На следующий день ровно в тринадцать пятнадцать Стивен нашел Крэнстона вышагивающим по мраморному полу вестибюля. Его руки прятались в карманах пальто из верблюжьей шерсти, а над ремнем гордо нависал массивный живот. Крэнстон поворчал по поводу дождя, и больше по дороге почти не разговаривали, за что Стивен был благодарен. Вчера Крэнстон дал понять, что не ждет от этой встречи ничего хорошего. Но поскольку все-таки существовала ничтожная вероятность того, что Байбер и Финч не пытаются провернуть какую-то аферу, фирма обязана была оценить ситуацию, прежде чем обращаться к властям и сдавать эту парочку мошенников в руки правосудия. Несмотря на заверения в обратном, Стивен видел, что Крэнстон прикидывает, какие перед ним откроются возможности, если в этой истории есть хоть доля правды. «Мерчисон и Данн» никогда не играли на таком уровне. Мысли о том, как подобное приобретение повлияет на будущее бизнеса, на репутацию фирмы и на гарантированное благополучие ее президента, явно волновали мистера Крэнстона.

– Прежде чем идти дальше, давайте расставим точки над «i». Разговаривать буду я, мистер Джеймсон. Я до сих пор не вполне понимаю, почему выбор пал на вас. Но раз уж так получилось, я не мог не взять вас с собой. Исключительно в качестве наблюдателя, разумеется, – машина остановилась. Тротуара не было видно за мешками с мусором и корпусом старого телевизора. Крэнстон шмыгнул носом. – Будем надеяться, что эта история хорошо закончится. Особенно для вас, мистер Джеймсон.

Стивен мысленно застонал и кивнул. Босс недвусмысленно давал понять, насколько шатки его позиции. После вчерашнего разговора с Финчем Стивен мучился подозрениями, что профессор что-то затевает, прокручивал в голове его сбивчивую речь, пытаясь уловить в ней признаки обмана. Но даже настороженность не портила ему радостного предвкушения встречи с Байбером. Тот факт, что они будут в одно и то же время находиться в одной и той же комнате, обеспечил Стивену эйфорическую, бессонную ночь.

Они поднялись по парадной лестнице, лавируя между обрывками мусора, которые застряли у основания перил. Вскоре после их звонка в дверь домофон приветственно зажужжал – никто не попросил их назваться. Лифт был крошечным, и Стивену, прижимавшему к груди портфель с инструментами, пришлось стоять между Крэнстоном и сутулой женщиной, державшей на руках облезлого кота, с ошейника которого свисал длинный поводок.

Не успел Стивен постучать, как Финч уже распахнул дверь. Проигнорировав Крэнстона, профессор схватил руку Стивена, крепко пожал ее и втащил молодого человека в квартиру.

– Входите, но смотрите под ноги. У Томаса темно. Я недавно наступил на карандаш и рухнул так, что вся жизнь пронеслась перед глазами.

Финч коротко кивнул втиснувшемуся в квартиру Крэнстону, закрыл за ними дверь и прошествовал к своему посту – изрядно потертому креслу-бержер с высокой спинкой и продавленным сиденьем.

Стивен в изумлении оглядывался по сторонам. Квартира походила на съемочную площадку фильма ужасов. Тяжелые портьеры до пола почти не пропускали свет. Стены были тусклого кроваво-красного цвета. Точно сбегая от них, по углам отслаивались обои. Лепнина на потолке обросла клоками пыли. Воздух, шедший из вентиляционной решетки, нес с собой запах старой еды и виски. В расположении кресел не просматривалось никакой системы, а восточные ковры, все до единого потертые и обветшалые, кое-где даже с дырками, лежали под вычурными углами. Это был кошмар пьяницы или домашний тест на трезвость, составленный из мебельного лабиринта и препятствий разной высоты.

Байбера нигде не было видно, но в одной из дальних комнат периодически раздавались шорохи и треск, как будто животное попало в тесную западню. При мысли, что человек, талантом которого он так давно восхищается, находится настолько близко, что через несколько мгновений он даже сможет пожать ему руку, у Стивена пересохло в горле. Он пытался придумать приветственную речь, показать, что хоть что-то смыслит в наследии художника.

