8 июля 2007 года. Самарская область

Уж чем-чем, а силой, провидение, а может и родители, Лёньку Зоммерфельда не обделили. Даже, скорее, родители постарались, а вовсе не загадочная сила. Во всяком случае, отец легко гнул советские пятаки, не говоря уже про пошлые подковы…

Свою исключительность Лёнька обнаружил еще в детском саду, когда, словно атомный ледокол «Ленин» сквозь торосы, продвигался через толпу ровесников к вожделенной игрушке. В первом классе эту особенность заметил зоркий взгляд учителя физкультуры. Заметил и оценил, вследствие чего судьба мальчика была решена. В состав команды по любым видам спорта он включался автоматически. Старый и опытный физкультурник считал, что сила заменит недостающую технику, и чаще всего оказывался прав. Не срабатывало редко, в основном в игровых видах, но классу к шестому Зоммерфельд-младший научился гонять мячик по вытоптанному футбольному полю школы, не ломая ног соперникам, а пушечный удар, вносивший снаряд в ворота вместе с голкипером, окончательно закрепил его место еще и в футбольной команде. Единственное, с чем у Лёньки не получилось — это с шахматами. Сила, с которой передвигались фигуры по доске, категорически не влияла на результат. Эту проблему удалось решить уже в технаре. Под звонкой и пугающей фамилией Зоммерфельд стал играть Вовка Дробышев, с которым Лёнька сдружился в турсекции.

При такой силище ему была прямая дорога в колонию для несовершеннолетних, вследствие нанесения тяжких телесных повреждений в случайной драке. Но Лёнька не дрался. Он был на удивление неагрессивен, никогда не цеплял других и старался ни с кем не конфликтовать. А дураков лезть на Зоммерфельда не находилось. Не отличаясь особо высоким ростом, а выше метра семидесяти шести он так и не вырос, парень к шестнадцати годам с трудом натягивал пиджак пятьдесят шестого размера и имел мастерские звания по восьми видам спорта, включая четыре разных борьбы и тяжелую атлетику.

Единственное, чем можно было спровоцировать Лёньку — это национальность. Точнее, детские ассоциации на эту тему. Огненно-рыжий Зоммерфельд был чистокровным немцем. И страшно психовал, если его называли фашистом. Случалось это крайне редко и исключительно в младших классах. А с годами прекратилось совсем. Лёнька даже решил, что сумеет сдержаться и не искалечить идиота, если такое произойдет.

Тем более что под благотворным влиянием Дробышева, русско-немецкий богатырь начал активно осваивать умственную деятельность, ранее ему совершенно ненужную. Выяснилось, что в голове, которая применялась лишь для того, чтобы в нее есть, имеются мозги, и очень даже неплохие. Ученым Лёнька не стал, но за последний год учебы в техникуме сумел наверстать пропущенное и на должном уровне освоил учебную программу. А главное, научился думать не только о том, чтобы случайно не убить противника на ковре или татами.

Служба в «Войсках Дяди Васи» прошла легко и без осложнений, но на сверхсрочную отличник боевой и политической оставаться не стал. Желания посвящать судьбу армии не возникло: сказалась тщательно взлелеянная неагрессивность.

После службы работал механиком в автосервисе, читал, гулял, занимался спортом для своего удовольствия, время от времени подтверждая квалификацию и не теряя ни одного звания. Более того, к тридцати годам добавил еще мастера по туризму и альпинизму и пару размеров в плечах.

Девки вешались на него толпами. Лёнька никогда не отказывал дамам, но так и не женился. Не нашлось той, что взяла бы за душу.

На срочной и после нее выявилась еще одна особенность Зоммерфельдовского организма. Он не пьянел. Во всяком случае, когда последний из собутыльников падал под стол, Лёнька, выпивший ничуть не меньше, чувствовал себя абсолютно трезвым.

Идея поехать на Грушинский фестиваль принадлежала, естественно, Дробышеву. Вовка всё и организовал, так что оставалось только уложить рюкзаки и сесть в поезд. Долго ли собраться холостому парню? Минутное дело!

