В некий Дея месяца день, что был короче Ночи Тира месяца, самой краткой ночи,— Хоть все дни недели он красотой затмил, Это пуп недели был — красный вторник был, День Бахрама — рдел он, блеском равен был огню, Ну, а шах Бахрам был тезка и звезде и дню... В этот день все красное шах Бахрам надел, К башне с красным куполом утром полетел, Там розовощекая славянская княжна — Цветом сходна с пламенем, как вода — нежна — Перед ним предстала, красоты полна, Словно заблистала полная луна. Только ночь высоко знамя подняла И на своде солнца шелк разорвала, Шах у девы-яблони, сладостной, как мед, Попросил рассказа, что отраду льет Слушателю в сердце. И вняла она Просьбе, и рассказывать начала она: «Ясный небосвод — порог перед дворцом твоим, Солнце — только лунный рог над шатром твоим! Кто стоять дерзнет пред лучом твоим? Пусть ослепнет тот под лучом твоим!» И, свершив молитву, яхонты раскрыла И слова, как лалы, к лалам приобщила.

Начала: «В земле славянской был когда-то град, Разукрашен, как невеста, сказочно богат. Падишах, дворцы и башни воздвигавший в нем, Был единой, росшей в неге, дочери отцом, Околдовывавшей сердце, чародейноокой, Розощекой, стройной, словно кипарис высокий. Чье лицо, как светлый месяц, нет — еще милей. Дан был солнцем и Бурджейсом светлый разум ей. И от зависти великой мускус изнывал И слабел, когда дыханье кос ее впивал. Словно сон нарцисса, томна темь ее очей, Аромат цветка несрина — раб ее кудрей. А вздохнет — и кипарисом всколыхнется стан; Лик прекрасный разгорится, как заря румян. Не улыбкой   сладкой только и красой она, — Нет, — она в любой науке столь была сильна, Столь искушена, что в мире книги ни одной Не осталось, не прочтенной девой молодой. Тайным знаньям обучалась; птиц и тварей крик Разумела, понимала, как родной язык. Но жила, лицо скрывая кольцами кудрей, Всем отказом отвечая сватавшимся к ней. Та, которой в мире целом равной не сыскать, Разве станет о безвестном женихе гадать? — Но когда молва по свету вести разнесла, Что с высот Ризвана к людям гурия сошла, Что ее луна и солнце в небе породили, А созвездья и планеты молоком вскормили, — Каждый был великой страстью к ней воспламенен, И мольбы любви помчались к ней со всех сторон. Взять один пытался силой, золотом другой, Ничего не выходило. Падишах седой, Видя дочки непреклонность, выбился из сил,  Но спастись от домогательств средств не находил. А красавица, которой был на свете мил Только мир уединенья, чьей душе претил Пыл влюбленных, отыскала гору в тех краях — Крутобокую, с вершиной, скрытой в облаках. Замок на горе воздвигла, где клубится мгла... Скажешь ты: на круче горной выросла скала. И она отца просила — отпустить ее, Тот, хоть не желал разлуки, детище свое Отпустил: как соты меда, спрятал в замке том, Чтоб назойливые осы не влетали в дом. Этот замок над обрывом каменным стоял, В небо бронзовые башни грозно он вздымал. В высоте над облаками он витал, как сон, Опоясан пропастями, крепко защищен. И оттоль княжна разбою тропы заперла, Глотки алчные заткнула, хищных изгнала. Ведь она в любой науке сведущей была, Чудеса умом крылатым совершать могла. Тайну всех светил небесных, мудрая, прочла, И на тайну тайн арканом мысль ее легла. Знала, что сухим и влажным делать надлежит, Отчего вода пылает, пламя холодит, Знала, что даруют звезды, что судьба творит, Отчего, как яркий светоч, разум наш горит. Отчего он, словно солнце, светит нам в пути; Знала все, что может людям пользу принести. Но когда в том замке стихли все тревоги в ней, Диво-дева