– Рад, что вы смогли к нам присоединиться, тем более что мы столь внезапно вмешались в ваши планы, – сказал Финч.

– От такого приглашения трудно отказаться.

Крэнстон сдавленно улыбнулся Финчу, но Стивен видел, что его босс начеку. Неизвестная доселе картина Байбера, которая появляется только теперь, в полумраке захламленной квартиры. И сбыть ее хотят через «Мерчисон и Данн». Что-то здесь не так. У Крэнстона был напряженный вид человека, подозревающего, что он попал в лапы к шулерам-наперсточникам.

Но Стивен едва сдерживал восторг. Чем бы ни закончился этот день, он уже оправдал последние тридцать бесцельных месяцев его жизни. Неизвестно почему, но судьбе вздумалось помахать у него перед носом шансом на спасение.

– Он здесь? – спросил Стивен у Финча, показывая в сторону дальних комнат.

– Он скоро к нам присоединится. А пока, джентльмены, могу я предложить вам выпить?

Стивен вцепился в поданный Финчем бокал с виски, будто он был чем-то священным. Крэнстон воздержался.

– Мне сейчас нужен трезвый ум, – сказал он и косо глянул на Стивена, который заметил недовольство начальника, но тем не менее быстро осушил бокал.

– Быть может, – начал Крэнстон, – пока мы ждем, вы могли бы обрисовать нам ситуацию. От мистера Джеймсона я подробностей не дождался.

Лицо Финча осталось спокойным, и Стивен подивился его уравновешенности. Он ведь наверняка расстроен. По телефону он говорил, что не видел картину и не знает, чему она посвящена, когда была нарисована и где хранилась. Стивен поражался сдержанности профессора, учитывая, что систематический каталог, на составление которого тот потратил годы, теперь оказался неполным и утратил свою ценность, причем друг Финча сознательно допустил это, умолчав о своей работе.

– Я предоставлю разъяснения Томасу, ибо мои познания касательно этой работы весьма ограничены. Скажу лишь, что о существовании еще одной картины Байбера я узнал вчера. Исполняя пожелания Томаса, я связался с нашим коллегой мистером Джеймсоном.

Крэнстон метнул на Стивена быстрый взгляд и едва заметно кивнул. Стивен не был уверен, как его понимать: как проявление восхищения или всего лишь напоминание, что, будучи старшим представителем фирмы, говорить будет он, Крэнстон.

Невзирая на явное нежелание Финча обсуждать картину, Крэнстон продолжил расспросы:

– Возможно, это эскиз? Какой-то работы из каталога?

Финч прищурился и повернулся к бару, чтобы обновить содержимое их бокалов.

– Нет, не эскиз. Довольно крупная картина маслом, насколько я понял.

– Ясно, – Крэнстон потер подбородок большим пальцем. – Вы должны понимать мое удивление, профессор, и я надеюсь, что вы не усмотрите в этом недостаток интереса со стороны «Мерчисон и Данн». В прошлом работы мистера Байбера продавались через более крупные дома, и, признаться, мне любопытно, почему на этот раз именно нам посчастливилось попасть в его поле зрения.

– Полагаю, у Томаса есть свои причины. Художники… все как один эксцентричны, не так ли? – Финч выдержал паузу и наклонил бокал в сторону Крэнстона. – Вы ведь не сомневаетесь в своей способности получить за эту работу хорошую цену, верно?

– Разумеется, нет. Если мы ее примем, на аукцион будут брошены все наши ресурсы. Мы не упустим ни единой мелочи.

Стивен закусил щеку. Как будто они могут не принять такую работу.

Финч смерил Крэнстона тяжелым взглядом. Оговорки директора «Мерчисон и Данн» не произвели на него впечатления.

– Уверен, это его успокоит.

Тяжелые портьеры, которые закрывали сводчатый проход в дальние комнаты, раздвинулись. Сначала Стивен увидел руку, отводившую занавески: длинные пальцы, рябая кожа на фоне темно-красной ткани портьер. Потом в комнате появился весь Томас Байбер. Он был одного роста со Стивеном, только чуть сутулился от старости и двигался неторопливо. Однако не так, будто ходьба требовала от него особых усилий, а так, словно каждый шаг был выверен согласно некой стратегии. Пока он пробирался к креслу рядом с Финчем, его глаза бегали по собравшимся. Байбер опустился на подушки, не говоря ни слова, и протянул руку, в которую Финч проворно вставил бокал. Стивену впервые стало жаль профессора. Он беспрекословно исполнял роль лакея, и Стивен понял, что они с Крэнстоном наблюдают отношения, которые складывались и оттачивались годами.