На «Груше» Зоммерфельду понравилось. Народу многовато, но стали удачно, на охраняемой территории «Летучего Голландца», самой дальней сцены. Заплатили сравнительно небольшие деньги за питание в команде того же лагеря и могли с легким сердцем бросать палатку и гулять по всему фестивалю, не боясь по возвращении обнаружить отсутствие вещей, а то и самой палатки. Пару дней, действительно, гуляли, а потом перестали. Днем было скучно, а ночами самое интересное творилось за обеденными столами в том самом лагере, где и остановились тульские гости. Здесь жил такой состав бардов, какого не собирала единовременно ни одна сцена. Да и пели, не связанные условиями публичных выступлений, совершенно иначе. Продолжалось это ночами напролет, прерываясь только на тосты.

Именно там всё и случилось. Виноват оказался Димыч, шапочный местный знакомый, притащивший к общему очагу пару пластиковых «полторашек» медицинского спирта. «Он!» — уважительно одобрили присутствующие. И «полторашки» пошли на общий стол.

Спирт Лёнька предпочитал запивать. По этому поводу не поленился дотащиться до двадцатилитровых фляг, в которых хранилась вода, и набрал себе бутылочку на запивку. Пластиковую, полуторалитровую. Точно такую же, как и у Димыча.

Там же прихватил вторую кружку и вернулся на свое место. Разлили угощение и выпили по первой, которая, на самом деле, была далеко не первой. Спиртик под песни шел на ура. Налив себе четвертую или пятую порцию, Лёнька передал бутылку Димычу и сосредоточился на песнях: Леша Тараканов пел свой вариант «цыганочки». Чуть охрипший от выпитого и спетого голос выводил:

— Тебе сколько? — толкнул Лёньку Димыч.

— Краев не видишь? — буркнул Зоммерфельд, скосив глаза на полторашку, зависшую над «водяной» кружкой. Голова была занята песней.

— Вздрогнули?

Лёнька автоматически взял кружку, стукнулся об другие, одним махом влил в себя полста граммов спирта и запил из второй кружки. Залпом. Следующий куплет прошел мимо сознания. В трехсотграммовой кружке был спирт. До краев, как просил.

Сумасшедшим усилием воли задержав дыхание, чтобы не сжечь горло, Лёнька схватил со стола «полторашку», одним движением свернул пробку и перевернул бутылку над открытым ртом. То, что он опять ошибся, понял только после пятого глотка.

Зоммерфельда спасли вода из правильной бутылки и умение не дышать по две минуты. Он даже не потерял голос, лишь немного охрип, изрядно обжегши пищевод. Зато путем эксперимента выяснилось, что опьянеть Лёня может. Вопрос заключается лишь в количестве усугубленного…

Всё происходившее в дальнейшем Зоммерфельд запомнил смазанными кусками черно-белой кинохроники, сменяющейся разноцветьем радужных кругов. Вроде бы какие-то две девчонки уволакивали его в палатку. И даже уволокли. Было ли продолжение, не помнилось, но, скорее всего, именно там осталась рубашка и трусы. В следующем воспоминании, он в джинсах и шлепках на босу ногу искал туалет. Прогулка затянулась. Помнил еще, как споткнулся. Естественно, упал. Дальше провал.

Шедшая мимо компашка пацанов, хотела только разбудить пьяного мужика, уснувшего мало того, что на проходе, так еще и в луже. Не дай бог, захлебнется. Но пьяному Лёньке спросонок показалось, что его грабят. А отсутствие рубахи подтвердило правильность предположения. Несмотря на сумбур в голове Зоммерфельд взлетел на ноги, легкими движениями разбрасывая непрошеных спасателей. Ошарашенные столь резкой реакцией парни, те, кто еще стояли на ногах, испуганно отшатнулись, а одна из девчонок выдала роковую фразу:

— Ты с ума сошел, прямо фашист какой-то!

Если в одурманенной спиртом голове и оставалась капля здравомыслия, ненавидимое с детства слово вышибло его начисто.

Не обращая внимания на стекающую по лицу и груди жидкую грязь, Лёнька подхватил с земли неизвестно откуда взявшуюся жердину, больше напоминающую оглоблю, раскрутил ее над головой до скорости вертолетного винта и с криком: «Смерть немецко-фашистским захватчикам!» бросился в бой.

От убийства совершенно невинных людей и соответствующей статьи, Зоммерфельда спас обломок винлитовского хронокрейсера, пробивший нужный канал в нужном месте в нужное время.

