12 июля 1941 года. Белоруссия

— Гиви, Ви мене пугаете! Шо за маниакальная страсть к убийству? Разве ж так можно? После Вашего ремешка остаются одни только трупы, а они ни разу не умеют разговаривать! Мы таки должны работать тонко и аккуратно, — Яшка Любецкий перевел дух и обратился к другому товарищу, — Костя, я Вас умоляю, никакой самодеятельности! Пусть Ваша винтовка отдыхает как можно дольше! Она же убивает чуть-чуть лучше, чем это ужасное приспособление нашего гамарджобы. И потом… Даже если на вашей лапочке был бы чудный приборчик «Брамит»… А тем более шо его мы таки не имеем, и бедняжка наводит слишком много шороху. На таких звуков сбегутся поцы со всей округи! А оно нам совершенно не надо. Нам надо немного живых фрицев и никаких следов. Таки я работаю номер, а вы двое смотрите таких представлений и наслаждаетесь искусством. И таки радуетесь, шо не забыли за билеты, которых бесценны, а шо до вас, то бесплатны!

— Яш, мы поняли, — ответил Ухватов. — Оставь красноречие для немцев.

— Это же хорошо! Но ви имейте в виду, шо трупы придется тащить на себе, а живые пойдут своими ножками. Таки я пошел, и вам не пуха!

Любецкий, не торопясь, вышел на проселок. Кургузый пиджачок, неказистые штаны запасливого деда, пристроившегося проводником в детдом, дедова же кепка на голове, растоптанные сапоги. Через плечо переброшен пастуший кнут. Казалось даже, что Яшка ростом поменьше стал, а уж помолодел лет на семь точно. Пацану четырнадцать от силы, а то и меньше. Коров пасет. Или потерявшуюся скотину ищет. А то и просто домой идет.

Одиночный мотоцикл вынырнул из-за поворота дороги. Собственно, поэтому пограничники и выбрали эту дорогу: короткий, хотя узкий и не лучшего качества, проселок, между двумя крупными деревнями. Большая колонна пойдет в обход, благо он есть и намного удобней. А вот посыльный на мотоцикле или даже на велосипеде — запросто решит покороче срезать. И мальчишек местных курьеры не трогают. У посыльного свои заботы, некогда ему отвлекаться…

Из всех пограничников сыграть мальчишку-пастушонка было под силу только Яшке. От рождения невысокому и щупленькому одесситу, достаточно надеть костюмчик на размер больше. Единственный риск состоял в его чернявости… А что вы хотите, если среди предков никаких славян не наблюдалось в принципе?

Для пущей достоверности Любецкий еще и напевал. Раз человек поет — значит, совесть у него чиста. Впрочем, совесть одессита сияет ослепительной девственностью даже, когда он ворует рыбу на Привозе из корзины тети Сони или лишает этой самой девственности дочку той же самой тети! А что прикажете делать, если кушать таки хочется, а Розочка выросла такая красавица, что ее тоже хочется? И таки совсем не кушать!

Конечно, одесские куплеты не лучшим образом подходят для белорусских пастушков, но Яшка надеялся, что немцы не слишком хорошо разбираются в диалектах. Если вообще что-то разберут, проносясь на грохочущем «цундаппе».

Однако в этот раз ему попались фрицы-меломаны, и тщательно продуманный план, связанный с эффектной остановкой мотоцикла, полетел прямиком к Розочкиной девственности. Транспортное средство остановилось само, и здоровый немец поманил Яшку пальцем.

— Юнге! Ду зингст гут. Зинг мер!

Идея Яшке понравилась, он демонстративно шмыгнул носом и затянул:

— Юберзетце, — произнес немец.

— Я имею честь пригласить вас до Одессы, господа, — по-немецки, с легким баварским акцентом, сказал Яшка, — и не имею таких сомнений, чтобы вы хотели отказаться.

И свистнувший в воздухе кнут подтвердил серьезность его слов, первым же ударом снеся любителя музыки с сиденья. Второй немец, дернулся к пулемету, одновременно пытаясь вылезти из тесной коляски…

— Ви не поверите, — возмущался Любецкий через минуту, когда они с Ухватовым уже упаковывали ошеломленных немцев, а Тевзадзе укатывал в лес мотоцикл, — этот шлемазл хотел опередить сына цыганского барона, когда тот имеет на руках кнут и не имеет таких причин не пускать его на дело. Таки вопиющая самонадеянность! Константин, Ви уже готовы?

