дмитрий Васильевич был назначен начальником оперативно-чекистской группы. Ему поручили возглавить руководство партизанскими отрядами нескольких районов Навля-Трубчевского куста. Группе предстояло связаться с отрядами, объединить разрозненные силы партизан в единый кулак, создать подпольную систему, наконец, поднять боевой дух людей. И все это в условиях оккупационного режима, в атмосфере фашистского террора и насилия.

Чекист справился с такой задачей. Руководимые им партизанские отряды в боях и походах окрепли, совершили беспримерные подвиги. В конце февраля 1942 года в селе Глинном состоялось совещание секретарей подпольных райкомов партии, чекистов и руководителей партизанских отрядов. На совещании присутствовало 58 человек. Совещание проведено по указанию обкома партии и УНКВД, а его организатором явился Дмитрий Васильевич Емлютин.

Совещание сыграло важную роль в развитии партизанского движения. Именно на нем было решено объединить группу отрядов под единым командованием.

Позже, когда партизанская борьба развернулась с небывалым размахом, по постановлению Орловского обкома партии Д. В. Емлютин 23 апреля 1942 года был назначен командиром объединенной группы партизанских отрядов южного массива Брянских лесов. Здесь во всей полноте проявились его высокие качества организатора, воспитателя и товарища.

Его боялись и ненавидели враги. Они обещали за голову чекиста крупное вознаграждение. Его любили партизаны. Его знали в лицо сотни крестьян в различных районах. К чекисту с уважением относились даже те, кого он карал именем советского закона и у кого, казалось бы, не было особых причин для благодарности.

Однажды вдвоем с проводником чекист пробирался по немецким тылам в глухое село.

Возле одной деревеньки путников неожиданно остановил прохожий:

— Дмитрий Васильевич, здравствуйте!

— Гражданин, вы, наверное, ошиблись.

— Что вы! На всю жизнь запомнил. Вы же начальник НКВД Емлютин.

Дело принимало серьезный оборот. Что за человек? Случайная встреча или провокация? Партизан поблизости нет, кругом немцы. Проводник опустил было руку в карман, но Емлютин взглядом предупредил его намерение.

— Где мы встречались?

— Судили за кое-какие грехи. Эвакуировать не стали, отпустили до особого распоряжения под расписку. Живу тут у тещи. В деревню не ходите. Немцев сегодня полно понаехало. Переждать надо ночь, а там, на зорьке, я вас выведу. Давайте в мою хату.

— Веди.

Ночь Емлютин скоротал в доме «крестника», а на рассвете тот задами да огородами вывел чекиста на глухую дорогу. Прощаясь, крестьянин спросил у Дмитрия Васильевича совета, как дальше жить, что делать.

— Бей фашистов. Теперь, брат, у нас одно дело.

С тем и расстались. Долго еще Дмитрий Васильевич шел молча в темноте, размышляя об этой встрече, о странных превратностях человеческой судьбы. Он много рисковал, этот смелый и в общем-то осторожный человек. Дело, которому теперь он отдал себя целиком, было необычным, невероятно трудным. Потому и рисковал, попадал в переделки и не однажды глядел в глаза смерти.

Как-то зимой Емлютин возвращался в штаб после утомительной поездки по отрядам. Сани еле тащились по занесенной дороге. Лошадь выдохлась, да и ездоки умаялись.

— Придется передохнуть, — сказал Дмитрий Васильевич, когда впереди показались избы хутора Каменовка. — Завернем в крайний дом.

Во дворе встретилась хозяйка с заплаканными глазами. Женщина взглянула на подъехавшую подводу с вооруженными людьми и еще пуще залилась слезами.

— Что случилось? Кто-нибудь обидел?

— Партизаны, родимый, грабят. Подчистую все вымели. Вон они пьянствуют.

Емлютин с двумя командирами кинулся в избу. За столом сидела пьяная, орущая компания. Человек пятнадцать во главе с лейтенантом. Все вооружены, в армейской форме.

— Что за люди?

— Из окружения, — отозвался пьяный голос.

— Из каких частей и почему безобразничаете?

— А ты кто такой? — поднялся лейтенант.

Дмитрий Васильевич отрекомендовался и стал урезонивать гуляк.

— Молчать! — подскочил к нему лейтенант. — Попался, большевик!

Ни Емлютин, ни его товарищи не успели даже сообразить, что произошло, как оказались связанными. Бандиты! Как глупо попались. Теперь партизаны ясно видели, что наткнулись на банду мародеров, выдававших себя за партизан.

Чекиста и партизанских командиров раздели, разули и повели по снегу к оврагу. В спину упираются дула пистолетов. Главарь банды спешит расправиться с опасными большевиками…

Дмитрия Васильевича и его спутников спасла случайность. На хутор заглянула партизанская разведывательная группа, она-то и предотвратила убийство. Часть бандитов разведчики перестреляли, а «лейтенанта» и еще нескольких подонков взяли живыми. Все они оказались провокаторами и предателями, из которых немцы создали лжепартизанский отряд.

Все, кто знал Емлютина, кто жил и работал с чекистом, видели в этом человеке воплощение лучших качеств коммуниста, патриота. Он многое знал и умел, его прямота, простота и необыкновенная выдержка подкупали окружающих. К нему всегда тянулись люди.

Конечно, таких преданных людей, верных ленинцев немало работало в немецком тылу. Именно они поднимали на борьбу массы, возглавляли ее, личным примером, воодушевляли товарищей на подвиги.

В партизанских отрядах, среди подпольщиков, в чекистских группах, было много молодых патриотов, комсомольцев, которые под руководством опытных партийных работников учились мужеству борьбы, воспитывали в себе лучшие качества бойцов, росли смелыми сынами и дочерьми родной земли.

В партизанском крае среди разведчиков громкую славу и бессмертие обрела комсомолка Валя Сафронова. До войны Валя работала в сберкассе. Малоразговорчивая наблюдательная девушка была зачислена в одно из партизанских формирований и в первые же месяцы войны оказалась с отрядом за линией фронта. Всю необходимую подготовку разведчица прошла под наблюдением опытных чекистов.

По заданиям чекистов Валя несколько раз проникала в оккупированный Брянск для связи с подпольщиками. В мороз, в слякоть, при любых условиях комсомолка точно выполняла поручения. Девушкой заинтересовалась фашистская разведка. Начальник русской тайной полиций Брянска Жуковский и начальник отдела штаба по борьбе с партизанами капитан фон Крюгер поставили на ноги всех сотрудников, но разведчица оставалась неуловимой.

В марте 1942 года в отряде вышла из строя радиостанция. Разведданные накапливались, а передать их не было возможности. Что делать? Выбор пал на разведчиков. Валя добровольно вызвалась перейти линию фронта.

На передовой Сафронова попала в перестрелку и была тяжело ранена. С этого момента здоровье разведчицы сильно пошатнулось. Комсомолка рвалась к партизанам, но болезнь вновь и вновь бросала ее на госпитальную койку. Последний раз она не выдержала и сбежала из госпиталя.

Разведчица почти добралась до отряда, но в одной из деревенек попала ночью в облаву. Валентина, уходя, долго отстреливалась, но была окружена и геройски погибла в неравной схватке. Посмертно Валентине Ивановне Сафроновой присвоили звание Героя Советского Союза.

Наше управление по решению обкома партии организовало специальную школу пожарников. Все, кто не был посвящен в подробности этого дела, считали, что в школе готовятся кадры местной противовоздушной обороны, специалисты по тушению зажигательных бомб. В действительности же школа готовила инструкторов подрывного дела, специалистов-подрывников, разведчиков, связных и радисток для партизанских отрядов.

Начальником школы был секретарь Орловского горкома партии И. Н. Ларичев, заведующим учебной частью являлся чекист Г. М. Брянцев. Чекисты комплектовали школу курсантами, преподавали спецдисциплины. В школу отбирались передовые рабочие, служащие и колхозники, коммунисты и комсомольцы, самые надежные люди.

Первый выпуск школы состоялся 15 августа 1941 года. Ее филиал на первых порах находился в окрестностях Брянска, а затем, когда Орел и Брянск оказались занятыми врагом, школа перебазировалась в город Задонск. За время своего существования школа подготовила 2339 специалистов различного профиля.

Общеизвестно, что вывод из строя важнейших коммуникаций врага очень эффективно сказывается не только на его экономическом потенциале, но и на моральном состоянии. Танковый или пехотный полк, скажем, на полях сражений представляет грозную силу. Но этот же полк, следующий к фронту, может быть уничтожен небольшой группой подрывников-минеров. Поэтому «рельсовой войне» мы придавали особое значение.

За два года борьбы партизаны и подпольщики Орловщины пустили под откос 841 эшелон с живой силой и военными грузами противника. Массовое разрушение железнодорожных магистралей одновременно на больших участках не прекращалось ни на день и ни на час. Только за одну ночь 8 апреля 1942 года на разрушение железнодорожного полотна вышло сто разведывательно-диверсионных групп.

На двадцатикилометровом участке дороги было осуществлено семьдесят взрывов. Врагу был нанесен огромный ущерб.

Многие выпускники «школы пожарников» стали подлинными мастерами подрывного дела. Партизанский минер Алексей Иванович Ижукин пустил под откос одиннадцать эшелонов, подорвал девять железнодорожных мостов. Именно он технически подготовил и осуществил взрыв на крупном Навлинском железнодорожном мосту. За проведение этих и других операций минеру было присвоено звание Героя Советского Союза.

Навечно осталось в памяти народной имя партизана Александра Измайлова из отряда имени Виноградова. Однажды он вышел на минирование железнодорожного полотна, но установить мину не успел. Прямо на него шел эшелон с танками. И, чтобы не пропустить эшелон к фронту, Александр бросился с миной и толовыми шашками под паровоз.

Некоторые боевые операции партизан, характерные особой дерзостью и значительностью, не забываются и сегодня не только нами, партизанами, чекистами, и нашими друзьями, но даже недругами и врагами. Об одной из таких операций по уничтожению Синего моста через Десну в районе Выгоничи мне хочется рассказать поподробнее.

…Далеко слышны в ночи шаги часовых. Цок, цок, цок! Положив руки на автомат, немцы медленно расхаживают по пролетам моста. Подмораживает, с севера тянет легкий ветерок. Издалека донесся гул поезда. Вырвавшись из-за поворота, паровоз коротко дудукнул, высветил прожектором стальные сплетения ферм, змейки рельсов и загрохотал над рекой. На фоне звездного мартовского неба проплыли хищные силуэты танков и пушек. На восток!

Из прибрежной тьмы гитлеровский состав проводили десятки настороженных глаз. Наконец перестук колес смолк, и над холодной Десной в тишине опять мерно зацокали кованые подошвы охраны.

— Пора! — раздалась приглушенная команда под насыпью. Призрачные тени скользнули к мосту, слились с ажурными конструкциями и, словно привидения, пропали во мгле.

Одна из ударных групп быстро сняла часовых, охраняющих мост, а вторая группа окружила казарму гарнизона и открыла по ней огонь. Фашисты выбегали на улицу, но тут же падали сраженные. Сто сорок немецких солдат и офицеров отвоевались.

Считанные минуты истекали. Темные фигуры людей одна за другой скатывались с насыпи и исчезали в ночи. На мосту остались заложенные восемьсот килограммов взрывчатки.

— Огонь! — подал еще одну команду все тот же приглушенный голос.

Яркая вспышка на мгновение осветила берега Десны. Вслед за ней раздался оглушительный взрыв. Черные арки моста будто встали на дыбы, и все потонуло в грохоте и дыму. Трехсотметрового моста как и не существовало.

Гитлеровское командование было взбешено, узнав об очередной диверсии орловских партизан. Недобитый генерал Герман Теске в своих мемуарах вспоминает об этом дерзком налете на стратегической важности мост и удивляется, как могло случиться, что этот усиленно охраняемый объект в самом центре расположения немецких войск оказался взорванным партизанами в ночь на 8 марта 1943 года.

Военные стратеги фашистской армии этому мосту придавали особо важное значение. Через него проходила железнодорожная магистраль Брянск — Гомель, по которой непрерывным потоком шли поезда с вооружением и живой силой для войск группы «Центр». Линия давала возможность маневрировать войсками и вести подготовку новых операций. Понятно, что мост немцы берегли как зеницу ока.

Советское командование и руководители партизанского движения, естественно, тоже очень интересовались мостом. Наконец было принято решение о его уничтожении. В район реки Десны скрытно перебросили более полутора тысяч партизан. Возглавил операцию Герой Советского Союза Михаил Павлович Ромашин.

Операция была всесторонне продумана и тщательно подготовлена. Самые ответственные и сложные моменты диверсии были отрепетированы в условиях, близких к боевой обстановке. Группа подрывников была подобрана из тех, кто прошел специальный курс обучения в той же самой «школе пожарников». Вся операция по взрыву моста и уничтожению охранного гарнизона заняла полчаса.

Нетрудно себе представить, чего стоил этот взрыв гитлеровцам. Крупнейшая армейская группа «Центр» на месяц осталась без важнейшей транспортной коммуникации.

Боевые действия партизан, подпольщиков и разведчиков в тылу врага на территории Орловской области с каждым днем наносили ощутимый урон фашистам, парализовали переброску войск и вооружения к фронту, сковывали инициативу оккупационных властей в установлении «нового порядка» на захваченной земле. Силы народных мстителей росли, их сопротивление врагу стало настолько значительным, что гитлеровское командование начало всерьез считаться с партизанской армией.

Борьба в партизанском крае принимала невиданный размах. Партизаны контролировали огромные территории, восстанавливали советские органы, держали в страхе полицию и отвлекали на себя значительные силы противника. Малая земля сражалась, Малая земля была частью великой Родины, она жестоко отплачивала врагу за принесенные ей бедствия.

Гитлеровское командование даже в самые ответственные моменты боевых действий вынуждено было снимать с фронта дивизии и бросать их против партизан. В феврале 1942 года, в период наступления Брянского и Западного фронтов, командующий немецкими армиями группы «Центр» бросил четыре дивизии на подавление орловско-брянских партизанских отрядов. Маловато! Через некоторое время Клюге запросил у Гитлера еще три дивизии. Крепкий орешек попался!

Ни танки, ни авиация, ни карательные экспедиции врага не могли заглушить силу народного гнева. Сожженные села мстили, развалины стреляли, смерть поджидала убийц за каждым углом.

На арену борьбы вышли подпольщики. В начале ноября 1941 года в самом центре Орла грохнул колоссальной мощности взрыв. В окнах ближних домов выбило стекла, зарево пожара осветило ночной город. От крупнейшего ресторана и гостиницы «Коммуналь» остались одни развалины. Под ними нашли могилу полтораста немецких офицеров. Пирушка кончилась панихидой!

— Перевернуть весь город! — металось взбешенное гестапо. — Найти передатчик, уничтожать большевистское подполье!

Фашистские ищейки сбились с ног. Они действительно перевернули все вверх дном, устроили массовые облавы и обыски. А передатчик стучал как ни в чем не бывало: точка-тире-точка-тире…

Через несколько дней на воздух взлетело еще одно многоэтажное здание на улице Комсомольской. Подпольщики подорвали военный штаб. Гестапо метало громы и молнии, а чья-то смелая рука регулярно посылала в эфир бесстрастные тире и точки, отдававшиеся эхом взрывов и выстрелов.

Так и не догадались гестаповцы заглянуть в подвал по соседству со штабов военной связи. В нем ютились бывший слесарь завода Петр Пальчиков и его «племянница» Зина Степанова.

Ну кто мог предположить, что эти тихие и незаметные люди, живущие в самом логове врага, были искусными конспираторами и грозными подпольщиками, наводившими страх на оккупантов! Разумеется, Петр и Зина работали не вдвоем. Для сбора данных, ведения разведки нужна организация. Петру помогали жена Прасковья, брат Михаил и много других патриотов. Подполье просуществовало до самого освобождения Орла. И все эти годы в назначенный час радистка аккуратно выходила на связь с Москвой.

С приходом в Орел фашистов в селе Протасове, что рядом с областным центром, появился сапожник. Открыл «дело», зарекомендовал себя благонадежным человеком. Так с помощью чекистов орловский рабочий Александр Михайлович Баринов переквалифицировался в сапожника.

Новоявленный кустарь вошел в доверие к старосте, был почтителен к новым властям, а сам тайно сколачивал группу подпольщиков. Скоро подпольщики заявили о себе крупными диверсиями и боевыми делами.

В Орле работала сильная группа комсомольского подполья. Широко известна героическая деятельность военных врачей и всего медицинского персонала так называемой русской больницы. Это был самый настоящий подпольный госпиталь для советских воинов, раненных на полях сражений и лечившихся в больнице нелегально. Только в день освобождения города врачи передали советскому командованию более двухсот спасенных солдат и офицеров.

Партизанам, чекистам и подпольщикам приходилось бороться в невероятно тяжелых условиях вражеского тыла. Враг был силен и жесток. Он умел воевать и знал свое черное дело. Немцы привлекли на службу огромную армию отщепенцев из русских эмигрантов, уцелевших белогвардейцев, предателей. Вся эта свора лакеев маскировалась под советских людей, усердно служила хозяевам. С ними у партизан разговор тоже был короткий.

Летом 1942 года разведка органов государственной безопасности донесла, что в Брянск прибыл высокопоставленный чиновник из штаба так называемой Русской освободительной армии. Назначен руководителем строительства оборонительных укреплений.

Чиновник оказался бывшим полковником Красной Армии. Изменник! В тыл немцев понеслась радиошифровка о том, чтобы предателем занялся чекист Суровягин.

Василий Иванович раскинул сети, установил за чиновником наблюдение и через несколько дней был в курсе всех дел фашистского прислужника. Попутно выяснилось, что он безуспешно ухаживает за одной привлекательной женщиной. Чем не момент! Чекисты познакомились с женщиной и спустя некоторое время дали ей понять, что ее поклонник кое-кого интересует. Не может ли она помочь?

Нина поняла намек чекистов, однако поначалу слышать ни о чем не хотела. Опасно! Но после уговоров и убеждений наконец осознала всю серьезность своей новой миссии.

— Хорошо, давайте попробуем!

Теперь Нина не избегает встреч с ухажером, она благосклонно относится к некоторым его вольностям и наконец даже соглашается на заманчивое свидание где-нибудь в укромном местечке.

Свидание состоялось. На одной из глухих тропинок чекисты в два счета связали ухажера. Партизанская тачанка мигом доставила его в лес, а затем предателя на самолете отправили в Москву.

Борьба с фашизмом показала невиданный героизм советских людей, вскрыла новые качества человека, воспитанного социалистическим обществом, партией коммунистов. Несчастья и лишения еще теснее сплотили народы, показали нерушимые связи братства и неоценимые преимущества рабоче-крестьянского государства перед лицом врагов свободы. Советский человек знал, что его спасение в борьбе, и потому не задумываясь брался за оружие.

Тайная война, развернувшаяся в немецком тылу, была трудным испытанием для чекистов. И они это испытание с честью выдержали. Гитлеровская разведка настойчиво пыталась заслать в партизанские отряды и подпольные группы своих агентов, в планы которых входило убийство командиров, секретарей подпольных райкомов партии, дезорганизация партизанских рядов и многие другие диверсионные задания.

Чекисты противопоставляли действиям фашистской разведки свои методы работы, свои контрдействия и успешно обезвреживали вражескую агентуру. Четыреста пятьдесят немецких лазутчиков и шпионов были обезврежены чекистами области во вражеском тылу. Советские разведчики сумели не только отразить натиск фашистской агентуры, но и проникнуть в разведывательные и карательные органы врага, раскрыть многие его замыслы, наконец, распропагандировать многих из тех, кто служил у противника. При содействии и под влиянием чекистов к партизанам перешло более четырех тысяч бывших полицейских и власовцев. Целые гарнизоны, случалось, отказывались служить фашистам и в полном составе прибывали к партизанам.