8 августа 1941 года. Белоруссия

Отделение Леонарда Зоммерфельда выдвигалось в распоряжение гауптмана Берга. Приказ удивил. Про людей гауптмана ходили жуткие легенды. Если даже половина из них была правдой, то зачем им могли понадобиться самые обычные солдаты из линейных частей, было совершенно непонятно. Ни сам фельдфебель, ни кто-либо из его подчиненных ничем из общей массы не выделялись. Точнее выделялись: рядовых только-только перевели на Восточный фронт из учебных частей, а фельдфебель порох нюхал исключительно на стрельбище. Но приказ есть приказ. С рассветом на трех мотоциклах выдвинулись в указанном направлении. Через час Леонард затормозил и развернул карту, чтобы проверить правильность движения. Остальные машины тоже встали. Солдаты вылезли из седел и колясок, с удовольствием разминая затекшие мышцы. Недостаток опыта сказывался. Из девяти человек семеро даже винтовки оставили, решив излишне не утруждаться…

Поэтому, когда неизвестно откуда появившийся полуголый грязный человек, бешено вращая над головой стволом дерева, с диким криком налетел на отделение, противопоставить безумной атаке оказалось нечего.

* * *

Костя лениво наблюдал за дорогой, размышляя, надо ли тормозить фрицев. Три мотоцикла, девять рыл. Многовато с одной стороны. С другой стороны, неплохо бы поспрошать, куда это они собрались ни свет ни заря. Может, еще какие склады есть поблизости. Немцы остановились сами. В полусотне метров от притаившегося в засаде йети. Просто подарок судьбы. Грым дал сигнал подруге и приготовился к рывку. И не успел.

В двух метрах от немцев, прямо из воздуха возник невысокий, но невероятно широкоплечий человек с огненно рыжей шевелюрой. Одетый в одни джинсы и боевую раскраску неизвестного племени пришелец, вращая над головой здоровенным березовым дрыном и ни на миг не замедляя движения, с диким криком: «Смерть немецко-фашистским захватчикам!» набросился на ошалелых фрицев.

Если человек и заметил смену декораций и внешнего вида противников, то на его действиях это никак не отразилось. Дрын уже на первом обороте смел больше половины отделения, а на втором уложил оставшихся. Времени процедура заняла ровно столько, сколько понадобилось нападающему, чтобы пробежать мимо трех стоящих впритирку мотоциклов. По сути, схватка была закончена: если кто-то из немцев и оставался жив, то ни подняться, ни дотянуться до оружия даже не пытался.

Человек остановился и мутным взглядом обвел поле битвы. И тут Костя совершил ошибку. Нет, йети не пришло в голову напасть на неожиданного союзника. Грым вышел из леса и направился к месту событий, больше следя за лежащими фрицами, чем за шатающимся победителем.

А тот, мгновенно приведя свое оружие в полную боевую готовность, с удивительной скоростью атаковал новое действующее лицо. За кого он принял Костю, так и осталось загадкой, но на силу удара это в любом случае совершенно не влияло.

От получения увесистой жердиной по голове Грыма спасла отличная реакция. Йети успел отдернуть морду и лапой увести палку в сторону. Удар прошел по касательной, но все равно изрядно потряс. Уже стукнув сам, йети с удивлением понял, что при жестком контакте кости руки могли и не выдержать. Но дальнейшее развитие событий удивило еще больше.

От неожиданности ответный удар получился мощнее, чем хотел Костя, практически в полную силу. Человек отлетел назад, но вскочил и снова бросился в бой. Пока йети перехватывал вновь завращавшийся над головой дрын, человек нырнул в ноги и попытался провести «мельницу». Да что попытался? Провел! Насколько это в принципе возможно с противником втрое тяжелее себя! Пользуясь преимуществом в весе и скорости, Грым еще в воздухе вывернулся из захвата и приземлился на противника, прижимая того к земле и беря на болевой.

— Ну, успокоился? — спросил он, тяжело дыша. — Берсерк фулев.

Человек не ответил. Костя, не ослабляя хватки, осторожно привстал и обнаружил, что противник спит, распространяя вокруг себя густой запах перегара.

* * *

После атаки пьяного патриота живых немцев осталось двое. Но живой не значит целый: от одного из пленных толку не было ни малейшего. Хотя рядовой получил даже не удар, а так, на излете, зато в голову, и в сознание приходить не собирался.