— Таки да, — передразнил Костя, — уходим!

Вскоре на дороге не осталось никаких следов произошедшего…

* * *

Старший лейтенант Свиридов, принявший обязанности комполка, сидел на здоровенном чурбаке, выполняющем роль командирского стула. Настроение у лейтенанта, мягко говоря, было никудышным. Оно, конечно, в двадцать два полком командовать — не слабо. Почти как Аркадий Гайдар, получается…

Даже не мечтал ты о таком карьерном росте, Андрей Захарыч. И уж тем более, не мечтал, о той цене, что за должность заплачена. И комполка жалко, хороший был мужик, грамотный. Да и другие командиры не лаптем щи хлебали… Только нет их никого, а от полка осталась всего сотня штыков на круг. Да плюс пятерка приблудившихся пограничников. И детский сад в придачу. Ну, или детский дом, какая разница! Впрочем, ладно, не так уж детишки и мешают. А погранцы — хваткие ребятки, которые помешать в принципе не могут!

Главное — что дальше? Совсем неясно. Делать-то что? Фронт ушел на восток. Так далеко, что уже и канонады артиллерийской не слыхать. Гнаться за ним черепашьим темпом пешего передвижения — бессмысленно. Можно, конечно, и здесь немцам навредить немало. Но знать же нужно, где у гадов что. Не патрули же по дорогам отлавливать. Толку с них…

Может, получится у пограничников живого «языка» притащить? Да не рядового, а офицера? Да даже унтер подошел бы. Хоть обстановку немного прояснить…

Свиридов вздохнул, и снова склонился над картой, разложенной на грубом подобии стола. Странная карта. И способ ее получения, рассказанный старшиной Стеценко, и пометки, сделанные каким-то неизвестным предметом. Непонятно, что отмечено. Хотя нет, одну еще сам старшина расшифровал. Потому и вывел свой отряд на встречу с полком. А вот что остальные означают? И ведь чует сердце, ему записи эти адресованы. Только понять надо. Ощущение такое, что не писали буквы и цифры, а рисовали. И каждая — художнику давалась, как шедевр живописи. Или как иероглиф китайский, паутиной разбегающийся по бумаге…

Неграмотный? Да ладно, в стране все писать умеют, чай не царские времена. Может, инвалид какой парализованный? И откуда у инвалида сведения? Ранили человека в руку, вот и тяжко карябать? Тоже версия слабовата. Остается только в лешего поверить. Тот в школе не учился, да и руки-веточки под писанину не приспособлены. Как накарябалось, так и накарябалось. А ты, старлей, сиди и расшифровывай…

Оживление на краю поляны отвлекло командира от размышлений. Что там? Ох ты, сумели-таки! Тройка пограничников топала к штабному шалашу, пинками подгоняя идущих впереди двух немцев со связанными руками.

— Принимайте гостей, товарищ старший лейтенант, — довольно ухмыляясь, доложил чернявый ефрейтор. — Правда, я приглашал их до Одессы, но не вижу ни малейшей разницы. Одесса всегда находится там, где пребывает Яша Любецкий. Потому шо она таки в моем сердце!

* * *

Немецкий язык лейтенант Свиридов знал. В школе учился старательно и пятеркой своей гордился по праву. Вот только сейчас, когда нос к носу столкнулся с живым немцем, Андрей не понимал и половины произносимых слов, с трудом улавливая общий смысл. А понимаемое совсем не радовало: один фриц вещал что-то о своей преданности идеям национал-социализма, унтерменшах и чем-то подобном, естественно, не собираясь выдавать ни одной военной тайны. Второй просто молчал.

Допрос естественным образом зашел в тупик. Лейтенант уже и не знал, что делать дальше. От отчаянья пожаловался старшине Стеценко на нежданную беду. Реакция пограничника лейтенанта, мягко говоря, удивила.

— Эка закавыка, — усмехнулся тот. — Такие беды вовсе и не беды, если умеючи! Яшку нашего зовите, товарищ лейтенант. Он и немецкий шо родной знает, и фрицы отнесутся к парню со всем возможным уважением!

Любецкий взялся за дело серьезно и обстоятельно. В первую очередь, ефрейтор при помощи пехотинцев, притащил еще пару чурбанов. На одном удобно уселся сам, на другом, что пошире, начал раскладывать всяческие вещи. Набор командира удивил, но он не вмешивался, стараясь понять что зачем. Понятно дело, пытками пугать будет. Наверное, так и надо.

