Если б я тебя в тени платанов, Где Илис [3] бежал среди цветов, Где над Агорой [4] , весельем прянув, Расходился рокот голосов, Где отвага юношей будила, Где сердца к себе склонял Сократ, В миртах, где Аспазия [5] бродила, Где Платон [6] творил свой вертоград, Где весною праздника напевы, Звуки флейт восторженно лились, В честь заступницы, Минервы-Девы, Вниз с холма священного неслись, Где вся жизнь — поэзией хранимой, Сном богов, без времени, текла,— Если б там нашел тебя, любимый, Как душа давно уж обрела! Ах, иначе обнял бы тебя я! — Пеньем бы ты славил Марафон, И мой взор, улыбкою играя, Искрился б, восторгом упоен; Грудь твою победа б молодила, Лаврами чело твое обвив; Скука жизни б затхлой не душила Радости исполненный порыв. Ах, звезда любви, твоей отрады, Юношеский, розовый рассвет! Лишь в чреде златых часов Эллады Бега ты не чувствовал бы лет; Словно пламень Весты [7] , бесконечно В каждом сердце там любовь жила, Дивных Гесперид плодами вечно Сладостная юность там цвела. Если б все ж ты наделен судьбою Был толикой этих лет златых, Ты бы счастлив был нести с собою Пламенным афинянам свой стих; Струн звенело б радостное пенье, Кровью лился б ток лозы хмельной, Уносило б прочь отдохновенье Агору с шумливою толпой. Любящее сердце б не напрасно Жарко билось в том краю земли Для народа, пред которым страстно Слезы благодарные текли; Час придет, спасешься из неволи, Прах отринешь в горестной борьбе! Дух нетленный, в сей земной юдоли Нет стихии, родственной тебе! Где они, богов сыны в Афинах? Аттика не вспрянет ото сна, В мраморе поверженном, в руинах Смертная таится тишина; День весенний сходит и поныне, Только братьев он не застает В той священной Илиса долине,— И пустыня дням теряет счет. В край Алкея и Анакреона Низойти пути бы моему, Там, среди героев Марафона, В тесном я хочу уснуть дому! Ах, последний этот плач умолкнет О священной Греции моей, Пусть же Парка [8] ножницами щелкнет, — Сердцем я уже среди теней.

Не плачу я... Весны очарованье Златит весь мир, напомнив детство вновь, И, возбудив и боль и упованье, Мои глаза кропит росой любовь. Еще мне дарят сладкую отраду Лазурь небес и изумрудный луг. И, внемля здесь земли божественному саду, Я пью нектар у радости из рук. Прими и боль! Обид во искупленье Нам дар лучей благое солнце шлет, И лучших дней в душе еще живут виденья, И в ласке милых глаз о нас слеза живет!

Уст цветы отцвели и холмы рамен преклонились <...> Но ты, сердце, живо еще! Как Селена любимца [11] Будит, так радость, чадо божие, сны мои гонит Прочь, брожу ли, пленен сестрою младости пылкой, Вешней Флорой, по милым моим полям и милейшим Рощам, средь шумных крон, пронизанных ясной улыбкой, Полных свистами птиц, ликованьем резвого ветра... Сладок мне буйный клич пирующей юной природы: Вновь ты сердце пьянишь и поля, вешнее чадо, Солнца радостный луч! О первенец! Здравствуй, Первенец времени! Славься, ликующий! Здравствуй! Вот пали цепи и, буйнокипящая, славит Волю волна, сотрясая пространство. И, юны, Крепки, мы, грудь обнажив, отдаваясь потоку, С ним воспряв, с ним и пав, ликуя, в вечном движенье Славим чудо Весны и кличем вешнее солнце. Брате! Млеет земля в лучах улыбки эфира, Ждет и тает в волнах любви и, словно танцует, Негой счастья полна. О радость! Бьет час: подъемлет Жезл свой над краем гор сын элизейской долины. Каждый видел, как милого друга Флора встречает, Как тоскует в плаще росы, предвкушая рожденье Огненных стрел над темницею гор! Вот румянец Тронул бутоны ланит, пробудило пыланье Кроткую, флер совлекая, и нежные чада, Травы, рощи, цветы, виноградные лозы, побеги, Спи же, спят и твои, в благости, мирные чада, Мать Земля! Спи же, спи! Ведь Гелиос в царство покоя Ввел коней огнегривых. И доброе воинство неба — Вон Персей, а вон Геркулес! — проходит с любовью Над природой младой, полной свежим, звучным дыханьем Вешней ночи, и сладок шум, и ручьи издалека Колыбельную песню поют...