— Ми имеем случай сотрясения мозгов до полного их перемешивания, — прокомментировал Яшка. — Его таки можно не убивать, справится совершенно самостоятельно.

— То есть, клиент скорее мертв, чем жив? — дружелюбно уточнила Светка.

— Таки он банально мертв. Просто немножко дышит. Но это временно.

— Жалко мальчика, — вздохнула девушка. — Может, добить, чтоб не мучился?

— Сколько угодно добивай, — разрешил Костя, — зато фельдфебель вполне живой.

— И даже немного целый! Каких-то семь сломанных ребер и обе руки можно не считать. Таки имеем досадных мелочей за сравнение с Мировой Революцией! Я вам скажу, шо сделать такой гешефт без второго удара может только истинно русский человек, и только сильно выпив. Вспоминать и разговаривать ему ничего ни разу не мешает.

— Союзничка глянь, — попросил йети, — я ему в грудь по-полной пробил. Как бы ребра легкие не прокололи…

— Тут есть столько анестезии, шо ему это совершенно равнодушно! Надо только забрать от фрицев таких фляг со шнапсом, шобы похмелить нашего друга, когда проснется. Мы, конечно, садисты, но не до такой же степени!

Сердобольная Светка легким ударом добила «нежильца». Трупы быстро перетащили подальше от дороги и забросали ветками. Туда же отволокли и технику. После этого, прихватив «немного целого» фельдфебеля и смачно храпящего здоровяка, ушли в лес. Верный своему слову Любецкий тащил рюкзак, забитый призывно булькающими флягами со шнапсом и пистолет-пулемет фельдфебеля, а Шамси — три винтовки, оказавшиеся в самом приличном состоянии, мешок с патронами и десятком гранат.

— Таки до любимой полянки? — спросил Яшка, на секунду остановившись, чтобы стереть с лица пот.

— Это которой? — заинтересовалась Светка.

— А шо, есть разница? — удивился одессит. — Полянки, они как женщины. Ви всегда с любимой, только каждый раз с новой!

Любимых полянок попадалось на пути с достатком, но Костя предпочел отойти километра на три. Так спокойнее. Устроив рыжего отдыхать метрах в пятидесяти от расположения группы, чтобы не так воняло перегаром, йети занялся фельдфебелем, сначала попытавшись прочитать его мысли. Ничего не вышло, в голове несчастного немца творилось невообразимое…

— Яшка, придется нам вместе работать, — сдался Костя.

— Таки шо, ми будем пытать этого несчастного?

— Нет. Ты по-немецки хорошо говоришь. Задавай вопросы, чтобы думал, сволочь, о чем надо. А то у него в голове, словно в заведении твоей любимой тети Сони, когда там пожар, а в Одессе наводнение.

— Типун Вам на язык, Константин! Наводнение мы переживем, но пожар в таком учреждении — это же катастрофа!

Вдвоем процесс «психодопроса» пошел быстрее и веселее. Тем более, что немец не запирался, и вытаскиваемые Грымом детали лишь уточняли произнесенное вслух, и Любецкий мог построить допрос почти без Костиной помощи.

— Однако интересно, — сказал Костя, когда фельдфебель был «выпотрошен» до нуля, — зачем понадобились эти лохи спецкоманде матерых волков? Не нам ли сюрприз готовится? Гауптман этот — сволочь опасная. По всему чувствуется.

— Я Вас умоляю, зачем говорить банальностей! Шо немцы открыли сезон охоты на йети, поймет даже последний шлемазл!

— Могли, — пробурчал Грым, — Даже если слухи преувеличены вдвое против мнения этого мешка с костями, то они вполне могли понять, с кем имеют дело. Явно не дураков туда подбирали.

— И шо, Ви имеете таких желаний сходить до них за пожать руку? — заинтересовано уставился на йети Любецкий.

— Подумаем. Может и сходит. Чем йети не шутит, когда леший спит… Смотри-ка, наш проспиртованный сюрприз зашевелился. С ним аккуратно надо, чуть мне лапу не сломал, амбал чертов!

— Вот шо водка животворящая с человеком делает, — глубоким басом произнес Яшка. — Я имею интерес до его штанцов. Не за тему забрать, а шо это за зверь, и где их логово.

— Обычные джинсы. Турецкие, — фыркнула Светка. — Похоже, гостюшка из нашего времени.