Штык-нож от Токаревской «самозарядки», второй нож, поменьше и поухватистей, зажигалка, у самого же немца отобранная, — это легко сообразить. Сапожное шило — тоже. Кнут — тем более. А коробок спичек зачем, раз зажигалка есть? А тонкие веревочки? Вырезанная из смолистой еловой палки фиговина, больше всего похожая на огромную елду на длинной ручке?

Размещал всё это ефрейтор очень вдумчиво и неторопливо, несколько раз внимательно оглядывал немцев и менял порядок расположения вещей. Процедура раскладывания инвентаря длилась минут пятнадцать. При этом одессит не забывал напевать свои любимые куплеты:

Наконец, Яшка удовлетворился достигнутым и обратился к пленным, с нескрываемым ужасом наблюдавшим за процедурой.

— Ну что, — спросил он по-немецки, — поговорим?

И, не дожидаясь ответа, начал монолог. Даже лейтенанту, понимавшему далеко не всё, стало страшно. Профессиональный палач скучающим тоном обстоятельно рассказывал будущим жертвам, что их ждет. Для чего применяется каждый инструмент вообще, и как будет использован сегодня. Речь Яшки длилась еще четверть часа. Фрицы за это время позеленели в прямом смысле. Окончив речь, Любецкий обратился к командиру:

— Товарищ, старший лейтенант, который из них первым за дело говорить станет?

— Откуда же я знаю? — удивился тот.

— Таки прикажите! Которого скажете, тот и станет.

Свиридов почувствовал, что его немного подташнивает. Это от одного рассказа-то… На малознакомом языке! Пленных даже стало жалко на миг. Но лейтенант взял себя в руки и кивнул на идейного любителя национал-социализма.

— Сережа, — обратился ефрейтор к пришедшему с ним Алдонину, — Вас не сильно затруднит маленькая просьба от старого товарища? Давайте снимем с этих арийских поцев штаны, чтобы не пачкать зря одежду. А когда мы заголим ихние могучие телеса, то имейте уважение, да отнесите второго до того места, — Яшка махнул рукой в сторону «муравьиного дома», высотой в метра полтора, — и посадите так, чтобы насекомым было удобно немножко отдохнуть душой и поужинать ротом.

— Жопой сажать? — спросил прямолинейный пулеметчик, засучивая рукава.

— Вы таки всерьез считаете, что это принципиально? — спросил Любецкий. — Главное, озаботьтесь, чтобы муравьям было удобно его немножко кушать. Это же наши, советские муравьи, надо устроить им небольшой праздник! И не смотрите, шо они рыжие, а не красные! У них таки все впереди! Схарчат немца — покраснеют!

Алдонин сделал шаг вперед, приноравливаясь, как бы половчее ухватиться… Пленники наперебой заговорили. Да еще так разборчиво, что Свиридов понимал почти всё. Немцы выражали самую искреннюю готовность к сотрудничеству, упирали на своё рабочее происхождение и…

— Мягкий я всё-таки человек, — вздохнул Любецкий. — А ведь папа предупреждал: сначала что-нибудь отрежь, потом разговаривай. Но они меня уговорили! Таки, Сережа, не в муравейник, а рядом. И ради всего святого, если херр гефрайтер будет плохо себя вести, будь готов вернуться к первоначальному плану.

— Всегда готов! — оскалился Алдонин. И добродушно подмигнул перепуганным немцам.

— От и славно! — одобрил Любецкий. — Я всегда верил, шо Ви были примерным пионером, не взирая до вашего чемпионства по боксу.

И вернулся к испытуемым.

Немцы разливались соловьями. И, похоже, не врали. Во всяком случае, показания обоих совпадали до мельчайших деталей. По окончанию допроса ефрейтор подошел к лейтенанту и попросил:

— Товарищ командир, как обработаете, шо они напели, и шо хочите уточнить, таки зовите. Выясним в полном абажуре!

— Товарищ ефрейтор, ты их на самом деле пытать собирался?

Вечная улыбка на Яшкином лице неожиданно сменилась хищным оскалом. Куплет, который он умудрился намурлыкивать даже во время разговора (ох, сколько взысканий получено за эту привычку в довоенное время…), прервался на полуслове, и боец Любецкий произнес абсолютно серьезным тоном без всякого «одесского выговора»:

— Не собирался, товарищ лейтенант, а собираюсь! Как всё расскажут сами, так я у них же те слова и проверю. На один испуг полагаться нельзя! Враг, он враг и есть, о чем-то и умолчать может.