Воздух в комнате был спертым. Не в силах подавить першение в гортани, Стивен многозначительно кашлянул, покраснел и принялся искать свой бокал.

– Возможно, мистер Джеймсон, сейчас благоразумнее будет переключиться на воду, – предостерег Крэнстон, от души похлопав его по спине.

– Да, – сказал Стивен, оттягивая ворот рубашки. – Это будет благоразумнее. Мои извинения.

Финч с Байбером переглянулись и… расхохотались. Стивен был окончательно унижен. Краска еще гуще залила его лицо, а от уверенности и энтузиазма, с которыми он шел на встречу, не осталось и следа.

– Прошу прощения, мистер Джеймсон, но от этой непреложной истины никуда не денешься: чужие злоключения лучше всего разбивают лед. Как бы там ни было, я рад наконец познакомиться с вами.

Голос Байбера лился звучно, как из колодца, и, несмотря на решение Стивена оставаться беспристрастным, его заворожил пристальный взгляд художника. Он знал, что Байберу семьдесят с небольшим, и ожидал (возможно, из‑за того что тот долго не появлялся на публике) увидеть его физически увядшим. Но за исключением цвета лица, ставшего мертвенно-бледным, и некоторой неуверенности в движениях, Байбер остался почти таким же, как на фотографиях, которые помнил Стивен: высоким и стройным, с гордо поднятой головой и копной теперь уже белых волос. Он вел себя властно и в то же время обаятельно.

– Я знал по работе в галерее вашу мать, мистер Джеймсон, но не отца. На мой взгляд, он был незаурядным человеком достойным восхищения. Художникам, да и людям в целом, жилось бы легче, будь среди нас больше таких, как он. Позвольте принести свои соболезнования.

Услышать об отце как раз в тот момент, когда он думал о нем, перебирая в кармане его запонки, было неожиданно. Дилан Джеймсон был бы в восторге от такой компании: его друг Финч, напыщенный Крэнстон и Байбер, человек, чей талант гремел, несмотря на легендарные нравственные изъяны. «О, если бы и к моим изъянам он относился с такой же терпимостью», – подумал Стивен и тут же сам себя пристыдил. Байбер разглядывал его. Надо же, Томас Байбер бывал в галерее отца, а он даже не знал об этом.

Художник прочистил горло.

– Итак, джентльмены, предлагаю покончить с любезностями и перейти к делу. У меня есть картина, которую я хочу продать. Полагаю, вы будете рады заняться ее продажей, не так ли?

– Если мы получим возможность осмотреть работу и удостовериться в ее подлинности, то да, – сказал Крэнстон.

Байбер сложил руки, будто в молитве, подперев губы кончиками пальцев. Стивен понял, что художник пытается (без особого успеха) скрыть улыбку.

– Разумеется, мистер Крэнстон. Ничего другого я не ждал. С нами, в этой самой комнате, есть два человека, способных дать вам однозначный ответ относительно подлинности работы, не так ли? Мистер Джеймсон, прошу вас.

Байбер указал в угол комнаты, где на полу высилась гора брезента. Стивен подошел ближе и осторожно приподнял краешек одного полотнища, чтобы обнаружить под ним другое. Только под пятым слоем тускло сверкнула кромка золоченой рамы, и у Стивена перехватило дух.

В комнате воцарилась тишина. Стивен замотал головой и четко зафиксировал себя в настоящем, отбросил все, кроме стоявшей перед ним картины. Перебарывая желание сорвать весь брезент одним движением, он сосредоточился пока только на раме и стал осторожно сдвигать полотнище, пока полностью не открыл вертикальное ее ребро.