В мае 1943 года гитлеровское командование подготовило наступление на Орловско-Курской дуге. Но тылы, тылы… Немцы не могли не считаться с огромной армией партизан, готовых в любой момент нанести удар в спину. Берлин приказал: уничтожить «лесных бандитов», очистить тылы от партизан.

В помощь трем немецким дивизиям и венгерскому армейскому корпусу в партизанский край были стянуты 4-я танковая, 7-я, 292-я и 113-я пехотные дивизии, 47-й и 57-й отдельные охранные полки. Около пятидесяти тысяч солдат! По замыслам фашистских генералов партизанскую армию намечалось прижать к Десне и полностью разгромить.

Потянулись тревожные дни. Областной комитет партии, штаб партизанского движения, управление НКВД беспокоились за судьбу народных мстителей, внимательно следили за развитием событий. Для руководства и координации действий партизан в немецкий тыл была заброшена группа опытных офицеров и чекистов во главе с заместителем начальника Орловского штаба партизанского движения А. П. Горшковым.

Кольцо окружения сжималось. Командиры мучительно искали выход. Что предпринять? Оборона или прорыв? На совещании командиров, комиссаров, секретарей райкомов партии и председателей райисполкомов партизанского края пришли к единому мнению: только прорыв.

…Рассвет. Тихая июньская ночь расставалась с сонными дубравами. Теплынь, посходили с ума соловьи. Слушать бы, радоваться бы, любить бы! Но лица хмуры, напряжены. Людской поток, размеренный и грозный, течет под прикрытием зелени. И кажется, нет ему конца.

Многотысячная лавина партизан сосредоточивалась на исходных позициях. Казалось, невозможно такую силу провести бесшумно и незаметно, но она ничем не выдала себя. Она собралась для решительного удара и только ждала заветной минуты.

Вперед ушли пластуны. Сотни сильных и смелых парней огибают расположение фашистов, крадутся к часовым. И вот уже где-то слышатся вопли врага, заговорили пулеметы, заухала партизанская артиллерия. Лавина хлынула за первым ручейком. Это рванулись силы прорыва — бригады «За Родину» и «Власть Советов».

— Ура-а-а!

Огонь, хрип, топот. Все завертелось и перемешалось. Но инициатива на стороне партизан, фашисты опрокинуты. Удар был настолько неожиданным, что гитлеровцы побросали пушки, дымящиеся кухни, мундиры и — кто куда. Кольцо прорвано!

Партизаны выскользнули из опасной петли в образовавшийся коридор и ударили противника с тыла. Жестокий это был бой. Три с лишним тысячи убитых фашистов, еще больше раненых. Большие потери понесли и партизаны.

Но армия была спасена, партизанское движение разрасталось, крепло. Снова и снова над привольными дубравами, партизанского края гремели выстрелы, вздымались веера взрывов, и никогда не смолкала полюбившаяся всем песня «Шумел сурово Брянский лес». Песня о счастье, о родной земле, на которой бушевал пожар войны, о бесстрашных народных мстителях — партизанах.

 

Герой Советского Союза И. Кузнецов

ДЗЕРЖИНЦЫ СТОЯЛИ НАСМЕРТЬ

Рано утром в расположение батареи, которой я командовал, приехал генерал Киселев, наш комдив. Мне не раз приходилось встречаться с ним, но таким, как сегодня, видел его впервые. Крупная, всегда подтянутая фигура заметно сутулилась, под глазами круги, лицо осунулось. Вторую неделю наша дивизия вела тяжелые бои за Северный Кавказ.

Генерал обошел позицию. Наша батарея — это два взвода автоматчиков, четыре танка Т-60, столько же «сорокапяток» и два пулемета. Впереди, в полукилометре, затаился Гизель, сильно укрепленный опорный пункт частей СС. Артиллерийские обстрелы следовали один за другим.

Гитлеровцы вначале рассчитывали подавить огнем батарею, создав коридор для выхода к нашим частям в тыл, к Орджоникидзе. От города открывался прямой путь на Грозный, на Военно-Грузинскую дорогу. А там, в горах, находилась их отборная дивизия «Эдельвейс».

Но мы держались.

— Слушай, Кузнецов, — заговорил генерал, — хозяйство твое невелико, но надо выстоять. Немец бросит на вас танки, пехоту — все бросит. Помочь сейчас ничем не могу. Понимаешь? Словом, соберите коммунистов, комсомольцев, разъясните обстановку. — Он остановился в раздумье и твердо добавил: — Верю, выстоите. Не напрасно дивизия носит имя Феликса Дзержинского, верю в вас…

На позиции было тихо. Артиллеристы спокойно хлопотали у орудий. Я невольно подумал: «Привыкают люди и к войне». Сколько боев позади — Мценск, Ясная Поляна, Тула, Москва.

— Тишина-то какая, — осторожно ставя ящик снарядов, произнес рядом боец Поздеев. — Аж в ушах звенит.

— Затишье-то знаешь к чему бывает? — многозначительно сказал Андрющенко, старательно протиравший лафет «сорокапятки».

Старшина Андрющенко был призван в Красную Армию еще до войны. Попал в войска НКВД, на фронте с первого дня и давно отвык от домашнего уюта. Но всякий раз, когда Поздеев оказывался рядом, старшина почему-то вспоминал родную Украину, маленькую хату на краю села, родных. Спокойный, уравновешенный Поздеев располагал к таким беседам.

— Затишье, понятно, бывает разное, — не стал возражать Поздеев. — Помню, возвращался я с гражданской к себе на Волгу, подхожу к дому, а меня встречает такая же глухота. Травинка не шелохнется. От голода почти вся деревня вымерла. — Его голос дрогнул. — И мои тоже… Но жизнь есть жизнь. — Он отряхнул запачканный ватник, закурил и, пыхнув дымом, добавил: — А вот когда моя Анастасия собиралась подарить мне сына, я целый день не находил себе места, вокруг дома ходил. А потом Андрюшка как закричит, меня подстегнуло словно… Сейчас сынок под Ленинградом. Воюет…

И. Л. Кузнецов. Фото 1951 г.

Я шел от орудия к орудию, перебрасывался фразой-другой с бойцами, и с каждой минутой ощущение тревоги рассеивалось. Люди были уверены в себе, спокойны. Выстоят.

Погода портилась. Небо затянуло тучами. Накрапывал мелкий ноябрьский дождь. Это неплохо. «Мессеры» не налетят.

Гитлеровцы открыли огонь ровно в полдень. Из тяжелых минометов. Под ногами заходила земля. Взрывы вскидывали вверх редкие деревья, осколки косили кустарник.

Потом поползли танки, за ними — пехота.

Мы молчали. Все уже заняли свои места. Артиллерийские расчеты выбрали себе цель. Пехота врага — под прицелом пулеметов и автоматчиков, занявших позиции чуть впереди.

Рядом тяжело ухнул взрыв: вражеские танки начали пристрелку. Но батарея молчит. Танки все ближе. Ближе.

— Огонь!

Головная машина со свастикой закрутилась на месте, задымила.

На батарее бушует смерч. Замолкло одно орудие: смертельно ранен наводчик Саша Аненков. К орудию бросился секретарь комсомольского бюро батареи Николай Сергеев.

И вновь расчет вступает в бой. Но время упущено. Прямо на него несется стальная махина. Успеют ли? Машина со свастикой на борту уже у наших окопов.

Кто-то метнул связку гранат. Танк крутнулся на одной гусенице. Поздеев выстрелил из пушки в хищный изгиб креста. Загорелась еще одна вражеская машина.

Танки не выдержали и повернули. Пехота тоже откатилась под нашим огнем.

И снова тихо.

— Комбат! Комбат! — окликают меня.

Я стою у разбитого орудия, оглушенный боем. В виски глухо ударяет кровь.

— Отошли, товарищ старший лейтенант, можно перекурить. — Поздеев протягивает мне кисет и устало улыбается.

Но некогда радоваться успеху. Опять атака. Опять ползут на нашу позицию фашистские танки.

— Огонь!

Орудия стреляют в упор. Загорелся вражеский танк. Другой решил обойти его. Расчет Андрющенко заставил вздрогнуть машину. Из другого орудия ее окончательно «прописали» на месте.

Под прикрытием танков на батарею рвалась фашистская пехота. Осмелели.

— Картечью — огонь!

Гитлеровцы упорно лезли вперед. В окопах завязалась рукопашная. У пушек остались лишь наводчики, остальные бросились товарищам на помощь. Все, кто мог держать в руках винтовку, были уже в окопах. А фашисты все лезли и лезли, не считаясь с потерями.

— Коммунисты, комсомольцы, дзержинцы, за мной! — крикнул парторг батареи Артюха.

Он выскочил из окопа и, размахивая пистолетом, бросился вперед. Батарейцы кинулись за ним.

— Ура! — Над окопами пронесся боевой клич. — За Родину! За Родину!

Мы отбили атаку. Потом еще несколько. Батарея поредела. Погиб Поздеев.

Но и у немцев силы, очевидно, иссякли. Вечером атаки стали реже. Но прекратились они только под утро.

— Слушай, Кузнецов, — позвонил мне комдив, — передай всему составу батареи большое спасибо. Я знал, что не дрогнете. Буду ходатайствовать перед командованием о награждении твоих дзержинцев. Подготовь список, никого не забудь.

— Не забудем, товарищ генерал! Не можем забыть…

Начинался новый ратный день. До перелома войны оставались считанные месяцы. До победы — три трудных года.

 

Старший лейтенант в отставке М. Гришин

НЕ ПОДКАЧАЙ, «МАКСИМ»!

Наверно, у каждого, кто прошел войну, в память навечно врезались события, дни, когда жизнь твоя и товарищей висела на волоске. Для меня особенно памятен один эпизод на Северо-Западном фронте.

Стоял октябрь 1942 года. Полк, в который я был направлен как сотрудник контрразведки, находился под городом Демянском Новгородской области и вместе с другими частями держал в окружении большую группировку немцев. Держать-то мы их держали, но и самим приходилось нелегко. Распутица, кругом болота, леса, с боеприпасами и продовольствием зачастую было туго. Вся надежда на «воздушных извозчиков». Прилетит ночью тихоходный «У-2», вертится в потемках над позициями. Иной весельчак выключит мотор и кричит сверху: «Леший вас тут, что ли, попрятал? Покажите хоть, куда сухари сбросить».

Гитлеровцы стремились во что бы то ни стало вырваться из окружения. Об этом мы знали не только из данных разведки и показаний пленных. Почти каждый день немцы предпринимали атаки. И однажды они прорвали оборону на участке соседнего полка.

Командный пункт полка находился неподалеку от переднего края. Впереди, метрах в пятистах, кустарник, а дальше ровная, как стол, большая поляна. В этот кустарник и просочились фашисты. А оттуда — в атаку на КП.

Я пришел туда в разгар боя. Слышу, окликает меня комиссар полка Бобков:

— Старший лейтенант! Давай скорее сюда!

Подбегаю, он мне говорит:

— Пулемет знаешь? — и показывает на «максим».

— Конечно, товарищ комиссар.

— Ложись за него.

М. А. Гришин. Фото 1945 г.

В это время на позиции разорвалось несколько снарядов. Защитников КП осталось совсем мало. А немцы идут. «Максим» наш бьет очередями, но… мимо. Бегут фашисты во весь рост, палят из автоматов.

Подполз я к пулемету. Лег за первого номера, пытаюсь наспех понять, в чем причина. На ощупь проверил механизм наводки и добрым словом вспомнил старшину, который учил нас, молодых пограничников, закрыв глаза, разбирать и собирать пулемет. Погранзастава у нас, надо сказать, была особая. На ней когда-то писатель Николай Островский служил. Ну и мы, понятно, этим страшно гордились.

Словом, поправил я прицел, дал очередь, другую, третью. Вижу, не промахнулся. Цепь фашистская поредела сразу, враги откатились.

— Давай ленту! — кричу напарнику.

Только вставили новую ленту — из кустарника снова повалили немцы. Одна цепь, другая. Подкрепление к ним, наверно, подошло. А нас всего ничего. Был взвод охраны, да и от того осталось меньше половины. Вся надежда на пулемет. Вцепился я в ручки и, как живому, шепчу:

— Не подкачай, «максим», не подкачай!

Не подвел нас «максим». Лезут фрицы недуром, едва успеваем ленты менять. Атакам уж и счет потеряли. Откатятся гады в кустарник и снова лезут. Как саранча, по трупам, под пули.

Прошло не знаю сколько времени, начали бить по нас из пушки. Снаряды все ближе. Чувствуется: направляет кто-то огонь.

Пригляделся в бинокль: корректировщик на дереве сидит. «Ах ты, сволочь» — думаю. Навел «максима» и по дереву. Упал корректировщик, и огонь прекратился.

Жарким выдался тот октябрьский день. С горсткой бойцов и «максимом» отстояли мы тогда командный пункт — небольшой клочок нашей родной земли… Уже в госпитале, после ранения, мне вручили за этот бой орден Красного Знамени.

 

Полковник в отставке В. Кочетков

ДРУЗЬЯ МОИ, ПАРТИЗАНЫ

В конце мая 1942 года мы прощались с Москвой. Наш путь лежал во вражеский тыл. Было грустно и немного тревожно. У многих в столице оставались семьи, впереди ожидала трудная и опасная работа.

Над линией фронта нас обнаружили фашистские истребители, по сторонам от самолета засверкали трассирующие пули. Я невольно посмотрел на товарищем. Они были напряжены, крепко сжимали в руках оружие, но страха, казалось, не испытывали. Надежные, верные помощники: Иван Бабахин, Василий Левшун, Григорий Николайчук, радисты Андриевский и Горбунцов…

Вдруг самолет накренился и нас вжало в сиденья. С земли ударили ярко-голубые, режущие глаза лучи прожекторов, полыхнули разрывы зенитных снарядов. Спасло мастерство пилотов. Но, скрываясь в темноте и плотных облаках, летчики несколько уклонились от заданного курса. В Пинских болотах мы оказались только глубокой ночью. Утопили парашюты. Увязая в тине, с трудом выбрались на небольшой, относительно сухой кусочек земли.

Потревоженное болото чавкало, дышало смрадом. Над топкими просторами стояла туманная дымка, одолевали комары. Они забивались в уши и нос, залепляли лицо. Соблюдая осторожность, по очереди разделись, выжали одежду и, как смогли, привели себя в порядок.

Первый рассвет во вражеском тылу мы встречали на неприметном болотном островке. Тишину нарушил испуганный крик журавля. Потом в неверном свете раннего утра мы заметили человека. Легко перескакивая с кочки на кочку, нагибаясь к самой воде, он, казалось, принюхивался к нашим следам. Мы притихли, приготовили оружие. Когда неизвестный ступил на островок, его задержали. Перед нами стоял крупный широкогрудый мужчина с армейской сумкой через плечо. На потном бородатом лице — испуг. Неизвестный сбивчиво стал объяснять, что он местный знахарь, в этом болоте собирает лечебные травы. В сумке его оказались две пачки махорки, кусок сливочного масла и краюха ароматного хлеба.

Слишком роскошный по тому времени завтрак «знахаря» насторожил меня. Окончательно наш «гость» был разоблачен после того, как в его засаленном картузе мы обнаружили пропуск немецкой комендатуры местечка Хойники и удостоверение полицейского.

Полицай рассказал, что в Хойниках засекли появление нашего самолета. Во все районы немцы тут же направили разведчиков. Одним из них был этот полицай. Предателя пришлось ликвидировать.

Уточнив свои координаты, мы отправили в центр первую радиограмму. В ответ получили указание следовать по заданному маршруту на Украину.

Далекий и нелегкий путь лежал через леса, болота. По возможности мы заходили в села, ликвидировали мелкие группы фашистов, карали предателей, рассказывали людям о Красной Армии, о Москве, о патриотических делах по ту сторону фронта. На беседу обычно приходили все от мала до велика. Волнующее слово правды вселяло в людей надежду на скорое избавление от фашистского ига. Не забывали мы и о разведке. Ежедневно по рации передавали в центр информацию.

Двухсоткилометровый рейд на Украину подходил к концу. Мы форсировали реку Припять и вышли в Чернобыльский район Киевской области. Центр передал приказ подготовить базу для приемки другой десантной оперативной группы разведчиков. Через несколько дней мы доложили, что база готова и располагается в лесу, в районе железнодорожной станции Толстый Лес, между Овручем и Черниговом.

Несколько дней прошло в ожидании. Потом радист Горбунцов принес радиограмму: «Встречайте». В назначенный час ночью на базе загорелись сигнальные костры. Мы приняли несколько десантных групп разведчиков. С одной из первых прилетел командир опергруппы Дмитрий Николаевич Медведев.

Эта встреча мне запомнилась особо. Представьте себе партизанский лагерь, приглушенные голоса, дозоры, напряженность обстановки, постоянную готовность людей вступить в бой и… непринужденно, беззаботно шагающего человека. Я знал, что это не бравада. С Медведевым меня связывала многолетняя работа в ЧК на Украине еще в двадцатые годы. Дмитрий Николаевич активно боролся с врагами Советской власти на Екатеринославщине (ныне Днепропетровская область), участвовал в ликвидации белогвардейских банд, вскрывал и обезвреживал агентуру иностранных разведок.

— Дмитрий Николаевич! — закричал я, забыв о всякой осторожности.

Медведев не сразу узнал меня, хотя и был предупрежден, что принимать его опергруппу в тылу врага будет его бывший сослуживец Кочетков. С отросшей бородой, в форме железнодорожника я мало походил на того молодого человека, с которым он обычно встречался на оперативных совещаниях.

Нам было о чем поговорить в ту ночь. Лагерь спал, неслышно ходили вокруг часовые, а мы сидели в палатке, вспоминали прошлое, обсуждали наши задачи. Медведев рассказывал о своих рейдах в тылу врага на Брянщине. У него в этом отношении был уже немалый опыт.

Узнал я и причину появления его опергруппы на нашей базе. Для разведывательно-боевых действий ей отводился район Ровенской области, где гитлеровское командование и оккупационные власти создали свой военный и административный центр Украины. Первая группа разведчиков вскоре после приземления в тылу врага была обнаружена и вся погибла. Вторая, выброшенная вслед за первой, не дала даже знать о приземлении.

В этой обстановке центр решил, что рисковать дальше нельзя, сначала нужно подготовить базу.

Вскоре в районе станции Толстый Лес собралась основная часть оперативной группы «Победители», которой командовал Медведев. Однажды в беседе Дмитрий Николаевич предложил мне объединить наши две самостоятельные группы в разведывательный отряд. Я не возражал. Задача у нас была одна — разведка. О своем решении мы сообщили в Москву. С нашим предложением центр согласился. Так из двух опергрупп образовался отряд под командованием Д. Н. Медведева.

Переброска разведчиков по воздуху на нашу базу заняла несколько дней. Гитлеровцы, естественно, засекли появление советских самолетов, и наши разведчики все чаще и чаще приносили сведения о нервозности в окрестных немецких гарнизонах. Нам не было расчета вступать сразу в бой, и мы приняли все меры предосторожности, чтобы не раскрыть базу. После того как прибыли последние группы и отряд по приказу центра направился в западные области Украины, нам пришлось принять боевое крещение.