— Чем же ты в мирное время занимался? — покачал головой Свиридов.

— До войны? Служил. Не мирное то время было, нет! На границе мира не бывает никогда. А этих жалеть не за что. Они мне за каждого парня с нашей заставы должны. Все вместе и каждый в отдельности. Отдавать своей кровью будут. До самого Берлина.

13 июля 1941 года. Белоруссия

С вечера небо затянуло тучами. И не поймешь сразу, к добру, аль к худу. Оно, конечно, самим по лесу пробираться труднее, однако и немцы не видят ни зги, подкрасться куда проще. Да и не любят гансы ночью из домов нос высовывать. Так что, пожалуй, задуманному делу темнота только в помощь.

Две неслышные тени выскользнули на край леса, растворились в невысоких кустах. Ночь все же помехой не стала. Ни ветка на пути не попалась, ни сучок под ногой не хрустнул предательски.

— Видишь? — спросила та, что побольше.

— Таки да, — ответила тень поменьше, — двое. Не вижу таких причин, шобы им не спать, так нет! Стоят и категорически бодрствуют!

— На то и пограничник в лесу, чтобы немец не дремал!

— Костя, Ви делаете успехов! Еще совсем чуть-чуть, и Вас можно будет пустить до Одессы. Пора!

Пограничники скользнули вперед. Подойти удалось метров на пятнадцать. Часовые их не заметили. Или очень уж искусно не показывали виду, что по мнению любого понимающего человека, скорее идиотизм, чем нет.

Один немец стоял, прислонившись к добротному дощатому забору, другой сидел рядом, то ли на камне, то ли на чурбаке, в темноте не разберешь. Яшка метнул ножи с двух рук. Конечно, ненужное в столь серьезном деле пижонство, но уж больно удобно расположились фрицы. Метай, не хочу! Да и любил это дело сын цыганского барона, ради форсу готовый на многое. И сейчас не промахнулся! Вот только нарушить олимпийское спокойствие немцев не удалось. Даже не шелохнулись, паскуды! Ни когда клинки коротко свистнув, вошли в арийские тела, ни когда бойцы подскочили вплотную.

— Трупы! — выдохнул Костя.

— Уже были, — согласился Яшка, отбросив привычную многословность. — В правке нужды нет.

И закричал сойкой, подавая условный сигнал. Тут же несколько неуместный ночью клич, подхватили птицы с других концов деревни.

Бойцы девятого стрелкового вынырнули из леса и мелкими группами разбежались по селу, разбирая заранее намеченные цели. Не зря же почти сутки сидели с биноклями, уточняя полученную от пленных информацию…

Пограничники, хоронясь в тени низеньких заборов, добежали до двухэтажного здания бывшего сельсовета.

На крыльце валялись два тела. Странно изломанные, словно их бревнами колотили. Точнее, стукнули по разу, но с такой силой… На лице того, что получил в грудь, застыло удивление, смешанное с ужасом. Нелепо распяленный рот словно хотел вытолкнуть: «Что это?!». У второго не было ни удивления, ни лица. Лепешка…

— Что происходит? — остановился на секунду Костя, споткнувшись о валяющуюся на крыльце винтовку с оторванным напрочь прикладом… — Чертовщина какая-то. ОСНАЗ?

— А я знаю? Лешие твои работали! — без привычного акцента ответил Любецкий. Слишком уж серьезные дела вокруг творились. Не до «форсу бандитского». — Ждем наших?

— Пошли внутрь! — Требовательно махнул Ухватов, и, присев, вытащил из «напузной» кобуры немца «Парабеллум». Взвел затвор… Так себе оружие, конечно, но всяко удобнее в тесноте помещения, чем винтовка… И что у фрицев за такая манера странная, кобуру на животе таскать? Костя попытался прогнать лишние мысли, настраиваясь на близкий бой. Как оказалось — только зря нервничал. Драться было не с кем. Внутри нашлись только трупы, убитые страшными ударами. Сплющенные лица, вмятые грудные клетки, свернутые шеи…

Живые обнаружились в угловом кабинете второго этажа. Точнее живой. Немолодой худощавый немец в штанах с лампасами и нижней рубашке. Босой и с хитроувязанными за спиной руками и ногами… Увидев бойцов фриц повел себя неожиданно. Заплаканное лицо расплылось в широкой улыбке, и он с явным облегчением выдохнул:

— Русишен диверсантен? Их капитулире!