– Девочка Муфточка, сев на минуточку, – забормотал он себе под нос. Каждый осмотр начинался у него с какой-нибудь рифмованной чепухи, помогавшей успокоить ум и улучшить концентрацию. Финч оказался прав, это было большое полотно. Одна рама чего стоила: кассетный багет в стиле искусств и ремесел Прендергаста с резной серединой ручной работы, мягко выгнутой планкой и рифленым стрельчатым фацетом, покрытый настоящей золотой фольгой в двадцать два карата.

– Приготовилась съесть творожок. Тут пришел паучок…

Золото на темно-коричневом болюсе фацета и середины было отполировано до агатового блеска, а на зеленом болюсе планки осталось матовым. Углы рамы были перфорированы и украшены акантовым орнаментом, а позолоту слегка потерли, чтобы обнажить болюс. Доски профиля выглядели крепкими, и общее состояние багета было хорошим. При таком размере рама могла стоить тысяч десять-пятнадцать, если не больше.

Стивен оглянулся через плечо. Остальные напряженно за ним наблюдали. Он освободил картину от брезента и вынул из кармана куртки хлопчатобумажные перчатки. Сняв часы, он помахал Крэнстону второй парой перчаток со словами:

– Часы придется убрать, и запонки тоже.

Он поднял взгляд на Байбера.

– Где?

– Думаю, здесь. У стены.

Крэнстон кивнул Стивену, и они вдвоем осторожно подняли картину и понесли в дальний конец комнаты, куда проникал слабенький лучик света. Они бережно прислонили полотно к стене и встали рядом с Финчем и Байбером, который поднялся с кресла и держался за его спинку. Стивен гадал, волнуется ли художник, или неуверенность давно его оставила. Однако Байбер выглядел скорее несчастным, чем взволнованным, как будто воспоминания, связанные с этой картиной, были болезненными. Втроем они взглянули на полотно, потом, поведя бровями, оглянулись на Байбера, скользнули по нему быстрыми взглядами и снова уставились на картину.

На потускневшей табличке внизу рамы значилось: «Сестры Кесслер». Фоном портрету служила гостиная какого-то просторного коттеджа – бревенчатые стены, деревянный пол, высокий потолок с лесенкой на чердак, в спальню. Летний день, клонящийся к вечеру. Открытые окна в дальней стене комнаты, и занавески нарисованы так, будто их колышет легкий ветерок. Стивен почти чувствовал на шее его дыхание. Бахрома плюща смягчала очертания оконных рам, вдали серебрилась вода. Тусклый, рассеянный свет отражали разнообразные поверхности: отрез выцветшего восточного ковра, закрывающего часть пола, циферблат старинных напольных часов, страницы раскрытой книги на кофейном столике. Комнату наводняли предметы, и от каждого из них исходило зловещее свечение. На это, безусловно, работал нижний слой краски, как будто придававший всему равновеликое значение.

Центр картины определяли три человека: молодой мужчина, лет, быть может, двадцати семи-двадцати восьми, и две юные девушки. Стивена пробил озноб. Молодым мужчиной явно был Байбер. То ли выражение его лица было тому виной, то ли положение девушек рядом с ним, но Стивену стало неловко разглядывать полотно.

Художник уловил собственное юношеское высокомерие, изобразив себя в откровенном и нелестном свете. На картине Байбер сидел на канапе, вальяжно развалившись, забросив на колено бледную лодыжку; на его мягких лодочных туфлях виднелись потертости. На нем была белая рубашка с расстегнутым воротом и закатанными выше локтей рукавами и видавшие виды брюки цвета хаки, причем складки и тени складок были так хорошо прорисованы, что Стивен еле сдержался, чтобы не протянуть руку и не пощупать ткань. Длинные волосы Байбера обрамляли черными кудрями его лицо. Поверх канапе было наброшено покрывало; одна рука Байбера растянулась на ткани, вторая упиралась в бедро. Он выглядел уверенным (это мягко говоря) или самодовольным, если выражаться резче. Он смотрел прямо перед собой, будто завороженный человеком, поймавшим всю эту сцену.