Оцвесть в тиши и пред красой небесной Принудить сердце страстью не пылать? Вас позабавив лебединой песней, Еще живым могильный свод узнать? О, сохрани младое буйство все же, Жизнь! Ты — река, и твой поток течет, В избытке сил биясь на тесном ложе, Туда, где тишь родного моря ждет. Лоза не любит берег охладелый И Гесперид плоды бы не росли В златом саду, когда б лучи, как стрелы, Не били в сердце матери-земли. Не вам смягчить, коль век мой нижет звенья, Железных пут сжигающую власть! Не вам отнять, негодным на боренья, Мой пылкий мир, где я живу, борясь. Нет, жизнь — не сон у врат иного мира, И гнев огня смирять не обречен Могучий горний дух, дитя эфира! Сей пылкий бог не для ярма рожден. Он в ток времен, в столетий водопады С небес ныряет дерзко и светло, Пловца влекут на краткий миг наяды, Но все ясней в волнах его чело. Есть счастье сильных — биться без оглядки Не ради догм, давно разбитых в пух. Кедр не растет в оранжерейной кадке, Вам к услуженью не принудить дух. Не удержать коней огненногривых! Оставь звезде ее небесный путь! Я не смирюсь от ваших слов пугливых, И под ярмо меня вам не согнуть. Вам красоты не по душе святыни? Так что же бой открыто не идет, Когда на крест мечтателя и ныне - Синедрион сладкоречивый шлет? В земном аду вы явно преуспели, И, вашим, пеньем заворожены, Ужель гребцы свернут на ваши мели, Плывя в страну надежды и весны? Вотще! Вотще ждет от меня терпенья Мой дряхлый век, как надоевший груз; Тоскую я по небу вдохновенья, В зеленый край, где зреет жизнь, стремлюсь; Вы, мертвецы, останьтесь с мертвецами [13] Среди могил земной удел кляня! А здесь вовсю цветет и спорит с вами Сама Природа в сердце у меня.

Из садов поднялся я к вам, о дети нагорий! Из садов, где, привычна ярму, покорно природа Делит заботу с людьми, их лелея, взлелеяна ими. Но вы, вы — державные! Как древле племя титанов, Робкий прокляли мир и верны себе лишь и небу, Здесь взрастившему вас, и земле, что вас породила. Горд, средь вас ни один не выбрал людские уроки, Но — брат меж братьев своих — поднялся, почуяв подмогу Сильных корней, над долиной, и воздух, что кречет — добычу, Сжал когтями ветвей исполинских, направив навстречу Тучам мужество кроны мощной, пронизанной солнцем. Целый мир зрю в каждом из вас. Как звезды эфира, Боги, длитесь в веках, сплетясь в свободном союзе! Если сносить ярмо я мог бы, то к вольной дубраве Зависти горькой не знал, тогда я сжился легко бы С общим миром людским. Ах, когда б, как цепями, любовью Не был прикован к нему, вольный, жил бы я с вами!

Никогда обо мне никто, ни люди, ни боги, Так не пекся, как ты, Эфир! И разве впервые Мать, объятья свои раскрыв, меня накормила? Первый обнял меня ты, отче, нектаром насытил И священный свой дух вдохнул в растущее сердце. Не сполна от земли земные кормятся чада, Но напитком твоим небесным полнятся, отче! И как вечно свои дары льет рог изобилья, Веет пылкий твой ветр сквозь поры трепетной жизни. Потому и ликуют земные чада, и к небу, Неустанно борясь, стремятся в собственном росте. Сладостный! Разве не твой мед пьют очи растений? Тянет ли не к тебе промерзшие пальцы кустарник? И свой твердый покров разрывает зарытое семя, Животворным твоим теплом мечтая омыться. Снег слетает с ветвей подобно груде лохмотьев, Прыгают рыбы вверх над яркой гладью потока, Ибо ждут и они, наскучавшись в своей колыбели, Щедрой ласки твоей... Вот и благородные звери В буйном беге почти летят, объяты любовью, Той, что каждый их шаг к тебе стремит и вздымает. Вот, подобный клинку распрямившейся в воздухе стали, Бремя грешной земли отвергает конь горделивый. Словно в шутку, олень копытом трогает травы, Прочь стремясь, а коли встретит ручей шаловливый, Легче ветра над ним скользнет — и как не бывало! Но любимцы Эфира — лишь вы, о вольные птицы! Сладко жить вам и петь в отцовских вечных палатах: Места хватит на всех... И не обозначены тропы В этом доме, открытом всем, большим или малым. Звонкой стайкой вьетесь вы надо мной и маните сердце Чудом вырваться к вам, подобен родине светлой Ваш приветливый мир... И я на снежные Альпы Смог подняться б, и с них взлететь, влекомый орлами, Из неволи своей земной в обитель Эфира Так, как древле взлетел с орлом к Олимпу счастливец. Зло и слепо мечемся мы внизу; подобно заблудшим Виноградным лозам, лишенным выхода к небу, На земле мы ищем себе опору с возрастом, с ростом Расползаемся мы по свету, отче, но тщетно, Ибо гонит нас страсть к садам и кущам Эфира. Лишь воля волн покоряет нас, лазурная нива Насыщает, и с дерзким пока играет стихия Килем, радуется душа священной силе Нерея. Но тесны и моря, если рядом есть ширь океана, Тех пушинок — валов колыбель... О, кто бы направил К золотым твоим берегам скитальческий парус! И когда загляжусь я в туманные дали, тоскуя, Вновь приснятся мне волны, обнявшие берег чужой, То приди мне навстречу по кронам цветущих деревьев С легким шумом, Эфир! И утешь страдающий дух мой, Чтобы снова я жил, тих и счастлив, с цветами земли

