На другое утро Андре опять пришел к Бухгольцам. Войдя в сад, он не поверил своим глазам. Неужели это Марина так чинно сидит у стола? Где ее линялые джинсы и желтый свитер? На ней сегодня светлое платье, в волосах красная лента, на ногах новые сандалии.

— Ты по какому случаю так нарядилась? У кого-нибудь день рождения?

— Мы едем в город. Хочешь с нами?

Кто упрекнет Андре за то, что он сразу же подумал о зоопарке, как только услышал эти слова: «Мы едем в город». Проснувшись сегодня утром, он первым делом взглянул на стенной календарь и подсчитал, что до условленного срока осталась ровно одна неделя. Воскресенье не в счет — он поедет за город с дядей Паулем и тетей Лизой. Вообще-то Андре ничего не имел против этой поездки, просто она нарушала его планы. А из Марининых слов он понял, что они о бабушкой отправляются вовсе не в зоопарк.

— Мы едем в город, — сказала Марина.

— В город? В такую жару?

— Бабушка хочет съездить на дедушкину могилу.

— На могилу Вильгельма Бухгольца?

— Да. У дедушки необычная могила. Но если тебе неинтересно, оставайся.

— Нет, почему же, я хочу с вами, — сказал Андре, по-прежнему недоумевая, зачем надо ехать в город именно сейчас, в такую жару, да и поиски компаса придется отложить.

Однако он не стал возражать: в глазах у Марины заплясали сердитые огоньки, а когда она такая, с ней лучше не связываться.

— А это ничего, что я в таком виде? — спросил он.

— Ты о чем?

— Ну как я одет. Ты-то сегодня нарядная.

— Нравлюсь я тебе? — спросила Марина.

— Ничего, сойдет, — буркнул Андре. Он совсем еще не привык к этой новой Марине — в платье.

— «Ничего, сойдет»! Разве так говорят?..

Ну вот, уже и обиделась. Врать, что ли, он должен, лишь бы угодить девчонке? Оба умолкли, а ведь им еще надо было бы обсудить, как дальше искать компас.

Может, Марина передумала? Вчера, когда они прятались в кустах, а отец Эдди раскричался и грохнул бутылку оземь, она вся тряслась от страха. Конечно, тут всякий испугается. Но можно ли из-за этого прекращать поиски?

Печальные мысли Андре прервала бабушка, неожиданно появившаяся в дверях.

— Ну, пошли, — сказала она.

Андре удивился: значит, бабушка сама захотела взять его с собой! Не иначе, Марина хвалила его.

На бабушке была соломенная шляпа с широкими полями. И эта шляпа была ей явно к лицу. Она надела ее чуточку набок, так что с одной стороны выглядывали седые пряди.

Бабушка старательно заперла дверь дачи, а затем садовую калитку.

— Вот как я теперь стала бояться людей, — сказала она. — Стыд какой!

Андре значительно посмотрел на Марину, словно желая сказать: «Видишь! Нельзя забывать о компасе. Мы должны во что бы то ни стало найти вора. Чтобы твоя бабушка снова верила людям и не запирала калитку!» Но Марина будто не замечала его взгляда. Не замечала она и молоковоза, стоящего у ворот поселка.

Что же все-таки было в портфеле у Эдди? Неужели Марина обо всем позабыла?

Бабушка не проронила ни слова, пока трамвай вез их к центру города. Андре украдкой следил за ней. Он понял, что сейчас она думает о своем муже…

На одной остановке он заметил большой щит. На нем были нарисованы огромные львы и тигры с разинутой пастью. «Посетите зоопарк!»

Мальчика внезапно осенила счастливая мысль, и он подтолкнул Марину локтем.

— Гляди, какая афиша! А стоит ли вообще туда ходить?

Марина искоса взглянула на него.

— Ты же был там в прошлом году.

— Да, конечно… Помню, бродили мы там несколько часов… Одни лужайки, да деревья, да два-три верблюда.

Марина обернулась к Андре.

— Два-три верблюда! Совести у тебя нет! Наш зоопарк славится на всю Европу! Да что там Европа — на весь мир!

Андре спокойно сказал:

— Я же просто так спросил. Я ведь нездешний.

— Зато я здешняя, — обиженно возразила Марина. — Включил бы в воскресенье утром приемник: в это время директор зоопарка всегда рассказывает про зверей.