Рано утром в тумане группа наших разведчиков во главе с чекистом Костей Постаноговым и Анатолием Капчинским, известным рекордсменом по конькобежному спорту, столкнулась с фашистским карательным отрядом. Громким эхом донеслись пулеметно-автоматные очереди и взрывы гранат.

— В ружье! — спокойно и властно скомандовал Медведев.

Направив на помощь разведчикам группу партизан под командованием комиссара отряда чекиста Сергея Трофимовича Стехова, Дмитрий Николаевич распорядился об охране радиоимущества, приказал врачу Цесарскому подготовиться к приему раненых. Через несколько минут связные доложили, что гитлеровцы пытаются обойти стоянку партизан на левом фланге. Медведев повернулся ко мне.

— Виктор Васильевич! Бери группу и прикрой левый фланг. Учти, у них там действуют «кукушки». — Пристально посмотрел мне в глаза и спросил: — Волнуешься?

— Волнуюсь, — признался я.

— А ты спокойнее, — по-отечески просто сказал Медведев. — Веди бойцов. — И, обращаясь к партизанам, закончил: — Вперед, товарищи! Смерть фашистским оккупантам!

Партизаны бросились в атаку. Гитлеровцы в этом бою были разгромлены и уничтожены. Но и мы понесли тяжелую потерю. Погиб наш общий любимец Анатолий Капчинский, разрывной пулей был тяжело ранен чекист Костя Постаногов. Несколько бойцов получили легкие ранения.

Встреча партизан отряда «Победители». На снимке — В. Г. Семенов, В. К. Довгер, В. В. Кочетков, Н. В. Струтинский. Сентябрь 1982 г.

Такой был наш первый бой. Главной задачей, поставленной перед нашим отрядом, оставалась разведка — трудная и опасная работа, успех которой зависел от каждого разведчика и всего отряда в целом. И тут нельзя умолчать об искусстве руководства разведывательными, боевыми и пропагандистскими действиями отряда его командира Дмитрия Николаевича Медведева и комиссара Сергея Трофимовича Стехова. В самой трудной обстановке они не теряли присутствия духа. Находили выход из сложнейшей ситуации, словом ободряли бойцов. Благодаря им отряд успешно справлялся со своими задачами, поддерживал тесную связь с местным населением.

Организацией разведывательной работы и самой разведкой в Ровенской области занимались чекисты Николай Кузнецов, Федор Пашун, Владимир Фролов, Александр Лукин и другие. Чекистам-разведчикам, их добровольным помощникам удалось проникнуть во многие оккупационные фашистские организации. Они добыли немало важных сведений, ежедневно и ежечасно рискуя жизнью.

Обо всем этом ярко и правдиво рассказано Дмитрием Николаевичем Медведевым в его замечательных произведениях «Это было под Ровно» и «Сильные духом». Написанные кровью сердца, эти книги воскрешают тяжелые для нашей Родины дни, повествуют о поистине легендарных подвигах советских людей, вызывая у молодого поколения гордость за своих отцов и матерей, стремление быть достойными наследниками боевой славы.

Но далеко не всегда нам, чекистам, приходилось заниматься только разведывательной работой. Нередко приходилось вступать в открытую схватку с врагом. Наш небольшой десантный отряд изо дня в день рос за счет местного населения и бежавших из плена солдат и офицеров Советской Армии.

Нельзя забывать, что жители западных областей Украины находились в годы войны под двойным гнетом. Фашистские оккупанты вешали и расстреливали людей по малейшему подозрению в связи с советскими партизанами, сжигали целые деревни. Не отставали в зверствах от гитлеровцев и украинские националисты всех мастей: бендеровцы, бульбовцы, мельниковцы и другое бандитское отребье.

Не всякий человек в такой обстановке решался помогать народным мстителям. Но угрозы не сломили людей. Они не склонили головы перед врагом, а с оружием в руках в партизанских отрядах отстаивали свободу и независимость Советской Родины. Сильные духом находились всюду. И никакие зверства врагов не смогли сломить патриотов.

В наш партизанский лагерь на Ровенщине вблизи села Рудня-Бобровская тянулись обездоленные люди из сел и хуторов. Одной из первых пришла семья Струтинских: Владимир Степанович и Марфа Ильинична, их сыновья — Николай, Георгий, Ростислав, Владимир и малолетние Катя и Вася. Взрослые были вооружены трофейным оружием, имели на боевом счету несколько стычек с фашистами. Патриоты Родины, они мужественно и самоотверженно боролись с ненавистным врагом.

Смелыми воинами зарекомендовали себя хлопцы из села Ясные Горки. Их было трое, неразлучных друзей: Семен Еленец, Иван Лойчиц и Поликарп Вознюк. Все активисты Клесовской районной комсомольской организации. Накануне войны с фашистами они разоблачили агента немецкой разведки, притаившегося на заводе недалеко от поселка Виры.

Уехать на восток с советскими войсками при отступлении ребятам не удалось. Они припрятали радиоприемник и с приходом оккупантов стали слушать и распространять в селе сводки Совинформбюро. На более активные действия пока не решались. Не было оружия. Но нужно же достать его! Поликарп Вознюк смастерил из дерева пугач, очень похожий на пистолет, и окрасил его в черный цвет.

С этим «оружием» хлопцы явились к гитлеровским лесникам.

— Руки вверх! — скомандовал Вознюк, держа пугач в руках.

Лесники перетрусили и отдали винтовки с патронами. Удача окрылила хлопцев. Они решили казнить фашистского ставленника Геца. Ночью ворвались в его квартиру, но хозяина не оказалось дома. Ребята забрали в доме еще три винтовки и много патронов. Вскоре к смельчакам примкнул их давнишний приятель Василий Чмель. Так была создана на хуторах патриотическая группа.

Когда я с группой разведчиков однажды пришел в село Ясная Горка, Вознюк явился с товарищами и без оговорок заявил:

— Мы до вас. Зброя — ось вона!

Хлопцы показали винтовки.

В числе первых связала свою судьбу с нашим партизанским отрядом семья Довгер из поселка Виры. Глава семейства Константин Ефимович, его дочь Валя принимали активное участие в разведке, Евдокия Андреевна вязала партизанам теплые варежки и носки. Меньшие, Зина и Лиля, помогали партизанам, чем только могли.

В селе Селище Сарненского района я как-то зашел в хату Никончуков. Встретили меня в этой крестьянской семье приветливо. Старик Федор Устинович был тяжело болен и не вставал с кровати. Его жена Ольга Петровна — инвалид. Она сказала:

— Возьмите с собой наших сынов. Нехай бьют ворогив, защищают Родину.

Передо мной стояли рослые братья Семен и Иван. В селянских свитках, валенках. Мать положила им в торбочку печеной картошки, кусок черного хлеба. На прощанье всплакнула, перекрестила хлопцев.

Парни оказались сметливыми, бесстрашными бойцами. Вскоре и сама Ольга Петровна перебралась в партизанский лагерь — националисты грозились убить ее.

— Буду белье партизанам стирать, — заявила она.

Никончуков очень беспокоила судьба больного Федора Устиновича. Националисты не раз звали к себе семью Никончуков, но патриоты не пошли в их «курень». Ольга Петровна надеялась, что бандиты не решатся глумиться над беспомощным человеком. Но случилось обратное. Националисты ворвались ночью в хату, зарубили старика, разграбили усадьбу.

Многие жители городов и сел Ровенщины в тяжелую годину стали народными мстителями. Большинство лесников, которых гитлеровцы вооружили для борьбы с партизанами, стали нашими верными боевыми помощниками.

Находясь в разведке, я зашел однажды в сторожку лесника Сало. Это был надежный товарищ. Обремененный большой семьей, он с риском для жизни собирал для нас разведывательные данные.

— В селе Поляны, — сказал лесник, — фашисты организовали государственное имение. Поставили управляющего. Весь скот у селян отобрали. Издеваются над людьми. Проучили бы вы фашистского управителя.

Со мной было восемь бойцов. Шли мы в дальнюю разведку. Но не могли оставить в беде наших советских людей. Бесшумно сняв сторожевую охрану, ворвались в фольварк. Управляющий, оказавший сопротивление, был убит. Его особняк горел. Сбили замки с загонов, распахнули ворота. Лошади, коровы, свиньи метнулись со двора. Крестьяне тут же стали разбирать свою живность, сельский инвентарь, зерно, продукты питания. Склад с горючим мы взорвали.

Шло время, росла известность отряда, и местное население все чаще обращалось за помощью к партизанам.

Однажды нам стало известно, что на станцию Будки-Сновидовичи прибыл эшелон с фашистскими карателями. Разведчики доложили также, что жители окрестных сел просят защитить их от разбоя и угона на каторжные работы в Германию.

Узнав об этом, Медведев вызвал меня и начальника штаба отряда чекиста Федора Пашуна. Командир предложил нам отобрать пятьдесят бойцов с автоматами и ручными пулеметами и ночью разгромить карателей. В обсуждении плана операции, как всегда, участвовал, комиссар отряда Сергей Трофимович Стехов.

На операцию мы шли с большим душевным подъемом. Каждому из нас не терпелось вступить в схватку с оккупантами. На юге страны, как мы знали по сводкам Совинформбюро, Красная Армия ведет тяжелые оборонительные бои. Фашисты стремились за Дон. Им уже виделась Волга.

День выдался солнечный, светлый. Редкие облачка, словно большие комки ваты, висели над лесными просторами.

— Голубая краска вылилась в небо, — жестикулируя, восторженно восклицал Антонио Бланко, шофер из Мадрида. — На родине у нас теперь отчень шарко. О Мадрид! Ты помнишь его, Антонио? — обращался он к юркому Фрейре, своему соотечественнику.

В нашем отряде была небольшая группа испанских патриотов, которые добровольно вступили в партизанские отряды и с первых дней храбро сражались с фашистами.

В боевой группе, шагавшей на задание в Будки-Сновидовичи, хлопцы подобрались один к одному. Молодые, решительные. Врач отряда Альберт Цесарский, москвичи Тимофей Нечипорук, Иван Бабахин и Василий Левшун, Володя Ступин — наш партизанский художник и поэт. Он красочно оформлял отрядную газету «Мы победим», в свободное время писал этюды. В отряд Володя пришел с третьего курса Московского архитектурно-строительного института.

По-моряцки враскачку, твердо ступал Степан Петренко, работавший до войны осмотрщиком вагонов на станции Москва-Окружная. Рядом его земляк Григорий Николайчук. Они неразлучны в разведке, хорошо знают украинский язык, нравы и обычаи полесских селян. Впереди всех, словно на крыльях, Валя Семенов. Он рад, наверное, больше других: боевое дело предстоит, его первое боевое дело.

Головной дозор время от времени подает сигнал. Радостно и безмятежно напевает лесная птица: «Впереди все спокойно». Идти летом по дремучему лесу — одно наслаждение. Мы упиваемся смолистым воздухом, солнцем на прогалинах, тишиной.

— Это не болота, — радуется Тимофей Нечипорук. Он снял фуражку, черный чуб его свисает на лоб. В озорных глазах задорные искорки.

Откуда-то сверху подала голос кукушка.

— Слушай, кто это ку-ку? — удивленно спрашивал Бланко. В черных глазах его детское восхищение. Он вертит головой, пытается увидеть замолкнувшую вдруг птицу.

— Ровно смерть наворожила, — буркнул малоразговорчивый Иван Бабахин.

— О, смерть — нет, — улыбается Антонио Бланко. — Жизнь — хорошо.

Лесная тишина очаровала партизан. Где-то гремят пушки, льется кровь, а тут духмяный аромат лесных трав и хвои, птичьи голоса, глухой шелест листвы и стеблей пересохших трав.

Солнце склонилось к зубчатой стенке вековых сосен. Лучи его, словно позолоченные мечи, пронизали поредевший лес. Вскоре за деревьями блеснул прогал. Мы сбавили шаг, остановились. Послышался короткий свисток паровоза. Молодцы разведчики! Вывели группу точно к Будкам-Сновидовичам.

Со станции донеслись звуки духового оркестра, голоса. Партизаны цепью расположились на опушке. Вперед снова устремились разведчики. Высокая трава скрывала их, лишь от неловкого движения иногда вздрагивали кустики.

Станция была рядом. Замаскировавшись, я наблюдал в бинокль. Ближе к лесу, на крайнем пути, стояли вагоны. Штабной с часовым был в середине. На зеленой лужайке, отделявшей лес от железнодорожных путей, танцевали солдаты. У кустов стояли две бочки пива, рядом — кучка солдат с пивными кружками. Кто-то пиликал на губной гармошке.

В сумерках вернулись разведчики и рассказали нам с Пашуном о расположении постов и лучших подходах к составу. Вскоре жизнь на станции постепенно стала замирать. Умолк оркестр. Влезли в вагоны последние солдаты. Лишь какой-то захмелевший фриц тонким голосом выводил тягучую песенку о фрау Анне, но вскоре и он затих. Мы с Федором Пашуном разбили группу на штурмовые пятерки, распределили между ними участки.

Дождались полной темноты. Изготовились. Поползли. Двое подкрались к часовому, маячившему у фонарного столба. Остались считанные метры. Федор Пашун пытается рассмотреть, все ли заняли намеченные рубежи.

И вдруг у самых ног задремавшего фашистского часового звонким голосом залаяла собачонка. Немец испуганно дернулся и выстрелил. Медлить было нельзя, и Пашун крикнул:

— Огонь!

Стрельба, грохот. Крики. Суматоха. Что-то загорелось — и кровавые блики заплясали вокруг.

Первым подскочил к штабному вагону Антонио Бланко. Швырнул в окно гранату. Бухнул взрыв. Гитлеровцы не ожидали нападения. В нижнем белье они выбрасывались из вагонов и метались на путях, попадая под губительный огонь партизан.

Наконец некоторые неприятельские солдаты опомнились. Прячась за колесами вагонов, фашисты стали отстреливаться. Ранило пулей в щеку Антонио Фрейре. Врач Цесарский и фельдшер Анатолий Негубин быстро перевязали испанца.

Бой с фашистскими карателями закончился на рассвете. В свете горящих вагонов виднелся разбитый состав, разрушенное полотно железной дороги. Дымились пепелища. Подразделение гитлеровцев было полностью разгромлено. Отряду досталось много оружия, продовольствия, хозяйственного инвентаря.

Но наша победа была омрачена: погиб Антонио Бланко. Это была вторая смерть в отряде. Сначала Анатолий, а теперь вот Бланко. Похоронили мы боевого товарища в глухом лесу на светлой полянке. Могилу обложили зеленым дерном. Поклялись отомстить врагу. В суровом молчании тронулись цепочкой в лагерь. Каждый из нас горько переживал тяжелую утрату.

Сейчас могилу Антонио Бланко украшает гранитный монумент. Пионеры местной школы любовно ухаживают за ней.

Находясь далеко от своих, в постоянном окружении врагов, мы с жадностью ловили каждое сообщение Москвы. Успехи на фронте и в тылу окрыляли, звали на новые подвиги, вселяли уверенность в людей, находившихся в оккупированной зоне.

Однажды летом 1943 года наша группа разведчиков, направляясь на выполнение боевого задания, как всегда, заглянула в гостеприимный домик семьи Довгер в поселке Виры. Здесь мы всегда находили приют, отдых, получали самую точную информацию об оперативной обстановке. Валя Довгер, в совершенстве владевшая немецким языком, вместе с замечательным советским разведчиком Николаем Кузнецовым под видом его невесты успешно действовала в городе Ровно.

Рассказывая нам о зверствах фашистов в округе, глава семьи Константин Ефимович, работавший лесничим в бывшем Клесовском районе, сообщил, что утром в поселок прибудет карательный отряд. Старосте уже приказано подготовить списки населения для угона в Германию.

— Хорошо бы не допустить этого, — сказал в заключение Довгер.

«Да, неплохо, — размышлял я. — Но нас, разведчиков, здесь только восемнадцать… А немцев? Конечно, во много раз больше. Но зато на нашей стороне внезапность атаки, мужество и героизм бойцов. Да и не вправе мы оставить людей этому воронью на растерзание».

Константин Ефимович, казалось, и не ждал другого ответа. Попыхивая цигаркой, познакомил нас с обстановкой на этом участке железной дороги. С главной магистрали в поселок Виры пролегала железнодорожная ветка.

Взорвать небольшой мостик у нас было чем. Уходя в разведку, опергруппы всегда брали с собой две-три четырехкилограммовые мины. С нами был один из лучших минеров отряда испанец Гросс. Он и Поликарп Вознюк положил под мост мину ударного действия, а мы тем временем выбрали место для засады. Оно, правда, было не совсем удачным. Позади нас открытая поляна с редким кустарником. Но лучшего места не оказалось.

Вскоре начало светать. На горизонте показался дымок паровоза, потом донесся перестук колес. Наши наблюдатели подали условный сигнал: «Приготовиться!».

Раздался пронзительный гудок. Мимо партизан побежали вагоны. В раскрытых дверях стояли и сидели фашистские солдаты. Пели, пиликали на губных гармошках.

В этот момент дрогнула земля. Тугой волной приклонило траву, затрепетали тонкие кусты. Паровоз, словно налетев на стенку, дернулся, повалился под крутой откос. Вагоны с треском и грохотом лезли друг на друга. Из хвостовых вагонов посыпались гитлеровцы, паля из автоматов.

Партизаны Андрей Величко, Василий Левшун и Поликарп Вознюк, выскочив на открытое место, расстреливали фашистов на выбор. Ваня Лойчиц, Тимофей Нечипорук, как и было им приказано, автоматным огнем уничтожали немецких овчарок и их проводников. Остальные косили карателей с фланга.

Операция заняла несколько минут. Оставшиеся в живых фашисты бежали. Мы отошли в лес, горячо обсуждая результаты боя. Потерь у нас не было.

— Говорил я вам, Виктор Васильевич, давайте ляжем ближе, бить фашистов было б ловчее, — распалившись, почти гневно выговаривает Вознюк, — гранаты ведь остались. Сколько гадов можно было бы еще уничтожить.

Возбужденный, взъерошенный, он живет еще боем, и я не могу не любоваться им. Отчаянный он, партизан Поликарп Вознюк. В разведке рука его постоянно на пистолете или сжимает гранату. Лихая удаль в бою, дерзкий, порой бесшабашный поступок — в этом он весь. Бывало, влетит на коне в незнакомое село с гиком и свистом, проскачет по улице с криком: «Да здравствует Советская власть! Хай живе ридна Украина! Смерть фашистам!». Чуб — по ветру, рука с пистолетом — на отлете. Буря! А если впереди враг — гранату ему под ноги, выстрел в упор — и в лес.

Как-то командование отряда послало Поликарпа в Ровно высмотреть расположение немецких частей и узнать настроение населения. Вместо разведки он, встретив фашистского офицера, убил его двумя выстрелами. И спокойно завернул за угол, а там автомашина с двумя гестаповцами. Вознюк метнул в них гранату, а сам на забор, на крышу — и ходу! Успел заметить, как автомашину взрывом разворотило, а от фашистов осталось мокрое место.

Строгий нагоняй в лагере Медведева Поликарп принимал с усмешкой, в душе он гордился успехом.

Удивительно везло этому человеку. Однажды, в начале зимы, по первопутку мчался он из разведки по полю в санках. Вот и околица. И вдруг взрыв, Вознюка кинуло далеко в сугроб. Оказывается, лихой разведчик наскочил на мину. Окровавленный, он поднялся из снега, смело вошел в деревню с гранатой в руке. Полицаи побоялись задержать его. Поликарп отделался легким ранением да замечанием от меня. А назавтра снова в разведку.