отвратила душу от людей. И поставила у входа в горное нутро Много грозных талисманов, созданных хитро. Из гранита и железа — замка сторожа Высились, мечи в ладонях кованых держа. Смельчака, который входа в замок тот искал, Талисман — меча ударом — тут же рассекал. Кто дерзнул проникнуть в замок, сразу погибал. Лишь один привратник тайну талисманов знал. Этот, в тайну посвящений верный страж ворот, Знал, куда ступать, и шагу вел особый счет. Если бы со счета сбился хоть однажды он, Сталью грозною мгновенно был бы поражен. А врата твердыни, к небу высившей отвес, Для людей незримы были, как врата небес. Если б самый мудрый зодчий их сто дней искал. Все же их, как врат небесных, нам не указал. И была хозяйка замка — пери красотой — Рисовальщицей китайской царской мастерской. Челке гурии подобной — был калам ее Полем раковин, дающим перлам бытие. И княжна однажды краски и калам взяла, В рост на белый шелк свой образ светлый нанесла. На шелку, как бы из света, тело соткала, И в стихах прекрасных надпись, как узор, сплела: «Если в мире кто желает мною обладать И твердынею, которой силою не взять, Пусть, как бабочка, бесстрашно он летит на свет, Пусть он будет храбрым. Места здесь для труса нет, Жаждущий добычи этой, знай — тебе нужна Жизней тысяча и больше, а не жизнь одна. Пусть вся жизнь на трудный будет путь устремлена, И четыре ты условья соблюди сполна: Имя доброе, во-первых, доброту имей. Во-вторых, умом раскинув, победить сумей Чары грозных талисманов, ставших на пути, В третьих, — коль, разрушив чары, сможешь ты пройти, То найди ворота. Мужем станет мне лишь тот, Кто ко мне не через крышу, через дверь войдет. И четвертое: направься в город. Буду там Ждать тебя я и загадки трудные задам. Только тот, кто все условья выполнит вполне, Только тот отважный витязь мужем будет мне, Тот, кто все мои условья превозможет, — он Сокровенным камнем счастья будет одарен. Но погибнет тот, кто, взявшись, дела ее свершит. Пусть он был велик, — унижен будет и убит. И, в таком порядке надпись заключив, она Слуг покликала. И, свиток им вручив, она Отдала приказ: «Идите к городским вратам, Этот свиток пригвоздите к городским вратам. Пусть любой — и кто б он ни был, — лик увидев мой, Пожелает, чтобы стала я его женой. Пусть прочтет мои условья и сюда придет, Овладеет мной и замком или же умрет». К городским воротам лунный образ прикреплен, Кто его хоть раз увидел — навсегда влюблен. И молва о нем все страны мира обошла, Вновь князей и падишахов с места подняла. Бросив трон, презрев величье, из любой страны Скачут, притчей необычной воспламенены. Этих нрав сгубил горячий, молодость — других. Всякий жизнь бросал на ветер. И не стало их. Всякий, встав на путь опасный, был уж обречен. Радуя врагов, несчастный — шел на гибель он. Как бы кто ни домогался, как бы ни хитрил, — Ни единый талисманов тайну не открыл. А иной, познавший мощь их, муж — умом глубок — Разбивал два-три, но прочих превозмочь не мог. Свой позор, свое бесславье видя, шел под меч. Там голов прекрасных, юных много пало с плеч. Избавленья иль пощады было ждать нельзя: учителю поведал, ничего не скрыл. И старик его заветным знаньем подарил. И всезнающего витязь возблагодарил. Был слепой — вернулся зрячим он в родной предел, Стал готовиться на подвиг, праздно не сидел. Все обдумал, все припас он нужное в пути, Чтоб опасным подземельем без вреда пройти. Он волшебных талисманов силу разгадал, Против каждого — особо — средство он достал. В путь он выступил, одежды красные надев — Крови