— И кто ж тебя, болезного, повязал? — спросил старшина Стеценко, просачиваясь в комнату, стараясь не вступить в лужу крови, вытекшей из тела дородного полковника с расплющенной головой. Одновременно Яшка задал тот же вопрос по-немецки.

Фриц побледнел, испуганно заозирался и залепетал: «дер Тойфель!»

— Старшина, — раздосадовано наябедничал Любецкий, когда пленного вытащили на улицу, — Ви мене не поверите, но ведь эта чувырла обзывает чертом нашего родного лешего! Последний босяк на Привозе и тот имеет лучших образований!

— И не говори, Яш! Село селом! — усмехнулся Петро. — Разве ихний тойфель смог бы взвод охраны положить без единого звука? Да и штабные совсем не дети… Были. И пистолет у каждого.

— Тильки не треба так гуторить, дядиньки! У нас в веске каждый малек ляснаго Гаспадаря от нечистага отличит. А Гаспадарю те пястолеты — тьфу прамеж ухов и размазать!

— А это еще кто? — бойцы вытаращились на худенького подростка, столь нахально влезшего в разговор.

— Василек это, — вспомнил Стеценко. — Местное ополчение. Кавалерия на мамонтах.

— На ком? — не понял Рысенок. — На каких таких мамонтах?

Из тени забора выдвинулась двухметровая копна меха и ткнулась хоботом в руку мальчишки.

— Здрасьти Вам через окно! — нервно дернулся Яшка. — Это только мене кажется, шо нас держат за маланцов? Или таки надо сходить до той полянки и поинтересоваться за себя, може мы самую малость погибли? Такого неможно иметь даже за грибную похлебку в бодеге старого Соломона. Яша Любецкий закончил семь классов и таки имеет серьезных причин полагать, шо на этом свете делать встреч до мамонтов несколько неожиданно!

— Ото ж! — отозвался старшина. — И леших-коммунистов нема!

— Ви таки думаете, шо он партийный? Хотя, почему нет? — задумался Любецкий, опасливо поглядывая на «шерстяного» слона.

— Да хрен с ним, с тем светом! — наконец смог сказать удивленный Костя. — Немцев на любом свете бить можно! И нужно! Где лейтенант? Что с этим, — и он по слогам выговорил фамилию, — Ху-де-ри-аном делать будем?

— А шо тут думать? Таки либо доставить до наших, либо отправить до встречи с ихним тойфелем. Шобы понимал разницу! А поскольку тащить фрица без штанов до Москвы не взялся бы даже мой горячо уважаемый папа…

— Не, — задумчиво протянул старшина, — раз чудища лесные шею не свернули, значит, Худериан этот — птица важная. Соответственно, вариант отправки и доставки обязан иметь место быть. Да и штаны у него как раз есть. А вот где его пока держать…

— Та у нас в веске, дядиньки, — опять вмешался подросток, — пущай пока за зверушками котяхи убирает! А то я адзин замоталси ужо! — и в доказательство чиркнул большим пальцем по шее, наглядно показывая, насколько замотался.

— А не сбежит? — усомнился Стеценко. — Фриц — дядька спортивный.

— Тю! — хмыкнул хлопчик и погладил зверя по хоботу. — Куды ж он стикает? У Мишки-то, наособицу не забалуешь!..

14 июля 1941 года. Украина

Деревня, вдруг выросшая, посреди степи показалась иллюзией. Однако, карта подтверждала: есть здесь населенный пункт с непривычным для немецкого уха название «Штшутшье». И белоснежные дома под золотистыми крышами, сделанными из связок соломы. Обер-лейтенанта Циммермана передернуло. Слишком он хорошо помнил предыдущую встречу с «пряничными домиками»…

Снаряды отскакивали от стен будто тенисные мячики. А убийственно меткий огонь русских снайперов выкашивал панцергренадеров одного за другим. Уже потом, когда деревню сравнял с землей, в срочном порядке подтянутый гаубичный дивизион, обер-лейтенант не поленился внимательно ощупать каждый обломочек. «Первобытный железобетон». «Арматура» из тщательно переплетенных веток и полметра высохшей до звона глины…

Оказалось, что в оборону встал русский стрелковый взвод. Против танковой роты и двух рот панцергренадеров они продержались почти два часа. И погибли под снарядами, забрав с собой восемнадцать солдат Рейха, и покалечив еще три десятка. С того дня, раненый по касательной в руку, Циммерман и невзлюбил обманчивые в своей беззащитности русские домики под соломенными крышами.

