Нанизавший лалы нити повести нетленной, Что немолчным наполняет звоном слух вселенной. Так сказал: «Когда семь башен, с чашами вина, Перед шахом заключили сказок круг сполна, Разум в куполе, что замком был его уму, О летящем своде мира подал весть ему: «Мудрый, удались от капищ идольских земли! Убегай уничтоженья: вечному внемли!» Этот голос у Бахрама дух воспламенил. Шах от сказки и обмана взоры отвратил. Видел: свертывают звезды бытия ковер, Золотые своды замков превращая в сор. Он семь куполов отвеял от очей, как сон; В дальний — к куполу иному — путь собрался он. Ведь один тот купол тленьем будет пощажен; В нем до дня Суда правдивый дремлет, опьянен. Семерых седых мобедов шах призвать велел, Семь дворцов семи мобедам передать велел; Вечный пламенник под каждым сводом засветил; В храмы пламени жилища страсти превратил. Стал шестидесятилетним старцем властелин; Забелел в кудрях-фиалках седины жасмин. Стал служить Бахрам, как богу, истине одной, И чуждался неизменно радости земной. Но однажды, чуждым ставший ловле и пирам, С избранными на охоту выехал Бахрам. Но не ловля, не добыча в степь царя влекла: Сделаться добычей неба — цель его была. Рать рассыпалась по степи. Каждый повергал Или гура, или ланя. Лишь Бахрам искал Одинокую могилу для жилья себе. Убивал порок и злобу бытия в себе. Не охотился на ланя, в лани — зло таится... В солонцах, где лань к потоку в полдень не стремится  Вдруг онагр, резвей, красивей прочих, в облаках Пыли показался, — мчался в сторону, где шах Ждал его. Он понял: этот ангелом хранимый Зверь — ему указывает неисповедимый Путь в селения блаженных. Устремил коня За онагром. И могучий — с языком огня Схожий легкостью и мастью — конь его скакал По пескам, глухим ущельям, средь пустынных скал. Конь летел, как бы четыре он имел крыла. А охрана у Бахрама малая была, — Отрок или два — не помню. Вот — пещеру шах, Веющую в зной прохладой, увидал в горах. Кладезем зиял бездонным той пещеры зев. И онагр влетел в пещеру; шах вослед, как лев, В щель влетел, в пещере ярый продолжая лов; Скрылся в капище подземном, словно Кей-Хосров. Та пещера стражем двери стала для Бахрама, Другом, повстречавшим друга в тайном месте храма. Вдруг обвал пещеры устье с громом завалил И Бахрамову охрану там остановил. И хоть поняли: в пещеру эту нет пути, Но обратно не решались отроки идти. Вглядывались в даль степную, тяжело дыша, — Не пылит ли войско в поле, шаху вслед спеша Так немалое в тревоге время провели. Наконец к ним отовсюду люди подошли, Увидали: вход в пещеру камнем заслонен И в мозгу змеи — змеиный камень заключен. Отроки им рассказали все, что знали сами; Как Бахрам влетел в пещеру, как потом камнями Завалился вход. Не верил отроков словам Ни один: «Глупцы-мальчишки вздор болтают нам! Как слоноподобный телом богатырь Бахрам Поместился в щель, где впору жить одним кротам?» И не ведали, что, вещий увидавши сон, В Индостан ушел скучавший на чужбине слон. Он — слону подобный силой — скован роком был, А расторгнуть цепи рока нет под солнцем сил. Но чтоб местопребыванье шахское узнать, Плетками юнцов несчастных начали стегать. Громко закричали слуги, плача и божась, Вдруг, как дым, из той пещеры пыль взвилась, клубясь И раздался грозный голос: «Шах в пещере, здесь! Возвращайтесь, люди! Дело у Бахрама есть». Но вельможи отвалили камни и зажгли Факелы и в подземелье темное вошли. Видят: замкнута пещера в глубине стеной. Много пауков пред ними, мухи — ни одной. Сотню раз они омыли стену влагой глаз. Шаха звали и искали сто и больше раз И надежду истощили шаха отыскать. И о горе известили государя мать. И перед пещерным зевом стали, как змея, Вереницею, в безмолвье реки слез лия. И, истерзанная скорбью, мать пришла Бахрама. И она искала сына долго и упрямо; Сердцем и душой искала, камни взглядом жгла, Розу под землей искала — острый шип нашла. Кладезь вырыла, но к кладу не нашла пути; В темном кладезе Юсуфа не могла найти. Там, где мать, ища Бахрама, прорывала горы,— До сих пор зияют ямы, как драконьи норы. И пещерою Бахрама-Гура до сих пор Это место именуют люди здешних гор. Сорок дней неутомимо глубь земную рыли. Уж подпочвенные воды в ямах проступили Под лопатами, но клада люди не нашли. Небом взятого не сыщешь в глубине земли. Плоть и кость земля приемлет, душу — дар небесный — Небеса возьмут. У всех, кто жив под твердью звездной, Две есть матери: родная мать и мать-земля. Кровная лелеет сына, с милым все деля; Но отнимет силой сына мать-земля у ней. Двух имел Бахрам богатых сердцем матерей, Но земля любвеобильней, видимо, была: Так взяла его однажды, что не отдала Никому, ни даже кровной матери самой!..       