— Здрасьте Вам через окно! — не выдержал Любецкий. — Таки я не понял? В будущем мы имеем такого гармидера, по сравнению с которым фронт совсем даже не фронт, а заведение тети Сони на следующий день после завоза свежего персоналу, совпавшего с приходом до порта крейсера «Червона Украйна»? Или у нас медом намазано, шо каждый хочет делать погоду здесь, и не хочет там? И шо, товарищ алкоголик к нам по собственному желанию или по разнарядке?

— Вот и узнаем, — ответил Грым, направляясь к «товарищу алкоголику». — Главное, от выхлопа не задохнуться.

* * *

Пробуждение было ужасным. Ныло всё. Как будто вчера засунули в бетономешалку и тщательно в ней прокрутили вместе с кубометром кирпичей. Особенно тяжело пришлось голове. Кроме острой боли в левом виске на несчастную башку навалилась невероятная тяжесть, а любое движение отзывалось сильнейшим прострелом в самых неожиданных местах многострадального черепа. Лёнька, до этого момента лично с похмельем незнакомый, про само состояние слышал. Да и со стороны наблюдал неоднократно. Потому он осторожно сел, придерживая голову обеими руками, и возопил в пространство:

— Люди! Опохмелиться есть у кого? Мать! Никогда не было так хреново…

— Держи.

Взгляд с трудом сфокусировался на здоровой волосатой руке, протягивающей фляжку. В отличие от емкости рука Лёньку не заинтересовала. Он припал к живительному сосуду и, почти не замечая вкуса, ополовинил флягу. Жизнь стала резко легче. Боль, прихватив с собой большую часть неприятных ощущений, уходила просто на ушах, то есть на глазах, то есть… короче быстро, ну их на хрен, эти мудрости! Разве что… Зоммерфельд осторожно, боясь резких движений, скосил глаза на огромный синяк, бесформенным пятном, расползшимся по груди.

— Ух, так твою через разэтак! — подытожил осмотр Лёнька. — Я что, с трактором подрался?

— Нет, со мной, — ответил добровольный врач-похметолог. — Я совсем не трактор, и даже не похож.

Зоммерфельд, наконец, заметил огромную волосатую фигуру, на корточках сидящую напротив.

— Ну и рожа у тебя, Шарапов! — на автомате выдал Лёнька. — Или ты мне грезишься спьяну?

— А что, бывает? — поинтересовалась образина. — В смысле, галлюцинации?

— Хрен его знает, — равнодушно пожал плечами Зоммерфельд и скривился от боли, вспыхнувшей в многострадальной голове. — Раньше так не получалось. Кружки перепутал… Эй, а почему ты живой, если я с тобой дрался?

— Надо же, — хмыкнул собеседник, — я тебе собирался задать тот же самый вопрос.

— Охренеть! — уверенно сказал Зоммерфельд. — Крепок ты, зверюга! А ты точно не глюк? А то я столько никогда не пил. Без понятия, как «белочка» приходит. Кто чертей ловит, кто пушистую на плече видит.

И подкрепил своё утверждение, неожиданной многоэтажной тирадой на тему интимных отношений ближайших родственников Димыча с самыми разными животными. Ну и Димыча самого помянул злым громким словом…

— Да, нажрался ты классно, — подключилась вторая обезьяна, чуток поменьше и, на вид, женского пола. — Аж завидно немножко!

Не, точно, глюки! Оно, конечно, на «Груше» кого только не встретишь, но уж больно велики ряженые. В костюме так не сыграешь.

— Пардон, мадам, — оклемавшийся Лёнька решил поддержать игру и попытался изобразить смущение.

— Ничего, ничего… — обрадовала девушка, окончанием фразы продемонстрировала Зоммерфельду, насколько убог его матерный словарный запас и закончила спич единственным цензурным словом. — Вот!

Пока дама изощрялась в ругательствах, в Лёнькиной памяти начали понемногу всплывать обрывки воспоминаний. Лучше бы не всплывали! Но ведь проснулся не в «обезьяннике», хотя обезьяны есть под боком, на природе проснулся, на мягкой травке. Может, приснилось? Если нет…

— Лю-юди! — страдальчески взвыл он. — Что вчера было? Чего я натворил? Хоть не убил никого? — выдал Лёнька, наконец, главный вопрос, мучавший его с момента первых признаков просветления.