— Слышал я твоего директора. Он добрых полчаса распространялся про каких-то австралийских кур.

Тут Марина рассердилась не на шутку:

— А вот я слышала, как он про ослов рассказывал, редкостных ослов!.. Ну и что? Чем тебя не устраивают куры? Или, по-твоему, животное обязательно должно быть размером со слона?

Трамвай уже отъехал от остановки, и афиша с рычащими львами и тиграми исчезла из виду. Андре понял, что теперь самое время направить разговор в нужное русло.

— Куры — тоже животные, — согласился он. — Вообще-то тебе, конечно, лучше знать, есть ли что стоящее в зоопарке.

И вот наконец прозвучали слова, которых он так ждал:

— Хочешь, пойдем в зоопарк?

— А успеем? — осторожно усомнился Андре.

— Почему бы и нет?

— Сама знаешь.

— Ах, ты вот о чем! Неужели мы не выкроим каких-нибудь два часа! На той неделе и пойдем. Договорились?

— Ладно, — сказал Андре.

Это была победа. Еще можно, пожалуй, выиграть пари. Перочинному ножику уже ничто не угрожает. А за тюбетейкой вроде достаточно протянуть руку. В ту минуту Андре был склонен считать себя умней Марины. Разве не ловко он ее перехитрил? А все потому, что знал, как вывести ее из себя.

Об одном только забыл Андре: Марина ничего не знала о его споре с Хуго. Она и не подозревала, что ее подпись на какой-то открытке решит судьбу перочинного ножика и тюбетейки. Занятый своими мыслями, Андре все же услышал, как бабушка сказала:

— Пора выходить!

Посреди города был зеленый остров. Могучие деревья отбрасывали густую тень, манили изумрудные лужайки. Бабушка стала медленно подниматься по одной из тропинок: зеленый остров в центре города раскинулся на холме.

Обычно бабушка ходила куда проворнее. Но сейчас она шла медленно-медленно, может, потому, что где-то совсем близко была могила матроса Вильгельма Бухгольца.

— Где мы? — спросил Андре.

— Во Фридрихсхайне, конечно, — удивленно ответила Марина.

— Откуда мне знать?

— Верно, Андре, извини.

Бабушка ускорила шаг. Андре вдруг увидел матроса с ружьем в руках. Эта фигура из темной бронзы застыла, словно страж, у входа на кладбище. Отворив низкие ворота, бабушка направилась к ряду могил неподалеку от входа.

Андре огляделся вокруг. Деревья осеняли кресты и могильные плиты. На железных крестах была ржавчина.

— Это кладбище мартовских бойцов — сказала Марина.

Андре вспомнил, что он читал о революции, которая была здесь в Берлине больше ста лет назад.

Бабушка заговорила, часто дыша, — наверно, ее утомил подъем:

— Берлинцы сложили тогда тела павших прямо перед дворцом. Королю пришлось выйти и поклониться им. Представляете — королю! По тем временам это было невероятно. Мне про это еще моя бабушка рассказывала. Его величество король вынужден был поклониться народу!

— На здешнем кладбище лежат жертвы мартовских событий, сто шестьдесят восемь человек, — добавила Марина. — И еще девять красных матросов.

У одной из могил бабушка остановилась. Наклонившись, она стряхнула с могильной плиты ветки и листья, наметенные ветром.

Андре прочитал на плите имя Вильгельма Бухгольца. Вот где, значит, его могила! Спору нет, могила необычная.

Вынув из сумки букет летних цветов, бабушка положила его на серый могильный камень. Цветы заиграли переливом красок. Бабушка выпрямилась и, обратившись к Андре, продолжала:

— Думаешь, я довольна была, когда моего Вильгельма решили похоронить здесь, на холме? Мне хотелось, чтобы он был поближе к нам, на старом кладбище, где покоится моя мать. Но потом, знаешь, я все же смирилась с этим. Правильно, конечно, что могила Вильгельма здесь. Люди не должны забывать ни его самого, ни того, что он сделал. Он мечтал о победе народа, за это он боролся, за это отдал свою жизнь. Никогда, Андре, я не забуду тот день, когда его перенесли сюда. Стоял сильный мороз, валил снег — весь город был в снегу, словно в погребальном саване. Но людей было здесь, людей… тьма! Тысячи и тысячи пришли сюда. Ни слова не было слышно, только скрип шагов по снегу. Такого, Андре, век не забудешь. Только вот будь у тех, кто пришел на его похороны, в свое время ружья!.. Тогда бы, наверное, не погиб мой Вильгельм. И другие красные матросы тоже…

Бабушка замерла у могилы. Широкая соломенная шляпа затеняла ее лицо. Теперь Андре не видел ее глаз. Мальчик подумал: наверно, вот так эта старая женщина будет говорить с матросами народного флота. И ему захотелось во что бы то ни стало быть при этом.