И вот, снова. Деревня, закутанная в зелень садов. А в этой зелени отлично маскируются батареи страшных «раатш-бумов». Тяжелый снаряд 76,2 мм орудия проламывает броню танка на любых дистанциях. Обер-лейтенант тоскливо вздохнул. Приказ есть приказ. Нужно занять эту…

Руки в перчатках плохо справлялись с картой, вырываемой ветром, но все же ее удалось развернуть.

«Щучье»! Вот как там написано! До чего же трудный у русских язык! Неудивительно, что они взбесились и решили захватить весь мир!

Карта, скрученная в плотную трубку, заняла свое место в тубусе. Привычка со студенческих лет. Планшет, положенный по должности, валялся в танке уже месяц. Карты и бумаги — в тубус, карандаши — по многочисленным карманам.

Лирика это все… Наученный горьким опытом, обер-лейтенант не будет атаковать в лоб. Он лучше сперва вызовет авиаподдержку. Благо, броневик авианаводчиков рядом. И маленький связист, лейтенант Крюгер всегда готов помочь.

Но просто так оставлять русских в любом случае нельзя. А то нароют кротовьих нор…

* * *

Немцев было, мягко говоря, до хрена. Пяток танков, штук пятнадцать бронетранспортеров. Сколько пехоты, капитан Усольцев и представлять не хотел. Много. Этого знания хватало для того, чтобы бессильно опускались руки… Хотя бы пару орудий. Капитан был согласен даже на 53-К. Скорострельная «сорокапятка» брала далеко не каждый танк, но все же давала хороший шанс отбить несколько атак.

А там и до темноты недалеко. Немцы ночью воевать не любят. И правильно, между прочим, делают.

Усольцев оскалился. Ночью не воюют. Ночью — режут. Податливые глотки сонных часовых. А еще кидают гранаты точно в палатку со спящим офицерьем… И рубить потом от бедра, длинными очередями, пластая в капусту ошалевших врагов.

Капитан не сомневался, что такая возможность еще выпадет на нелегкую солдатскую долю. И не раз. Нужно только дождаться ночи. А там всякое бывает. Война, она на то и война. Это, капитан, воевавший еще на Финской, знал хорошо…

Только дождаться темноты.

Сорок человек. Три пулемета, пара ротных минометов в балочке… Гранат немерено. И приказ — продержаться хотя бы сутки. За спиной спешно готовили оборонительные рубежи. Вермахт накатывал с неудержимостью океанской волны «цунами». До строящихся позиций не так далеко. Сорок километров — не расстояние. Но сутки — это сутки. Это лишние метры траншей, это новые минные поля, это дополнительный полк, протолкавшийся по заторам на «железке». Это — время.

Вообще, если говорить без оглядки на вышестоящее руководство, капитан совершенно не одобрял нынешнюю тактику. Нет смысла оставлять небольшие отряды в надежде, что они сумеют надолго задержать противника.

Задавят количеством, раскатают в тонкий блин и пойдут дальше.

Капитан с надеждой поглядел на небо. Признаков темноты и в помине не было, а вот с запада медленно приближался клин бомбардировщиков. Немецких.

— Воздух! — можно было и не командовать. Необстрелянных в батальоне уже не было. Да и осталось от того батальона…

Бойцы разбежались, укрываясь по щелям. А с неба, в крутом пике падали жутко завывающие «лаптежники», сбрасывая бомбы. И каждая летела точно в капитана Усольцева…

* * *

Обер-лейтенант Циммерман спрятал бинокль в футляр и улыбнулся. В кои-то веки, «птенцы Геринга» выполнили задачу на «отлично». Черные капельки бомб, отрываясь от фюзеляжей и крыльев, не падали на его позиции, а ложились точно в цель. Взлетали в воздух пучки соломы, складывались белоснежные стены «пряничных домиков»…

Несколько русских уцелело в любом случае. Эти дети природы выживали всегда и везде. Чтобы русский упал нужно два удара. Убить и толкнуть. Завет Фридриха Великого обер-лейтенант помнил хорошо. Потому и не спешил давать сигнал к атаке.