Девушки же, напротив, обе смотрели на Байбера. На губах у старшей играла лукавая улыбка, какими разбивают отцовские сердца. Стивен решил, что ей лет шестнадцать-семнадцать, но жесткий, циничный блеск в глазах делал ее старше. Она стояла за канапе справа от Байбера. Ее светлые волосы были зачесаны с лица в блестящий хвост, который струился по плечу и расходился кудрями. Маленькие золотые кольца в ушах девушки играли на солнце, но были чересчур нарядными для ее костюма – светло-зеленой блузы без рукавов и джинсов. Ее кожа имела оттенок теплой карамели, и Стивен с ходу мог сказать, что такой девушке все давалось само собой. Как Хлое, подумал он, вспоминая бледную плоть на сгибе ее локтя. Одна рука девушки лежала на плече Байбера, но, приблизившись на шаг, чтобы внимательнее изучить картину, Стивен понял, что она цепляется за него. Суставы ее пальцев были слегка изогнутыми, ногти бледными, и ткань рубашки Байбера топорщилась под ними. Вторая рука девушки свободно свисала, исчезая за складками покрывала.

Младшая сестра сидела на канапе рядом с Байбером. На вид ей было около тринадцати. Нескладная, черная, как индианка, сказала бы мама Стивена. Ее длинные, веснушчатые руки и ноги выстреливали из потрепанных джинсовых шорт и легкой рубашки в полоску, сбившейся складками вокруг талии. Стивен почти видел золотистый пушок на загорелой коже. Девушка сидела, подобрав под себя ноги, к ее ступням пристали островки мерцающего песка и грязь. Ее распущенные волосы расходились вокруг лица белокурым летним облаком. Одной рукой она опиралась на клетку филигранной работы, стоявшую на подлокотнике канапе, причем проволочная дверца клетки была открыта. Вторая рука ныряла под локоть Байбера и ложилась ему на бедро. У младшей сестры был вид скучающего подростка. Взгляд, которым она удостаивала Байбера, выражал скорее любопытство и терпимость, а не восхищение.

У Стивена отняло дар речи. Эта работа не имела ничего общего с формальным портретом. Стивен посмотрел на Финча. Тот хмурился. Крэнстон, который гораздо хуже разбирался в творчестве Байбера, бросил взгляд на Стивена и поднял брови.

– Мистер Джеймсон? Ваши впечатления?

– Эта картина, э‑э, она…

– Вызывает беспокойство, – сказал Финч. Он смотрел на Байбера, словно никогда раньше его не видел.

Крэнстон подошел ближе к полотну и улыбнулся.

– Беспокойство – это не всегда плохо, если речь идет об искусстве. Меня интересует, что об этой работе можете рассказать нам вы, мистер Байбер.

Томас, погруженный в свои мысли, не мог оторвать глаз от картины.

– Я мало что помню о ней.

Его голос прозвучал как будто издалека и с оттенком лжи.

– Я не совсем понимаю, – проговорил Крэнстон.

– Она была написана давно. Я плохо припоминаю обстоятельства, но знаю, что она моя, – он благосклонно улыбнулся Стивену. – И рассчитываю, что мистер Джеймсон это подтвердит.

– Но, утверждая, что плохо припоминаете обстоятельства, вы… – не унимался Крэнстон.

– Я именно это и имею в виду. Сестры – Натали старшая, Элис младшая – летом 1963‑го в течение месяца были моими соседками. В августе, кажется. Больше рассказывать не о чем. Друзья семьи, если хотите.

– Они позировали вам для этой картины?

– Нет. Они не позировали.

Стивен был рад это слышать. Он приблизился к картине и осторожно провел пальцами по поверхности.

– Джеки-дружок сел в уголок…

Вынув из кармана увеличительное стекло, Стивен принялся изучать поверхность, мазки, пигменты. Прошлой ночью, прежде чем взяться за систематический каталог, он залпом прочел другие опусы Финча, посвященные Байберу.

В руках девушек, тех, что располагались ближе к краям холста, было что-то необычное. В этих двух областях была добавлена краска. Что и когда изменил Байбер? Стивен отвернулся от картины и, не обращая внимания на сверлящий взгляд Крэнстона, неуверенно спросил Байбера:

– Рама?

– Да, мистер Джеймсон?

– Мне нужно ее снять.

Крэнстон начал возражать, но Байбер поднял руку.

– Мы все здесь в одной лодке. Мистер Джеймсон, поступайте, как считаете нужным.