Голос у бабушки дрогнул.

— А уж после моего Вильгельма… сколько людей по-гибло за наше дело! Тогда, в тот холодный январский день, когда хоронили Вильгельма, никто из нас не поверил бы в это. Никто.

Она поправила букет полевых цветов, горевших на сером камне плиты, и направилась к воротам. Поглощенная своими думами, она не заметила, что Андре хотелось подойти еще и к могилам героев мартовских событий.

Уже из окна трамвая Андре оглянулся назад, на верхушки деревьев, раскачивавшиеся под ветром, и снова подумал: «Кто же этот негодяй, что украл у бабушки легендарный компас?» Он посмотрел на Марину, стараясь отгадать ее мысли. А Марина сейчас ела вишни из кулька, который бабушка вынула из своей бездонной сумки.

— Хочешь вишен? — спросила Марина.

— Можно.

Марина выбрала две пары темно-красных вишен, ловко навесила их ему на уши и рассмеялась. Андре густо покраснел. По счастью, в трамвае было мало пассажиров, и никто не смотрел в их сторону.

— Это еще что за шутки! — сердито сказал он, сдернув с ушей вишни. Он даже не знал, что теперь с ними делать: съесть или положить назад, в кулек?

— А тебе идет! Сразу стал похож на пирата! Знаешь, у пиратов в ушах всегда были серьги величиной с браслет! А почему ты не хочешь быть пиратом? Ты же вырос у моря!

— Чепуха! — отмахнулся Андре и быстро съел сочные красные вишни. «Наверно, Марина часто навещает деда, — подумал он. — Наверно, она много раз бывала с бабушкой на кладбище».

— Да ты не стесняйся, бери еще. Вишни вкусные.

И Андре ел вишни. Ел молча…

…Бабушка остановилась на мосту. Андре уже простил Марине ее проделку. Его властно захватила панорама большого города. Особенно понравилась ему громадная телебашня. Чтобы увидеть ее шпиль, надо было запрокинуть голову.

— Вот какой у нас город, — тихо произнесла бабушка и прислонилась к перилам.

— А мне было бы страшно там, наверху! — сказала Марина.

— Почему? — спросил Андре.

— А тебе нет?

— Не знаю. Только я бы не подал виду. Зато оттуда весь город как на ладони.

— А я бы тоже не подала виду! За кого ты меня принимаешь? — возмутилась Марина.

— Ладно, раз так — порядок! — поспешил успокоить ее Андре.

Марина показала на Красную ратушу.

— Раньше она казалась очень большой, а теперь видишь, какая она маленькая рядом с телебашней.

— Зато она вся из красных кирпичей, — сказал Андре, — такое редко встретишь!

— Еще бы! У нас все редкостное!

— Ну уж, положим, не все! — возразил Андре. «Что-то слишком она расхвасталась», — подумал он.

— Зачем же ты приезжаешь к нам, если тебе здесь не нравится? — ехидно спросила Марина.

Андре не нашелся что ответить, только махнул рукой.

А про себя твердо решил больше не заводить с Мариной таких споров. Сейчас главное — осмотреть город, чтобы потом Дома рассказать о Берлине. Первым делом надо разглядеть как следует телевизионную башню.

— А башня качается? — спросила Марина.

— Да что ты! Она же из бетона!

— Скажи пожалуйста! А с чего ты взял, что бетонная башня не может качаться? Кто это тебе сказал?

Позабыв о своем решении, Андре уже собрался было объяснить насмешнице, что стальные конструкции могут колебаться, а вот бетонная нет. Однако он не успел ничего сказать.

— Подите-ка сюда! — вдруг позвала их бабушка.

Она все еще стояла у перил моста и держалась за них одной рукой, словно нуждалась в опоре.

— Что с тобой, бабушка? — испугалась Марина.