...и по вечному кругу С тихой своей улыбкой шли в славе вожди Мира: солнце, луна и звезды. И всполохи — молний Дети твои, о миг! — дивно играли вокруг нас. Но в глубинах сознанья, двойник держителей неба, Равный им в славе, всходил вечный бог нашей любви. И, как легкий эфир, вихрил он кроткую душу Так, что, дыханьем весны преполнясь, она Быстрой плескала струей прочь, в море полдневного света, В кровь вечерней зари, в теплую ночи волну. Как свободно жилось нам в этих замкнутых сферах, На стихиях души кроткий познав идеал, Беспечально, легко, то к взору взор, то, порою, В далях мечты, но всегда в светлом единстве своем. Древо любви и счастья! Как долго мог бы я слушать Твой немолчный напев, петь возле кроны твоей... Но кто бродит в тумане? В полях, в платьях как марево? — Девы... Чует сердце, средь них есть и подруга моя. Так позволь мне теперь выбрать тропу, что дороже Кроткому сердцу, искать милый,томительный след, Но и ты до конца, брате, пребудешь со мною — В мыслях ли о тебе, образе милой моей. И, чрез время, когда буду с единственной, с нею Как же мы жадно войдем вместе под дружеский кров! Примешь безгневно двоих, ровною сенью одаришь, Песнь блаженных сердец тихо нам прошелестишь.

К нам иди и смотри на радость; тут свежие ветры Веют ветвями дубрав, Словно кудрями в танце, и, как со звончатой лирой Некий радостный дух, Так с землей в лучах и дождях играет и небо; Словно бы нежный спор О совершенстве струн в бессчетном столпотворенье Беглые звуки ведут, Странствуют сумрак и свет в их мелодической смене По-над обителью гор Тихо сначала разбужен слезой серебристою неба Брат небесный, поток, Но уж ближе оно, вот дарит благой полнотою, Бывшей в сердце его, Сень дубрав и поток, и… ... Зелень нежных дубрав и образ неба в потоке Смерклись, укрывшись от нас; И вдали утес одинокий, и хижины в скалах Словно у чресел его, И отроги, что вкруг него, подобно ягнятам, Сбились, цветом кустов, Словно нежною шерстью, покрыты, тучны от влаги Горных холодных ручьев, И за дымкой внизу дол, полный трепетных всходов, Все деревья в саду, Равно близость и даль — всё в веселом бегстве смешалось; Светлый полдень угас. Но прошумели везде небесной влаги потоки, И. ясна и юна, Вновь с потомством своим выходит Земля из купальни. Радостней и живей Блещет зелень дубрав, сверкает злато соцветий, ... Белый, будто бы стадо пастух купает в потоке, ...

Солнце жизни! Цветком, огражденным от непогоды, Нежная, в мире зимы замкнуто ты расцвела, Любы думы тебе всё о воле под вешним светилом, Полон щедрым теплом, грезится мир молодой. Но уж в прошлом твои лучи, о светлое время, Только слышен в ночи ветра разбойничий свист.