Но в тылу врага отчаянность — не самая положительная черта бойца. Потому Вознюка, как правило, не брали на операции, где требовались выдержка, скрытность и самообладание. Поликарп не обижался, ему хватало работы.

Я понимал его душевное состояние, не возражал и не призывал к порядку.

Как бы то ни было, операция удалась. Немецкие каратели так и не добрались до рабочего поселка Виры.

Вспоминаю, как наш командир относился к таким схваткам. Вернешься, бывало, в лагерь, доложишь Дмитрию Николаевичу о полученных разведывательных данных, о бое с карателями. Он покачает головой и строго скажет: «То-то, я смотрю, вы задержались. Опять ввязались в драку. Помните, задание у вас другое — разведка». Но тут же вызовет радиста и продиктует ему радиограмму в центр об очередной партизанской операции.

Случалось и так, что Дмитрий Николаевич, исходя из сложившейся обстановки, ставил перед нами задачу завязать бой и уничтожить фашистов.

Возвратившись однажды из разведки, я доложил Медведеву, что немцы перебрасывают по железной дороге тяжелую артиллерию, танки. Одновременно передал информацию от наших добровольных помощников в местечке Клесово — инженера карьероуправления Вячеслава Лысаковского и лесничего Довгера. Они сообщили, что недалеко от поселка Виры немцы приготовили большую партию сосновой и дубовой рудничной стойки для отправки в Донбасс и Кривой Рог.

— Взорвать! — приказал Медведев.

После короткого отдыха наша опергруппа в количестве 15 человек, вооруженная автоматами, гранатами и ручным пулеметом Дегтярева, снова отправилась к лесному складу. С собой мы прихватили пароконную подводу, на нее по дороге погрузили четыре 20-литровые бутылки скипидара, взятые из кустарной смолокурни.

Сложенную в штабеля рудостойку запалили со всех сторон. Облитый скипидаром склад моментально вспыхнул. Над Сарненскими лесами навис полумрак, дым застлал небо. Фашисты в Донбассе и Кривом Роге так и не дождались леса из Ровенщины.

Доброй традицией в нашем отряде стало боевыми подарками встречать праздники. 25-ю годовщину Октября мы решили отметить партизанским салютом. В разные стороны Ровенщины ушли группы подрывников и народных мстителей.

Я повел партизан в знакомый Сарненский район. Здесь, на окраине Виры, у гитлеровцев работала ремонтно-механическая мастерская, в которой восстанавливались тягачи, танкетки, автомашины. В поселке действовали электростанция и паровозное депо.

Впереди шли разведчики-партизаны из окрестных сел: Иван Лойчиц, Семен Еленец, Поликарп Вознюк и Виктор Боярчук. Последний пришел в отряд из Клесова. Националисты пытались завербовать Виктора в свою националистическую банду, а когда он наотрез отказался, они донесли на него немцам. Виктора забрали для отправки в Германию. В Сарнах он бежал и попал к нам. Вон идут Николай Гнедюк и Вася Голубь. В отряде они появились вместе с Николаем Ивановичем Кузнецовым, впоследствии легендарным разведчиком, Героем Советского Союза. Гнедюк и Голубь — помощники паровозного машиниста, оба уроженцы Ковеля. Смелые ребята. Они негромко переговариваются с испанцем Гроссом.

По пути в селах мы распространяли листовки Совинформбюро, поздравляли наших советских людей с наступающим праздником Великого Октября. Погода стояла морозная. Под ногами похрустывал первый снежок. Дышалось свободно. Но переход не из легких — шестьдесят километров! Часов в десять вечера миновали опушку дремучего леса. За голыми деревьями мигнул одинокий огонек. Залаяла собака.

В поселке постучали в крайний домик, в котором жил Константин Ефимович Довгер. Он знал о предстоящей операции и ждал нас. Бесшумно скрылись во дворе утомленные дальним переходом партизаны. Мы с Опалько, нашим партизаном, местным жителем, и Гроссом зашли в дом. Закурили. Константин Ефимович закашлялся.

— Что это вы курите? — спросил он.

— «Лесную быль», — смеясь, ответил я.

Довгер угостил нас отменным самосадом, рассказал о расположении немецкой ремонтной базы и подходах к ней.

— Антон Макарович не хуже меня здесь все знает, — сказал Довгер, кивнув в сторону Опалько.

Жена Довгера Евдокия Андреевна сидела в стороне у лампы и вязала теплые варежки. Предназначались они для партизан. Отвлекаясь от вязания, она изредка, с тревогой поглядывала на ящики с минами, а потом тихонько спросила:

— Подрывать?

— Да, — ответил Гросс.

— Виктор Васильевич! Нельзя ли заложить ящики подальше от нас? — обратилась она ко мне.

Партизаны громко рассмеялись, а хозяйка смущенно улыбнулась:

— Уж очень стекла дрожат. Боюсь, домик развалится.

Вскоре вернулись разведчики, и мы здесь же, в домике Довгера, уточнили план операции. Со мною в паровозное депо пошли Гнедюк, Дорожкин, Голубь, Нечипорук, Кузьмин. Другие группы направились к мосту, в мастерские, к электростанции.

Константин Ефимович Довгер посоветовал прихватить для верности начальника депо, прислуживавшего фашистам. В темноте мы осторожно приблизились к дому гитлеровского прихвостня. Он долго не хотел открывать и выспрашивал: кто да зачем.

— Разломаем дверь — плохо будет! — пригрозил Андрей Величко.

Начальник депо струсил и открыл дверь. Забрав его с собой, группа поспешила на задание. Перепуганный предатель покорно следовал за нами. По его распоряжению сторожа открыли ворота депо, мастерских. Сторожевую охрану электростанции мы сняли.

Внутри депо, мастерских пахло мазутом, металлом. Партизаны обошли полутемные помещения. Щупленький Вася Голубь и рослый Николай Гнедюк хозяйски осмотрели верстаки.

— Вот это подарок будет Ривасу! — не удержался от восклицания Николай, открывая инструментальный ящик.

Испанец Ривас Концехо-Хохус у нас в отряде занимался ремонтом оружия. Руки у него были, что называется, золотые. Партизану Андрею Величко он переделал винтовку в десятизарядный автомат, комиссару Стехову из обыкновенного маузера смастерил многозарядный пистолет-автомат. Фашисты терпели немало неприятностей от «сюрпризов» Риваса! Гранаты, начиненные гвоздями, мины, смонтированные из трофейных гранат, авиационный пулемет, переделанный в станковый, — все это было сделано руками Риваса и верно служило партизанам в боях.

В депо и мастерских мы отобрали сверла, напильники, молотки, зубила и другие инструменты. Нагрузили ими подводу и отправили в лагерь.

На яме в депо стояли три паровоза, четвертый — на поворотном круге. Рядом темнели железнодорожные платформы с моторами и пломбированные вагоны.

— Для отправки в Германию приготовили, — пояснил начальник депо.

Для всех объектов мин у нас не хватало. Что же делать?

— Вагоны с паровозами загоним на мост, — предложил Николай Гнедюк и принялся разжигать топку локомотива.

Поликарп Вознюк заставил сторожей и начальника депо таскать уголь к исправному паровозу. Мы тем временем заминировали поворотный круг, электростанцию, здание депо, два других локомотива. Разведчики облили мазутом и керосином станки, уголь, машины, ящики, оконные рамы, двери. До назначенного срока остались считанные минуты.

— С гудком прикажете выезжать, Виктор Васильевич? — спросил Николай Гнедюк, выглядывая из будки паровоза. Лицо его светилось озорной улыбкой. Он вел себя так, точно собрался в обычный рейс.

И я в тон ему ответил:

— Давай по всем правилам технической эксплуатации, Коля.

Партизаны соединили вагоны, платформы. Гнедюк дал гудок отправления. На стыках застучали колеса, поезд набрал скорость и исчез в темноте. Состав с грохотом двигался под уклон.

До назначенного времени остаются секунды. Подаю сигнал. Чиркнули зажигалки, зашипел бикфордов шнур. Едва отбежали — прогремел взрыв. Взлетел на воздух поворотный круг. Запылали здания, рухнула электростанция. Огнем охватило шикарный шестиместный «хорьх». Его прислал в ремонт гебитскомиссар.

А с моста все еще ничего не слышно. «Что же медлит Гросс, которому было поручено минирование объекта?» — тревожились мы. И тут дрогнула земля, поднялся столб пламени и черного дыма.

Позднее мы узнали причину задержки. Когда до моста оставалось каких-то триста метров, Гнедюк, а за ним Голубь спрыгнули под откос и скатились в придорожную канаву. И тут заметили, что состав неожиданно замедлил ход. Впереди оказался подъем.

«Дотянет ли?» — волновались партизаны. Они услышали взрывы на станции, увидели красное зарево над паровозным депо. А поезд медленно полз вперед. Но вот он наконец зашел на мост…

Яркий отблеск пожара освещал нам обратный путь. Партизаны оживленно переговаривались, делились впечатлениями. В боковом переулке поселка мы неожиданно заметили Валю Довгер.

— Вы забыли, Виктор Васильевич, поставить сюда наблюдателя, — объяснила она, — а вдруг бы немцы. Вот я и решила побыть здесь, чтобы предупредить в случае опасности.

Валентина стояла на снегу в туфельках, без варежек. Насквозь продрогшая.

— Я очень спешила, — оправдывалась она.

Мы не знали, как отблагодарить девушку. Она для нас в эту минуту была символом постоянной поддержки и связи с народом.

Добровольная, зачастую самоотверженная помощь населения партизанам была характерной для Ровенщины. Припоминается такой случай. Из глубокого леса, переваливаясь на толстых корнях, выехала пароконная фурманка. Возчик, плотный крестьянин в деревенской одежде, с рыжими длинными усами, опасливо поглядывал по сторонам. На телеге глухо стучали бидоны с молоком.

— Стой! — скомандовали мы, увидев его неожиданно на опушке.

Возчик остановил лошадей и безбоязненно пошел навстречу партизанам. Я узнал его. Это был Николай Кравчук, староста села Ясная Горка. Он помогал партизанам, распространял листовки, всячески мешал фашистам в осуществлении их замыслов.

— Скорее, Виктор Васильевич, — проговорил он, пожимая нам руки. — Под Клесовом меня полицаи ждут.

Мы загнали подводу поглубже в лес, сняли бидоны, которые могли пригодиться для партизанской кухни.

— Вяжите покрепче! Ты, Макар Михайлович, — обратился Кравчук к Хращевскому, — по-сусидски хряпни меня по скуле!

Возница сам помогал затягивать узлы, потом расцарапал себе щеку о грубую кору дуба. Подводу со старостой партизаны вывели на дорогу в Клесово и нахлестали лошадей. Связанный Кравчук с кляпом во рту извивался на телеге, делая испуганные глаза. Мы не могли удержаться от улыбки.

Партизаны, подпольщики, все местное население твердо верили в победу нашего народа, Красной Армии над гитлеровскими захватчиками.

Эту веру в сердца партизан и жителей города и сел Ровенщины вселяли подпольные партийные органы, подпольный обком партии во главе с его секретарем и командиром партизанских соединений на Ровенщине Василием Андреевичем Бегмой. Он не раз бывал в нашем отряде, давал указания и полезные советы в борьбе с фашистскими оккупантами.

Партизаны с честью выполняли свой долг перед Родиной. Их славные боевые дела вошли золотой страницей в героическую летопись Великой Отечественной войны.

Многие из них не встретили День Победы. Но их отвага, мужество, верность священному долгу не померкнут в веках и не забудутся благодарными потомками.

 

Майор В. Поздняков

ДО ПОСЛЕДНЕГО ВЗДОХА

В степных приволжских просторах раскинулось небольшое мордовское село Шилан. Село, каких немало в этих краях.

Здесь 24 июля 1912 года в семье крестьянина-бедняка Гурьяна Трофимовича Булкина родился долгожданный мальчик Ваня, пятый рот в семье. Хоть и не сложна крестьянская работа, а много труда требует. Усталый, с ломотой в костях приходит домой Гурьян Трофимович, а взглянет на сына, и станет светлее на душе: «Подрастет, помощником будет, — думает Гурьян Трофимович. — Велика ли от девок польза, разве что по дому, по хозяйству, и то ненадолго. Замуж повыходят — о родителях некогда думать будет».

Однако по праздникам, иногда и в будни, баловал Гурьян Трофимович своих девок: то сласти какие из лавки принесет, то на сарафан или платьице выкроит. В короткие часы отдыха поиграть, повозиться с детьми отец любил…

А время шло и шло своим чередом. Наступил семнадцатый год, разные слухи ползли вокруг. Говорили, будто большевики такую силу набрали, что даже царя скинули, новую жизнь строить обещаются. Непривычно было слушать такие слова, а грамотеев, чтобы разъяснить что к чему, на селе не было. Слыхал Гурьян Трофимович, что приезжал в село ученый человек из Самары, хорошо с сельчанами говорил, будто большевики за мужицкую правду борются и землю крестьянам-беднякам навечно отдать сулятся. По нраву были такие речи Гурьяну Трофимовичу, они зарождали в душе надежду на лучшую жизнь.

И еще одну мечту лелеял отец — сына Ивана в люди вывести. Третий год учится Ваня Булкин в сельской начальной школе, радует родителей успехами в учебе, растет не по годам мечтательным, задумчивым, тянется к знаниям.

Осенью двадцать четвертого года Ваня упросил отца и мать отпустить его в соседнее селение Красный Городок, где была в то время семилетняя школа-интернат для детей бедняков. Скрепя сердце уступила Александра Васильевна просьбам сына, собрала в дорогу немудреные пожитки. С того дня и начал Ваня Булкин самостоятельную трудовую жизнь ученика. Первые успехи, первые неудачи, первые жизненные навыки.

А жизнь вокруг бурлила, страна строилась. Из книг, по рассказам учителей и очевидцев четырнадцатилетний мальчик узнает о славных подвигах старших братьев и отцов, жадно глотает книги революционных лет. Именно в эти годы закладываются основные черты его характера: целеустремленность, настойчивость в достижении цели, умение подчинить себя решению поставленной задачи.

1928 год. Молодой Булкин окончил учебу, он полон энергии, жаждет активной деятельности. К этому времени относятся его первые литературные опыты. Детская мечтательность, соединенная с приобретенными знаниями, с жаждой самоутверждения, вылилась в потребность что-то сказать людям, излить в стихах свои мечты и стремления.

Страсть к поэзии, вспыхнувшая в юношеские годы, не угасла в нем до последнего дня жизни. Впоследствии, повинуясь ей, он создает прекрасные фронтовые стихи, будоражившие бойцов своей искренностью и патриотичностью чувств.

Вскоре Иван Булкин переезжает с родителями в Самару, поступает на завод имени Масленникова учеником слесаря и начинает трудовую жизнь. Энергичный, общительный, он быстро сходится с рабочими, вливается в крепко спаянный заводской коллектив.

Молодой Булкин с головой уходит в работу, затаив дыхание он слушает рассказы старых рабочих о замечательных большевиках-ленинцах Куйбышеве и Швернике, работавших до революции на заводе. Комсомольская организация принимает в свои ряды 16-летнего паренька. В торжественной обстановке секретарь заводского комитета ВЛКСМ вручает Ивану комсомольский билет. Юноша взволнованно обещает оправдать доверие товарищей, отдать все свои силы строительству новой жизни, а если надо, и защитить с оружием в руках завоевания Октября.

Комсомольские поручения следуют одно за другим: Булкин организует молодежь цеха на коммунистический субботник, налаживает учебу молодых рабочих в кружках Осоавиахима, активно участвует в художественной самодеятельности, в литературном кружке.

В заводской многотиражке под лаконичным названием «Пять в четыре» появляются первые стихи молодого поэта. В них отражена жизнь цеха, завода, страны, все, чем жила и к чему стремилась молодежь тех лет. Стихи Булкина предвоенных лет говорят о его незаурядном поэтическом таланте. Их печатают в областной молодежной газете, в литературном альманахе, а сам поэт — частый гость редакций, литературных вечеров.

Сохранилась юношеская фотография Ивана Булкина с его стихотворной надписью:

По воспоминаниям родных и товарищей Булкина, он был чуть ниже среднего роста, стройный, очень подвижный. Энергия и задор молодости так и струились из него. Ровесники тянулись к нему, покоряемые его обаянием, начитанностью, душевностью.

В бурном, полном событиями тридцатом году Булкин поступает учиться в заводской механический техникум и через три года с отличием заканчивает его. Как квалифицированного рабочего, специалиста по холодной обработке металла резанием его назначают в тот же третий цех бригадиром. Снова напряженная работа, комсомол, поэзия. В ноябре 1934 года Иван Булкин призывается на действительную службу и до 1936 года служит на командирской должности в одной из военно-воздушных частей Приволжского военного округа.

И. Г. Булкин. Фото 1940 г.

Вернувшись из армии, Булкин приходит на родной завод, становится любимцем и вожаком заводской молодежи. Работа, учеба, служба в армии, общественная деятельность — все для него было главным, первостепенным. В любое дело он вкладывает всю свою энергию, весь пыл молодого, горячего сердца. Товарищи по работе удивляются:

— Где ты, Иван, находишь время? Как успеваешь все делать?

Булкин улыбался и пожимал плечами:

— А я не думаю о времени…

Потомственный рабочий, старый большевик Чегалев Василий Васильевич однажды сказал Булкину:

— Правильно живешь, Иван! Не размениваешься. В партию бы тебе. Такие, как ты, нам нужны!

В ноябре 1937 года решением пленума Куйбышевского ГК ВЛКСМ Иван Булкин отзывается с завода на руководящую комсомольскую работу и до 1939 года возглавляет отдел учащейся молодежи горкома комсомола. И здесь Булкин проявил завидные организаторские способности, умение увлечь молодежь словом и делом, направить ее энергию на решение злободневных вопросов. Стране нужны были квалифицированные кадры рабочих и специалистов, партия призывала молодежь выполнять завет Ленина: «Учиться, учиться, учиться».

Но все ощутимее давала знать о себе рабочая закваска, все чаще тосковали руки по металлу. В 1939 году пленум ГК ВЛКСМ удовлетворяет личную просьбу Булкина об освобождении от обязанности завотделом и он возвращается на завод.

В апреле этого же года комсомолец Булкин становится коммунистом. Друзья и товарищи по работе, знавшие Булкина в те годы (Алексеев, Чегалев, Буров, Еремин), вспоминают о нем как о человеке большой внутренней чистоты, обладавшем ясным умом и твердой волей, принципиальном и честном товарище, никогда не кривившем душой. Никто ни разу не слышал от него слов «не могу» или «трудно», зато каждый знал: слово Ивана — твердое слово. Вера в людей, сознание своего высокого общественного долга, идейная убежденность, преданность делу народа и партии — вот отличительные черты Булкина-коммуниста.

…Куйбышевцы помнят раннюю, бурную весну 1941 года. Природа стряхивала с себя зимнее оцепенение, наливаясь живительными соками, готовилась вступить в пышную пору расцвета. Благодатному теплу радовались растения, животные, люди…

Серьезная перемена наступила и в жизни Ивана Гурьяновича Булкина: он женился. Молодоженов тепло поздравили родные, друзья, товарищи по работе. Открывалась новая страница в его жизни. Все ладилось у Ивана Гурьяновича, все получалось, и часто вечерами рука сама тянулась к бумаге, выводила проникновенные строчки. В стихах Булкина предвоенного времени звучат мотивы, навеянные впечатлениями детства, волжской природой, кипением созидательных будней.