Андре тоже был озадачен. Правда, что с ней? Такой он ее еще никогда не видел. Обычно глаза ее светились лукавой, добродушной усмешкой.

Бабушка привлекла к себе Марину и, показав куда-то на середину моста, сказала:

— На этом мосту убили твоего деда. Вон там.

Марина и Андре посмотрели на мост, потом снова на бабушку. По мосту мчались автомобили, огромный двухэтажный автобус на миг заслонил солнце. Смеялись прохожие. С неба доносился гул самолета.

— Так, значит, здесь это было, — наконец проговорила Марина. — На этом самом мосту. Мы с тобой сколько раз здесь проходили! Но ты никогда не говорила мне, что это здесь.

— Теперь ты уже большая, Марина. Теперь ты все поймешь. Я бы и не пришла сюда, не вздумай матросы дать своему кораблю имя Вильгельма. Я от этого даже сон потеряла. Давно так не волновалась.

— Это ведь под рождество случилось? Да, бабушка?

Улыбка погасла на лице Марины, горели одни лишь глаза, большие, пытливые.

По мосту проносились машины, а внизу под ним текла река Шпрее. Из-под моста вдруг бесшумно выплыла длинная баржа; тихо плескалась вода о мощные стены Манежа. В 1918 году на этом самом месте разыгрались бурные события, о которых Андре знал только из учебника истории. Теперь здесь мчались автомобили, с неба долетал гул самолета, заглушаемый свистками постового, регулирующего движение. С той поры прошло уже более пятидесяти лет. Более полувека…

— Это было в декабре, — запинаясь, начала бабушка Бухгольц. Она показала на мрачное здание Манежа. — Вон там квартировал Вильгельм со своими боевыми товарищами из Народного морского дивизиона. И в императорском дворце напротив ему тоже доводилось бывать. В те дни он почти не заходил домой. Моряков из Народного дивизиона хорошо знали в городе. Простые люди всегда могли рассчитывать на их помощь и защиту. Зато офицерское отребье и все буржуи знали: если пикнут, получат по шее. Поэтому весь этот сброд люто ненавидел красных матросов…

Я расскажу вам про мою последнюю встречу с Вильгельмом. Вот здесь, на мосту, мы виделись с ним последний раз. Как раз на этом месте… Стояла холодная, сырая погода, хотя до рождества оставался всего один день. Времена были трудные, но я все же раздобыла елку. Привезла ее из-под самого Эркнера. Твой отец, Марина, был еще совсем маленький, но я хотела, чтобы он полюбовался на горящие свечки. Поджидая Вильгельма, я старалась получше украсить елку.

А Вильгельм неожиданно объявился двадцать второго декабря: «Рождество отменяется, Анна. Наш взвод будет охранять Манеж. Так надо, ты не горюй. А на второй день рождества я буду дома. Я кое-что привез тебе к празднику. Как приду, сварим пунш. Только вот гвоздики надо бы раздобыть. А не то какой это пунш!» Так он сказал, полюбовался на малыша в колыбели и протянул ему палец. Малыш уцепился за него своими ручонками. Вильгельм рассмеялся: «Гляди, как он хватает! Крепкий паренек. Весь в отца, Анна!»

Потом я пошла провожать Вильгельма. Проводила вот до этого самого места. Было холодно, сыро, и я закуталась в черный платок. Помню, остановились мы на мосту: я не хотела идти внутрь, в Манеж, чтобы меня видели товарищи Вильгельма. Мне хотелось только, чтобы Вильгельм меня поцеловал на прощанье. Да и надо было скорей бежать домой: ведь я оставила малыша совсем одного. Поцеловал меня Вильгельм… А на прощанье он сказал: «Будь здорова, Анна. До скорого. Послезавтра к обеду буду дома. Вскипяти воды в большом котле. Буду мыться не меньше часа. А потом, Анна, будет и у нас с тобой праздник!» И он побежал через мост к Манежу. Все это я сейчас помню, точно это было вчера. Вильгельм на бегу спрятал руки в карманы матросской куртки. Бескозырки у него не было, он выбросил ее еще в ноябре, когда ее продырявила шальная пуля. Теперь на нем была мятая серая фуражка — он первое время все никак не мог к ней привыкнуть. У ворот Манежа он снял фуражку и помахал мне. Потом показал на какое-то окно в здании Манежа, прямо над воротами, и засмеялся. Из окна торчал пулемет: вид у него был грозный. Кажется, я тогда даже перекрестилась, так жутко мне стало. Потом Вильгельм исчез. Живым я его больше не видела.