О, приди и утешь, ты, кому стихии покорны, Преданны музы небес, хаос подвластен времен, Битвы гром заглуши миротворными звуками неба, Так чтобы в смертных сердцах горький разрыв исцелить, Чтобы природа людей, как встарь величаво-спокойна, Вновь из бродильни времен мощно, светло вознеслась. В сердце народа вернись, красота неизменно живая! Сядь за праздничный стол, в храм лучезарный вернись! Ведь Диотима живет, словно нежные стебли зимою, Духом богата своим, тянется к солнцу она. Солнце ее, лучезарное время, в глубоком закате, И в морозной ночи бури стенают теперь.

Братское сердце! К тебе я пришел, как росистое утро, Ты, словно чашу цветка, радости душу открой, Небо в себе заключи, облака золотые восторга. Светлым и быстрым дождем звуков прольются они. Друг! Я не знаю себя, никого из людей я не знаю. Дух стыдится теперь всех помышлений своих. Он бы хотел их объять, как все земные предметы, Он бы... Но он не властен в себе, и вечная мысли твердыня Рухнула...

Спит безмятежно грудь, и покоятся строгие мысли. Я на луг выхожу, где уже пробиваются травы Свежие, как ручеек, где цветка прелестные губы, Тихо приотворясь, обдают меня нежным дыханьем, В купах дерев с бессчетных ветвей, словно свечи, горящих Пламенем жизни, в глаза мне блещут цветы, розовея, Где под солнцем в ручье резвятся довольные рыбки, Где вкруг птенцов неразумных у гнездышка ласточка вьется, Где отрадно кружить мотылькам и пчелам, брожу я Там средь веселия их; я стою средь мирного поля, Словно любящий вяз, и меня вокруг оплетает Нежная жизни игра, словно ствол его — лозы и гроздья. Часто гляжу я наверх, на гору, что облаком светлым Темя венчает свое, отряхая темные кудри В ветре; когда же меня на мощном плече она держит, Легкий когда ветерок во мне все чувства чарует И подо мной простирается дол бесконечный, подобный Пестрому облаку,— я превращаюсь в орла, и кочует Жизнь моя, как номады, в бескрайнем пространстве природы. Все же к жизни людей тропа меня вновь возвращает, Виден мне город вдали, он мерцает, как панцирь железный, Кованный против гремящего бога людскими руками. Смотрит надменно он ввысь, и покоятся подле селенья, И облекает крыши домов, багровея в закате, Дым очагов дружелюбный; в садах, огражденных с заботой, Тихо, и плуг задремал среди одинокого поля. Но в сиянье луны белеют колонны развалин, Храма врата, в которые встарь устрашающий, тайный Дух беспокойства вступил, что в груди у земли и у смертных Пышет и злобствует, неодолим, покоритель исконный, Что города, как ягнят, потрошит, что на приступ однажды Брал и Олимп, что в горах не спит и огонь извергает, Темные сводит леса и стремится за океаны, В море крушит корабли, — и все же предвечный порядок Твой, о природа, ему не смутить, со скрижалей законов Буквы одной не стереть: ведь и он — твой сын, о природа, С духом покоя одним материнским чревом рожденный. Если ж я в доме моем, где деревья в окно шелестят мне, Где играют лучи с ветерком, о жизни людей земнородных Две-три бессмертных страницы на радость себе прочитаю: «Жизнь! О жизнь земли! Ты подобна священному лесу!». Молвлю я: «Пусть тебя топором, кто хочет, равняет, Счастлив я жизнью в тебе!».

Безмолвные народы спали, но прозрела Судьба, что сон их чуток, и явился Бесстрашно — грозный Природы сын, дух древний непокоя. Он встрепенулся, как огонь, который дышит В земных бродильнях, стены старых городов Он осыпает, как плодовые деревья, Ломает горы и крушит дубы и камни. И, как моря, вскипая, зашумели Войска, и, как владыка Посейдон, Чей-то высокий дух встал над кипеньем схватки, И чья-то пламенная кровь текла по полю смерти... И все людские силы и желанья Отбушевали на чудовищной постели Сражений, где от Рейна синего до Тибра, Как дикая гармония, творился Неудержимый многолетний бой. Так в это время дерзостной игрой Пытала смертных мощная судьба. … И вновь тебе плоды сияют золотые, Как чистая звезда в прохладной ночи Рощ италийских, темных померанцев...

Поэты — те священные сосуды, Которые жизни вино — Дух героев — хранят исстари. Но этого юноши дух Стремительный — как его примет, Не разорвавшись в куски, сосуд? Не тронь же его, поэт: он — дух природы. Трудясь над ним, созреет в мастера мальчик. Не может он жить, хранимый в стихе,— Нетленный, он в мире живет.