Над остатками деревни начали подниматься к небу клубы дыма…

* * *

Денек был не самый плохой. Но и не самый хороший. До того, как солнце замерло в зените, никто не мешал спокойно доедать низкорослые кустарники в долинке, спрятавшейся между холмами. Естественно, не разбредались, в любой момент мог напасть какой-нибудь хищник. Хорошо если мелкий будет. Даже на стаю согласны. Можно успеть собраться в плотную кучу и дать отпор. А если нападет кто-нибудь крупный? Тот же тираннозавр, в схватке один на один, запросто завалит даже крупного самца. А вот против всего стада и ему туго придется.

Поговорку «помяни черта…» трицератопсы не знали. Но работать из-за этого она не перестала. Зубастый заявился ближе к вечеру. Но врасплох не застал. Стадо мгновенно сбилось в кучу, загнав самок и молодняк в центр круга. Бросаться на выставленные рога оборонительного строя хищник не спешил. Но и уходить, не уходил… Видимо, не было поблизости никого съедобнее…

Так и кружил вокруг и около. А стоявшие во внешнем оцеплении самцы постепенно зверели. И так не самые спокойные звери. Жрать хочется до невозможности, а нельзя, этот урод только и ждет оплошности и разорванного кольца…

Вдруг тираннозавр исчез, растаяв беследно. Против пропажи зубастого гада никто не возражал. Но вместе с ним исчез и привычный пейзаж. Вместе с вкусным кустарником. Высохшая трава никак не заменит сочных листьев…

Тем более, что хищнику-то замена нашлась. Прямо на стадо со странным ревом надвигались какие-то удивительные звери. Разглядывать не было ни времени, ни желания… Самый близкий враг остановился, взревел особенно громко и снова рванул вперед, громко перелопачивая своим брюхом землю. Над стадом что-то просвистело.

Это стало последней каплей.

С ответным ревом трицератопсы бросились во встречную атаку…

* * *

Танки медленно шли по степи, подминая несчастные былинки ковыля. Бронированные чудовища, совершенно неуместные здесь. Усольцев тряхнул головой, пытаясь прогнать назойливое гудение в ушах. Оно перекрывало даже рев двигателей. Слишком близко рванула бомба, без последствий не обощлось. Контузия… Херня. Руки-ноги целые, глаза тоже не шалят. Вот и будем драться. До конца.

Подошел лейтенант Говорков. Надо же, живой! На плече гимнастерка порвана, но ППШ держит крепко.

— Восемь погибло, еще десяток поранило. Кожух на Старченковском «максиме» осколком рвануло, но латают.

— Успеют?

— Куда они нахрен денутся! — махнул целой рукой Говорков. — Залатают. А нет, так винтовки есть.

— Что винтовки есть, то добро! — согласился Усольцев.

Где-то, посреди остатков деревни грохнул первый снаряд. Пристреливаются. Значит, сейчас рубка начнется…

В следующее мгновение капитан остолбенел.

— Кирилл, ты их видишь? — спросил он, протирая глаза.

— Вижу, — севшим голосом отозвался лейтенант, — «свиньей» идут.

— Какой, к чертям, «свиньей»?

— Этой… Как немцы на Чудском озере. Клином!

— При чем тут немцы? — комбат прошептал, словно его могли услышать, и развернуть свой бег в сторону села, — Это кто?

— А я откуда знаю? — так же тихо ответил Говорков. — Но кажется, немцы сейчас будут очень даже при чем.

На пути наступающих танков, как из-под земли, возникло несколько десятков созданий, вышедших из ночных кошмаров. Закованные не то в костяной панцирь, не то в плотную чешую звери были выше и массивней танков. Самые крупные в длину метров семь, а в высоту не меньше трех. Тяжелая вытянутая вперед голова укомплектована тремя рогами. Четыре короткие толстые лапы и длинный хвост.

То ли зверям не понравился шум моторов, то ли грохот пушечной пальбы, а может у них просто было плохое настроение, но едва появившись, чудовища бросились в «штыковую», на ходу перестраиваясь в подобие широкого клина, на острие которого ломились самые крупные самцы.

Ни убежать, ни уклониться от схватки немцы просто не успевали, тем более что в скорости неожиданный противник не уступал бронетехнике.

Усольцев припал к биноклю.

— От них снаряды отскакивают, — комментировал он. — Идеальный угол наклона брони! Нет, посмотри только, сейчас долбанут!