И вот наступило то роковое июньское воскресенье, разом перечеркнувшее мирную жизнь нашей страны. Началась гигантская, невиданная в истории битва не на жизнь, а на смерть с самым страшным врагом человечества — фашизмом.

Непривычно хмурые, по-деловому собранные, шли на завод вчерашние балагуры и весельчаки, товарищи Ивана по работе, по комсомолу, по партии. Каждый задавал себе один и тот же вопрос: «Как там?».

Уже несколько раз Булкин вместе с группой молодых рабочих ходил в партийный комитет завода и требовал, умолял отпустить их на фронт. Отказ следовал в такой форме, что обижаться на секретаря не приходилось. Булкин понимал, что именно сейчас, когда страна перестраивалась на военный лад, в тылу, на заводах и фабриках, особенно дороги специалисты, квалифицированные рабочие, помогающие наладить выпуск военной продукции для фронта.

И все же, несмотря на «бронь», Булкин сумел добиться отправки в действующую армию. В середине июля он был зачислен по спецнабору на трехмесячные курсы по подготовке контрразведчиков в Москве, успешно окончил их и в октябре 1941 года был направлен на Южный, а затем Закавказский фронт на должность оперуполномоченного особого отдела СМЕРШ 1177-го стрелкового полка 347-й дивизии. Так началась еще одна страница в биографии Ивана Булкина, связанная с его чекистской деятельностью.

О трудной, кропотливой и напряженной работе чекистов не принято много писать и говорить. Проходят годы, порой десятилетия, все дальше отодвигаются события, постепенно уходят из жизни люди, пока, наконец, не появляется возможность хотя бы частично рассказать о героических делах разведчиков в те памятные грозные дни.

С головой окунулся Иван Булкин в работу полковой контрразведки, взялся за нее с присущими ему страстью и энергией. Бывали минуты, когда он остро чувствовал недостаток чекистского опыта, да и специальных знаний порой не хватало, но выручала страстная идейная убежденность, природная сметливость, чутье коммуниста по отношению к классовому врагу.

Наряду с работой по выявлению и ликвидации вражеских разведчиков и агентов, обильно засылавшихся гитлеровскими разведцентрами в расположение наших войск, Булкин проводил большую работу по укреплению боевого и морального духа личного состава полка. Он стал грозой паникеров, трусов и дезертиров.

За этими фактами — тяжелый повседневный труд, бессонные ночи, нечеловеческое напряжение ума и физических сил. В редкие минуты отдыха Булкин был в гуще бойцов, подбадривал их шуткой, занятной байкой, заряжал оптимизмом. Редко кому удавалось заметить грустинку в его серых глазах. Воспоминания о доме, о дочурке Людочке, родившейся без него, фотографию которой он носил у сердца, рядом с партбилетом, тревожили и волновали Ивана.

В августе 1942 года полк, в котором служил Булкин, попал в окружение в районе города Сальска. Командование полка приняло решение прорвать вражеское кольцо. Были выделены ударные группы, в одну из которых попал Булкин. Едва был дан сигнал и группы прорыва устремились вперед, как фашисты открыли губительный огонь. Цепи бойцов редели, атака захлебывалась. В этот момент Булкин увидел, как медленно осел на землю комполка. «Неужели убит?» — пронеслось у него в голове. Он выскочил из укрытия:

— За мной, ребята! За Родину!

Увлекаемые его примером, бойцы бросились вперед. Гитлеровцы отступили, оставив на участке боя десятки трупов солдат. В этом бою Булкин вынес под огнем врага тяжело раненного командира полка.

Мужество и героизм проявил И. Булкин 3 января 1943 года при прорыве нашими войсками обороны фашистов в районе Моздока. На участке, где сражался полк, внезапно появилось около 30 танков, которые пытались отрезать полк от других частей дивизии. Под сильным огнем танков Булкин поднял несколько противотанковых расчетов и бросился в контратаку. Ошеломленные мужеством советских солдат, фашисты отступили, потеряв несколько танков.

Все описанное — лишь отдельные эпизоды из фронтовой жизни коммуниста-чекиста Ивана Гурьяновича Булкина. А ведь бои шли ежедневно. К началу 1943 года стало ясно, что звезда фашистского блицкрига закатилась. На многих участках гигантского фронта немецко-фашистские войска перешли к обороне, пытаясь приостановить наступление советских войск.

В январе 1943 года части Закавказского фронта вышли на подступы к Ставрополю, сильно укрепленному немцами, и начали его штурм. 20 января штурмующие встретили особенно упорное сопротивление и вынуждены были залечь. Командир полка М. В. Львов отдал приказ: во избежание потерь сформировать небольшие группы автоматчиков и бронебойщиков, просочиться в город и нанести удар с тыла. Одну из таких групп из 25 смелых и отчаянных бойцов вызвался возглавить Иван Булкин.

В ночь с 20 на 21 января 1943 года отряд Булкина проник в пылающий Ставрополь как раз с той стороны, откуда меньше всего ожидал враг. Уже на окраинных улицах завязались короткие, но ожесточенные стычки с небольшими группами немцев. Пораженные внезапным появлением русских автоматчиков, гитлеровцы стали отступать к центру города. На улицах поднялась автоматная стрельба, шум и паника. Жители города, а также партизаны, увидев своих, начали присоединяться к отряду Булкина. Выросший до 300 человек, он все дальше продвигался в глубь города.

На одной из улиц, ведущей к вокзалу, куда стекались гитлеровцы, загрохотало несколько фашистских танков, пытавшихся прикрыть отступление своей пехоты. Уничтожив гранатами 2 танка, бойцы Булкина заставили остальных отступить, захватив при этом десятки автомашин, боеприпасы, склады с горючим. В этой стычке Булкин был дважды ранен. Лишь потеря крови и слабость заставили его согласиться на перевязку, которую сделали товарищи, отведя его в соседний двор. Но едва закончилась перевязка и он почувствовал себя лучше, как снова направился туда, где шел бой. Не помогла попытка товарищей удержать его. Выбегая со двора, Булкин увидел автомашину, полную удиравших немецких автоматчиков.

— Ага, гады, драпаете! — радостно крикнул Булкин и длинной автоматной очередью полоснул по борту автомашины.

Грузовик резко затормозил, вильнул, из него горохом посыпались уцелевшие гитлеровцы, открыли огонь по смельчаку. Еще две пули впились ему в плечо и ногу. Присев на колено, он продолжал почти в упор расстреливать фашистов. А из-за угла выскочили еще две машины с немцами. С другого конца на звуки стрельбы спешила группа советских автоматчиков. Отстреливаясь, немцы снова бросились к машинам, понимая, что сейчас их спасение в бегстве.

В этот момент Булкин рухнул на каменную мостовую, сраженный пятой пулей. Подбежавшие автоматчики бережно подняли командира и занесли его во двор дома, из которого он только что выбежал. Булкин был без сознания и через несколько минут скончался.

В нагрудном кармане гимнастерки, рядом с партбилетом, лежало несколько исписанных карандашом листков. Это были стихи для дивизионной газеты «Знамя Родины». Иван написал их накануне, но так и не успел сдать в редакцию. Читавшие их однополчане рассказывали, что они доходили до сердца, наполняли его ненавистью к врагу, вселяли уверенность в победе.

На заре 21 января 1943 года в Ставрополь вошли части 347-й стрелковой дивизии. В этот же день с воинскими почестями был похоронен первый герой освободитель Ставрополя Иван Гурьянович Булкин. Значение подвига Булкина и его отряда в освобождении города очень велико. Рейд отважных автоматчиков предотвратил расправу озверевших от неудач гитлеровцев над населением, сорвал приказ фашистского командования об уничтожении всех крупных зданий и сооружений города, дал возможность нашим частям в одну ночь и с наименьшими потерями овладеть Ставрополем, на оборону которого гитлеровское командование возлагало большие надежды.

Подвиг Булкина был высоко оценен командованием фронта: он был посмертно награжден орденом Красного Знамени.

Имя нашего земляка И. Булкина носит одна из центральных улиц Ставрополя, оно присвоено также пионерской дружине ставропольской средней школы № 5. О жизни Булкина, о его боевом подвиге собраны богатые материалы в Ставропольском краевом музее, написаны книги, статьи, стихи, воспоминания очевидцев. С их страниц встает образ героя патриота, от первого и до последнего мгновения исполнившего свой долг перед Родиной.

 

Подполковник в отставке В. Лашманкин

ПОДВИГ МИХАИЛА КРЫГИНА

Жизнь человека измеряется не числом прожитых лет, а тем, что он сделал и как прошел свой путь. Потому, наверно, путь человека, пусть очень короткий, но яркий как молния, долго светит людям.

Такой путь прошел Михаил Крыгин. Жизнь его была коротка и небогата событиями. Но тот, кто мысленно пройдет по этапам ее, увидит человека удивительной цельности: верного сына комсомола и партии, солдата и чекиста. Человека, который идет туда, где он нужен, щедро отдает себя людям, не отступает ни перед какими трудностями.

В 17 лет Михаил лишился отца, и заботы о большой семье легли на его еще не окрепшие плечи. Не просто было — ведь почти мальчишка! — стать и единственным кормильцем, и наставником младших в осиротевшем доме. Но Михаил не согнулся под тяжестью этих трудностей, не потерял вкуса к жизни. Тогдашние его сверстники и сегодня вспоминают Мишку Крыгина как одного из самых неугомонных активистов кабановской комсомолии.

Летом 1939 года односельчане проводили его на военную службу — в Тихоокеанский флот. Недолго прослужив рядовым, Михаил поступил и затем окончил школу младших командиров. До 43-го года заместитель политрука Крыгин вел политическую работу среди моряков. Одно время он возглавлял комсомольскую организацию подразделения, был заместителем командира батареи по политчасти.

Уча других, учись сам — это стало одним из главных правил молодого политработника. Товарищи удивлялись умению Михаила каждую свободную минуту отдавать самообразованию, его способности урвать для этого недостающее время у сна, у нечастых во флотской службе развлечений. Это была не только страсть жадного до знаний человека — это была и жестокая необходимость. Уже в первые дни самостоятельной работы Михаил со всей очевидностью понял, что багаж маловат: знаний, полученных в Кабановской школе — не в обиду тогдашним ее учителям будь сказано, — явно не хватало, хотя он учился примерно. Вот почему с одинаковым упорством Михаил овладевал военными дисциплинами, политическими знаниями (политработник обязан быть во всеоружии) и восполнял пробелы в общем образовании.

Это упорство проявлялось буквально во всем. Капитан 1-го ранга Митин вспоминает, как в 1945 году, случайно заглянув в комнату, где проходили занятия по изучению китайского языка, Михаил присел на минутку, любопытства ради, и… с этой минуты не пропускал ни одного занятия. Товарищи, правда, недоумевали: «Зачем?». Крыгин в ответ хитровато улыбался: «Пригодится». Он собирался жить долго.

М. П. Крыгин. Фото 1945 г.

…Но все это было в 45-м. А до него был июнь 41-го. Потом битва под Москвой, Сталинградом. С первых дней войны Михаил рвался на фронт. Не отпустили. Подчинился: дисциплина есть дисциплина! Но в 43-м, когда его перевели в контрразведку флота, снова начал бомбардировать начальство рапортами. И снова получал стереотипные ответы: «Сейчас вы нужны здесь. Придет время — пошлем на фронт». И он подчинялся. Ждал, напряженно вслушиваясь в сводки Совинформбюро. И старательно вникал в специфику совершенно новой для него профессии — профессии чекиста. И отправлял по команде очередной рапорт.

Время, о котором говорило начальство, пришло в августе 45-го, когда для большинства солдат война уже кончилась. Пришло с уведомлением о том, что просьба Михаила удовлетворена: его посылают на передовую.

В это время в Маньчжурии под мощными ударами советских войск начала отступать Квантунская армия — оплот японского милитаризма. Тихоокеанский флот получил задание перерезать пути отхода противника в Японию, захватив несколько портов и военно-морских баз. Нашим войскам надо было овладеть портом Сейсин. Окруженный 180 дотами и дзотами, соединенными подземными ходами, он был крепким орешком. Гарнизон — более четырех тысяч солдат.

Командование Тихоокеанского флота решило брать Сейсин с моря.

В полдень 13 августа 8 торпедных катеров, укрывшись за дымовой завесой, ворвались в гавань Сейсина и высадили первую группу десантников — разведывательный отряд. Среди десантников был лейтенант Михаил Крыгин. Горстка отважных — их было 181 человек — стремительно атаковала порт. И вооруженный до зубов четырехтысячный гарнизон не выдержал этого дерзкого штурма: наши десантники овладели портом.

Только через два часа противник опомнился. Видя, что порт захвачен маленьким отрядом, японцы яростно кинулись в атаку. Десантники, не прекращая боя, стали отходить к берегу. Крыгин поручил им взять с собой захваченные в порту важные документы, а сам остался прикрывать отход отряда. Рядом оказалась небольшая группа оторвавшихся от основных сил десанта. Крыгин, как единственный офицер, принял командование на себя.

Это был первый бой лейтенанта Крыгина. Первый и последний. Он стал экзаменом для молодого чекиста, экзаменом на политическую и воинскую зрелость, испытанием его мужества и верности Родине, партии, народу.

Двенадцать раз лейтенант поднимал свой маленький отряд в атаку. И двенадцать раз толпы японцев, беспорядочно отстреливаясь, в ужасе забивались в свои бетонированные норы, откуда, опомнившись, обрушивали шквальный огонь на горстку смельчаков.

Силы были слишком неравными. Группа таяла на глазах. И наступил момент, когда японцам ответил только автомат Крыгина. Он остался один. Почти оглохший от непрекращающегося который час грохота боя, уже не однажды раненный, теряющий силы.

Бюст Героя Советского Союза М. П. Крыгина на его родине, в с. Кабановка Кинель-Черкасского района.

Но он был жив. В руках у него был автомат. А рядом лежали убитые товарищи, у которых можно было взять запасные диски… И он менял диски и стрелял. Сначала перебегая, а потом уже с трудом переползая — чтобы враг не понял, что стреляет один человек, — с места на место, стрелял из автомата, потом из карабина, снова из автомата… Неравный бой продолжался. Сколько их было против него? Сотня? Две?

Он все больше слабел и все медленней менял позиции. Кончились диски. Отбросив бесполезный автомат, Крыгин непослушной рукой достал пистолет. Уже не обращая внимания на огонь врага, он до последнего вздоха продолжал стрелять, заставляя японцев зарываться в землю.

И долго еще после того, как умолк пистолет Михаила Крыгина, японцы не решались приблизиться к этому страшному для них месту. Потом медленно, с опаской окружили высотку, где полегли смельчаки, — самураи боялись их даже мертвых. Наконец, видимо, сообразив, что уже давно сражались с одним-единственным человеком — офицером, они в ярости набросились на него. Схватив бездыханное тело за ноги, японцы поволокли его в укрытие и там в бессильной злобе исполосовали ножами, искололи штыками.

А тем временем отошедшие к берегу продолжали сопротивляться. Продержавшись до рассвета, они соединились с подоспевшим на помощь первым эшелоном десанта и прочно закрепились на берегу. А 16 августа в порту высадились главные силы десанта.

Обезображенное тело Михаила Крыгина было обнаружено бойцами в японской траншее и с почестями похоронено. А через месяц ему было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.

Память о герое чекисте жива. В далекой Корейской Народно-Демократической Республике в городе Чхончжин (бывший Сейсин) над могилой, где похоронены лейтенант Крыгин и его товарищи, воздвигнут величественный обелиск с красной звездой, венчающей его вершину. Имя Михаила Крыгина носит одна из улиц Владивостока. На родине Михаила, в селе Кабановка Кинель-Черкасского района, его именем названы улица, на которой он жил, школа и сельский клуб. А в центре села установлен бюст героя.

 

А. Казанский

ПАРТИЗАНСКИМИ ТРОПАМИ

 

Два года в тылу врага

Партизаны залегли в кустах вблизи полотна железной дороги. Нужно было задержать автодрезину и уничтожить ехавших на ней следователей гестапо. Накануне группа партизан исполнила приговор партизанского суда, вынесенный бургомистру Речицы Герхарду, известному издевательствами над мирным населением и жестокостью. Этому немцу из числа местных жителей «за преданность фюреру и усердие» фашисты преподнесли в подарок добротный особняк. На новоселье Герхард пригласил местную знать: шефа гестапо, военного коменданта, начальника полиции и других себе подобных фашистских пособников, занявших руководящие посты в городе. Связка гранат взорвалась во время благодарственной речи бургомистра, партизаны дали несколько очередей из автоматов по гостям и благополучно вернулись на базу.

Начальника разведки партизанского отряда имени Ворошилова Хумарьяна беспокоила судьба причастных к взрыву подпольщиков. Свой человек, связанный с немецкой жандармерией, прислал записку, что для расследования происшествия из Калинковичей на автодрезине выезжают гестаповцы и что ожидаются они к утру. Нужно было оттянуть время, чтобы разобраться, кто из подпольщиков «засвечен», уничтожить малейшие улики, принять другие необходимые меры.

Диверсионная группа, направленная для уничтожения дрезины, добралась до железной дороги, не потревожив немецкие гарнизоны. Возглавил группу сам Хумарьян.

Партизаны чутко прислушивались к ночной тишине. Вот послышался постепенно нарастающий шум приближающегося поезда.

— Товарищ майор, подложим? — предложил шепотом минер.

— Лежать! Спокойно!

— Георгий Сергеевич, уйдет ведь! Груженый, идет на фронт. Слышите, как пыхтит на подъеме? Техника! — не унимался партизан.

— Не спеши, дорогой. У нас задача другая.

Поезд проскочил. Третий раз появился патруль, а потом снова все стихло.

Вдали протяжно завыл гудок, похожий на автомобильный.

«Это дрезина», — решил Хумарьян и скомандовал:

— Бегом к рельсам. Подложить.

Негромкий перестук колес на стыках рельсов, и из-за поворота появилась дрезина. Включила фары.

«Неужели заметили наших? — подумал майор. — Нет, все нормально, скорости не сбавляет. Подходит. Взрыв!»

Партизаны дали очередь из автоматов по слетевшей под откос дрезине и стали отходить. Когда кто-то из уцелевших немцев начал стрелять, группа была уже в лесу. В поселках и хуторах, разбросанных в этих местах и казавшихся такими мирными, когда партизаны шли на задание, все ожило: немецкие гарнизоны и полиция были подняты по тревоге. Залаяли собаки, вот-вот выйдут на след. Спасло непроходимое болото, по которому умело провел группу партизанский проводник…

Чекист Георгий Хумарьян, имевший семнадцатилетний опыт оперативной работы в органах госбезопасности, в первые дни войны был включен в состав отряда, сформированного в Белоруссии для работы в тылу врага. Березинский район, куда был направлен отряд, 8 июля был оккупирован немцами. Отряд, прибывший в район буквально накануне захвата его немцами, не успел создать базу и закрепиться, установить связь с местным населением и поэтому не был в состоянии развернуть серьезную борьбу с врагом. Командир отряда, руководствуясь указаниями центра, распорядился разбиться на группы по три-четыре человека и пробиваться обратно к своим. У Хумарьяна было специальное задание по созданию подполья. И хотя для осуществления его не было даже самого необходимого — ни пригодных для предъявления немцам документов, ни версии, за кого он себя должен выдавать и чем объяснить свое пребывание в этих местах, форма одежды и та оставалась прежняя, командирская, снял лишь малиновые петлицы со «шпалами», — он решил остаться в занятом немцами районе.