Ответ прозвучал откуда-то сбоку. С жутким выговором, словно человек рассказывал еврейский анекдот:

— Я Вам таки не скажу за вчера, но я без второго слова проинформирую за сегодня. Ви таки сэкономили нам немного работы. На восемь жмуриков и недобитого фельдфебеля.

Лёнька удивленно уставился на говорящего.

— Яшка-Цыган!..

— Таки да! Я рад, шо в будущем известно за моё имя…

Зоммерфельд обвел ошалелым взглядом поляну, машинально отметив присутствие не то казаха, не то узбека с луком за спиной… И спокойно завалился на правый бок, подложив под голову кулак. Восемь трупов, а его никто не вяжет. Две большие говорящие обезьяны и Яшка-Цыган. Киргиз с луком. Самый настоящий глюк. Надо поспать, и всё пройдет. После следующего просыпания это окажутся Вовка Дробышев и ребята с «Летучего Голландца». Спать!!! Перегруженный мозг принял команду с удовольствием, напоследок заставив губы выплюнуть:

* * *

Следующее пробуждение было не лучше. То есть, лучше, конечно. Голова болеть совсем перестала, только надсадно ныл синяк на груди, да и тот терпимо. Но ни знаменитый киногерой, ни странные звери не исчезли. Гастарбайтер с луком тоже. Кроме того, на полянке присутствовал какой-то искалеченный урод в окровавленной фашистской форме. Цыган и узбек тоже были в форме, но в советской, такой, как в кино.

Лёнька протер глаза, попробовал себя ущипнуть и жалобно спросил пересохшими губами:

— Ребята, вы настоящие?

— Ага, настоящие, — ответил большой обезьян. И подал ведро с водой. Лёнька радостно забулькал. — Кстати, меня зовут Грым. Или Костя, как больше нравится. И мы не обезьяны, а йети. А то Светка уже обижается. Обещала тебе голову открутить, если еще раз обзовешься.

— Понял, что нифига не понял, — обреченно вздохнул Зоммерфельд, с трудом отрываясь от спасительного ведра. — Йети Костя и Света. Цыган Яшка. А мусульманина как зовут?

— Шамси, уважаемый, как и всех первенцев в нашем роду, — ответил таджик, — и я не мусульманин. Аллах Милостивый сделал меня атеистом.

— Ага, понял. А я Лёнька. Леонид Зоммерфельд. Из Тулы. Вы мне объясните…

Костя и Яшка обалдело вытаращили глаза.

— Как тебя зовут? — спросил Грым. — Полностью только. Без отчества.

— Леонид Зоммерфельд… — повторил Лёнька.

Йети зашелся в душераздирающем хохоте.

— Немец? — с трудом выдавил он сквозь смех.

— Ну да, — подтвердил Лёнька, — а что?

— Сколько ты выпил? Вчера, в смысле, немец наш ненаглядный?

Лёнька честно попытался сосчитать, мучительно припоминая детали вчерашнего вечера…

— Пятьдесят, еще триста, еще пять глотков… Или шесть… И до этого…

— Водки? — спросила Светка, заранее догадываясь об ответе.

— Спиртяги. Чистой. Под гидроколбасу…

— Яша, ты говорил за смертельные дозы? — опять заржал Грым. — И что немец какой сыграл бы жмура от третьей части? А, мол, только русскому человеку — хоть бы хны?

— Таки да… — развел руками цыган. — И был категорически правый за этот вопрос!

— А наш друг — немец! Сам же признался.

— Костя, — оправился от изумления Яшка, — не делайте мне смешно! Ви же слышали, шо Леонид из Тулы! Это же очевидно! Он — русский немец! Ви можете сказать худого слова за родину самоваров, пряников и чудо-пистолета «Тульский-Токарев»? Таки сначала русский, а уже потом немец! Где Ви видели немца, шобы так красиво и убийственно махал березой? И если Ви мне не верите, давайте вольем в фельдфебеля флягу шнапса, шобы Ви смотрели своими глазами за его безвременную нравоучительную кончину!

Йети, наконец, просмеялся, и с трудом сел обратно.

— Леня, какой сейчас год?

— Блин, странные Вы, ребята! Две тысячи седьмой!

— Знаешь, Яш, ты прав… — задумчиво начал рассуждать Костя. — Нажраться до состояния нестояния, провалиться во времени, сходу положить девять гитлеровцев, подраться с йети, а потом заснуть прямо посреди драки может только русский. Хоть он сто раз немец. Не удивлюсь, если он, как протрезвеет, обратно в две тысячи седьмой скаканет.