знак и гневных жалоб на небесный гнев. Ты сказал бы: в море крови плащ он обагрил, И глаза его горели, как в ночи берилл. Обуздал свои желанья, в помыслах велик, И о горе и позоре мира вопль воздвиг. Объявил: «Не для себя я путь пробить хочу, Я за кровь ста тысяч храбрых отомстить хочу! Или головы живущих сразу излечу От безумья, иль своею жизнью заплачу!» Вот за городской чертою, под пятою гор, Пред   железным замком девы он разбил шатер. И едва о том в народе протекла молва, Что явился юный мститель мужественней льва, Всяк ему в великом деле помогать хотел, Чтоб скорее он чудесным замком овладел. Так заботами народа и умом своим Он облекся, как надежным панцирем стальным. И затем идти на подвиг разрешенья он Испросил у падишаха, как велел закон. Вот в ущелье талисманов удалец шагнул, Брешь пробил и заклинанье первое шепнул. Разом чары талисмана первого разбил, Связи прочих талисманов он разъединил. Друг за другом их арканом в пропасть повалил; К башням замка несказанным путь себе открыл. Он от чар очистил гору. И из всех мечей — Только верх горы оставил, что меча острей. И искать в стене ворота начал он, ремянной Колотушкой ударяя в шкуру барабана. Вслушался, как отдается звук вокруг стены. И по отзвуку ворота были найдены. Откликаясь барабану, пел подземный ход. Он подвел подкоп и выше к створам тех ворот. Лишь о том хозяйка замка мудрая узнала, Тут же человека с вестью к витязю послала: «О, подкопы подводящий, что тебя вело? Знать, тебе достигнуть цели счастье помогло. Если ты сумел осилить чары сторожей, А потом нашел ворота крепости моей, Ты теперь направься в город и еще два дня Потерпи, — прошу об этом; подожди меня. Я тебя в дому отцовском повстречать хочу, — Я загадками твой разум испытать хочу, У тебя четыре тайны стану я пытать; Коль ответы на вопросы ты сумеешь дать, — О, навек тогда ты другом будешь для меня. И желанным и супругом будешь для меня». И когда свою удачу витязь увидал, Повернул коня и в город быстро поскакал. Шелк сорвал с ворот высоких и рабу вручил, Оживил в сердцах веселье, горе умертвил. Головы со стен на землю опустить велел, И оплакать, и с почетом схоронить велел. И, благословляем всеми, воротясь домой, Горожан велел к себе он звать на пир большой. Люди толпами до ночи в дом его текли, И дареными шелками стены расцвели. И пред ним все горожане клятву принесли: «Если шах тебе не выдаст Дочку, то внемли: Шаха мы убьем и бросим шахский труп в пыли, А тебя поставим шахом всей своей земли. Ибо шах жестокосердный нас мечом казнил, Ты ж от злого наважденья нас освободил». А прекрасная невеста, как и весь народ, Радовалась, что удачно сватовство идет... Лишь растерла черный мускус меж ладоней ночь Над ладьей луны, с подушек стала шаха дочь, С сердцем радостным уселась в паланкин она. И, дорогу озаряя, шла пред ней луна. Во дворец подземным ходом дева прибыла, Встретив деву, даже челядь замка расцвела. И отец расцвел, как роза, детище обняв, По единственной в разлуке дочке заскучав. И рассказывала дева все, что было с ней, Что судьба за это время совершила с ней. Вспоминала тех, что в битве соиты ею были, Яму рыли ей и сами в яму угодили. О влюбленных, что отважно, словно львы, рвались И вотще теряли силы и теряли жизнь. Молвила, что бросить замок ей пришла пора, Что пришел и стал пред нею витязь, как гора Коль из четырех условий он исполнил три И, разрушив талисманы, отыскал внутри Скал — подземный ход и замка замкнутую дверь, — Пусть четвертое условье выполнит теперь. Шах спросил ее: «А в чем же