Разум матери от горя облачился тьмой. Жар горячечный ей душу иссушил, спалил. И тогда старухе голос некий возгласил: «О неистовствующая, как тигрица, мать! Что несуществующего на земле искать? Бог тебе на сохраненье клад когда-то дал; А пришла пора — обратно этот клад он взял. Так не будь невежественна, не перечь судьбе, С тем простись, что рок доверил временно тебе! Обратись к делам житейским. Знай: они не ждут. И забудь про горе, — это долгий, тщетный труд...» И горюющая гласу вещему вняла; От исчезнувшего сына думы отвела, Цепи тяжких сожалений с разума сняла И делами государства разум заняла. Трон и скиптр Бахрама-Гура внукам отдала. В памяти потомков слава их не умерла: Повествующий, чье слово нам изобразило Жизнь Бахрама, укажи нам — где его могила? Мало молвить, что Бахрама между нами нет,— И самой его могилы стерт веками след. Не смотри, что в молодости именным тавром Он клеймил онагров вольных на поле! Что в том? Ноги тысячам онагров мощь его сломила; Но взгляни, как он унижен после был Могилой. Двое врат в жилище праха. Через эти — он Вносит прах, через другие — прах выносит вон... Слушай, прах! Пока кончины не пришла пора: Ты — четыре чашки с краской в лавке маляра. Меланхолия и флегма, кровь и желчь, от ног До ушей, как заимодавцы, зиждут твой чертог Не навечно. И расплаты срок не так далек. Что ж ты сердце заимодавцам отдаешь в залог? Умершие, что в могиле темной лица скрыли, Взятый в долг свой цвет и запах персти воротили. И до дня Суда, годины грозной и великой, Ни один из них живущим не откроет лика... Нашей жизни ночь — опасность; на путях у нас Страх, и страж уснул, и шарит вор в домах у нас. Пусть землею обольщенный землю ест. Но что ж, Сильный, ты ножу слабейших сердце предаешь? Хочешь, чтоб тебе подвластно стало небо, — встань И, поправ его пятою, над землей воспрянь! Не оглядывайся только, — в высоту стремясь Неуклонно, — чтоб на землю с неба не упасть. Твой кушак — светило неба. Ты — Танкалуша Звездных ликов. Цепи снимет с них твоя душа. В каждом лике, как в зерцале, сам витаешь ты. Что же знаменьями тайны их считаешь ты? Но хоть ты от ощущений звезд всегда далек, — Дух твой, разум твой навеки светы их зажег. Кроме точки изначальной бытия всего, Все иное— только буквы свитка твоего. Знай: ты страж престола бога и его венца. Ведома тебе дорога мудрости творца. Ты гляди на добродетель, только ей внемли, Не уподобляйся гаду, что ползет в пыли. Помни: все, чем обладаешь, — ткали свет и тьма. Помни: все, чего желаешь, — яркий луч ума! О, скорей от рынка скорби отврати лицо! Огнь, вода, земля и воздух здесь свились в кольцо. Хоть четыре дымохода в хижине, — тесна И темна для глаз и сердца и душна она. Две есть двери в мире, словно в воровском дому. Этот мир мы тащим, словно странничью суму. Помни: до того, как будешь изгнан из села, — Собери свои пожитки и навьючь осла. В путь возьми с собою душу, тело позабудь: Тело — тяжкий груз, и труден будет дальний путь. В мир вступая, ведай: скоро должен ты уйти Прочь. Так будь же осторожен на своем пути Через этот мир. Умом он быстрым наделен, — Медленный в борьбе с тобою, быстр в убийстве он. Пусть неправосудно пленник будет им убит, — В списке смерти ни единый им не позабыт. Хоть сто тысяч раз сыграешь ловко, — все равно Благ земных не вкусишь больше, чем предрешено. Льдом окованный, есть в чаще неба водоем. Чтобы не застыть навеки в дивно ледяном Воздухе высот, куда мы скоро отойдем, — Надо сделаться живыми, прежде чем умрем! Царь земной, стоящий в славе, словно небосвод, В час негаданный утратит славу и умрет. Никому не подначальный мир убил его; Ни за что — бегущим диском раздавил его Но росы медвяной капли с терна бытия Смертный, собирай — покамест длится жизнь твоя, Чтоб о них у двери мрака ты не пожалел — В час, когда исторгнут душу меч и жала стрел. Ты отринь отраду мира, прежде чем уйти В смерть, чтобы успеть от смерти душу унести. Человек двумя делами добрыми спасет Душу: пусть дает он много, мало пусть берет. Много давшие — величья обретут венец. Но позор тебе, обжора алчный и скупец. Только тот достоин вечной славы, кто добра Людям хочет, ценит правду выше серебра. Можно ль привязаться к службе, — даже у царей, — Что беременна опалой близкою твоей? Не гляди на взлет надменный башни в облаках, Помни, что и эти стены превратятся в прах. Что ты мнил своим минбаром — плахою твоей Делается. Что ж робеешь? Будь смелей пред ней! Смертный пусть до зведной сферы вознесет венец, Но земное вниз земного свергнет наконец. Пусть хосров, достигнув неба славой дел своих, Дань берет с семи великих поясов земных, — Все же в некий день увидишь мертвым и его, Обездоленным, лишенным на земле всего. Нападений тьмы избегнуть не вольна земля. На сокровищнице мира бодрствует змея. Сладкий сок имеет финик и шипы свои. Где целительный змеиный камень без змеи? Все, что доброго и злого судьбы нам дарят, — Это суть: услада в яде, и в усладе яд. Был ли кто, вкусивший каплю сладкого сначала, Вслед за тем не ощутивший мстительного жала? Мир, как муха, у которой медом впереди Полон хоботок; а жало с ядом — позади. Боже! Дай всегда идти мне правильным путем, Чтобы мне раскаиваться не пришлось потом! Двери милости отверзни перед Низами! Дом его крылом — хранящим в бурю — обними! Дал ему сперва ты славу добрую в удел; Дай же под конец благое завершенье дел!