По проселкам тянулись беженцы — жители приграничных районов. Многие шли и ехали к родственникам на восток, но были и такие, которые сами точно не знали, куда и зачем они идут. Хумарьян примкнул к одной из таких групп. На отдыхе в деревне Забродье разговорился с женщиной, возившейся со своими четырьмя уставшими детьми. Шли они из Бреста, пробирались к своим родным в Речицу — именно туда, куда нужно было Хумарьяну. Бессонной ночью, лежа на соломе, Хумарьян обдумал детали своего дальнейшего поведения. Особую надежду он возлагал теперь на эту утомленную, но, судя по всему, мужественную и энергичную женщину с ребятами — Сковородину Неонилу. Было бы хорошо выдать себя за ее родственника — двоюродного брата мужа Григория Николаева, который, по рассказам Неонилы, перед самой войной собирался приехать в отпуск в Брест, но не успел. Григория в Речице не знали даже родственники Неонилы, и это было очень кстати. Итак, задумана такая легенда: Георгий, теперь Григорий, был в гостях у брата, теперь сопровождает жену брата с детьми к ее родственникам. Рассчитывал вернуться потом к месту работы в Баку, не успел, поэтому думает задержаться в Речице.

Утром Сковородина внимательно выслушала Хумарьяна и согласилась помочь ему.

В одном из сел удалось купить поношенную простенькую одежду и переодеться. В пути Георгий помогал Неониле обихаживать детей, они к нему привязались, называли «дядя Гриша».

Задуманное пригодилось еще на подходе к Речице. Немецкий разъезд задержал беженцев. Тех, кто казался подозрительным, уводили в лес «на проверку», и вернулись оттуда не все.

Вызвали и Хумарьяна. С ним пошли ставшие неразлучными двое малолетних «племянников». Неонила сунула в руку Георгия оказавшийся у нее профсоюзный билет мужа. Рассказ о сопровождении снохи с детьми, кажется, не вызвал особых сомнений у немцев. По-видимому, убеждали и льнувшие к нему дети.

— Кем работаешь? — спросил немец переводчик.

— Железнодорожник я, в Баку, грузовой диспетчер.

— Коммунист? Комиссар?

— Нет…

Фашисты вернулись к Сковородиной и стали допрашивать ее. Неонила подтвердила рассказ Хумарьяна.

В Речице вначале все складывалось, как задумано. Но нельзя было бесконечно сидеть дома, нужно было легализоваться, получить какой-то документ, работать. Хумарьян, на всякий случай попрощавшись с Неонилой и детьми, пошел в комендатуру. Держали его там два дня, приходили допрашивать Сковородину, взяли подписку о подтверждении показаний и только тогда его отпустили, выдав паспорт со свастикой.

Теперь надо было устраиваться на работу, причем такую, которая бы давала возможность общаться с жителями города и иметь свободное время. Лесозавод, где временно работал Хумарьян, был далеко от города. В январе 1942 года удалось поступить в городской театр сторожем и контролером. К этому времени Хумарьян присмотрел помощников и стал их привлекать к выполнению отдельных заданий. Удалось установить связь с партизанским отрядом имени Ворошилова, который к этому времени развернул активную деятельность. Разведчики отряда Андрей Батура и Федор Вишняк забирали у Хумарьяна информацию о вражеских войсках и намерениях карателей. Одни сведения использовались на месте, другие, наиболее ценные, передавались по рации в центр. Взамен Хумарьян получал принятые отрядом по радио сводки Совинформбюро и изготовленные партизанами листовки, обеспечивал их распространение в городе.

Несмотря на жесточайшие преследования, советские люди на оккупированной врагами территории, рискуя жизнью, делились новостями о Большой земле, помогали, чем могли, партизанам. Из беззаветно преданных Родине патриотов сформировалось подполье.

В подполье особо отличились артисты Александр Зубрицкий, прибывший из Белостока, и Петр Никулин из Пинска. Стал смелым и энергичным подпольщиком Виктор Ануфриев. С их помощью появились свои люди во многих учреждениях города. Расчет Хумарьяна на использование в подполье артистов оправдался. Они вели свободный образ жизни, общались со многими, в том числе с чинами полиции и жандармерии, не вызывая ни у кого подозрений, и, как им было рекомендовано, ловили каждое нечаянно оброненное слово о делах и планах немцев.

Г. С. Хумарьян. Фото 1943 г.

Вот что рассказывал Георгий Сергеевич об одной из привлеченных им к подпольной деятельности артисток:

«Очень ценную помощь оказывала Зинаида Кулей. Ее удачно внедрили в среду немецких офицеров жандармерии и комендатуры — она знала немецкий язык. Зинаида стала пользоваться у немцев доверием, и при ней они не стеснялись болтать о делах. По ее сигналам партизаны предупреждались заранее о предстоящих действиях фашистских карателей. Наиболее серьезным было ее сообщение о подготовке карательной операции крупными силами в июне 1943 года в районе деревни Гарновки. Партизаны, заблаговременно подготовившись к встрече, дали карателям бой, в результате которого фашисты отступили с большими потерями.

Кулей удалось выяснить координаты новой базы авиабомб и артснарядов, созданной немцами в обстановке строгой секретности в лесу вблизи Волчьей горы. Ее данные подтверждались другим подпольщиком — учителем. По этим ориентирам 7 ноября 1943 года советская авиация устроила «праздничный фейерверк», и база была полностью уничтожена».

В апреле 1942 года ожидалось прибытие в театр Речицы немецкой труппы — готовились к спектаклю для немецких офицеров и чиновников. Подпольщики тоже готовились. По согласованию с партизанским отрядом они задумали устроить во время представления взрыв в театре. Все было рассчитано, подготовлены исполнители, определены места закладки мин, однако не оказалось достаточного количества взрывчатки.

Диверсия не удалась, но подготовка к ней не осталась незамеченной немцами, появилась опасность провала подполья. Хумарьян дал указание некоторым подпольщикам, причастным к подготовке диверсии, уйти по одному в лес к партизанам. При этом он тщательно обдумал объяснение причин исчезновения того или другого участника. Сам ушел в партизанский отряд только в конце мая. В городе остался Зубрицкий. «Я человек заметный, мое исчезновение может насторожить немцев. Уйду последним», — сказал он, но выбраться не успел — был схвачен. Этот отважный коммунист никого не выдал и погиб в застенке.

Подполье в Речице продолжало действовать, и информация поступала регулярно, теперь уже к Хумарьяну, ставшему начальником разведки партизанского отряда. Неонила и ее сестра Мария продолжали собирать разведывательные данные.

С особой теплотой рассказывал Г. С. Хумарьян о Неониле, первой своей помощнице в тылу врага:

«Сковородина мной неоднократно направлялась в дальнюю разведку в другие города: Гомель, Лоев, Хойники и всегда возвращалась с ценными данными. После выполнения одного задания Неонила и Мария были арестованы жандармерией и допрошены. Марию освободили тут же, а Неонилу держали несколько дней, избивали, но не добились ничего, отпустили под подписку с условием ежедневно регистрироваться в жандармерии. По-видимому, рассчитывали установить за ней слежку и поймать с поличным. Мы вывели семью Неонилы в лес. Сковородина и в отряде продолжала действовать как разведчица. Теперь она выезжала в города, где ее не знали».

В ноябре 1942 года партизанские отряды объединились, появилось соединение гомельских партизан под командованием генерал-майора Коржа, получившего потом звание Героя Советского Союза. Расширились возможности партизан, росло их влияние на жителей области. Одновременно возросла и опасность проникновения в отряды провокаторов, засылаемых фашистами под различными, нередко хорошо продуманными и отработанными предлогами. Нужно было выявлять и немецких пособников, действовавших тайно в ближайших населенных пунктах.

Опытного чекиста Георгия Хумарьяна назначили начальником особого отдела партизанского соединения. Забот было немало. Хумарьяна часто видели то в одном отряде, то в другом. Или в селах, находившихся в зоне действия партизан, хотя для этого приходилось пробираться по территории, занятой врагом.

В конце ноября 1943 года наступающая Советская Армия дошла до местности, где базировались гомельские партизанские отряды. Партизаны, способствовавшие до этого продвижению войск, вышли из лесу и присоединились к Советской Армии. Георгия Сергеевича вернули в органы госбезопасности на железнодорожном транспорте теперь уже освобожденного от окружения Ленинграда.

Несколько высоких государственных наград украшали грудь полковника Хумарьяна. Среди них ордена Красного Знамени, Отечественной войны II степени и медаль «Партизану Отечественной войны» I степени — за работу в тылу врага.

В архиве вместе с другими документами, по строго официальным строкам которых прослеживается нелегкий жизненный путь чекиста, особо бережно хранится документ, датированный 1943 годом. На изрядно потертой бумаге — пропуск, разрешающий Хумарьяну Георгию Сергеевичу беспрепятственное посещение всех партизанских отрядов Гомельского соединения с условием «предъявления пароля».

С Георгием Сергеевичем я познакомился давно, по работе в Куйбышеве — в 50-х годах он был на руководящей должности в органах госбезопасности на Куйбышевской железной дороге.

И мало кто знал тогда, что этот скромный, сдержанный, такой обычный, казалось бы, человек два года Великой Отечественной воевал с врагом… в тылу врага.

 

«Часовщик» из Чапаевска

В интернациональном партизанском отряде в Чехословакии русского лейтенанта Зубрилова многие считали чудаком. Подумать только: отряд почти ежедневно совершает боевые вылазки, укрывается на склонах Высоких Татр в непроходимых лесах, не всегда достаточно провианта, а он… занимается коллекционированием старых будильников. Еще куда ни шло, если бы собирал какие-либо особенные, старинные, как говорится, уникальные. Нет, берет самые обыкновенные, какие встречаются почти в каждом доме. Берет и поломанные, давно выброшенные на чердак, без циферблата и стрелок. Возьмет испорченный механизм, положит на свою большую рабочую ладонь и начинает быстро разбирать там шестеренки, снимать с них ржавчину и грязь. А был такой случай. Кто-то притащил старинные красивые часы с боем из барского дома. Все сбежались смотреть, а он не взял.

— Не интересуюсь.

В отряде редко кого называли полной фамилией или именем, в ходу были прозвища. Быстро забывалось прилипшее к Зубрилову в первое время «Зубр» — не только как производное от фамилии, а больше, пожалуй из-за его крепкой коренастой фигуры и кажущейся неповоротливости. И закрепилось новое: «Годинар» или «Годинарж», как произносят некоторые, — «часовой мастер», значит.

После ремонта Зубрилов часы никому не показывал.

— Спрятал до окончания войны, — отшучивался он.

Немногим в отряде было известно, что он приспосабливает эти часовые механизмы к минам замедленного действия, а ставшие ненужными корпуса и звоночки незаметно закапывает в укромном месте.

Маленькие, по четыреста-пятьсот граммов мины с часовым механизмом из отряда передавали чешским патриотам, и те незаметно их прикрепляли к легковым автомашинам чинов вермахта, перед тем как им отправиться куда-либо. Взрывы происходили в пути.

Прибегали и к более дерзким методам. К примеру, намеченный к уничтожению офицер СС никуда не выезжал, и пришлось искать другое решение. Взрывное устройство с механизмом, рассчитанным на 20 минут, ухитрились положить в гардеробной ресторана в карман шинели этого офицера, пока он заканчивал последний в своей жизни обед.

Еще об одной диверсионной операции Федор Федорович рассказывал так.

«В городе Мияве находился завод, где немцы изготавливали мины и снаряды. Командование приняло решение устроить там взрыв. Дело поручили нашей группе. Завод строго охранялся, и проникнуть туда кому-либо из наших, а тем более пронести взрывчатку, не было никакой возможности. Чешский патриот, работавший в бухгалтерии главного цеха, соглашался помочь, но пронести мину он тоже не мог.

Встал вопрос: как доставить взрывчатку в цех? Решили использовать почту. Изготовили посылку, по виду служебную, немецкую, якобы отправленную каким-то германским статистическим управлением, в ящик набили различные немецкие бланки отчетности, а внутрь я заложил взрывное устройство, сделал простое приспособление для ввода мины в действие. Как и предполагалось, посылку получил известный нам бухгалтер, патриот, а вечером, после ухода рабочих, он ее положил под один из важных узлов главного конвейера. Взрыв произошел ночью и оказался удачным. Немцам до конца войны не удалось запустить этот конвейер».

Ф. Ф. Зубрилов. Фото 1941 г.

В Чехословакию Федор Федорович Зубрилов был заброшен по указанию советского командования в 1944 году в составе небольшой группы опытных партизан. Было их тогда одиннадцать человек. Еще на Большой земле определили, что Зубрилов будет инструктором-взрывником. Интернациональный партизанский отряд располагался в лесах в районе Зволин, близ Братиславы. Ни леса родной Куйбышевской области, ни те, в которых бродил юношей в Алтайском крае, и даже знаменитые лесные массивы Белоруссии, где Зубрилов до этого партизанил, несравнимы с лесами Словакии. Сплошные зеленые кроны деревьев, густо облепивших склоны гор, издали красивы и манят к себе путника. Но достаточно приблизиться, как лес встает сплошной стеной, теряя при этом обычную для наших лесов привлекательность. На поверхности земли, куда не могут пробиться лучи солнца, не видно ни травинки. Полузасохшие нижние без листьев ветки деревьев, цепко переплетаясь друг с другом, не дают пройти. Если все же сможешь сделать несколько шагов вглубь, то даже в ясный день попадешь в сумерки. Скрываться в таком лесу партизанам было удобно, но он же таил и всякие неожиданности, в том числе возможность незаметного продвижения карателей. Опасаясь этого, партизанская разведка и охранение отряда зорко следили за перемещениями немцев.

Как-то, получив сообщение о том, что немецкая автомашина направляется в сторону гор, командование отряда послало группу Зубрилова в подкрепление охране. Группа залегла вблизи лесной дороги. Вскоре партизаны заметили легковую автомашину. Вот она остановилась, из нее вышел молоденький капитан и, прогуливаясь, неторопливо зашагал по дороге.

— Берем, — шепотом дал команду Зубрилов.

Задержанный оказался начальником штаба карательного батальона. На допросе капитан несколько удивил своим не совсем обычным поведением: был откровенен и правдив, на все вопросы отвечал охотно, ответы были продуманными. В то же время не заискивал перед партизанами и признаков высокомерия и чванливости не подавал. Рассказал, что в батальоне он человек новый и случайный, попал туда из-за высокого положения родителей. Трезво оценивал обреченность гитлеровской армии. Отвечая на вопрос о задержанных карателями партизанах, рассказал об аресте русской радистки, сломавшей ногу во время приземления. Сообщил, что спас ее от смерти и спрятал у лесника.

— Молодая, жалко ее стало, — сказал он просто.

При проверке этот факт подтвердился. Прозванный партизанами за свою молодость и некоторую детскую наивность «Киндо» (от немецкого слова «кинд» — ребенок), капитан оказался полезным для отряда человеком и использовался при проведении дерзких операций. Он стал убежденным антифашистом.

— Основной моей задачей в Чехословакии, — говорит Федор Федорович, — было обучение партизан минному делу. Во время практических занятий я взорвал два эшелона с живой силой и вооружением. Позднее стали ходить на подобные операции мои ученики.

«Готовил и руководил всеми диверсионными операциями, проведенными группой на территории Чехословакии», —

читаем о Зубрилове в официальном документе.

Специалистом по минам Федор Федорович стал в партизанском отряде Д. Н. Медведева. Там на счету Зубрилова было девять эшелонов противника, взорванные мосты и ряд других боевых операций. В 1943 году группа, командиром которой был Зубрилов, совершила внезапный дерзкий налет на танковую часть немцев, расположенную под Дерагино, и фактически разгромила ее.

В другой раз под носом у немцев была уничтожена животноводческая ферма вместе со скотом, который на другой день оккупанты должны были отправить в Германию. Когда для специальных операций отряду понадобилась немецкая форменная одежда, в том числе офицеров СС, по указанию командования группа Зубрилова устраивала на дорогах засады и задерживала немецких офицеров, чтобы завладеть их обмундированием. В поисках нужных образцов одежды приходилось не один раз выходить на дороги и ждать появления немцев.

Подразделение Зубрилова неоднократно прикрывало активные действия партизанских разведчиков, а после выполнения ими задания обеспечивало отход к лагерю.

Если задуматься над вопросом, что же помогало Зубрилову успешно выполнять на протяжении трех лет столь сложные задания, где он приобрел необходимые для этого качества, то ответить можно только так: вся его довоенная жизнь. Отец — участник гражданской войны, принимавший участие в боях против банд, орудовавших в Поволжье, воспитал Федора на славных традициях Красной Армии. Он привил сыну любовь к труду, к технике. Очень пригодилось потом Федору в партизанском отряде умение водить автомашину. Он окончил успешно автошколу, несколько лет работал шофером сначала в зерносовхозе, а потом на действительной службе в армии. Зубрилов получил политическую подготовку и окреп идейно на посту помощника начальника политотдела Топчихинского зерносовхоза Алтайского края по комсомольской работе. Боевую подготовку получил в Златоустовском пехотном училище.

«Отлично стреляет, отлично знает материальную часть оружия, отличный лыжник, образцовый курсант», —

записано в характеристике, составленной в училище. Закончив учебу, стал лейтенантом перед самой войной — 15 июня 1941 года. Был зачислен в особый отдел Киевского особого военного округа. Его прикрепили к дорожно-эксплуатационному полку.

Полк оказался в районе военных действий. Через несколько дней боев под натиском противника начал отступление, вместе с некоторыми другими частями оказался в окружении. Боеприпасы были на исходе. Поступило указание пробиваться к своим небольшими группами.

С одной из групп отходил на восток Зубрилов. В одном из боев осколок снаряда угодил в щиток его пулемета, щиток ударил Зубрилова по голове. Он потерял сознание. Когда очнулся, поблизости не оказалось ни своих, ни врага.

Зубрилов еле поднялся и побрел на восток, к линии фронта. Вскоре встретил других красноармейцев, продолжили путь впятером. Нападали на небольшие группы немцев, забирали у них оружие, боеприпасы, пополняли заодно запасы продовольствия. Однако вскоре им пришлось отказаться от случайных диверсионных актов. И вот почему. Как-то, после того как группа Зубрилова уничтожила автомашину с карателями, немцы подтянули новые силы, начали искать виновных в соседствующих селах, зверствовали, уничтожили две деревни.

— Слишком дорогая цена за горстку карателей, — решили в группе. Активнее стали искать связи с партизанами. Им повезло: вскоре столкнулись с партизанской разведкой. Не сразу поверили в отряде рассказу Зубрилова и его товарищей, проверяли, не раз допрашивали. Такие меры предосторожности были оправданы: немецкая разведка под видом выходящих из окружения засылала в партизанские отряды изменников и предателей.

Долгожданный День Победы застал Зубрилова в Чехословакии. Деятельность интернационального партизанского отряда, оказавшего существенную помощь нашим войскам и восставшему против оккупантов чешскому народу, была высоко оценена советским командованием. За боевые действия в Чехословакии и в отряде Д. Н. Медведева Зубрилов награжден орденом Красной Звезды, медалями «Партизану Великой Отечественной войны» I и II степеней, другими медалями.

Чешские друзья помнят и ныне об интернациональном отряде, его бойцах и командирах. Не забывают они и своего «годинара», продолжают писать ему теплые письма. Вот одно из них.

«Уважаемый товарищ Федор Федорович Зубрилов!

Горком компартии г. Врбове, Антон Славик.

Когда мы праздновали годовщину нашего города Врбове, мы вспоминали Вас и дали высокую оценку Вашей боевой деятельности в области Пуста Вес — Прашник — Врбове и Вашему вкладу в победу над фашизмом.