трудности его? И зачем условий столько? Хватит одного!» Дочь сказала: «Коль рассудком он не обделен — Пусть четыре мне загадки разгадает он. Не скрываю — разгадать их очень тяжело. Разгадает — увенчаю я его чело. Но пускай, где знает, станет витязь на постой, Коль его осел застрянет на дороге той. Поутру, когда заблещет солнцем небосклон, Пусть мне шах окажет милость и взойдет на трон; Пусть придет и витязь, ставший женихом моим. Лик закрывши покрывалом, сяду я пред ним. И безмолвные вопросы буду задавать, Он же мне без замедленья должен отвечать». Шах сказал: «Все так и будет, — это решено Все, что ты ни пожелаешь, будет свершено!» Так старик отец беседу с дочкой завершил И, уйдя в свои покои, мирно опочил. Лишь эмалевое небо озарило мир, — Утром, по обычаям кеев, шах устроил пир. Много старых, именитых пригласил гостей, Мудрых, в жизни искушенных, праведных людей. Витязя того он принял на пиру своем И его своим алмазным увенчал венцом. Стол богатый был в чертоге для гостей накрыт, Как столы у падишахов ставить надлежит. Скажешь: все дары земные украшали стол. Блюда, чаши золотые украшали стол. И когда поели гости всласть ото всего, И вкушавших утолилось пищей естество, — Шах велел перед диваном, что был мудр и стар, Златом тайн о камень знаний нанести удар. Вот жених перед невестой сел лицом к лицу, — Мол, в какой игре лукавый спор придет к концу? Вот за витязем царевна стала наблюдать, Им, как куклою таразской, начала играть. Из ушей своих два перла вынула сперва И такие казначею молвила слова: «Гостю нашему два перла эти отнеси — И ответа на вопрос мой у него проси». И посланец не замедлил выполнить приказ. Гость объем жемчужин смерил, взвесил их тотчас. И из драгоценных перлов, что с собой носил, Три других, подобных первым, сверху положил. Дева-камень, вместо первых двух увидев пять, Взявши гирьку, также стала вес их измерять, Взвесив и узнав, что равен вес у пятерым, Той же гирькой раздавила, в пыль растерла их. Пыли сахарной щепотку бросила туда, Все смешала и послала гостю вновь тогда. Но ему была загадка трудная легка, У прислужника спросил он чашу молока, Сахар с жемчугом в ту чашу всыпал, размешал. Принял все гонец и чашу к госпоже помчал. Этот дар пред ней поставил. Выпила невеста Молоко, а из осадка замесила тесто. И на пять частей, по весу равных, разделила. И сняла свой перстень с пальца и гонцу вручила. То кольцо надел на палец витязь и в ответ Отослал пославшей перстень — дивный самоцвет, Яркий, чистый и блестящий, как полдневный свет, Изнутри лучил он пламень, блеском был одет. Этот камень положила дева на ладонь, Ожерелье распустила. Яркий, как огонь, Самоцвет в нем отыскала, первому во всем Равный, блещущий во мраке солнечным лучом: Третьего не подобрать к ним, их не подменить: На одну их нанизала золотую нить. И послала перлы морю иль — сказать верней — Солнцу отдала Плеяды в щедрости своей, И когда на них разумный взоры обратил, — Самоцвет от самоцвета он не отличил. Дать себе он голубую бусину велел, С самоцветами на нитку бусину надел. Воротил их той, что с пери спорит красотой. Та же — бусину на нитке видя золотой — Сладко рассмеялась, губок распечатав лалы, — Бусину на ожерелье тут же навязала, Самоцветы в уши вдела и отцу сказала: «Встань, отец, и делай дело, — спор я проиграла! Но я рада, ибо рада счастью своему! Вижу: счастье дружелюбно мне, как моему Ныне избранному другу. Вижу: по уму И красе нет в целом мире равного ему. Мудры мы, и с нами дружат мудрые умы; Но его познанье выше, чем достигли