Костя замолчал и очень серьезно посмотрел на Лёньку.

— Слушай, парень, ты сейчас постарайся просто поверить…

* * *

Лёнька молчал. Потом подобрал флягу, надолго приложился, обвел взглядом всех присутствующих, усмехнулся, заметив Яшкину руку, лежащую на рукояти кнута и спросил:

— Еще и однофамилец. Фрицевский унтер. И что я должен сделать, чтобы вы мне поверили?

Никто не ответил. Рыжий вздохнул:

— Немцы убитые — не доказательство. Пьяный был. Слова — только слова. У меня дед — Герой Советского Союза. Только как это проверишь… Да и фамилия другая. Штейн…

— А звали как?

— Антон. Классный старикан…

— Антон Штейн? — удивился Грым. — Из-под Саратова родом?

— Ну да. Гнаденфлюр.

— Старикан?! Он же погиб! В сорок третьем, под Курском! Танк сжег, и сам…!

— Кто погиб? Дед?! Да он и сейчас живехонек! Какие фашисты под Курском?!

Лёнька еще раз приложился к фляге. И исчез.

— Костя, Ви таки пророк! Только шобы перенестись, ему надо не протрезветь, а таки выпить.

— Надеюсь к себе перекинуло, а не к динозаврам, — рассеянно заметил Грым. — Яшка, ты не понял главного! Тошка Штейн остался жив. Немцы до Курска не дошли. История изменилась, понимаешь?! Не зря мы корячимся!

— Таки разве кто сомневался? — усмехнулся Яшка. — Или Ви собирались до заслуженного отдыха?

8 июля 2007 года. Самарская область

Поляна вдруг исчезла вместе с невероятной компанией. Вокруг шумел Грушинский фестиваль. Хаотично перемещались толпы слегка неодетого по поводу жары народа. Пьяного и трезвого, с гитарами и без. В живописном беспорядке стояли палатки, занимая любые, даже самые маленькие кусочки ровной местности. С ближней сцены доносился хриплый голос Леши Тараканова:

Лёнька огляделся, пытаясь сориентироваться. Ага, почти у самого лагеря. Ну и потопали. Пригрезится же такое!

— Лёнчик!

Вовка Дробышев бежал к нему через луг, радостно размахивая руками.

— Лёнчик! Ты куда пропал! Мы тебя весь день ищем! Девчонок твоих тормознули. Они говорят: «Пошел в сортир и не вернулся». Ты где был? Лёнчик!

— У подруги был. Получилось так.

— Ух ты! — Вовка уставился на грудь друга. — Кто это тебе так перепаял?

— Упал на пенек. Пошли в лагерь.

И Лёнька двинулся следом за Дробышевым. Немецкая фляга с выбитым орлом, ухватившим цепкими когтями свастику, жгла руку. Можно объяснить всё. И почти суточное отсутствие, и синяк на груди. И даже флягу. И несколько рыжих шерстинок на джинсах. Всё можно объяснить. Только почему-то совершенно не хочется. Зато очень хочется по возвращению съездить к деду…

8 августа 1941 года. Белоруссия

Яшка, краем глаза кося в сторону Светки, допел куплет и, продолжая выводить на гитаре мотив, с задумчиво-недовольным видом произнес:

— Я Вам скажу за эту песню, шо ощущаю таких неверностей, как нигде кроме!

— Ты что, оригинала не знаешь? — спросила Светка, переворачиваясь с живота на спину.

— Откуда ему знать? — лениво протянул Костя, — «Неуловимых» в шестьдесят шестом сняли. А до того времени никто за Яшку-Цыгана и его песни и не догадывался. Тьфу! Кажется, я заразился от этого одессита!

— Товарищи йети! Ви шо, издеваетесь? Таки я не вижу очереди за диктовку! — возмутился Любецкий.

— Не кипишись, продиктую, — Звин дружелюбно оскалилась, — могу и напеть!

— Светочка, при всем уважении к вашим вокальным талантам, таки лучше сразу огнетушителем! Ми не выпьем сколько надо, просто не имеем никого из Тулы, и даже прочих немцев. И литра спирта тоже отсутствует. Даже шнапса и то… Но шо касается слов…

— А шнапс куда делся? — спросил Костя.