Горком народного фронта г. Врбове, Ян Боор.

Слава Советскому Союзу, его героическому народу, славной Советской Армии!

Городской совет г. Врбове, Лудовик Криго».

Да здравствует нерушимая дружба народов Советского Союза и Чехословакии!

Товарищ Зубрилова по партизанскому отряду, а теперь чешский писатель Людвиг Глосс прислал ему свою книгу «Братислава — Москва» с теплой надписью.

После войны Федор Федорович вернулся в родной ему Чапаевский район. Опытные механики и шоферы требовались везде. Ему предлагали работу в Чапаевске, но бывшего хлебороба тянуло к земле. Поступил на работу в МТС, затем перешел в совхоз. Для сельского хозяйства это были трудные годы. Зубрилов работал увлеченно, помогал восстанавливать донельзя изношенные автомашины и тракторы, пахал, убирал и возил хлеб. Не было жилья, жил с семьей в полевом вагончике. Труд Зубрилова отмечали премиями, многократно поощряли.

Выросли сыновья. Один закончил военно-политическое училище, он полковник Советской Армии, двое других последовали примеру отца, работают механизаторами в этом же совхозе.

В школьном музее на станции Звезда помещен портрет Федора Зубрилова: бойца и партизана, чекиста и передового сельского механизатора.

 

В отряде Копёнкина

Описанные здесь события относятся к сентябрю 1941 — февралю 1942 года.

Осадчему и еще пятерым партизанам командир приказал провести разведку в селе, которое виднелось впереди. Нужно было выяснить, сможет ли отряд пройти мимо села, не ввязываясь в бой, сколько там немцев и какие имеются возможности для пополнения скудных запасов продовольствия.

В отличие от других, созданных в более поздний период войны, этот небольшой отряд — около 60 человек — не имел своей более или менее постоянной базы и беспрерывно был в движении. Изредка удавалось задержаться в каком-либо селе, если там не было немцев, отдохнуть, привести себя и вооружение в порядок.

Оперируя в Миргородских лесах на Полтавщине и Змиёвских лесах на Харьковщине, отряд внезапно нападал на немецкие гарнизоны, нанося им значительный урон, а потом так же неожиданно уходил в лес. В некоторых случаях для проведения крупных операций объединялись с другими подобными же отрядами и после боя, пополнив за счет немцев свои боеприпасы, вновь разукрупнялись. В освобожденных селах устраивали суд над предателями и изменниками.

М. К. Осадчий. 1945 г.

Пройдя опушкой леса ближе к селу, Осадчий начал изучать обстановку. Дома располагались в низине, и улицы хорошо просматривались. Вот от большого дома на площади отошла грузовая машина с тентом над кузовом и выехала из села. По улицам пробегали редкие прохожие. Во дворе крайней избы, прижавшейся к лесу, копошилась старуха. В этом дворе и поблизости от него других людей не было видно.

Два партизана переоделись. Один из них, прилично владеющий немецким языком, надел трофейную немецкую офицерскую форму, другой натянул одежду солдата. Осадчий положил в свой карман желтую нарукавную повязку полицая. Когда стемнело, подошли к крайней избе, где под вечер была замечена одинокая старуха. Окно избы чуть светилось. Заглянули — старуха одна. Услыхав осторожный стук, она вышла. Оглядела Осадчего и, видимо, догадалась, кто перед ней.

— Нет, в селе немцев не должно быть, на ночь уезжают в район: боятся ночевать у нас. Кто остается здесь? Полицаи. Эти хуже немцев. Чистые звери. Где они? Да вот там, в большом доме, где яркий свет. Человек десять их будет.

Охраны возле ярко освещенного просторного дома не оказалось. Партизан в форме офицера, за ним «солдат» в роли денщика и Осадчий с повязкой полицая вошли внутрь. Сельские полицаи явно не ожидали визита «начальства» в неурочное время, покуривали, развалясь на лавках. Остро пахло самогоном. При виде «офицера» вскочили. Тот прямо с порога начал ругаться. «Денщик» перевел: почему нет охраны снаружи, почему бездельничают, не патрулируют по улицам? Один из полицаев, видимо, старший, попытался объясниться: дескать, кругом спокойно, о партизанах ничего не слышно, они едва ли сюда сунутся… «Офицер» не слушал, начал проверять у всех винтовки. Вынимал патроны, вытаскивал затворы, заглядывал в стволы.

— Грязно, вычистить! — приказал Кратко, а затворы оставил на столе. Протянул руку к старшему полицаю, тот торопливо отстегнул свой пистолет. В дом вошли двое партизан, остававшиеся до этого на улице, и встали у двери. Все винтовки у полицаев лежали без затворов, другого оружия у них не было замечено.

Можно начинать. «Офицер» приказал:

— Связать, увести!

Зашедшие партизаны наставили на полицаев автоматы, все действовали не спеша, без суеты. Можно было подумать, что офицер сажает полицаев под арест за провинность в дисциплинарном порядке.

Осадчий вынул из кармана приготовленную веревку, связал руки одному полицаю, другому. Винтовки полицаев повесили им на шеи, затворы и пистолет забрали себе. В кладовке обнаружили запас консервов. Растерявшихся полицаев повели, и они только в лесу догадались, что попали к партизанам. Командир отряда Копёнкин и начальник штаба Подкорытов учинили им подробный допрос, выяснили обстановку в районе.

Рано утром отряд двинулся дальше, в новый район боевых действий.

Через несколько дней партизанская разведка донесла о подготавливаемой немцами карательной операции. Ожидалось, что большой отряд карателей отправится из Миргорода в село Малая Обуховка, оттуда они начнут прочесывание леса. Партизанам можно было заблаговременно уйти, как не раз приходилось делать, но оставались бы тогда немцам на растерзание мирные жители села, оказавшие гостеприимство партизанам. Командир отряда Копёнкин решил перехватить карателей на дороге и разгромить их. Маленькому отряду такая задача была не под силу, поэтому разослали связников в другие отряды.

В назначенный день до рассвете все партизаны и боевые средства заняли определенные для них места.

Малая Обуховка расположена за небольшим холмом и, чтобы проехать в село, нужно подняться на этот холм, а потом километра полтора спускаться. Партизаны расположились на спуске по обеим сторонам дороги. Осадчий оказался на раскинувшемся вдоль дороги старом кладбище. Холмики и кустарники надежно укрыли пулеметы и автоматчиков. Цепочка партизан с другой стороны спряталась в овражках и канавах. На изгибе дороги при въезде в село установили отбитый у немцев миномет с задачей ударить по голове колонны врага. Получилась своеобразная подкова, замыкающаяся у села.

Время в ожидании тянулось медленно. Осадчий осторожно выглянул из-за куста — на дороге пустынно. Тишина. Ничто не выдает наличия трехсот партизан. Как бывает в минуты ожидания, начало закрадываться сомнение: не изменили ли каратели своих намерений? Или вышли в лес с другой стороны? А если кто-то предал, предупредил немцев?

Осадчему вспомнилась первая встреча с предателями. Это было при выполнении первого задания в отряде. То село тоже называлось Обуховкой, только Большой Обуховкой. Осадчего подозвал Копёнкин. Подошли еще трое партизан. Группе поручили незаметно проникнуть в село и бесшумно, не потревожив полицаев и немцев, вывести оттуда местного агронома и его дочь, оказавшихся предателями. Было известно, что по их доносу немцы повесили восемь активистов. Осадчий подумал тогда о том, почему молодая женщина, которую после задержания допрашивали в лесу, так люто ненавидела и Красную Армию, и партизан, все советское. Почему она, получившая образование в советской школе, прилично обеспеченная, так резко отличалась от встречавшихся на пути отряда сотен и тысяч других женщин, рисковавших жизнью ради помощи партизанам?

Тогда в лесу Осадчий постиг, что враги бывают не только в немецкой форме, они могут быть и среди своих, хотя не смог бы еще объяснить причину такого позорного явления.

Прошло несколько томительных часов. Вот появились на холме шесть всадников. Встали. Внимательно осмотрели местность.

— Разведка, — прошептал сосед Осадчего. Два всадника повернули назад и скрылись за холмом. Вскоре оттуда показалась колонна. «Не меньше пятисот, может, и больше», — прикинул Осадчий. В середине колонны оказалось несколько груженых подвод. Уже слышны поскрипывание колес и топот тяжелых сапог. Партизаны еще плотнее прижались к земле, задержали дыхание. «Уйдут, почему медлим?» — подумал каждый.

В это время заговорил миномет: в колонне взорвалась одна мина, другая. Это было сигналом. Разом заработали пулеметы, автоматы. Отдельных немцев, пытавшихся укрыться, настигали меткие винтовочные выстрелы. За двадцать минут колонны не стало. С трофейным оружием и боеприпасами на уцелевших подводах отряды заспешили в лес. Нужно было уйти подальше от этого места и как можно скорее.

Михаилу Осадчему, успешно выполнившему ряд заданий, Копёнкин начал давать еще более сложные поручения. Однажды возникла необходимость побывать в селе Зиленьки. Но было известно, что туда недавно прибыла группа немцев. Нужно было выяснить, сколько их, где разместились, какое у них вооружение.

Проводником определили партизана из местных, но заходить ему в село запретили: опознают. Осадчий, посоветовавшись с проводником, предварительно определил, в какие избы следует заходить за информацией.

Поздняя ночь. Михаил постучался в крайнюю избу. Маловероятно, чтобы там остановились немцы, — слишком убогая. Долго не откликались, а потом женщина, открывшая дверь, узнав, зачем пришли поздние посетители, захлопнула ее и уже из сеней прошептала:

— У меня дети… Я ничего не знаю, ничего не скажу…

То же самое повторилось у другой избы, у третьей. Не помогли ни уговоры, ни угрозы. Начало светать, нужно было торопиться, а они ничего не узнали. Осадчий отдал автомат товарищам, оставил себе две гранаты и пошел по селу один. Другие партизаны спрятались на опушке леса и следили за ним, готовые прийти на помощь. Вот из избы вышел старик, встал у плетня. Осадчий подошел и тихо окликнул. На этот раз повезло. Старик подробно рассказал все, что знал о немцах. Осадчий присоединился к своим, и они скрылись в лесу.

В следующую ночь напали на село тремя группами. Семь партизан, в числе которых были Осадчий и вчерашний проводник, должны были незаметно подойти к школе, где расположились основные силы немцев, снять часовых, забросать здание гранатами и не мешкая отойти. После этого другие группы открывают кинжальный огонь. Так все и произошло. Гарнизон уничтожили, взяли много патронов и два пулемета.

Удачные операции и неуловимость отряда давались нелегко. Партизаны всегда находились в движении, отдыхали редко. Постоянное напряжение выматывало людей. В начале 1942 года отряд получил указание выйти на Большую землю. С боями начали пробиваться к линии фронта.

После одного трудного перехода отряд отдыхал в заброшенном летнем бригадном доме в поле. Намеревались без остановки пройти открытый участок и укрыться в лесу, но не хватило сил, пришлось задержаться. Сначала обрадовались начавшейся поземке: заметет следы на снегу, но стало нестерпимо холодно. Плащ-палатками залатали дыры в стенах. Командир разрешил израсходовать часть неприкосновенного запаса продуктов.

Не прошло и двух часов, как боевое охранение задержало мужчину и девушку. Задержанный пояснил, что он с дочерью приехал за соломой. Они из села, которое в четырех километрах. Немцев там нет. На вопрос, можно ли запастись продуктами, ответил положительно, согласился привезти картошки и хлеба. Ради получения продовольствия командир решил рискнуть.

— Поедешь один, — сказал Копёнкин, — а дочь пока побудет здесь. Обманешь — считай, что дочери у тебя нет.

Мужчина поехал. Отряд насторожился. Усилили охранение, выставили дальние скрытые посты. Примерно через четыре часа раздались три винтовочных выстрела — условный сигнал опасности, Копёнкин скомандовал подъем и приказал отходить к лесу. Пока снимали посты, прибежал стрелявший дозорный и сообщил, что со стороны села движется большая группа немцев. Ясно — предал мужик, привел врага, не пожалел свою дочь. Та смотрела на партизан зверем исподлобья, молчала. Потом попыталась сбежать… Когда немцы открыли огонь, партизаны были уже около леса. Разыгравшаяся пурга ухудшила видимость, и это помогло оторваться от преследователей.

Три недели пробивался отряд к своим. Серьезных боев партизаны не навязывали, но стычки с немцами все же были. За счет немцев пополняли боеприпасы и продовольствие.

Однажды в предрассветной мгле партизаны увидели двух всадников. Остановились, направили к ним разведку. О радость! Свои! Вышли! Это было 28 января 1942 года в районе Алексеевки.

Незадолго перед этим в перестрелке автоматной пулей ранило Осадчего в ногу. Рана была, можно сказать, пустяковой, опираясь на палку, он шел и не отставал от других. Однако наступать на ногу полностью не мог и из-за этого отморозил не двигавшийся при ходьбе большой палец. Началась гангрена.

2 февраля отряд прибыл в Луганск. Подвели итоги. За полгода боев этот небольшой отряд уничтожил до пяти тысяч вражеских солдат и офицеров, до тысячи полицаев и других предателей. Взорвано много мостов. Помогли перейти через линию фронта к своим трем тысячам красноармейцев, отрезанным во время боев от своих частей. Потери были и у партизан.

За успешные действия отряда его командиру Копёнкину Ивану Иосиповичу было присвоено звание Героя Советского Союза.

Осадчий оказался в госпитале и пролежал там более четырех месяцев. Отряд же после отдыха и пополнения был вновь отправлен в тыл врага. В день принятия присяги новым пополнением из отряда приезжали в госпиталь и повезли Осадчего на торжества.

После выписки из госпиталя Осадчего включили в состав небольшой группы для заброски в тыл. Поручалось разыскать и связаться с отрядом Копёнкина, от которого долго не было сообщений. Однако на аэродроме Луганска летчики отказались взять на борт группу.

— Вы не обучены прыжкам, не могу рисковать, — заявил майор, командовавший здесь.

Никакие уговоры не помогли. Пришлось тут же начать занятия по парашютному делу. В это время у Осадчего открылась рана. Пока решали эти вопросы, пришло сообщение об окружении и гибели отряда Копёнкина. Надобность в посылке группы отпала.

На сборном пункте Осадчему предложили вернуться на предвоенную работу — инженером по строительству военных аэродромов.

После войны Михаил Климентьевич работал на строительстве Куйбышевского и Новокуйбышевского нефтеперерабатывающих заводов.

Я был исполнителем ответа на запрос из Киева об Осадчем, несколько раз беседовал с ним, читал его записи. В своих воспоминаниях он писал:

«Я навсегда запомнил слова партизанской клятвы: «Если надо будет отдать в борьбе с врагами за Родину жизнь — я ее отдам… Клянусь быть всегда дисциплинированным, честным и чутким товарищем».

Таким Михаил Клементьевич оставался всю жизнь. В 1972 году его не стало.

 

Майор в отставке И. Андреев

«СВЯТАЯ ОБИТЕЛЬ» В ПОДЗЕМЕЛЬЕ

Майским вечером 1942 года в дежурной комнате управления НКВД Куйбышевской области раздался телефонный звонок. Звонила женщина, назвавшаяся Марией Петровной. Взволнованным голосом она просила кого-нибудь из чекистов встретиться с ней.

А уже через час перед младшим лейтенантом госбезопасности Михаилом Ивановичем Ивановым сидела в наспех накинутом на голову белом платке немолодая женщина. Представилась она уже Клавдией Васильевной. Заметив недоуменный взгляд чекиста, женщина упредила вопрос:

— Сами знаете, время-то какое, война. Стены и то уши имеют. А Марию Петровну — это я придумала для телефонного разговора. Вы уж извините, пожалуйста.

Михаил Иванович внимательно посмотрел на пришедшую: усталое, с мелкими морщинками вокруг глаз лицо, натруженные руки. Подумал про себя: «Такая зря не придет, видимо, есть серьезные причины».

Свой рассказ Клавдия Васильевна начала с того, что родом она из села. До войны переехала в Куйбышев да так и осталась городской жительницей. Родители были верующими людьми и с детских лет приучили ее верить в бога. До войны церковь навещала редко, только по большим престольным праздникам, а вот сейчас зачастила.

— Горя-то сколько война принесла. Вот и тянет помолиться. Два сына у меня на фронте. От младшего вот уже с полгода нет никаких вестей. Не приведи господи, не случилось бы что с ним, — вытерла она кончиком платка навернувшиеся слезы. — Немного помолчав, как бы собравшись с мыслями, Клавдия Васильевна продолжала: — А пришла я к вам, чтобы поделиться опасениями. Предчувствие у меня плохое. Вчера в Покровской церкви встретилась со своими деревенскими из Нового Буяна и Старой Бинарадки. Приезжали на причастие и детей крестить. Говорят, верующие там разделились, стали враждовать меж собой. Одни признают действующую православную церковь, ездят молиться в Куйбышев. Другие — из монахов и зажиточных — выступают против, не признают официальную церковь. Мол, Покровская церковь в Куйбышеве не истинная, служат в ней продавшиеся коммунистам антихристы, и кто в нее будет ходить, того постигнет божья кара. А еще говорят наши, что будто где-то в лесу, недалеко от Нового Буяна, есть в пещере подпольная церковь. Сказывают, что за главного в ней монах Иван Кузнецов. Место это держат в строгой тайне, и посещают церковь только те, кто получил личное благословение самого Кузнецова.

Этот рассказ заинтересовал чекиста. Известно было, что Кузнецов в тридцатых годах привлекался к ответственности за антисоветскую деятельность, вскоре был освобожден. На виду жить не стал, перешел на нелегальное положение, и след его затерялся.

Во время второй встречи с чекистами Клавдия Васильевна, узнав, что Иванов собирается в район, робко попросила:

— Возьмите и меня с собой. Мне-то ведь как землячке и богомольной женщине сподручнее будет, а вас и близко к пещере не подпустят. — И, помолчав, добавила: — Люди они нехорошие, озлобленные, на все могут пойти, как бы чего плохого не случилось.

Михаил Иванович понимал, что один он ничего не сделает. Нужны верные помощники именно из таких людей, как эта женщина. Оперативных работников в районе — раз-два и обчелся. Многие ушли на фронт, переехали в город. Внимание чекистов с началом войны было в основном сосредоточено на обеспечении безопасности важных объектов промышленности. Долгим был разговор с Клавдией Васильевной в этот вечер. Ей были даны необходимые советы, рекомендации. Определено время и место встреч с Михаилом Ивановичем. Вскоре вслед за Ивановым в район выехала и она.

Клавдия Васильевна рассказывала потом, как встретили ее местные монахини Матрена Савинова, Васса Моткова, Лукерья Елашова. Присматривались, принюхивались, изучали, но приглашать в тайную молельню не собирались.

Месяц шел за месяцем, день за днем. Клавдия Васильевна стала нервничать, переживать. Приходила усталой, разбитой. Как-то она поделилась одолевавшими сомнениями:

— А может, я не тот человек, не подхожу для этого дела?

Михаил Иванович успокаивал ее, подсказывал, что надо делать, с кем встретиться, как себя вести при этом. Только в начале ноября 1942 года ей удалось войти в доверие к братии Кузнецова.

Как-то поздно вечером, забежав навестить Матрену Савинову, она застала у нее бойкую женщину лет сорока, по имени Татьяна, с острым изучающим взглядом.

— На ловца и зверь бежит, — сказала Матрена. — Что же ты, раба божья Клавдия, живешь одиноко, как отрезанный ломоть, не пора ли примыкать к стаду Христову? — Потом обратилась к Татьяне: — Завтра приводи ее в нашу обитель помолиться, пусть посмотрит, разуму наберется.