мы». Падишах был околдован медом слов ее И сказал: «О ты! Ты — ангел, детище мое! Каждый твой вопрос я видел и его ответ, Но молчанья покрывалом был их смысл одет. По порядку, друг за другом, я прошу открыть, Что вопросы и ответы те могли таить». Вскормленная в поклоненьях, в холе, в неге сладкой, Складки занавеса тайны над своей загадкой Приоткрыла, отвечала: «Я с ушей сняла Перлы и вопрос свой первый ими задала. Две жемчужины послала я ему сначала: «Жизнь — два дня лишь! Понимаешь?» — я ему сказала. К двум моим он три прибавил. Это говорит: «Если даже пять — так тоже быстро пролетит». Я растерла и смешала сахар с жемчугом, И в ответ ему послала сахар с жемчугом. Пыль жемчужная, что с пылью сахарной смесилась, Означает жизнь, что сильной страстью омрачилась, Оторвать их друг от друга, разлучить нельзя, Ни заклятьем, ни наукой отделить нельзя. В чашу молока тогда он всыпал эту смесь, И на дно тяжелый жемчуг опустился весь, И растаял легкий сахар в чаше молока. И была ему загадка трудная легка. А как молоко из чаши этой испила, Я Себя пред ним дитятей малым назвала. А когда ему я перстень свой отослала, Тем на брак со мной согласье витязю дала. Самоцвет мне дав бесценный, он хотел сказать, Что ему во всей вселенной пары не сыскать. Я вернула вместе с первым равный самоцвет, «Видишь, мы с тобою пара», — мой гласил ответ. К самоцветам этим третий подбирать он стал, Третьего ж на белом свете он не отыскал, Бирюзой меня решил он чистой одарить, Чтобы счастье от дурного глаза защитить. И украсилась я тою светлой бирюзой, Пред его склонилась волей, словно пред судьбой. На моей сокровищнице вещая печать, — Бусина любви да будет грудь мне украшать! А за то, что пять сумел он кладов отыскать, Музыку царей могла бы я пять раз сыграть». Шах, увидев, что объезжен конь и укрощен, Что под плеткой сыромятной выровнялся он, По обрядам брачных празднеств, тут же поутру Приготовил все, рассыпал сахар на пиру. Как звезду Зухру Сухейлю, отдал дочь свою. Пир устроил несказанный, как пиры в раю. Благовоньями в чертоге пол осыпан был. Там он кипарис и розу рядом посадил. Вот последний гость покинул падишахский дом, Витязь наконец остался с милою вдвоем. И когда искавший лалы россыпей достиг, Умирал и воскресал он в свой предсмертный миг. Целовал в ланиты, в губы он стократ ее, Он покусывал то финик, то гранат ее. Совладел алмаз прекрасный с перлом красоты. Сокол сел на грудь фазану, павши с высоты. Талисман свой он увидел на груди ее. Он любовь, и мир, и счастье в ней нашел свое. Жил он в радости с любимой, лучшей не просил. Цвета щек ее — он платья красные носил. Ибо тою красотою он рассеял мрак. Предзнаменованьем  выбрал  красные одежды, Ибо тою красотою он рассеял мрак. Он всегда имел убранство красное, что мак. «Шах в багряных бармах» — был он прозван потому, Что в багряном цвете радость выпала ему. Красный цвет красою блещет, коей в прочих нет, Этим лал ценней алмаза — алый самоцвет. Золото «червонной серой» называешь ты; Нет у золота одежды лучше красоты. Кровь, с душою связанная, оттого красна, Что тонка, легка в полете, как душа, она. Если красоты телесной в мире ищешь ты, Помни: розы щек — основа всякой красоты. Роза лучшая не будет ханшею садов, Если нет у ней горящих кровью лепестков!» А когда рассказ царевна кончила чудесный, Словно россыпь роз, зарею вспыхнул мрак небесный. И лицо Бахрама в этом блеске алых роз Стало красным, с ароматным сходно соком роз. Он к славянской красной розе руку протянул, Обнял стан ее и в неге близ нее уснул.