— Одну флягу отдали без второго слова за опохмелку нашего интернационального алкоголика. Вторую он прихватил с собой до будущего, — Яшка задумался, — или до прошлого, но не суть. Полфляги наш кашевар-террорист скормил несчастной тетерке, за которую так любезно ходили мадемуазель и ее красный друг. Потому ми имеем на обед лебедей в вине, то есть дичь в шнапсе. Полторы фляги ми налили фрицу, шобы проверить, имеем ми немецкого Зоммерфельда или таки русского…

— Это когда успели? — поинтересовалась Светка.

— Таки пока Ви с Грымом ходили до сбора цветочков, ми решили подумать за хорошую мысль.

— И каков результат? — спросил Костя.

— Таки он ни разу не из Тулы, — махнул рукой Яшка. — Сыграл жмура с половины фляжки. Просто позорит достойную фамилию!

— Ты же сказал полторы? — прищурилась Светка.

— Таки мы допили остальное. — равнодушно пожал плечами Любецкий. — Не пропадать же добру. Да и за упокой положено. Шоб лежал и не бродил.

— Шамси, — пожурил Костя, — мусульмане же не пьют.

— Я атеист, Грым-джан, — невозмутимо ответил таджик. — А кроме того, если бы Аллах не хотел, чтобы я пил этот шнапс, он бы мне его не послал.

— Так шо ми имеем четырех фляг, из которых по две до Вас с мадемуазель, пропорционально весовых категорий, — закончил подсчет на загнутых пальцах Яшка, — Так шо там за слова? Мине таки страшно хочется делать до гитары песню Яшки-Цыгана.

— Мда, — вслух посетовал Костя, — хреновый из меня командир. Совсем распустил личный состав.

— Костя, не будьте таким занудой! Никто же не говорит, шо ми работаем по шнапсу каждый день или против приказа. Но иногда это даже немного полезно. Да и шо значит полфляги для русского таджика? Таки наши немцы с литра спирта как стеклышко. Только звереют, шо твоих берсерков с мухомора! Лучше без второго глотка добейте свои фляжки, и снимем вопрос за неимением материалу. И закусите тетеркой в шнапсе, как в лучших домах ЛондОна и Пэриджа!

Яшка немного помолчал, перебирая струны, вполголоса пропел:

После этого Любецкий совершенно серьезным голосом спросил:

— Таки шо ми будем делать за этого непонятного гауптмана? Скажу Вам без второго слова, шо он меня волнует в самом плохом смысле!

— Зацепил? — поинтересовался Костя.

— Таки мене не нравится, шо за нами ходят таких людей. Если они хотели прийти до бодеги старого Соломона и поесть за компанию грибной похлебки, я не сказал бы противоречий. Но у них же есть таких причин иметь совершенно другие цели.

— Неладно с ним, — ответил Костя — В смысле, с гауптманом. Необычный человек, непонятный. Я Грымовой печенкой двойное дно чую. Если не тройное. А вот внятно объяснить не могу. Какие-то звериные инстинкты тревогу бьют. Ладно, хрен с ним. Вернемся в отряд, с мужиками поговорим, с начальством… Оставлять такого врага без внимания нельзя ни в коем случае. Нам дело не испортит, кому другому подгадит. Так что, пока он охотится на нас, мы поохотимся на него. Но без лишней спешки и скоропалительных решений. Тут уж только кнутом, луком и огнетушителем не обойдешься.

— Могу с Вами только согласиться, — кивнул Яшка, — таки желательно добавить пращу, пулемет и снайперку. Или бластер с оптическим прицелом. Жалко, шо березовый дрын уехал до будущего, после четвертой фляги он может решать и не таких проблем. Но, боюсь, тут был бы бессилен даже мой дед по папе, который мог на раз достать с неба луну, отломить от нее кусочек на память, а остальное положить, где взял, шобы никто не волновался. И шо, ми пойдем до отряда на ночь глядя?

Йети переглянулись, и Костя сообщил:

— Фигу! Давайте ваши фляги. Самый надежный метод прекратить попойку — выпить всё имеющееся спиртное.

Йети поймали брошенные фляжки, чокнулись орлами, и Грым произнес, подмигивая Яшке:

— Пью за Победу и поддержание воинской дисциплины в нашем подразделении!