Крэнстон побагровел.

– Раму снимем у нас, чтобы исключить повреждения. Джеймсон, не делайте ничего, что может нарушить целостность работы.

– Думаю, никаких повреждений не будет. Полотно, по всей видимости, в хорошем состоянии: слой краски стабилен, ни шелушения, ни сморщивания, только местами некоторое расслоение и минимальное растрескивание краски и грунтовых слоев, вероятнее всего вызванное перепадами в параметрах окружающей среды.

Он опять посмотрел на Байбера.

– Могу я спросить, где вы ее хранили?

– Понимаю ваше беспокойство, мистер Джеймсон. Условия могли быть не идеальными, но я не думаю, что картина подвергалась хоть сколько-нибудь существенным негативным воздействиям.

Стивен кивнул. Крэнстон фыркнул и всплеснул руками, оставляя попытки казаться спокойным. Финч двинулся туда, где стоял Стивен.

– Чем я могу помочь?

– Мой портфель. Инструменты, которые мне понадобятся, там.

Стивен расчистил обширное пространство на полу и застелил его несколькими брезентовыми полотнищами. Финч принес портфель, потом раздобыл несколько обитых брусьев, которыми подпирали дверь, чтобы подложить их под края картины.

– Крэнстон, вы нам тоже понадобитесь, – сказал он.

Тот, ворча, присоединился к ним. Втроем они перевернули картину лицевой стороной вниз. Стивен пробежал пальцами по подрамнику, проверяя, не деформированы ли рейки. Все четыре клина были на месте, углы четко соединялись на ус. Он заметил отверстия, в которые, должно быть, всаживались поддерживающие крючки, но ни самих крючков, ни проволоки не осталось.

– Этот холст вешали, – сказал он Байберу, скорее констатируя, чем спрашивая.

– Да. Но только в моей студии, мистер Джеймсон. Видимо, эта работа казалась мне когда-то вдохновляющей. Но вдохновение слишком тесно граничит с сентиментальностью, а художнику это ни к чему.

Стивен взял из портфеля плоскогубцы и начал вытаскивать из рамы гвозди, задерживая дыхание каждый раз, когда распрямлял стержень и дергал на себя шляпку.

– Пошел котик на торжок… Для этого последнего мне нужен деревянный брус, Финч. Что-то, что бы действовало как точка опоры, – на висках у него выступили капли пота. – Купил котик пирожок. Пошел котик на…

– Мистер Джеймсон, пожалуйста!

Крэнстон тоже вспотел и тяжело дышал. Очевидно, он не привык проводить много времени на полу на четвереньках.

– …улочку, купил котик булочку. Есть.

Когда последний гвоздь сдал свою позицию, Стивен с помощью пинцета подобрался к шпонке и выдвинул ее из фальца, в котором держалась картина. Он удалил длинные скобы, которыми холст крепился к багету, потом качнулся на каблуках, глубоко вдохнул и скомандовал Крэнстону крепко держать раму. Они с Финчем осторожно потянули холст назад.

Багет отделился от холста, и все вздохнули с облегчением. Финч и Крэнстон прислонили раму к стене, а Стивен стал осматривать картину. Незначительные царапины от рамы, ничего серьезного. Холст закреплен скобами сзади, бока остались нетронутыми. Натяжка галерейная, изображение на холсте продолжается на боковых сторонах подрамника, но по обеим вертикальным кромкам имеются участки раскрошенного импасто. Стивен различил в верхних мазках вкрапления других пигментов, как будто картину терли по бокам, прижимали там чем-то, втирая одни пигменты в другие. Стивен отложил увеличительное стекло, потер лицо и, повернувшись к Байберу, остановил на нем пристальный взгляд.

– И? – не выдержал Крэнстон.

Стивен продолжал смотреть на художника.

– Где они? – спросил он.

– Кто? – удивился Крэнстон. Он говорил взволнованно, на повышенных тонах, бегая взглядом по комнате, – ради Бога, Джеймсон, говорите яснее. Что именно вы ищете?

Стивен дождался от Байбера едва заметного кивка и с улыбкой повернулся к Финчу и Крэнстону:

– Две другие части картины, разумеется.