— Вышли мы, — рассказывает Клавдия Васильевна, — к полудню. Был небольшой ноябрьский морозец. Земля кое-где прикрылась чистым снежком, местами проглядывались кочки. Шли долго, лесными оврагами, непролазной чащей, в направлении соседнего с Новым Буяном села Еремкино.

Ноябрьский день короток. Не заметили, как начало клониться к закату солнце. Татьяна шагала осторожно, оглядываясь и прислушиваясь к каждому шороху. Когда стали подходить к месту расположения «святой обители», начало темнеть.

Потом то тут, то там замаячили тени людей. Скорее всего это была охрана.

— Мой приход, — продолжает Клавдия Васильевна, — был, видимо, неожиданным и некоторых удивил, хотя многие и знали меня как односельчанку. Всматривались настороженно, интересовались, как попала, с какими намерениями пришла. Однако было достаточно кивка головы Татьяны — мол, наша, проверена — и взгляды рабов божьих потеплели.

Вскоре откуда-то из-под земли, как привидение, появился человек. Бывший кулак Савинов и, как потом выяснилось, ближайший сподвижник «святейшего» Ивана Кузнецова. Он подал знак рукой, и все вокруг, словно муравьи, с разных сторон потянулись к люку. Опережая, подталкивая друг друга, стали спускаться в подземелье.

Пещера оказалась довольно просторной. В двух ее комнатах, предназначенных для моления, могло вместиться до семидесяти человек. Заползавших в тайник братьев и сестер по вере встречал сам хозяин подземных владений Иван Кузнецов. Осеняя каждого крестным знамением, он высовывал из подрясника руку и протягивал ее для поцелуя.

Часов в семь вечера «святой отец» облачился в парадное одеяние. Савинов отзвенел в колокольца, и началось богослужение, которое продолжалось до трех часов ночи. После четырехчасового перерыва служба возобновилась и так с перерывами продолжалась до 6 ноября. Четверо суток пещерная паства старательно клала земные поклоны, не выползая наверх.

«Служба как служба, — думала Клавдия Васильевна, — читают псалмы, молятся за всевышнего и его двенадцать апостолов, дымят кадильными лампадами». Но когда дело доходило до проповедей, все как-то преображалось. Спины молящихся распрямлялись, лица становились жестокими. Казалось, что вся эта богомольная братия, проповедовавшая любовь к ближнему, готова вот-вот ринуться в бой. Против кого?

— Против супостатов-коммунистов, — науськивал Кузнецов. — Наша страна, — пророчествовал он, — страдает потому, что в ней царствуют коммунисты-безбожники. От их безбожия стонут не только люди, но даже природа: деревья стали сохнуть, животные и птицы мрут. Терпению божьему пришел конец, — заключал наставник. — Пришло время, когда безбожие должно исчезнуть. Спереди Гитлер, сзади союзники наносят коммунистам смертельный удар. Америка и Англия заявили супостатам, что они откроют второй фронт только тогда, когда откроются закрытые, разграбленные и поруганные храмы.

В перерывах между злопыхательскими пророчествами ближайшие сподвижники Кузнецова — Иван Савинов, Василий Шарапов и вездесущие монахини — наперебой старались донести каждое слово духовного наставника до сознания людей. «Просвещали» не только «истинно православных», но и неверующих. Ходили по селам и проводили беседы антисоветского характера.

Странно толковали «истинно православные» евангельские заповеди «не убий» и «о добродетели». Если речь шла о немецко-фашистских полчищах, грабивших и убивавших ни в чем не повинных людей, в том числе детей и стариков, то это считалось вполне праведным делом. А вот служба в Красной Армии, защита своей Родины, своего народа с оружием в руках называлась сатанинским супостатством, неугодным господу богу делом.

Живя по таким «святым канонам», Кузнецов, Савинов и Шарапов не только сами отсиживались в подземной обители, уклоняясь от службы в Красной Армии, но и подстрекали к этому других богомольцев, прятали их в обжитых норах.

Они даже занимались фабрикацией фиктивных документов, дававших возможность уклониться от воинской службы. Верным помощником Кузнецова и Савинова в этом деле оказалась племянница Савинова Елена Ивановна Савинова, работавшая в то время медицинской сестрой в Куйбышеве. С ее легкой руки были состряпаны и выданы «истинным богомольцам» несколько десятков справок и заключений о слабом состоянии их здоровья. И все это в самое трудное время для нашей страны, когда каждый человек, в тылу или на фронте, был на счету, был крайне необходим для обеспечения победы над фашизмом.

Враждебная деятельность Кузнецова не ограничивалась территорией района. Он установил преступные связи со сторонниками «истинно православных христиан» в Куйбышеве, Уфе, Мелекессе, Кинеле и в других городах. К нему приезжали за советами и наставлениями по организации враждебной деятельности отщепенцы всех мастей.

Уже к концу ноября 1942 года чекисты установили, что враждебная деятельность Кузнецова и руководимой им группы имеет организационно направленный, резко выраженный антисоветский характер. Было принято решение об аресте Кузнецова и активных участников его группы.

21 ноября 1942 года поздно вечером Савинов в последний раз отзвонил в подземные колокола. «Святая» троица, перекрестив логово, выбралась на поверхность и, озираясь, двинулась гуськом на зимнюю квартиру в Новый Буян.

В эту же ночь дом Матрены Савиновой оцепили чекисты. В операции участвовали работники органов безопасности Михаил Иванович Иванов, Андрей Петрович Тимофеев, следователь Петр Моисеевич Тартаковский и оперативный наряд милиции.

В доме было тихо. Но чекисты знали, что эта тишина обманчива: шевельни осиное гнездо — и оно мгновенно зажужжит, закопошится. Чекисты разместились так, чтобы все выходы из дома и надворных построек хорошо просматривались. Предусмотрительность оказалась не напрасной. С первым стуком в дверь в доме заметались ночлежники. Одни кинулись в сарай, другие полезли в подвал. Кто попрытче — успел взобраться на чердак. Но куда денешься! Тут и всевышний не поможет.

— Сдаемся, — подняв руки, вылез первым из сарая пыльный и грязный Кузнецов. — Только смилуйтесь, не стреляйте.

За ним вылезли Савинов и Шарапов. А потом робко, словно тени, в своем черном одеянии предстали перед чекистами монахиня Матрена Савинова и «непорочные девы» Лукерья Елашова, Матрена Тычанова и Васса Моткова.

Рано утром вместе с арестованными и понятыми, как в таких случаях полагается, чекисты побывали и в Новобуянском лесу, в подземном убежище этой преступной шайки.

Петр Моисеевич Тартаковский, ныне пенсионер, вспоминая новобуянских пещерников, рассказывает:

— Когда мы подошли к месту расположения пещеры, ничего подозрительного не обнаружили. Лес как лес, земля прикрыта опавшими листьями и несколько запорошена снегом. А когда стали присматриваться внимательнее, то под полусгнившими пнями и валежником обнаружили замаскированные отдушины в землю. В стороне, прикрытая сухими листьями и ветками, металлическая решетка. Приподняли ее, показался лаз с лесенкой. Коридор, семь комнат. Стены, полы, потолок обшиты досками, хорошо покрашены.

Две комнаты были предназначены для моления, в других было жилье, хранилище продовольствия, воды и одежды.

При обыске в пещере было обнаружено большое количество икон, колоколов, крестов, лампад, свечей. Восемьдесят церковных книг. Десять килограммов воска, множество вещей: одеяла, простыни, шапки, фуфайки, сапоги, носки, портянки и даже лапти. Заготовлены были чайники, топоры, корыта. Более сотни наименований предметов значилось в описи, произведенной чекистами.

«Праведники», как оказалось, постами себя не изнуряли, продуктов наготовили впрок. Два мешка сухарей, кадка капусты, двадцать пудов картофеля, пшено, мука, масло, церковное вино. Было и кое-что покрепче: полтора литра водки, двадцать два литра денатурированного спирта.

По делу Кузнецова было арестовано и привлечено к уголовной ответственности восемь человек. Кузнецову тогда было сорок шесть лет. Самый расцвет сил. Жить бы да трудиться, а он избрал другой путь. Не было ему еще и тридцати, как принял монашество. В 1930 году за антисоветскую агитацию и подстрекательство крестьян к выступлению против политики партии и правительства в области коллективизации Кузнецов был арестован, но потом освобожден под обязательство, что впредь подобное, не повторит. Однако этому акту гуманности Кузнецов не внял и, перейдя на нелегальное положение, в 1932 году приступил к строительству подземного убежища.

Верный слуга и помощник Кузнецова — Савинов Иван Прокопьевич, 55 лет, жил в селе Новый Буян. В 1930 году был раскулачен и переехал в Куйбышев. Сначала промышлял на тройке вороных, работал сторожем, а затем решил пойти в услужение к Кузнецову.

Третьим сообщником «святого отца» был Василий Федорович Шарапов, 45 лет, так же, как и Савинов, в 1930 году бежавший из родного села в город в поисках легкой жизни. В 1940 году вернулся в Новый Буян и переселился в подземелье, на даровой хлеб богомольцев.

Другие арестованные — М. И. Тычанова, М. П. Савинова, В. Ф. Моткова, Л. А. Елашова и Е. И. Савинова — были из зажиточных семей, с ранних лет посвятили себя служению господу богу.

Из их показаний было видно, что ненависть к Советской власти внедрялась в их головы духовными наставниками годами и делалось все это под невинным, на первый взгляд, предлогом: защиты от поругания веры господней. У сектантов были и другие причины ненавидеть Советскую власть. Савинов, скажем, поносил руководителей партии и Советского правительства за то, что его в 1930 году раскулачили и забрали все имущество. Естественно, он с превеликой радостью ждал, когда Советская власть погибнет, надеясь восстановить свое хозяйство и былую власть. Вот что воодушевляло затаившихся врагов.

Но сколько веревочке ни виться, а конец приходит. Замышляемое преступление против безопасности нашего государства было вовремя пресечено. В этом немалая заслуга чекистов Куйбышевского управления НКВД М. И. Иванова, А. П. Тимофеева, П. М. Тартаковского, Клавдии Васильевны и других товарищей, помогавших чекистам.

Суровое было тогда время, и законы были суровыми. Война шла не на жизнь, а на смерть. И все же сказался гуманный характер Советского правительства. Хотя Кузнецов за совершенное преступление подлежал самому строгому наказанию, вплоть до применения высшей меры, ему был определен срок в десять лет лишения свободы. На такой же срок были осуждены Савинов и Шарапов. Остальные участники дела приговорены к пяти годам лишения свободы каждый.

На этом, казалось бы, и должна закончиться история преступной шайки сектантов, скрывавшихся под личиной богослужителей. Но она вновь напомнила о себе через много лет, в 1961 году.

Давно отгремело эхо второй мировой войны, восстановлены и отстроены города, заводы, фабрики. Давно заросло бурьяном и то место в Новобуянском лесу, где когда-то была пещера. Не много осталось в живых и тех, кто когда-то посещал тайную обитель. Но одного из них, долго скрывавшегося от правосудия, судьба наконец снова свела с чекистами.

Иван Терентьевич Цепков в 1942 году был нередким гостем в «святой обители» Кузнецова, разделял его взгляды, слал проклятия безбожникам-коммунистам и усердно молил всевышнего покарать Советы. Так же, как Кузнецов, когда началась война, он улизнул от мобилизации в Красную Армию, начал бегать, петлять, заметая следы. Сумел улизнуть Цепков и от возмездия, когда Кузнецов и его сообщники держали ответ перед законом за содеянное. «Раб божий» Иван Цепков пробегал ни много ни мало двадцать лет. Для истории это, конечно, срок небольшой, но для жизни одного человека не многовато ли? Где только он не бывал! Из Новобуянских лесов шарахнулся в Бугульму, затем переселился в Кинель, сделал заход в Ульяновскую область, в село Черемшан, потом подался на север, на станцию Инта. Да разве можно перечесть исхоженные им дороги за эти два десятка лет… Прятался Цепков на сеновалах, в сараях, банях. Оброс, запаршивел. Но связей с «истинными» не терял: ведь надо есть, пить, одеваться.

Народ наш не злопамятен. Родина давно простила тех, кто по каким-то причинам уклонился от мобилизации в Красную Армию, стал дезертиром. Им была предоставлена возможность исправить ошибки честным трудом и безупречным поведением. Но всего этого Цепков не знал да и знать не мог. От людей он шарахался как черт от ладана. Газеты читать и слушать радио нельзя, ведь он «истинно православный».

Все его знакомые уже считали, что Иван Терентьевич отбыл в мир иной. Даже супруга Агафья Дмитриевна записала его имя в поминанье и часто молилась за усопшего. Но у чекистов Иван Терентьевич числился в списках разыскиваемых беглецов.

След его то появлялся, то снова терялся. Стало известно, что с возвращением Кузнецова из заключения Цепков навещал его в городе Бугульме, держал совет, как собрать затерявшихся после ареста «истинно православных», возродить секту. Но вдруг будто черная кошка пробежала между духовными братьями. Иван Терентьевич попал в немилость к Кузнецову, и тот предал его анафеме, отлучил от «истинно православных», от самого всевышнего.

Весной 1959 года Кузнецов даже распространил среди паствы письмо, в котором говорилось:

«По продолжительном мною исследовании-испытании гордого фарисея-книжника Ивана Терентьевича пришел к следующему заключению: законник Иван Терентьевич болен — болен страшным неизлечимым духовным недугом, одержим — одержим адской болезнью, гордынею, гордостью-злобою и прелестью сатанинской…

…Прошу я вас всех и умоляю горькими многими слезами: не слушайте, не слушайте и не слушайте смертоносного вредного учения, но прочь-прочь бегите от него, не сообщайтесь с ним и не молитесь вместе с таковым…»

Итак, Иван Цепков, несмотря на долгое и безупречное служение «истинно православным», ради которых он положил на алтарь господний лучшие годы своей жизни, был проклят. Но он не хотел сдаваться, не испробовав все средства для достижения цели. Разыскивал недовольных Кузнецовым членов секты, группировал их вокруг себя, готовясь по всем правилам междоусобной стратегии и тактики к борьбе за пастырскую власть.

Весной 1961 года в управление комитета госбезопасности по Куйбышевской области сообщили, что на огородах возле железнодорожного моста через реку Самару стал появляться подозрительный старичок. Старик как старик, вскапывает землю, сажает овощи. Но уж больно неестественно ведет себя этот старичок. Прячет лицо от прохожих, избегает разговоров, старается уйти, когда на соседних участках появляются люди. По описанию примет чекисты пришли к заключению, что это не кто иной, как Цепков.

В один из солнечных весенних дней 1961 года автор этих строк пришел в совхоз «Волгарь». Чтобы не вызывать любопытных взглядов, пришлось прихватить с собой лопату, старенькое ведро, надеть потрепанный малахай и кирзовые сапоги.

Пошел мимо копошившегося на огородном участке старичка. На приветствие и пожелание успеха в труде тот что-то буркнул в ответ, но головы не повернул. Смотрел только вниз, и, казалось, все внимание старика было приковано к лопате.

Мы располагали фотографией Цепкова. Правда, она была старенькая, пожелтевшая и потертая. На ней Цепков был молодым, безусым и безбородым парнем. Что осталось от того, прежнего облика Цепкова! Пожалуй, лишь глаза, нос да еще фамилия.

Вскапывая землю, я поглядывал украдкой в сторону Цепкова. Он или не он? Может быть, подойти, представиться? А вдруг ошибка? Зря человеку нанесешь травму, незаслуженно обидишь.

Я избрал самый безобидный и банальный вариант. Подошел к соседу и попросил прикурить. А когда Цепков разогнулся, поднял голову, я вдруг выразил удивление и радостно воскликнул:

— Ба-а, да никак Иван Терентьевич? Здравствуйте! Сколько лет, сколько зим!

Старичок вздрогнул, лопата выпала из рук. На какой-то миг им овладело оцепенение. Опомнившись, шарахнулся в сторону. Потом остановился, затравленно посмотрел по сторонам: куда побежишь-то, кругом поле, догонят.

Подняв руки, хотя ему никто такой команды не подавал, Цепков проговорил:

— Как ты появился, душа моя сразу почувствовала, что не иначе как сатана за мной пришел. Ну что же, арестовывайте, сажайте, стреляйте! Бог вам этого не простит!

Старик весь ссутулился и в изнеможении опустился на землю.

Долгим был разговор с Цепковым. Выяснилось, что родился он в глубоко религиозной семье в селе Бариновка Утевского района. В детстве много читал книг священного писания. Жил по евангельским заповедям, а они были плохими советчиками. Когда возникли раздоры и неполадки в среде церковников, Цепков днями и ночами штудировал Библию. Пытался разобраться, ко же прав, к какому берегу причалить. Да так по-настоящему и не разобрался.

Заметив, что в священных книгах часто повторяются слова Иисуса Христа «истинно говорю вам», и узнав о существовании секты «истинно православных христиан», Цепков посчитал их подлинными защитниками веры и остался с ними.

Бросил дом, бежал с земли, где трудились его дед, отец и он сам. Хотел поступить на завод, учиться на курсах, приобрести специальность — опять «истинные» помешали. «Школа коммунистов — порождение сатаны. Заводы, машины, индустриализация страны — все тоже не угодно господу богу». Оставалось дозволенное: быть кучером, сторожем, набивать в будке набойки на сапоги. Началась война, надо было с оружием в руках защищать Родину. Но, получив повестку из военкомата, Цепков порвал ее вместе с военным билетом, паспортом и пустился в бега.

Рассказал Цепков и о том, как поссорился с Кузнецовым. Правда, сначала долго краснел, ерзал на стуле, смотрел в пол, но все же раскрылся. Еще в 1941 году при посещении «святой обители» в Новом Буяне Кузнецов споил его денатуратом и стал подозрительно к нему ласкаться…

О многом еще поведал в тот день Цепков. Странно было смотреть на этого человека, потерянного, жалкого, вконец искалеченного религией.

— Идите, — сказали мы Цепкову, — а через пару дней зайдите, побеседуем еще. Только предварительно позвоните, чтобы пропуск выписали.

— А куда идти?

— Домой!

Старик не поверил. Решил, что шутят над ним. Когда же сомнение прошло, весь как-то ожил. Перекрестив себя, нас и все углы комнаты, кинулся было к двери. Затем вдруг остановился и переспросил:

— Вы сказали позвонить, а во что?

— По телефону, не в колокол же…

Оказалось, что Иван, «божий человек», даже не подозревал о существовании телефона, и нам немало потребовалось времени, чтобы научить его пользоваться аппаратом.

Ему выдали паспорт, прописали в Куйбышеве, восстановив законное гражданство. Но возникли другие затруднения. Когда Цепкова вызволили из подполья, ему уже было 66 лет. Возраст пенсионный, а трудового стажа нет. Работать стар. Выходит, надо на прокорм определяться к супруге Агафье Дмитриевне. А ей самой уже 65 лет.

Привлекать Цепкова к уголовной ответственности за содеянное им перед государством преступление не имело смысла. И не только потому, что учитывались давность совершенного преступления и отсутствие социальной опасности Цепкова. Было принято во внимание и то, что Цепков, ослепленный религиозным фанатизмом, сам себя страшно покарал, украл у себя лучшие годы жизни.

Так закончилась эта полная драматизма история «святой обители» под землей и жалкой кучки людей, обманутых и запуганных врагами народа, предавших в трудную минуту Отечество и все самое святое, что дает человеку право называться человеком.