Всё было прекрасно видно и без оптики. Плотно сбитый строй трехрогих сошелся с бронированной техникой. Танки лобовое столкновение выдержали, хотя два из них признаков жизни больше не подавали, похоже, экипажам пришлось несладко. А вот бронетранспортеры оказались не на высоте. Броня большинства не выдержала ударов рогов, несколько штук перевернулось. Часть зверей, проскочив в промежутки бронированного строя, набросилась на пехоту.

Красноармейцы сначала встали в полный рост, любуясь неожиданным зрелищем, а после и вовсе вылезли из окопов и расположились на брустверах, как болельщики на трибунах стадиона.

— Ты гляди, броневик на рога поднял! — орал маленький щуплый сержант в целенькой, чистой, как будто и не было никакой бомбежки, гимнастерке. — Силища!

— Эх, немец гад! — сокрушался весь перемазанный в глине здоровяк. — В бочину рыжему засадил осколочным!

— Мужики, глянь, фриц-герой! Под ящера с бомбой!

— А того, серого, гранатами закидали, сволочи!

— Побьют чешуйчатые фрицев, как пить дать побьют! Смотри, как пехоту давят! Как клопов! К ногтю их, курвей!

— Еще бы, от них пули отскакивают! Давай!!!

Страсти разгорались. Старшина Кацман попробовал организовать тотализатор, принимая ставки табаком, но затея сорвалась по банальнейшей причине: на немцев никто ставить не хотел. Остатки батальона болели совсем за другую команду…

— Палучи, скатына, шест рагов во фланг! — радостно визжал ефрейтор Ваганян, — Как «Арарат» играют! Даже лучше! Мамой клянус!

— Третий танк завалили! Вверх тормашками! Зе-нит — чем-пион!

— Эй, Иван! Про Зенит — это из другой эпохи!

— А динозавры из этой? Трице-ратопс — чем-пион!!!

— Дави фрицев!!! Рос-си-я! Рос-си-я!!! Вперед!!!

Бой потихоньку удалялся от села. Неся серьезные потери, ящеры теснили врага по всему фронту. У немцев урон тоже был немаленький.

— Интересно, чем у них всё кончится, — вслух размышлял Говорков, глядя вслед скрывшимся противникам.

— А не по хрену тебе? — вернул лейтенанта к реальности капитан. — Чем бы не кончилось, то дело десятое. Главное, что немцам зверюки атаку сорвали… На хрен сорвали! — уточнил Усольцев, внимательно разглядывая поле странного боя, заваленное телами немецких солдат, битой техникой и издыхающими ящерами. — Если и сунутся, то только с утра. А утром нас уже и след простынет. Так?

— Так… — зачаровано протянул лейтенант. — Только это ведь трицератопсы. Они же вымерли несколько миллионов лет назад…

— И что с того, что вымерли? — удивился Усольцев. — «Арарат» пока еще «Динамо» называется, а «Зениту» до чемпионства, как до Пекина раком. Они нормально играть-то никогда не научатся. Разве это мешает…

Капитан оборвал фразу на полуслове и ошарашено уставился на Говоркова:

— Кирилл, ты откуда знаешь, что это за твари?

— В Интернете читал! И картинки…

— Какие картинки, к херам собачьим?! — взорвался комбат. — Какой Интернет? Сейчас сорок первый год! Тысяча девятьсот сорок первый!!! Что с нами случилось?! Мы еще просто психи или уже умерли?!

— Живые вроде, товарищ капитан. Не понимаю… Но я же… — лейтенант замолчал, потом затараторил скороговоркой. — Говорков Кирилл Александрович, тысяча девятьсот девятнадцатого года рождения, комсомолец, проживаю по адресу Ленинградская область… Нет, товарищ капитан, я это я! Но… Может, ментальный пробой времени?

— Какой пробой? — побагровел Усольцев.

— Ментальный, — виновато повторил Говорков, — тоже читал в Ин… где-то читал точно…

— Так, лейтенант. Раз ты такой начитанный, то думай и к вечеру, а лучше раньше, объясни мне, что происходит. Почему опытные бойцы выскакивают, как сосунки необстрелянные, и изображают из себя стадо бабуинов? Откуда ты знаешь про Интернет, и как называются эти трипперы, а Ваганян — про «Арарат», который лет через двадцать только переименуют, и почему они орут «Россия», а не «Шайбу, шайбу»? Нет, это тоже не отсюда… В общем, сам понимаешь! Мы должны знать, что у нас в головах творится: и причины, и следствия… А сейчас давай батальон в норму приводить. Хоть и не верю я, что фрицы после такого крутого облома что-то сегодня смогут, а порядок должон быть.