Бабушка смолкла. Андре обернулся к Манежу, Марина тоже. Но теперь был не декабрь, теперь было лето. Бабушка не куталась в платок. От асфальта веяло жаром.

Андре тихо проговорил:

— Под рождество здесь были бои. Я про это читал.

Бабушка продолжала:

— Да, в те дни кругом стреляли. Как раз в сочельник. «Мир на земле и в человецех благоволение» — так ведь должно быть под рождество. Да, оставила я малыша у соседей, а сама помчалась в город. Идти было далеко: мы жили тогда на северной окраине Берлина. К центру меня не пропустили. «Стой! Ни с места! Стрелять буду!» Кругом серые каски… Тут я все поняла… Кайзеровский генерал и его войска хотели задушить правду простых людей. Этой правды господа страшились как огня. Я места себе не находила — так боялась за Вильгельма. Ведь он был там, куда стреляли пушки. Я тогда была совсем молодая. Я молилась и плакала. Лучше бы я осыпала этих негодяев проклятиями. Но они просчитались. Они хотели выкурить матросов из Манежа, а им это не удалось. Орудия грохотали по всему городу. И это всколыхнуло рабочих. Раз господа нарушают «мир на земле», то и рабочие не дадут себя в обиду. Со всех сторон к центру города потянулись колонны. Их не задержишь окриком: «Стой! Стрелять буду!» И они разогнали белую банду. Вот как мы были тогда сильны! Если бы нам и потом быть такими же сильными! Если бы… Я одной из первых прибежала в Манеж. Кругом были измученные, усталые люди. У многих на голове — окровавленные повязки. Все ликовали: выстояли! Но у меня в душе росла тревога: я нигде не могла найти Вильгельма. Сотни людей сновали взад и вперед. Они подбирали брошенное врагами оружие и раздавали его бойцам. Но Манеж-то огромный. Вы только поглядите на него. А дворец и того больше был. Может, Вильгельм во дворце? Как-никак он же командир. Но я и там его не нашла. Наконец я решилась спросить одного из матросов. Он ничего не ответил, только печально взглянул на меня. И я поняла: Вильгельма нет в живых. Меня повели во двор. Там, на носилках, под брезентом, лежали убитые. Я потребовала, чтобы мне показали Вильгельма. Я не плакала. Я словно окаменела от горя. Казалось, Вильгельм просто уснул — так спокойно он лежал. Только очень бледный был. Я долго-долго стояла так. Они всё хотели меня увести. А потом я упала… После мне рассказали, что пуля настигла Вильгельма на мосту. Он пополз навстречу врагу: хотел гранатой накрыть их пулемет. Кажется, он добился своего, но враги тоже умели целиться. Товарищи вынесли его с моста. Однако было уже поздно… И вот с тех пор прошло уже больше полувека…

Лето. Жара. Трое стоят на мосту, под которым течет река Шпрее.

Рядом со входом в Манеж они увидели мемориальную доску. Бабушка вынула из своей сумки еще один букет и протянула Марине.

— Положи его вон туда, около мемориальной доски. В память о твоем деде. В память о всех, кто здесь погиб в то время.

Андре прочитал надпись: «В дни революции 1918 года здесь пали смертью храбрых бойцы Народного морского дивизиона». Мальчик пожалел, что у него нет с собой букета.

Молча пересекли они широкую площадь. Андре оглянулся. Под ослепительно ярким солнцем стоял Манеж. Как крепость.

— Что-то сильно сегодня припекает! Хорошо бы полакомиться мороженым, — вдруг предложила бабушка.

Андре удивленно посмотрел на нее. Мороженое?

Бабушка ускорила шаг.

На Унтер-ден-Линден они отыскали кафе на открытом воздухе. Мороженое там было превосходное.

Когда бабушка отошла от столика, Андре сказал:

— Мы должны вернуть бабушке компас. Позор и чума на голову вора!

— Позор и чума! — повторила Марина.

Это выражение Андре вычитал в книжке про пиратов, и оно ему очень понравилось.

Но сегодня, после того что бабушка рассказала им на мосту через Шпрее, он произнес эти слова как клятву.

Позор вору!

Да, но кто же вор?